Перекрестки судеб

***

Бурса. Июнь 1602 года. Османская Империя

      Он спешился с лошади, и узрел на небольшом возвышении дворец, который, само собой уступал габаритами величественному Топкапы и вотчине санеджак-беев Сарухана, за семь лет ставшем ему домом. Но на фоне убогих хижен мирных жителей и особняков купцов главный дворец Бурсы сильно выделялся чистотой и аккуратностью. Резные окна и ставни привлекали взоры и были украшены восточными орнаментами, впрочем, с такого расстояния разглядеть их не представлялось возможным.       Ко дворцу прилегал полузапущенный сад, и, по мнению шехзаде Османа, в его дикости и скрывалась вся красота. Сафиназ-хатун, любимице шехзаде, непременно понравился бы этот сад. Между деревьев петляла дорожка, устланная камнями, которую явно к их приезду вычистили почти до блеска. Омер-бей, наместник Бурсы и близлежащих земель, явно не желал пасть в глазах султана Мехмеда ниже, чем уже пал. Он всеми силами пытался задобрить султана после своей оплошности, из-за которой Нуртен Султан и маленькие султанзаде едва не погибли.       Предатель, схваченный отрядом шехзаде Османа, был убит падишахом лично. Осман, который не очень то любил излишнюю жестокость, понимал, что за измену нужно платить кровью. Шехзаде смотрел на исполнение приговора, внутренне морщась от вида крови, но на лице его властвовало решительное и твердое выражение. Он никогда не показывал истинных чувств людям, будь то ярость или слабость.       Шехзаде Осман приблизился к падишаху, который, заложив руки за спину, стоял и смотрел на дворец санджак-бея, словно пытался что-то вспомнить. — Много лет назад, когда мне было всего три года, султан Сулейман велел своим псам перевезти меня из Амасьи в Бурсу, — негромко произнес султан Мехмед, продолжая разглядывать дворец. Шехзаде Осман знал эту историю, но смутно, бабушка и отец, свидетели тех событий, не очень-то любили говорить о них.       Шехзаде Осман из уважения к отцу и господину молчал, ожидая, когда тот продолжит рассказ. Султан Мехмед никогда ничего просто так не рассказывал, во всех его словах и фразах был смысл, напутствие или предупреждение. — В этом дворце Нурбану Султан пыталась исполнить волю султана Сулеймана, моего деда, — мрачнее заключил султан Мехмед, в голосе его зазвучали стальные нотки. — Меня пытались удавить, как котенка.       Отец обратил взор серых, холодных, как зимнее небо, глаз на шехзаде Османа, который с достоинством его вынес, хотя внутри все задрожало от этого взгляда. Тяжело вынести взор человека, имеющего над тобой безграничную власть.       Шехзаде Осман, безусловно, любил отца, восхищался его силой воли, целеустремленностью, но он всегда помнил, отец в первую очередь султан, а не родитель. Матушка в свое время потратила много времени, чтобы вложить эту мысль в голову детей. По мере взросления Осман все больше и больше осознавал это. Да, Осман был намного мягче султана Мехмеда, временами ему казалось, что он слабее отца. Часто шехзаде претили жестокость родителя по отношению к членам семьи, к женщинам, как и кровавый стиль правления и неспособность идти на компромиссы, но Осман всегда подчинялся воле султана, твердил окружающим и себе в первую очередь, что воля султана — закон, его слово — истина. Даже если в глубине души шехзаде и был с чем-то не согласен, он никогда ни с кем не делился мнением, даже с сестрой или с любимой женщиной.       Шехзаде Осман, несмотря на некие различия, все же был похож на отца-султана, и всякий раз он сознательно подчеркивал эти сходства — внешние и внутренние, словно эта схожесть его защищала. Шехзаде в той же манере говорил, что и родитель, отзеркаливал действия и жесты Повелителя, еще он перенял вкусы падишаха, становясь все больше и больше похожим на султана. — Вы помните те дни? — спросил шехзаде Осман, обращаясь не к султану, а к отцу. Тот покачал головой. — Нет, — ответил он угрюмо. Взор его тем временем заволок холод, который был красноречивее слов. Осман понял, отец лжет ему, поскольку помнит тот страшный день, когда за ним пришли палачи. — Ответь мне, сын мой…       Шехзаде напрягся от такого обращения родителя и склонил голову чуть в право, давая понять, что внимательно слушает падишаха. — Если волей Всевышнего ты унаследуешь султанат, каковы будут твои действия в отношении племянников и братьев? — спросил Повелитель тихим и вкрадчивым тоном, проникновенно глядя в глаза сына. — Я пойду вашим путем, мой Повелитель, вы — пример, на который я ровняюсь всю свою жизнь, — честно ответил шехзаде Осман, тут-то он не лукавил. Его отец был силен, хитер и умен, он обладал такой силой воли, что запросто правил государством твердой рукой, его милость была сравнима с милостью Всевышнего, а его гнева боялись, как кары шайтана.       