Перекрестки судеб

***

1592 год. Османская Империя.

      Она выглядела ужасно. Ей казалось, что с каждой неделей, с каждым месяцем, пока плод насилия и жестокости растёт и крепнет в ее теле, он вытягивает из неё жизненную силу и красоту. Но в ее положении был и плюс, единственный плюс: султан Мехмед оставил ее в покое. Он не звал ее на хальвет, не навещал ее, вёл себя так, словно ее никогда не существовало.       Райхан Султан это радовало. С одной стороны, она желала, чтобы ее положение длилось как можно дальше, чтобы вновь не делить с ним, с мужем, ложе и ощущать себя вещью в его руках. С другой…. Ребёнок под ее сердцем рос и креп, и вызывал бурю негативных чувств. Она ненавидела этот мерзкий плод османов, что рос под ее сердцем. Султанша подозревала, что родит сына. Слишком активным был ребёнок, слишком сильным и буйным. Весь в отца.       Оставалось уповать, чтобы внешне он был похож на неё. Она итак не сможет его полюбить, у Райхан не было для этого ресурсов, а если она каждый день будет видеть рядом с собой маленькое отражение своего мучителя, то точно сойдет с ума. Впрочем, она, вероятно, уже давно рехнулась. Еще в первую их ночь, после которой девушка только плакала и молчала, в хаммаме слуги смыли с нее все следы, оставленные падишахом, нанесли дурно пахнущую мазь на синяки, чернеющие на ее нежной коже, провели ее в покои и оставили одну… Райхан уже не помнила, как добралась до постели, помнила только ужасающую душевную боль, ощущение, что ей вырвали душу и смешали с помоями. Она убеждала себя, что происходящее сон, и султанша вот-вот проснется во дворце своего отца в окружении слуг. Далекий и страшный Стамбул вместе с Топкапы будет кошмаром, а султан Мехмед, ее мучитель, всего лишь не страшной и далекой тенью. Так хотелось верить, что весь этот ужас приключился не с ней… Не с ней.       Райхан молилась, чтобы султан не вспомнил о ней после родов, желала стать маленькой и незаметной, убежать и спрятаться. Она итак все время пряталась в покоях, как мышка. Вздрагивала от каждого шороха, ночами просыпалась от кошмарах, в которых султан вновь и вновь берет ее силой или она видит горящий дворец своего отца или его голову на пике. После таких снов султанша просыпалась с криком и плакала, ребёнок под ее сердцем только причинял дополнительные страдания и муки. Райхан переоделась ко сну, отослав служанку, Эсму, на кухню за сладостями. Ей постоянно хотелось есть, она поглощала очень много самых разных блюд от плова да лукума, но каким-то образом только еще больше худела. Казалось, что вся едва, съеденная ею, уходит в ребенка, что креп вопреки всему.       Облачившись в ночную сорочку из фиолетового тонкого шелка, султанша приблизилась к зеркалу и ужаснулась тому, насколько она изменилась. Ещё пару лет назад она видела себя веселой, сильной, смелой, как порывы ветра, девушкой. Свободной и счастливой. Райхан знала кто она, знала, что сделает все ю, чтобы стать счастливой. В ее темных глазах бурлил вызов этому миру, волосы вились и блестели, лицо было красивым, здоровым… но все изменилось. Она была раздавлена и морально и физически. Райхан не думала раньше, что ее возможно сломить.       Но султану Мехмеду удалось. Он за несколько хальветов, актов насилия, изломал ее, вырвал ее стержень, разбил ее сердце, жаждущее свободы и любви, изорвал душу. Райхан помнила, как пыталась сопротивляться, но она была слишком слабой и слишком ничтожной. Все же она женщина, а он мужчина. Повелитель подчинил ее своей воли, сделал покорной, тихой и незаметной. Она, помня о том, что именно он теперь мог с ней сотворить, молча глотала его колкие фразы, сносила насмешки, не пыталась больше его спровоцировать, разозлить…       Изменения коснулись и ее внешности, кожа посерела, губы шелушились, глаза ввалились. Стан ее осунулся, она похудела, в то время как живот ее значительно вырос. Вот и теперь глядя на своё отражение, Райхан видела свой огромный живот, в котором рос ребёнок самого скверного мужчины на земле. Временами, особенно по ночам, когда этот бесёнок не давал ей спать и неистово пинался, султанша мечтала вырезать его из себя, лишь бы прекратить эти мучения. В глубине души Райхан надеялась, что дитя под ее сердцем не вынесет роды и умрет, задохнувшись в ней. Да, такая смерть мучительная, но она совсем не хотела этого ребенка. Более того, она его ненавидела.       Вот и теперь ощутив скверное настроение матери, ребёнок начал пинаться. Райхан поморщилась, видя, как изнутри живота отпечаталась крошечная ножка. К горлу проступила тошнота. — Угомонись, маленькое чудовище, — прошептала султанша, нажав на живот. Ответ последовал незамедлительно. От сильного толчка изнутри Райхан вскрикнула, схватившись о живот. — Когда же ты сгинешь, выродок шайтана?       Еще один пинок служил ей ответом. Султанша, морщась, дошла до кровати и села на нее. Спину нещадно ломило, ноги болели. У нее падали волосы, она уже осталась без зуба — тот раскрошился прямо во время трапезы, Райхан не могла спать. И кто придумал, что беременность — это прекрасно? Наверное, когда ребенок от любимого мужчины, то все эти тяготы в радость? Как иначе объяснить печаль Хандан-хатун, которая не смогла выносить свое дитя, или горе Халиме Султан?       Райхан малодушно надеялась, что ее маленький мучитель исчезнет, а ее вышлют в Старый Дворец. Пусть она никогда не выйдет замуж и будет жить в почти в нищете. Но одного брака ей с головой хватило, довольно с нее семейного счастья.       С улицы раздался грохот, от которого султанша вздрогнула, испуганно взглянув на запертые двери, ведущие на террасу. Одновременно с этим вернулась рыжеволосая Эсма, ее служанка. — Я принесла для вас сладости, Идрис-ага сказал, что они настолько вкусные, что их сравнивают с раем, — говорила служанка, неся поднос к столику.       Райхан сверлила ее мрачным взором. Ее раздражало жизнелюбие служанки и то, как она лебезила перед ней. По сути Эсма служила не ей, а падишаху и докладывала о каждом ее шаге Валиде Султан. Еще один враг, что натянул на себя шкуру друга. Вновь раздался грохот, на этот раз от порыва ветра распахнулись двери, ведущие на террасу. — Я закрою, султаным, не вставайте, — сказала Эсма и выполнила свои слова. — О, Аллах, кажется, будет гроза. Как бы вы не замерзли, султанша. — Растопи посильнее камин, — велела Райхан, мечтая поскорее остаться в одиночестве. Болтовня служанки ее раздражала. Ребенок вновь заворочался, сопровождая свои движения пинками. Райхан хотела уже лечь в постель, как ощутила, что по ногам течет что-то теплое. На миг она подумала о недержании, но боль, что пронзила поясницу и живот развала сомнения. Ее крик, полный боли, утонул в раскате грома.       Роды были тяжелыми. Райхан то теряла сознание, то приходила в себя. Ей казалось, что ей ломают кости, а ночи в объятьях султана казались райскими на фоне этих мук. — Бедра узкие, не пройдет… Не выживет, — говорила одна из повитух другой, имен этих женщин султанша не знала. Ей было слишком плохо.       «Этот выживет», — обреченно думала Райхан Султан, тужась изо всех сил. Да, выживет, убьет ее, заставит истечь кровью в муках, но выживет. Это ребенок Султана Мехмеда III, чудовища и тирана. От чудовища родиться лишь чудовище.       Наконец, все завершилось. Почти все. Раздался яростный крик, а боль Райхан стала еще сильнее. Она открыла глаза, дрожа от мучений и мутным взглядом посмотрела на громко верещащий красный комок в руках повитухи. Несмотря на долгие роды, ребенок был силен и орал так, что у Райхан заныла голова.       Повитуха наспех обтерла дитя и положила его на грудь Райхан Султан, которая ощутила приступ дурноты. Пахло кровью, которая пропитала ее сорочку. — Поздравляю, у вас здоровая и крепкая девочка, династия пополнилась султаншей, — сказала повитуха, а Райхан глядела мутным взглядом на орущего ребенка на ее груди. Глядела и не чувствовала ничего кроме боли и отвращения. Тепло ее тела не вызывало нежных чувств и любви. Лишь желание заткнуть и побыть в тишине. — Убери ее, — велела она, собрав волю в кулак. — Я устала, убери ее, — несколько раз повторила Райхан, но повитухи не спешили выполнять ее приказ. — Убери! — взвизгнула новоиспеченная мать, чувствуя, как глаза ее помимо воли наполняются слезами.       Женщины с осуждением переглянулись, начали говорить, что малышке нужно ее тепло и ее объятья, а Райхан хотела остаться одна. Ей было так плохо, что сил не оставалось. В конце концов, когда принцесса попробовала с отвращением спихнуть с себя девочку, повитуха забрала султаншу, чтобы омыть и запеленать. Райхан надеялась, что у них не хватит ума вновь положить девочку рядом с ней или, что еще хуже, на нее.       Через пару часов, когда ее и ребенка омыли и привели в порядок, постельное белье сменили, состоялась церемония имянаречения. Райхан Султан мысленно запасалась терпением. Она так устала, боль, несмотря на принятый опиум, оставалась невыносимой. Еще и общество падишаха терпеть. Зачем такие сложности?       В ее покоях собрались члены семьи султана. Дефне Султан, стоящая во главе вереницы султанш, осведомилась о здоровье Райхан, но едва ли ее по-настоящему волновало состояние невестки. Она интересовалась из вежливости. — Поздравляю с рождением дочери, султанша, — как всегда вежливо, промолвила рыжеволосая и спокойная Гюльбахар Султан, облаченная в закрытое синее платье и в тон ему платок. — Ни один сын не сравниться с дочерью. Не зря говорят, что мужчины мечтают о сыне, но больше любят дочерей, — сказав это, султанша одарила нежным взглядом Ханзаде Султан, которая стояла рядом с бабушкой в алом платье. Султанша ответила матери улыбкой, высокомерной и самодовольной. Райхан поморщилась, она часто видела эту улыбку на губах падишаха. — Благодарю, — промолвила Райхан Султан. — Позвольте подарить госпоже оберег от дурного глаза? — спросила Халиме Султан, которая тоже улыбалась. От лицемерия становилось тошно. Райхан нашла в себе силы кивнуть. — Оберег будет хранить здоровье луноликой госпожи.       «Да она и без оберегов выживет», — подумала Райхан Султан. Девчонка, что удивительно, не кричала. Видимо, у кормилицы Амаль Султан хорошее молоко. Райхан Султан сама имела молоко — грудь болела от его количества, но брать дитя на руки, прикладывать к груди она не собиралась. Настолько велико было ее отвращение. — Султанша, можно мне подержать ребенка? — спросила Гюльбахар Султан. Райхан позволила, не отказывать же главной жене. Она безразлично смотрела, как Гюльбахар склонилась над колыбелью и осторожно подняла младенца. Султанша недовольно закряхтела, но кричать не начала, чему Райхан Султан была рада. — Какая очаровательная, — улыбнулась Гюльбахар Султан, любуясь ребенком в своих руках. Она бережно прижала девочку к груди, и новорожденная заворочалась. — Дорогу! Султан Мехмед Хан Хазретлери! — объявила стража прежде, чем распахнуть дверь перед падишахом. Услышав имя своего мучителя, Райхан Султан сжалась и втянула голову в плечи. Ей было слишком больно физически и душевно, чтобы видеть свой кошмар наяву. Но кого волнуют ее чувства?       Султан Мехмед, облаченный в зеленый, расшитый золотом кафтан, вошел в опочивальню. Все склонились, в том числе и рыжеволосая госпожа, которая по-прежнему держала новорожденную султаншу на руках. — Поздравляю вас с рождением дочери, господин, — произнесла учтиво Гюльбахар Султан, подняв голову без всякого позволения. Она улыбалась, глядя на подошедшего к ней мужа. — Благодарю за теплые слова, Гюльбахар, — спокойно ответил Повелитель. Слишком спокойно, в голосе его сквозила теплота. Райхан Султан подавила вздох, он никогда таким тоном с ней не разговаривал. Спокойным, уверенным, теплым… С ней он был своем другим, жестоким и чудовищным. В ночи, во время очередного акта насилия, султан шептал ей, что сделает с ее бедным братом, говорил, что она, Райхан, не заслуживает милосердия…       Повелитель половины мира протянул руки к ребенку, и Гюльбахар Султан вложила девочку в руки господина, при этом бесстрашно глядя ему в глаза. Вот уж, действительно, сумасшедшая женщина. Передав ребенка мужу, рыжеволосая госпожа встала в ряд султанш, которые наблюдали за происходящим и терпеливо молчали.       Султан Мехмед держал на руках маленькую дочь, и Райхан Султан с изумлением видела, как губы мужчины трогает слабая улыбка. Султанша захныкала, и султан начал немного ее покачивать, отчего Райхан совсем не поверила в происходящее. Ей от боли мерещиться всякое?       Наконец, началась сама церемония. Государь прочитал молитву, держа дочь на руках, а после прошептал: — Ты родилась в грозу, моя госпожа. Твое имя — Ягмур, твое имя — Ягмур, твое имя — Ягмур, — лица присутствующих озарили улыбки.       Райхан Султан покачала головой, силясь откинуть прочь ненужные воспоминания. Но как это сделать, когда дочь, напоминание о том, что она пережила всегда перед глазами? Вот и теперь Ягмур Султан носилась по поляне, залитой летним солнцем вслед за шехзаде Джихангиром. Прическа девочки давно растрепалась, волосы торчали во все стороны неопрятным, безобразным веником, лицо было заляпано то ли грязью, то ли еще чем-то. Султанша где-то умудрилась порвать платье по шву… Райхан глядела на происходящее и скрипела зубами от раздражения. Только общество султана ее сдерживало.       К счастью, на охоту в составе семьи падишаха отправилась и Назрин-хатун, которая почти не покидала общество господина, а если и покидала, то только для того, чтобы поиграть с Ягмур. Эти двое, маленькая госпожа и безродная рабыня, каким-то образом нашли общий язык. Они поладили во время пути в охотничьи угодья падишаха. Райхан Султан хотела, чтобы дочь ехала вместе с ней в карете, но Ягмур Султан уперлась, и ее мать махнула рукой. Девочка решила ехать в обществе старших братьев, отца и Назрин-хатун. Было как-то странно за ними наблюдать, они вели себя как мать и дочь, понимали друг друга, и Райхан временами слышала, как ее дочь смеется в обществе рабыни.       