Перекрестки судеб

***

Османская Империя. Стамбул. Июнь 1602 года.       Ее дочери в кой-то веки не ссорились и не спорили, что уже вызывало тень беспокойства. Если девочки затихали, значит, они обдумывали очередную проделку. Сафиназ-хатун с тенью напряжения во взгляде наблюдала за султаншами, сидящими подле нее на подушках. Девочки вышивали цветочную композицию на белоснежной ткани, и Сафиназ, которая занималась тем же, наблюдала за ними.       Черноволосая фаворитка гадала, когда старшей из близняшек, Армаан, подвижной и неусидчивой, надоест такое времяпрепровождение. Сафиназ с трудом уговорила дочь повышивать. Она госпожа и должна следовать негласным правилам династии: шехзаде должны владеть мечом и быть войнами, султанши иметь прекрасные манеры, любить рукоделие… и если младшая, Гюльзаде, названная шехзаде Османом в честь двух самых любимых женщин, была усидчива, спокойна, запросто вышивала красивые узоры гладью, теперь училась шить лентами, как и ее матушка, то Армаан ненавидела шитьё. Она злилась, когда нитки путались, а стежки не ложились. К тому же девочка во всем старалась быть первой и проводить больше времени с отцом, но неудачи в рукоделии ее огорчали. Сафиназ знала своих дочерей так, как знала себя. Армаан задевали неудачи, она завидовала сестре, но досаду султанша скрывала за обидными насмешками в сторону более тихой и спокойной сестры.       Вот и теперь у Гюльзаде Султан получилось вышить красивую розу с ровными, почти идеальными стежками. Армаан же пыхтела над вышивкой, хмуря темные брови и высунув кончик языка от напряжения. — Матушка, я правильно делаю? — спросила негромко Гюльзаде Султан, протянув матери вышивку. Сафиназ взяла в руки пяльце и оглядела красивый узор. — Да, душа моя, — улыбнулась Сафиназ, прекрасно зная, насколько нужна поддержка похвальба нежной ранимой девочке.       Она отдала Гюльзаде ее вышивку и обратила взор карих глаз на старшую дочь, которая села к ней боком так, что Сафиназ не могла видеть ее творение. — Как твои успехи, Армаан? — спросила женщина, протянув руку, чтобы дотронуться до темноволосой головы дочери. — Нормально, — буркнула девочка, уклонившись от ласковой материнской руки. Сафиназ вздохнула, видимо, вышивка не задалась. — Гюльзаде, принеси, пожалуйста из детской книгу, которую я вам читаю на ночь. Вместе выберем сказку на сегодня, — со спокойной улыбкой, ласково попросила Сафиназ младшую дочь. Девочка без спора подчинилась и ушла в детскую. Сафиназ, дождавшись, когда они с Армаан останутся одни, вновь обратилась к дочери. — Моя луноликая девочка, — она знала, что султанша падка на комплименты. — Покажи, будь добра, вышивку, — мягко, но в тоже время настойчиво попросила фаворитка шехзаде Османа.       Сафиназ ожидала, что Армаан заупрямиться, но, видимо, доброжелательный тон матери внушил ей чувство уверенности. Девочка протянула матушке вышивку, опустив голову, кажется, от стыда. Сафиназ оглядела творение дочери и подавила вздох. Нитки запутались, стежки лежали безобразно и листья, что вышивала Армаан отдаленно напоминали первоначальную задумку. — Умница, — придав голосу радости и ласки, вскрикнула Сафиназ. Армаан подняла на неё изумленный взгляд. — Но у Гюльзаде цветы красивее, — возразила она, но в серых, отцовских глазах ее зажглась надежда. — У Гюльзаде свой неповторимый стиль, у тебя свой. Не бывает двух одинаковых людей, каждый человек удивительный и особенный, и каждый талантлив по-разному, нельзя сравнивать двух разных людей. — Но мы с сестрой… — начала было Армаан, наверняка, снова пытаясь привести в пример, что они с сестрой очень похожи, поскольку являются близнецами. — Поверь, вы разные. Не лучше друг друга, просто разные, -покачала черноволосой головой Сафиназ, ощутив, что новая диадема с крупными жемчужинами сильно сдавливает ее виски, от чего у нее начала ныть голова. Из-за беременности фаворитка шехзаде боялась пить отвары, хотя лекарша заверила, что выбрала для нее более безопасный состав. — Да, вы с папой нас без труда различаете, — задумавшись, сказала девочка. — Конечно, мы же ваши родители, — усмехнулась Сафиназ-хатун, погладив дочь по голове. На этот раз она не отстранилось. — Заверши вышивку, а потом отдай мне, я сохраню твоё творение на память, — попросила женщина.       Армаан Султан согласно закивала, и ее мать вздохнула с облегчением. Она в очередной раз смогла подобрать ключ к сердцу дочери через похвальбу. Армаан была более шумной, бойкой и не могла держать язык за зубами. Она часто провоцировала конфликты, дразнила спокойную и тихую сестру. И чаще всего именно Армаан по итогу после ссоры получала наказание, чем покладистая Гюльзаде.       Младшая султанша вернулась в опочивальню матери и, подойдя к ней, протянула ей увесистую книгу в толстом, кожаном переплете. Сафиназ-хатун любила подобные книги, каждый из которых был произведением искусства. Она с нежностью вспоминала и хранила в сердце моменты, когда они с любимым шехзаде, ее хозяином и господином, проводили время вместе. Только-только став фавориткой вскоре после смерти Гюльбахар Султан Сафиназ-хатун читала книги вслух, сидя рядом со своим господином. Ее голос успокаивал его, утешал и даровал частицу покоя. Бывало, Осман засыпал под ее голос… — Матушка, давайте погуляем в саду? — попросила Гюльзаде Султан, сев рядом с матерью и взяв ее за руку. Она заглянула в ее глаза, и Сафиназ ощутила тоску. Каждый раз, находя в детях черты любимого мужчины, который сейчас воевал ради их будущего, Сафиназ изнывала от тоски. Она молилась за здравие шехзаде Османа, но не потому что он был источником ее власти, которая в сущности и не была ей нужна, а потому что любила шехзаде всем сердцем и он отвечал ей тем же.       Сафиназ-хатун хотела бы отказать дочери, но не смогла. Она планировала остаться в опочивальне, поскольку головная боль все усиливалась и усиливалась. Но, подумав, что свежий воздух ей поможет, фаворитка поддалась на уговоры дочери.

