Перекрестки судеб

***

Османская империя. Стамбул. Август 1602 года

      Инас-хатун с воодушевлением восприняла новость об его новом назначении. Она тут же велела немногочисленным слугам собирать все самое необходимое в сундуки, то и дело задавала ему вопросы, и этим вызывала лишь раздражение. Сперва он радовался встрече с женщиной, что стала для него чем-то вроде привычки. Они даже разделили постель, и Дервиш с головой окунулся в водоворот страсти, с упоением лаская тело наложницы. Инас была красива и знала об этом. Дервиш гладил ее длинные черные волосы, заглядывал в серо-голубые глаза, целовал мягкие и податливые губы, ласкал пышную грудь. Но его не покидало чувство, что он снова окружил себя ложью. Инас в порыве страсти сладко шептала его имя, стонала от его сильных толчков, отдавалась ему, как в последний раз. А он, когда семя было излито, упал на смятые простыни и закрыл глаза, чтобы не видеть лица наложницы. Она стала ему привычной и по-своему родной за четыре года их связи. Она родила ему сына, Мурада, который был невероятно похож на него, такой же черноглазый, темноволосый и смуглый. Вот только на душе у Дервиша было тихо, когда он смотрел на эту женщину. Мужчина пытался найти в ней хоть что-то, за что он может ее любить, но все было не так. Инас была недостаточно добра, скромна и нежна. Она не боялась его и смело встречала его взор, в то время, как Хандан Султан напоминала испуганную лань или маленькую мышку, которая шарахалась каждого шороха. Инас была всем тем, чем не была Хандан Султан, слишком высокомерная, язвительная и желчная, она словно воплощала в себе женские пороки. Инас была воплощением мрака, Хандан Султан олицетворяла в глазах Дервиша свет.       Он просто не мог полюбить Инас, и был с ней по привычке. Инас была красива и похожа на его госпожу — этого было достаточно. По крайней мере, пока. Конечно, можно подыскать на рынке рабов кого-то другого, благо за годы службы он скопил достаточно средств, чтобы позволить себе маленький гарем. Но Дервиш большую часть времени проводил в Топкапы, служба его не отпускала. В этот раз повезло, султан Мехмед позволил ему отлучиться и навестить родных. К тому же Инас-хатун при желании могла выпить из него всю кровь и довести его до белого каления, а если наложниц будет две или три? Аллах помилуй.       После близости Дервиш покинул опочивальню наложницы и удалился в свой кабинет. Сев за стол, он первым делом открыл шкатулку, в которой хранился белый шёлковый платок Хандан Султан. Вернувшись из похода, Дервиш положил его туда, где ему самое место. Во время войны он перевязывал этим платком предплечье. Это было своеобразным напоминанием, что он должен выжить и должен вернуться, у него есть ради кого жить. Мужчина провел рукой по платку, сожалея, что все еще не смог увидеть свою госпожу. Падишах в эти дни был занят, за время похода скопилось много дел. Шехзаде Ферхат, как выяснилось, справлялся не со всеми делами во время регентства, чем вызвал недовольство Повелителя.       Хандан Султн не посещала падишаха, он словно о ней позабыл. И Дервиш знал из-за кого. Он видел, как Повелитель смотрел на новую фаворитку, неотесанную и грубоватую Назрин-хатун. Дервиш живо представлял, как огорчилась Хандан Султан, узнав о новом увлечении султана, но он ничем не мог ей помочь, не мог даже утешить ее. Ему даже смотреть на нее нельзя, если кто-то заметит, казнят обоих.       Дервиш, будучи хранителем султанских покоев, неоднократно видел, как реагировала султанша на очередную наложницу, она чаще всего приходила к нему, чтобы узнать о новой фаворитке, кто она, что из себя представляет, красива ли, сколько времени провела с господином. Бывало, султанша приходила вечером к падишаху в надежде остаться на хальвет. Но он принимал рабынь, в таком случае ее встречали или закрытые двери опочивальни, или Повелитель выпроваживал жену прочь. Каждый раз в серо-голубых глазах Хандан Султан стояли слезы, а губы дрожали. Дервишу было физически больно видеть ее в такие минуты, он помнил ее совсем другой, яркой, веселой, солнечной девочкой, но жизнь подле султана Мехмеда, который то приближал ее к себе, то отдалял, выпила из нее все соки.       Дервиш надеялся, что Повелитель насытиться Назрин, и она уйдет во мрак, из которого пришла. Еще он уповал, чтобы его госпожа не натворила глупостей под влиянием ревности. Хандан Султан временами бывала истерична, об этом ему сообщили слуги, который он приставил к госпоже, чтобы держать руку на пульсе и в случае опасности отвести беду.       Девриш должен был отбыть в Алеппо, чтобы занять пост санджак-бея. Он не очень-то хотел покидать Стамбул и Топкапы, но выбора у него не было. Желание господина — закон, сколько бы золота не было у Дервиша, он в первую очередь слуга, и посему должен подчиняться правителю. Дервиш попросил у султана отсрочку в пару недель, чтобы уладить кое-какие дела в столице. Повелитель отреагировал удивительно благосклонно, все же за девятнадцать лет службы Мехмед-ага ни разу его не подвел.       Дервиш боялся, что в его отсутствие султанша натворит глупостей или вызовет гнев падишаха, он старался все предусмотреть и думал, как оградить Хандан Султан от бед. Но на ум ничего не приходило. — Мехмед, может хватит работать, — в кабинет вошла Инас-хатун, как всегда без стука, и это вызвало в Дервише раздражение. Он смирил наложницу немигающим взором темных глаза, вмиг помрачнев. Инас, видимо, успела сходить в хаммам, и теперь стояла, прислонившись плечом к дверному косяку и накручивала на палец прядку темных волос. — Я жду тебя в постели, любовь моя.       Сказав это, девушка удалилась, а Дервиш закатил глаза и спрятал платок в шкатулку. Когда Инас зашла, он успел скрыть его под столом, чтобы любопытная хатун не увидела. Мужчина вернулся в опочивальню наложницы, решив, что он слишком сильно изголодался по женским ласкам. Инас-хатун только этого и ждала. Что-что, а в том, как ублажать мужчину, она знала толк, все же он выкупил ее из борделя. А там научат и не такому.       Накинувшись на наложницу, Дервиш выкинул из головы все тревожные мысли. Хатун отдавалась ему, как в последний раз, она шептала его имя, подавалась ему навстречу, глядела невменяемым взором в его глаза. В какой-то момент ему на глаза опустилась пелена, часть свечей погасла. Девриш глядел на наложницу и видел другого человека, более хрупкого, чистого и невинного.       — Хандан, моя Хандан, — шептал он, осыпая поцелуями шею любовницы, и чувствовал, как блаженство заполняет все его существо.       Утром следующего дня Дервиш завтракал с семьей, если их можно так назвать. Он чувствовал себя удивительно хорошо, даже сын, снова играющий с едой и говорящий с набитым ртом, его не злил. Картину портила недовольная и насупившееся Инас-хатун, которая уныло глядела в свою тарелку, хмурила темные брови и с обидой на него поглядывала.       — У тебя есть что сказать? — спросил Дервиш, которому порядком надоело поведение любовницы. Та вскинула на него обиженный взор светлых глаз, поджала губы, но мотнула головой. Была у Инас одна отвратительная черта, она могла до последнего скрывать недовольство, копить обиду, а потом вдруг срывалась, и срыв этот был подобен извержению вулкана. Наверное, отчасти из-за скверного нрава Девриш к ней стремительно охладевал. Эта глупая женщина думала, что он способен по взгляду угадать ее мысли, узнать желания, и отказывалась понимать, что ее спутник не способен читать мысли. — Не слышу ответа, — процедил мужчина, уперев взор карих глаз на любовницу. Та ответила ему обиженным взглядом. — Видимо, поход прошел весьма удачно, ага, — ядовито произнесла женщина, вскинув острый подбородок. Обида в ее глазах сменилась гневом. Дервиш нахмурился, ничего не понимая. — Не притворяйся, я не так глупа, как тебе хочется. — Ради Аллаха, объясни, о чем ты, — взмолился Дервиш, чувствуя, как его настроение стремительно идет на убыль. — Кто такая Хандан? — спросила Инас-хатун прямо. Мужчина покосился на сидящего рядом с матерью сына, Мурада, который продолжал завтракать, и ссора родителей его будто бы не волновала. Впрочем, они не переходили на повышенные тона, или ребенок привык к их постоянным сколкам. Вопрос Инас застал Дервиша врасплох, неужели он случайно выдал свою тайну? Впрочем, вряд ли Инас знает, что жена султана и есть та самая женщина, кого он представляет на ее месте. — Мне было неприятно, когда ты шептал ее имя ночью. Неужели, ты завел себе еще женщину?       Инас-хатун несло. Она всегда была импульсивна, когда обида застилала ей взор, когда накопившиеся тревоги приводили к взрыву, женщина становилась бесстрашной и смелой. Вот и теперь серо-голубые глаза полыхали яростью униженной женщины, она глядела на него, поджимая губы, и взор ее был до того упрям и свиреп, что становилось смешно. В такие моменты Дервиш в очередной раз убеждался, что Инас совсем не похожа на Хандан Султан. Слишком вспыльчивая, своенравная, язвительная и жестокая. Нет, его султанша совсем-совсем другая. — Даже если и завел, это не твоего ума дело, женщина, — процедил раздраженно Дервиш. — Ха, — вскрикнула Инас и невольно напугала сына, который испуганно на нее уставился. — Я родила тебя ребенка, стала твоей женщиной и подарила тебе семью. — Айла, — крикнул Дервиш-ага, тут же на его зов прибежала служанка. — Уведи Мурада в детскую, — велел он, не сводя взора с любовницы, которая тоже сверлила его взглядом и не думала уступать. Айла увела их сына и закрыла за собой дверь. Дервиш, испытывая раздражение, захотел поставить любовницу на место. — Знай свое место, хатун, ты мне не жена и никогда ею не станешь, — резко заметил он. — Могу вернуть тебя в бордель, если что-то не устраивает. Забыла, откуда я тебя вытащил?       Инас-хатун вздрогнула словно от удара и насупилась. Дервишу на миг показалось, что она заплачет, но нет, хатун только вскинула подбородок еще выше, хотя куда уж там, и улыбнулась язвительной улыбкой. — Чем эта шлюха лучше меня? — спросила она. Ее бледные щеки окрасил румянец, а глаза заблестели, нет, не от слез, а от гнева. — Что она делала в вашей постели, чего не умею я? — Замолчи, женщина! — рявкнул Дервиш-ага, вскочив на ноги. Инас вздрогнула и замерла изваянием, продолжая с вызовом на него глядеть. Она давно не боялась его. Такого обращения в адрес госпожи мужчина выдержать не мог, ему хотелось вытрясти из Инас все дурное, что в ней было, вырвать ее поганый язык. — Кем ты себя возомнила?! — вопросил Дервиш, тяжело дыша. — Ты никто и звать тебя никак. Всего лишь рабыня, которую я выкупил из борделя по доброте душевной. Мне надоели твои выходки, твоя ревность, твой длинный язык. Еще раз посмеешь, что-то подобное сказать мне, я вырву твой язык, отниму сына и выкину на улицу.       Под конец его тирады Инас-хатун все же отвела взгляд и натужно проглотила вставший в горле ком, она быстро и шумно задышала, силясь унять эмоции, Дервиш видел, как в глазах хатун собираются слезы от унижения, но ему не хотелось ее утешать. Почему нужно вечно лезть не в свое дело?       В столовую забежал Мурад, который держал в руках деревянный меч, украшенный резьбой. Он приблизился к Дервишу и протянул ему игрушку. Мужчина принял его и окинул взором, затем нахмурился. Он Мураду его не дарил, неужели Инас купила? — Откуда он у тебя, Мурад? — стараясь предать голосу ласки, спросил Дервиш. — Фидавус падарила, — ответил робко Мурад, глядя на него темно-карими глазами. — Кто-кто? — не понял Дервиш-ага. — Фирдаус, — ответила за сына Инас-хатун, глядя на мужчину со злобной усмешкой на губах. — Мы познакомились на рынке, довольно приятная молодая женщина, крымчанка. — Неужели, ты додумалась пригласить эту хатун в наш дом и показала ей сына? — спросил с раздражением Дервиш. Он ненавидел, когда кто-то хозяйничал в его покоях, не любил гостей в своем доме, всеми силами мечтая сделать дом своей крепостью. — А что такого? — вопросила Инас. — Мы в отличии от тебя не затворники! — Чтобы больше ее в нашем доме не было, Инас, иначе будешь жить на улице, — сказал мужчина, а после решил покинуть особняк, он отдал меч сыну и направился прочь. Отлично провел время, ничего не скажешь. Настроение испортилось окончательно. Во дворец Дервиш явился в прескверном настроении, подготовил документы к грядущему Имперскому Совету, то и дело прокручивая в голове детали минувшей ссоры. Из-за постоянных конфликтов с Инас ему совсем не хотелось возвращаться в этот проклятый дом. Эта женщина умела довести его до белого каления.       Внезапно, находясь в своем кабинете, Дервиш услышал голоса из коридора. Выйдя из кабинета, мужчина замер и тут же склонил голову. Сердце его забилось пуще прежнего, а во рту пересохло. Хандан Султан, видимо, не дождавшись призыва султана Мехмеда, решила прийти самостоятельно и привела детей для прикрытия. Дервиш про себя усмехнулся: все женщины были одинаковы. Инас точно так же, когда искала его общества, прикрывала свои желания сыном, или приписывала ему собственные страхи. — Султанша, — Дервиш поклонился госпоже, облаченной в светло-сиреневое платье, расшитое золотой нитью. Темные, уложенные в прическу волосы султанши венчала изящная диадема с жемчугом. — Шехзаде, — мужчина улыбнулся шехзаде Ахмеду, который крепко держал мать за руку и обратил на хранителя покоев взор серых глаз. Дервиш глядел в невинное личико этого хрупкого и слабого ребенка и испытывал желание защитить его от всего этого безумного мира. За годы службы он по-настоящему к нему привязался и готов был любить его, как своего родного сына. Возможно, даже намного больше — ведь Ахмед сын его любимой женщины. Женщины, которая ему никогда не будет принадлежать. Но вся жизнь Хандан Султан, весь ее смысл, заключен в шехзаде Ахмеде…       Мальчик покосился на мать, словно спрашивая, что ему делать. Ахмед в виду слабого здоровья рос капризным и вместе с этим робким и нерешительным. — Здравствуй, Дервиш, — тихо сказал шехазде Ахмед, когда Хандан Султан кивнула сыну и провела второй рукой по его темно-русым волосам того же оттенка, что и у нее самой. — Мы пришли к отцу, он вчера нас так и не навестил, я расстроился… — с детской непосредственностью и наивностью сообщил мальчик и понуро опустил голову. — Не огорчайся, брат, — подал голос шехзаде Джихангир, который вызывал в Дервише куда меньше теплых чувств, поскольку являлся сыном Гюльбахар Султан и родным братом шехзаде Османа. Все дети султана от Гюльбахар Султан стали любимы падишахом. Их он выделял сильнее прочих, ими он по-настоящему дорожил. — Думаю, отец будет рад нас видеть, и мы поиграем. — Вы ошибаетесь, шехзаде, — снисходительно заметил Дервиш, глядя на рыжеволосого мальчика, который с удивлением на него посмотрел. — Скоро грядет совет, и неизвестно, когда он завершиться. — Не беспокойся, ага, — с интонацией шехзаде Османа мягко возразил шехзаде Джихангир. — Я попрошу отца поужинать с нами вечером. Мне он точно не откажет. Он дорожит мною, — хвастливо заметил мальчишка, заставив шехазде Ахмеда напрячься и сильнее прижаться к матери. Хандан Султан недовольно поджала губы и погладила сына по плечам вновь, словно успокаивала. — Сообщи господину о нашем приходе, — велела султанша, что хранитель покоев тут же выполнил.       