Сама Райхан Султан ощущала семья лишней на этом празднике жизни. С утра до вечера султан, его старшие сыновья и приближенные носились по лесам, загоняя дичь. У них не было нужды в пропитании, они убивали ради удовольствия и азарта. Райхан не могла принять это и не желала в этом участвовать, надеялась, что во время султанской охоте она и ее сын останутся в столице, в Топкапы.       Однако Ягмур подслушала ее разговор с Эсмой, которой Райхан иногда изливала душу. Жена султана поделилась со служанкой, что общество господина и его приближенных для нее то еще испытание, что она не желает находиться в их кругу. Девчонка решила досадить матери и уговорила отца позвать Райхан и Орхана на охоту. Султанша обладала достаточным влиянием на отца, и тот решил исполнить ее прихоть, как и всегда. Ягмур хотела провести время в «кругу семьи», как сообщил Райхан падишах. Султанша помнила свое удивление от данной новости, помнила она и довольное лицо дочери, которая присутствовала при разговоре родителей…       Райхан Султан поджала губы, увидев, как ее дочь схватила палку, как и шехзаде Джихангир. Они начали сражаться палками, как мечами, при этом мальчик атаковал, а ее дочь защищалась. Ягмур заливисто хохотала, ее смеху вторил смех Джихангира. Его, этого рыжего наглого мальчишку, Райхан недолюбливала. Он постоянно задирал и обижал Орхана, они постоянно ссорились и дрались, но никто не пытался его воспитывать и не делал ему замечаний. А как же, все жалели бедного сиротку. Вот и теперь Ягмур Султан предпочитала общество рыжего дикаря, а не родного брата, который нашел компанию в лице султанзаде Рустема, тихого и спокойного мальчика. Они играли в лагере, не стремились сбежать в лес от слуг, не размахивали палками, не лазили по деревьям. — Когда вернется наш отец? — спросил шехзаде Джихангир, закончив игру.        Райхан сперва не поняла, что он обращается к ней. Мальчишка приблизился к ней, утирая рукавом кафтана пот с высокого лба. Его рыже волосы были всколочены и растрепаны, на щеках полыхал румянец, а синие глаза светились радостью и азартом. Мальчишка был очень похож на Гюльбахар Султан, даже больше, чем ее старшие дети вместе взятые. — Думаю, к закату, шехзаде, — ответила ровным голосом Райхан, с недовольством глядя на то, как Ягмур подошла к мальчику и положила руку ему на плечо. Джихангир лукаво ей улыбнулся. — Наверняка отец загонит самого большого оленя, — заметила султанша, тяжело дыша после подвижной игры. Девочка была неопрятна, растрепана, от нее наверняка дурно пахло, чего Райхан не могла вынести. Она любила чистоту, а после падения совей семьи и жизни в полевых условиях, пока армия падишаха возвращалась в Стамбул, она возненавидела грязь, пыль, шатры еще больше. — Отец охотится не один, а с братьями, думаю, они загонят как минимум трех оленей, — улыбнулся Джихангир. — Одного убьет отец, второго Осман, а третьего Махмуд. — Ты прав, — ответила Ягмур. — Жаль, что отец нас с собой не взял, — вздохнула султанша. — Я бы хотела посмотреть.       Райхан Султан с раздражением слушала этот разговор. Что хорошего в убийстве ради забавы? — Смотреть на убийство — последнее, что следует делать дочери падишаха, — сказала Райхан Султан негромко, она пыталась добавить в голос твердости, но, встретившись взглядом с дочерью, поняла, что конфликта не избежать. Подобно матери Ягмур была вспыльчива и дерзка. А в тандеме с тем, что она ее не уважала от слова совсем, это могло обернуться очередной катастрофой. — Я желаю не смотреть на убийство, матушка, я желаю сразить оленя свой стрелой, — промолвила Ягмур Султан высокомерным тоном. — Пойдем, Джихангир, ты обещал научить меня держать в руках меч.

***

      Крови было очень много. Она заливала поляну, ее брызги окропили растительность, казалось, что сам воздух пропитался ею. Шехзаде Ферхат морщился, глядя на то, как отец и его братья разделывают большую тушу оленя. Падишах сразил самого крупного оленя, и как сказал Осман, это была дичь, достойная владыки. Ферхат заметил, как поморщился при этих словах Дервиш, словно не разделял слова наследного шехзаде.       Ферхат, безусловно любил брата, хотя сомнения давно точили его душу. Любовь к брату постепенно таяла в его сердце, но пока никуда не уходила. Зависть в нем росла день ото дня. Как так вышло, что почти все получил один единственный человек? Осман был самым старшим сыном падишаха, в пять лет он был объявлен наследником престола. Он был умен, хитер, любим отцом-султаном так, как никто из его братьев. Сильнее Османа Повелитель любил лишь Ханзаде Султан. Еще Османа боготворил народ, ему пророчили великое будущее, называли надеждой империи, ее сияющим солнцем. Повелитель видел в нем своего приемника, поэты слагали о нем песни и стихи. Его любили, его уважали, им восхищались. Еще Осман целиком и полностью владел женщиной, которую любил Ферхат… Только одного пункта из перечисленных достаточно для неприязни и зависти. А если все перечисленное достается одному человеку? Неприязнь и зависть способны обратиться в ненависти страшной силы.       Нет! Осман — его брат, он его любит, а зерна зависти не станут ненавистью, никогда не станут! Ферхат цеплялся за свою порядочность, за то, что они птицы одного гнезда, как с детства твердил им отец-султан.       Ферхат любил брата и знал, что его ждет великое будущее, он станет хорошим правителем, он никогда не прольет братскую кровь, не исполнит закон Фатиха. Ферхат знал, что сам никогда не сможет сравниться с Османом, уж слишком они были разные. Осман был вроде бы мягок и милосерден, имел доброе сердце, но под этим скрывался стальной стержень. Ферхат был слабее брата. Он понимал это и признавал. Ему никогда не нужен был трон и власть, не нужно было государство. Все чего он хотел, предел его мечтаний — женщина, Нурефсун. Только ее он хотел в свое безграничное владение, навсегда. В ней скрывалась главная причина его зависти и гнева.       Ферхат смотрел, как отец, Ханзаде, Дильруба, Осман и Махмуд разделывают оленя. Они испачкались в крови, но их это не заботило, они выполняли приказы султана молча, без колебаний и казались довольными. Только он, Ферхат, не решился участвовать в этом, побоялся испачкать руки.       С самого детства Ферхат ненавидел войну и охоту. Верховая езда причиняла ему неудобства, он плохо сидел в седле, панический страх перед лошадьми делал свое гнусное дело. Шехзаде Ферхат не имел силы воли шехзаде Османа, который терпеливо шаг за шагом упрямо прививал себе необходимые черты и всегда добивался желаемого. Жажда битвы и крови не была его частью с рождения, как это было с Махмудом. Ферхат уступал братьям. Да что уж там, сестрам тоже… Шехзаде видел, какими глазами глядели вокруг Ханзаде и Дибльруба. Они были детьми своего отца.       