Перекрестки судеб

***

Конья. Октябрь 1602 года. Османская Империя

      Расследование зашло в тупик. Как бы не хотелось признавать этот факт, это было так. Шехзаде Махмуд ощущал только бессильную злобу и ярость, от которой жар охватывал его тело, а в глазах темнело. Он всегда был вспыльчив и резок, из равновесия его могла вывести даже незначительная мелочь. В детстве, зачастую, злость и гнев выливались в слезы, от которых в последствии становилось стыдно. К счастью, годы свели на нет эту отвратительную черту. Но вспыльчивый и дикий нрав, скорый на гнев, никуда не ушел. Махмуд пытался держать себя в руках, пытался исправить себя, понимая, что эти черты способны привести его к ранней могиле. Ради себя, ради матери и сестры, шехзаде пытался избавиться от пагубных привычек. Но война с самим собой шла отвратительно.       Он уже два месяца находился в санджаке и правил провинцией от имени своего отца, султана Мехмеда III. Шехзаде Махмуд всеми силами пытался быть достойным сыном, желал, чтобы мать и, в особенности отец, им гордились.       Теперь на нем лежала ответственность не только за себя, за мать, и сестру. Его фаворитки были в положении. Уже в следующем году он станет отцом. Шехзаде Махмуд желал получить сына, маленького шехзаде, которого будет учить тонкостям охоты, воинского искусства и верховой езды. Впрочем, и дочери он будет рад. Шехзаде Махмуд желал быть хорошим отцом, к счастью, у него были достойный пример перед глазами. Отец его хоть и был жестоким и суровым человеком, которого боялись и ненавидели, любил своих детей, по крайней мере дети были в этом уверенны. Халиме Султан тоже окружала их самым лучшим и пыталась сделать достойными людьми. У нее не всегда это получалось, поскольку и Махмуд, и Дильруба пошли упрямым и самостоятельным нравом в отца, и не терпели ничей власти над собой.       Грядущие перемены заставили Махмуда повзрослеть и стать собраннее. Он пытался просчитывать шаги наперед, хотя ненавидел это всем сердцем. Но обстоятельства диктовали свои условия.       — Шехзаде, быть может, вы хотите отдохнуть? — с надеждой в голосе спросил Аскар-паша, лала шехзаде Махмуда, который все больше и больше раздражал наследника. Махмуд поднял голову, нехотя оторвав взор темных в пламени свеч глаз от очередной жалобы жителя Коньи.       Аскар-паша сидел подле шехзаде и тоже занимался разбором жалоб, собранных в ходе объезда санджака. К сожалению, покушение заставило их вернуться назад. Нужно было пополнить ряды охраны и запутать следы. Шехзаде Махмуд, не желая волновать мать и сестру, решил скрыть весть о покушении на свою жизнь и велел Гедизу-аге начать тайное расследование. Пока результаты отсутствовали. Шехзаде, боясь повторного покушения, велел усилить охрану дворца и членов своей семьи, что явно не укрылось от внимания Халиме Султан, которая пока не спешила вмешиваться в дела сына.       — Работы по горло, Аскар-паша, — промолвил шехазде Махмуд, глядя в глаза лалы, который покорно склонил голову. Махмуд прищурил взгляд, он подозревал каждого в предательстве. Единицы знали, что он запланировал объезд провинции, единицам был известен маршрут движения процессии. Вывод напрашивался неутешительный — предатель где-то совсем близко. — Или, быть может, ты устал? — спросил шехзаде Махмуд.       — Что вы, шехзаде, ни капли, — покорно ответил Аскар-паша. Слишком уж покорно.       — В таком случае, если мы оба бодры и не нуждаемся в отдыхе, следует продолжить работу, — сказал шехзаде Махмуд, у которого от долгой и нужной работы начинали ныть глаза.       — Ваша матушка, должно быть, беспокоится, — откровенно манипулируя чувством вины и любовью к матери, заметил Аскар-паша.       Шехзаде Махмуд раздраженно поджал губы. Его раздражали интриги, его неистово злила лесть, он ненавидел притворство, необходимость держать лицо, скрывать чувства и притворяться другом тому, к кому питал неприязнь. Махмуд сложил листок с жалобой и отложил ее в корзину с прочитанными донесениями. Со вздохом взял очередной сложенный лист, развернул его.       — Для вас, паша, она Халиме Султан, — ответил шехзаде Махмуд. — И уверяю вас, паша, Халиме Султан знает, какую ношу я несу. Служить султану Мехмеду III — наш долг. И ваш тоже.       Спустя еще несколько часов, когда боль в глазах от напряженной работы при свете свечей стала невыносимой, шехзаде Махмуд отпустил Аскара-пашу, завалив напоследок его работой. Последним покинув зал совета провинции, шехзаде Махмуд направился во дворец. Он вспомнил, что обещал Амаль Султан поиграть с ней и не выполнил обещанное. Сестра, должно быть, огорчилась.       — Велите приготовить хаммам, шехзаде? — спросил главный сокольничий шехазде Махмуда.       — Нет, Гедиз, — ответил шехзаде Махмуд, входя в свои покои, в которых царил полумрак. Едва за ним закрылись двери, Махмуд тяжело вздохнул и снял с головы чалму. Будни наместница вытягивали из него все силы, их не оставалось ни на что. Он даже с семьей времени мало проводил. И, если матушка все понимала, то Амаль нет.       Пройдя в глубь опочивальни, шехзаде вдруг замер, нутром ощутив чье-то присутствие, чей-то внимательный взгляд. Со стороны кровати послышался шорох. Махмуд выхватил кинжал из ножен, подарок отца, и двинулся в сторону постели, скрытой пологом. Неужели это второе покушение? Чувства Махмуда обострились, он стал похож на натянутую тетиву. Резко одернув полог кровати, шехзаде рывком схватил вероятного предателя и дернул на себя, приложил лезвие кинжала к шее. Послышался женский вскрик.       — Шехзаде, мне больно! — вскрикнула девушка.       — Дидар? — удивленно вопросил Махмуд. — Я мог перерезать тебе горло.       Махмуд поспешил убрать кинжал, раздражаясь. Аллах, чем думала эта женщина? Он мог ее убить в страхе за свою жизнь.       — Простите меня, — пролепетала Дидар до смерти напуганным голосом.       — Вели зажечь свечи, — сказал Махмуд. Сперва он хотел ее прогнать, но он истосковался по женскому вниманию и ласке. Много дней шехзаде провел в разъездах по провинции, спал в шатре вдали от дома и семьи.       Дидар поспешила выполнить приказ шехзаде. Она вышла в коридор, чтобы найти евнуха. Шехзаде Махмуд тем временем расстегнул многочисленные пуговицы кафтана и буквально стащил с себя одеяние, кинул его на тахту. Сперва он хотел сесть, но волнение из-за интриг, что оплетали провинцию, терзало его сердце. Он так много думал о сложившейся ситуации, что не мог расслабиться и отдохнуть. Махмуд чувствовал, что невидимые нити опутывают его с ног до головы, как бы он не пытался сбросить эту паутину, ничего не получалось. Ему казалось, что он сражается с мифическим чудовищем. Стоило снести голову, как на ее месте вырастали три новые.       Шехзаде метался по опочивальне, как зверь в клетке. Что если покушение повторится? Цена за его жизнь, должно быть, уплачена. Махмуд ценил свою жизнь и любил ее.       «Шехзаде Махмуд отродье ведьмы, он недостоин престола!» — зазвучали в голове ехидные слова одного из жителей селения, в котором шехзаде остановился на день, чтобы выслушать проблемы и жалобы подданных. Он, облачившись, в бедные одежды гулял по селению, желая узнать, как можно больше.       «Шехзаде пьяница и развратник», — твердили злые языки. О, как же Махмуду хотелось вырвать поганый язык человека, что смел его оскорблять.       «Говорят, Халиме Султан приворожила нашего султана, она колдует в своих покоях днем и ночью, а Повелителю безразличны грехи жены», — если оскорбления в свой адрес Махмуд еще мог вытерпеть, то грязь в сторону матери и сестры нет. Тогда, в толпе, наследник сжал рукоять кинжала, представляя, как острое лезвие прошивает плоть мерзавца, что смел говорить так о его матери.       — Шехзаде, прошу вас, не надо, — увидев его жест, молвил Гедиз-ага. — Вам этого не простят.       — Ты прав, — ответил Махмуд, злобно щурясь. Он знал, что в мгновения ярости его глаза становятся зелеными, совершенно безумными.       Махмуд покинул то поселение, но он заполнил всех, кто дурно отзывался о нем и о его матери. Он велел Гедизу узнать все об этих людях. Когда придет время, наказание настигнет предателей, что смеют обсуждать семью властелина мира.       — Шехзаде, — из размышлений Махмуда вырвал голос Дидар. Он вскинул на нее темный взгляд, совершенно о ней позабыв. Дидар стояла в углу и глядела на него настороженно и даже напугано. Страх в ее глазах немного усмирил злость мужчины. Он не хотел ее пугать, она принадлежала ему и носила под сердцем его ребенка. — Должно быть, вы голодны, мне велеть подать ужин?       — Нет, — резко ответил Махмуд, не испытывая голода. Так было всегда, когда волнение его достигало апогея, ему кусок в горло не лез. Он помнил дни, когда его отец лежал отравленный, пребывая на грани смерти. Тогда Халиме Султан чуть ли не силой запихивала в сына еду. Его от страха и волнения рвало, и мальчик отказывался от еды. Только в присутствии Дильрубы этот страх притуплялся.       Явились слуги, они зажгли свечи и тут же ретировались, не желая гневить господина. Махмуд облачился в ночные одеяния, Дидар ему помогала в этом.       — Что я могу для вас сделать, шехзаде? — спросила наложница, положив руки на его грудь, она смотрела снизу вверх на него, глаза ее светились искренней преданностью. Махмуду было приятно, что его так сильно любили, но ответить тем же он не мог.       — Просто будь рядом, мне этого достаточно, — ответил шехзаде, не желая ранить наложницу. Слуги, приставленные по приказу Махмуда к Дидар докладывали, что фаворитка стала капризной и импульсивной. Видимо, беременность так на нее влияла.       — Я всегда буду рядом, мой господин, — ответила польщенная Дидар, и в ее карих глазах появилось такое обожание, что Махмуду сделалось неловко. Хотел бы он, чтобы другая недоступная женщина глядела на него так. Однако Нурбану Султан не была рабыней. Она никогда не будет любить другого человека сильнее себя. В этом эти две с виду похожие женщины и отличались.       Махмуд, вздохнув, заключил Дидар в объятья, прижал к себе. Девушка вся затрепетала, обвив руками его шею.       — Я так по вам тосковала, — прошептала наложница.       — Я тоже, — не моргнув глазом, солгал Махмуд и, подхватив девушку на руки, понес ее сторону большого ложа. Они не могли делить постель, шехзаде не хотел рисковать ребенком, но он нуждался, чтобы кто-то был рядом с ним в столь трудное время. Уже ночью, когда Дидар-хатун, утомленная переживаниями, уснула у него под боком, Махмуд покинул постель, чтобы наполнить золоченный кубок вином. Халиме Султан не одобряла пристрастия сына к подобному напитку, да и отец-султан был бы в гневе, но вино даровало ему частичку покоя.

