Перекрестки судеб

Октябрь 1602 года. Османская Империя

      — Откуда ты родом? — спросила Эмине-хатун, глядя внимательным взором синих глаз на стоящую перед ней девушку, облаченную в темно-коричневое платье из грубой ткани.       — Я из Венеции, госпожа, — ответила наложница, не смея поднять на Эмине-хатун взгляда, что весьма и весьма обрадовало Эмине. Значит, покорная и знает свое место. С такой не должно быть проблем.       — Ты очень красива, хатун, — улыбнулась Эмине. Да, прелестное личико важный критерий отбора наложниц. Когда-то саму Эмине купили на невольничьем рынке из-за красоты, дурнушек никто не ценил.       — Благодарю, — все так же вежливо и покорно ответила девушка, не поднимая черноволосой головы. У нее была смуглая кожа с оливковым отливом, черные, словно воронье крыло волосы и такие же черные глаза. Хатун была невысока ростом, имела широкие бедра и пышную грудь. Возможно, она имела бы успех в гареме того же султана, если бы Всевышний не наказал ее бесплодием. Если верить евнуху, слуге Эмине-хатун, у рабыни отсутствует детородный орган. И за что ей такая кара?       — Как тебя зовут? — спросила Эмине-хатун, продолжая рассматривать девицу перед собой.       — Лукреция, госпожа, — ответила наложница и все же подняла на нее темные, словно две бездны, глаза.       — Надеюсь, ты будешь верна мне, Лукреция, — улыбнулась Эмине-хатун. — Ты неплохо знаешь наш язык…       — Мой дедушка родом с османских земель, — ответила Лукреция-хатун тихо. — Он учить меня сказать на нем.       — Не «учить сказать», а «научил говорить», — поправила с улыбкой Эмине-хатун. — Тебя будут учить языку и нашей культуре, хатун, если ты достойно покажешь себя, тебя ждет награда.       — Я вас не подвести, — сказала наложница, и у Эмине уже не было нужны исправлять ее речь. Она жестом велела евнуху увести наложницу, а сама, встав с тахты, заходила по опочивальне, сложив руки на уровне живота.       Большая удача, что слуги отыскали бесплодных рабынь. Они стоили гораздо дешевле, чем полноценные, здоровые девицы. Таких обычно покупали в публичные дома, чтобы работа не имела для них послесловий. Всего слуги нашли троих наложниц, две из которых не были невинными, они были непригодны для Сулеймана. Эмине-хатун боялась за сына и считала, что он по праву крови должен иметь в своем распоряжении только самое лучшее.       Азизе-хатун была старше Сулеймана на три года, она была частью гарема оного из беев, который некоторое время был ею очарован. Однако хатун так и не смогла подарить своему господину ребенка. Спустя почти семь лет взаимной симпатии, бей избавился от наложницы. Велел ее продать. Азизе-хатун не была невинной и чистой, и смотрела она злобно и затравлено, недоверчиво. Она была первой, кого нашли по приказу Эмине, которая из жалости велела поселить хатун на этаже слуг. Впрочем, жалость эта была продиктована скорее холодным расчетом. Если бы слуги не нашли еще несколько рабынь, Эмине отправила бы Азизе в покои сына. Но пока она оставалась запасным вариантом.       Вторая хатун, Закие, была ровесницей Сулеймана, ее нашли в публичном доме. Девушка не была прекрасна, как Азизе, к тому же жизнь в публичном доме не пошла ей на пользу. Кто знает, сколько мужчин прошло через нее? Да, ее осмотрел лекарь, и сообщил, что хатун, не считая бесплодия, здорова, но Эмине не желала рисковать здоровьем сына и велела отослать Закие подальше. Она не подходила для роли спутницы ее сына.       Третья хатун пришлась Эмине по вкусу. Лукреция была младше Сулеймана, тихая, покорная и красивая, она была невинна и чиста, ее бесплодие обнаружилось раньше, чем хатун разделила с мужчиной постель, и поэтому она была продана в три раза дешевле. Если Лукреция будет вести себя благоразумно, то она станет наложницей Сулеймана.       Когда в опочивальню являлась Гюльфем-хатун, главная служанка, Эмине-хатун уже извела себя размышлениями.       — Велите подать обед, госпожа? — спросила Гюльфем.       — Да, — кивнула Эмине-хатун. — Позови ко мне Сулеймана.       Ответом ей послужила тишина, и Эмине напряглась, вскинув на служанку подозрительный взгляд.       — Шехзаде покинул особняк, госпожа, — ответила Гюльфем немного погодя.              — Куда он отправился? — требовательно вопросила Эмине-хатун, ощущая, как волнение захлёстывает ее подобно волне. Она всегда боялась потерять сына из поля зрения, утратить над ним контроль. Ей казалось, что стоит ее власти над Сулейманом ослабнуть, как с ним случиться нечто страшное. Нет, Эмине слишком любила сына и боялась его потерять, оттого и опекала его денно и нощно. Сулейману, безусловно, это не нравилось.       — Шехзаде не сообщил, — ответила Гюльфем-хатун. — Он сказал, что хочет проехать верхом, проветрить голову.       — Аллах, надеюсь, это к добру, — вздохнула Эмине, всеми силами пытаясь успокоить взволнованное материнское сердце.

Стамбул. Топкапы.