Шехзаде Осман видел сильные стороны султана Мехмеда, и хотел быть достойным сыном великого отца. Всю сознательную жизнь он старательно шаг за шагом прививал себе правильные черты характера, присущие родителю. Временами у него не получалось. То, что султан Мехмед делал играючи, выматывало шехзаде Османа, как например навык владения мечом. Но шехзаде отличался упрямством и изо дня день переделывал себя, чтобы достичь той же высоты для полета, как и его отец. — Подобно тому, как вы помиловали шехзаде Сулеймана из любви к покойном брату, я не трону своих братьев и племянников, ибо они моя семья, в них течет ваша кровь, которая делает нас самыми близкими людьми в этом мире, — уверенно проговорил шехзаде Осман, глядя в глаза султана Мехмеда. Он внимательно вглядывался в черты падишаха, силясь заметить мельчайшие изменения. Уголок губ султана дернулся, но так и не перерос в полноценную улыбку, что уже о многом говорило. Значит, шехзаде правильно ответил на поставленный вопрос. Осман едва слышно вздохнул от облегчения.       Султан Мехмед хотел что-то сказать еще, но не успел, поскольку их, наконец, вышли встречать. Стояла промозглая сырая погода, мелко моросил дождь и горячее солнце, столько времени изводившее их, скрылось за грозовыми тучами. — Мой султан, — Омер-бей, хозяин дворца склонился в поклоне, представ перед падишахом, его сыном, Османом-пашой и охраной господ, которая предусмотрительно держала расстояние, давая возможность отцу и сыну поговорить. — Шехзаде Хазретлери. — Да, Омер-бей, у тебя привычка везде опаздывать. Сначала опоздал на аудиенцию со мной, теперь опоздал встречать гостей, — с усмешкой проговорил султан Мехмед, глядя на склонившегося в поклоне мужчину, который побледнел от его слов, но, придя в себя, тут же расплылся в извинениях.       Шехзаде Осман глядел на бея Бурсы и испытывал к нему чувство неприязни и отторжения. Из-за ошибки наместника, который вовремя не отправил отряд для подмоги, шехзаде Осман получил ранение. В подтверждение этому ссадина на щеке шехзаде Османа противно заныла, но мужчина даже не поморщился, сохраняя невозмутимое выражение на лице.       Через некоторое время гости и хозяева дворца разместились за низкими столами на цветных подушках, отделанных золотистой бахромой. Столы ломились от разнообразных блюд. Осман, сидящий рядом с отцом, по правую руку, радовался возможности нормально перекусить. Полевая кухня не очень-то ему нравилась, но он никому об этом не говорил, не желая казаться слабаком. Наоборот, шехзаде временами ужинал в компании янычар, разделяя с ним простую пшеничную кашу. Путь к могуществу лежал через любовь подданных, через любовь армии.       Шехзаде Осман слышал, что во время похода на Сефевидов его отец поступал точно так же, чем заслужил любовь янычар. Но в последние годы, после нескольких покушений, султан Мехмед редко делил трапезу с малознакомыми людьми.       Повелитель прочитал молитву, и они приступили к трапезе. Безусловно, женщины и мужчины по традиции должны были есть отдельно друг от друга, но в этот вечер условности опустили. В конце концов они одна семья.       Омер-бей рассыпался в любезностях, описывая чудесные охотничьи угодья вблизи Бурсы. Но султан никак не реагировал на слова бея, только изредка переглядывался с Османом-пашой, который усмехался в бороду, слушая рассказы бея.       От общества Омера-бея и его болтовни у шехзаде Османа начала ныть голова, чтобы хоть как-то отвлечься от жужжания, которое издавал наместник, пытающийся заслужить прощение султана, шехзаде скользнул взором по Нуртен Султан, облаченной в коричневое платье с завышенной талией и золотой кафтан. По случаю ужина госпожа надела лучшие наряды и украшения. Она улыбалась своим мыслям, являясь главным украшением вечера. Черные волосы султанши были завиты и уложены в высокую прическу, в них рубинами сверкала высокая корона. Нуртен Султан была очаровательна и приятна, она словно излучала свет.       Осман плохо знал кузину, они никогда не были близки, поскольку султанша жила сначала в Эдирне, затем в Бурсе. Нуртен Султан поглядывала на своих маленьких сыновей, который тоже присутствовали за столом и вели себя крайне тихо и скромно. Шехзаде Баязид, сын Османа, давно бы уже начал проказничать, кричать, плакать, играть с едой и иными способами привлекать внимание.       Шехзаде Осман посмотрел на двоих султанзаде, похожих друг на друга как две капли воды. Оба мальчика были черноглазыми, смуглыми и черноволосыми. Оба пошли мастью в мать, к счастью для всех.       