***

      Давут-ага был обеспокоен. В саду ему назначила встречу Дильруба Султан, за один только взгляд на которую он запросто мог лишиться головы. Мужчина убеждал себя, что опасности нет, и с волнением поспешил на место встречи, к беседке у озера. Султаншу он заметил издалека. Облачённая в платье из синей, блестящей ткани, она сияла ярче тысячи звёзд, ярче самого солнца, подобно драгоценным камням в ее высокой короне. — Госпожа, — собрав всю волю в кулак и ощущая странный трепет, природы которого он так и не смог понять, поклонился Давут-ага.       Дильруба Султан повернулась к нему лицом. Ее голову скрывал синий, в тон закрытому со стоячим воротом платью, платок. Султанша смирила его внимательным взглядом серых глаз, словно оценивала или судила. — Давут-ага, — протянула она с тенью улыбки в голосе. — Приятно увидеть человека, что спас мне жизнь, — криво усмехнулась девушка, точь-в-точь повторяя мимику старшего брата, шехзаде Махмуда. Дети султана Мехмеда, на первый взгляд совсем друг на друга не похожие нравами и мастями, все же походили друг на друга. Неуловимо, но походили. Видимо, султанская кровь была сильна в каждом из них и придавала им свои, одинаковые черты. — Любой бы на моем месте поступил бы так же, госпожа, — промолвил Давут, вспомнив день, когда султанша едва не лишилась жизни. Он проклинал стражу-остолопов, которые замешкались и не сразу помчались за лошадью и султаншей. Он первый пришел в себя. Давут помнил, как сердце его пронзила стрела ужаса, когда Дильруба Султан вылетела из седла и распласталась на холодной земле, в гуще растительности. Но все же он нашел в себе силы мыслить холодно и рационально. Тогда его волновал страх за свою жизнь. Если бы султанша умерла, султан Мехмед казнил бы всех причастных, всех, кто был рядом с дочерью, но ничем не помог ей, не предотвратил трагедию. Впрочем, Давут предполагал, что головы в любом случае полетят, стоит падишаху вернуться в столицу и узнать о случившимся. Повелитель такие дела и происшествия никогда не оставлял без внимания, и за это Давут его уважал. Если сперва Давута волновала его собственная жизнь, но стоило ему поднять на руки пребывающую без чувств Дильрубу Султан, такую хрупкую, слабую и маленькую, как сердце тут же затопило волнение за госпожу. — Но меня спасли именно вы, — возразила девушка, непонятно почему обращаясь к нему на «вы», хотя до Давута доходили слухи о скверном нраве госпожи, что она слуг за людей не считает и относится к ним с пренебрежением. — Это мой долг, султанша, — позволил себе улыбку Давут. Ему вдруг стало душно в его темно-сером кафтане. После затяжной грозы стояла духота, даже стены дворца от нее не спасали. Все это время мужчина стоял, опустив голову, помня, что в любой момент может ее лишиться. — Приятно знать, что нам служат люди, столь высоко ставившие долг, — усмехнулась Дильруба Султан, и Давут не смог удержаться от того, чтобы не взглянуть на госпожу. Должно быть в столь закрытом платье ей было жарко, но на лице султанши властвовало выражение спокойствия и даже равнодушия. Глаза госпожи были серые, как грозовые тучи, тонкий нос, скулы, губы — почти всеми чертами султанша пошла в падишаха. — Я хотела бы поблагодарить вас, Давут-ага, — сказав это, Дильруба Султан вытащила из-за широкого серебряного пояса платья мешочек, очевидно с золотом, и протянула его мужчине. Сперва он хотел его взять, но не ради богатства, нет, а чтобы прикоснуться к ее руке, ощутить бархат ее кожи… Но Давут быстро взял себя в руки, стыдясь недостойных мыслей, что одолели его. — Я не могу ничего взять у вас, султанша, — промолвил мужчина, глядя на султаншу внимательным взглядом. Та тоже смотрела ему в глаза, словно искала ответ на какой-то вопрос. — Ваша жизнь бесценна, — сказал он, и кончики губ Дульрубы Султан дрогнули, но так и не переросли в улыбку. — Мне говорили, что вы тоже потомок султана, — вдруг сказала девушка, прищурив глаза, отчего в уголках собралась сеточка мимических морщинок. Султанша наклонила голову чуть вправо, так что из-под платка выглянула прядь русых волос да сережка с сапфиром. — Да, госпожа, — улыбнулся Давут. — Но я очень дальний потомок султана Селима I Грозного, — он говорил сдержанно и пытался придать внешнему виду скромность, принизить себя, но горделиво расправленных плеч и прямой спины скрыть так и не смог.       Давут, будучи очень далеким представителем династии, лишенным соответствующего титула «султанзаде», гордился кровью, текущей в его жилах. Благодаря этой крови, как и уму, он мог достичь небывалых высот. Мужчина знал, что пост главы стражи в двадцать четыре года — только начало. Но, разумеется, просто так он ничего не получит. Нужно работать изо всех сил, показывать свои лучшие черты, чтобы тебя заметили, у него много конкурентов даже среди потомков династии. Сколько младших сыновей и правнуков султанов прозябает в провинциях и жаждет большего, а сколько неверных пребывает в эти края и ищет свое место под солнцем? — Вероятно, вы гордитесь этим, — с усмешкой промолвила Дильруба Султан. — А кто бы не гордился таким родством? — спросил Давут прямо, и султанша все-таки рассмеялась. Вероятно, она его понимала, тоже высоко ценила свое происхождение.       После беседы с госпожой, Давут-ага поспешил во дворец. Намечалась очередная проверка бостанжи на случай внезапной вражеской атаки. Все-таки в памяти многих навсегда осталась та страшная ночь, когда наемники шаха Исмаила пробрались во дворец и устроили бойню. Давут в ту пору был ребенком, но он знал, как все было на самом деле. По тайным подземным туннелям враги проникли в Топкапы, но как они их обнаружили? Падишах склонялся к мысли, что шпионы шаха Исмаила годами рыскали в сердце мира и искали способы пробраться во дворец. Часть тоннелей обнаружили и затопили, другую часть еще предстояло найти.       Давут-ага обнаружил один из ходов. Проход был найден им случайно, в мужской уборной. Ага планировал его обследовать и узнать, куда он ведет. Давут все еще думал, говорить ли кому-то об этом тоннеле, но нутром чувствовал, что эта тайна еще пригодиться.