Султан Мехмед встал и огляделся вокруг. Взор его остановился на Ферхате, который натужено проглотил вставший в горле ком. Он любил отца, но больше, конечно, боялся. Особенно после вестей из Амасьи. Падишах был недоволен тем, что он способен удержать город под своей властью, тем, что он недостаточно похож на него, недостаточно силен. А охота только усугубила ситуацию. Ферхат не желал загонять жертву в ловушки, стрелял плохо, редко попадал в цель. Теперь еще не помог султану разделывать дичь в отличии от братьев и сестер. — Ферхат, подойди, — велел падишах спокойным голосом, продолжая пристально глядеть на второго сына. Шехзаде подавил дрожь в теле, ноги подкашивались, а на языке был неприятный мерзкий привкус. Ферхат обошел оленя, отведя взгляд от лица Повелителя. Он видел, что на него смотрят все окружение отца. Братья и сестры только делают вид, что заняты добычей.       Ферхат остановился напротив отца, справа от которого развалилась туша оленя. О, как много крови, а это что, кишки?.. Тошнота подкатила к горлу, но мужчина сдержал ее усилием воли. Запах был отвратительный. Какая мерзость. Шехзаде чувствовал, как по спине стекает холодный пот, а дрожь охватила его тело. — Помоги мне, сын, — сказал падишах уверенно и твердо. Возражение он не примет. Ферхат вскинул на родителя испуганный взгляд. Он хотел бы отшутиться, как прежде. Чувство юмора не раз его спасало, но не в этот раз. Язык словно прирос к небу, а тошнота от запаха крови и мертвечины становилась невыносимой.       Взоры отца и сына схлестнулись. Султан Мехмед стоял прямо, горделиво расправив плечи, он был статен и силен. Взгляд его серых глаз был тверд, как сталь, русые волосы, пронизанные сединой, взмокли от пота и начали слегка виться. Видимо, вьющиеся волосы все его дети получили именно от него. Султан Мехмед снял кафтан, и теперь его держала стоящая поодаль, в тени дерева, Назрин-хатун, которая вилась вокруг падишаха, как собака и преданно заглядывала ему в глаза. Повелитель остался в бриджах, белой рубахе да в доспехах по верх нее. Он не пренебрегал безопасностью даже на досуге. Рукава рубахи султан закатал, чтобы не испачкать, но одежды его все рвано были заляпаны кровью.       Султан Мехмед протянул сыну кинжал, на лезвии которого запеклась кровь. Ферхат его принял и поморщился, рукоять была липкой до отвращения. Он поморщился и все же повернулся к туше, присел рядом с братом Османом, который продолжал срезать мясо по кости. Он ловко управлялся с тушей, лицо его оставалось спокойным, а глаза светились уверенностью.       Шехзаде Ферхат не знал, что ему делать. Спиной он ощущал давящий взор отца, чувствовал, как придворные смотрят на него. Но он не был охотником, он с трудом мог попасть в оленя, а о разделывании туши он никогда и не думал. Для этого есть слуги. — Охотник, который не способен разделать добычу, не охотник, — негромко произнесла Дильруба Султан, нежные руки которой были по локоть в крови. Шехзаде Ферхат вскинул на нее взор. Его младшая сестра всегда была высокомерной выскочкой с ядовитым языком. Странно, что Махмуд ее еще не придушил в припадке гнева. Другое дело Асхан, жаль, что она и ее супруг остались в столице. Асхан в положении да и не любила она охоту. Ибрагим-паша охранял престол падишаха.       Шехзаде Махмуд толкнул сестру локтем, когда она возмущенно посмотрела ему в глаза, он покачал головой и покосился на Ферхата. От этого сын Мехрибан Султан ощутил еще большее раздражение. Заступник нашелся. — Бей вот сюда, введи нож до упора, а затем режь вдоль ребра, — негромко сказал сидящий рядом с Ферхатом шехзаде Осман, который единственный не глядел на него с презрением.       Шехзаде Ферхат не хотел еще больше упасть в глазах отца-султана, хотя уж дальше-то. Он ввел лезвие в плоть, до упора, как и велел ему брат, затем резанул вниз, раздался противный скрежет о кость, плоть разошлась, выступила кровь. Ферхат глядел на края мяса и ощутил, как тошнота становится невыносимой. Шехзаде взвился на ноги, оставив кинжал торчать из туши. Он только и успел отбежать к кустам, когда его начало рвать. Позывы были так сильны, что его тело дрожало, ноги подкосились и шехзаде рухнул на колени.       Когда его перестало тошнить, Ферхат с ужасом осознал масштабы западни, в которую угодил. Не только султан Мехмед отныне свидетель его слабости, но и его ближайшие советники, братья Ферхата и сестры. О, Аллах, какой позор. — Заканчивайте с тушей, нам пора возвращаться в лагерь, — велел падишах спокойным голосом. Шехзаде Ферхат стоял к нему спиной, чувствуя себя так отратительно, что готов был провалиться под землю. — Возьми, брат, — похлопав его по плечу, промолвил шехзаде Осман, протягивая Ферхату бурдюк с водой. Он принял его и молча начал полоскать рот от мерзкого горького привкуса. — Ничего страшного, с не привычки, действительно, трудно, потом привыкаешь, — говорил Осман негромко. — Меня в первый раз вообще на отца вырвало, до сих пор стыдно, — брат рассмеялся, словно случившееся недоразумение. Но Ферхату было так скверно, что он увидел в словах брата хвастовство. Мол, он смог обуздать свое отвращение и страх крови, а ты, Ферхат, нет…       Шехзаде сунул бурдюк в руки старшего брата, после чего молча двинулся к своей лошади. Хотелось вернуться в лагерь, скрыться в своем шатре и не показываться никому на глаза. — Он точно сын падишаха? Наверное, Мехрибан Султан понесла от евнуха или стражника, и выдала мальчонку за сына султана, — сказал особо смелый янычар у своего сослуживца. Послышались смешки, но они стихли, когда раздался холодный голос султана Мехмеда. — Как тебя зовут, ага? — Ферхат с тенью злорадства увидел, как смертельно побледнел особенно языкастый янычар. — Ильгиз, господин, — пробормотал бледный, как смерть, юноша, в ужасе глядя на султана. Злорадство Ферхата сменилось страхом и волнением. Не к добру все это, не к добру. — А тебя? — спросил султан у того, кто стоял рядом с Ильгизом, того, кому он говорил столь смелые слова. — Алим, мой государь, — ответил второй юноша, с голубыми глазами. — Алим-ага, окажи мне честь, вырви язык Ильгиза-аги, он посмел оскорбить моего сына и мою жену, — велел султан Мехмед ледяным тоном. Все замерли.       Шехзаде Ферхат не мог пошевелиться, он не хотел никому смерти, да слова, сказанные Ильгизом от глупости, пробудили в нем злость, но такое наказание слишком жестоко. Алим-ага побледнел, но все же вытащил клинок из ножен. Ильгиз-ага хотел кинуться прочь, но его схватили его сослуживцы, которые не желали идти против слова своего хозяина.       Ферхат не мог ничего сделать, не мог отвернуться, его сковал ужас. Мужчина глядел на то, как Ильгиз-ага склонился над своим другом, как разжал его челюсти и занес над ним кинжал. Раздался крик, а затем мычание. Алим-ага отошел от скрючившегося на земле янычара и приблизился к султану на дрожащих ногах, он сжимал в окровавленном кулаке язык жертвы. — Я выполнил ваш приказ, мой султан, что велите делать дальше? — спросил ага. — Свяжите этого неверного, его судьбу решит лес, — велел падишах с презрением в голосе. Он даже не посмотрел на скрючившегося на земле Ильгиза-агу, который мучительно стонал, зажимая руками рот. Его руки и лицо было залито кровью, к которой прилипла земля.