Помимо Нуртен Султан с детьми за столом так же присутствовала Рузиля-хатун, мать госпожи, которая на фоне дочери выглядела безобразно. Она пострела прежде времени, в ее русых волосах имелось большое количество седины, а лицо покрывали морщины. Взгляд ее глаз был подернут белесой пеленой воспоминаний и печали. Рузиля-хатун раздалась в талии и была облачена в закрытое черное платье без излишеств в виде вышивки или серебряного пояса. — Нуртен, всем ли ты довольна? –вопросил падишах, устав от болтовни Омера-бея, который от вопроса султана замер и уставился на жену испуганным взором, словно ему было, что скрывать — Да, Повелитель, — ответила султанша с улыбкой, шехзаде Осман помнил, какой была Хандан Султан в начале своего пути, как фаворитки его родителя. Она тоже словно светилась изнутри и улыбалась так же чисто и открыто, как и ее племянница. — Я живу в достатке, муж заботиться обо мне, дети наполняют мою жизнь счастьем и смыслом, — рассказала Нуртен Султан вдохновлено, она накрыла округлившийся живот рукой и вновь улыбнулась.       Омер-бей едва слышно вздохнул, и Осману показалось, что это вздох облегчения. Положение наместника напрямую зависело от счастья султанши династии, и шехзаде Осман уповал, что кузина не лгала его отцу и она, действительно, счастлива. — Ты очень похожа на отца, Нуртен, — вдруг промолвил падишах с теплотой в голосе. — Мустафа улыбался точно так же, как и ты. — Я горжусь этим сходством, Повелитель, оно все, что у меня осталось от отца, — тише произнесла султанша, словно мысли об отце, которого она не помнила и не знала, доставляли ей сильную боль. Рузиля-хатун едва слышно вздохнула, вспомнив о любимом мужчине, чья жизнь сгорела в костре амбиций шаха Исмаила. — Как здоровье шехзаде Ахмеда, Повелитель? — неожиданно задала вопрос Рузиля-хатун, подняв взор светло-карих глаз на султана. — Хандан давно не писала мне, все ли с ней в порядке?       Повелитель утер губы тканевой салфеткой и помрачнел, глядя на наложницу брата. — Шехзаде Ахмед по-прежнему слаб здоровьем, Рузиля, — ответил султан Мехмед неопределенным и словно пустым тоном. Шехзаде Осман подавил вздох, он плохо знал своих младших братьев. Если об успехах Джихангира и о его нраве Ханзаде часто писала в письмах, то об Ахмеде, Орхане и Мустафе шехзаде Осман не знал ничего. Да и что о них можно узнать, когда они младше его дочерей? Единственное, что было известно шехзаде Осману — это то, что шехзаде Ахмед, являясь четвертым ребенком Хандан Султан, единственным выжившим ребенком, слаб здоровьем. — Он растет и крепнет, иншаллах недуги его отступят, — тем временем промолвил падишах уклончиво, не желая при посторонних обсуждать недуги сына. Шехзаде Осману показалось, что Повелитель стыдиться болезненного и слабого сына… Но в конце концов и он, Осман, в детстве часто хворал да так, что матушка не отходила от его постели, опасаясь за его жизнь. Вполне возможно, что шехзаде Ахмед перерастет болезненность… — Аминь, — отозвались присутствующие. — Что до Хандан Султан… Она ни в чем не нуждается, — сообщил султан Мехмед.       К Хандан Султан шехзаде Осман относился безразлично, как и к другим женщинам своего отца. Конечно, мужчина считал, что больше всех звания жены Повелителя была достойна его покойная мать, но Гюльбахар Султан мертва, а султану Мехмеду нужен кто-то рядом, кто-то с кем будет отдыхать его душа.       За разговорами время пробежало быстро, очень скоро маленькие султанзаде закапризничали, настала пора укладывать их спать. Нуртен Султан жестом подозвала служанку, которая все это время находилась за ширмой и наблюдала за происходящим через щели перегородки, скрывающей ее от взоров господ. — Постарайся заставить Ибрагим выпить отвар, Назрин, — обращаясь, к высокой девушке, облаченной в темно-серое платье служанки, промолвила султанша династии. Лицо служанки было скрыто платком, как и ее голова, таким образом, были видны только до странности светлые голубые глаза. — Как вам угодно, султаным, — ответила хатун, беря маленьких султанзаде за руки и выводя их из-за стола.       Шехзаде Осман не обратил бы на прислугу внимания, если бы не увидел взор отца, направленный на хатун. Он подавил усмешку, родитель соскучился по женской ласке и заинтересовался наложницей. Похоже, в Топкапы они вернуться в сопровождении Назрин.       Окинув взором присутствующих, шехзаде Осман заметил, что не только он увидел взгляд султана, направленный на служанку. Осман-паша тоже подметил интерес падишаха.       Назрин-хатун скрылась из вида, уведя детей, а беседа их возобновилась. Только Повелитель говорил редко, преимущественно слушал чужие разговоры и изредка их комментировал.