***

      Слуги услужливо отворили перед ней двустворчатые двери, и она вошла в опочивальню второй жены султана Мехмеда III, ее отца. Покои Халиме Султан были одними из самых больших во дворце, уступали размерами только апартаментам султана да управляющей гаремом, Дефне Султан. Сколько помнила Ягмур Султан ей нравилось проводить время при Халиме Султан, которая никогда ее не ругала, ничего не запрещала и относилась к ней с уважением. Но гораздо больше султанше нравилась атмосфера, царящая в опочивальне второй жены отца. Всегда наполненные светом, смехом и весельем покои ассоциировались со счастьем.       Вот и теперь, едва она вошла в богато обставленные помещения, хозяйка покоев встретила ее поклоном, помня, кем она является, несмотря на наличие двоих шехзаде. Халиме Султан никогда не забывала свое место и преданно служила османской династии, династии, к которой принадлежала Ягмур Султан. — Султанша, доброго вам утра, — произнесла мачеха девочки, посмотрев на нее зеленовато-карими глазами, цвет которых передался и любимому брату Ягмур, Махмуду. У Мустафы тоже были зеленые глаза, но слишком светлые.       В глубине души Ягмур питала уважение к Халиме Султан, ее восхищала стать женщины, ее чувство юмора, ум и то, как она себя держала и преподносила, без излишнего высокомерия, чем грешила Райхан Султан, мать Ягмур. — Не хотите перекусить фруктами? — спросила Халиме Султан, после того, как Ягмур ее поприветствовала. — Не откажусь, — сказала Ягмур Султан. Халиме Султан жестом пригласила ее к низкому столицу, на котором стояли свежие фрукты в вазочках. Ягмур Султан по-хозяйски села на тахту и взяла с тарелки абрикос. — Как брат Мустафа? — спросила султанша из вежливости. — Он идет на поправку, — улыбнулась Халиме Султан, глядя на нее. Она, хозяйка покоев, опустилась на пышную красную подушку, помня о своем статусе. — Я хотела бы его навестить, — вспомнив, что брат Махмуд всегда ее навещал и справлялся о ее самочувствии в редкие моменты, когда она хворала, произнесла Ягмур Султан. — Не думаю, что это уместно, госпожа, — с улыбкой промолвила Халиме Султан, но в голосе ее прозвучала твердость и окончательность, значит, спорить бесполезно. — Вы можете заболеть, не думаю, что ваша валиде будет этому рада.       Упоминание Райхан Султан расстроило Ягмур Султан. Девочка тяжело вздохнула, чувствуя бессильную злость и ревность. С матушкой она не могла найти общий язык. Сколько себя помнила Ягмур, мать вечно была ею недовольна. Она не могла припомнить моменты, когда валиде держала ее на руках, целовала или обнимала. Матушка, хотя временами Ягмур думала, что она ей совсем чужая, не читала ей сказки на ночь, не целовала перед сном, не подбадривала и не говорила, что любит ее.       Ягмур было шесть лет, когда она заболела. Они с братьями играли зимой в саду, и девочка в пылу игры вспотела и ее продуло. Жар поднялся так сильно, что султанша плакала, дрожа от холода. Ее отнесли в лазарет, чтобы оградить от шехзаде Орхана. В лазарете маленькая султанша изнывала от холода, непрерывно плакала от неприятных ощущений: головной боли и ломоты во всем теле. Ей казалось, что она выкашляет легкие… Девочка звала матушку, но она ни разу к ней не пришла. Ни разу. Приходила Ханзаде, приходила Дефне Султан, Махмуд приносил ей сладости, но Райхан Султан словно забыла о дочери.       Наверное, именно после этого случая Ягмур Султан окончательно поняла, что хорошим и достойным поведением она внимание матери не заслужит. Когда она вела себя тихо, спокойно, выполняла задания учителей и не дерзила, Райхан Султан вообще о ней не вспоминала. Тогда-то султанша поняла, что внимание матери можно привлечь только дикими выходками и неподобающим поведением.        К тому же султанша видела, как Райхан Султан заботиться о шехзаде Орхане, как она его любит и дорожит им. Брату всегда доставалось все: любви, ласки, объятий. Когда Орхан болел, Райхан Султан не отходила от него, держала за руку, ухаживала за ним. Подобные различия только распаляли огонь ревности в сердце Ягмур Султан, и она неизменно приходила в бешенство ив семи силами пыталась досадить брату. — Моя валиде не видит дальше своего носа, — хмуро изрекла девочка, исподлобья взглянув на Халиме Султан. — Она даже моей смерти не заметит. — Не говорите так, султанша, — покачала головой Халиме Султан. — Уверенна, что Райхан Султан не желает вам зла и любит вас.       Ягмур в это уже не верила. Наверное, поэтому она тянулась больше к отцу, словно его внимание могло восполнить недостаток ласки матери. Отец, как она его называла, разрешал ей играть ей в своих покоях, когда она приходила к нему, перебирать заготовки украшений в шкатулках, трогать печать. Еще он ее обнимал и целовал в лоб. Его борода всегда неприятно кололась, но Ягмур терпела это мелкое неудобство, чтобы подольше побыть с ним.       Еще отец разреши ей заниматься верховой ездой и иногда брал с собой на охоту. Он показал ей, как разводить костер, у Ягмур правда не получилось сделать это самостоятельно. Еще отец учил ее идти по следу добычи, Ягмур до сих пор помнила свою первую и единственную охоту.       Помимо этого, отец подарил ей деревянный меч, но матушка мало того, что отобрала его, так еще и сожгла в камине. Даже слезы Ягмур ее не остановили. В тот день Ягмур не захотела надевать неудобную корону и тяжелое платье, они начали ссориться, когда девочка сказала, что не хочет идти на ужин у Валиде Султан, а будет упражняться во владении мечом… Райхан Султан выхватила меч из рук Ягмур Султан и кинула в жаровни.       Если это был бы обычный деревянный меч, но это был подарок отца, который часто бывал занят и который, единственный, как думала Ягмур, любил ее такой, какой она была. Просто так, не за что-то.       Ягмур Султан тогда расплакалась и поспешила рассказать все султану. Повелитель велел слугам принести ей сладости и разрешил остаться в султанской опочивальне, а сам ушел наказывать мать султанши. Он вернулся спустя некоторое время и показал ей, как делать основу для украшения. Неделю после этого случая Орхан и Ягмур жили с Дефне Султан, а Райхан Султан не покидала своих покоев. Ягмур злорадно думала, что отец наказал мать и запретил ей покидать опочивальню.       Ягмур Султан продолжила поедать фрукты с подноса, разглядывая мачеху из-под полуопущенных ресниц. Халиме Султан ей нравилась, и почему ее родила не она? Так было бы лучше для всех. — Матушка, — в опочивальню вошла Амаль Султан, которой уже выделили первые личные покои. Теперь она была почти взрослой, и могла делать все, что пожелает, пусть и апартаменты находились не далеко от комнат Халиме Султан. Ягмур Султан тоже хотела жить отдельно от матери и брата, чьи взаимоотношения, в которых она была лишней, ее злили и раздражали. Проще всего этого не видеть, чем видеть и переживать. — Амаль, солнце мое, — улыбнулась Халиме Султан дочери. Амаль Султан подошла к матери и поцеловала протянутую ей руку, после чего приложила ее ко лбу. — Как тебе новые покои? — Там так светло и так красиво, мама, — восторженно произнесла Амаль Султан. — Можно мы с Ягмур пойдем поиграем? — девочка подмигнула сестре, отчего Ягмур улыбнулась. С Амаль было приятно проводить время, она словно светилась изнутри и заставляла светиться окружающих. — Ты позавтракала? — спросила Халиме Султан с беспокойством.       