***

Стамбул. Дворец Ибрагима-паши

      Он смотрел на жену, замершую у окна. Ее огненные волосы были стянуты в простой тугой узел на затылке, волосок к волоску. Бордовое платье с золотистой вышивкой подчеркивало линию талии. Ханзаде Султан была очень красивой женщиной. Лишь раз ее увидев, когда султанше было всего четырнадцать лет, Касим потерял покой. Уже тогда султанша была прекрасна, с годами ее красота стала лишь ярче, фигура округлилась, все же беременности оставили след на теле госпожи.       Касим любил Ханзаде Султан, он ни одну свою жену или наложницу так не любил, как ее, османскую принцессу. К тому же то, что султан Мехмед отдал любимую дочь ему, льстило самолюбию.       И все-таки семь лет брака не сделали Ханзаде Султан его. Она никому не принадлежала, она скорее владела, но не отдавала. Оставалась холодной, сдержанной и неприступной. Даже под пологом супружеской постели госпожа не оттаивала, что уязвляло Касима нещадно. Он считал себя опытным мужчиной, его наложницы молились на него. Но они все были рабынями, а она госпожа.       В глубине души Касим понимал, что Ханзаде не любит его и никогда не любила. Их брак — политический союз, шехзаде Осману нужна будет поддержка. Касим-паша делал все, чтобы султанша была счастлива и довольна. Гневить султана Мехмеда он боялся, уж больно хотелось жить. Оставалось уповать, что после восшествия брата на османский престол, Ханзаде Султан не разведется с ним и не устроит ему несчастный случай где-нибудь в хаммаме.       — Служанки приготовили для нас покои, быть может, вам следует отдохнуть? — спросил Касим-паша, вспоминая то, что привело их во дворец Ибрагим-паши. Во время ужина в его дворец прибыл гонец с письмом для Ханзаде Султан. Султанша развернула и прочитала послание при муже, сидя за столом. Они обсуждали вести из Коньи и дела шехзаде Махмуда.       Касим помнил, как Ханзаде внезапно побледнела, а потом щеки ее окрасил лихорадочный румянец. О, нет, это был румянец не смущения, паники или страха, а гнева, очень сильного гнева, точнее ярости. Голубые глаза госпожи потемнели из-за расширившихся зрачков… Она так посмотрела на мужа, что Касим поймал себя на мысли, что перед ним сидит сам султан Мехмед. Рядом с Ханзаде временами обстановка становилась тягучей и неприятной, пугающей, как и рядом с ее отцом.       — Асхан отравлена. Она рожает, — коротко сказала султанша.       — Я велю подготовить для вас карету, — сказал Касим-паша, понимая, что никакая сила не остановит его жену. Она захочет быть рядом с сестрой.       — Я поеду до дворца Асхан верхом, — сказала Ханзаде решительно. — Так будет быстрее.       — Как вам угодно, — решил уступить Касим. Они оба были упрямы и горды. Их конфликты приводили только к разрушению, поскольку ни он, ни она не умели идти на уступки. Ханзаде Султан была хорошей наездницей, она не была похожа на других женщин.       — Я не могу отдыхать, пока Асхан так страдает, — покачала головой Ханзаде Султан, вырывая мужа из воспоминаний. Она продолжила стоять у окна, вглядываясь в ночную мглу. — Отцу сообщили о случившимся?       — Да, султанша, — ответил Касим-паша, вздрогнув от очередного крика Асхан Султан.       — Аллах, помилуй, — тихо прошептала Ханзаде Султан, вздрогнув от мучительного вопля сестры.       — Лекарь и акушерка сделает все, что нужно, госпожа, — заверил жену Касим-паша, подойдя ближе к султанше. Он окинул ее внимательным взглядом темных глаз и заметил, что женщину потряхивает от волнения.       «Она напугана и очень сильно», — понял Касим-паша. Вспомнилось, что Гюльбахар Султан, мать Ханзаде Султан, умерла родами. Касим-паша не так хорошо знал покойную жену падишаха, но говорили, что она была очень красивой, умной и мудрой женщиной. Касим запомнил только ярко-голубые глаза, которые глядели на него через решетчатую ширму в мраморном павильоне, в котором они с Гюльбахар Султан встретились, чтобы обсудить будущее.       — Если вас это успокоит, я велел узнать все о близких лекаря и акушерок, что помогают Асхан Султан сейчас, — сообщил Касим-паша спокойно. Ответом ему послужил пристальный взгляд Ханзаде Султан. Она не снизошла до благодарности, Касим уповал, что ей пришлась по духу его поддержка. — Асхан Султан сильная, она справиться с этим.       — Ты прав, — кивнула Ханзаде Султан. — Многие считают Асхан слабой, хрупкой и недалекой, но она дочь своего отца. Она во многом на него похожа, просто не показывает этого.       Касим-паша, чувствуя, что лед тронулся, шагнул к жене и заключил ее в объятья, молясь, чтобы супруга не оттолкнула его. Ханзаде Султан сперва напряглась, а потом вдруг расслабилась и положила голову ему на плечо. Касим замер, наслаждаясь мгновениями полного единения с женой. Чувствуя тепло ее тела, Касим понимал, что ради этой холодной, злобной, мстительной и жестокой женщины готов уничтожить весь мир. Поразительно, раньше он считал, что любят удобных, послушных, правильных и праведных, тех, кто почитает мужа, хранит домашний очаг, помогает ближним. Оказалось, что не все так просто. Ханзаде Султан далека от идеала женщины, впрочем, и до праведного человека ей тоже очень далеко.       — Дорогу, султан Мехмед Хан Хазретлери! — раздался зычный голос стражника у входа во дворец. Ханзаде Султан посмешила оттолкнуть мужа и вывернулась из его объятий. Касим подавил вздох, склонившись в поклоне. Султан Мехмед, облаченный в темно-зеленый кафтан, вошел в помещение, на черном тюрьбане его, что делал его еще выше, сверкала рубинами брошь в виде тюльпана — символа Османской династии.       — О, папа, — вздохнула Ханзаде Султан, всхлипнув. Она подобрала подол платья и кинулась к родителю, а султан Мехмед раскрыл для нее объятья.       — Тише, моя душа, — молвил он, прижав к себе старшую дочь.       Касим-паша ощутил, как сердце его опалила жгучая ревность. Он знал, что это неправильно, понимал, что его чувства не так уж и важны. Ханзаде Султан никогда не будет любить его так, как любит отца, братьев, Османа и Джихангира, и детей.       — Асхан отравили, — рассказала Ханзаде Султан. — Стража Ибрагима-паши схватила лазутчицу, она полила ядом малину, которую паша велел купить для Асхан.       Султан Мехмед отстранил от себя дочь и вгляделся в ее лицо. Серые глаза его налились ярость и потемнели, но едва ли это пугало Ханзаде Султан. Она лишь сильнее стиснула запястья отца пальцами, словно искала в нем опору.       — Где эта предательница? — процедил он таким тоном, что Касим ощутил липкий страх, хотя гнев падишаха был направлен не на него.       — В темницах, — молвила Ханзаде Султан. — Ее пытают люди Ибрагима-паши, однако рабыня оказалась не из слабых. До сих пор не назвала имя заказчика.       — Она заговорит, — уверенно сказала султан Мехмед, в глазах его промелькнула такая ярость, от которой Касиму стало не по себе. — Где Ибрагим?       — Он не отходит от дверей в супружеские покои, — ответила Ханзаде Султан, держа отца за руки. В этот момент раздался очередной мучительный вопль Асхан Султан, от которого Ханзаде вздрогнула и снова поддалась к отцу, который ее тут же приобнял.       — Как она? — спросил падишах, устремив взор на Касима. — Я не смог прибыть сразу, принимал венецианского посла, будь он неладен.       — Мучается уже несколько часов, — ответила Ханзаде отцу. — Лекарь сказал, что яд не угрожает ее жизни, но он спровоцировал роды прежде срока. Ребенок лежит неправильно.       — Аллах, помилуй, — вздохнул падишах, смежив на мгновение веки, словно ему сделалось дурно от новостей. Однако мужчина взял себя в руки.       — Прошу вас, отец, если будет стоять выбор, кого спасать… Не лишайте Бейхан матери. Остаться без матушки так ужасно… — тихо-тихо попросила Ханзаде Султан, отстранившись от отца, чтобы заглянуть ему в глаза. Тень легла на лицо падишаха, он поджал губы, а в следующий миг отвел взгляд от глаз дочери, словно испытывал угрызения совести за судьбу Гюльбахар Султан.       — Спасать будут Асхан, — сказал Мехмед. — Я не хочу видеть еще одного своего ребенка мертвым, — мотнул он головой, словно отгонял дурное видение. — А теперь нужно навестить предательницу. Касим-паша, проведи меня.       — Как вам угодно, мой государь, — ответил покорным поклоном Касим.       Они вдвоем, оставив Ханзаде Султан ждать новостей, спустились в темницы, где держали преступников. Под каждым дворцом имелись подземелья, там коротали дни перед судом враги империи, предатели, во время бунтов подземелья служили укрытиям для хозяев и их слуг.       В темницу их сопровождал слуга Касима-паши, Демир-ага, который не нравился паше. Он был больно скользким, серовато-зеленые мелкие глазки были глубоко посажены и бегали туда-сюда, слуга не смотрел в глаза собеседнику во время разговоров, да и прихрамывал на левую ногу. Волосы у него были русыми, невзрачными. Зачем Ибрагиму такой бесполезный слуга?       Демир-ага открыл дверь в камеру, первым вошел Повелитель, преисполненный жаждой мести и крови. Касим-паша вошел следом и увидел прикованную к стене рабыню. Она висела на цепях так, что пальцы ног едва-едва касались грязного пола, залитого кровью и нечистотами. Хатун была частично обнажена, тело ее было украшено синяками, ссадинами и порезами, по ногам текла кровь. Кажется, стража, получив дозволение на любые пытки, попользовалась ее беспомощным состоянием, и рабыню неоднократно взяли силой. Лицо некогда симпатичной хатун было разбито в кровь, из уголков губ сочилась кровь.       Султан Мехмед, хмуро оглядев предательницу, криво усмехнулся. Он похлопал девицу по щекам, и она дернулась и приоткрыла веки.       — Кто тебя прислал? — спросил падишах, взяв рабыню за волосы на затылке.       — Это только начало, — прошептала хатун, а после на мгновение задрожала и обмякла, повиснув на цепях.       — Проклятье, — зарычал падишах в ярости. Рабыня испустила дух, унеся в могилу все тайны, в том числе и имя заказчика вероломного отравления.