Султан Мехмед, облаченный в парадный зеленый кафтан, восседал за столом и разбирал бумаги. Он хмурил темные брови, что с головой выдавало его недовольство. Когда султан Мехмед пребывал в таком расположении духа, на глаза ему лучше не попадаться. Не лучше ли Хандан Султан повременить с визитом? Она вполне могла стать жертвой его гнева, особенно сейчас, когда государь увлечен новой игрушкой.       Но Дервиш оставил свое мнение при себе, надеясь, что дети в случае чего смягчат гнев господина. Да и Хандан Слутан подле Повелителя не первый год, как-то же она продержалась одиннадцать лет. — Что произошло, ага? — резко осведомился султан Мехмед, оторвав взор от писем. В глазах его плескалось негодование. — Хандан Султан пришла вместе с сыновьями, шехзаде соскучились по вам, — сообщил Дервиш-ага, с тревогой заметив, как Повелитель поджал губы и едва заметно закатил глаза. Видимо, понял, что дети всего лишь прикрытие. — Сообщи, что я занят, готовлюсь к совету, к ним я зайду после совета, — велел господин, и Дервиш покинул султанские покои. Хандан Султан подалась вперед, видимо, ожидала положительной реакции падишаха, но Дервиш покачал головой, с тревогой замечая, как лицо госпожи дрогнуло словно от муки. — Повелитель готовиться к совету, государственные дела его не отпускают из плена. Он велел передать, что зайдет к вам после совета, — сообщил хранитель покоев. Хандан Султан подавила вздох и отвела взгляд. Шехзаде же совсем не расстроились, скорее уж наоборот. — Я все поняла, — кивнула султанша и, взяв сыновей за руки, направила прочь.       Во время совета дивана Дервиш ага уже и думать забыл об Инас-хатун, о ее новой знакомой, Фирдаус, о Хандан Султан… Стало понятно негодование султана Мехмеда. Из Амасьи, которой управлял шехзаде Ферхат, пришли тревожные вести. Лала шехзаде, Хаджи-паша, брал взятки и обещал для государственных мужей место в совете провинции. Падишах ненавидел продажных людей даже сильнее, чем предателей. Когда-то давно шах Исмаил нанял наемных солдат, которые ворвались в Топкапы и вырезали его семью. Жизни близких падишаху людей купили за золото, и султан всем сердцем ненавидел тех, кто давал взятки и тех, кто их принимал.       Когда наместник Румелии зачитал доклад султану и свернул пергамент, тишина, повисшая в зале Имперского Совета, стала почти осязаемой. Повелитель, который восседал на троне замер изваянием, словно статуя. Лицо его оставалось бесстрастным, а серые глаза налились холодом и яростью. Дервиш малодушно порадовался, что он всего лишь хранитель покоев, а не визирь совета. Его голову с плеч не снимут. По крайней мере, пока.       На заседании присутствовали три старших сына Повелителя, и только шехзаде Осман знал, как себя вести. Он был спокоен, не показывал волнения или страха, на лице его застыло выражение светской скуки. Шехзаде Ферхат, наместник Амасьи, выглядел жалко. Он побледнел, немного сгорбил плечи, словно пытался стать меньше, чем был. С его-то ростом и телосложением это выглядело смешно. В голубых глазах его застыл испуг, и Ферхат закусил край губы. Шехзаде Махмуд тоже был напряжен, но пытался скрыть волнение. Он стоял, опустив голову, сложив руки на уровне живота, но плчеи и спина его были прямы. Султан Мехмед тем временем обратил взор стальных глаз на сыновей. Окинув их могучим взором, он вопросил: — Какое решение мне следует принять?       Была у господина одна вредная черта — он словно испытывал сыновей, с ставил их в такое положение, из которого не было выхода, говорил загадками, ответ на которые знал лишь он один. И озвученный вопрос тоже был проверкой. Только султан имел право принять решение, и, безусловно, никто не имел права давать ему советы. Повелитель этого не выносил. — Любое ваше решение, мой государь, будет верным, поскольку вы наш Повелитель, — заговорил шехзаде Осман, что неудивительно. Он был старше братьев и хорошо знал нрав отца. — И все-таки, что бы ты сделал на моем месте, Осман? — допытывался падишах. — Я не на вашем месте, Повелитель, — ответил шехзаде Осман. Тут в дело вступил шехзаде Махмуд. Он сделал шаг вперед и вскинул на отца полыхающий взор зеленых глаз. Третий сын султана Мехмеда вызывал у Дервиша беспокойство — он был слишком вспыльчив и своенравен. Люди такого склада, тем более наследники престола, чаше всего шли путем предательства и становились мятежниками. — Позвольте мне высказаться, мой султан? — вопросил для приличия шехзаде Махмуд. Повелитель благосклонно кивнул. — Хаджи-паша совершил преступление, он берет взятки. Кара Ахмед-паша, что был Великим Визирем Империи, тоже совершил подобное преступление. Всем известно, какое решение вынес султан Сулейман… Суров закон, но он закон. За взятничество принято отрубать руки… Но наш предок лишил предателя не рук, а головы, — слова шехзаде Махмуда звучали кровожадно. Визири зароптали, глядя на шехзаде. Осман-паша глядел на сына Халиме Султан с хитрым прищуром, Аяз-паша с напряжением, наместник Румелии тоже наблюдал за наследником, но его лицо осталось непроницаемым. — Предателей и нарушителей порядка нужно карать жестоко и беспощадно, иначе никто не будет соблюдать закон. А там, где не чтут закон и не бояться Аллаха, царит анархия, — в ответ на слова третьего сына произнес султан Мехмед Хан. Шехзаде Махмуд вздернул подбородок, смело встречая взор отца. — Не так ли, Ферхат? — спросил султан, обратив взор на второго сына, который вздрогнул и не смог этого скрыть.       Шехзаде Ферхата называли солнцем империи из-за веселого нрава, говорили, что он способен рассмешить даже падишаха. Дервиш же знал второго сына султана с раннего детства, видел, что шехзаде вырос довольно скрытным человеком. Он улыбался, смеялся и шутил, но складывалось впечатление, что это все маска, попытка спрятать себя настоящего. Но какой шехзаде Ферхат на самом деле? Пустой, слабый и глупый, или наоборот излишне хитрый и осторожный? — Вы правы, мой султан, — ответил шехзаде, склонив голову. — В таком случае, сын мой, я желаю, чтобы ты, вернувшись в Амасью, покарал предателя Хаджи-пашу по всей строгости закона, — велел султан Мехмед твердым и не терпящим возражений тоном. Хотя едва ли нашелся бы человек, способный ему возразить. — Как вам угодно, Повелитель, — вновь склонил голову шехзаде Ферхат. — Осман-паша, зачитай мой фирман, — велел султан Мехмед Хан, обратившись к второму визирю Имперского Совета. Осман-паша получил от слуги золоченный футляр, в который перед началом совета падишах поместил свой указ. Паша сделал шаг вперед, вскрыл футляр и отдал его слуге, который молча вернулся в угол помещения, стараясь казаться незаметным. Он был лишен языка и не умел читать и писать, чтобы уберечь тайны империи. — Мы — султан Мехмед III Хан Хазрет Лери, тень Всевышнего на Земле, защитник государства, владыка трех континентов, повелеваем назначить нашего сына шехзаде Махмуда Хазретлери на должность наместника Коньи…       Дервиш Мехмед-ага замер, слушая фирман султана. Данное решение хоть и было ожидаемым, все же шехзаде Махмуду минуло семнадцать лет этим летом, но султан еще накануне не желал отправлять сына в санджак. Что же изменилось?       «Дефне Султан», — понял Дервиш без труда. Если кто и мог оспорить решение падишаха, и повлиять на его решение, то только Валиде Султан. Только она могла влиять на жестокого и категоричного сына. Одному Всевышнему известно, как она это делала, но, кажется, вся империя об этом знала, раз паши и беи старались получить благосклонность матери Повелителя.       Падишах рано утром, перед советом, навестил мать в ее покоях, видимо тогда она и повлияла на его решение. Или это случилось накануне? Так или иначе, решение было принято. Шехзаде Махмуд с восторгом в зеленых глазах глядел на падишаха и готов был кинуться ему в ноги, чтобы рассыпаться в благодарностях. Аяз-паша выглядел так, словно съел что-то кислое, Осман-паша свернул пергамент и вернул его в футляр. — Я не подведу ваше доверие, мой Повелитель, — твердым и звонким голосом произнес шехзаде Махмуд, склонив голову. — Уповаю на это, — ответил султан Мехмед III.       После окончания совета дивана паши и беи покинули зал. Султан ненадолго остался с сыновьями один на один, если не считать самого Дервиша. Но за годы службы хранитель покоев сделался тенью государя, что его никто и не замечал, что было весьма удобно. В тени самого сильного человека подлунного мира все было, как на ладони. Султан Мехмед поднялся с дивана и приблизился к своим сыновьям, которые вновь ему поклонились. Шехзаде Осман, как и всегда, отдал предпочтение белому кафтану и белой чалме. Дервиша смешила любовь наследника к цвету праведника, Осман словно специально подчеркивал свою невинность, честь и благородство. Но был ли он таким на самом деле? Дервиш видел в наместнике Манисы сильную личность, осторожную, хитрую, умную, которая не идет напролом к поставленной цели, к трону, а скорее огибает, обходит препятствия. Осман знал свое место, понимал, что должен говорить, что нет и благодаря собственному уму, как и уму старшей сестры и ее мужа, Касима-паши, который тоже присутствовал на Совете, стал известен всей империи. Шехзаде Ферхат был облачен в синие одежды под цвет своих глаз, он был бледен и взволнован, словно чего-то боялся. Шехзаде Махмуду удивительно не шел кафтан из коричневого шелка, от него его и без того смуглая кожа отдавала в нездоровый зеленовато-желтый. — Я высоко ценю ваше доверие, отец, — произнес шехзаде Махмуд негромко, заглядывая в глаза родителя, как покорный пес, что было на него очень не похоже. — Я сделаю все, чтобы оправдать ваши ожидания. — Сделай так, чтобы я не разочаровался в принятом решении, Махмуд. Обуздай свой нрав, иначе станет поздно, — немного резко промолвил султан Мехмед. Затем он перевел взор на шехзаде Османа, который спокойно выдержал взгляд отца. В который раз Дервиш заметил, как взор падишаха потеплел. И почему он так дорожит детьми от Гюльбахар Султан? Неужели Повелитель все же любил эту женщину? Как иначе объяснить его привязанность к Ханзаде Султан, к Осману и Джихангиру? — Осман, ты составишь нам компанию на охоте или отправишься в санджак? — спросил Повелитель у старшего сына. — Вероятно, я отправлю жен и детей в Манису, а сам проведу с вами время на охоте, и отбуду в Манису сразу из охотничьего поместья в Эдирне, — сообщил шехзаде Осман, глядя в глаза родителя.       Дервиш не видел лица шехзаде Ферхата, но заметил, как он провел рукой по лицу. Волнуется? Но от чего? От слов отца? — Разумное решение, — покивал своим мыслям султан Мехмед. — Ферхат, мы давно не проводили с тобой время вместе. Я хотел бы с тобой поговорить. — Как вам угодно, Повелитель, — ответил второй сын султана. Повелитель покинул зал совета, и шехзаде Ферхат последовал за ним при этом, когда он проходил мимо шехзаде Османа, тот похлопал его по плечу, а сын Мехрибан Султан окинул его враждебным взором. Или Дервишу показалось?       Когда султан и его второй сын покинули зал совета, Дервиш вышел за ними. Осман и Махмуд шли следом. Хранитель покоев хотел удалиться в кабинет, но он зашел за угол и замер. Любопытство пересилило. О чем будут говорить сыновья падишаха, оставшись один на один? — Поздравляю с назначением, брат, — заговорил шехзаде Осман после паузы. — Инашалла, ты стравишься со всеми трудностями. — Ты можешь мне что-то посоветовать? — спросил шехзаде Махмуд. — Да, — ответил Осман. — Запасайся терпением, будет очень много разным бумажек, писем, донесений и жалоб. Я временами боюсь утонуть в них, — шехзаде испустил сдавленный смешок, но продолжил более серьезным тоном. — Никогда не откладывай на завтра то, что можешь сделать сегодня. И пиши отцу обо всем, что происходит, перед каждым важным решением спрашивай его мнение и его позволение… — Такими темпами проблемы будут решаться очень долго. Гонцы не будут успевать бегать между столицей и Коньей. — Если не успеют гонцы, успеют палачи… Те самые, что в свободное время в саду выращивают для наших женщин цветы, — мрачно заключил шехзаде Осман. А он не так глуп и наивен, и не так благороден. — Неужели ты думаешь, что наш отец способен отнять жизнь у своего ребенка? — спросил шехзаде Махмуд с неверием. — Он в первую очередь наш султан и наш повелитель, если он увидит в нас угрозу своему государству, защитником и правителем которого является уже девятнадцать лет, он в миг уничтожит угрозу. И в этом я с ним солидарен. — Значит ли это, что ты можешь погубить нас, своих братьев, заняв трон после отца? — спросил вспыльчиво Махмуд. — Махмуд, — устало начал говорить шехзаде Осман. — Если волей Всевышнего я унаследую царство, то я сделаю все, чтобы спасти ваши жизни. Я никогда не трону ни в чем ни повинных братьев и племянников… Я клянусь.       Видимо, слова наследника престола успокоили шехзаде Махмуда, а Дервиш про себя усмехнулся. Ключевые слова в речи шехзаде Османа «ни в чем не повинных». Стоит ему заподозрить бунт, как шехзаде Осман воспользуется законом Фатиха. Впрочем, он будет руководствоваться благими намерениями. — Я хотел у тебя кое-что попросить, — очевидно шехзаде Махмуд от радости назначения в санджак быстро выкинул слова старшего брата из головы, раз перешел к другой теме для беседы. — Я внимательно слушаю. — В твоем гареме есть девушка, Махпейкер, я хотел бы, чтобы она стала моей фавориткой, — сказал шехзаде Махмуд прямо. — Неужели, она так тебе понравилась? А как же сердце Дидар-хатун? — поинтересовался шехзаде Осман с весельем в голосе. — Да, я был очарован ее красотой, что пожелал сорвать этот цветок, не отдавать же ее тебе… Или чары Сафиназ-хатун ослабли? — Чары Сафиназ не ослабнут никогда, — слишком высокопарно сказал шехзаде Осман. — Будет по твоему. Готовься к встрече с гурией.