      — Как твое самочувствие, Асхан? — поинтересовалась Валиде Дефне Султан у второй по старшинству внучки. Султанша, которая неспешно вышивала, сидя на красной подушке в ногах у бабушки, обратила на нее взор серых спокойных глаз.              — Я в добром здравии, валиде, — ответила вежливо Асхан Султан, продолжая расшивать серебряной нитью полотно. — Мой ребенок крепнет день ото дня, — султанша с нежностью коснулась рукой уже заметного живота, скрытого тканью платья. — Знаете, порою я не понимаю, за что мне такое счастье, — усмехнулась девушка.              — Я очень рада за тебя, Асхан, — улыбнулась Валиде Султан, глядя с нежностью на вторую внучку, на которую изливала всю свою нерастраченную любовь и ласку. Асхан Султан, чье сердце было наполнено светом до краев, отвечала ей тем же. Никто так и не понял, как султан Мехмед и Айнур Султан смогли дать жизнь кому-то настолько нежному, чистому и доброму.              Асхан Султан разительно отличалась от братьев и сестер. В ней не было злобы, в ней не было зависти, отсутствовали жестокость и коварство, она не стремилась к власти и не кичилась своим происхождением. Асхан Султан была всем тем, чем никогда не смогли бы стать ее отец и мать. И от этого все члены семьи тянулись к ней, стремились попасть в ее общество, чтобы получить хоть толику света, что излучала Асхан Султан в повседневной жизни, словно солнце.       Ханзаде Султан, сидящая рядом с сестрой, поджала губы. Асхан олицетворяла собой человека, довольного жизнью и собой, в то время, как у самой Ханзаде было ощущение, что она проживает не свою жизнь. Подобные мысли иногда посещали ее голову, но она усилием воли их заглушала. Отец-падишах всегда твердил, что люди идут теми путями, которые сами выбирают. Ханзаде была хорошей дочерью и проводила с родителем много времени, она брала с него пример и перенимала его взгляды и привычки. Султанша знала, что все, что она имеет — результат ее решений, результат ее выбора.       Она жила полной жизнью, имела богатого, умного, привлекательного внешне мужа. Султанша видела, как на Касима-пашу временами засматриваются служанки-рабыни. Но она знала, что супруг ей верен, он не станет рисковать положением при дворе и при султане из-за похоти. Касим, как и Ханзаде, превыше всего ставила разум, а не чувства, был честолюбив, целеустремлен и умен.       Ханзаде уважала супруга за его ум, твердость, способность идти до конца в случае необходимости, уважала его за верность султану Мехмеду, ценила его заботу и любовь к их общим детям, в которых Касим души не чаял. Вот только было невыносимо засыпать рядом с ним, в его объятьях. Было невыносимо делить с ним постель, улыбаться ему. Когда Ханзаде глядела в глаза Касима, она невольно вспоминала зеленоватые глаза Рамиля, его смущенную улыбку и покрытое веснушками лицо. Рамиль не был похож на Касима-пашу, он великолепен владел мечом, но был спокойным, мягким и совершенно не амбициозным человеком. Кто знает, как сложилась бы их жизнь, если бы Ханзаде выбрала его?       Султанша гнала из головы подобные мысли, но они все равно то и дело посещали ее голову, отравляли жизнь подобно медленному яду. И не было от него противоядия, спасения.       Ханзаде подобно отцу-султану считала, что каждый человек идет теми путями, которые сам выбирает. Она выбрала свой путь сама, на нее никто не давил. Ну, разве что обстоятельства. Все, что имела Ханзаде Султан — результат ее собственных деяний и решений. Но почему тогда на душе так тяжко?       Понимая, что размышления до добра не доведут, султанша отложила вышивку и, пожелав бабушке и сестре хорошего дня, покинула покои управляющей гаремом. Выйдя в коридор, Ханзаде Султан тяжело смежила веки, чувствуя, как давление невидимого груза на ее плечах становится невыносимым.       — Вам дурно, госпожа? — обеспокоенно спросила верная Эсин-хатун, которая была предана султанше, как никто другой.       — Я в порядке, — привычно сказала Ханзаде резким тоном. Эсин-хатун поджала губы. — Полагаю, занятие Джихангира подходит к концу. Идем, я заберу брата, и мы навестим вместе отца.       Ханзаде Султан, словно хозяйка прошла по гарему падишаха, игнорируя рабов, которые склонились в поклонах чуть ли не вдвое, когда она ступала по коридорам в алом платье с богатой отделкой из рубинов на лифе. Султанше нравилось впечатление, что она производила на людей. Ее боялись, ее ненавидели, ею восхищались. Подобно отцу, Ханзаде считала себя центром мира. Но это качество не является пороком, когда ты любимая дочь падишаха, не так ли?       Учебные комнаты располагались в отдельном здании. Ханзаде Султан мысленно подгоняла время, чтобы поскорее забрать брата и встретиться с отцом. Султан Мехмед после долгого заседания имперского совета, должно быть, будет рад видеть своих любимцев.       Джихангир будет в восторге от перспективы провести время рядом с отцом и сестрой. Ханзаде было совестно перед братом из-за того, что она, поглощенная интригами и своими детьми, временами о нем забывала.       Ханзаде Султан подошла у к учебному помещению, дверь в которое была приоткрыта. Евнухи, стоящие на страже, хотели объявить о ее походе, но султанша приложила палец к губам, давая понять, что хочет некоторое время оставаться незамеченной. Как показывала практика, когда люди тебя не видят, можно узнать гораздо больше.       — Все в нашем мире подчиняется воле султана Мехмеда, вашего отца, шехзаде, — говорил лала шехзаде Джихангира. — Без его ведома даже солнце не взойдет, он наше солнце и луна, он тень Аллаха на грешной земле.       — Значит, воля Повелителя — это воля Аллаха? — спросил тихо Джихангир. Ханзаде Султан усмехнулась, ее брат даже будучи ребенком был достаточно умен. Умнее Османа в его возрасте, уж точно. Осман в годы Джихангира был слаб, раним и хрупок. Но каким львом он вырос, львом, достойным стать падишахом. Джихангиру был семь лето, он был бодр, активен, смешлив, очень редко болел, а если и болел, то хворал от силы пару дней. В нем бурлило столько силы, он походил на кипящую воду.       — Да, шехзаде, — ответил лала.       — Значит, главный казначей, казненный на прошлой неделе отцом, был казнен с разрешения Всевышнего? — спросил Джихангир. — Мне сказали, что он занимался казнокрадством, и отец приговорил его к смерти, голову предателя выставили на позорные камни у фонтана палача.       — Повелитель восседает на Османском Престоле, шехзаде. А древний престол ваших предков всегда был оплотом справедливости.       — Да, это так, — ответил Джихангир. Некоторое время стояла тишина, видимо, маленький шехзаде что-то тщательно обдумывал. Ханзаде Султан уже была готова войти в помещение, но ее остановил тихий голос брата. — Скажи, лала, а если Повелитель решит забрать наши жизни, жизни моих братьев и мою, мы должны подчиниться?       Ханзаде Султан замерла. Откуда в голове у Джихангира подобные страшные мысли? Разве кто-то ему мог рассказать подобное?       — Да, шехзаде, если Повелитель посчитает нужным одарить нас справедливостью, то мы должны подчиниться, — промолвил лала, и Ханзаде решила вмешаться, не желая, чтобы брат слушал подобное, чтобы он думал о том, что отец способен отнять жизнь у сына.       — Полагаю, на сегодня достаточно, — промолвила султанша твердо, войдя в учебное помещение. Лала поспешил встать из-за стола, за которым сидел перед Джихангиром.       — Как вам угодно, моя госпожа, — молвил он с улыбкой.       — Ханзаде, здравствуй, — сказал шехзаде Джихангир, обеспокоенно хмурясь.       — Здравствуй, мой любимый брат, — с улыбкой произнесла султанша. — Отец-повелитель нас заждался, шехзаде.       — В самом деле? — спросил Джихангир. — Разве он не на совете, мне матушка так сказала.       — Насколько мне известно, заседание совета уже закончилось, — улыбнулась Ханзаде, глядя в синие глаза брата, так похожего на их покойную мать. — Или ты не хочешь провести с отцом время?       — Разумеется, хочу, сестра, — ответил Джихангир, поднимаясь из-за стола. — Благодарю вас за урок, лала.       — Для меня честь обучать вас, шехзаде, — поклонился учитель, который уже пару лет обучал наследника престола наукам. Джихангир тянулся к знаниям, что весьма радовало. Семья лишь поощряла его интерес.       Ханздае Султан взяла брата за руку, и они покинули учебное помещение. Джихангир вел себя странно тихо, он не говорил, не смеялся, не ласкался к сестре, как прежде. Наоборот лицо его было бледным, взгляд озадачен, а брови нахмурены. Видимо, урок его очень сильно озадачил.