***

      Дильруба Султан наслаждалась предоставленной свободой. Что может быть прекрасней скорости и силы? Что может быть прекрасней верховой езды и охоты? Еще больше ее радовало общество отца-султана. Они так давно не виделись, война отняла у нее столь драгоценное время. Время, которое она могла бы провести с родителем. Но падишах взял ее с собой на охоту. Но, увы, не она одна удостоилась подобной чести. Были еще братья, братья, с которыми Дильруба никогда не сможет сравниться только потому, что родилась женщиной. Еще была Ханзаде, прекрасная во всем Ханзаде. Жемчужина султана Мехмеда, как шептались придворные. Все эти слова и слухи выводили Дильрубу из себя. Как будто бы помимо Ханзаде Султан у падишаха не было других дочерей!       Но султанша упрямо не давала этим мыслям хода. Ревность ослепляла, но практичная и рациональная часть ее души, говорила, что ссориться со старшей сестрой нельзя. Хотя бы ради матери и братьев. Ханзаде была крайне мстительна, она, как и их отец, знала основной закон человеческой природы. Хочешь сломать и подчинить человека — бей по тем, кто ему дорог.       Дильруба Султан любила мать и своих братьев, она не могла поставить их под удар, поэтому сдерживала привычное ехидство, но из упрямства стремилась оказаться поближе к отцу-султану.       После охоты они вернулись в лагерь. Султан Мехмед велел сложить костер, чтобы приготовить дичь. Дети его отошли к ручью, чтобы смыть грязь и кровь со своих рук. Дильурба Султан смотрела на то, как Махмуд зачерпнул в кубок воду и подошел к ней. — Я полью тебе руки, — сказал он. Дильруба омыла руки холодной водой, смыла с лица пыль и грязь. — Спасибо, — сказала султанша брату, тот как-то странно на нее посмотрел. — Что это было, благодарность? — спросил шехзаде Махмуд в притворном удивлении. — Тебя надо показать лекарю, кажется, ты перегрелась на солнце. — Не мели чепухи, — огрызнулась Дильруба Султан. У них с Махмудом всегда были особые отношения. Они любили друг друга, заботились друг о друге, но соперничали за внимание матери и благосклонность отца. Временами Дильрубе хотелось стереть самодовольную ухмылку с лица брата, но в глубине души она знала, что никогда и никому не позволит причинить Махмуду вреда.       Дильруба посмотрела на старшую сестру, Ханзаде, которая омывала руки шехзаде Джихангира, увязавшегося за ними. Он восторженно рассказывал сестре обо всем, что произошло с ним в течении дня, приправляя все радостным смехом и возгласами. Ханзаде Султан терпеливо его слушала, вытирая руки брата шелковым платом, расшитым золотой нитью. — Мы видели бельчат. Ягмур хотела сбить их, но мне стало жалко малышей. Пусть живут. Если они погибнут их мама, должно быть, расстроится, — говорил Джихангир. Детской наивностью и любовью к ближним он напоминал шехзаде Мустафу, который остался в столице вместе с матерью и сестрой, Амаль. Наверное, все дети невинны и наивны. Когда-то, должно быть, и она, Дильруба, была такой же. Дильруба не очень-то любила Джихангира, впрочем, как и других своих братьев, рожденных другими женщинами, но все же они были частью ее семьи.       Шехзаде Осман помогал шехзаде Ферхату привести себя в порядок. Ферхат, всегда улыбчивый и веселый, подавленно молчал, что было на него не похоже. Взор его был затуманен печалью, а губы упрямо поджаты. Он глядел исподлобья. Дильруба пожалела бы его, но он сам виноват в своей слабости. Это же надо так опозориться перед отцом-султаном!       Они вернулись в лагерь, в центре которого был сложен огромный костер, вокруг которого были расположены стволы деревьев, укрытые коврами и подушками. Вечер обещал стать интересным. Шехзаде Ферхат скрылся под сводами своего шатра, очевидно ему было так стыдно, что он не нашел в себе силы взглянуть отцу в глаза. Дильруба Султан же спокойно подошла к отцу и встала рядом с ним. Падишах раздавал указания, переговаривался с Османом-пашой и Касимом-пашой, которые заканчивали приготовления.       Дильруба Султан вспомнила наставления матери. Халиме Султан рассчитывала на дочь, и она не могла ее подвести. Совсем скоро Махмуд уедет в санджак, Халиме Султан и ее дочери последуют за ним. А маленький Мустафа останется в столице. В столице, окруженной врагами, ягненок в логове гиен.       Халиме Султан не находила себе места. Разрывалась между долгом, она должна была оберегать Махмуда на пути к трону, помочь ему обуздать свои пороки, но и оставить маленького сына одного она тоже не могла. К тому султан не позволит ей остаться в столице, Мустафа был под его защитой, а Махмуд будет вдали от дома… Тогда Халиме Султан сказала страшей дочери, что остаться в Топкапы должна она.       «Кому как не тебе, Дильруба, я могу доверить жизнь Мустафы? Ты кровь от моей крови, ты плоть от моей плоти. Я знаю, что ты сможешь защитить брата от врагов. Ты сможешь влиять на отца, станешь моими глазами и ушами в столице, пока мы с Махмудом будем в Конье», — говорила Халиме Султан дочери, и Дильруба понимала, что мать права. Ей не хотелось покидать общество матери и старшего брата, но и оставить отца и Мустафу было выше ее сил. — Ты так печальна и тиха, Дильруба, я тебя не узнаю, — промолвил султан Мехмед, вырвав султаншу из воспоминаний. Она вздохнула, радуясь, что смогла привлечь внимание родителя. Всю дорогу до охотничьих земель она отводила взгляд, молчала, глядела куда угодно, только не на отца. Она никого не задирала и вела себя очень тихо и покорно, не так, как обычно. Данная тактика сработала. Повелитель был внимательным отцом. — Совсем скоро Махмуд отправиться в санджак. Мы с матушкой и Амаль последуем за ним, как велят традиции, — проговорила Дильруба Султан негромко. Он вскинула на отца взгляд, а потом торопливо отвернулась, потерла глаза, делая вид, что вот-вот расплачется. — Но я не хочу покидать дом, — сказала Дильруба, все так же пряча взор от родителя. — Не хочу покидать вас, папа… — очень тихо прошептала султанша.       Султан Мехмед подавил вздох и шагнул навстречу дочери, потом Дильруба почувствовала, как шершавые пальцы коснулись ее щеки, взяли ее за подбородок, вынуждая поднять взор. Когда Дильруба посмотрела в серые глаза отца, она замерла, как мышка перед змеей. — Я тоже не желаю вас отпускать, Дильруба. И, если разлука с Махмудом неизбежна, я всегда знал, что этот миг настанет, поэтому готовился к этому морально, то разлука с султаншами невыносима, — сказал негромким, проникновенным голосом султан Мехмед.        