Ягмур Султан подавила тяжкий вздох. Она вновь чувствовала себя лишней и ненужной. Так постоянно происходило, когда ее мать ворковала над Орханом, словно он калека какой-то, а не шехзаде. Именно поэтому она предпочитала завтракать в детской в компании Эсмы, своей няньки. — Да, мама, — улыбнулась Амаль Султан. — Как вам моя новая прическа и платье? — спросила султанша и покрутилась перед матерью, которая улыбнулась, глядя на дочь с нежностью. Хотела бы Ягмур, чтобы ее мать так на нее глядела, а не вечно недовольно и раздраженно, словно все беды мира — ее вина. Взгляд Райхан Султан был полон чего-то, что Ягмур пока в силу возраста не понимала. — Тебе к лицу зеленый цвет, Амаль, а волосы уложены очень красиво, — похвалила Халиме Султан туалет дочери. Золотистые волосы Амаль, действительно, лежали красиво, крупные локоны пружинили, а на затылке косы были уложены в цветы, заколотые красивыми шпильками в форме листьев.       Дефне Султан говорила, что зависть –плохое чувство, но Ягмур Султан завидовала сестре. У Амаль Султан была любящая мать, которая всегда ее хвалила и говорила, что все у нее получиться, если у Амаль что-то не получалось. А не хмурила брови и не резко одергивала ее, как, например, делала Райхан Султан, когда Ягмур начинала веселиться и что-то рассказывать, активно жестикулируя и гримасничая.       Амаль Султан на ночь читали сказки. Ягмур помнила рассказы сестры до рождения шехзаде Мустафы, Амаль всегда пересказывала ей эти сказки и Ягмур все не могла представить, какого это, когда тебе читает матушка, а не прислуга.       Еще Халиме Султан часто сама расчесывала и заплетала волосы дочери и пела ей песни, Ягмур несколько раз сама становилась свидетельницей этому, и каждый раз испытывала досаду. Вот почему ее родила Райхан Султан, а не Халиме Султан? Да что там… Даже Хандан Султан была более лучшим вариантом, чем мать Ягмур.       Настроение окончательно испортилось. Играть резко расхотелось, и Ягмур думала снова сбежать в сад, найти палку и что есть мочи побить ею какое-нибудь дерево, чтобы выместить злость. Потом можно вернуться к матери в порванном случайно платье и растрёпанной, получить от нее очередную выволочку, поссориться с ней, затем забиться в угол под лестницей, место, где Ягмур всегда пряталась, когда появлялась нужда поплакать и пожалеть себя.       Но в последний раз ее убежище обнаружил отец.       Султанша шмыгнула в нишу под лестницей и, прижавшись спиной к холодной каменной стене, сползла вниз, на пол, сминая юбки платья. Девочка обхватила дрожащими руками коленки и задрожала от рыданий… Чтобы погасить всхлипы, она приоткрыла рот, и всеми силами пыталась унять слезы текущие по щекам. Ягмур же просто хотела закончить игру, почему матушка постоянно вмешивается, когда ее не просят?!       Запястье болело. Султанша отодвинула рукав платья и увидела, как на нежной коже проявились синяки от хватки матери. Ягмур помнила, как мать занесла руку для удара… Она хотела ее побить, ее, султаншу династии, свою дочь, кровь и плоть султана Мехмеда. — Ягмур? — увлеченная стенаниями девочка не услышала посторонних шагов. Она подняла голову от синяков на запястье, которые смотрелись дико и неправильно, и ее глаза расширились в изумлении. Ягмур поспешила вскочить на ноги и поклониться, руки торопливо стирали с щек слезы, но они продолжали ручьем течь из ее глаз. — Что произошло? — вопросил султан Мехмед с гневом в голосе. Ягмур, которая поняла, что сдерживаться бесполезно, кинулась к нему и обняла его за талию, уткнувшись лицом в его кафтан на уровне живота. — Она меня не любит. Совсем-совсем не любит! — в перерывах между всхлипами бормотала султанша, сильнее обнимая отца, словно хотела в нем раствориться. Повелитель накрыл ее плечи ладонями и отстранил от себя. — Расскажи мне, кто посмел тебя обидеть? — требовательно велел султан. Ягмур, откинув черноволосую голову назад, глядела слезящимися глазами в родное лицо отца и продолжала плакать. Только он мог ее понять, только он ее любил и всегда оберегал и защищал.       Султанша отвела взгляд, не сумев выдержать тяжелый взор родителя. Хотелось рассказать ему все-все-все, но она уже не маленькая, как раньше, чтобы стукачить. К тому же после этого мать снова будет строга и невыносима. Но она хоть когда-то была к ней милосердна и добра? Едва ли.       Слезы полились с новыми силами. Было до того обидно и жалко себя, еще и поход грядет. Отец снова уедет, и она останется одна. Кто же будет ее защищать в его отсутствие?       Ягмур Султан помнила, что султан Мехмед не любит слезы, тем более женские, так в гареме говорили. Еще она знала, что слабость вызывает только презрение, а жалость одно из худших чувств, по мнению шехзаде Махмуда, по крайней мере. Ягмур Султан не хотела, чтобы ее презирали… Тем более отец.       Поэтому девочка поспешила утереть с щек слезы, только сильнее их растирая. Теперь щеки ссадило от слабой боли, видимо она слегка расцарапала лицо. Но это меньшее из зол.       Султанская рука вдруг перехватила ее ручку, но боли не было… Отец всегда касался ее бережно и осторожно. Вот и теперь он взял цепко, но невесомо ее руку, и отодвинул край рукава платья, скрывающего синяки. Раны налились кровью и стали еще отчетливее и безобразнее. — Кто это сделал, Ягмур? — чуть ли не прорычал султан Мехмед Хан. Да, теперь перед ней стоял не ее добрый и понимающий отец, который терпеливо ее учил разбираться в следах диких животных и разводить костер. Теперь перед ней стоял великий султан, который вел за собой армию и жестоко карал предателей и врагов Империи. Ягмур Султан стушевалась и оробела, сжавшись. Она опустила голову. Повелитель продолжа держать ее за руку и глядел на ее синяки. Другая рука коснулась ее подбородка да так, что ей пришлось поднять взор на падишаха. — Кто, Ягмур? — спросил он с нажимом. — Райхан, — догадался султан Мехмед без особых усилий. А новая порция слез Ягмур Султан только подтвердили его предположения. — Тише, не плачь, моя госпожа, — почти нежно промолвил султан и погладил ее по голове. — Обещаю, что никто больше не посмеет причинить тебе вреда. Ты мне веришь?       Повелитель глядел в ее глаза уверенно и твердо. Ягмур Султан ему верила. Отец всегда сдерживал обещания. Девочка кивнула. Султан, склонившись, поцеловал ее в лоб, после чего велел идти в покои Валиде Султан. — А вы? — спросила Ягмур Султан, более менее успокоившись. Они отошли от лестницы, при этом султан Мехмед держал дочь за руку. Он посмотрел на нее внимательным взглядом и произнес: — Я приду чуть позже, только поговорю с твоей матерью.       Ягмур Султан не знала, о чем отец говорил с Райхан Султан, но ситуация не изменилась. Матушка больше не смела поднимать на нее руку, но едва ли обращала на нее внимание. Если раньше все ее время занимал шехзаде Орхан, то теперь она водила компанию с Атике Султан, их дальней родственницей.       Ягмур Султан не могла понять почему, но эта женщина очень сильно ей не нравилась. Было с ней что-то не так. Хотя, возможно, в ней говорит ревность. Раньше все внимание Райхан Султан занимал Орхан, теперь остатки этого внимания, которые раньше доставались Ягмур Султан, принадлежали Атике Султан.       Вот и сегодня эта женщина явилась в Топкапы, и они с матушкой пили чай, обсуждая какую-то ерунду вроде драгоценностей.

