Перекрестки судеб

Август 1602 года. Османская Империя

      Вернувшись в особняк, Эмине-хатун отдала верхнюю одежду служанке, после чего всех выгнала из покоев. Опустившись на тахту, женщина обессилено сжала переносицу, тщетно пытаясь прийти в себя после не самой приятной беседы с Михрумах Султан. Эта женщина в своей жажде мнимой мести их всех погубит, уничтожит! Да от них даже пепла не останется, стоит султану Мехмеду что-то заподозрить.       С самого восхождения падишаха на трон Эмине-хатун не ведала покоя. Она не отпускала от себя сына ни на минуту, не оставляла его одного даже с самыми доверенными слугами. Любую преданность можно купить, все продается и покупается, вопрос лишь в цене — эту простую истину Эмине усвоила от Элиф Султан, любимицы шехзаде Абдуллы.       За сколько оценят жизнь ее сына? Данный вопрос пугал ее до дрожи в коленях, и женщина пыталась сделать так, чтобы ее сын вырос честным, справедливым, добрым юношей, не жаждущим трона и могущества. Она воспитывала его преданным Османской Империи человеком, делала все, чтобы в глазах султана Мехмеда Сулейман не представлял угрозы. Вот только по мере взросления сына власть Эмине-хатун над ним сходила на нет. Это пугало ее до дрожи в коленях.       Еще хуже становилось от планов Михрумах Султан возвести племянника на трон. Она считала, что только Сулейман достоин султаната и никто другой не справиться с этой задачей лучше, чем он. На деле султаншу съедала лишь ненависть и злоба. И она готова была утопить империю в крови восстания лишь бы утолить жажду крови.       Эмине-хатун было страшно за сына, за единственного близкого и любимого человека, что у нее остался. Давно не было ее родителей, не стало и Гюльбахар Султан, которой женщина когда-то давно, на заре юности служила. Были зверски убиты шахом Исмаилом племянники Эмине, малыши Ахмед и Селим, затем наложила на себя руки ее старшая сестра, Фахрийе Султан. Шехзаде Абдулла, человек которого Эмине-хатун боялась и тихо ненавидела, тоже погиб, как и его дети. Лишь двое потомков Абдуллы выжили и здравствовали ныне. Лишь двое.       Каждый раз, глядя лицо любимого сына, так похожего на покойного шехзаде, Эмине задавалась вопросом, как она когда-то могла желать ему смерти, как она когда-то могла его не хотеть.       Сулейман стал для Эмине солнечным светом, хотя нет… он был ее сияющим солнцем. Если его не станет, мир Эмине погрузиться во тьму. Она не выдержит этой боли. — Наш Сулейман растет, он все больше и больше похож на своего отца и деда, совсем скоро пойдет молва об еще одном достойном шехзаде, — увещевала Михрумах Султан, стоя около пустующей могилы султана Баязида, своего отца.       Эмине Султан подавила всхлип, рвущийся из груди. Госпожа была упряма и своенравна, она вбила себе в голову одну единственную истину, что Сулейман должен унаследовать царство, и теперь следовала ему. — Сулейман не жаждет власти и могущества, — промолвила Эмине шепотом.       Она боялась, страх заставлял ее трепетать и дрожать от подступающего ужаса. Но он вместе с этим делал ее собранной, как никогда. Женщина молилась, чтобы султанша отказалась от этого гадкого плана. У них все равно ничего не выйдет, а ее сын лишиться самого главного, своей жизни. А сколько людей погибнут ради амбиций Михрумах Султан? — Истинный правитель не жаждет власти, ему ее вверяют, — промолвила с кривой усмешкой Михрумах Султан, глядя льдисто серыми глазами на подавленную Эмине-хатун, которая тем не менее стояла прямо и сверлила ее напряженным взором синих глаз. — В конце концов королей выбирают люди, а не Аллах, кто бы что не говорил. — Когда обо всем узнает ваш брат, мы все сгорим, под землей найдется место для всех, — упрямо покачала головой Эмине-хатун. В серых глазах госпожи мелькнула ярость и злоба. Эмине подавила дрожь и страх. Михрумах Султан, которая столь сильно ненавидела падишаха, была невероятно на него похожа. Возможно даже намного хуже, поскольку от мужчины все ждут жестокости и кровожадности, а от женщины нет. Эмине-хатун обречено смежила веки. Кого она пытается переубедить? Женщину, которая ради своих амбиций пожертвовала собственными детьми, да еще и Бахарназ погубила. У Михрумах Султан нет сердца, как и у ее брата-султана.       Что же ей делать? Мелькнула мысль схватить Сулйемана и бежать как можно дальше, но Повелитель тут же отдаст приказ о казни племянника и побег подтвердит подозрения в предательстве. Идти с повинной к султану и выложить весь план его сестрицы тоже самоубийство чистой воды. — Выхода нет, — прошептала с горечью Эмине-хатун, вспомнив встречу с Михрумах Султан. Они попали в ловушку. Как не поступи, итог очевиден. — Неужели все так плохо, слутанша? — раздался тонкий девичий голосок, что плохо владел их языком. — Почему ты не постучала, Нафисет? — устало поинтересовалась Эмине-хатун, строго глядя на юную рабыню, которую несколько недель назад притащил в особняк Сулейман. Она уже не выглядела настолько убого, как прежде, немного отъелась и была чиста. Но тем не менее девчонка все еще пугалась громких звуков, плакала ночами и плохо понимала их язык. — Простите, — пролепетала Нафисет, отведя взор голубых глаз от мрачной Эмине-хатун. Девчонка держала в руках поднос с обедом. — Вы пропустили обед, госпожа, — сказала рабыня. — Поставь на стол, и впредь не беспокой меня без позволения, — строго заметила Эмине-хатун, и от ее тона Нафисет пугливо сжалась, отчего жалость коснулась сердца белокурой госпожи. — Как продвигаются твои занятия? — спросила Эмине-хатун. — Хорошо, я понимать цифры и слова, — ответила Нафисет, поставив поднос на стол. Она выпрямилась и теперь мялась глядя на хозяйку напуганным взором.       «Совсем еще дитя», — подумала Эмине-хатун, гладя на угловатую девочку. Ей было четырнадцать лет, но из-за худобы она выглядела еще младше. Бледная, хрупкая, с тонкой кожей и голубыми глазами. Нафисет, вероятно, с годами станет красавицей, но до этого еще далеко.       «Нужно бы ее отослать от греха подальше», — решила Эмине-хатун. Ее сыну нельзя иметь наложниц и детей, а Нафисет была близка к нему по возрасту и с годами станет красавицей. Зачем искушать судьбу?       Безусловно, Эмине-хатун мечтала о внуках, но не ценой жизни своего сына. За ними денно и нощно следят люди Повелителя, и, если кто-то из рабынь, не дай Аллах, понесет от Сулеймана, это скрыть не получится. Договор будет нарушен, и падишах не станет рисковать будущим своих детей и внуков. Он отдаст приказ р казни Сулеймана и его нерожденного ребенка. И вряд ли Повелитель станет ждать до родов. Сколько было случаев, когда только-только вошедшие на трон правители отдавали приказы о казнях беременных фавориток своего отца?       