Топкапы. Этаж фавориток

      Янтарная жидкость переливалась в пузырьке, подобно маслу. Долунай-хатун крутила склянку в пальцах, думая над тем, когда ей стоит начать претворять план в реальность. Она запомнила имя своего первого врага. Хандан Султан. Султанша пыталась убить ее ребенка, что сейчас спал под ее сердцем. Чудо, что яд, испитый Долунай по незнанию, не навредил плоду. Дефне Султан наверняка узнала, что покушение устроила Хандан Султан, но по какой-то причине скрыла ее причастность. Все пытались убедить Долунай, что это было не отравление, а недомогание, вызванное избытком жирной пищи, которую так любила девушка.       Долунай не верила тому, что ей говорили. После покушения она не знала покоя, проверяла всю еду серебряными монетами. Но серебро иногда не могло выявить яд. Служанка пробовала всю пищу со стола наложницы, все же рисковать здоровьем и ребенком Долунай не желала, но подобные меры не давали никакой гарантии, что покушение не случиться вновь.       Долунай боялась. И этот страх заставлял ее действовать. Хандан Султан избежала наказания только из-за того, что Дефне Султан не указала на нее. Но почему? Неужели жизнь наложницы важнее жизни султанского ребенка? У Долунай не было власти и влияния, чтобы пойти к падишаху и обо всем рассказать ему. В конце концов, что значили ее слова против слова Хандан Султан? Что значили ее слова против слов Валиде Султан? Повелитель поверит жене и матери, а не наложнице, пусть и беременной.       Долунай долго думала, что ей делать, как поступить, чтобы избавиться от Хандан Султан раз и навсегда. Будучи женщиной, наложница понимала, на что способна брошенная женщина, ослепленная ревностью и страхом.       Повелитель любил всех своих детей. За свою кровь он мог уничтожить любого. Пример Русхар-хатун, что покусилась на Назрин-хатун и убила ребёнка господина, знали все. Говорили, что султан сам убил наложницу. Он не простит Хандан Султан, когда правда вскроется. Впрочем, вскрыть ее не так-то просто. Долунай могут не поверить. Она — никто в этом мире, у нее нет места в сердце господина.       Долунай со временем смогла выстроить план действий. Если нет доказательств, их нужно создать. Устроить повторное покушение, но уже на своих условиях. Наложница держала в руках яд, который вызывает выкидыш и кровотечение. Если его вкусит беременная женщина, ей конец, как и ее ребенку. Долунай с трудом достала снадобье в городе через слуг, пришлось отдать все месячное жалованье, но цель оправдывает средства — в этом наложница была уверенна.       — Азур, вели накрыть ужин, — сказала Долунай-хатун, подняв решительный взор карих глаз на служанку, которая находилась подле нее уже несколько месяцев.       — Что вы задумали? — спросила служанка с любопытством.       — Разыграть спектакль для одного единственного зрителя. Для повелителя, — сказала Долунай-хатун уверенно. — Пусть накрывают на стол, я добавлю яд в блюда, сделаю вид, что съела, отошлю тебя якобы на кухню за щербетом, но ты проберешься в покои Хандан Султан и спрячешь в них на половину пустой флакон. Когда вернешься, найдёшь меня без чувств, поднимешь шум. Поняла?       — Да, госпожа, — кивнула побледневшая служанка, которая была слишком нерешительна и слаба. Долунай надеялась, что она ее не подведет. — Но вдруг Хандан Султан будет в покоях?       — Ее там не будет, — ответила наложница с улыбкой. — Султанша в такое время посещает хамамм. Видимо, надеется на благосклонность султана Мехмеда. Она жаждет оказаться в объятьях господина, но окажется в объятьях смерти.       Азур отправилась выполнять приказ. Долунай же тяжело вздохнула, спрятав флакон с ядом за широкий серебряный пояс. Она надеялась, что сможет разжалобить господина, надеялась, что он, узнав об отравлении, придет к ней. Если падишах придет проведать ее, она разыграет задумку без труда, будет плакать в его объятьях, шептать о повторном покушении, о своем страхе перед Хандан Султан. Повелитель начнет расследование, слуги найдут флакон в покоях султанши. Дефне Султан выступит против Хандан Султан, и последней придет конец.       Жаль только Долунай не увидит, как справедливая кара обрушится на голову опальной госпожи. Интересно, что предпримет султан Мехмед? Вышлет султаншу или казнит?

Вечер того же дня. Дворец Ибрагима-паши

      Она переступила порог рабочего кабинета мужа и невольно залюбовалась им. Ибрагим-паша в свободное время интересовался архитектурой и после назначения в столицу начал создавать обширную карту Османской Империи со всеми дворцам и стратегически важными объектами. Асхан Султан мало смыслила в архитектуре и в чертежах, но всячески поощряла интерес супруга, поскольку безмерно его любила.       — По-моему выходит великолепно, — улыбнулась султанша, переложив пряди завитых длинных волос с правого плеча на левое. Ибрагим-паша оторвал взгляд от карты, над которой работал, выпрямился во весь внушительный рост и обратил взор карих глаз на госпожу.       — Благодарю, Асхан, — улыбнулся Ибрагим-паша скупо, он сжимал пальцами кисть и рука его была запачкана краской. — Как думаешь, Повелителю понравится? — спросил паша.       Асхан Султан лучезарно улыбнулась, ей безмерно нравилось звучание собственного имени из его уст. Она подошла к мужу и, нуждаясь в ласке и внимании, взяла его за руку.       — Ты хочешь подарить карту моему отцу? — спросила султанша. Ибрагим-паша сосредоточенно кивнул.       — Или этот дар недостоин быть подарком султана? — спросил он.       — Достоин, разумеется, — упрямо возразила Асхан Султан. — Отец будет рад получить подобный подарок.       Ибрагим-паша улыбнулся и поцеловал жену в лоб, как часто делал. Асхан Султан довольно улыбнулась.       — Как наша Бейхан? — спросил паша, глядя темными глазами на жену. Асхан нравились его теплые и добрые глаза, полные нежности и ласки.       — Она сейчас с Бирсен, — ответила султанша, поправив подол молочного платья, в котором была. — По-моему, мне нужно заказать пару новых нарядов, — заметила девушка, понимая, что ребенок под ее сердцем растет стремительно. Она уже не могла надеть некоторые любимые наряды, что ее весьма расстраивало. Пару дней назад султанша не смогла облачиться в платье из зеленого шелка, самое любимое платье, и это ее неимоверно огорчило. Ибрагим-паша, решивший заглянуть в покои жены перед завтраком, застал ее плачущей. Он поступил, как любящий супруг, поспешил обнять и успокоить султаншу, но той было жутко стыдно за подобную вспышку эмоций, когда волна тоски сошла на нет.       В конце концов, Асхан — султанша династии, она должна сохранять спокойствие, вести себя достойно при любых обстоятельствах, а не впадать в истерику от всяких мелочей.       — У тебя достаточно средств? — спросил Ибрагим-паша на всякий случай. Асхан кивнула.       — Твой ребенок растет слишком сильным, — пожаловалась Асхан. — Я не могу спать, мне тяжело ходить, если ему что-то не по вкусу, он начинает пинаться так, что я с ума схожу.       — Потерпи, моя султанша, совсем скоро все закончится, — ответил Ибрагим-паша. — Думаю, у меня есть, чем тебя порадовать, — сказал он с усмешкой.       — И чем же? — вопросила султанша, и в серых глазах ее отразилось нетерпение.       — Увидишь, — ответил Ибрагим-паша, в глазах его вспыхнули лукавые огоньки, что заинтриговало любящую сюрпризы и подарки госпожу. Ибрагим позвал слугу и велел принести «тот самый подарок». У Асхан сладко засосало под ложечкой, и она прошла к тахте и села, расправив юбки платья.       — Так что же там? — не в силах утерпеть вновь спросила султанша. Ответом ей послужило лукавое молчание. Ибрагим-паша вернулся к работе над картой, и госпожа задумчиво наблюдала за ним. Ей очень повезло с мужем — Асхан была благодарна судьбе за свой счастливый брак.       Наконец, когда ее нетерпение достигло апогея, явился слуга, который в руках держал тарелку, на которой горкой лежала малина. Асхан поднялась с тахты, ей хотелось бы взвиться на ноги быстро и резко, но беременность делала ее медлительной. Не так-то просто вынашивать ребенка, ребенку было примерно семь лун. Султанше живот уже казался огромным, а он же еще расти будет…       Ибрагим-паша тем временем забрал тарелку с лакомством у слуги и отослал евнуха, а сам подошел к жене, при этом довольно улыбаясь. Видимо, радовался, что смог ей угодить.       — Было не так-то просто ее достать, — сказал паша негромко. — Пришлось отдать целое состояние, чтобы увидеть радость в твоих глазах.       — Благодарю, паша, — молвила Асхан Султан, глядя с восторгом в глазах в глаза мужа. Она, не удержавшись, накрыла маленькой ладошкой щеку мужа, тот прикрыл на мгновение глаза, наслаждаясь подобной лаской.       — Твоя улыбка — лучшее, что есть в нашем мире, Асхан, она бесценна, — сказал паша и передал жене тарелку со сладостью. Султанша предложил мужу отведать малину, но тот отказался. Девушка запоздало вспомнила, что паша не любит малину и от нее на его лице появляется сыпь. Ощутив укол совести, что является не такой хорошей женой, как он мужем, Асхан вернулась к тахте, села и поставила тарелку себе на колени.       Ибрагим-паша вернулся к работе над картой, а султанша начала наслаждаться малиной. К сожалению, их дочь не могла есть малину из-за той же реакции, как и у Ибрагима-паши.       — Когда будет готова карта? — спросила султанша немного погодя.       — Надеюсь, закончить через пару лун, — ответил паша, водя кистью по поверхности карты. Асхан Султан захотела посмотреть, что он рисует, она отставила тарелку с остатками малины на тахту, встала на ноги, как вдруг у нее резко потемнело в глазах. Султанша зажмурилась, приложив пальцы к вискам.       — Асхан? — обеспокоенно спросил паша, девушка открыла глаза и устремила на него затуманенный взор серых глаз. Тошнота резко подкатила к горлу, на языке появился горький привкус. Мир поплыл перед глазами. Ноги султанши подкосились, и она начала оседать на пол, но была подхвачена мужем.       — Асхан! — донесся до теряющей сознание госпожи голос мужа, а дальше следовала ослепительная вспышка боли, не сравнимой ни с чем. По ногам полилось что-то теплое, а ребенок в животе начал пинаться с неимоверной силой. — Лекаря!

Амасья. Османская Империя. Октябрь 1602 года.

      Хуже может быть всегда — эту простую истину Летиция уяснила не сразу. Детство ее прошло вполне мирно и счастливо, но оно было столь мимолетно, что девушка не успела им насладиться. Она вспоминала побережье моря, усыпанное камнями, вспоминала соленный воздух, вспоминала улыбку отца, когда он приезжал в их поместье с очередными дарами, вспоминала дядю, который занимался торговлей зерном и бывал в разных странах. О, как же она мечтала отправиться с ним в путешествие, увидеть чужие края, узнать иные культуры, увидеть что-то неизведанное…        Из своих путешествий дядюшка привозил Летиции, своей единственной племяннице подарки, самые лучше, которые мог найти… он всегда щедро одаривал ее, к недовольству отца Летиции.       Летиция росла, и ее вера, что жизнь будет полна счастья и радости крепла день ото дня. Не зря отец даровал ей имя «счастливая». Но, как показала жизнь, имя это стало горькой насмешкой над девушкой. Однажды ночью Летиция проснулась от того, что в ее покои ворвался дядюшка с отражённым мечом.       — Нужно уходить, — сказал он встревоженно, его светлые волосы были растрёпанный, а голубые глаза лихорадочно блестели.       — Что случилось? — спросила девушка, еще можно сказать девочка, сонным голосом, ничего не понимая. Ей было тринадцать лет, она только-только вступила в ту пору, когда девочка становится девушкой. Она только-только начала расцветать, словно цветок.       — Османский флот напал на побережье, — торопливо сказал дядя. Летиция в ужасе вздрогнула, после чего выбралась из тёплой постели. Дядя схватил ее на руки и кинулся прочь из дома.       — Мама… Папа… — вскрикнула девушка. Дядя сильнее прижал ее к себе.       — Они спасутся, — сказал он тогда. Летиция ему поверила, он никогда ее не обманывал. Внезапно из-за угла выскочили варвары с мечами, окропленными кровью. Дядя только успел откинуть напуганную Летиция в нишу за подставкой, на которой стояла небольшая статуя, а сам вступил в неравный бой. Летиция, не помня себя от страха, зажмурилась, закрыла руками уши, вся сжалась, пытаясь убедить себя, что происходящее — дурной сон. Лязг мечей был омерзителен и страшен, ей было так жутко… ещё хуже стало, когда кто-то схватил ее за плечо и выволок из укрытия. Летиция закричала от страха, открыла глаза и замерла, крик застыл на ее губах. Над ней возвышался османский варвар, а за его спиной лежало тело в окровавленных одеждах, а рядом с телом голова… ее дядюшки. Девочка потеряла сознание.       Пришла в себя Летиция уже в темном и грязном трюме корабля, наполненном людьми, преимущественно девочками разных возрастов. Все были напуганы, кто-то рыдал в голос, кто-то плакал беззвучно, забившись в угол, кто-то, как Летиция подавленно молчал, дрожа от страха и омерзения. В трюме было темно, плохо пахло, а качка только усиливала тошноту.              Так Летиция в возрасте тринадцати лет лишилась самого ценного, что есть у человека: свободы. Она была единственной и любимой дочерью купца, жемчужиной матери, отрадой дядюшки, а стала никем. Поразительно, как за одну ночь может измениться жизнь. Сегодня ты на вершине мира, а завтра в его выгребной яме, иначе не скажешь.       Рабов привезли в столицу варварского мира, в Стамбул. Невольничий рынок был ужасен. Их держали в клетках под палящим солнцем, их кормили помоями, от которых так болел живот. Впрочем, от голода он болел намного сильнее. Непокорных били розгами, лишали воды и еды, к ним относились, как к животным. Хуже всего было, когда торговцы демонстрировали товар потенциальным покупателям. Их выгоняли на деревянный помост, встраивали в ряд, а покупатели, преимущественно омерзительные мужчины, разглядывали их, их могли даже потрогать за грудь или ягодицы. Летиция помнила, как с нее сорвали остатки сорочки, чтобы продемонстрировать юное тело скрытое грязью. Она даже могла прикрыться, руки были связаны грубой веревкой. Оставалось пытаться прикрыть грудь длинными волосами.       Летицию купили слуги Старого Дворца. Ей повезло, она была красива. Но жизнь в Старом Дворце не была лучше, как показала жизнь. Там царил жесткий распорядок, они спали на полу, на тонких матрасах в помещениях продуваемых ветрами и сквозняками, их кормили семь раз, но порции были такими маленькими, что невозможно было насытиться. Они работали с утра до ночи, мыли пол, убирались, вышивали и вязали. Тех, кто выдерживал, самых сильных, позже отправляли в дворцовую школу. Так начинался отбор. И не все его проходили.       Девушкам, еще девочкам, твердили, что они –рабы, что они вещи, и единственный путь, пройдя который можно вернуть власть над своей судьбой, путь в покои султана или шехзаде.       