***

      Она окончательно поправилась после отравления. В том, что ее отравили, а не имела место случайность или обычная тошнота при беременности, Долунай-хатун не сомневалась. Лекарша сказала, что ей стало плохо от избытка сладкой и жирной пищи, которую так любила фаворитка султана. Дефне Султан повелела ей тщательно следить за рационом, но Долунай не верила их словам. Ее отравили. И Долунай даже знала, кто именно. Хандан Султан, любимица султана Мехмеда, эта тихая и невзрачная женщина, которой Долунай и ее дитя поперек горла.       Тот факт, что Хандан Султан видели ночью после того, как Долунай стало плохо, выходящей из покоев Валиде Султан в слезах, лишь подтвердил ее подозрения. Но почему Дефне Султан покрывает невестку? Она покусилась на дитя падишаха, которое, к счастью, не пострадало.       Долунай-хатун поняла, что в этом дворце ей верить никому нельзя. Даже матери султана Мехмеда, которая имела фаворитов. Но как ей сберечь ребенка под сердцем?       Спустя неделю после отравления Долунай уже чувствовала себя достаточно бодро. Она смогла извлечь пользу из случившегося. Для начала ей выделили отдельную комнату на этаже для фавориток, и не было неприятных соседок вроде Лейлы-хатун, постоянно исходящей ядом в ее адрес. Теперь Долунай закрывала двери на ночь, чтобы никто не мог пробраться в комнату и навредить ей.       Тот факт, что Махфирузе вообще были выделены отдельные покои, как султанше, хотя та тоже была беременной фавориткой, огорчал. Но Долунай решила не стоять на своем, чтобы не злить членов династии. Вместо этого она, узнав, кто стоял за тем, чтобы выделить ей комнату и больше слуг, поблагодарила за милость Ханзаде Султан. Султанша приняла ее благодарности без видимой радости, словно слушала жужжание мухи. Это огорчало, но Долунай усилием воли подавила вспыльчивый нрав.       Наложница султана теперь могла гулять в саду. Свежий воздух полезен для будущего ребенка. Долунай не пренебрегала прогулками, наслаждаясь теплой, даже жаркой погодой. Она часами могла бродить по саду, думая о своем, о былом и о грядущем. Девушка гадала, дошла ли весть об ее положении до султана Мехмеда или нет, как он отреагировал? Почему-то ей казалось, что Повелитель даже имени ее не запомнил, а лица тем более. У него так много женщин, и ему все равно, кого сношать. И как Хандан Султан, глупая и никчемная, смогла столько лет удержать его внимание? Она же серая и блеклая, и лишенная ума к тому же, раз рискнула головой и отравила ее.       «Вспомнишь солнышко, а вот и лучик», — подумала Долунай-хатун и увидела идущую ей навстречу Хандан Султан, облаченную в бирюзовое легкое платье. Такой наряд подошел бы юной и эфемерной девушке, а не стареющей султанше… в темных волосах госпожи сверкала жемчужинами скромная диадема. Хандан Султан, которая не отходила от постели снова захворавшего сына, выглядела неважно. Слишком худая, словно скелет, обтянутый кожей, бледная, почти прозрачная, лицо уставшее, а взгляд потухший.       «Когда Повелитель узнает правду, он ее уничтожит. Задушит голыми руками», — мстительно думала Долунай, видя перед собой не соперницу, а жертву. И ей ли бояться Хандан Султан?       За время, проведенное в статусе беременной фаворитки, Долунай времени зря не теряла. Она послушала, кто что говорит о женщинах Повелителя и его детях, сделала определенные выводы. Из жен султана бояться следует Халиме Султан, она вроде бы тихая и покорная, но чем тише омут, тем страшнее в нем черти. Мехрибан Султан очередная тень дворца, не обремененная большим умом. Райхан Султан, хоть и связана с падишахом узами брака, презираема всеми от султана до слуг. Хандан Султан слабая, глупая, импульсивная, не видящая дальше своего носа. Весь ее мир сужен до сына и ложа султана.       Хандан Султан, которая с улыбкой что-то говорила слуге, Хаджи-аге, что шел рядом с ней, увидев Долунай, замедлила шаг. Улыбка на ее губах померкла, а глаза налились холодом. — Хандан Султан, доброго дня, — произнесла Долунай, когда Хандан Султан подошла достаточно близко к ней. Она намеренно ей не кланялась, желая посмотреть, как себя поведёт госпожа. Как и ожидалось, она молча проглотила неуважение, не зная, как себя вести. — Доброе, — произнесла с холодком султанша, поджав губы. — Погода чудесная, не так ли? — улыбалась Долунай, зная, как ее смех влияет на жену султана. Говорили, что Хандан его любимая женщина, но любимые так себя не ведут, словно их запугали и зашугали. — Да, — сухо промолвила Хандан Султан. — Не рановато ли ты покинула дворец? — спросила она хмуро. — Ребенку нужен свежий воздух, — положив руку на пока еще плоский живот, Долунай ослепительно улыбнулась, а, увидев печаль и страдание в глазах султанши, ощутила удовлетворение. Должно быть это больно видеть плоды измен любимого мужчины. Особенное, если ты сама не способна дать эти плоды, и твой единственный ребенок настолько слаб, что не сегодня так завтра уйдет к Всевышнему. Долунай, быть может, пожалела бы Хандан Султан, не будь она ее соперницей и врагом. «Не нужно было покушаться на моего ребенка. Такое прощать нельзя», — подумала девушка, размышляя о том, как ей убрать с дороги султаншу да так, чтобы та никогда не смогла подняться и навредить ни ей, ни ее сыну. — Береги это дитя, хатун, — дрожащим голосом изрекла Хандан Султан. — Дети, пока они под сердцем, так хрупки… — в ее голосе отчетливо прозвучала горечь и тоска. Долунай слышала о потерях Хандан Султан. Она одного за другим потеряла несколько детей и большинство погибло прежде, чем ожило под сердцем у матери. Но жалости в фаворитке не было. Или ты, или тебя. Такова жизнь. — Да, вы знаете об этом не понаслышке, — с притворном сожалением сказала Долунай. Хандан Султан побледнела еще больше, хотя, казалось бы, некуда. — Я буду молить Всевышнего, чтобы подобная участь меня миновала.       Долунай хотела бы сказать еще что-то ехидное и неприятное, но сдержалась, видя, как исказилось мукой лицо султанши. Хандан Султан плохо собой владела и без труда велась на провокации. Когда-нибудь Долунай воспользуется этой пагубной чертой в нраве госпожи, когда-нибудь, но не сейчас.

***

      Дидар-хатун шла вслед за Менекше-хатун, верной служанкой Халиме Султан и напряжённо думала о том, зачем ее позвала султанша. Дидар, вроде бы, не нарушала правил, вела себя благоразумно, в сколках не участвовала, на провокации не велась, в отличии от Саадат-хатун, которая была заперта в комнате по приказу шехзаде Ферхата да родов. О судьбе рабыни после родов никто не знал, и Дидар жалела Саадат, которая мало того не смогла увлечь господина, так ещё и вызвала на себя его гнев. Дидар вообще всех жалела и имела обострённое чувство справедливости и сострадания. Она с лёгкостью могла примерить чужую шкуру и пропускала боль других людей через себя. Такой ее воспитала матушка, которая, скорее всего, уже мертва.       Конечно, ей было тяжело приспособиться и привыкнуть к новым реалиям, но она старалась из-за всех сил. Пыталась найти свое место под солнцем, пыталась выжить. В Старом Дворце, куда Дидар, в прошлом Джейн, попала вместе со своей бывшей служанкой Элис, ныне Долунай, девушка хорошо училась, вела себя тихо и скромно.       Именно там начался ее путь к нынешней жизни. Благодаря покладистому доброму нраву, успехам в танцах и в пении, Джейн выбрали в качестве подарка султану Мехмеду. Но судьба свела ее с шехзаде Махмудом, который во многом был лучше отца-султана, которого Дидар видела всего пару раз, но уже боялась до дрожи в коленках. От падишаха исходила такая сила, которая придавливала к земле и мешала дышать. Дидар делала все, чтобы быть незаметной, и чтобы ее никто не увидел и не попытался подложить под султана Мехмеда, жестокого и грубого человека, которого, по слухам, не волновали судьбы и боль других людей, тем более рабынь.       Когда Джейн выбрали в гарем шехзаде Махмуда вместо красивой и яркой Долунай, она обрадовалась, хотя подругу было жалко. Из чувства вины и сострадания Дидар продолжала дружить с Долунйа и всячески ее поддерживала во всем.       