Стоило Эмине подумать о подобном, как двери в опочивальню распахнулись и в нее вошел сам Сулейман. Увидев смуглое лицо сына, женщина довольно улыбнулась. Юноша, точнее уже мужчина, был очень похож на покойного отца. Высокий, широкоплечий, статный, с иссиня-черными волосами и темно-карими глазами, а само его лицо было так красиво, что Эмине порой удивлялась, как она смогла дать жизнь кому-то настолько прекрасному?       Нафисет-хатун, которая все еще присутствовала в покоях, склонилась в поклоне и опустила черноволосую голову, кажется, она даже не дышала. — Можешь идти, Нафисет, — велела Эмине-хатун, и служанка поспешила покинуть покои. Вот только из-за неуклюжести, проходя мимо Сулеймана, наступила на подол скромного платья служанки и, вскрикнув, рухнула на пол.       Эмине-хатун вскочила на ноги, испуганно глядя на рабыню, к которой на помощь поспешил ее сын. Сулейман помог хатун встать, но стоило ему убрать руки от девичьих плеч, как Нафисет снова рухнула к его ногам с жалобным вскриком. — Что такое, ты ушибла ногу? — спросил Сулейман взволнованно, склонившись над хатун. Нафисет закивала, кусая пухлые губы. В голубых глазах ее блестели слезы.       Эмине-хатун испытала раздражение. С одной стороны имела место быть случайность, но рациональная часть, что проросла в ней во время жизни в османском гареме, говорила, что происходящее — спектакль для одного единственного зрителя. Для ее сына. Сулейман, не знающий масштабы женского коварства, клюнул на уловку хатун. Он хотел поднять ее на руки, позабыв, что помимо рабыни в покоях находится его мать. Стоило юноше склониться над Нафисет и протянуть к ней руки, как Эмине покашляла в кулак, привлекая тем самым внимание. — Я позову слуг, они отнесут хатун к лекарю, — сказала женщина твердо, с неодобрением глядя на сына. Нафисет испуганно замерла, втянув голову в плечи. — Как вам угодно, матушка, — уступил Сулейман. Эмине с облегчением вздохнула, она все еще имела над сыном власть, которая стремительно утекала из ее рук. Как бы она не пыталась вырастить Сулеймана покорным и тихим, он таковым не был. Видимо, кровь султана Баязида была в нем сильна.       «В нем течет кровь султана Баязида, он его внук. Рано или поздно шехзаде Сулейман откликнется на зов этой крови, и тогда он захочет большего», — говорила Михрумах Султан, и страх в сердце Эмине становился все сильнее и сильнее.       Всем был известен путь султана Баязида III и как именно он пришел к власти. Путем восстания против брата шехзаде Селима и своего царственного отца, султана Сулеймана I. Какое счастье, что Хюррем Султан не видела войны между своими детьми и раскола в семье. И, хотя официальная история не говорила, о том, что к смерти шехзаде Селима приложил руку султан Баязид, Эмине-хатун подозревала, что отец нынешнего государя погубил брата собственными руками, чтобы расчистить себе путь к престолу.       А вдруг Сулейман пойдет путем деда? Аллах, помилуй.       Эмине-хатун вызвала евнуха, Идриса-агу, который с легкостью подхватил притихшую Нафисет на руки и отнес ее прочь из покоев. После ухода слуг, Эмине-хатун приблизилась к сыну, с тревогой замечая серые тени, залегшие под его карими глазами. Сулейман выглядел сильно уставшим, точнее даже изнеможённым. Может, снова ночами засиживается за книгами? Хотела бы она в это верить.       Но женское чутье подсказывало женщине, что она ошибается. Ее сына терзали чувства. Он уже вторую неделю сам не свой, задумчив, тих, старается избегать ее общества, хотя навещает ее каждый день и разделяет с ней трапезы. Но они больше не наслаждаются уходящими теплыми деньками в саду, как было прежде. Он больше ей не читает… Эмине-хатун не хватало таких семейный моментов. — Ты не заболел? — спросила Эмине на всякий случай, когда они с сыном сели на тахту. Сулейман тяжело вздохнул и обратил на нее взор покрасневших карих глаз. — Я в порядке, матушка, — ответил юноша. — Просто засиделся за книгой. — Книга, вероятно, очень интересная была, — улыбнулась Эмине-хатун, она всегда поощряла интерес сына к знаниям. Но по части наук он уже давно обошел ее. — Да, я читал труд флорентийского философа Макиавелли «Государь», — сообщил Сулейман, и Эмине-хатун вздрогнула всем телом. Она всегда пугалась, когда сын интересовался чем-то, чем не мог интересоваться в силу своего шаткого положения. Например, трудами о власти, об управлении и об экономики. Теперь еще и «Государь», кто знает, о чем именно повествует книжка со столь красноречивым названием. Эмине-хатун накрыла руку сына своей маленькой ладошкой. Кожа на ладонях Сулеймана огрубела из-за его нового увлечения, теперь он занимался резьбой по дереву. Пару раз она видела, как сын упражняется с деревянным мечом, что тоже ее напугало. Никто не понимал ее страхов, Ясемин лишь посмеялась, сказала, что всех мужчин влечёт война и кровь. Эмине лишь скрипнула зубами, раздраженно глядя на бывшую наставницу, которая с каждым днем ее все больше и больше раздражала. Праздный образ жизни, пережитые потери сломили Ясемин, и теперь она больше напоминала инфантильного ребенка, нежели фаворитку шехзаде и мать двоих султанш. — И о чем же писал Макиавелли? — спросила Эмине шепотом. — О способах удержания власти, — уклончиво ответил Сулейман. — Но мне не близка его философия. Подлость и жестокость в долгосрочной перспективе опасны. Рано или поздно врагов станет больше, чем союзников, они наберутся силы в тени престола, окружат и нападут всем скопом. И ничто не спасет, и никто не поможет, — увлеченно говорил юноша.       «Уж лучше бы он увлекся девушкой», — подумала Эмине-хатун, чувствуя, что сын ее ступил на опасную тропу. Он начал думать в не том русле.       Понимая, что должна хоть что-то сделать, Эмине задумалась. Да, наложниц и жен Сулейману иметь запрещено, но только потому, что у такой связи возможны последствия в виде детей. Сыновей. Но, что если выбрать бесплодную хатун? Но где ее найти?       В империи процветало рабство, тысячи девочек ежегодно похищались из дома и продавались дешевле, чем скот. Красавиц отбирали в гаремы султана и его сыновей, в гаремы визирей и пашей, но такие связи давали самое важное — потомство. Основное условия попадания в гарем здоровье и красота.       Бесплодных девушек брали редко, они, как правило, попадали в публичные дома или занимались тяжелым физическим трудом в домах господ. Дешевая рабочая сила, которую легко заменить?       Где найти девушку для Сулеймана? Эмине-хатун хотела, чтобы рабыня была красива, не очень умна, невинна и бесплодна, слишком сложный набор характеристик? Решив, что нужно дать приказ слугам подыскать подходящих рабынь, Эмине почувствовала облегчение. Пусть у ее сына никогда не будет детей, а у нее внуков, но, возможно, он сможет найти себе спутницу жизни среди неугодных рабынь и будет по-своему счастлив.