***

Стамбул. Османская Империя.

      В камине горел огонь, стремительно пожирающий поленья. По стенам роскошной опочивальни скользили тени. Они, переплетаясь, кружились в стремительном танце. Невысокая, миниатюрная девушка с бледной кожей восседала на подушке и глядела на огонь темно-карими глазами. Ее темно-каштановые волосы мягкими волнами ниспадали до самой талии, а на щеках горел румянец. Взор ее был затуманен думами, от которых девушка то и дело хмурила черные брови с изломом. — Как прошла поездка? — спросил молодой черноволосый мужчина, приблизившись к сидящей на полу девушке, которая обратила на него взор карих глаз. Мягкая улыбка коснулась ее вишневых губ. Кто-то мог сказать, что ее господин не так красив внешне и не столь прекрасно сложен, как его старший брат Мехмед, но для Фирдаус не было никого прекраснее, чем он.       Шахин Гирей был выше старшего брата, худощавей его, но в силе ему не уступал, поскольку уделял много времени тренировкам и любил охоту. Лицо у младшего из братьев было вытянутым, с резкими чертами, которые с трудом можно было назвать красивым. Довершали портрет ханзаде Шахина жесткие темно-каштановые волосы, коротко постриженная борода, скрывающая острый подбородок и карие глаза, которые глядели твёрдо и без жалости и сострадания на окружающих. — Маниса процветает, — хмыкнула раздраженно Фирдаус-хатун, когда Шахин Гирей протянул ей кубок, наполненный вином. Мужчина опустился рядом с наложницей на подушку и пригубил напиток из своего кубка.       Фирдаус пригубила напиток, даже не поморщившись от горьковатого вкуса. Она всегда разделяла все увлечения своего господина, была его тенью и самой верной слугой, которой он мог доверить все свои тайны. Ну или почти все, Шахин Гирей даже брата не посвящал во все свои планы. — Неужели наместник Сарухана так идеален? — с сомнением спросил ханзаде Шахин, обратив на фаворитку прищуренный взор карих глаз. — Я сама в это не верю. Идеальных людей не бывает, — пожала плечами Фирдаус, и тонкая ткань халата соскользнула с ее плеча. Взор ханзаде тут же остановился на оголенной части тела. Он соскучился по ее ласкам, пока она выполняла его поручение в Манисе. Осознание этого грело душу Фирдаус, хотя Шахин, как она называла его наедине, никогда бы не признался в том, что она, рабыня, ему дорога. — В самом деле? — с сомнением спросил ханзаде, усмехнувшись в бороду. — Вы не в счет, — улыбнулась Фирдаус, с нежностью глядя в лицо любимого мужчины. Она находилась при нем два года, и за это время в ее душе расцвело, подобно цветку прекрасное, сильное чувство. Временами она боялась его, но склонялась перед его силой. — Что говорят люди? — спросил Шахин, наклонив голову чуть влево. Фирдаус задумалась. Она многое слышала, гуляя в компании стражи по рынку Манисы. Люди не бояться тебя, когда не знают, кто ты. А когда не знают, кто ты, то говорят, что думают. Поскольку братья Гиреи были привязаны к столице, Фирдаус служила им глазами и ушами. Не так давно ханзаде Шахин дал наложнице ответственное задание. Она гуляла переодетой по городу и вынюхивала информацию. — Люди желают видеть шехзаде Османа султаном, — промолвила Фирдаус, прекрасно зная, что ее слова не понравиться мужчине. Но лучше горькая правда, чем сладкая ложь — эту истину она уяснила давно. — Если он и станет султаном, то только на том свете, — злобно процедил ханзаде Шахин, и в его карих глазах полыхнуло такое бешенство, что Фирдаус содрогнулась внутренне. Временами она боялась неистового пламени ненависти, что бушевало в сердце господина. Но, если ее не будет рядом, это пламя его сожжет. Фирдаус не могла бросить человека, которого любила. — Они ответят за то, что сделали с твоими родными, — осторожно обняв ханзаде Шахина, произнесла девушка, зная, что он хочет от нее услышать. — Как обстановка в столице? — спросила она немного погодя, прижимаясь головой к груди крымского ханзаде, вынужденного жить в клетке. — Со мной связалась сестрица султана, — презрительно произнес Шахин Гирей. — Предлагает крымский трон в обмен на поддержку племянника в грядущих сражениях, — рассказал он с презрением в голосе.       Фирдаус прикрыла глаза. Они находились в опасном положении. В спину им дышал нынешний крымский хан, Газы Гирей, человек убивший ради престола собственного брата Саадета Гирея, казнивший Девлета Гирея, старшего и любимого брата Шахина, боль от потери которого выжгла все хорошее в ее господине.       Лицом к лицу они столкнулись с султаном Мехмедом, в чьем плену они находились. Да, им выделили целую крепость, но сути это не меняло. За ними следили, Газы Гирей платил золотом султану Мехмеду за удерживание братьев вдали от крымского престола. Стоит Мехмеду и Шахину покинуть столицу или вернуться в родные края, их казнят.       