Они с Менекше-хатун дошли до опочивальни Халиме Султан. Евнухи, стоящие на страже, отворили двустворчатые двери, и они вошли в роскошные покои, оформленные в восточном стиле, который все еще казался непривычным для Дидар. Она всеми силами пыталась забыть прошлую, беззаботную жизнь, но то и дело перед глазами всплывали обрывки воспоминаний, причиняющих ей боль. Но зачем грустить о былом, когда нужно тревожиться о грядущем?       Халиме Султан читала книгу, с удобством разместившись на тахте. Облаченная в роскошное зеленое платье, богато расшитое золотом, она выглядела, как королева. Дидар восхищалась своей госпожой, которая помогала ей добрым словом и советами. Видимо, помня свой собственный путь подле султана Мехмеда. Тернистый и тяжелый, Халиме Султан пыталась сделать все, чтобы дорога Дидар-хатун была легкой. За это фаворитка была ей благодарна. Она уважала султаншу, восхищалась ею, и в душе у нее заражалось чувство любви. Рано потеряв мать, девушка нуждалась в материнской ласке и внимании, и невольно объектом преданности и любви стала внимательная и добрая к ней Халиме Султан.       Султанша подняла голову так, что ниспадающий на лоб от короны изумруд, закрученный в золотую оправу, ярко замерцал в лучах солнца. Дидар затаила дыхание, поклонившись. Она уже давно поняла, от кого шехзаде Махмуд перенял любовь к зеленому цвету. Шехзаде был во всем похож на мать, начиная от черных вьющихся волос, заканчивая насмешливой улыбкой. — Проходи, Дидар, — благосклонно промолвила Халиме Султан и указала на подушку подле своих ног. Султанша ее ждала, и это грело сердце наложницы. Дидар покорно опустилась на подушку у ног госпожи и обратила на нее взор карих глаз. Девушка волновалась и от этого сжимала руки в кулаки так, что коротко постриженные ногти впивались в кожу ладоней. — Ты находишься подле моего сына достаточно давно…       Дидар тут же кивнула, глупо заулыбавшись. Она много времени проводила рядом с шехзаде Махмудом, он даже брал ее на прогулки в сад, чем Дидар, запертая во дворце, была рада. С каждым днем чувство любви все прочнее и прочнее укоренялось в ее сердце. Господин был добрым, щедрым, внимательным. Он знал толк в наслаждениях и каждый раз доставлял ей такое блаженство, что от одних только воспоминаний ее обдавало жаром. — Объясни мне, почему я узнаю о любви моего сына к ночным прогулкам по городу не от тебя? — спросила Халиме Султан, глядя в глаза Дидар. Она говорила спокойно, но тон ее пробрал до костей. Черты все еще красивого лица обострились, стали резче и холоднее, а глаза стали зеленее, или это игра света?       Дидар ничего не знала о том, что господин гуляет по городу в те ночи, когда он не с ней. Шехзаде Махмуд не делился с ней своими делами, а она в них не лезла, боясь что-то сделать не так. — Мне ничего об этом не известно, моя госпожа, — произнесла Дидар-хатун удивленно. Халиме Султан вглядывалась в ее лицо, словно пыталась что-то увидеть в нем, но не увидела. — А если бы знала о подобном, то сразу бы вам сообщила. — Я тебе верю, — сказала султанша, и камень упал с души Дидар. Девушка чувствовала, что она слаба и уязвима, поэтому держалась матери шехзаде, словно та могла ее защитить от чего-то или… кого-то. — Но беспокойное сердце матери не знает покоя, — как-то грустно усмехнулась Халиме Султан.       Дидар помнила, что во время болезни Дильрубы Султан госпожа лично ухаживала за дочерью и ночевала в ее покоях. Все-таки во всем мире матери одинаковы. Матушка Дидар-хатун тоже оберегала ее ото всех бед. Но от рабства спасти не смогла. — Иншалла, и ты познаешь материнство, Дидар, — вдруг сказала Халиме Султан, и наложница вздрогнула. Улыбка тронула ее губы. Она мечтала об этом каждую ночь, засыпая в объятьях шехзаде Махмуда или в одиночестве, в комнате на этаже для фавориток. Воображение рисовало их будущих детей, так похожих чертами на шехзаде Махмуда. Дидар задавалась вопросом, какого это держать на руках свое дитя? Но пока эта мечта несбыточна. Шехзаде нельзя иметь детей до отъезда в санджак. Случай Сафиназ-хатун, которая понесла до отъезда шехзаде Османа в Манису, не в счет. Ей просто повезло. — Ничего на свете не сравниться с ощущением, как твое дитя оживает под сердцем, ничего не сравниться с мгновением, когда ты впервые его видишь и целуешь. А уж когда он растет у тебя на глазах, бежит к тебе навстречу с радостным вскриком и обнимает… Ты понимаешь, что ради него пойдешь и против Всевышнего, и против шайтана, сделаешь все, чтобы сберечь своего ненаглядного малыша…       Слушая монолог султанши, пронизанный материнской любовью и лаской, Дидар в который раз восхитилась и подумала, что шехзаде Махмуду повезло с матерью. Халиме Султан жила детьми и делала все, чтобы те были счастливы. — Возможно я давлю на тебя, Дидар, — покачала головой султанша, снова взглянув на наложницу, которая заглядывала ей в лицо преданно и верно. — Но я тревожусь за сына. Махмуд… Он мой первый ребенок и, что уж скрывать, самый любимый. Он так похож на меня, что становиться страшно и жутко. Я тоже в юности была вспыльчива, но я всего лишь наложница султана, одна из многих, а он шехзаде… Мой нрав мог погубить только меня, а нрав Махмуда может привести к пропасти не только его, а всех, кто его любит. Я — рабыня султана, а Махмуд — шехзаде. От него очень многое зависит.       Столь пугающие слова взволновали Дидар. Она сама часто думала об этом. В Махмуде было слишком много жара, слишком много пламени. И даже кажущееся спокойствие не могло скрыть его буйного нрава. — Что от меня требуется? — спросила Дидар дрогнувшим голосом. Султанша не просто так все это ей рассказала. Да, Дидар по мере сил рассказывала Халиме Султан всякие незначительные мелочи. — Стать для Махмуда воздухом и водой, будь всегда рядом с ним, подчиняйся его воле, вернее, делай вид, что подчиняешься… — Что нам это даст? — осмелившись спросила Дидар-хатун. — Он станет тебе доверять, и ты сможешь влиять на него, — улыбнулась Халиме Султан. — Собирай информацию, Дидар, будь внимательна и, самое главное, сообщай мне обо всем, что делает мой сын. Я хочу знать, что он есть на завтрак, что пьет, кому пишет письма, хочу знать сколько раз за день он улыбается, смеется или гневается. Мне нужна вся информация о сыне. Быть может, в случае необходимости она мне поможет сдержать нрав шехзаде в узде или хотя бы сгладить последствия его поступков.       После беседы с Халиме Султан задумчивая Дидар-хатун отправилась в свою комнату на этаже для фавориток. Он обдумывала каждое слово, сказанное султаншей, и ощущала на себе большую ответственность. Халиме Султан доверила ей важное задание. Помочь ей уберечь шехзаде от краха. Дидар восхищалась умом госпожи, ее хитростью, а откровенные слова Халиме Султан только усилили чувство преданности в наложнице.       Стоило Дидар переступить порог комнаты на этаже для фавориток, к счастью, пока она жила одна, поскольку у господина не было других наложниц, она услышала голос шехзаде Махмуда: — У бурных чувств неистовый конец, Он совпадает с мнимой их победой, Разрывом слиты порох и огонь, Так сладок мед, что, наконец, и гадок: Избыток вкуса отбивает вкус. Не будь ни расточителем, ни скрягой: Лишь в чувстве меры истинное благо…       Дидар-хатун на мгновение замерла, после чего поклонилась, сцепив руки в замок на уровне живота. Она подняла взор и увидела шехзаде Махмуда, что сидел на ее скромной постели и читал сочинения Шекспира, которые наложница смогла одолжить у шехзаде. — По-моему Шекспир писал обо мне, не находишь? — с усмешкой спросил шехзаде Махмуд, подняв взор от книги на замершую Дидар. Наложница не знала, что ей сказать. Господин был прав. Эти слова ассоциировались с ним и его нравом. Но не говорить же ему об этом. — Шекспир писал правильные вещи, шехзаде, но не о вас, — собрав волю в кулак, улыбнулась девушка. Она неспешно подошла к господину и остановилась перед ним, глядя в его глаза. — Вы умны, хитры, сильны, вы знаете толк в стратегии, — говорила Дидар, прекрасно зная, что лесть приятна любому мужчине. По крайней мере на уроках им об этом говорили.       Взор шехзаде стал мягче, но все равно было в нем что-то, что пугало. Дидар знала, что шехзаде Махмуд снова не сошелся мнением по какому-то вопросу с матерью. Видимо, их обоих это тревожило. Халиме Султан позвала ее для беседы, а Махмуд из упрямства не навещал ее.       