***

Стамбул. Тот же день.

      Она вошла в опочивальню господина как раз вовремя. Тот писал очередное письмо своим многочисленным друзьям, если их можно так назвать. Все эти люди — черкесские князья, крымские вельможи, якобы служащие Гази Гирею, османские беи были частью замысла ее господина. Шахин Гирей, будучи умным человеком, искал союзников, плел паутину интриг и шаг за шагом претворял замысел в жизнь.       Фирдаус не знала всех его планов, и не стремилась знать. Ее не тревожило недоверие господина, она придерживалась правила: меньше знаешь — крепче спишь. К тому же в случае, если враги поймают ее и будут пытать, она не сможет рассказать им всего, не сможет навредить своему любимому мужчине. Она просто не будет знать ценной информации. Конечно, хотелось бы, чтобы до этого не дошло, но осторожность не помешает. — Где Мехмед? — даже не взглянув на нее, вопросил Шахин, продолжая выводить строки послания. — Не знаю, ушел куда-то утром и до сих пор не вернулся, — ответила Фирдаус и, как преданная рабыня, устроилась в ногах своего господина. Тот почесал ее за ухом, как собаку и продолжил писать письмо. — С охраной? — спросил Шахин Гирей. — Без, — ответила Фирдаус и тут же ощутила, как напрягся ханзаде. Карие глаза его сверкнули яростью, и девушка поджала губы. Пусть иных проявлений злости и гнева в облике Шахина не проявлялось, она научилась понимать его чувства, как свои. — Временами мне кажется, что я его старший брат, а не он мой, — хмыкнул Шахин, откинув от лица пряди пушистых после хаммама волос. — Ханзаде Мехмед сильный воин, — попыталась успокоить мужчину Фирдаус, на что он ответил раздраженным взором темных глаз. — На сильного всегда найдется сильнейший, — покачал головой ханзаде Шахин, наконец, сворачивая письмо и ставя на нем свою печать. — Это для вашей сестры? — поинтересовалась Фирдаус, погладив мужчину по колену, словно приручая дикого пса, или лису, что более вероятно.       У братьев Гирев была младшая сестра Дильшат, которая родилась уже после смерти их отца Саадета Гирея. Рождение хани погубило мать, жизнь Айше ханым унесла лихорадка. Фирдаус, зная нрав своего любимого, задавалась вопросом, как Шахин Гирей не возненавидел сестру за то, что она убила его матушку, о которой он спустя столько лет до сих пор вспоминает с нежностью, хотя и помнит всего-навсего лишь колыбельную песню. Наверное, особую роль в этом сыграл самый старший сын Саадета II, Девлет, из-за неудачного заговора которого они все оказались изгнаны из Крыма. Но каким бы амбициозным и кровожадным не был Девлет, свою семью он очень любил. Так любил, что смог вдохнуть в младших братьев и сестру любовь и преданность умершим родителям.       Девлет Гирей в глазах братьев и сестры стал мучеником, который жаждал восстановить справедливость, отнять у дяди трон, по праву первородства принадлежавший ему. Но он потерпел неудачу и утянул за собой наложницу и сына, который умертвили следом за ним. Власть правителя — это чудовище, что постоянно жаждет крови. — Я веду переписку с черкесским князем, — промолвил ханзаде Шахин, положив письмо в золоченный футляр. — Хочу заключить брачный союз. Фирдаус, услышав слова господина, вздрогнула и побледнела. Во рту вмиг пересохло от волнения. Неужели, ханзаде хочет с кем-то заключить брак? С кем-то, но не с ней. — Между Мехмедом и Кимзаде-хатун, говорят, она чудо, как хороша собой и, я надеюсь, мой брат меня не отравит, — со смешком заметил ханзаде Шахин.       Вздох облегчения сорвался с губ Фирдаус, хотя обычно она собой хорошо владела. Но не в этот раз. Будучи всего лишь рабыней Фирдаус страшилась грядущего, боялась, что привязанность хозяина к ней иссякнет, поэтому старалась быть ему не только возлюбленной, но и другом и союзником. Но у женщин в этом мире не так уж и много привилегий.       Значит, Шахин планирует женить брата на дочери черкесского князя, но ради чего, наверное ради войска или ради золота в качестве приданного, золота, на которое можно нанять войско. Между шехзаде Сулейманом и Дильшат Ширей, сестрой Шахина и Мехмеда, будет заключен брак, по крайней мере это было условие поставленного Шахином Михрумах Султан. Ни шехзаде, ни сестра Гирей об этом ничего не знали.       Фирдаус даже было жаль девушку, которой только минуло пятнадцать лет. Но шехзаде красив собой, умен, силен и имеет шансы стать султаном. С поддержкой великого визиря, благодаря уму Михрумах Султан, а об этой женщине Фирдаус слышала из уст господина, и Шахин отзывался о ней, как о алчной и хитрой женщине, что уже о многом говорило, у Сулеймана есть шансы. А уж когда крымский престол займет Мехмед Гирей, которого проведет к престолу Шахин, на стороне Сулеймана окажется все богатство и мощь Крыма благодаря браку с Дильшат, да и союз с черкессами не помешает ему. Таким образом, Михрумах Султан утолит свою жажду власти, посадит племянника на трон османов, Шахин вольет родную кровь в грядущих правителей Османской Империи, Мехмед Гирей займет ханский престол.       Но Фирдаус то и дело задавалась вопросом, где именно в этом грандиозном плане место для нее и для Шахина Гирея. Она внутренним чутьем подозревала, что ее любимый так просто не откажется от завоеванных вершин. Возможно, он погубит Сулеймана, когда тот станет падишахом, станет регентом при его сыне, своем племяннике, или вовсе возьмет на себя всю полноту власти над империей. О своей роли в грядущих сражениях Шахин Гирей молчал.       Их единение нарушил стражник, который сообщил о приходе Рейхана-аги, лысого и алчного евнуха, служащего в Топкапы. Рейхан-ага был крымчанином, верным покойному Девлету Гирею, к счастью, он сохранил верность и его младшим братьям, за что Шахин его особенно ценил. — Проси, — велел Шахин Гирей. — Встретимся позже, Фирдаус, — с нажимом молвил он, давая понять, что разговор пройдет без лишних ушей.       Фирдаус покорно встала и, поправив белый платок, чтобы он скрыл ее волосы, направилась к выходу. Уж ев дверях она пересеклась с невысоким смуглоликим мужчиной в черных одеяниях. — Ханзаде Шахин, — поклонился Рейхан-ага, и это было последнее, что видела Фирдаус, покинув опочивальню. Кончено, был соблазн подслушать, но успехом ее затея не увенчается, только вызовет гнев господина. Так зачем испытывать судьбу?