Как бы Фирдаус не желала мира и спокойствия, она понимала — это невозможно. Для начала Шахин не простил смерть отца и брата ни Газы Гирею, ни султану Мехмеду. Он жил ненавистью и жаждой мести. И эти чувства вели их всех к войне. Если война неизбежна, нужно сделать все, чтобы одержать победу в ней. Фирдаус давно решила для себя, что останется рядом с любимым мужчиной до конца: или до победы, или до поражения. Она его не покинет никогда. — Племянника? — спросила Фирдаус. — И что же представляет он из себя?       Она знала, что господин уже ведет наблюдение, и сделал определенные выводы из результатов слежки. — Мальчишка, как мальчишка, немного старше меня, ровесник Мехмеда, — начал рассказ ханзаде Шахин, хмуря черные брови. — Не очень то амбициозный, бесхитростный и слишком уж честный. — С таким будут проблемы, — сказала Фирдаус. Она не очень-то любила людей, гордящихся своим благородством и выставляющим его на всеобщее обозрение. Как правило, такие люди предают больше всех. — Не сказал бы, — пожал плечами мужчина, продолжая обнимать наложницу. Она испила вино и поставила кубок на столик, и теперь ничто не мешало ей наслаждаться ласками возлюбленного. — Если его приручить, он станет верным сторожевым псом. В конце концов и у меня есть кое-какие планы.       Фирдаус затаила дыхание, надеясь услышать, что же задумал ханзаде, но тот молчал. Она поняла, что спрашивать бесполезно. Если он молчит и скрывает что-то, значит так надо.       Понимая, что ничего нового не услышит, а она соскучилась по его обществу, Фирдаус отстранилась от мужчины и преданно заглянула ему в глаза. Она скользнула руками по обнаженному торсу своего принца, как мысленно называла ханзаде Шахина, и, не встретив препятствий, забралась ему на колени, не разрывая зрительного контакта.       Несколько лет назад ее подарили Девлету Гирею, старшему из трёх братьев, но у того уже была любимая женщина, и покойный ханзаде подарил Ирмак, как прежде звали наложницу, младшему брату, только-только вошедшему в ту пору, когда юноша становиться мужчиной…       Ирмак-хатун была огорчена таким стечением обстоятельств. Она желала стать любимицей старшего из братьев, того, у кого было больше шансов стать ханом, но судьба распорядилась иначе. Но, в конце концов, все сложилось благополучно для нее. Ханзаде Шахин хоть и был жестоким человеком, но свою семью любил. Именно поэтому он так горевал по старшему брату и никак не мог простить его казнь, как и казнь маленького племянника.

***

      После грозы дышать стало легче. Михрумах Султан, выйдя на террасу, вдохнула полной грудью свежий воздух и улыбнулась кончиками губ, глядя в проясняющее небо. Сквозь тучи пробивались золотистые солнечные лучи. В юности она любила, расположившись в саду, глядеть в небо. Она наблюдала за облаками, плывущими по небосводу и надеялась, что оттуда ее оберегает матушка, Рана Султан.       Когда-то Михрумах Султан мечтала не о власти, а о любви, и о семье. Вот только Дефне Султан отняла у нее мечту, когда подложила ее, совсем еще юную девушку, влюбленную в другого человека, под Атмаджу-бея, этого холодного и равнодушного мужчину, никогда ее не любившему. Этого Михрумах Султан так и не смогла простить мачехе.       Сейчас, вспоминая былое, думая о ненависти, что горела в ее сердце неистовым пламенем, Михрумах Султан пыталась вспомнить, с чего именно все началось. Наверное, с никяха между ней и Атмаджой… Или раньше? Дефне Султан была лазутчицей и предательницей, она отравила отца Михрумах по приказу Нурбану Султан. За покушение на члена династии кара одна — смерть. Но отец не только помиловал Дефне, но и приблизил к себе и женился на ней… Разве справедливо?       Михрумах Султан была ребенком, когда не стало ее матери, но она помнила слезы своей валиде, когда отец проводил ночи с другими женщинами. Винить в чем-то родителя Михрумах Султан не могла, поэтому она стала презирать всех этих наложниц. Временами Михрумах Султан казалось, что по-настоящему ее любила только Рана Султан, просто так, не за что-то. От того было так больно ее потерять. Если Айше Султан смирилась и приняла Дефне Султан, как мать, то Михрумах полнилась злобой. Почему ее мать мертва, а Дефне живет и царствует? Почему ее мать постоянно плакала и страдала, а Дефне стала женой султана и соперниц у нее сильных так и не появилось?       Так или иначе, султанша больше не думала о причинах для ненависти, она просто ненавидела мачеху всем сердцем, как и ее сына, которого братом давно не считала.       