Летиция вцепилась в эту возможность. Она не хотела быть рабыней, она хотела спать на мягкой кровати, под теплым одеялом, хорошо питаться, носить платья и украшения. Она хотела любить и быть любимой, она хотела стать матерью. Естественное желание для девушки, не так ли?       Летиция через три года расцвела, стала краше, умнее и сильнее. Ее отправили в Топкапы, где должен был начаться ее путь к вершине мира. Там ее заметила Фатьма-хатун, калфа в гареме шехзаде Ферхата. Летиция знала, кому Фатьма служит и делала все, чтобы она ее заметила, была вежлива, покорна, трудолюбива.       Видела она и шехзаде Ферхата, когда он проходил по гарему в покои матери. О, каким красивым он был, и не сказать, что османский варвар. Высокий, широкоплечий, с черными волосами, с тонкими чертами лица и синими глазами. Но шехзаде даже не смотрел на нее, она была одной из многих рабынь. А Летиция пожелала быть с ним. Она была красива и очаровательна, он сможет ее полюбить — верила девушка.       Фатьма-хатун выбрала ее и представила Мехрибан Султан, невысокой худощавой женщине с обезображенным лицом. Одна половина лица султанши была красива, а вторая безобразна до омерзения, да и глаза были синими и холодными, как лед.       «Такова цена величия», — на вопрос Летиции ответила Фатьма-хатун, когда они покинули султаншу.              Мехрибан Султан даровала ей новое имя «Саадат», что означало «счастливая». Вот только недолго доилось ее счастье. Шехзаде она не смогла очаровать. Да, он был ласков с ней, нежен в постели, но отстранен, словно во время близости думал о ком-то другом.       А думал он о Махфирузе, о своей любимой фаворитке, которая была и в половину так красива, как Саадат. Махфирузе была рядом с шехзаде три года, но никак не могла дать ему ребенка, что внушало хоть какой-то оптимизм. Саадат верила, что сможет быстро понести и родить сына, верила, что сможет затмить Махфирузе. Но судьба снова щелкнула ее по носу. Махфирузе забеременела, а затем на нее было совершено покушение. Подозрения пали на Саадат из-за того, что девушка задирала фаворитку шехзаде и соперницу в гареме и как-то в сердцах пожелала ей потерять дитя.       Саадат помнила ужас, охвативший ее, когда шехзаде глядел на нее с ненавистью, когда он до боли сжимал ее запястье. Было так страшно, так больно и обидно. Она ни в чем не виновата, а он готов был ее задушить. Ее спасла беременность, но господин окончательно охладел к ней.       Саадат опасалась шехзаде Ферхата. Господин казался добрым и веселым человеком, не способным на жестокость, однако она помнила яростный блеск его глаз, его вкрадчивый, пугающий голос, когда он обещал утопить ее в Босфоре, помнила, как его пальцы до боли, до хруста сжимали ее запястье… Шехзаде Ферхат был дурным человеком, но прятал негативные черты за маской веселости. Саадат боялась его.       Саадат носила под сердцем дитя господина, надеялась в глубине души на лучшую жизнь, жаждала внимания и ласки, хотя и скрывала это. Случившееся научило ее сдерживать недовольство и гнев. Теперь она боялась в лишний раз привлечь внимание, боялась что-то сделать не так, понимая, что в случае чего ее никто не защитит.       Шехзаде Ферхат ее не любил, не уважал и не ценил. Нужно быть дурной, чтобы уповать на обратное, а Саадат при всех своих недостатках дурной не была. Мехрибан Султан была к ней благосклонна. Она смогла уговорить сына разрешить Саадат гулять в саду. Но едва ли это была забота о наложнице. Их интересовало лишь здоровья ребенка под сердцем у Саадат. Подобное положение вещей не устраивало наложницу, но она молчала и терпела. Вела себя тихо и покорно.       Слова: «Терпение и хитрость» — стали ее девизом теперь, хотя и претили пылкой натуре Саадат. Но выбора не оставалось.       — На улице холодает, пора возвращаться, — молвила Эзги-хатун, служанка беременной фаворитки, которая вздрогнула и нехотя оторвала взор от синего небосвода, по которому летели птицы. Как же ей хотелось обернуться птицей и вырваться на свободу, улететь прочь из золотой клетки, сбросить с себя путы рабства.       — Я не замерзла, — возразила Саадат, раздражаясь. Ей не нравилась Эзги, новую служанку к ней приставила Мехрибан Султан после того, как Саадат споткнулась на лестнице и упала. Девушка ударилась головой и потеряла сознание, но, к счастью, травма не убила ее, а на некоторое время приковала к постели.       Саадат долго приходила в себя. А когда очнулась, узнала, что ее служанок продали по приказу шехзаде. Эта весть подкосила наложницу. Она успела привыкнуть к служанкам, прониклась к нем симпатией. Саадат пыталась поговорить с шехзаде, как только ее здоровье стало крепче, но он не принял ее в покоях. Коркут-ага сказал, что господин не желает ее видеть и велит вернутся в гарем. Он даже говорить с ней не желал, а она между тем носила его ребенка, возможно, сына, которого так и не смогла родить Махфирузе. Подобное пренебрежение, как и то, что шехзаде Ферхат ее ни разу не навестил, больно ранило Саадат, но она усилием воли подавила вспыльчивый нрав и наступила на горло собственной гордости.       — И все же нам нужно вернуться, — продолжила настаивать Эзги-хатун, которая мнила из себя невесть что. — Мехрибан Султан будет недовольна.       Саадат скрипнула зубами, хмуро глядя на черноволосую служанку. Мехрибан Султан благоволила наложнице, но только из-за неприязни к Махфирузе и ее интересного положения.       — Да, не стоит злить султаншу, — сказала Саадат и нехотя направилась по дорожке во дворец. Ее снова ждала золотая клетка. Уже у входа хатун столкнулась с идущей навстречу Махфирузе-хатун, облаченной в дорогие одежды из бордового бархата. Плащ, подбитый черным соболиным мехом, делал ее фигуру внушительнее. В ее черных волосах сияла рубинами корона, которая только усиливала красоту наложницы.       «И что в ней особенного?» — озлобленно думала Саадат-хатун, поравнявшись с Махфирузе.       — Махфирузе, тоже решила прогуляться? — спросила Саадат.       — Да, — кивнула любимица шехзаде, глядя снисходительно на Саадат. — И на будущее — меня отныне зовут Махфирузе Хатидже-хатун, господин мне новое имя даровал.       — С чего бы это? — спросила Саадат, ей-то имя дала Мехрибан Султан, а не шехзаде.       — Это один из его подарков в благодарность за дочь, — улыбнулась Махфирузе.       — Интересно, как господин одарит меня, когда я подарю ему сына? — спросила с напускной усмешкой Саадат-хатун, ощущая, как зависть начинает жечь ее сердце сильнее, чем пламя.       — Сперва роди, а там будет видно, — сдержанно ответила Махфирузе, после чего обошла преградившую ей путь Саадат и отправилась на прогулку.       — Я-то рожу, а ты, иншалла, даже девочку родить больше не сможешь, — процедила злобно Саадат-хатун, и в ее голубых глазах промелькнула ядовитая ненависть. Махфирузе не могла понести три года, да и Алджан Султан родилась прежде срока, кто знает, может султанша единственное на что была способна Махфирузе Хатидже-хатун?       — Тебе не стоит с ней говорить в подобном тоне, — тихо сказала Эзги-хатун, о которой Саадат уже успела забыть.       — Не лезь не в свое дело, хатун, — процедила Саадат-хатун, полыхая от негодования и обиды. Шехзаде Ферхат никого не звал в свои покои, проводил ночи в покоях Махфирузе, хотя той еще нельзя делить с ней постель. Гарем был на грани бунта из-за этого.