***

      Главный зал османского имперского совета был большим и просторным. Купол уходил высоко в небо и был расписан искусной росписью. Его построили во времена султана Сулеймана I Великолепного, по его прямому приказу.       В детстве султан Баязид, отец Мехмеда, любил приводить сына в этот зал, и Мехмед будучи любознательным ребенком мог часами расхаживать по залу и рассматривать причудливые узоры из мозаики, любовался большим окном позади престола отца, которое так же построили по приказу султана Сулеймана, чтобы его любимая женщина, Хюррем Султан, по ту сторону могла слушать и видеть, как ее венценосный супруг управляет великим государством. Сам султан Баязид никому не позволял вмешиваться в государственные дела, даже Дефне Султан, своей любимице и законной жене. Он приказал занавесить окно черной тканью и вставил по ту сторону для охраны немых слуг, которые не могли писать и читать, чтобы скрыть тайны государства.       В этом плане султан Мехмед разделял мысли отца, что женщинам в управлении государством не место. Их удел — постель хозяина и родильное ложе.       Султан Мехмед провел пальцами, увенчанными золотыми перстнями с крупными драгоценными камнями по выложенной мозаикой стене. Он словно ощущал невидимую нить через года, которая связывала его нынешнего с тем ребенком, полным светлых надежд и стремлений, которым когда-то был.       Криво усмехнувшись, падишах убрал руку от стены. Видел бы кто его, подумал бы, что султан стал слабым и сентиментальным, потерял хватку. Но нет, никто не должен видеть его слабость. Впрочем, кроме стражи никого не было в зале совета. Он пришел первым, чтобы поприветствовать в рабочей обстановке Хасана-рейса, своего родича.       Повелитель окинул взором пол, на котором была изображена большая карта Османской Империи. Когда он только-только вступил на трон, карта была значительно меньше. Но теперь спустя почти двадцать лет его царствования карта существенно разрослась. Сефевидские земли стали частью его империи, не было больше угрозы со страны враждебной Персии, она стала частью его вотчины.       Мехмед задумчиво вгляделся на пустующее пространство и подумал, что рано или поздно там появятся новые владения его рода. Повелитель лелеял надежду, что его сын Осман, заняв трон, продолжит его великое дело, и новые земли империи нанесут на карту уже по его приказу.       Слуга объявил о приходе Османа-паши, которому Мехмед доверял больше, чем остальным членам совета. Даже Великий Визирь, Аяз-паша, не был удостоен подобной чести. Аяз-паша был неплохим экономистом и политиком, во всем остальном он уступал Осману-паше. — Мой султан, — поклонился Осман-паша, когда султан Мехмед занял османский трон посреди зала совета. — Ты, как всегда, вовремя, — улыбнулся султан Мехмед в своей неизменной манере.       Осман-паша подавил усмешку, он-то знал, что немного опоздал. Они недолго были одни. Вскоре сообщили о прибытии Хасана-рейса, который уверенно вошел в зал Имперского Совета и, решительно приблизившись к трону и султану, поклонился. Мехмед впился прямым и твердым взором в подданного, словно пытался что-то найти в его облике. Что-то родное и почти забытое. Но не нашел, отчего разочарование охватило его душу.       Хасан-рейс, брат Амрийе Султан, был совсем не похож на сестру. Он был черноволос и голубоглаз, чертами лица больше пошел в покойного отца, Онура-рейса.       Впрочем, глупо судить о сходстве Хасана с покойной сестрой. Со смерти хасеки прошло девятнадцать лет, и султан Мехмед, так любивший образ жены, с ужасом понимал, что время беспощадно стерло из его памяти черты любимой женщины. Он помнил, что у Амрийе были зеленые глаза, яркие, как весенняя листва, длинные золотисто-русые волосы, но само лицо он никак не мог воскресить в памяти, как бы не пытался. В последнее время султан предпочитал думать, что его дочь Асхан удивительным образом похожа на Амрийе Султан, но та больше походила на Айнур Султан, правда уродилась не понятно в кого добрым и светлым человеком. — Приветствую вас, мой господин, — произнес четким и спокойным голосом Хасан-рейс, он производил впечатление уверенного и уравновешенного человека, несклонного к импульсивным поступкам. Наверное, поэтому он после смерти Онура-рейса возглавил османский флот. Султан Мехмед поставил на эту важную должность человека, которому мог доверять, но все равно следил за его действиями. Как говориться, доверяй, но проверяй. — Паша Хазретлери, — Хасан-рейс поклонился султанзаде Осману, который ответил ему благосклонным кивком. — Рад видеть тебя, мой давний друг, — с усмешкой промолвил султан Мехмед. Они были одни, поэтому можно было убрать из речи официальные и витиеватые выражения, которые падишах, будучи воином, не очень-то любил. — Все хотел поздравить тебя с победой над веницианцами. Задал ты им жару однако. — Все мои победы посвящены вам, мой султан, — льстиво заметил Хасан-рейс, и Мехмед, любивший лесть, усмехнулся. — Я жажду услышать подробности, — промолвил султан.       