***

      Это безумие не заканчивалось. Крики Асхан были такими страшными. Она то визжала, то кричала во всю силу, и эти вопли разрывали сердце Ханзаде Султан. Но хуже становилось, когда крики переходили в сиплые стоны, которые то и дело сменялись тишиной.       Память возвращала Ханзаде в тот день, когда не стало ее матери. Тогда она точно так же не знала покоя и расхаживала в коридоре перед покоями матушки.       Ханзаде Султан молилась так молилась, как никогда прежде. Асхан не могла уйти так рано. Ее нежная, добрая и мягкая сестра, ее маленький ангел, которого любили все без исключения, не мог умереть да еще такой мучительной смертью. Оставалось уповать, что ребенок выйдет сам, и султанша не истечет кровью, и ее не вскроют, чтобы вытащить дитя.

1583 год. Османская Империя. Стамбул

      — Ханзаде, — рыжеволосая султанша вздрогнула, когда ее отец вошел в новую опочивальню, которую они заняли после того страшного дня, когда матушка спрятала их с братом в сундуке с одеждой, и плохие люди сделали больно ей.       Ханзаде до сих пор не могла спать, просыпалась от своего же крика, а во снах она видела ту ужасную ночь, слышала крики матери, слышала ее проклятья в адрес плохих людей, которые были пойманы и казнены. Осман сказал, что отец убил их всех и повесил на крепостных стенах, что окружали резиденцию правящей семьи. Ее маленький братик тоже боялся, он спал только, когда рядом была матушка или Ханзаде, со слугами не оставался. Особенно после того, как Латифе-хатун повесилась в комнатке для служанок.       Ханзаде не совсем понимала, как можно повеситься, как можно убить себя. Да слова «умереть» она в полной мере еще не осознавала. Слуги говорили, что дедушка-султан, как и братья отца, умерли. Все. Амрийе Султан тоже умерла.       Ханзаде помнила, как ее матушка на вопрос дочери об Амрийе, сказала, что она ушла в лучший из миров. Ханзаде Султан не понимала, куда именно она ушла, но осознавала, что произошло что-то очень-очень страшное. Мама плачет ночами, Осман мочится в постель, Дефне Султан тоже печальна, а отец вечно занят, наводит порядок в городе, как сказала Ханзаде Султан матушка.       — Папа! — вскрикнула Ханзаде, взвившись на ноги. Она играла украшениями матери, пока Гюльбахар Султан вышла в сад вместе с Османом. Ханзаде отказалась от прогулки. Она после нападения тех плохих людей боялась покидать покои, которые теперь охраняло много стражников с мечами.       Султанша кинулась к отцу, путаясь в подоле синего платья. Султан Мехмед поднял ее на руки и прижал к себе.       — Как ты, душа моя? — спросил отец, коснувшись губами ее лба.       — Почему ты не приходил? — вопросом на вопрос ответила девочка, вызвав на лице султана улыбку.       — Я теперь Повелитель, Ханзаде, я правлю империей, — молвил султан Мехмед спокойно.       — Мы теперь не сможем, как раньше играть? — спросила Ханзаде, положив ладошку на щеку отца.       — Сможем, но не часто, — ответил отец. — У меня для тебя новость, моя душа. Ты, помнится, расстроилась, что у тебя родился брат, шехзаде Ферхат, а не сестра. Так вот… теперь у тебя есть сестренка.       — Сестренка? — переспросила Ханзаде Султан, захлопав в ладоши, от переизбытка чувств. Ее лицо впервые за несколько дней, полных ужаса, озарила улыбка.       — Да, — сказал султан Мехмед. — Хочешь, мы навестим ее?       — Хочу, — кивнула девочка.       Султан Мехмед усмехнулся и получше перехватил дочь. Они покинули покои, и Ханзаде Султан доверчиво прижалась щекой к гладко выбритой щеке отца, а он успокаивающе гладил ее по спине.       Они пришли в светлые покои. Стража распахнула перед ними двери, и Ханзаде Султан с любопытством огляделась по сторонам. Ее внимание привлекла светловолосая женщина в белом платье, ее облачение удивляло, поскольку в последние дни все во дворец носили черные наряды.       — Мой султан, добро пожаловать, — промолвила женщина, не поднимая головы. Отец поставил Ханзаде Султан на пол, отчего девочка тут же насупилась. Ей не хотелось покидать теплые объятья родителя. — Ханзаде Султан, как вы прелестны, — улыбнулась хозяйка покоев.       Ханзаде Султан не обратила на нее внимания, оглядывая убранство опочивальни. Вдоль стен стояли сундуки.       — Я вас не помню, — сказала девочка. — Откуда вы приехали?       — Меня зовут Айнур, султанша…       — Я не это спросила, — возразила Ханзаде Султан, не понимая, зачем отец привел ее к этой женщине. Как будто бы ей интересно ее общество. Хотя, Айнур-хатун, красива.       — Я вернулась из Старого Дворца, — ответила Айнур-хатун негромко, взглянув на султана Мехмеда, что стоял рядом с дочерью.       — Почему ты там не осталась? — спросила Ханзаде из любопытства. Айнур-хатун открыла рот, но тут же его закрыла, не в силах придумать ответ.       — Потому что я велел ей вернуться во дворец, — сказал султан Мехмед негромко, привлекая внимание дочери.       — Она похожа на Амрийе, — легкомысленно сказала Ханзаде, заметив сходство со второй женой отца, которая так не нравилась ее матери. — Но Амрийе была красивее. Где сестренка, папа?       — Асхан спит, мой повелитель, я с трудом ее уложила, — слабо возразила Айнур-хатун, но ее уже никто не слушал. Отец взял Ханзаде за руку, и они направились во вторую комнату, должно быть, в детскую, в которой черноволосая девушка качала колыбель, сидя на тахте. Увидев вошедших, она взвивалась на ноги и поклонилась.       Ханзаде Султан подбежала к колыбели и посмотрела на ребенка, завернутого в белое одеяло. Султанша опустилась на колени у колыбели, протянула руку и коснулась рукой головы с пушком светлых волос.       — Какая она маленькая. Меньше Ферхата, — поделилась Ханзаде с отцом. — Почему у нее волосы белые, как у Амрийе?       — Она похожа на свою матушку, Ханзаде, — ответил султан Мехмед со слабой улыбкой на губах. Ханзаде нахмурилась, коснувшись взором Айнур-хатун, которая вошла следом. Она улыбалась им, но Ханзаде чувствовала, что девушка им не рада.       — Ее мама — она? — указав пальцем на Айнур, спросила Ханзаде у отца.       — Во-первых, пальцем на человека не показывают, султанша моя, — покачал головой Мехмед. — Во-вторых, да.       — А если бы ее мамой была моя мама, то у нее волосы были бы такие, как у меня или у Османа?       — Это ведает только Аллах, — ответил со вдохом султан Мехмед.       Ханзаде Султан снова склонилась на сестренкой. Она внимательно рассматривала маленькую девочку в пеленках, которая спала, причмокивая губами.       — Сестренка, — сказала султанша, улыбаясь. — Она такая крошечная, как же я буду играть с ней? — спросила девочка, обратившись к отцу, который сел на тахту рядом с ними.       — Она скоро подрастёт, и для вас не будет никого роднее и ближе друг друга, — молвил султан Мехмед.       — Жалко, что ждать нужно долго, — вздохнула Ханзаде Сулан.       — Пока она маленькая и не может с тобой играть, но ты можешь приходить к ней вечерами и перед сном рассказывать ей сказки, или то, что узнала на уроках, — предложил султан Мехмед старшей дочери, которой очень понравилось предложение отца.              — Тебе нужно отдохнуть, Ханзаде, — промолвил султан Мехмед, подойдя к дочери, сидящей на тахте. Султанша запустила пальцы в растрепавшиеся волосы и зажмурилась, пытаясь собрать мысли в кучу. От усталости голова шла кругом, от волнения тошнило, да и кусок в горло ей не лез. Крики Асхан Султан перешли в сдавленные стоны и сиплые хрипы, они становились все тише и тише. И Ханзаде Султан ощущала подступающий к ней ужас. Руки и ноги ее немели от страха.       — Нет, — мотнула Ханзаде головой упрямо. — Я буду ждать вестей.       Султанша молилась, чтобы отец не стал на нее давить. Ему она не сможет противостоять, так было всегда. Из любви к родителю и из уважения Ханзаде раз за разом уступала.       — Она же не уйдет, папа? — спросила Ханзаде внезапно, подняв голову и опустив руки. Султанша вгляделась в мрачное лицо отца и ужаснулась от выражения его глаз. Кто-то говорил, что они холодные, равнодушные и беспощадные, но Ханзаде всегда видела в глазах отца любовь и теплоту. Теперь их не было. Обреченность и принятие — эти чувства ныне царили во взоре султана Мехмеда.       — Все в руках Всевышнего, — молвил падишах, и сердце султанши рухнуло в пропасть, она мучительно застонала. — Валиде велела читать священный Коран в гареме.       Султанская рука легла на голову Ханзаде Султан, и она зажмурилась, давя мучительные слезы. Было унизительно плакать при ком-то, в последний раз она плакала в день смерти матери, когда лекари вытаскивали из чрева Гюльбахар Султан ее брата. Тогда рядом с ней так же был отец.       — Тебе нужно отдохнуть, я не хочу потерять и тебя, султаным, — тихо молвил султан Мехмед. Ханзаде упрямо мотнула головой и встала на ноги, собрав волю в кулак. Не время страдать и стенать, Асхан все еще жива. Ее нужно спасти любой ценой.       В помещение вошел Касим-паша, сжимающий в руке сверток пергамента.       — Повелитель, султанша, — склонился паша, скользнув взором по отцу и дочери. Он словно оценивал обстановку, все же в проницательности ему не было равных. Касим был умным и дальновидным человеком. — Я составил список для вас, госпожа.       Ханзаде нахмурилась, не понимая, о чем говорит ее муж. Заинтригованная, она подошла к супругу и приняла из его рук свернутый лист бумаги, развернула его и скользнула взором по аккуратному почерку.       — Имена? — ничего не понимая, спросила султанша, подняв взгляд на мужа. В глазах Касима мелькнул хищный блеск, и Ханзаде поняла, чьи это имена. Лекаря, акушерок и их близких. Если им будет недостаточно долга и приказа падишаха, пусть служат им из страха.       Повелитель, если и хотел что-то сказать, но не успел. В опочивальню забежала запыхавшееся служанка и сообщила о том, что главный лекарь просит аудиенцию.       — Проси, — велел падишах, сев на тахту. Касим-паша предусмотрительно отошел в угол, чтобы скрыться в тени. Он всегда так делал, оценивал картину в целом, а не отдельную ее часть. Ханзаде взяла подушку с тахты и села на нее, разместившись в ногах у отца.       Когда в опочивальню вошел лекарь, лицо которого было окутано печалью и страхом, Ханзаде Султан знала, что должна делать.       — Мой государь, с прискорбием сообщаем, что мы сделали все, что могли. Ребенок не готов к рождению, он идет спиной, мы пытались его перевернуть, чтобы вытащить, но безуспешно, — говорил лекарь.       — Как спасти мою дочь? — спросил султан Мехмед.       — Она в руках Аллаха, господин. Мы можем притупить ее боль опиумом, но султанша истекает кровью, остается ждать, когда Всевышний примет и ее, и дитя, — падишах глухо зарычал, осознавая ужас происходящего. Его дочь умирала. И умирала страшной и мучительной смертью. Ханзаде ощутила, как дрожь прошла по телу отца и взяла его за руку. Должно быть, мучительно хоронить детей. Сколько ее братьев ушло к всевышнему? Сколько сестер?       Ханзаде Султан и сама однажды скинула дитя, мальчика, которого хотела назвать Мехмедом в честь отца. Но одно дело терять плод под сердцем, совсем другое — терять того, кто столько лет был рядом с тобой и рос на твоих глазах.       — Мой племянник уже мертв? — спросила Ханзаде, поняв, что должна хоть что-то сделать.       — Вероятно, да, — сказал лекарь.       — В таком случае вы должны вытащить его, — хриплым голосом молвила Ханзаде.       — Но как? — ужаснулся лекарь.       — Я слышала, что можно сломать ребенку ноги, чтобы вытащить. В вакфе обсуждали этот способ, он спас жизнь и матери и ребенку, по словам очевидца, — Ханзаде Султан чувствовала взгляды мужчин, обращенные на нее, но решила не отступать.       — Риски слишком велики, госпожа, — осторожно молвил Касим-паша. — Быть может, лучше дать султанше отвар, чтобы она ушла без боли и страха.       — А еще можно вскрыть ее чрево, чтобы вытащить ребенка, — парировала Ханзаде, зная, что причиняет словами боль отцу. Он винил себя в участи Гюльбахар. Но Ханзаде Султан смогла выведать у свидетелей смерти матери, что решение приняла сама Гюльбахар Султан, она молила лекарей и султана спасти ребенка. Но Джихангир пришел в этот мир в положенный срок, а ребенок Асхан слишком слаб, и, возможно, уже мертв. — Возможно, это поможет Асхан выжить, — с мольбой во взгляде, обращенном на султана Мехмеда, сказала Ханзаде.       — Делайте, как предложила Ханзаде, это же возможно? — велел падишах.       — Да, — ответил лекарь.       — Эфенди, учти, что жизнь Асхан в твоих руках, если она уйдет в сады Аллаха, я подарю тебе ожерелье из ушей твоих детей, — недобро усмехнулась Ханзаде Султан, оправдав свое родство с султаном Мехмедом.       — Как скажете, — побледнев от ужаса молвил лекарь, после чего, поклонившись, удалился.       — Где Ибрагим? — спросил падишах, решив не комментировать последние слова дочери, и Ханзаде не понимала, как он отнесся к ее методу.       — Допрашивает слуг, — ответил Касим-паша.       — Моя Асхан никогда и никому не могла навредить, ее некому и не за что ненавидеть, — молвил султан Мехмед немного погодя. — Вероятно это отравление дело рук врагов Ибрагима-паши или… моих врагов.       Ханзаде Султан стиснула зубы. Почему предатели всегда бьют по самым слабым и самым невинным? Почему этим тварям не хватает духа ударить по сильным противникам?       — Мы найдем тех, кто за этим стоит, мой государь, — изрек Касим-паша, и Ханзаде вздрогнула от звука его уверенного и твердого голоса. — Найдем и утопим в Босфоре.       — Слишком милосердно, — покачала головой Ханзаде Султан. Ее сестра мучается уже несколько часов, а смерть от утопления быстрая и относительно безболезненная. — Эти твари должны страдать.       Время тянулось ужасающе медленно. Султан Мехмед расхаживал по опочивальне, заложив руки за спину. Он снял тюрьбан и расстегнул кафтан, словно ему стало жарко. Касим-паша отбыл в город, видимо, чтобы собрать информацию у своих «птичек». «Птичками» паша называл шпионов и лазутчиков, которые собирали для него полезную и не очень информацию.       Ханзаде Султан кое-как поела плов, приготовленный слугами еще к ужину, но от волнения ее потряхивало и тошнило. Внешне ничто не могло сказать, что ей плохо, но внутри все дрожало и трепетало.       Ибрагим-паша тоже находился в опочивальне, бледный, взволнованный, со взъерошенными волосами. Расследование по горячим следам ничего не дало. Исполнитель мертв, слуги ничего не знают. Когда Ибрагим явился в опочивальню и предстал перед взором падишаха, Ханзаде показалось, что отец отрубит паше голову. Это он, Ибрагим, виноват, это он не досмотрел. Но прежде, чем падишах или его дочь что-то сказали, паша вдруг рухнул перед султаном на колени и склонил голову.       — Я осознаю свою вину, мой властелин, — сказал тогда Ибрагим, всем своим видом выражая смирение и обреченность. — Вы доверили мне Асхан Султан, свою кровь и плоть, а я так подвел ее и вас. Я готов ответить за свои деяния и ошибки. Заплатить любую цену, принять любое наказание.       — Даже смерть? — спросил султан Мехмед мрачным тоном, но Ханзаде видела, что за силой и напускной твердостью стояла усталость.       — Да, — кивнул Ибрагим-паша, подняв голову, чтобы взглянуть в лицо Повелителя. В его карих глазах царила решимость, а смуглое лицо приобрело серовато-желтый оттенок. — Только прошу вас об одном, мой султан… Я хочу уйти в лучший мир от вашей руки. Окажите мне честь.       — Посмотрим, Ибрагим, возможно я окажу тебе эту честь, а быть может и нет, — сказал падишах. Больше они к этому разговору не возвращались. Повелитель велел подать ужин, но сам к нему так и не притронулся, зато проследил, чтобы Ханзаде хотя бы немного поела.       Ранним утром, когда солнце только-только вставало над горизонтом, освещая подлунный мир первыми лучами, в опочивальню явился лекарь. Он был бледен и взволнован, и Ханзаде сперва подумала, что Асхан мертва и ей придется покалечить чужих детей, дабы не разбрасываться пустыми угрозами.       — Повелитель, султанша, паша, — лекарь поочередно поклонился всеми троим, дрожа от страха. Взгляд его бегал. — Нам удалось вытащить из чрева госпожи тело ребенка, оно сильно пострадало.       — Как моя дочь? — спросил падишах.       — Жива, — молвил лекарь. — Жива, кровотечение удалось остановить, но госпожа потеряла много крови, и ее жизнь все еще под угрозой. К тому же… Она, если и поправится, никогда больше не станет матерью.       — У нас есть Бейхан Султан, — молвил бледный Ибрагим-паша. — Она поможет Асхан Султан оправиться от случившегося.       — Удалось ли определить яд? — спросил султан Мехмед.       — Мы работаем над этим, — сказал лекарь немного погодя. — Я велел дать Асхан Султан опиум, она проспит минимум до вечера.       — Полагаю, ты заслуживаешь награды, эфенди, проси все, что пожелаешь, — молвил султан Мехмед. Ханзаде была солидарна с отцом. Кончено, Асхан могла не оправиться от последствий, но само страшное, как думала султанша, позади.       — Величайшая моя награда служить вам и вашей семье, мой властелин, — молвил лекарь, после чего, поклонившись, удалился.       Повелитель справился у Ибрагима о слугах дворца, паша заверил падишаха, что перекрыл все входы и выходы и запретил кому-либо покидать дворец.       — Отправьте всех слуг в темницы Топкапы, — велел государь мрачным тоном. — Кто-то да что-то видел, мои палачи умелые люди и у них давно не было работы.       — Как вам угодно, — сказал Ибрагим-паша, поняв, что спорить бесполезно. Ханзаде Султан нахмурилась, заметив, что в глазах паши промелькнула тревога и взор его забегал. Но султанша все списала на усталость и страх за жену.       — Я останусь во дворце с сестрой, — сказала Ханзаде Султан, поняв, что не может бросить Асхан в столь темные времена. — А вам нужно отдохнуть, отец, к тому же впереди заседание Имперского совета.       — Ты, как всегда, права, Ханзаде, — ответил Повелитель. Он отбыл в Топкапы, оставив дочерей во дворце Ибрагима-паши.       