***

      Щеки полыхали, сердце, как безумное колотилось в груди, ноги дрожали. Назрин чувствовала, как руки падишаха исследуют ее обнаженное тело, гладят груди, чуть сжимая набухшие от возбуждения соски. И хотя она уже почти два месяца была в статусе фаворитки, разделила множество страстных ночей с Повелителем, избавиться от смущения так и не смогла. Поэтому, когда рука мужчины скользнула ниже, ладонь прошлась по ее впалому животу вниз, она напряглась и скрестила ноги. Девушка отпрянула от султана, все еще не в силах привыкнуть к подобным ласкам со стороны постороннего человека. И, хотя она много ночей провела в объятьях господина и успела по-своему к нему привязаться, полностью довериться избавиться от смущения так и не получилось. Все же одно дело ласкать себя самой в уединении хамама в желании расслабиться, другое сгорать в пламени ласк самого лучшего из мужчин.       Назрин вздрогнула и отпрянула от султана, тяжело дыша. Повелителя не скрывал полумрак походного шатра. Он, видя ее смущение, затушил светильники перед хальветом, давая ей возможность привыкнуть к нему и его близости. Султан поступал так с самой первой ночи, когда она, дрожащая и напуганная, явилась к нему, облаченная в лучшее платье, что нашлось во дворце. — Что такое? — спросил падишах хриплым от возбуждения голосом, он, наверное, всматривался в ее лицо, желая считать ее чувства. Но темнота скрывала пунцовую от смущения и стыда Назрин. — Я просто еще не привыкла, — ответила девушка заплетающимся языком. Чувство стыдливости накрыло ее с головой. — Все привыкают, и ты привыкнешь, — ответил Повелитель, после чего снова притянул ее к себе и вовлек в поцелуй. Назрин сидела на ложе, Повелитель расположился рядом с ней. Рукой султан раздвинул сдвинутые колени девушки, после чего провел пальцами по промежности, Назрин шумно вдохнула воздух и задрожала, когда ощутила массирующие, аккуратные движения. Стон сорвался с ее губ, она прижалась к падишаху, блаженно закатывая глаза. Хотелось, чтобы этот миг никогда не заканчивался. Девушка вцепилась в ткань пижамы мужчины, прижалась к нему и откинула назад голову, когда султан Мехмед прекратил ее целовать. Он одной рукой придерживал ее за плечи, чтобы она не рухнула на подушки, а второй ласкал ее.       Назрин уже не сдерживала стоны, хотя сперва пыталась вести себя тихо. Все же они держали путь в столицу, жили в лагере, хоть и в отдельном шатре. Наверняка стражники, охраняющие султана Мехмеда, слышат ее. От этого становилось неловко и стыдно.       Через некоторое время, когда Повелитель овладел ею, срывая с ее губ сладостные стоны, и излил семя в нее, они оба лежали на смятых простынях. Назрин прижималась к султану Мехмеду, слушала стук его сердца, а он перебирал ее волосы, глядя задумчиво на свод шатра. — Вот бы так было всегда, — произнесла негромко девушка, сама не зная зачем. Она не хотела признаваться, что увлеклась падишахом. Если поначалу его привлекала его сила и аура власти и могущества, то теперь она по-настоящему привязалась к нему. Хотелось почаще быть с ним рядом, слушать его рассказы о походах, об охоте и о других вещах.       Повелитель имел блестящее образование, что неудивительно, он знал множество историй и, что особенно привлекательно, умел их рассказывать. Иногда, ночами, когда его не брал сон, государь часто страдал бессонницей, он баловал фаворитку историями. Назрин слушала его с восхищением, заглядывала в его серые глаза, ласкалась к нему. В такие моменты она явно понимала, кем является. Глупой, неотесанной дикаркой, которая с трудом овладела языком, не умела ни читать, ни писать и не имела никаких талантов, кроме воинского мастерства. Да и последним она овладела из желания защитить себя, а не из любви к искусству. — Говорят, Топкапы состоит из золота и украшен изумрудами, сапфирами, рубинами и бриллиантами, — когда султан проигнорировал первое ее изречение, заговорила Назрин, силясь увлечь его беседами, хотя с каждым днем она все больше и больше понимала свою никчемность на его фоне. — Кто так говорит? — спросил Повелитель. — Народ, — ответила Назрин. — А еще в Топкапы находятся врата в рай, которые охраняют райские птицы. — Не думал, что вход в мою опочивальню так называют, — усмехнулся мужчина. — Касательно райских птичек — это вряд ли, скорее уж три сотни гарпий. — У вас столько наложниц? — спросила зачем-то Назрин. Она эгоистично не хотела, чтобы поход заканчивался — это сулило бы возвращение султана в столицу, где его ожидали жены, дети и гарем, в котором чахли в ожидании его внимании сотни прекрасных девушек. Пока они вдали от столицы, внимание султана Мехмеда принадлежит одной ей. А какая женщина не мечтает быть единственной? — Чуть больше. Триста двадцать одна, если быть точным, — ответил султан Мехмед небрежно.       Назрин напряглась, страшась грядущего. Что если в Топкапы он позабудет о ней? Рузиля-хатун, мать ее прежней госпожи, пришла в ярость узнав, что Назрин попала на ложе падишаха. На утро после первого хальвета девушку ждала очень неприятная беседа. Ей велели прийти в опочивальню Рузили-хатун, что она и сделала, питая уважение к своим хозяевам.       Рузиля, однако, находилась в скверном настроении. Она и раньше редко бывала в добром расположении духа, являлась женщиной мрачной и ворчливой, которая заедала тоску и печаль сладостями. Теперь в ее светло-карих глазах царствовала такая ненависть, что Назрин сделалось не по себе. — Не думала, что у господина такой ужасный вкус, — едко заметила Рузиля-хатун, глядя на нее с недобрым прищуром. Назрин вскинула голову, удивленно глядя на женщину. Раньше ее не очень-то волновала внешность, она, помня об участи красавицы-сестры, делала все, чтобы быть максимально непривлекательной для мужчин. Впрочем, ей даже стараться не нужно было. Если покойная Анаит воплощала в себе все прекрасное, что было в этом мире, то Назрин была ее жалкой копией, тенью. В детстве это ее задевало, когда люди пророчили Анаит великолепное будущее, а о ней даже не вспоминали. Но потом случилось рабство. И Анаит погибла из-за своей красоты. Назрин же чудом спаслась.       Но прошлое осталось в прошлом, когда она ощутила ласки султана Мехмеда, мужчины, который вопреки здравому смыслу и страху заинтересовал ее. — Не обольщайся, девочка, твое счастье временно, — говорила тем временем Рузиля-хатун. — Пока длиться поход, султану нужен кто-то, чтобы расслабиться после долгого и тяжелого дня, стоит ему вернуться в столицу, как он о тебе забудет. У него столько наложниц, что тебе среди них не найти места. Уж слишком ты невзрачная и необразованная.       Назрин подавлено молчала, глядя в глаза хозяйки, восседающей на тахте с царственным видом, впрочем, из-за темных одежды она больше напоминала мешок картошки. И эта женщина рассуждает о чей-то красоте? Когда-то давно, быть может, Рузиля была красива. Но те времена давно прошли. — Тем более всей империи известно имя любимицы падишаха. Ее имя — Хандан Султан.       