Шехзаде поднялся с кровати, отложив книгу в сторону. Он накрыл руками ее щеки с полыхающим на них румянцем и заглянул в ее глаза. Дидар затаила дыхание, поддавшись вперед, думая, что он ее поцелует. Но правая рука шехзаде скользнула ниже и легла на ее шею. Девушка замерла, ощущая себя рыбкой в сетях рыбака. — О чем ты говорила с моей матерью? — негромко спросил шехзаде Махмуд, глядя в глаза замершей Дидар. Девушка поймала себя на мысли, что ее господин похож не только на мать, но и на отца. — Халиме Султан спрашивала всего ли мне хватает, — придав голосу уверенности, сказала Дидар-хатун, которая никогда не умела лгать и претворяться. — Показала ткани для платьев, я выбрала одну и отдала швее, думаю новый наряд из зеленого шелка понравиться не только мне, — игриво улыбнулась Дидар-хатун и, встав на цыпочки, коснулась губами губ шехзаде Махмуда. Она была при нем несколько недель и смогла изучить его нрав. Вот и теперь шехзаде все же ответил на ее поцелуй, убрав руку от ее горла. Он обнял ее за талию и прижал к себе, властно целуя ее губы.       Когда Дидар расслабилась, трепетно прижалась к господину, от вдруг отстранился и, держа ее в своих объятьях, сказал: — Ты служишь и принадлежишь только мне и никому больше, помни об этом. — Я никогда об этом не забывала, — сказала девушка, глядя в глаза возлюбленного. — В таком случае жду тебя вечером.       Сказав это, шехзаде покинул комнату, оставив Дидар-хатун одну. Девушка тяжело опустилась на кровать и закрыла руками лицо, так и не поняв, что это было.

***

      Его руки скользили по бархату молочно-бледной кожи, по-хозяйски сжали ягодицы. Женщина под ним извивалась, выгнула спину и откинула назад голову, так что по спине рассыпались длинные темные волосы, что так напоминали шел. Все его чувства обострились, когда он вновь вошел в горячее лоно, дарящее ему такое наслаждение. Как же давно он об этом мечтал, как давно желал завладеть ею. Даже беременности и роды не убавили ее красоту, а лоно осталось таким же узким, как и у юных дев, которыми он любил пользоваться в борделях. — Мехмед, мой Мехмед… — шептала между стонами женщина, подаваясь ему навстречу.       Лучи утреннего солнца ударили в глаза, и мужчина нехотя их открыл, чтобы тут же закрыть в попытке вернуться в столь желанную дымку сна. Подобные сновидения изводили его почти каждую ночь, она приходила к нему во снах, покачивая округлыми бедрами, облаченная в белую ночную сорочку, отточенную кружевом.       В первое время он не решался даже дотронуться до нее, а потом все же превозмог себя, переступил черту и вот уже несколько лет его терзали эти сны, дарящие, как и наслаждение, так и чувство мучительного стыда. Временами, встречая ее наяву, он злился на себя, что посмел запачкать ее своими порочными, грязными мыслями. Разве она этого заслужила?       Раздался стук в дверь. Они все-таки остановились во дворце санджак-бея Бурсы. Город накрыл сезон дождей, и султан предпочел на ночь оставаться во дворце, но весь день работал в шатре в военном лагере. Никто не смел ему возражать. Дервишу, как преданному хранителю покоев, полагалась всюду сопровождать падишаха. Вот и теперь ему выделили кровать в одной из комнат.       Ага подавил вздох, чувствуя, как напряжена его плоть после сна. Чудо, что он во сне не излился. — Государь желает отправиться в лагерь, — сообщил евнух, так и не отварив дверь. Дервиш тяжело вздохнул. Повелитель всегда вставал рано, с рассветом, и все его слуги подстраивались под него. Временами мужчина злился этой привычке государя, он любил сны, поскольку только в них мог быть с любимой женщиной.       Но выбора не оставалось. Понимая, что у него мало времени, Дервиш покинул постель, чтобы побыстрее привести себя в порядок и позавтракать.       Через некоторое время он шел по правую руку от Повелителя по вымощенной камнем садовой дорожке. По левую руку от государя ступал сонный шехзаде Осман, который всеми силами пытался казаться бодрым. Следом шел Осман-паша, которого Дервиш в глубине души недолюбливал. — Пришло письмо от Валиде Султан, — спокойно сообщил султан Мехмед. — Моя фаворитка, Долунай, беременна, иншалла, к весне я вновь стану отцом, — поделился радостью падишах, и Дервиш ощутил злость и сожаление. Он же велел подлить в питье наложницы отвар, неужели он дал осечку или хатун не употребила его в пищу? Дервиш представил, насколько огорчилась его госпожа, которая никогда не заслуживала такого грубого и жестокого обращения со стороны любимого мужчины. — Да сохранит Аллах моего брата или сестру, — подал голос шехзаде Осман, который напоминал подхалима. Была у него черта говорить только тогда, когда нужно и только то, что просят. Дервиш презирал таких людей, но Осман — наследник престола, не ему судить господина. — Аминь, — отозвался Осман-паша.       Султан Мехмед не выглядел счастливым или довольным грядущим пополнением. У него было столько детей, что странно, что он вообще помнил о каждом. Они услышали лязг мечей. Кто в такую рань решил потренироваться? Солнце только-только восходило на небосвод, только слуги работали с утра пораньше, господа предпочитали спать.       Повелитель замедлил шаг, после чего направился к источнику звука. Выйдя из-за раскидистых кусов, султан Мехмед остановился, и ухмылка коснулась его губ. На поляне, скрытой растительностью, тренировались двое. Мужчина и совсем еще молодая женщина, облаченная в платье из грубой темно-серой ткани. Мужчина был высок, но, очевидно, неплохо сложен. Дервиш, у которого была хорошая память на лица, вспомнил их. Хасан-ага и Назрин-хатун, его сестрица.       Хасан-ага, облачённый в бриджи и серую рубаху, атаковал сестру, а та ловко отражала его удары, хотя уступала ему в росте и в силе. Девушка, почти женщина, была довольно ловкой и шустрой. Она уклонялась от сабли брата, отскакивала в сторону, используя свою комплекцию, как преимущество. Русые, волосы хатун были завязаны на пучке платком, и были покрыты пылью, на лице ее горел лихорадочный румянец.       В какой-то момент девица оступилась, и брат приставил к ее шее лезвие сабли, но и она не осталась в долгу, когда выхватила из ножен кинжал и уперла его в живот соперника. — Снова ничья, — хмыкнула хатун, когда Хасан-ага убрал от нее лезвие сабли. — Это начинает раздражать, — она сплюнула на землю и утерла рот рукавом платья. — Ты так жаждешь победы, сестра, но всему свое время, — хмыкнул Хасан-ага. Тут-то они наконец заметили, что за ними наблюдают и, переглянувшись, склонились в поклонах. — Браво, — сказал султан Мехмед, не сводя взгляда с Назрин-хатун, которая не нравилась Дервишу до ужаса. Она то и дело будто бы специально попадалась государю на глаза, словно дразнила его и не осознавала, что перед ней не какой-то евнух или стражник дворца Бурсы, а сам Повелитель, который не будет учитывать ее желания, а возьмет свое рано или поздно, если она продолжит в том же духе. — Благодарю, мой султан, — улыбнулась Назрин-хатун, подняв голову. Она посмотрела прямо на падишаха. Любой бы другой за это лишился бы жизни, но Назрин-хатун лишь веселила султана и подпитывала его интерес. И что ему вечно не хватает? У него целый гарем покорных, красивых, обученных рабынь, а он желает эту неотесанную дикарку. В том, что султан желает Назрин-хатун, Дервиш не сомневался. Он был мужчиной и часто посещал бордели, чтобы унять тоску, он видел, как мужчины смотрят на женщин, которых хотят.       Глядя на Назрин-хатун и ее мрачного брата, Девриш подумывал над тем, что девицу следует утопить в ближайшей луже, чтоб не путалась под ногами. Он ощутил отвращение к себе. Как же он жалок и слаб, что сам рушит свое вероятное счастье. Дервиш любил Хандан Султан и каждый раз сгорал от ревности, слушая ее стоны и вскрики, доносящиеся из султанской опочивальни. Но был настолько жалок, что делал все, чтобы султанша не попала в немилость господина. Не лучше ли будет, если султан забудет Хандан? Она, конечно, будет страдать и плакать, но разочаруется в Повелителе и…       «Что «и», Дервиш? Даже если это случиться, куда ты хочешь деть шехзаде Ахмеда? Убить?» — подумал мужчина и скрипнул зубами. Они все равно не смогут быть вместе, и его порочные сны останутся снами. А посему надо бы отравить Назрин-хатун, пока не поздно и эта змея не легла под султана.