Хасан-рейс, вздохнув, начал рассказ. Он был хорошим рассказчиком, что неудивительно, в свое время мужчина получил хорошее образование. Онур-рейс сделал все, чтобы его дети стали сильными и великими людьми. А знания — это один и столбов силы.       Вечером после встречи с командующим флотом, Повелитель отказался от визита во дворец Османа-паши на праздничный ужин по случаю визита Хасана-рейса в столицу. Осман-паша воспитывал племянницу Хасана, дочь его старшего брата Ильяса, Нурбану Султан. Желая порадовать султаншу, Осман-паша подался на уговоры Айлин Султан и позволил ей устроить небольшой праздник.       Повелитель сослался на усталость и остался в Топкапы, не желая отступать от намеченного плана на день. Он уже несколько дней обещал уделить время сыновьям, Ахмеду и Джихангиру. Да и перед Хандан, которая столько времени ждала с ним встречи, становилось неудобно. Султан Мехмед ее не любил. Сперва она даровала ему частичку покоя, затем стала чем-то вроде привычки. К тому же они многое пережили вместе. Горе и потери сблизило их сильнее, чем счастье и радость.       Но Хандан Султан изменилась и очень сильно. Временами она начинала напоминать ему презираемую им Айнур Султан. Ее внимание становилось навязчивым, слезы все чаще и чаще раздражали… А на фоне Назрин-хатун, которая ураганом ворвалась в его спокойную жизнь, Хандан меркла.       Тем не менее Мехмед пытался быть справедливым к жене. Да, она не смогла поехать на охоту, и он не звал ее к себе в покои, не делил с ней постель, как с женщиной. Ему хватало утех с Назрин, которая была чем-то новеньким и неизведанным. После охоты, перед отъездом сыновей в санджаки Повелитель провел ночь с Халиме Султан, словно желал проститься с ней и сгладить какие-то неровности.       Халиме Султан была развязана, ничего не боялась, наслаждалась близостью и была по-своему дорога Повелителю. Из рассказов слуг падишах знал, что в ту ночь Хандан Султан перевернула в ярости стол, накрытый к ужину. Он должен был навестить ее в тот вечер, но предпочел общество Халиме.       Мехмеда это бы позабавило, его жена умеет злиться, но свидетелями истерики матери стали маленькие шехзаде, что разозлило мужчину. Но он предпочел не разбираться самостоятельно, а наказал султаншу равнодушием, продолжая проводить ночи с Назрин. Но сегодня днем к нему явился Джихангир и сообщил, что Ахмед тоскует по нему и хочет поиграть, но боится попроситься в его общество. Это было похоже на слабого духом Ахмеда.       Войдя в покои Хандан Султан, Повелитель встретил хозяйку опочивальни, которая тут же склонилась в поклоне, сложив руки на уровне живота. Она облачилась в темно-синее щедро расшитое золотом платье с обширной зоной декольте. Корсет приподнимал ее грудь, которая тяжело вздымалась, словно султанша никак не могла оправиться от бега.       Мехмед, подойдя к жене, протянул ей руку, и Хандан с готовностью ее поцеловала и тут же подняла на него робкий взор блестящих серо-голубых глаз. — Мой султан, приветствую вас, — произнесла она и хотела еще что-то сказать, как из детской вышли их сыновья.       Джихангир более бойкий и активный тут же кинулся к отцу и обнял его, Мехмед с улыбкой взъерошил его рыжие волосы, которые так походили на волосы Гюльбахар или Ханзаде. После его внимания удостоился и шехзаде Ахмед, который встал рядом с матерью и взял ее за руку, словно пытался найти в ней опору. — Ахмед, сынок, — позвал султан болезненного шехзаде, который подошел к нему, нехотя отпустив руку матери.       Повелитель поднял его на руки и вгляделся в его бледное лицо, которое больше напоминало лицо смертника, а не ребенка. В который раз за эти годы падишах ощутил укол совести. Видимо, болезни и страдания Ахмеда — это его вина. Аллах послал Ахмеду болезни, желая наказать его. Как иначе объяснить, почему Ахмед страдает чуть ли не всеми известными болезнями, а остальные его дети от Хандан мертвы? Султан вспомнил предпоследнего их ребенка. Выкидыш произошел примерно на пятном месяце, дитя быстро похоронили так, что ни мать, ни отец его не видели. Но слуги шептались, что ребенок был уродлив и вместо ног у него был хвост. Султан Мехмед пришел в ярость и всех сплетников утопили в Босфоре. Он не знал, насколько сплетни правдивы, предпочитал об этом не думать.       Они разместились за накрытым к ужину столом. Мехмед сел на большую подушку, по обе стороны от него сели сыновья, Хандан устроилась напротив господина.       Ужин прошел довольно быстро, после чего Джихангир принес шахматы, желая сыграть с отцом партию другую. Уж кому-кому, а сыну от Гюльбахар Султан Повелитель отказать не мог. — Ты делаешь успехи, мой шехзаде, — промолвил Мехмед сыну, который ответил ему счастливой улыбкой и румянцем на пухлых щеках. Сидящий рядом с Мехмедом Ахмед напрягся и насупился. Султан погладил его по спине, давая понять, что все хорошо, и волноваться и завидовать ни к чему.       Повелителю не очень нравилось, как сыновей воспитывает Хандан Султан. Она, будучи недальновидной и трусливой женщиной, склонной к меланхолии, и детей делала такими. К счастью, Джихангир был полно сил, энергии и проводил много времени с бойкой и активной Ягмур. Ахмед же был изолирован от общества братьев и сестер в виду слабого здоровья. Мать его излишне разбаловала и тряслась над ним, как наседка, что сделало его капризным и слабым нравом. — Наш сын любит эту игру, — улыбнулась Хандан Султан, которая тоже следила за игрой, в которой ничего не смыслила. Она сидела на тахте, держа в руках книгу, которую якобы читала. Но Мехмед знал, что она смотрит на него и следит за его мимикой. Жестами, словами. Прежде такое внимание льстило, теперь — вызывало раздражение. Неужели увлечение Назрин-хатун обесценило его привязанность к Хандан? — Постоянно просит слуг сыграть с ним, даже Ахмеда начал учить. — Лалезар-хатун и Хаджи-ага плохо играют в шахматы, — сказал Джихангир, хмуря брови, что на его детском лице выглядело нелепо. — Неудивительно, они же рабы, — молвил он, и Хандан Султан уронила книгу, глядя на сына с удивлением. — Так Ханзаде сказала, — заметив реакцию матери, оправдываясь, сказал Джихангир. — Ханзаде права, — ответил султан Мехмед.       