***

      Назрин-хатун проснулась от того, что кто-то гладит ее по голове. Она сперва пыталась увернуться, чтобы снова утонуть в объятьях сна, но сознание ее прояснилось. Девушка приоткрыла глаза, и увидела рядом с собой расплывчатую крупную фигуру. Вскрикнув, наложница вставила в защитном жесте руку перед собой и дернулась, но быстро собрала мысли в кучу.       Рядом с ней на постели сидел султан Мехмед, облаченный в темный кафтан, в котором он накануне утром покинул ее, чтобы отправиться на совет. После совета из дворца Асхан Султан пришли тревожные вести.       — Повелитель, — сонным голосом пролепетала Назрин, глядя на падишаха. После сна ее волосы пришли в беспорядок, а лямка сорочки соскользнула с точенного плеча, открыв грудь. Девушка поспешила поправить ткань, заметив взор господина. — Надеюсь жизни султанши ничего не угрожает, — молвила Назрин, поняв, что от нее требуется поддержка и правильные слова. Она все еще не совсем понимала, какого поведения он от нее ждет, с трудом могла считывать его настроение, но пыталась всеми силами подстроиться, зная, что ее жизнь, как и жизнь ее брата, зависит от милости господина.       Еще год назад Назрин бы рассмеялась в лицо человека, сказавшего, что она в скором времени будет так зависеть от мужчины. Но судьба все расставила на свои места. Теперь она наложница и фаворитка султана, известного своим скверным и свирепым нравом. И Назрин по мимо воли привязывалась к нему все больше и больше. Да как ей к нему не привязаться? Султан Мехмед был нежен под пологом постели, одаривал ее подарками, позволил встречи с братом и тренировки с мечом. Назрин страшилась того чувства, что расцветало в ее сердце и пыталась его задушить.       Повелителя нельзя любить. У него сердце из камня и льда, он не любит никого, кроме себя, не ценит никого, кроме родной крови. Назрин боялась, что после выкидыша она станет ему не нужна.       — Асхан потеряла дитя, — молвил Повелитель устало. Он был бледен, под глазами его залегли серые тени, глядел он исподлобья, злобно и холодно.       — Мне жаль, — сказала Назрин. Ей, действительно, было жаль султаншу и ее ребенка. Она сама лишилась ребенка, о котором даже не подозревала. Но от одной только мысли, что она носила под сердцем дитя падишаха и не сберегла его, становилось горько и тоскливо. Назрин было интересно, кто это был, султанша или шехзаде. Фаворитка понимала, что у ее сына не будет шансов выжить в этом жестоком мире. Не теперь, когда у падишаха столько сыновей. Самому старшему, Осману, двадцать четыре, самому младшему — три года. Быть может, Долунай тоже носит сына. Так зачем давать жизнь смертнику?       Сын — это почетно, сын — это путь к власти и богатству, путь к престолу. Но сын — это большая ответственность, он всегда под прицелом врагов, его жизнь всегда висит на волоске. Назрин не была глупой женщиной, она не хотела вешать мишень на грудь своего ребенка.       Дочь родить предпочтительнее. Она член династии, но при этом не представляет угрозы для царствования брата, ей будут доступны все блага этого мира. Конечно, Назрин понимала, что в случае рождения дочери и потери внимания господина, ее могут выслать в Старый Дворец или же выдать замуж. Но она хотя бы будет жива.       Но мечты о ребенке, о дочери, были пустыми. Назрин даже не знала, сможет ли она понести после выкидыша. Лекарь велел два месяца не делить с Повелителем постель, что угнетало. Назрин боялась, что султан Мехмед потеряет терпение и возьмет еще наложниц. Да и жен у него несколько.       Повелитель велел выслать фавориток после покушения на жизнь Назрин. К сожалению, девушка не получила голову Русхар, эта тварь нашла свое пристанище на дне Босфора, где ей самое место. Мрачная и жестокая часть Назрин торжествовала, она с мстительным удовольствием представляла муки гадины, лишившей ее ребенка. Зная султана Мехмеда, который жестоко расправился с мятежниками, предав мечу почти тысячу человек за связь с повстанцами, смерть Русхар не была легкой.       — Иншалла госпожа поправится, — молвила Назрин, заглядывая в глаза господина. — Вы устали, мой султан, — сказала она, видя бледность его лица и новые морщины на высоком лбе. — Позвольте мне забрать вашу тоску.       Наложница протянула руку и коснулась пальцами его подбородка, скрытого короткостриженой бородой. Повелитель вдруг поднялся, и Назрин напряглась, боясь, что что-то сделала не так.       Султан Мехмед снял кафтан и кинул его на тахту, затем избавился от сапог и чалмы. Назрин глядела на то, как падишах раздевается, как забирается в ее теплую постель. В душе помимо воли начало растекаться тепло. Он после потрясения пришел за утешением и покоем к ней, к Назрин, к фаворитке, которая не имела власти и влияния. Это ли не показатель его привязанности?       Назрин быстро одернула себя, воззвала к своему здравомыслию. Хасан, ее брат, просил Назрин не терять головы и не подаваться мрачному очарованию падишаха. Но она уже поддалась ему.       Султан Мехмед взял за руку девушку и потянул ее на себя, заставляя лечь в постель. Он обнял ее и прижал к себе. Назрин положила голову на грудь султана и прикрыла глаза. Было так хорошо рядом с ним. Так спокойно и безопасно.       Падишах проводил в покоях Назрин ночи, он приходил во мраке, ложился рядом с наложницей и обнимал ее за талию, прижимал к своему сильному телу, оплетенному твердыми мышцами. Его дыхание горело затылок Назрин, а руки были такими нежными и ласковыми.       Иногда от него пахло женскими духами. Чужими духами. Это пробуждало в ней гнев, он после ласок другой женщины приходил к ней, обнимал и целовал ее. От этого становилось мерзко, ярость выливалась в кровь, но Назрин не была глупа. Она не решалась показывать вспыльчивый характер, боялась, что не совладает с гневом султана.       Назрин знала, что Повелитель, хоть и выслал старых фавориток и не брал новых, не может отказаться от близости с другими женщинами. Пока Назрин восстанавливалась от после выкидыша, он делил постель с Хандан Султан или с Райхан Султан.       Обе женщины не нравились Назрин. Первая смотрела на нее с такой всепоглощающей ненавистью и злобой, что ей становилось дурно. Хандан Султан была подле султана одиннадцать лет, говорили, что она его любимица, и Назрин боялась ей проиграть.       Райхан Султан была красивой женщиной с красивыми, подтянутым телом, которое не испортили даже беременности и роды. Но глаза ее были полны тоски и грусти, в них что-то тлело, что-то очень похожее на ненависть. Однако эта ненависть была направлена не на нее, а на султана Мехмеда.       Назрин знала, что Райхан Султан дочь шаха Исмаила, поверженного и убитого султаном Мехмедом. Видимо, она не простила государю убийства родных, да и как такое можно простить?       Назрин, глядя в глаза Райхан, вспоминала покойную сестру, убитую их первым хозяином. Назрин до сих пор во снах видела сестру и ее мучителя, до сих пор мечтала о его смерти, представляла, как убивает это животное, по ошибке именуемое мужчиной.       Назрин обнимала султана, чье дыхание постепенно стало ровнее. Она расслабился, провалился в столь желанный сон. Назрин отстранилась от него, не в силах уснуть. Она рассматривала лицо падишаха и не понимала, как из служанки Нуртен Султан стала фавориткой владыки половины мира.       