В тот день Назрин покинула Рузилю-хатун, но ее слова не затронули девушку. Она по-прежнему находилась при Нуртен Султан и ее сыновьях, упражнялась с братом в саду. Хасан, что удивительно, не лез с расспросами, а смотрел пристальным цепким взором и молчал. Вечером султан снова пожелал ее видеть.       Смысл слов Рузили-хатун дошел до Назрин гораздо позже, когда в ее сердце начало прорастать опасное чувство влюбленности. — Не беспокойся, Назрин, таких, как ты у меня нет, — усмехнулся султан Мехмед, видимо, почувствовав ее поникшее настроение. Он провел по обнаженной спине фаворитки и та посильнее к нему прижалась, желая, чтобы эта ночь никогда не заканчивалась, поскольку впереди ее ждала неизвестность.       Назрин-хатун отложила вышивку, когда нитка в запуталась. Она никогда не умела сносно шить, а в гареме, тем более у фаворитки султана, дел мало. Девушка тяжело вздохнула, видя запутанную нить и встала с тахты, вновь прошлась по отдельным покоям, которые были выделены ей по приказу султана Мехмеда. Они были слишком большими для одного человека, и Назрин было в них одиноко. Даже ее служанка Айше не могла скрасить ее одиночество, тем более, что Назрин не тот человек, который станет доверять первой встречной.       Она не видела султана с того самого момента, как их пути разошлись под сводами Топкапы. Султан Мехмед удалился приветствовать членов своей семьи, а Назрин увела седовласая и мрачная Нефизе-хатун, которая глядела так, словно прикидывала, каким именно образом ее умертвить, задушить или толкнуть на лестнице. Новые покои, как и сундук с тканями, пришлись девушке по вкусу. Она выбрала голубой шелк и хотела, чтобы для нее сшили платье. Ей нужно в чем-то посещать покои султана. Кончено, она надеялась, что повелитель будет ее навещать, и они будут вместе, но реальность была иной. С привкусом печали.       Праздник в гареме Назрин не понравился, на нее смотрели с неприязнью, как на что-то экзотическое. Больше всего поразило количество жен у султана и число его фавориток. Да почти все комнаты на этаже фавориток заполнены прелестницами! Такого Назрин не ожидала и начинала понимать, что султан любит красивых наложниц. — Назрин, в гареме трапеза, давайте спустимся, пообедаем все вместе, будет весело, — в покои вошла Айше-хатун, которая теперь прислуживала фаворитке султана. — Пойдем, — сдалась Назрин, понимая, что ей скучно одной в покоях, и нужно узнать, что к чему.       Они вместе вошли в ташлык. Тут же все взоры обратились к Назрин-хатун, которая инстинктивно расправила плечи, выпрямила спину и вздернула подбородок. Она не боится их. Почему-то ей казалось, что если она покажет слабость, ее тут же затопчут или же загрызут. — Здравствуй, меня зовут Зухра, — произнесла черноволосая и черноглазая девушка с бледной кожей без единого изъяна. Она приблизилась к ней бесстрашно и одарила ее теплой и даже нежной улыбкой. — Меня — Назрин, — представилась наложница, понимая, что ее имя. Должно быть, известно обитателям гарема. Все же сам султан привез ее из военного похода да еще и поселил в отдельных покоях.       Зухра-хатун тут же взяла Назрин под руку, словно они были подругами и увлекла ее к тахте, расположенной вдоль стены. Назрин хотела бы отнять руку, но решила пока повременить с этим. Ей нужно приспособиться, найти союзников и по возможности друзей. Зухра, судя по поведению, давно в гареме и знает здешние порядки.       Девушки разместились за низкими столиками. Назрин оглядела подносы с пищей и пока еще пустые тарелки и поджала губы. Тарелки были малы, а блюда не отличались изобилием. Говорили, наложниц кормили целых семь раз, но, видимо, порции были малы… Не то, чтобы Назрин привыкла к изобилию, все же она долгое время служила господам… Но, став фавориткой султана, она часто ужинала вместе с ним, пробовала самые лучшие блюда. Повелитель больше всего любил мясо, что неудивительно. Назрин тоже прониклась любовью к нему.       Трапеза проходила в молчании. Суп показался наложнице безвкусным, даже сладкие лепешки не скрасили прием пищи. -Ты давно стала фавориткой? — спросила Зухра-хатун, которая села рядом с Назрин. Она глядела с интересом в темных глазах, и Назрин заметила, что наложницы, хотя и делают вид, что заняты трапезой, начали прислушиваться к тому, что она скажет. — Два месяца, — промолвила девушка, попытавшись улыбнуться. — Господин тебя часто зовет? — вдруг спросила еще одна девушка, облаченная в более изысканный наряд, чем остальные хатун. Рабыни носили светлые закрытые платья, по верх которых были надеты синие кафтаны из плотной ткани и пояса. Но некоторые позволили себе более яркие облачения из синего, зеленого, красного, розового шелка. Большинство рабынь имело скромные прически: заплетенные косы, аккуратные пучки, но у тех, кто мог позволить себе яркие наряды из добротных тканей волосы были уложены в изысканные причёски, их головы венчали диадемы.       Не трудно догадаться, почему у обитателей гарема столь разный внешний вид, наряды и украшения. Одни были просто рабынями, другие — фаворитками султана Мехмеда, или его сыновей. Почему-то их было слишком много.       Назрин взглянула на девушку, что задала столь бестактный вопрос, и краска тронула ее впалые щеки. Она вспомнила все то, что с ней делал Повелитель во мраке опочивальни… Девушка нашла в себе силы кивнуть. — Интересно, почему ты все еще не беременна? — вдруг резко осведомилась одна из девушек, что была облачена в зеленое платье, ее русые волосы были завиты и уложены на одно плечо. Она была довольно красива, но все портил заносчивый взор. — Всему свое время, — ответила Назрин-хатун. — Да, или у кого-то те же проблемы, что и у Хандан Султан… — едко заметила еще одна фаворитка султана. Да сколько же их? — Не слушай ее, — тихо шепнула Зухра-хатун. — Лейла злиться, что не смогла очаровать господина, вот и плюется ядом и шипит, как кобра. Она и до Долунай приставала, а после того, как та понесла от государя, от нее никакого покоя нет. — Долунай? — спросила Назрин, которая еще плохо знала жен султана Мехмеда. Их было слишком много. — Да, она была на празднике, сидела за одним столом с членами семьи Повелителя. Везет ей, счастливая… — с завистью вздохнула Зухра, но голос ее не был пропитан ядом, скорее уж горечью сожаления. — А какие проблемы у Хандан Султан? — спросила Назрин, вспомнив о сестре Рузили-хатун. Она вроде бы любимица господина. — Ее чрево слабо, она не способна дать жизнь ребенку, ее единственный сын болен и слаб, — как ни в чем не бывало ответила Лейла-хатун, в очередной раз встряв в чужую беседу. Назрин не очень-то любила людей подобного склада, и будь она в других условиях, осадила бы выскочку. Но в гареме, в этом логове змей и скорпионов, нужно быть очень осторожной… Хасан предупреждал