Рабов, тем более простых слуг, очень редко учили игре в шахматы, считалось, что рабы должны хорошо работать и исполнять волю господ, а не развлекаться. Как правило, у них банально не было свободного времени.       Спустя некоторое время, когда Джихангир проиграл несколько партий отцу, как бы он ему не поддавался, Повелитель велел сыновьями ложиться в постель, хотя мальчики протестовали. Когда Лалезар-хатун увела шехзаде в детскую, они с Хандан Султан остались одни.       Султанша робко приблизилась к мужчине, который вышел на террасу, чтобы подышать свежим вечерним воздухом. Мехмед вгляделся в небосвод, думая, что его сыновья, должно быть, уже добрались или почти добрались до санджаков.       Больше всего он переживал за Ферхата и Махмуда. Первый был слаб нравом, излишне мягок и недальновиден, плохо разбирался в людях и предпочитал вино и развлечения делам санджака. Второй — слишком своенравен и вспыльчив. Он может стать необузданной яростью, что сметет все на своем пути, как неистовое пламя. Но если Халиме Султан все-таким сможет наставить сына на путь истинный, если он сам захочет меняться ради благой цели, то шехазде Махмуд станет тем сыном, которым он будет гордиться и как отец, и как падишах. — Я так тосковала по вам, мой господин, — вырвал Мехмеда из размышлений тихий голос Хандан Султан, полный тоски и грусти. Она приблизилась к нему со спины и положила руку на его плечо, провела ладонью вдоль лопаток. Прежде он не возражал, когда она подкрадывалась сзади, но в этот раз почему-то в душе разгорелось раздражение. — Думала, что мой султан меня забыл… Я столько ночей вас ждала.       Закатив глаза, Мехмед подавил вздох. Была у Хандан отвратительная черта — давить на жалость. Понятно, от кого Ахмед унаследовал эту отвратительную черту. Не желая видеть слезы жены, слушать ее нытье и служить утешителем, тем более что день выдался очень трудным, Мехмед повернулся к Хандан лицом и вгляделся в ее черты. Как и он ожидал, взор ее был печален и затуманен слезами, губы дрожали, плечи поникли. — Я тебя никогда не забуду, моя Хандан, — сдержанно, подавшись жалости, промолвил Повелитель. После этого он чинно поцеловал ее в лоб, который оказался странно горячим. Понимая, что ему неинтересно находиться в обществе жены, султан поддался своему желанию и, пожелав султанше доброй ночи, покинул террасу, а после и опочивальню нелюбимой женщины.       Выйдя в коридор, Мехмед ощутил, как с его плеч спадает невидимый груз. Мужчина двинулся дальше, желая поскорее оказаться в обществе Назрин-хатун. С ней был проще, она понимала его без слов, ничего не просила и всегда оставалась спокойна и весела в его присутствии.       Опочивальня Назрин встретила его тишиной и умиротворением. Тускло горели свечи, убранство не отличалось роскошью, хотя он щедро одаривал фаворитку, но Назрин привыкла к скромности, что Мехмеду тоже было по душе.       Наложницу Мехмед застал сидящей на террасе. В тусклом свете свечей, она восседала на софе и чистила свой меч. Кто бы еще этим занимался в такой обстановке? — Ты удивительно прелестна, моя дикая роза, — сказал Мехмед с усмешкой. Назрин вскинула на него взгляд, хотела уже подняться, но падишах жестом велел ей оставаться на своем месте. Девушка ему улыбнулась, получше перехватив рукоять оружия. — Я не роза, — буркнула фаворитка, насупившись. Она не любила свое имя, которое ассоциировалось у нее с рабством. Султан Мехмед подумывал дать ей новое, чтобы оно стерло прошлое, но пока не выбрал какое. Имя должно быть особенным, тем более Назрин не похожа на других девушек.       Султан Мехмед расположился на диване, наблюдая за тем, как хатун чистит меч. От его взора щеки ее воспламенились, а глаза заблестели, но девушка упрямо делала вид, что общество падишаха ее не смущает. — Как прошел ваш день? — спросила хатун зачем-то. — Плодотворно, — усмехнулся Мехмед. — Я даже никого не казнил.       Ответом ему послужил смешок. — Я так тоскую по брату, — вдруг сказала Назрин-хатун. Мехмед вздохнул. Он определил Хасана-агу на службу в столичный корпус янычар, но доступ в Топкапы ему запрещен. — Ваш дворец, безусловно, прекрасен, но я чувствую здесь себя птицей запертой в клетке.       — Я тоже временами тоскую по своим братьям, особенно по Абдулле, Мустафе и Джихангиру, — зачем-то промолвил султан Мехмед, впервые делясь с кем-то подобными переживаниями. — Но твой брат жив, а гибель моих братьев сделала меня Повелителем половины мира. — Какими они были? — спросила Назрин-хатун, подняв на мужчину заинтересованный взор голубых глаз. — Абдулла бы честным, благородным, щедрым и добрым. Он учил меня терпению, научил играть в шахматы и ювелирному делу. Он стал бы хорошим, добрым султаном, будь судьба к нему благосклоннее. Но чем выше человек душой, тем ужасней его судьба…       Мехмед замолчал, собираясь с мыслями. Он глядел в лицо Назрин-хатун, но видел перед собой совсем иное. Призраки прошлого в этот вечер снова ожили и теперь бродили по коридорам дворца. Убитые шахом Исмаилом отец и братья, маленькие племянники, совсем еще дети, не ведающие, насколько ужасен этот мир, зарезанная Амрийе Султан, которой нанесли больше пяти десятков ударов кинжалом. Даже меч, который вручил он ей в тот страшный вечер, чтобы она смогла себя защитить, даже стража, сопровождавшая в подземелье султаншу, не смогли оттянуть неизбежное. — Абдулла потерял в пожаре жену Элиф, которую любил всем сердцем и боготворил, дочь Зеррин и сына-наследника Касима, потом сам был убит вместе с моим отцом и братьями, — рассказал султан Мехмед.       