Дильруба почувствовала, как отец бережно заправляет пальцами прядь волос за ее ушко. От такой мимолетной ласки она дрогнула и подавила всхлип, удивляясь сама себе. Сперва она играла, как актриса играет роль в пьесе, то теперь в ее действиях и словах не было ни капли лжи. Она действительно не хотела расставаться с отцом. Но и покидать мать тоже было больно. Невыносимо больно. Вот почему она должна выбирать кого-то из них, выбрать того, кого она любит сильнее? Но реальность такова, что ребенок любит своих родителей одинаково. — Я так и не смог расстаться с твоими сестрами. Мужу Ханзаде даровал должность в столице, только бы свет моих очей был при мне всегда, — Дильруба с трудом подавила желание скривиться. Зависть и ревность снова обожгли так, что дыхание перехватило. — Асхан я пытался отослать, но все равно вернул ее в столицу. Видимо моя любовь к вам, к моим султаншам, сильнее моей султанской воли, сильнее всего. Нет, Дильруба, я желаю, чтобы ты осталась со мной в столице и радовала мои глаза своей красотой и изяществом. Но если ты захочешь навещать брата и мать, я препятствовать не стану… — Спасибо вам, отец, — сказала Дильруба Султан. У нее перехватило дыхание от такого откровения. Султан Мехмед редко открывал ей свое сердце, редко говорил, что дорожит ею. Сейчас он сказал об этом, прямо сказал, не стыдясь. Кончено, Дильрубе хотелось бы быть единственной любимой дочерью падишаха, но ей приходилось делить его любовь с сестрами.       Султан Мехмед поцеловал ее в лоб, как делал почти всегда при встрече. Он, действительно, ее любил и дорожил ею. Осознание этого грело душу. А еще большее удовлетворение она заметила, когда, отойдя от отца, увидела, что Ханзаде Султан стоит чуть поодаль и неотрывно смотрит на нее. На лице ее застыла маска, а взор голубых глаз был холоден и высокомерен, как и всегда. Но по тому, как раздувались крылья ее носа и были поджаты губы, можно было понять, что увиденное ей не понравилось. Дильруба злорадно усмехнулась, Ханзаде слишком привыкла быть центром жизни отца-султана, должно быть, тяжело падать с пьедестала. — Ты выглядишь так, словно собираешься задушить сестру, Дильруба, — негромко промолвил подошедший к ней Махмуд. Он как всегда, подкрался незаметно и напугал ее. Была у него отвратительная привычка подкрадываться со спины. Как бы Дильруба с ним не ругалась, он не желал ее слушать и слышать. — Не рекомендую это делать, Касим-паша, цепной пес Ханзаде, кому угодно перегрызет глотку, стоит ему учуять угрозу.       Когда солнце скрылось за горизонтом, даруя долгожданную прохладу обителям охотничьего лагеря, все собрались вокруг большого костра, на котором зажарили дичь. Султан Мехмед сидел на переносном деревянном троне. Чести сидеть рядом с ним удостоились младшие дети, присутствующие на охоте, шехздаде Джихангир и Ягмур Султан, ниже по правую руку расположились шехзаде Осман и Ханзаде Султан, по левую — Дильруба, ее брат Махмуд, Райхан Султан вместе с Орханом, затем расположился Осман-паша вместе с женой и сыном. Еще в кругу семьи присутствовала Назрин-хатун, которую Дильруба успела возненавидеть, как и любую другую женщину своего отца.       Шехзаде Ферхат сослался на дурноту и остался в шатре. Дильруба думала, что ему до сих пор стыдно и он жалеет себя. Что еще можно ожидать от сына Мехрибан Султан? — Отец, расскажите о походе на Сефевидов, — попросил шехзаде Джихангир. Дильруба Султан взглянула на Райхан Султан, которая тут же побледнела и вздрогнула, сжав в руках кубок с щербетом. Она напряглась всем телом и на мгновение смежила веки. — Что ты хочешь услышать, шехзаде? — спросил падишах у сына, который с аппетитом поедал мясо. Дичь, действительно, оказалась очень вкусной. — Я читал, что вы взяли замок шаха за ночь, — сказал Джихангир. — Это так, — усмехнулся Повелитель. Дильруба же продолжала наблюдать за Райхан Султан, которая вся сжалась и теперь боялась пошевелиться. — Но разве не было достаточной охраны? Почему воины не защищали шаха? — спросил неугомонный мальчик. — Мы знали тайные ходы, через которые во двор дворца проникли наши люди и отворили ворота. Стоило подкупить несколько слуг шаха, и они сдали нам всю его семью, — рассказал султан Мехмед, взор его остановился на последней дочери шаха Исмаила, которую он взял в жены. — Полагаю, Райхан Султан, помнит ту ночь лучше меня. Я командовал янычарами, а она видела все своими глазами, — в тоне султана слышалось мстительное удовлетворение. — Трудно забыть нанизанные на пики головы моих убитых братьев и сестер, мой господин, — в тон Повелителю ответила Райхан Султан. И Дильруба в удивлении вскинула брови, не ожидая от тихой и покорной женщины такого выпада. Она покосилась на отца, но тот лишь усмехнулся, словно нашел слова жены смешными.       Они разошлись по шатрам лишь поздней ночью, когда ясное небо усыпали тысячи звезд. Ее отец удалился в шатер вместе со своей наложницей Назрин-хатун, которая всюду следовала за ним и этим бесила Дильрубу.       Султанша в шатре облачилась в сорочку, распустила волосы, уложенные в простую косу и расчесала их. После она легла в походную постель и укрылась теплым одеялом. День прошел сносно. Она выполнила просьбу матери, она останется вместе с Мустафой в столице и будет его беречь, как зеницу ока, пока Халиме Султан будет направлять старшего брата Дильрубы на его опасном пути. Кто знает, может престол предков унаследует именно Махмуд?       Сон одолел султаншу, и она, смежив веки, видела, как на поляне, усеянной алыми цветами сражаются два война в доспехах. В одном, в том, что пониже и помельче, она без труда узнала шехзаде Махмуда. Вот только глаза, горящие зеленым пламенем в порезах шлема не принадлежали ее брату. Это был взор зверя. В них полыхала лишь жажда мести, жажда крови.       Фигура, с которой сражался Махмуд, была огромной, ремни доспехов с трудом застегивались на его плечах, он был грузен и силен. Глаза у него были карие, но Дильруба этого человека не знала. Она наблюдала за поединком и ужас оплетал ее душу, султанша хотела бы кинуться к брату и закрыть его собой, но не могла сдвинуться с места.       Махмуд победил. Он нанес врагу раны, рубанул по ногам, подрезал связки, скорее всего, и враг рухнул на колени. Еще один удар, и соперник упал ниц. — Ты забрал у меня все… Теперь настал мой черед, — голос шехзаде Махмуда был холоден и беспощаден. Дильруба его не узнавала.       