Ко дворцу тем временем подъехала карета, запряженная в тройку черных лошадей. Сопровождал ее целый отряд войнов. Михрумах Султан прищурилась, понимая, что с таким сопровождением может пожаловать только член семьи султана Мехмеда. Она оказалась права. Один из сопровождающих спешился с коня и поспешил открыть дверцу кареты. Сперва показался подол красного платья, щедро расшитого золотом, а затем Михрумах Султан встретилась взором с той, кто прибыл в гости.       На террасу выбежала служанка, которую Михрумах Султан, хорошо запоминающая лица людей, прежде не видела во дворце Аяза-паши. Но девушку, как объяснила Бахарназ, прислали из Старого Дворца вместо умершей от старости калфы. Все же для содержания такого большого и роскошного дворца нужно множество слуг, и их число старались поддерживать на одном уровне. Служанку звали Энже-хатун, и она хорошо выполняла свои обязанности, слишком хорошо на взгляд Михрумах. — Султанша, — служанка поклонилась, после чего обратила на Михрумах взор светло-карих глаз. — Ханзаде Султан пожаловала. — Я вижу, — процедила сквозь зубы Михрумах Султан, которая видела, что дочь султана вошла во дворец великого визиря. Что она здесь забыла? — думаю, нужно ее как следует встретить, — неприятно улыбнулась Михрумах Султан, питающая чувство глубокой неприязни к брату и всем его потомкам.       Султанша спустилась на первый этаж и вошла в просторную, богато обставленную в восточном стиле опочивальню, служившую столовой. Бахарназ Султан уже встретила кузину. Оглядев их со стороны, Михрумах прищурилась. О чем они говорили, пока она спешила навстречу? — Тетушка Михрумах, — протянула Ханзаде Султан, переведя взор голубых глаз на Михрумах Султан, которая растянула губы в улыбке. — Рада вас видеть в добром здравии, до меня дошли слухи, что вы захворали, вот я и решила справиться о вашем здоровье, — промолвила спокойно и с расстановкой Ханзаде Султан, продолжая сверлить Михрумах Султан взглядом. Она улыбалась, но дочь султана Баязида не обманывалась ее улыбкой и речами. Ханзаде Султан никогда не бывает искренна, вот и теперь ее улыбка так и не дошла до голубых глаз, которые, как и прежде, остались ледяными. Такой взгляд всегда был у Мехмеда. — Интересно, кто распустил подобные слухи? — опустив приветствия, спросила Михрумах Султан, продолжая глядеть на племянницу, к которой не питала теплых чувств. Ханзаде Султан была умна, а Михрумах Султан прекрасно знала, насколько опасны и коварны умные женщины. К тому же она видела в дочери Мехмеда угрозу. Если кто из племянников и был похож на своего папашу, то только она. Если Ханзаде захочет, она утопит страну в крови в угоду собственным амбициям. И нужно бы подрезать ей крылья, пока не поздно, иначе она помешает ее планам. — Неужели они не правдивы? –спросила Ханзаде Султан в притворном, Михрумах прекрасно осознала эту ложь, удивлении. — Что же тогда помешало вам поприветствовать любимого брата-султана и проводить его в поход? — осведомилась рыжеволосая султанша.       Михрумах Султан растянула губы в неприятной улыбке. Она видела, как мнется Бахарназ Султан, которая не знала, как вклиниться в беседу и перевести ее в более безопасное русло. Племянница в последние годы ее надежд не оправдывала. Мало того, что не родила ребенка паше, так еще и не смогла втереться ему в доверие. К тому же портила настроение вечно мрачным лицом и бесхребетным нравом. — Я прибыла к племяннице, а не брату, — сказала Михрумах Султан. — Вот как, — протянула с усмешкой Ханзаде Султан, продолжая нагло глядеть тетушке в глаза. Михрумах внутренне негодовала, никто не мог выдержать ее взгляд так долго, а эта самодовольная выскочка смогла. — Бахарназ, мы с тобой давно не беседовали по душам, а между тем нас связывают нерушимые кровные узы, — повернув голову в сторону жены великого визиря, сказала Ханзаде Султан. — Я хотела бы обсудить с тобой дела благотворительного фонда. — Можем пройти в кабинет, султанша, — запинаясь проговорила Бахарназ Султан, вызвав в Михрумах Султан тень напряжения. Что за дела она ведет с рыжей змеей? — Я бы хотела прогуляться по саду. Больно он у вас красивый да и свежий воздух полезен для здоровья, — улыбнулась Ханзаде Султан.       Михрумах Султан хотела бы вмешаться, но поняла, что у нее ничего не получиться. Ханзаде Султан упряма, к тому же было в ней что-то, что притягивало взоры. Она была неприятной особой, могла словами уничтожить, но в случае необходимости включала некое мрачное очарование… При этом взгляд ее становился проникновеннее, голос мягче и очаровательнее, султанша могла не только привлечь, но и удержать внимание.       Султан Мехмед тоже умел нравиться людям, когда хотел, видимо, и этой чертой Ханзаде пошла в отца. — Я как раз хотела прогуляться, — ответила Бахарназ Султан, вызвав в тетушке волну холодной ярости. Но Михрумах Султан усилием воли погасила негодование. Ничего страшного, она все равно узнает тему беседы, выведает у Бахарназ, которая не могла хранить секреты.