***

      Головная боль, вызванная бессонной ночью, никак не утихала. Даже отвар, что он выпил перед заседанием Имперского Совета, не унял ее. Это сказывалось на общем состоянии и настроении. Мехмеду удалось немного поспать в объятьях Назрин-хатун, его фаворитки, которая стала ему по-своему родной.       Впрочем, этот короткий сон не даровал ему покоя. Во сне он видел то, чего боялся больше всего.       Он шел по коридорам дворца, который словно вымер за одну ночь. Султан пришел в собственную опочивальню, отворил дверь и замер. Рык, нет, крик вырвался из его груди от уведенного.       Перед престолом, залитым кровью и освещенным светом кровавой луны, лежали тела, завернутые в саваны. Мехмед сразу понял, чьи это тела. Он приблизился к первому и откинул от лица умершего край савана. Бездыханное тело Ханзаде, его любимой дочери, его первенца, его продолжения, лежало перед ним. Лицо ее было бледным и напоминало маску, губы синими.       — Ханзаде, нет! — вскрикнул султан Мехмед, чувствуя, как сердце словно сжала стальная рука. Но султанша не ответила, дыхания не было, сердце дочери молчало. Мертва. Ее больше нет.       Мехмед поднял голову от безжизненной груди дочери и взглянул на остальные тела, завернутые в саваны. Он знал, что в них лежат все его дети. Султану стало дурно, он смежил веки, пытаясь собраться с силами.       — Отец… — раздался за спиной голос, больше похожий на шелест листьев.       Мехмед открыл глаза и увидел, что саваны опустели. Он встал на ноги и пошатнулся. Боль в груди была невыносима. Повелитель обернулся и увидел своих детей, бледных, со следами мук на лицах.       — Осман, — прошептал султан Мехмед, глядя в пустые серые глаза сына. У Османа в глазах всегда царил мир и покой, его глаза так напоминали глаза Гюльбахар степенной уверенностью и силой. Мехмед боялся, что его первый сын и наследник престола вырастит слабаком, но Осман возмужал, жизнь вдали от отца, ответственность за провинцию сделала его сильнее и крепче, решительнее. Он владел мечом так же хорошо, как и пером. Он вел армию за собой так же блестяще, как и вел переговоры.       Осман был всем тем, чем никогда не смог стать сам Мехмед. Он был рожден, чтобы быть падишахом — Мехмед был уверен в этом.       И вот его сын, его наследник, так похожий внешне на него, стоял перед ним, бледный, холодный и бездыханный. Из спины его торчала стрела, а из уголков посиневших губ капала черная кровь.       — Осман, — повторил Мехмед, сделав шаг к сыну. — Кто это сделал с тобой, кто посмел?! — боль в груди усиливалась, дышать становилось все труднее и труднее.       — Это сделали вы, отец, — ответил шехзаде Осман, и лицо его исказилось гримасой ненависти и злобы. — Вы нас убили. Мы заплатили за ваши грехи! Мы прокляты за то, что вы нас породили.       Мехмед потрясенно молчал, глядя в пустые и мертвые глаза сына.       — Наверное, больно смотреть на плоды своих грехов, — из угла, скрытого мраком, вышла Ханзаде Султан, она встала рядом с братом, и Мехмед глядел на нее с болью в глазах. Лицо ее поплыло и было покрыто синяками, из перерезанного горла текла кровь с булькающими звуками.       Из того же темного угла вышли Ферхат, на шее которого был затянут шелковый шнурок. Махмуд, облаченный в доспехи, но с обезображенной половиной лица, разбитой в кровь. Дильруба была облачена в белую сорочку, из груди ее торчала рукоять кинжала, алая кровь заливала ее сорочку, а волосы были растрепаны. Подле сестры стоял маленький Мустафа тоже в сорочке и босой, сорочка его была алой от крови, изорванной от лезвий меча.       У Мехмеда от увиденного закружилась голова, а глаза начало жечь от слез. Он не плакал уже много лет. Он в последний раз лил слезы над телом Амрийе Султан в лазарете.       Казалось, хуже быть не может, но тут к нему вышел Орхан, которого он узнал только по броши Ахмада, сына Исмаила, убитого по приказу Мехмеда. Мальчик был покрыт страшными ожогами, которые, вероятно и стали причиной его смерти.       Ягмур Султан вышла к нему в черном платье, на ней не было повреждений, как и на Джихангире, и Ахмеде, что были бледны до такой степени, что не оставалось сомнений — они мертвецы.       — Вы нас убили, папа, — сказал Ахмед, чьи серые глаза смотрели в самую душу. Он злобно усмехался, глядя в лицо родителя, эта ухмылка не могла принадлежать его доброму и ранимому сыну. Голубой взор Джихангира был полно тоски и усталости, полно жалости.       — Мне жаль, отец, мне так жаль, — покачал рыжеволосой головой Джихангир, грустно ему улыбаясь.       — Да будет проклят султан Мехмед вместе со своим царством, да иссякнет его кровь, и все дети его наденут саваны! — хором начали шептать его дети, окружая отца со всех сторон.              Сон, что явился к нему, лишил падишаха всякого покоя. Он видел своих детей мертвыми, бездыханными, они были полны ненависти и презрения к нему, к своему отцу.       Во время совета султан Мехмед усилием воли отринул дурные мысли прочь, выслушивал пашей и беев, принимал после совета, войдя в свои покои, он снова и снова вспоминал детали кошмара, что пришел к нему. Мехмед убеждал себя, что кошмар вызван страхом за жизнь Асхан, но мертвой он видел не одну дочь, а всех детей.        В конце концов султан не выдержал и отправился во дворец Ибрагима-паши, чтобы удостовериться, что с дочерью все в порядке. Дворец встретил его тишиной. И навстречу ему вышла Бирсен-хатун, бывшая служанка Айнур и няня Асхан Султан.       — Государь, — поклонилась бледная женщина, чернота волос которой сменилась серебром седины. Голубые глаза Бирсен-хатун потускнели, взор стал мутным, водянистым.       — Как моя дочь? — спросил султан Мехмед.       — Асхан Султан пришла в себя, Ибрагим-паша сообщил султанше о смерти ребенка, — со слезами на глазах молвила Бирсен, покачав головой. — Бедная моя девочка, мой луноликий ангел, она так закричала, когда услышала черные вести…       У Мехмеда в груди снова заныло. Он не смог защитить дочь, он не смог отклонить беду от нее, допустил, что яд оказался рядом с султаншей. Нет ему прощения за это.       — Ханзаде Султан с трудом ее успокоила, наверное, помогло то, что султанша ослабла после родов, она потеряла сознание, — молвила Бирсен-хатун, когда они вдвоем шли по коридору дворца.       Бирсен-хатун привела падишаха в детскую Бейхан Султан, маленькой девочки трех лет, о которой Мехмед ничего не знал. Его внучка была слишком мала, чтобы Мехмед был к ней привязан. К тому же она родилась вдали от него.       Бейхан Султан сидела на коленях у Ханзаде Султан, доверчиво прижавшись головой к ее груди, скрытой тканью бордового платья. Ханзаде держала в руках книгу и негромко читала племяннице сказку. Бейхан Султан засыпала, и Мехмед замер в дверях, не решившись тревожить султанш.       Он смотрел на дочь и понимал, что она не отдыхала и держалась на ногах чисто из упрямства и силы воли. Мехмед слушал голос Ханзаде, тихий и спокойный, он так напоминал успокаивающий голос Гюльбахар Султан. Просто поразительно, как султанша похожа на мать.       Мехмед прижался плечом к дверному косяку и прикрыл глаза, наслаждаясь этим голосом, что когда-то даровал ему покой. Память унесла султана в те далекие дни, когда не стало шехзаде Селима, его нежного и ранимого сына, тогда казалось, что солнце погасло, мир был объят мраком, а чувство вины и ярость сжигали рассудок. Гюльбахар Султан стала для него спасением. Она приходила к нему вечерами и читала стихи из сборника, сказки или легенды. Под звук ее голоса Мехмед и засыпал.       Наконец, голос Ханзаде стих. Мехмед открыл глаза, сожалея, что сказка закончилась. Ханзаде глядела на отца, прижимая к себе спящую Бейхан Султан. Мехмед кивнул дочери и подошел к ней, чтобы забрать из рук дочери внучку.       Девочка была легкой и казалась такой слабой и хрупкой. Мехмед отнес ее в постель и уложил спать.       — Бедняжка зовет мать и не понимает, что происходит, — сказала Ханзаде, глядя на то, как Мехмед бережно укладывает внучку в кровать, как укрывает. — Она слышала ее крики и очень напугана. Я сказала, что Асхан приболела, н она обязательно поправится.       Мехмед ничего не ответил на слова дочери, он смотрел в невинное лицо внучки, которое ни единой чертой не было похоже на лицо Асхан, но Бейхан все равно была родной кровью. А своей кровью Мехмед дорожил.       — Я хотела попросить у вас позволения забрать Бейхан в свой дворец. Ей ни к чему все это видеть, — сказала Ханздае встревоженно. Она отложила книгу со сказками и подошла к отцу, положила ладонь на его плечо. Мехмед тяжело вздохнул.       — У Бейхан есть отец, — покачал головой султан Мехмед. — Да и Асхан будет нужна рядом родная кровь, чтобы оправиться. Бейхан теперь ее единственное дитя, которое было и когда-либо будет.       — Как скажете, — сказала Ханзаде.       — Где Ибрагим? — спросил Мехмед немного погодя.       — Они вместе с Касимом покинули дворец, пытаются найти хоть какие-то зацепки, — ответила Ханзаде с раздражением. — Допрос слуг дал результат?       — Их пытают, — ответил Мехмед раздраженно. Его бесило то, что он все еще не нашел заказчика. Раздражение и бессилие что-либо изменить выливалось в ярость, что медленно разгоралась в его душе, грозя перейти в пожар.       — У вас искусные палачи, папа, совсем скоро мы поймаем тех, кто посмел устроить это зверское нападение, — мстительно улыбнулась Ханзаде, и Мехмед в который раз изумился тому, насколько его первенец похож на него. Одна ее угроза лекарю чего стоила. Мехмед был уверен, что Ханзаде при необходимости может взять в руки нож и сама пытать врага. И ему нравилось, какой выросла его султанша, сильной, стойкой, способной идти до конца. Этого, увы, не хватало его сыновьям.       Внезапно их внимание привлек шум из коридора. Мехмед велел Бирсен-хатун оставаться при внучке, а сам направился прочь из детской. Ханзаде последовала за ним.       — Отойди с дороги, немедленно! — донесся до Мехмеда яростный, стальной голос, полный такой властности и силы, что султан сперва не понял, кому он принадлежит.       — Вы слишком слабы, прошу, вернитесь в постель, — молвил второй, девичий голос.       Мехмед вышел из-за поворота и замер на мгновение, не поверив собственным глазам. У дверей опочивальни, в которой отдыхала Асхан Султан, стояли две девушки. Первая — служанка, а вторая… Аллах, помилуй.       — Я приказывай тебе отойти, иначе ты лишишься языка вместе с головой, — таким тоном обычно говорила Ханзаде, когда командовала слугами, говорила Асхан Султан, которая по всем законам должна была отдыхать после долгий и мучительных родов. Она потеряла много крови, и подобное лишало сил бравых воинов, мужчин, не говоря уж о слабой женщине.       Однако Асхан Султан, изнеженная с детства, нерешительная и мягкая, вопреки всему стояла на ногах, мало того, что стояла, так еще и спорила с рабыней, что преградила ей путь и уговаривала вернуться в постель. Да как она вообще встала на ноги?       — Асхан! — вскрикнула Ханзаде Султан в изумлении, которое с ней разделял сам султан. Асхан Султан повернула голову, и у Мехмеда что-то оборвалось в груди. Она так напоминала тот образ из кошмара, что снился ему сегодня. Бледная, как сама смерть, дрожащая, с растрепанными длинными светлыми волосами, что в пламени свечей казались белыми. Ее сорочка была смята и висела тряпкой на госпоже.       — Я хочу видеть своего сына, немедленно! — властно и твердо изрекла Асхан Султан, глядя на отца и сестру.       Мехмед подошел к дочери, служанка поспешила отойти прочь, не решаясь находиться подле господ, известных скверным нравом. Асхан дрожала всем телом, ей было больно, Мехмед видел это, но в глазах у султанши царило такое упрямство, что в пору было позавидовать. Глаза дочери, что всегда напоминали ему серебро и были полны мягкости и тепла, казалось, потемнели, взор стал тверже. Взор ее теперь напоминал Мехмеду собственный.       — Почему мне не показывают сына? — спросила тихо Асхан Султан и пошатнулась. Кажется, упрямство ее дрогнуло, Мехмед хотел придержать дочь, но та не позволила, встала ровно, расправила плечи. — Я так его ждала, так хотела… Прошу, дайте мне попрощаться с ним…       Мехмед глядел в глаза дочери, полные боли и мольбы, и не находил в себе силы возразить. Конечно, Асхан столько месяцев носила под сердцем этого ребенка, чувствовала его движения, ждала его и любила. Он — ее единственный сын, которого прежде срока вырвали из ее чрева. Как родитель, как отец, Мехмед понимал дочь. Но в то же время, как отец, боялся за нее, за ее рассудок. Увиденное, может пошатнуть хрупкое здоровье Асхан Султан. А если учесть, что тело вероятно вытаскивали по частям… И все же Мехмед уступил.       — Его еще не похоронили? — спросил Мехмед у служанки, что все еще находилась неподалеку. Бледная девица сообщила, что нет. — Отведите Асхан Султан к сыну, — велел падишах.       Служанка хотела подойти к Асхан, но та так на нее посмотрела, что рабыня замешкалась и побледнела пуще прежнего.       — Я помогу, — внезапно вмешалась до этого хранившая молчание Ханздае Султан. Она подошла к сестре и взяла ее под локоть. Сперва Мехмед думал, что младшая дочь заупрямится, но та уступила, оперлась на старшую сестру. Две сестры, две султанши, двинулись по коридору вслед за служанкой. Мехмед последовал за ними, опасаясь за дочь. Увиденное, может дурно сказаться на Асхан, нужно быть рядом, чтобы помочь. Только как, как унять боль матери, потерявшей самое дорогое — дитя?       Идти было не далеко, всего лишь в смежные покои. Но кровати лежал сверток из кружев и одеял. Ребенка уже приготовили к погребению.       Мехмед видел, как Асхан склонилась над телом сына, как слезы заструились по ее щекам, а дрожащие руки начали разворачивать одеяло. Мехмед не дал себе вмешаться, ей это нужно, нужно удостовериться, что ребенка больше нет.        Мехмед помнил, как Хандан Султан после выкидышей просила посмотреть на своих детей, но ей никто этого не позволял. Султанша в последствии с трудом принимала факт очередной потери. Нет, Асхан нудно попрощаться.        Мучительный крик вырвался из горла Асхан Султан, от которого боль в груди у султана стала еще острее. Султанша вцепилась в свои волосы, воя, словно израненная волчица, она сгорбилась и дрожала. Ханзаде Султан поспешила заключить сестру в объятья.       Мехмед, поняв, что этого достаточно, поспешил к дочерям. Он с легкостью подхватил дочь на руки, стараясь не глядеть на груду мяса и кишок, что когда-то было его внуком. Асхан положила голову ему на грудь, по ее щекам текли крупные слезы, а хрипы с неразборчивым бормотанием срывались с губ.       — Почему, почему, почему? — разобрал Мехмед, неся дочь в ее покои. Она дрожала, словно от лихорадки. Состояние Асхан, ее слезы и шепот, что срывался с дрожащих губ подливали масла в огонь ярости Мехмеда. Жажда разрушения в нем росла и росла. Ярости нужен был выход.       Мехмед испытывал огромное желание найти виновного в этих бедах, найти и обрушить всю силу своего гнева на него. Выместить ненависть и боль. Пытать до смерти…       Но падишах донес дочь до покоев и уложил в постель, накрыл одеялом и сел рядом с ней. Асхан Султан плакала так горько и мучительно, что даже в каменном сердце Мехмеда что-то дрогнуло. Он бережно убрал от лица султанши влажные волосы и взял ее лицо в свои большие ладони.       — Моя луноликая госпожа, моя нежная девочка, я обещаю, что виновные будут найдены и казнены, — сказал падишах уверенно. Он плохо понимал, как нужно утешать женщин, но старался изо всех сил утешить и успокоить. Все же султан, будучи мужчиной, искал утешение в мести.       — Они должны умирать долго и мучительно, должны страдать так же, как страдал мой сын, как страдаю я, — тихо молвила Асхан Султан, глядя в глаза отца, полные холода и мрака.       — Все будет так, как ты желаешь, моя душа, — сказал султан Мехмед и поцеловал дочь в лоб, словно скреплял принесенную клятву.       Оставив несчастную Асхан на попечение лекаря и старшей сестры, Мехмед вернулся во дворец. Он смертельно устал за последние дни, но ярость придавала ему сил. Падишах поужинал в своих покоях, после чего желал спустился в подземелья, в которых хранитель султанских покоев, Давуд-ага, допрашивал слуг, что прислуживали во дворце Ибрагима-паши.       Однако планам не суждено было сбыться. К нему явился Юсуф-ага, главный евнух гарема, который, дрожа под взглядом государя, сообщил, что его фаворитка, Долунай-хатун, была отравлена во время ужина.       Мехмед, который в это время пил вино, стоя у дверей террасы, ощутил такую вспышку ярости, словно в груди вулкан взорвался. Он в гневе зарычал и с разворота швырнул кубок, наполненный вином, в стену. Раздался грохот. Евнух рухнул на колени и припал к полу, дрожа от ужаса.       Султан Мехмед подлетел к нему, чувствуя, как его охватывая пламя ненависти и безумия такой силы, что хотелось сжать пальцы на глотке слуги, что принес темные вести.       — Что с ребенком? — вопросил он злобно, нависая над несчастным главным евнухом.       — Лекарша пришла вовремя и вызвала рвоту, яд не навредил вашему дитя, — дрожа, пролепетал Юсуф-ага. И Мехмед отпрянул, в груди разгорелся неистовый пожар, в душе разверзлась бездна, что жаждала крови и мести. О, не повезёт тому, кто посмел покуситься на его ребенка.       — Кто посмел? — спросил Мехмед таким тоном, что евнух снова сжался.       — М-мы не знаем, — пролепетал Юсусф-ага. — Но Дефне Султан вызвала к себе Хандан Султан.       Хандан. В груди что-то оборвалось. Нет, она бы не посмела. Да, Хандан импульсивна, глупа и ревнива, но она не настолько глупа, чтобы попытаться убить его ребенка. Не настолько безмозгла.       — Гарем обыскивают, — продолжал говорить главный евнух, продолжая стоять на коленях перед султаном, который всеми силами пытался убедить себя, что это не Хандан Султан подняла руку на его кровь. — Все, что найдут, отнесут к лекарю, возможно, будут совпадения и тогда… Виновный будет найден.       — Вам лучше найти того, кто это сделал, ага, — сказал султан Мехмед, точнее прорычал в лицо бледного слуги. — Иначе я казню всю прислугу.       — П-позвольте сказать, государь, — заикаясь, молвил Юсуф-ага. — Я не смею ни в чем обвинять Дефне Султан и Хандан Султан, но, когда вы были в походе, на празднике в честь вашего ребенка, Долунай-хатун стало дурно. Ее лечила та же лекарша, что и сейчас. Всем было сказано, что хатун съела что-то не то, беременным часто дурно на ранних сроках… Но той ночью я видел, как Хандан Султан, заплаканная и напуганная, выходит из покоев Дефне Султан.       Мехмед сжал пальцами переносицу. Аллах, помилуй. Неужели это Хандан? Но случить покушение, матушка написала бы ему сразу обо всем. Неужели Валиде могла что-то утаить, но для чего?       Его матушка прежде благоволила Хандан и всегда ее оберегала, просила за нее, пыталась смягчить гнев его, когда Хандан переходила границы. Но после похода Мехмед видел, что матушка отдалилась от Хандан, он больше не видел жену подле матери. Вместо этого рядом с Дефне Султан часто находилась Дильруба с Мустафой, или Долунай. Так, неужели, правда?       — Киньте слуг Хандан Султан в темницы и допросите, — велел султан Мехмед, в глубине души надеясь, что расследование не укажет на женщину, что когда-то приносила ему покой. В память о минувших днях, когда был привязан к этой женщине, Мехмед пытался быть к ней мягче, жалел ее, щадил, хотя она надела ему до смерти.       Ему стали видны все ее недостатки, глупость, импульсивность, недальновидность, слабость и привычка давить на жалость. Ее взгляды раздражали, слезы злили, прикосновения не приносили былого покоя, весь образ Хандан вызывал бурю негативных чувств.       Но Мехмед помнил, что она его любила всем сердцем и была готова на все, чтобы быть рядом. Даже на грубость в постели, чего никогда бы не приняла Гюльбахар или Халиме. Первая бы расцарапала ему спину и лицо за грубые ласки, вторая придушила бы во сне. Райхан Султан ненавидела его, хотя в последние годы и не противилась, понимала, что силы неравны. Айнур обожала его и прощала абсолютно все, Мехмед часто причинял ей боль под пологом постели, оставлял синяки на ее коже. Ему были приятны ее слезы и стоны.       Хандан Султан Мехмед никогда жестоко не брал, не переходил черту, когда близость становится насилием, но у него часто возникало желание намотать ее волосы на кулак и взять сзади, укусить, шлепнуть по ягодицам, но он довольствовался малым: толкался яростно и быстро, вжимая тело султанши в постель. Хандан и этого было слишком много, она начинала плакать и просила быть нежнее, пыталась смягчить его, и Мехмед поддавался ей, помня, что она мать его сыновей, когда-то была для него солнцем.       Понимая, что подозревать намного хуже, чем знать, Мехмед отослал слугу и направился в покои матери. Он все еще верил, что Валиде сообщила бы ему, осмелься Хандан покуситься на его ребенка.       Дефне Султан не спала. Она металась по опочивальне, облаченная в черное простое платье. Седые волосы ее были собраны в простую косу и ранее, очевидно, были уложены в узел на затылке. Корону Дефне Султан сняла.       Увидев сына, султанша поклонилась. Мехмед подошел к матери, поцеловал протянутую ему руку, как требовали приличия, хотя ему поскорее хотелось перейти к сути.       — Мехмед, мой лев, — улыбнулась натянуто Дефне Султан. — Как моя внучка?       — Идет на поправку, — зло огрызнулся султан Мехмед, отходя от валиде. — Объясните мне, что случилось в гареме, почему на Долунай, как я узнал сегодня, совершено уже второе покушение, а вы ничего не предприняли в первый раз? — перешел к сути падишах.       По тому как побледнела мать, Мехмед понял, что первое покушение все же было.       — Не было никакого первого покушения, лев мой, — взяв себя в руки, молвила Дефне Султан, ловко скрыв чувства за маской. Даже глаза не выдавали ее. Просто поразительно, как она собой владела.       — В самом деле? — спросил Мехмед, подлетая к матери. Он навис над ней, зная, как его близость действует на людей. Но Дефне Султан не дрогнула, стоя прямо рядом с сыном. Она бесстрашно смотрела в его глаза, знала, что он не настолько жалок, чтобы причинить вред матери. — Мне доложили слуги, что видели, как Хандан в слезах выходила из твоих покоев ночью. А сегодня вы первым делом призывали ее, стоило вам узнать об отравлении Долунай.       Дефне Султан тяжело вздохнула.       — Если вы не расскажете мне правду, я велю, пытать всех слуг, пострадает огромное количество людей, — с угрозой молвил Мехмед, желая докопаться до истины. Он хотел бы, чтобы Хандан не была причастна к случившемуся. Но Долунай как-то упомянула во время их встречи, что опасается Хандан Султан, на что Мехмед лишь посмеялся, считая, что его жена безобидна и глупа для интриг.       — Мехмед, прошу, будь милосерден, — заговорила Валиде Султан. — Помни, что она мать твоего ребенка. Ахмед к ней привязан и ее казнь убьет его.       Султан Мехмед утробно зарычал. Это было признание вины Хандан Султан. Она, действительно, покушалась на его ребенка, на невинное дитя. Да кем она себя возомнила, раз рискнула подлить яд в еду Долунай? Неужели уверовала в собственную безнаказанность?       — Я не казню ее, по крайней мере пока. Хандан уедет в Старый дворец, — сказал Мехмед. — Но это только в том случае, если она ко второму покушению не имеет отношения. А коли имеет… я не знаю, что я с ней сделаю.       Дефне Султан вдруг схватила сына за руку и посмотрела ему в глаза, второй рукой она коснулась его щеки.       — Ради Ахмеда и Джихангира, которые так любят мать, не отдавай приказ о ее казни, Хандан слаба и глупа, она любит тебя и для нее самым страшным наказанием станет твое равнодушие и презрение, а разлука с детьми ее убьет и без меча, — говорила Валиде Султан, но гнев Мехмеда уже было не унять.       — Вам следует помнить, мама, кому вы служите, — сказал падишах зло. — Еще раз предадите меня и мою кровь, я лишу вас власти над гаремом.       Дефне Султан побледнела от такой угрозы, но ничего не сказала, отойдя назад. В глазах матери царило странное выражение, неописуемое. И это была не ненависть. Скорее, разочарование.       Мехмед покинул покои матери, пронесся мимо притихшего гарема, испытывая жажду разрушения и насилия. Подойдя к покоям, султан увидел Давуда-агу, хранителя покоев, перспективного молодого мужчину, Юсуфа-агу, главного евнуха и уже немолодую лекаршу, что служила во дворце последние лет пять.       Он вошел в опочивальню, которая уже была убрана к его прихода. На полу не валялся кубок, а пятно от вина на стене подсохло, не было следов вина и на полу. Вместо этого на столике стоял полный кувшин с алым напитком и чистый кубок. Подаваясь желанию, султан Мехмед первым делом наполнил кубок и осушил его, наполнил второй и только после этого сел на диван, подзывая Давуда-агу.       — Государь, есть важные новости, — сказал он. — К сожалению, они касаются вашей жены, Хандан Султан.       Сердце сжал стальной кулак.       — Говори, — велел султан Мехмед мрачно.       — Нам удалось выпытать у Лалезар-хатун, у служанки госпожи, правду. Она осозналась, что подлила в кубок Долунай-хатун яд, когда все праздновали ее беременность, — об этом Мехмед уже знал. Точнее знал, что за первым покушением стояла Хандан. Теперь пойман исполнитель. Что же, Хандан он казнить не может, а вот Лалезар теперь полностью в его руках. Девица, видимо, забыла, что является рабыней и кому принадлежит на самом деле. — Помимо этого, в покоях Хандан Султан был найден подозрительный флакон, спрятанный за шкафом. Лекарша, — Давуд-ага кивнул в сторону худощавой женщины, что боялась подлинять на султана лица. — Подтвердила, что это именно тот яд, которым была сегодня отравлена Долунай-хатун.       Мехмед смежил веки. Это все-таки Хандан. Неужели одно покушение ее ничему не научило, как она посмела повторить свое деяние, уверовала в безнаказанность?       — И еще… — Давуд-ага замялся, глядя на Повелителя светло-карими глазами, он словно боялся его реакции. — Лалезар-хатун сообщила, что за смертью вашего ребенка от Назрин-хатун стоит Хандан Султан, а не Русхар-хатун.       Мехмед взвился на ноги. Ярость, что горела в его душе, вспыхнула пуще прежнего.       — Как она провернула эту интригу своими скудными мозгами? — вскрикнул падишах, опаленный яростью.       — Нам неизвестно, Лалезар не знает, как султанша подставила Русхар и пустила следствие по ложному пути, — покачал головой Давуд-ага.       — Приведите ко мне Хандан Султан, немедленно, — испытывая желание выбить из жены всю правду, велел Мехмед. Его обуял неистовый гнев. Подумать только, тихая, слабая и глупая с виду рабыня дважды покушалась на одного его ребенка, и убила второго. Жажда крови стала невыносимой, а ярость желала найти выход.       Мехмед уже не помнил, что обещал матери сохранить жене жизнь. Не после всего того, что она сделала. Ей конец. Ребенок Назрин, которого она убила, будет отомщен сполна.       Ему хотелось растоптать опальную жену, к которой он некогда питал чувство привязанности и которую оберегал от всех бед и ударов, сломать, унизить, смешать с помоями и заставить молить о смерти.       Слуги убрались, и Мехмед вновь осушил кубок, затем снова его наполнил. Он уже забыл, что вино делало его еще более свирепым и жестоким, оно било в голову, отравляло кровь и срывало с него последнюю маску, являя миру настоящее чудовище.