ее, чтобы она была максимально осторожна и до поры до времени притворялась невинной овечкой. — Не понимаю, почему господин ее до сих пор не выслал в Старый Дворец, по традициям наложницу, что потеряла дитя Повелителя, отдаляют от султанских покоев и высылают, — продолжила злопыхать Лейла. В ней ясно говорила ревность и зависть. — Вероятно, господин любит Хандан Султан, — сказала Зухра-хатун, поправив свои темные волосы. Назрин в который раз с завистью подумала, что ее новая знакомая очень красива, как и большинство рабынь в гареме. — Любовь господина ничего не стоит, сегодня любит, а завтра уже нет, — пожала плечами Лейла-хатун. — Сколько у него было женщин? Но никто так и не смог завладеть его каменным сердцем. Султан Мехмед не способен любить… Я помню, какой он был со мной…       Последнюю фразу фаворитка произнесла очень-очень тихо, но Назрин ее услышала. Видимо то, что Лейла не смогла увлечь господина больно ее ранило. О том, как именно хатун ублажала султана Назрин предпочитала не думать. Но перед внутренним взором по мимо воли вспылили воспоминания о ласках падишаха, о сильных руках, что ласкали ее, о слабой боли во время соития, о поцелуях… — Я вижу, вам нечем заняться, — девушки были так увлечены сплетнями, что не заметили, как в ташлык вошла Дильруба Султан в сопровождении верных служанок.       Наложницы тут же переменились в лицах и вскочили на ноги, чтобы как подобает встретить знатную госпожу. Назрин, как и все, склонилась в поклоне, но из любопытства продолжила наблюдать за султаншей, которая неспешно приблизилась к рабыням, морща аккуратный носик, словно от брезгливости. В серых глазах ее царило презрение.       Дильруба Султан отличалась от других женщин Топкапы, хотя бы по тому, что была дочерью падишаха. Одежды ее отличались роскошью, это Назрин подметила еще на празднике. Вот и в этот день султанша отдала предпочтение платью из фиолетового шелка, щедро расшитому золотом и драгоценными камнями. А ее русых волосах, того же оттенка, что и у отца-султана, сияла высокая корона с переливающимися бриллиантами. Дильруба Султан была одета под стать своему статусу. Она была похожа внешне на отца-султана даже больше шехзаде Османа, на взгляд Назрин. Но если на мужском лице султана и его старшего сына высокий лоб, скулы, форма губ и холодные серые глаза смотрелись привлекательно и добавляли некого очарования, то на еще детском и женском лице Дильрубы Султан они сочетались как-то необычно, несуразно. В чертах госпожи было слишком много холода. Но Назрин ни с кем не делилась мнением на этот счет. К тому же она сама далека от стандартов красоты. — Как твое имя, хатун? — спросила тем временем султанша у притихшей Лейлы-хатун. Та втянула голову в плечи и сжалась, не смея поднять глаз на дочь падишаха. — Отвечай, когда я спрашиваю, — резко и с нажимом изрекла Дильруба Султан, в серых глазах ее мелькнула злоба. — Л-лейла, — заикаясь, выдавила наложница. — Элдиз-калфа, — позвала Дильруба Султан одну из служащих гарема, что прибежала, узнав о том, что султанша в гареме, и теперь замерла изваянием у стены, не зная, что ей делать. — Да, султаным, — приблизившись к Дильрубе Султан, Элдиз-калфа склонила черноволосую голову. — Вырвите этой нахалке язык и киньте в темницу, — велела Дильруба Султан будничным тоном. Лейла-хатун вздрогнула и тут же кинулась в ноги султанши династии, схватилась за подол ее платья. — Убери свои грязные руки от моего наряда, хатун, — процедила Дильруба с гневом в голосе. Лейла тем временем начала плакать, страшась наказания за свой длинный язык. Назрин же наблюдала за всем с ужасом. Неужели слова имеют такие последствия? Какая-то ее часть хотела бы вступиться за глупую хатун, но другая страшилась последствий. Вдруг султанша и ее накажет? Вырвет и ей язык? Да, падишах возможно разозлиться на дочь, но вряд ли он успеет чем-то помочь Назрин. Роковой приказ уже исполнят. В душе у наложницы сражалось доброе сердце и страх за себя, но второе в конечном итоге победило. — Что за шум? — раздался мелодичный голос и в ташлык вошла вторая дочь султана Мехмеда, Асхан Султан, облаченная в нежно-персиковое платье, которое делало ее похожей на ангела. Светлые волосы госпожи были завиты и ниспадали до самой талии. Асхан Султан нахмурила тонкие светлые брови, окинув взором присутствующих, она остановила серый взгляд на сестре и поджала губы. — В чем дело, Дильруба? — Хатун посмела оскорблять нашего отца, — промолвила дочь Халиме Султан со злобой в голосе. — Я велела вырвать ей язык и кинуть в темницу. Ночь с крысами научит ее уважению. — Я … нет, — запинаясь, выдавила Лейла-хатун, обратив заплаканный взор на Асхан Султан, которая тяжело вздохнула. — Не слишком ли жестокое наказание за слова? — спросила с сомнением Асхан Султан. — Сегодня слова, а завтра действия, — промолвила Дильруба уверенно. Она говорила фразами и интонациями Повелителя. И если для мужчины подобные слова были оправданы, то из уст хрупкой и юной девушки звучали дика и как-то неправильно. — На первый раз можно и простить, Дильруба, — возразила Асхан Султан, покачав светловолосой головой. — Хатун можно лишить ужина и отправить в темницу, темнота и холод кого угодно научат уважению. Я поговорю с Валиде Султан, чтобы после наказания хатун выслали в Старый Дворец, — увещевала белокурая султанша. Назрин замерла, думая уступит ли старшей сестре Дильруба. — Смотрю на тебя, Асхан, и думаю: в кого же ты такая добрая уродилась? — с кривой усмешкой на губах спросила дочь Халиме Султан. Асхан Султан смирила ее снисходительным взором — так обычно смотрят на маленьких детей. — Мы сами выбираем, какими нам быть и какими путями идти. Я выбираю путь милосердия, — ответила белокурая султанша. — Как бы этот путь не привел тебя к пропасти, сестра, — хмыкнула Дильруба Султан. — Ибрагим прислал записку мне. Говорит, что брата Махмуда отец назначил в санджак, — очевидно, поняв, что Дильруба Султан не уступит, сообщила Асхан Султан. Ее уловка сработала: Дильруба воодушевилась новостью и, очевидно, решила сама сообщить обо всем матери. — В таком случае хатун повезло. Элдиз, киньте ее в темницу, — велела дочь Халиме Султан и удалилась прочь. Стоило ей покинуть ташлык, как все вздохнули с облегчением.       Назрин глядела ей в след, чувствуя, как обстановка становиться более благоприятной. Лейла-хатун, которую взяли под руки два евнуха, начала благодарить Асхан Султан, но та лишь махнула рукой, давая понять, что не желает ее слушать. Милосердная султанша окинула рабынь твердым взором серых глаз и произнесла: — Следите за своими словами, даже у стен есть уши, и вы не знаете, какую именно часть разговора они услышат, — после этого Асхан Султан, продолжила свой путь, погладив уже заметный живот, скрытый тканью платья. — Да сохранит Всевышний госпожу и ее близких, — промолвила Зухра-хатун. — Аминь, — вторил ей ряд голосов.