Маниса. Дворец санджак-бея

      Ему не нравилось происходящее, но он, будучи слугой и рабом, молчал, не спешил делиться мнением. В конце концов господин сам знает, как поступить и мнение Рамиля никогда ни на что не влияло. Особенно в подобном вопросе.       Слуги приготовили опочивальню шехзаде Османа к празднику. Для шехзаде был накрыт стол, всю еду и напитки на котором провели несколько раз на предмет ядов. Рамиль лично присутствовал при проверке. К счастью, пока покушений не было. Но это не значит, что нужно расслабляться.       Когда настал срок торжества, что было устроено лишь для того, чтобы усмирить пыл Ханзаде Султан, с которой шехзаде Осман не желал ссориться, наследник престола сел на диван. Рамиль хотел удалиться, но шехзаде остановил его. Рамиль, ощущая себя не в своей тарелке, все же танцевать наложницы будут для наследника трона, имеет ли он право присутствовать?       Ага встал за спиной шехзаде Османа, поджимая при этом губы. Ему не нравилось происходящее, это могло нарушить баланс сил в гареме и не только. Не то, чтобы Рамиль сомневался в словах и обещаниях шехзаде Османа, в том, что он останется верен чувствам к Сафиназ, но все равно было не по себе. Шехзаде Осман любил Сафиназ-хатун, но любовь господ непостоянна, вдруг он решит взять себе еще наложницу для продолжения рода? Вдруг какая-то хатун его очарует?       Рамиль питал уважение к Сафиназ. Она стала для него почти что сестрой. Он помнил те далекие, счастливые и беззаботные времена, когда он служил шехзаде Осману, а она Ханзаде Султан. Именно через Сафиназ, которая была верна госпоже так, же как и Рамиль был предан Осману, он передавал письма для Ханзаде Султан.       Сафиназ-хатун знала о чувствах Рамиля и пообещала сохранить эту тайну ото всех. За это Рамиль был ей благодарен, и не хотел, чтобы госпожа страдала. Рамиль знал, что Сафиназ во время торжества не будет знать покоя, хотя она и говорила, что все понимает, что верит чувствам и словам хозяина, но все равно Рамиль видел тоску и страх в ее карих глазах. Сафиназ блестяще владела собой, вела себя достойно и благоразумно, никогда ни с кем не конфликтовала, в отличии от Нурефсун Султан, за что Рамиль ее особенно уважал.       — Поскорее бы начался этот праздник, — проворчал шехзаде Осман раздраженно. — Я обещал девочкам рассказать легенду.       Рамиль усмехнулся. Видимо, у наложниц не будет шансов. Шехзаде никогда не нарушит слово, данное дочкам. Армаан Султан и Гюльзаде Султан без зазрения совести вили из отца веревки. В этом они преуспели, как никто другой. Едва ли Сафиназ имела подобное влияние на господина.       Наконец, двери распахнулись и в опочивальню вошли облаченные в открытые наряды наложницы. Рамиль натужно проглотил вставший в горле ком. Он был здоровым мужчиной, которому не было и тридцати. Не то, чтобы ага пользовался услугами падших женщин, он считал это недопустимым, да и чувств он не питал ни к кому, кроме … нее. Но наложницы шехзаде были прекрасны, как одна. Ткани нарядов открывали больше, чем скрывали, давали простор для воображения.       — Может, тебе гарем собрать? — спросил шехзаде Осман внезапно.       — Не стоит, шехзаде, — сдержанно ответил Рамиль, стараясь смотреть куда угодно, но не на рабынь.       Те тем временем начали танец под красивую и задорную мелодию. Их было семь. Лица их были очаровательны, взоры направлены на шехзаде, а тела так выгибались, что… Аллах, помилуй. Только одна наложница выделялась из общей массы… Она была облачена в синее платье, а ее лицо было скрыто венецианской полумаской, были видны только алые губы, изогнутые в улыбку.       — Ты подготовил документы к совету? — спросил шехзаде Осман, и Рамиль подавил вздох. Даже во время отдыха он думал о делах провинции. Кажется, шехзаде не умел отдыхать, он был требователен и к себе, и к окружающим. Рамиль помнил, как от требований шехзаде Османа в первые годы сходили с ума паши совета. К счастью, они приспособились к темпам работы господина, а кто не приспособился был заменен с позволения султана Мехмеда.       — Да, господин, — ответил Рамиль, глядя на шехзаде, который с чего-то престал ужинать и замер, глядя на наложницу в маске. Рамиль напрягся. Неужели, он кем-то заинтересовался?       Шехзаде наклонил голову чуть вправо, Рамиль не видел его лица, но он мог предположить, что господи прищурил взор и согнул губы в усмешке. Он заинтересовался.       Наложницы тем временем упали на колени. Но не тут-то было. Одна из них, та самая в маске, вдруг поднялась, вышла вперед, приблизившись к господину и, бесстыдно глядя ему в глаза, начала танцевать совершенно немыслимо и бесстыдно.       Слуги сориентировались и снова заиграли мелодию. Хатун двигалась в такт музыке, прикусывая пухлую губу. Она то приближалась, то отдалялась. —       — Довольно! — рявкнул шехзаде Осман внезапно. Музыка тут же стихла. — Ты, хатун, останься, — он указал на рабыню в маске. — Остальные возвращайтесь гарем.       Рамиль замер. Шехзаде Осман выбрал наложницу. Он нарушил обещание. Наложницы тем временем покинули опочивальню, шехзаде Осман поднялся с дивана, и приблизился к рабыне, что замерла, опустив русоволосую голову.       Шехзаде Осман остановился напротив наложницы, что всячески его завлекала. Рамиль понял, что он даст ей фиолетовый платок. О, Сафиназ это очень не понравиться.       — Ради чего ты предала свою госпожу, хатун? — прогремел холодный и высокий голос шехзаде в тишине опочивальни. — Насколько мне известно, она была к тебе добра, а ты вонзила ей кинжал в спину. Такова цена твоей верности?       Рамиль ничего не понимал. Наложница замерла изваянием, Рамиль видел, как она глядела на наследника снизу вверх, в ее глазах застыл страх.       — Я никого не предавала, шехзаде, — запинаясь, тихо молвила наложница.       — Думаешь, я настолько глуп и не вижу дальше своего носа, что не узнаю верную служанку своей любимой жены? — спросил холодно шехзаде Осман. — Можешь обманывать кого хочешь, но не меня.       Шехзаде Осман сорвал с лица наложницы маску, та тихо вскрикнула и сжалась, испуганно глядя на господина. Рамиль прищурился. Он узнал эту девицу, Нарин-хатун, кажется, служанка Сафиназ-хатун, что служила ей несколько лет. Поразительно, что шехзаде Осман узнал ее даже в маске. Впрочем, он всегда был внимателен к деталям и хорошо запоминал лица. Подобная внимательность подкупала людей.       Нарин-хатун вдруг рухнула на колени и схватила край кафтана шехзаде.       — Прошу вас, хозяин, не наказывайте свою рабу за чувства, пленницей которых она стала, — заговорила наложница. Рамиль-ага испытывал желание убраться подальше, настолько неловко и мерзко ему было.       — Мне безразличны твои чувства, хатун, — высокомерно сказал шехзаде Осман. — Ты предала свою госпожу ради себя. Разве я могу доверять предательнице, разве могу впустить ее в свою семью?       — Я буду верна вам, мой шехзаде, до могильной земли, — заговорила вновь Нарин-хатун. — Только позвольте мне сделать вас счастливым.       Шехзаде Осман вырвал кафтан из рук наложницы и отошел от нее. Рамиль увидел его бледное лица, брезгливое выражение на нем, что не сулило ничего хорошего. Шехзаде Осман был многогранным человеком, благородным, честным, добрым, хитрым, осторожным, беспощадным. Казалось, что в нем одновременно уживаются два человека… Преимущественно он являл миру светлую сторону своей личности, но иногда он давал волю и темной стороне.       — Кто предал раз, предаст и дважды, — сказал шехзаде Осман. — Твою судьбу решит Сафиназ, ты предала ее, а не меня. Рамиль, сопроводи хатун в темницу.       Рамиль-ага кивнул и подошел к наложнице, что сидела на полу и испуганно глядела на него светлыми глазами. Интересно, сколько еще змей пригрелось под крылом у господ? Чудо, что эта змея оказалась безобидной.