***

      В саду то тут, то там стояли лужи, которые приходилось обходить стороной. Они шли по садовой дорожке, как подруги, которыми никогда не были, хотя в начале ее брака Ханзаде Султан говорила ей, что хочет, чтобы они стали не только сестрами, но и подругами. Но слишком разными они были.       Бахарназ Султан знала, что она слишком блеклая на фоне Ханзаде Султан, которая была яркой и эффектной женщиной. С годами ее красота только усилилась. Дочь султана Мехмеда купалась в любви и ласке матери, ныне покойной. Отец души в ней не чаял и вознес к невиданным высотам власти и могущества. Ханзаде Султан творила свою судьбу самостоятельно, даже мужа выбрала на свое усмотрение, что о многом говорило. К тому же она трижды стала матерью, в то время как Бахарназ Султан ни разу не понесла.       Султанши были ровесницами, но подругами так и не стали. Зависть со стороны Бахарназ разрушала любую возможность устроить доверительные отношения между ними. Глядя в голубые глаза дочери падишаха, Бахарназ неоднократно ловила себя на мысли, что хотела бы быть на ее месте. Какого это держать на руках и обнимать своего ребенка? Какого это глядеть в глаза своему отцу и видеть в них любовь и лаку? Какого знать, что твое слово услышат, твою волю исполнят? Даже муж Ханзаде Султан, Касим-паша, не имел над ней полноценной власти, и уж тем более он никогда не посмеет поднять на нее руку или сказать что-то грубое в ее адрес. Тень султана Мехмеда надежно защищала его дочь от жестокого и недостойного султанши обращения. Бахарназ всех этих благ была лишена. И оттого сердце ее полнилось завистью, хотя Ханзаде Султан ничего плохого ей никогда не делала. Наоборот, она справлялась о ее здоровье, интересовалась делами, привлекала к благотворительности, к которой у Бахарназ душа отнюдь не лежала.       Возможно, Бахарназ Султан смогла бы проникнуться к рыжеволосой султанши доверием, но страх за брата мешал ей. Все же Михрумах Султан имела над ней большую власть, как бы скверно это не звучало. Она говорила, что султан только и ждет ошибки со стороны Сулеймана, чтобы отдать приказ о его казни.       Бахарназ боялась за брата и поэтому держалась от Ханзаде подальше, насколько это было возможно. Хотя, стоит заметить, дочь султана Мехмеда могла очаровывать собеседника и располагать его к себе. Было в ней что-то, что притягивало взор помимо внешних данных. Видимо дело в уверенности, которую неизменно излучала султанша, в том, как она себя держала и преподносила.       Временами, глядя на Ханзаде Султан, Бахарназ Султан замечала некие сходства с тетушкой Михрумах Султан. Они были чем-то похожи, обе сильные, стойкие, готовые на все ради поставленной цели. — Я собираюсь организовать ужин для попечительниц вакфа имени Гюльбахар Султан, — промолвила Ханзаде Султан негромко. — Желаю построить больницу в Амасье.       Бахарназ Султан нахмурилась. В Амасье, насколько она знала, правил шехзаде Ферхат. Неужели его матушка совсем не занималась благими делами? Султанша усмехнулась, поняв задумку рыжеволосой госпожи. Она расширяла влияние, укрепляла данную ей отцом власть, прокладывала брату путь к трону, хотя шехзаде Осман уже в шаге от него. В том, что следующим султаном будет именно он Бахарназ не сомневалась. В государстве не было никого, кто мог бы с ним сравниться. Разве что ее брат Сулейман, которого никто и никогда не поддержит и который не жаждет трона. — Я хотела бы попросить помощи у тебя, Бахарназ, — остановившись у белого фонтана в центре сада, Ханзаде Султан развернулась лицом к замершей Бахарназ. — Как жена великого визиря, ты тоже имеешь власть в государстве. — Я имею власть? — нервно рассмеялась Бахарназ Султан. Ханзаде Султан или шутила, или издевалась. Но вопреки ожиданиям взор голубых глаз оставался серьезным. — Поверьте, султанша, я ничего не решаю. У меня нет власти даже в собственном доме, — с горечью произнесла девушка, покачав черноволосой головой. В темных глазах ее промелькнула печаль. — Как говорила моя валиде: у женщины столько власти, сколько она смогла отвоевать у мужчины, — криво усмехнулась Ханзаде Султан, и Бахарназ ощутила раздражение.       