***

      Нарин-хатун вошла в покои Сафиназ-хатун, страшась того, что должна сделать по велению сердца. Ей надело прозябать в стороне, и она решила действовать. К счастью, у госпожи весь день болела голова, она долго сопротивлялась уговорам выпить отвар, прописанный лекаршей. Боялась навредить ребенку под сердцем, но лекарша заверила, что опасности нет. Отвар не навредит ребенку. И к вечеру Сафиназ, чья головная боль усилилась многократно так, что женщина лежала в постели с увлаженной тряпкой на голове, все же сдалась. Сафиназ-хатун велел приготовить отвар, но разбавить его в два раза. Нарин выполнила приказ, но добавила в кубок посторонний ингредиент, который наверняка убьет ребенка госпожи.       Она чувствовала себя паршиво от того, что должна сделать. От того, что решила сделать, но выбора нет. Или ты, или тебя. Нарин так устала прозябать в тени, она тоже хотела быть любимой и счастливой. Хотела иметь детей, золото, власть над шехзаде Османом. В ее душе давно жили грез о том, как она станет любимой женщиной господина и родит ему сыновей. Но пока рядом с ним Сафиназ ее мечты останутся мечтами. Шехзаде Осман отличался верностью и любил Сафиназ. Но если та не сможет родить ему сына, то он будет разочарован и возьмёт себе новую фаворитку, хотя бы для продолжения рода. — Я принесла отвар, госпожа, — подойдя к кровати, сказала Нарин-хатун. Сафиназ открыла глаза и привстала в постели, глядя на нее мутным взором карих глаз. — Он точно не навредит? — спросила женщина, морщась от боли. — Лекарша сказала, что отвар безопасен. Вздохнув, Сафиназ все же приняла кубок, и Нарин внимательно на нее глядела, молясь, чтобы ее задумка удалась. Но фаворитка не спешила пить зелье, поднесла кубок к носу, понюхала, хмурясь. — Пахнет не очень, — с сомнением сказала она и, грустно усмехнувшись, сделала несколько больших глотков. — Хватит.       Сафиназ протянула кубок Нарин, но та поняла, что нужно влить в госпожу все, чтобы ребенок наверняка не выжил. — Отвар разбавлен в два раза, если не выпьете до дна, то он точно не поможет, а ваша головная боль может навредить ребёночку под сердцем.       Упоминание дитя, которого Сафиназ так ждала, привело ее в чувства, и фаворитка все же допила отвар, под незримую радость Нарин-хатун, которая после этого помогла султанше устроиться в постели. — Я посплю, а ты следи за султаншами, чтобы они снова не поссорились, — велела Сафиназ-хатун, и Нарин повиновалась.       Играя с дочерями шехзаде Османа, Нарин прислушивалась к происходящему и все ждала и ждала результата своих действий. Оставалось уповать, что она все рассчитала верно и ее не заподозрят. Отвар, хоть и был безопасен со слов лекарши, мог навредит, Сафиназ до этого потеряла ребенка, а яд никто не определит.       Через несколько часов, когда маленькие султанши отходили ко сну, из покоев Сафиназ-хатун донесся голос госпожи. Странно спокойный, как и обычно. Неужели не получилось?       Оставив девочек одних, Нарин-хатун вошла в смежную комнату и увидела свою госпожу сидящей на кровати. Она выглядела такой же, как и всегда, только глаза ее лихорадочно блестели, а губы кривились. — Запри дверь, чтобы девочки ничего не видели. — велела Сафиназ спокойным голосом. Нарин повиновалась, после чего подошла к госпоже. — Теперь позови евнуха, чтобы он помог отвести меня в лазарет. После моего ухода убери простыни и смени белье, но султанши не должны ничего видеть, Нарин, иначе я тебя казню.       Нарин-хатун побледнела от данной угрозы. Что нашло на всегда спокойную и благородную Сафиназ, которая вдруг опустила голову и закусила губу. Ее руки, задрожали, но она все же приподняла край одеяла, и Нарин отпрянула, своими глазами видя плоды своих рук. Простыни были залиты кровью, как и сорочка госпожи. Но Сафиназ поспешила снова укрыться одеялом. — Я снова не справилась, — дрогнувшим голосом сказала Сафиназ-хатун. — Я снова не смогла. Что я скажу шехзаде? — Что ты хочешь рассказать папе, матушка? — раздался удивленный голос Армаан Султан, которая вошла в комнату, все же не сумев усидеть в детской. — Да так, — взяв себя в руки, промолвила с небрежной улыбкой Сафиназ-хатун, когда Армаан подошла к ее постели. — Рассказать о ваших успехах в вышивке, — выдумала женщина. — Твое творение восхитительно, ты делаешь успехи. — Спасибо, матушка, — улыбнулась султанша. — А теперь возвращайся в детскую, я велю принести вам луккум, — сказала Сафиназ-хатун, чтобы выпроводить дочь. Ей, вероятно, было невыносимо больно физически, но она держалась ради дочери, чтобы не пугать ее слезами, криками и видом крови.       Султаншам принесли сладости, и пока они их уплетали под прсимотром второй служанки. Евнух отнес Сафиназ в лазарет, при этом фаворитка не спешила плакать, а стискивала зубы. Кровь капала с ее одеяний, оставляя после себя дорожку из капелек.       Нарин-хатун, испытывая тень удовлетворения, быстро сменила белье. Пока она сгребала окровавленные простыни в кучу, радуясь грядущим переменам в жизни, Сафиназ-хатун, лежала на кушетке в лазарете и кусала губы, чтобы не взвыть от боли и бессилия.