Маниса. Покои Сафиназ-хатун.

      Растительность стремительно увядала. Зелень листьев сменилась желтизной, трава пожухла и теперь ее скрывал слой из влажных листьев. Дожди щедро заливали Манису и ее окрестности.       Сафиназ-хатун посильнее запахнула теплый плащ, подбитый белым мехом и глубоко вдохнула свежий осенний воздух. Прохлада ее успокаивала и отрезвляла, не давала впасть в панику, поддаться волению. Сафиназ всеми силами убеждала себя, что бояться ей нечего. Шехзаде Осман по-прежнему любит ее всей душой, считает ее самым родным и любимым человеком, а ребенок под сердцем рос и набирался сил. Да, Сафиназ боялась за него, и никто кроме лекарши и шехзаде Османа не знал о положении фаворитки.       Однако страх отравлял душу женщины. Она боялась, что снова ее постигнет неудача, что она и этого ребенка потеряет. Сафиназ избегала ситуаций, которые могли привести к выкидышу, боялась лестниц, жара хаммама, постоянно принюхивалась к блюдам и специям. Она знала, что некоторые специи могут навредить только тем, кто в положении и надеялась, что сможет предотвратить угрозу прежде, чем непоправимое случится.       Ребенок под ее сердцем был слишком важным и ценным. К тому же она не так давно потеряла плод, вдруг ее тело и этого ребенка изгонит? Сафиназ страшилась подобного и волнение ее лишь усилилось.              Еще и этот праздник в гареме. Ханзаде Султан умела настаивать на своем, как никто другой. Странно, что упрямство султанши превзошло упрямство ее брата. Шехзаде Осман уступил, позволил слугам, которые действовали с указки Ханзаде Султан, устроить праздник этим вечером. Шехзаде Осман сказал, что останется верен клятвам, что ему никто не нужен. Но Сафиназ знала непостоянную мужскую натуру. Она в нем сомневалась.       — Матушка, вы меня слышите? — требовательно вопросила Армаан Султан, и Сафиназ вздрогнула, посмотрев с удивлением на дочь, которая взяла ее за руку. Девочка хмурилась, а в серых глазах ее застыло волнение. — Я хочу покататься верхом.       — Не сегодня, Армаан, — покачала головой Сафиназ. — Скоро гроза, — молвила она и посмотрела на небо, по которому плыли тяжёлые серые тучи. — Полагаю, нужно поговорить с вашим отцом, он возьмет тебя на прогулку в следующий раз.       — Да, я попрошу его об этом сегодня вечером, — сказала Армаан Султан. Сафиназ вздохнула, уповая, чтобы господин этим вечером предпочел общество дочерей, а не наложниц.       Спустя некоторое время стало достаточно прохладно для прогулки. Страшась простуды, Сафиназ-хатун решила вернуться во дворец. Если более спокойная и тихая Гюльзаде Султан молча подчинилась воле матери, то Армаан Султан недовольно насупилась. Она явно испытывала недовольство из-за итогов прогулки, но пока это выражалось хмурым выражением на хорошеньком личике.       Сафиназ, боясь, что дочери снова затеют ссору, взяла их за руки и повела во дворец. Ее служанка, Нарин, куда-то снова запропастилась, и Сафиназ все больше подозревала ее в предательстве, хотя и молилась об обратном.       — Надо же какая встреча, — произнесла Нурефсун Султан, подойдя к Сафиназ, когда она вместе с детьми шла мимо распахнутых дверей гарема, в котором царил переполох. Гарем шехзаде Османа был немногочисленным и состоял преимущественно из слуг. Однако после того, как Ханзаде Султан подарила брату пару десятков красивых наложниц, он существенно увеличился. С появлением новых лиц во дворце стало шумно, что не нравилось Сафиназ-хатун, любящей покой. Впрочем, ее больше тревожило желание своей бывшей госпожи подложить в постель брата наложницу.       Умом Сафиназ понимала, что один сын для наследника престола — это слишком мало. Дети, к сожалению, уязвимы и слабы. Они могут умереть от царапины. Шехзаде Осман не мог рисковать репутацией. Будет лучше, если он вступит на престол, имя как минимум двоих сыновей, а не одного. Среди народа уже ходили гнусные сплетни, что семя шехзаде Османа слабо, раз за семь лет у него родился только один сын. Сафиназ молилась о рождении шехзаде, тогда давление на Османа ослабнет.       — Я рада тебя видеть, Нурефсун, — сдержанно молвила Сафиназ-хатун, держа дочерей за руки.       — Надеюсь, ты готова к поражению, — процедила Нурефсун Султан злобно. Сафиназ подавила раздраженный вздох, ощущая, как гнев вспыхивает в душе. Но женщина усилием воли его подавила. Она всегда хорошо собой владела, сохраняла самообладание и достоинство. Тем более, что шум в гареме начал стихать и на беседу двух жен шехзаде начали обращать внимания наложницы и слуги.       — Юлдуз, уведи султанш, — велела Сафиназ спокойным тоном, молясь, чтобы Армаан Султан не начала упираться. К счастью, султанша лишь наградила хмурым взором вторую жену отца и удалилась. — Даже если шехзаде кого-то выберет этим вечером, то только ради будущего династии…       Нурефсун Султан усмехнулась, но темные глаза ее, подведенные сурьмой оставались серьезными и озлобленными. Сафиназ было ее жалко, нелюбимая и забытая женщина, которая не представляла веса в семье наследника. Но у нее был здоровый сын, шехзаде Баязид, сын, в котором шехзаде Осман души не чаял. Временами, глядя на Баязида, в котором не было ни одной черты от Османа, Сафиназ представляла его своим сыном. Но увы. У нее две дочери, а у Нурефсун сын.       — Успокаивай себя, как пожелаешь, — усмехнулась Нурефсун Султан. — Но сегодня начнется твое падение, хатун.       — Если шехзаде кого-то выберет, то паду не только я, — ответила Сафиназ-хатун.       — Моему положению ничего не угрожает, я управляю гаремом шехзаде, я мать его сына, я принадлежу к династии иранских шахов, — проговорила Нурефсун Султан. Она была ниже Сафиназ ростом, но смотрела на нее, как на пыль под ногами. — В любом случае тебя ждет не один удар, а два.              