Он уже не помнил их лиц. Почти двадцать лет прошло. Абдулла, Махмуд, Джихангир, Ибрагим и Мустафа и даже малыш Ферхат… Они стали призраками, далекими и померкшими. Женщин братьев и их детей султан Мехмед и вовсе забыл.        У Элиф Султан волосы вроде бы были русые, а глаза зеленовато-серые, еще запомнился нос с горбинкой, она по происхождению была то ли венецианкой, то ли армянкой. Мужчина уже и не помнил.       Суть в том, что шехзаде Абдулла очень плохо перенес смерть жены и детей. Неизвестно, по кому он горевал больше. В свое время Мехмед его не понимал, считал, что не поставит долг ниже скорби по женщине. Но что в итоге? Мехмед понял брата в полной мере, когда потерял Амрийе. Ненависть, злоба и жажда мести не потушили пламя ярости в его душе. Оно бушевало долгие годы.       Но сейчас что-то изменилось. Он смотрел на Назрин и понимал, что только она имеет значение для него, а не эфемерный призрак из прошлого, призрак покойной жены. К тому же годы стерли из памяти султана некогда любимые черты Амрийе. Остались только светлые волосы да зеленые глаза и ничего больше. Но не знай он Назрин, данное открытие привело бы его в ярость, но сейчас почему-то на душе стало спокойно и тихо. — Я думаю назначить твоего брата стражником на мужской половине дворца. Разумеется, вы сможете с ним видеться, но только в моем присутствии, — сообщил Мехмед, поняв, что они затронули опасную тему. Ни к чему Назрин все это знать. — Благодарю вас, — склонила светловолосую голову Назрин-хатун. — У меня к вам еще одна просьба… — Говори, — велел падишах благосклонно. Назрин редко что-то у него просила, видимо, еще не знала, как ей пользоваться привилегиями. — Я хотела попросить вас отправиться на конную прогулку по лесам столицы, — сказала хатун, облизав губы. — Со мой и с Ягмур Султан. — Это Ягмур тебя попросила? — вопросил падишах. Обычно Ягмур Султан просила о чем-то напрямую, султанша никогда не нуждалась в посредниках. Однако Назрин покачала головой. — Госпожа огорчена отъездом брата и сестры в санджак и тоскует по ним. Ей одиноко, — рассказала фаворитка султану. — Мне жаль ее. — Если так, я подумаю, когда это будет уместно, — приняв к сведению слова рабыни, ответил султан Мехмед. — Пойдем-ка в постель, время позднее… — Как вам угодно, — ответила покорно Назрин-хатун, поднимаясь с софы.

***

      Раздражение заполнило все ее существо, гнев ураганом взметнулся в душе. Альмас Султан свирепо вдохнула и выдохнула, глядя исподлобья на Элдиз-калфу или как-там-ее, прислужницу в гареме Топпкапы. Альмас подкупила евнуха, который обещал вывести ее в город, чтобы она смогла встретиться с Сулейманом под покровом ночи. Она несколько недель его не видела и изнывала от тоски по любимому мужчине. Перед самым отъездом в Топкапы султанше украдкой удалось встретиться с Сулейманом и ощутить на губах вкус его губ. О, как он ее обнимал, так что ноги подкашивались. По приезде в Топкапы султанша долго думала, как ей вырваться на свободу и не нашло ничего лучше, чем подкупить слугу. Вот только евнух оказался предателем, деньги взял, но привел ее прямиком в лапы Элдиз-калфы. — Султаным, могу я поинтересоваться, что вы забыли в городе под покровом ночи? — вопросила высокомерно калфа, облаченная в темно-коричневые одеяния. — Я не намерена отчитываться перед рабыней, — процедила злобно Альмас, думая, что лучшая защита — это нападение. Если кто-то узнает, с кем именно она хотела встретиться — Сулеймана казнят. Ужас разгорелся в душе, но гнев был много сильнее. — Знаете, как все это выглядит, султанша? — спросила Элдиз-калфа, глядя на Альмас непроницаемыми карими глазами. — Словно вы хотите встретиться с врагами, словно вы лазутчица. — Ты в своем уме? — вскинула брови Альмас Султан. — Идемте к вашей матушке, султанша, думаю, она должна знать о вашем стремлении сбежать из дворца во тьму ночи, — проговорила Элдиз-калфа, заставив султаншу побледнеть. Она хотела бы убежать, но лимит глупостей на сегодня Альмас явно исчерпала.       Султанша чувствовала себя скверно, словно она снова ребенок разбивший дорогую вазу, которого ведут к матери для наказания. Альмас малодушно надеялась, что Дениз спит, и калфа не решиться ее будить. А за ночь она что-то придумает… Но удача не сопутствовала ей и в этом.       Покои Дениз-хатун встретили их безупречной чистотой и порядком. Даже стопка книг на столе была идеально ровной. Альмас раздражал подобный порядок, ее сестра Назлы тоже была такой дотошной и вредной. К тому же Назлы была во всем идеальной и правильной, воплощением всего, чем должна была быть османская госпожа, не то что ветреная и импульсивная Альмас.       Увидев вошедших, Дениз-хатун, которую беспокоила бессонница да такая, что не каждое снадобье помогало, поднялась с тахты и отложила вышивку. — В чем дело? — спросила она, с волнением глядя то на притихшую Альмас, то на мрачную Элдиз-калфу. — Султанша пыталась покинуть дворец, — сообщила калфа и Дениз-хатун замерла, окаменела. — В самом деле? — спросила она, и ответом послужил ей кивок. — Моя дочь любит гулять по пристани ночами, ничего не могу с этим поделать. — Полагаю, если бы вы сообщили об этом Повелителю или же Дефне султан, они бы удовлетворили желание госпожи, — сказала с сомнением Элдиз-калфа. — Я не хотела их беспокоить, султан Мехмед, как и его матушка, достопочтенная Валиде Султан, и без того имеют много дел, — промолвила Альмас, поняв, что это шанс выйти сухой из воды. Хотя бы в глазах внимательной калфы.       