Шехзаде приблизился к нему и занес над ним меч. Враг, кажется лишился чувств, что весьма радовало. Дильруба хотела обрадоваться, но ужас пронзил все ее существо, когда она увидела, как соперник ее брата резко сделал выпад рукой и сбил Махмуда с ног. В следующий миг он перекатился и навалился на шехзаде всей огромной массой, вдавив его в землю. Он стянул с головы Махмуда шлем так, что его черные кудри рассыпались. Они стали длиннее, чем обычно. Враг схватил шехзаде, и со всей силой ударил его головой о землю. Раздался отвратительный хруст. — Неет! — закричала Дильруба.       Она распахнула глаза, тяжело дыша. В панике огляделась по сторонам, не понимая, где находится. Охота, шатер… Султанша убрала от лица волосы, провела пальцами по своим щекам. Она плакала, щеки ее были мокрыми. В ушах все еще звучал треск и булькающий звук. Тошнота подкатила к горлу, когда Дильруба поняла, что именно она услышала во сне. Трещали кости черепа Махмуда, когда неизвестный враг проломил ему голову о землю, расколол, как спелый орех. Булькающий звук — кровь, кровь ее брата.       Дильруба бессильно расплакалась, вспомнив все подробности сна. Она видела алые цветы, зеленую поляну, луна освещала небосвод. Сон был до того реальным, что султанша до сих пор ощущала на языке привкус крови, ее запах. Это была кровь ее брата.       Халиме Султан всегда придавала большое значение снам. Она считала, что предки через них говорят со своими потомками. Быть может, это предупреждение? Но кто этот человек в черных доспехах?       Султанша, не в силах унять страх, взвилась на ноги, она вытащила халат из сундука, надела башмаки и покинула шатер, желая удостовериться, что с ее братом все хорошо. В мраке, направляясь к шатру Махмуда, она увидела, как из лесной чащи возвращается шехзаде Ферхат, следом шел его слуга Коркут-ага. Лагерь окружала стража и всюду горели факела, поэтому Дильруба без труда узнала идущих.       Наверное, Ферхат отходил по нужде, а его охранник обеспечивал ему безопасность. Но почему одежда Ферхата заляпана чем-то темным? Султанша не стала развивать эту мысль. Она приблизилась к шатру брата. — Султаным, — узнал ее стражник. — Шехзаде спит. — Мне нужно с ним поговорить, — в отчаянье сказала девушка. — Утра вечера мудренее, у нас приказ господина, никого не впускать.       Дильруба Султан глубоко вдохнула и выдохнула, пытаясь унять волнение. Почему она так разпереживалась? Здесь и сейчас брату ничто не угрожает. Поговорить можно и завтра. С этой мыслью султанша вернулась в свой шатер.

***

      Наблюдать за действиями гадалки было странно. Она опасалась магии, считала ее скверной, но выбора не оставалось. Ей нужно узнать, что ждет ее в будущем. Долунай коснулась рукой пока еще незаметного живота, скрытого тканью темно-коричневого платья, которому она отдала предпочтение сегодня. Ее ребенок рос и набрался сил, но пока не давал о себе знать ничем кроме усилившегося аппетита и тошноты по утрам. Он был так мал и хрупок, а вокруг него полно врагов, стервятников. Ну ничего, Долунай сделает все, чтобы защитить свою кровь и плоть.       Долунай снова посмотрела на ведьму, Рабию, которую тайно провели на территорию дворца под видом торговки тканями. Девушка желала знать, когда и где ей ждать удар. Она хотела знать, кто спит в ее утробе. Одновременно с этим наложница обдумывала утреннюю трапезу в покоях Валиде Султан, на которой помимо нее присутствовали Хандан Султан, Халиме Султан и Мехрибан Султан.       Хандан Султан смотрела злобно и затравленно, как загнанный в угол зверь. Она не притронулась к пище, пребывала в своих мыслях, глаза ее были красны, очевидно, от слез. Султан Мехмед привез из похода наложницу. Долунай ее видела и не считала красивой. Видимо в походе государь так соскучился по женской ласки, что и уродина сгодилась.       Иначе себя вела Халиме Султан, уверенная и властная женщина, у которой уже два сына и две дочери. Она была красивой и умной женщиной, и Долунай ее опасалась. Зеленые глаза ее напоминали очи хищной птицы. Изувеченная Мехрибан Султан глядела с презрением, но молчала, взор ее давил. У султанши тоже имелся сын, второй наследник султана Мехмеда… — Все готово, — сказала Рабия-хатун. Она взяла нож и протянула его Долунай-хатун. — Мне нужно немного твоей крови, хатун, нанеси ее вот сюда, — женщина указала на центр черного камня, где располагалась белая точка.       Долунай немного поколебалась, но все же выполнила то, что ей сказали. Палец за пульсировал противной болью, но это малая цена за тайны будущего. — Спрашивай, — велела Рабия-хатун. — Что меня ждет? Кто родиться у султана? — имя ввиду своего ребенка, спросила Долунай, вновь накрыв живот рукой, словно защищая дитя. — В ближайшие луны в наш мир придет тот, кто унаследует царство, царь царей, — промолвила хриплым голосом ведьма, глядя темными глазами в глаза Долунай. Та испытала облегчение. У нее родиться сын, сын, который унаследует царство, царь царей. — Вы находитесь на перепутье двух дорог. Первая ведет в рай, она сулит силу, процветание, мир и благополучие. Вторая ведет к войне и к разрушению. Выбор за вами. -Выбор? — не поняла Долунай. Что эта хатун несет? — Выбор скоро будет сделан, — ответила Рабия-хатун. — Что за выбор? Что за дороги? — не унималась Долунай, не понимая, почему ее так взволновали слова ведьмы. — Или победа, или смерть. Третьего не дано, — был ответ.       Вспомнив утреннюю встречу, Долунай-хатун снова потеряла покой. Она облаченная в ночную сорочку цвета кости, расхаживала по покоям, испытывая тревогу.       «Я дам жизнь царю царей, мой сын будет править миром», — твердила она себе, но эти слова ее не успокаивали. Ее сын будет восьмым сыном султана Мехмеда, чтобы он взошел на трон, все его братья должны умереть. Но как?       Долунай не представляла, что должно произойти. Она сперва подумала, что должна убить всех соперников сына, но быстр отмела эту идею. Падишах не дурак. Смерть одного сына можно списать на случайность, а смерть семи сыновей уже явно чей-то гнилой замысел. Он найдет следы, которые укажут на нее и уничтожит Долунай. Нет, она не могла убить всех шехзаде. Не при жизни Повелителя.       Но если падишах умрет, то время будет упущено. Новый султан отдаст приказ о казни всех своих братьев, и Долунай ничего не успеет сделать. Время ограничено.       «Что за два пути?», — спросила девушка у себя, убрав от лица рыжие волосы. Дорога мира и добра, или мрака и хаоса. Они находятся на перепутье, и кто-то должен повести их по одной из дорог. Кто должен сделать этот выбор? Чем больше Долунай думала о грядущем, тем сильнее запутывалась в этой паутине. Ведьма не дала ей ответов, не объяснила, что к чему. Она подкинула лишь новые вопросы.