***

— Какая ты красивая, — с восторгом в карих глазах произнесла Джелайн-хатун, с которой Махпейкер-хатун сдружилась за несколько недель. Джалайн, как и сама Махпейкер, была гречанкой. — Но почему ты так печальна? — спросила девушка, приблизившись к облаченной в белое платье наложнице, которую этим вечером готовили к встрече с шехзаде.       Махпейкер-хатун немигающим взором серых глаз взглянула на свое отражение в зеркале и поджала губы, пряча слезы. Она так давно не плакала. Слезы — признак слабости, а в гареме слабые не выживали. Махпейкер желала жить, и не просто жить, а лучше всех. Но судьба в очередной раз дала ей по носу.       Девушка всеми силами стремилась попасть в покои к шехзаде Осману. А что ей оставалось делать? Ее похитили, когда ей было десять лет. Отца и всех сопровождающих убили у нее на глазах, ее разлучили с маленькой сестренкой. Махпейкер, в прошлом Анастасия, не знала жива ли ее зайка, как называла Диану. Анастасия несколько раз пыталась сбежать, но ее каждый раз ловили и наказывали. На невольничьем рынке ее купил евнух, служащий в Старом Дворце. Там-то она и познала всю полноту своего нового положения. Спасения не будет, сбежать не выйдет — это первое что она уяснила. Второй урок, полученный в стенах дворца плача — спасай себя сам. Рабыням, большинство из которых попадало в плен в малолетнем возрасте, внушали, что они никто, пустое место, рабы, которые служат господам. Те, кто этого не понимал, били и наказывали, лишали еды. Махпейкер провела пару ночей в темнице, после того, как в очередной раз попыталась сбежать. Она была ребенком, у которого жестоко отняли все: свободу, детство, семью. Перед глазами то и дело всплывали моменты, когда пират пронзил мечом тело ее отца, как кровь стекала по острому подбородку ее папеньки… Каждый раз Настя просыпалась с криком, а когда засыпала, крысы начинали кусать ее за голые пятки. Тогда-то она решила бороться за свое будущее. Взяла железную тарелку и начала лупить ею крыс. К вечеру следующего дня в темницу спустился главный евнух. Он увидев горку крысиных тушек в углу камеры и озлобленную девчонку, Настю, что сидела у стены и глядела на него исподлобья сквозь спутанную челку, усмехнулся.       «У тебя, я вижу, смелый нрав. Прилежно учись, будь покорна, и кто знает, быть может ты окажешься на вершине мира», — сказал он тогда.       Слова пожилого слуги запали в душу Анастасии. Она начала учиться, на уроках истории, узнала много нового и с годами, по мере взросления, поняла, что будет бороться за место под солнцем. Любой ценой. Попав в Топкапы в числе лучших из лучших невольниц, которые были отобраны по приказу Валиде Султан, Махпейкер, как ее назвали с принятием мусульманства, знала, что ее цель — шехзаде Осман. Зачем ей кто-то другой, если велика вероятность остаться вдовой да еще и своих сыновей потерять? Зачем давать жизнь смертникам?       Махпейкер желала пойти по пути наименьшего сопротивления. Позиции шехзаде Османа самые сильные, у него всего один сын, значит, нужные еще шехзаде… Махпейкер несколько раз попыталась попасть к наследному шехзаде на хвальвет, но тот остался равнодушен к ее красоте. Но хатун не привыкла сдаваться. Сама судьба, как она думала, улыбнулась ей: Сафиназ-хатун, любимица шехзаде Османа, потеряла дитя, и Ханзаде Султан решила отобрать для брата лучших из лучших, самых умных, красивых и, что самое важное, плодовитых. Махпейкер ради поставленной цели даже наврала султанше, сказала, что матушка дала жизнь множеству детей, большинство из которых мальчики. Ханзаде Султан осталась довольна, а Махпейкер уповала, что султанша поверит ей на слово. Матушка ее родила только двоих детей отцу, двоих девочек.       Махпейкер в числе еще семи наложниц отобрали в гарем шехзаде Османа, осталось дождаться только окончания похода. И все полетело в пропасть!       Сегодня, незадолго до ужина, к Махпейкер, которая только-только вернулась с урока танцев, подошел главный евнух, Юсуф-ага. Он сообщил, что ее ожидает шехзаде Осман. Сердце девушки пропустило удар, а после застучало так быстро, что она даже испугалась. Неужели он ее заметил? Неужели, зовет на хальвет? Но какая-то ее часть, более рациональная и взрослая, шептала, что не может быть все настолько просто. Девушка спросила следует ли ей привести себя в порядок, на что евнух лишь покачал головой и сказал, что шехзаде торопиться.       Они прошли по золотому пути в покои шехзаде Османа. Махпейкер судорожно поправляла волосы и простое белое платье и синий кафтан, желая предстать перед господином во всей красе. Но стоило ей войти в опочивальню наследного шехзаде, как сердце ее со свистом рухнуло в пропасть, вернее, ей так показалось.       Шехзаде Осман в опочивальне был не один. Помимо него присутствовала и его любимица, Сафиназ-хатун, которая сидела на большой подушке в ногах у господина, что восседал на тахте, будучи облаченным в белый кафтан.       Махпейкер-хатун прошла в глубь опочивальни, ощущая себя прескверно. Она поклонилась и отвела взгляд, не в силах выдержать изучающий взор шехзаде. — Что думаешь, Сафиназ? — спросил шехзаде Осман негромко у наложницы, которая положила руку на его колено и обратила взор карих глаз на мужчину. — Прекрасна, как весна. Оправдывает данное ей имя, — учтиво заметила Сафиназ-хатун. — Не прекраснее тебя, алмаз моей души, — усмехнулся шехзаде Осман. — Я с радостью подарю хатун своему брату, уверен, она сделает его счастливым, — говорил шехзаде, словно позабыв, что наложница еще не ушла. Махпейкер ощущала себя прескверно, она была пустым местом для шехзаде и его женщины. Эти двое выглядели и вели себя, как один человек, как человек, который над ней насмехался и не считал ее достойной говорить с ними. — Махпейкер-хатун, ты пришлась по вкусу моему брату Махмуду. Сегодня ночью ты разделишь с ним постель, — промолвил шехзаде Осман.       Махпейкер-хатун ощутила толчок в спину от Юсуфа-аги, который никуда не ушел и тоже был свидетелем ее унижения. Девушка натужно проглотила вставший в горле ком, поняв, что от нее требуется. Она приблизилась к тахте на дрожащих ногах, встала на колени перед шехзаде Османом и, взяв край его кафтана, поцеловала его под немигающим взором господина и, что хуже всего, его любимицы. Так ее никто и никогда не унижал. Неужели она ему настолько противна? На глаза навернулись слезы. — Благодарю за милость, шехзаде, — прошептала Махпекер-хатун, и помимо воли ее голос дрогнул, но никто этого не заметил, или сделал вид, что не заметил. — Это от волнения, — ответила Махпейкер-хатун на вопрос Джелайн-хатун, усилием воли заперев воспоминания об унижении в глубинах сознания. Служанки, действительно, постарались на славу: кожу ее натерли маслами, так что она теперь была мягкой и приятной на ощупь, глаза ее были подведены, взгляд стал притягательнее… Русые волосы завили и уложили в прическу, белое платье делало образ эфемерным и нежным. Но Махпейкер было дурно. Ее хотели подложить под человека, которого она толком не знала.       Но кого волнуют ее чувства? Она всего лишь рабыня.       Когда она в составе процессии покинула комнату, где готовилась к хальвету, прошла мимо ташлыка, то увидела стоящую на втором этаже у комнат для фавориток бледную и мрачную Дидар-хатун, фаворитку шехзаде Махмуда. Она смотрела на нее с такой обидой и горечью, что Махпейкер сделалось еще хуже. Видит Аллах, она этого не хотела…       Элдиз-калфа и Землют-ага давали ей наставления, которые Махперкер и без них заучила наизусть. Она столько раз представляла хальвет с шехазде Османом, но кто знал, что судьба сведет ее с его братом, младшим братом. Но стоило Махпейкер переступить порог опочивальни шехазде Махмуда, как все наставления испарились из ее головы. Двери захлопнулись, отрезая путь к спасению, выхода не было. Махпейкер опустилась на колени и подползла к ложу, на котором сидел, ожидая ее, шехзаде Махмуд. — Встань, — велел он властным голосом. Махпейкер подчинилась и нерешительно подняла взор на господина. Он был по-своему красив, но все равно был ей чужд. Шехзаде поднялся с ложа, он был чуть-чуть выше нее, но широк в плечах, его темные волосы вились, а глаза казались темные в сумраке опочивальни.       Иллюзия того, что ночь пройдет не так уж и дурно, испарилась, когда шехзаде без всяких прелюдий скользнул рукой по лифу ее платья и рванул в разные строну ткань. Раздался треск, Махпейкер вздрогнула и хотела отпрянуть, но не успела от шока. Нежной кожи ее округлой груди коснулись шершавые от тренировок руки шехазде. Он сжал ее грудь, причиняя дискомфорт. От стыда Махпейкер не знала, куда ей себя деть, она хотела бы прикрыться, но как, когда шехзаде во всю исследует ее тело?       Эта ночь была насмешкой над мечтами и чаяниями наложницы. Шехзаде Махмуд не был с ней ласков и терпелив, он пытался утолить жажду, или получить желаемое, как какой-то зверь. А после того, как излил семя, и вовсе отослал Махпекер. После хальвета ее отвели в хаммам, где девушка с трудом привела себя в порядок. Низ живота болел, к глазам подступали слезы, которые во время близости она старательно прятала. Не так она представляла свое будущее. Не так.