Дениз-хатун подошла к одной из полок и открыла небольшой сундук, вытащила оттуда увесистый мешочек, очевидно, с золотом. — Благодарю вас за внимательность, полагаю нам нужно будет поговорить с Повелителем, — улыбнулась Дениз-хатун, вручая мешочек в руки калфы, которая замялась, на ее лице отразилась борьба, после чего та все же приняла дар. — С вашего позволения, султанша, — поклонилась калфа и покинула опочивальню. Стоило двери закрыться, как вежливая улыбка сползла с губ Дениз, лицо стало неподвижным, а в глазах вспыхнул гнев. — Почему тебе не живется спокойно? — вопросила сдержанно Дениз, не переходя на крик. Альмас тяжело вздохнула, но взор не отвела. Она не сделала ничего плохого. — Сколько раз повторять, что эта связь опасна для вас обоих, она вас погубит? Неужели ты настолько эгоистична, что желаешь ему смерти? — Я его люблю, я тоскую по нему, — всхлипнула Альмас без надежды на понимание. Дениз всегда твердила о долге, о чести, о благородстве и достоинстве. Но она просто не ведала любви, поэтому цеплялась за подобные глупости. — Что ты знаешь о любви? — в который раз спросила Дениз-хатун, приблизившись к дочери. Она, как и всегда, отдала предпочтение черному платью без излишеств, в то время, как Альмас надела синее платье, подаренное Дильрубой Султан, роскошное и красивое. Ей хотелось, чтобы Сулейман увидел ее такой. — Сегодня она есть, а завтра ее уже нет. — А что знаете о любви вы? — в тон приемной матери вопросила Альмас, осознавая, что никогда не найдет с ней общего языка.       С каждым годом она все больше и больше отдалялась от Дениз, которая никогда ее не понимала. Альмас смеялась и веселилась, но султанши себя так не ведут, Альмас лазила по деревьям, но приличные девочки вышивают. Когда они гуляли по рынку, Альмас с интересом вертела головой и изнывала от любопытства, но султанши должны быть тихими и незаметными, должны прямо сидеть, смотреть в пол, улыбаться, вышивать и молчать. — Моя мать меня бы поняла. Она была готова на все ради любви, даже на убийство шехзаде, — ядовито бросила в лицо мачехи Альмас Султан, вспомнив, что к смерти шехзаде Амира приложила руку Альфия Султан. Лицо Дениз на миг исказила мука, словно напоминание о любимом сыне ранило ее в самое сердце, но она быстро взяла себя в руки, снова показавшись дочери ледяной статуей. — Твоя мать тебя бросила, — сухо заметила Дениз. — А я взяла тебя на воспитание.       Правда колола больно. Альмас не хотела думать, что ее, действительно, бросили, что она никому не нужна, даже родной матери. Султанша пыталась цепляться за иллюзию, что у Альфии Султан не было иного выхода. С двумя детьми выжить труднее, чем с одним. Ей не грозила опасность, в отличии от старшего брата Мурада. — Альфия Султан лучшая мать, чем ты, Дениз-хатун, она спасала сына, — хмыкнула Альмас Султан, специально подчеркнув титулы женщин своего отца. — И бросила тебя, — вновь сказала устало Дениз.       На некоторое время повисла пауза, каждый остался на своем мнении, они были слишком упрямы обе. Дениз не понимала ее. Да кто она такая чтобы ее сулить? Ярость снова начала тлеть в душе султанши. — Ты уже взрослая, Альмас, пора детских игр закончилась. Я говорила с султаном Мехмедом о твоем браке, даже встретилась с твоим будущим супругом, свадьба должна состояться через несколько месяцев, после его возвращения из санджака Алеппо.       Дениз говорила сухо и без эмоций, при этом глядела Альмас в глаза. Султанша дернулась, услышав слова мачехи и поняв их суть. — Нет! — крикнула она, снова чувствуя, как в носу колет от подступающих слез. — Я стану женой только Сулеймана, и ничей больше, — вскрикнула султанша в отчаянье. — Мехмед-ага хороший и достойный человек, он будет тебе хорошим мужем, — молвила тем временем Дениз. — Ты станешь матерью, обретешь покой и счастье, и еще спасибо мне скажешь. — Не бывать этому! — Альмас Султан уже бессильно и беззвучно плакала. Ей казалось, что у нее отняли все. Хотелось, как в детстве закатить безобразную истерику, топать ногами и кричать, но нельзя. Обхватив себя руками, султанша погладила себя по вздрагивающим плечам, глядя слезящимися глазами на мачеху. — Свадьба должна была состояться спустя некоторое время, после того, как Мехмед-ага пробудет на должности санджак-бея и покажет себя. Повелитель не хочет отдавать тебя за абы кого, он желает тебя счастья и благополучия, -увещевала Дениз-хатун, но Альмас в своем горе ее уже не слышала. — Но пока ты не натворила глупостей и не погубила ими и себя, и Сулеймана, никях нужно заключить до отъезда Мехмеда-аги в санджак. Ты отбудешь с ним. — Если вы посмеете что-то сделать, чтобы ускорить свадьбу, я наложу на себя руки, — процедила Альмас Султан злобно. — Вы останетесь совсем одни, зная, что потеряли всю свою семью. И в кошмарах вам будут приходить не только Амир, Орхан и Назлы, но и я.       Дениз-хатун хоть и побледнела, но не показала, что слова султанши причиняют ей боль. Она глядела на нее, как на глупого ребенка. — Ты ничего с собой не сделаешь, Альмас. Я слишком хорошо тебя знаю, я тебя воспитала. Ты боишься боли и любишь жизнь, — снисходительно промолвила Дениз-хатун, и этим еще больше разгневала подопечную. — Это мы еще посмотрим, — процедила Альмас Султан, после чего поспешила прочь из опочивальни мачехи, у которой никогда не находила понимания.