Ночная тьма укрыла одеялом подлунный мир, а Сафиназ-хатун не могла унять волнение. Она рассаживала по опочивальни, будучи облаченной в бордовую сорочку в пол. Юлудз-хатун, ее новая служанка, которую она взяла в услужение после того, как начала подозревать Нарин в предательстве, помогла ей распустить волосы и уложить в пружинистые локоны.       Сафиназ молилась, чтобы шехзаде никого не выбрал, а пришел к ней этой ночью. Если он нарушит клятву, данную ей… Нет, Сафиназ хоть и боялась этого, но понимала, что предательство ее не убьет, подкосит, ранит, но не убьет. Ей все еще есть ради чего жить. У нее две дочери, две султанши, она носит под сердцем третьего ребенка, который, возможно, мальчик. Она не имеет права быть слабой, не имеет право страдать. И унижаться перед шехзаде не будет.       Сафиназ морально готовилась к удару, страшилась этого, убеждала себя, что выдержит все, примет с достоинством любое решение господина, но в глубине души уповала, что он не предаст ее.       «В любом случае тебя ждет не один удар, а два», — вспомнились слова Нурфесун Султан. Первый удар — это вероятная измена шехзаде Османа, а второй?       — Где Нарин? — спросила Сафиназ-хатун у вошедшей в опочивальню Юлдуз-хатун. Ее новая служанка была юной, но бойкой девушкой. Ей было шестнадцать лет, она была очаровательна и мила.       — Я не знаю, султанша, — ответила служанка, и Сафиназ поморщилась.       — Я не султанша, Юлдуз, — промолвила фаворитка шехзаде, чувствуя, как ее начинает потряхивать от волнения. Нарин постоянно куда-то исчезала, ее видели с главной калфой гарема, Фатьмой, которая прежде служила покойной Гюльбахар Султан, а после смерти госпожи уехала в санджак с шехзаде, видимо, из чувства долга.       Фатьма-калфа была умной и дальновидной женщиной, именно она управляла гаремом шехзаде, а не Нурефсун Султан. Законная жена господина была вспыльчивой и из-за нрава могла с легкостью настроить гарем против себя.       — Госпожа, я сегодня видела, как Нарин выходила из покоев Нурефсун Султан, — негромко произнесла Юлдуз-хатун, глядя голубыми глазами на замершую Сафиназ.       — Она меня предала, — горько сказала фаворитка шехзаде Османа. Как бы не хотелось в это верить, но вывод напрашивался соответствующий. Зачем ее служанка ходила к Нурефсун, когда всем известно, что жены шехзаде не ладят?       Прежде, чем Юлдуз ответила, двери в опочивальню распахнулись и в нее размашистом шагом вошел шехзаде Осман, который, остановившись, впился взором серых глаз в Сафиназ.       Женщина задрожала, ощутив облегчение. Он пришел к ней. Он не нарушил клятву. Сафиназ с достоинством поклонилась, с трудом сдерживая довольную улыбку. Она обратила взор карих глаз на господина и тут же ощутила волнение. Шехзаде поджимал губы, крылья его носа раздувались, брови нахмурены — он не в духе, что казалось удивительным. Осман хорошо собой владел.       — Оставь нас, хатун, — велел Осман, даже не взглянув на притихшую Юлдуз. Та поклонилась и поспешила прочь. После ухода служанки шехзаде приблизился к Сафиназ и заключил ее в объятья. Женщина обняла его в ответ и придалась головой к мужской груди. О, Аллах, как же хорошо в его объятьях, как тепло и спокойно. Сафиназ чувствовала, что тревога постпенно покидает ее.       — Где твоя служанка? — спросил шехзаде Осман и нарушил хрупкую иллюзию покоя. Сафиназ вздрогнула и отстранилась от господина, посмотрела в его серые глаза, которые потемнели от негодования. Невольно пытаясь смягчить его гнев, наложница погладила мужчину по гладковыбритой щеке.       — Не знаю, — ответила Сафиназ. — Нарин в последнее время куда-то исчезает.       — Я могу рассказать куда… — процедил Осман. — Она тебя предала, любовь моя, предала ради себя.       — Как? — спросила Сафиназ, замерев. Что ему известно? Временами ее пугала внимательность господина к слугам, он видел их насквозь и разбирался в людях.       — Сегодня она танцевала для меня… — сказал шехзаде Осман хриплым голосом. — Я ее узнал.       — Где Нарин сейчас? — спросила Сафиназ с горечью в голосе. Нарин была подле нее несколько лет, Сафиназ привязалась к ней, как к сестре, доверяла ей. Значит, она все же предательница. И, возможно, причастна к ее выкидышу.       — В темнице, — сказал шехзаде Осман, увлекая жену к тахте. Он сел и рывком посадил Сафиназ на свои колени. Женщина поерзала, устраиваясь поудобнее. — Что мне с ней делать, любовь моя?       — Только вы имеете право судить, шехзаде, — ответила Сафиназ. — Вы наш господин.       Шехзаде Осман откинул назад голову и посмотрел мрачным взором в расписной потолок.       — Продать или казнить? — спросил шехзаде некоторое время спустя. Сафиназ вздрогнула. Шехзаде Осман был спокойным, уравновешенным человеком, которому чужда жестокость и беспощадность — черты его отца. Однако при необходимости он мог не только миловать, но и казнить. Шехзаде не боялся запачкать руки в крови, но прибегал к жестокости только тогда, когда иные методы не действовали.       Сафиназ поджала губы, не зная, стоит ли ей делиться с господином подозрениями по поводу Нарин. Шехзаде, если начнет подозревать Нарин в гибели своего ребенка, велит пытать служанку, а под пытками можно сознаться в чем угодно. Сафиназ сомневалась.       — Что тебя тревожит, Сафиназ? — спросил Осман, заметив ее замешательство. Он посильнее обнял ее за талию и прижался головой к груди фаворитки.       — Нарин-хатун нужно продать, — сказала Сафиназ-хатун. Оставалась вероятность, что Нарин не травила ее, что дитя она потеряла из-за слабого здоровья. Сафиназ не хотела карать смертью невиновную.       — Велю продать ее в публичный дом, — заключил шехзаде Осман. — Раз уж она жаждала любви мужчины, пусть получает ее сполна.