***

      Шехзаде Ферхат омыл руки водой из кувшина. Он знал, что поступил правильно. Теперь знал. После того, что его отец-султан сделал с Ильгизом-агой, Ферхат испытал ужас. Он до сих пор видел кровь, слышал крики несчастного. Конечно, ага оскорбил его и его мать, но наказание падишаха оказалось неоправданно жестоким. Беднягу бросили в лесу, беззащитного, израненного и связанного. Лес должен был решить будет ли ага жить. Но Ферхат решил вмешаться в высший суд. Он не был похож на отца-султана, ему претила его кровожадность и жестокость.       Султан Мехмед после охоты, поймав взор сына, когда тот все-таки вышел на мгновение из шатра, сказал: — Страх делает людей покорными, пусть ненавидят, лишь бы боялись, — стая мурашек пробежала вдоль позвоночника шехзаде от этого вкрадчивого голоса Повелителя. Эти слова сказал не его отец, это промолвил султан Мехмед.       Ферхат вернулся в шатер, где не знал, чем себя занять. Крик бедного аги все еще тревожил его душу. Его тянуло обратно в лес. Ильгиз-ага оступился, но из-за одного проступка лишать жизни, так у них рабов не останется. Кем они будут править, пеплом и костями?       Поняв, что не может унять свою совесть, а жалость в нем неимоверно сильна, Ферхат позвал Коркута-агу, велел ему взять пару человек, лошадей и отвести их чуть дальше от лагеря. Он хотел помочь Ильгизу, пока не поздно. В конце концов каждая жизнь священна, даже жизнь слуги.       Под покровом ночи, оставив у своего шатра верных воинов, он велел никого не впускать в шатер, говорить всем, что он устал и отдыхает. Султан Мехмед и его окружение было занято беседой у костра, так что никому не должно быть дела до Ферхата. Если только шехзаде Осман, этот правильный во всем человек, не решит проведать его. Ферхата временами бесила святость брата. И в кого он такой уродился?       Шехзаде Ферхат, который не любил верховую езду, все же забрался в седло, пересилил свой страх. Днем ездить было опасно, а ночью тем более. Но мысль о том, что Ильгиз-ага умирает в муках, заглушала всякий страх. Шехзаде и его спутники покинули лагерь, устремившись в чащу леса. К счастью, у Коркута была хорошая память, он блестяще запоминал маршруты и тропы.       Через некоторое время они выехали на ту поляну, на которой Повелитель подстрелил оленя. Ферхат остановил коня и огляделся. Лунный свет хоть и был источником света, но его было недостаточно. Коркут зажег факел. — Вон он, — сказал один из сопровождающих стражников, Умут, кажется. Шехзаде Ферхат спешился и приблизился к неподвижному человеку, которого он сперва принял за пень. Руки его были связаны за спиной, лежал он на боку.       Коркут приблизился к своему господину, держа факел перед собой. Дрожащий свет озарил несчастного раба. — Он хоть жив? — спросил Умут и слегка пнул тело носком ботинка. Раздался сиплый стон, послуживший сигналом к действию. Шехзаде Ферхат вынул из ножен кинжал, сел рядом с пострадавшим и разрезал грубую веревку, стискивающую запястья Ильгиза. Стон стал громче.       Шехзаде Ферхат перевернул парня на спину, после чего велел Коркуту принести бурдюк с водой. Когда приказ был выполнен, Ферхат вылил немного воды на лицо парня, тот приоткрыл глаза. Выглядел он отвратительно, весь грязный, от него разило кровью и испражнениями, лицо было залито кровью, рот забит землей. Ферхат смыл с лица раба грязь, после чего дал ему воды. — Умут-ага, тут недалеко есть деревня, доставь Ильгиза в нее, позаботься, чтобы ему оказали помощь. Я дам тебе немного золота, когда Ильгиз пойдет на поправку, приезжайте в Амасью, я позабочусь о нем, — чувствуя ответственность за произошедшее, велел шехзаде Ферхат. — Как вам угодно, господин.       Они помогли Ильгизу подняться, он вроде пришел в себя, но говорить не мог, было не чем. Мужчины загрузили слугу на коня, Умут оседлал лошадь и с ценным грузом отправился в путь. Шехзаде Ферхат вместе с Коркутом-агой и еще одним стражником отправились обратно в лагерь. — Ты смотришь на меня как-то странно, Коркут, словно впервые увидел, — вздохнул устало Ферхат, покосившись на главного сокольничего и своего друга. — Вы поступили милосердно, шехзаде, несмотря на то, что этот ага оскорбил вас и вашу матушку, — промолвил Коркут-ага. — Мы все идем лишь теми дорогами, которые сами вбираем, — подернул плечами шехзаде Ферхат. Почему-то именно эти слова пришли ему в голову. Так любил говорить шехзаде Осман. — Ильгиз-ага оскорбил меня не от большого ума, надеюсь, он поумнеет. — Даже если это случиться, мы никогда об этом не узнаем. Говорить он больше не сможет. Достойная цена за приобретенную мудрость, — заметил Коркут-ага, и шехзаде Ферхат вынужден был с ним согласиться.       Уже подъезжая к лагерю, они затушили факел, чтобы не привлекать внимание. Мужчины спешились в лесу, после чего Коркут и Ферхат направились в лагерь. Ферхат больше не переживал, думая о том, что он не такой уж и плохой человек.       «Не плохой, всего лишь гнилой насквозь. Помог рабу, но предал родного брата!» — ехидно шептал внутренний голос, когда шехзаде ложился в постель. Подумав об этом, Ферхат помрачнел. Его Нурефсун должно быть уже почти добралась до Манисы. Когда в следующий раз они увидятся?