Собеседница повторяла мысль Михрумах Султан, только другими словами. Легко ей рассуждать о власти. Таким могуществом Ханзаде наделил отец-падишах, в то время как у отца Бахарназ даже могилы нет. Кто знает, стать шехзаде Абдулла Повелителем, может на месте Ханзаде Султан сейчас была бы она, Бахарназ, и раздавала бы непрошенные советы направо и налево.       Настроение окончательно испортилось. И зачем она согласилась на эту прогулку? Но между тетушкой и кузиной, Бахарназ решила выбрать кузину. Ханзаде Султан говорила еще что-то вдохновленным и звонким голосом, глядя ей в глаза. Но жена великого визиря уже ее не слушала. Отчего-то она вспомнила день, когда гуляла с братом по рынку и познакомилась с братьями Гиреями, хотя обстоятельства знакомства ей очень не понравились. — Вы всегда так знакомитесь с новыми людьми? — спросил шехзаде Сулейман, не смея расслабляться. Бахарназ замерла за спиной брата и осторожно выглянула из-за его широкой и напряженной спины, скрывающей ей обзор. — Нет, шехзаде. Только сегодня, — промолвил молодой мужчина, кажется, Шахин Гирей, растянув губы в усмешке. Глядя на него, Бахарназ ощущала напряжение и липкий страх. У него были резкие черты лица, карие глаза, брови с резким изломом и коротко постриженная борода. Шахин Гирей напоминал большую костлявую ворону. Или стервятника, что более вероятно. — Чем обязан тому, что вы так искали встречи со мной? — вопросил шехзаде Сулейман, все еще настороженно глядя на новых знакомых. — Как самоуверенно, — хмыкнул Шахин Гирей, и его брат закатил глаза, давая понять, что он думает о происходящем. — Просто хотели пообщаться. Быть может, найти новых друзей. Жить вдали от дома и семьи очень тоскливо.       В глазах Гирея мелькнула тоска, или это просто игра света? Он быстро взял себя в руки и снова стал самоуверенным и, можно сказать, заносчивым. — Друзей? — спросил Сулейман с тенью удивления в голосе. — Да, — кивнул второй брат, до этого хранивший молчание. — Дело в том, что наши с вами отцы были дружны, почему мы не можем? — сообщил Мехмед Гирей, который сделал шаг вперед так, что солнце озарило его фигуру. Старший из братьев был ниже младшего на полголовы, крепче телом и шире его в плечах. И на взгляд Бахарназ он был явно привлекательнее: волосы у него были темнее, чем у младшего брата, как и глаза и борода. Черты лица более плавные, нос тоньше и без горбинки, которая предавала Шахину Гирею сходство с вороном. Если Шахин Гирей ассоциировался с вороном или с холодной и мглистой ночью, то Мехмед Гирей напоминал льва и олицетворял ясный и солнечный день. — Да неужели? — спросил Сулейман с сомнением. Бахарназ вся обратилась в слух. Ей были важны и ценны любые сведения об отце. Лишившись родителя в нежном возрасте, султанша тосковала по нему, и цеплялась за любую возможность узнать его лучше, чем жалкие крохи чужих воспоминаний. — Наш отец был крымским ханом несколько лет, но он не всегда был таковым. В юности он посещал Стамбул и познакомился с одним из шехзаде султана Баязида, Абдуллой, они вели переписку. У нас даже письма остались. Бахарназ Султан хотела бы увидеть эти письма своими глазами. О чем писал ее отец другу, о чем он мечтал, о чем думал и грезил. Вот бы взглянуть на них одним глазком. — Нужны доказательства, — произнес Сулейман. Он любое действие или слово всегда подвергал сомнению и никогда не верил на слово. — Я могу предоставить вам эти письма, но только на время, — промолвил Шахин Гирей с улыбкой, которая так и не дошла до его серьезных глаз.       Вспомнив новых знакомых, Бахарназ ощутила тепло на душе. Через пару дней они с Сулейманом встретиться с братьями Гиреями, и получат на руки заветные послания отца, которого любили всем сердцем и не помнили.

***

Топкапы. 1602 год. Османская Империя.

      Когда она открыла глаза, то сперва не поняла, где находиться и что происходит вокруг. Она помнила только удушающий жар хамама, свои бессильные, горькие слезы, страх за ребенка и запертые двери, отрезающий ей путь к спасению. На глаза тут же навернулись слезы, и сквозь их пелену ей открылась окружающая обстановка. Красный полог кровати с резными столбиками, узор на которых она не смогла разобрать, шелковые простыни, теплое одеяло, прилегающее к ее нагому телу, в котором царила ужасающая слабость, как тогда, пару лет назад, когда одна из наложниц шехзаде Ферхата, приревновав, столкнула ее на лестнице. Но в ту пору она хотя бы не была беременна…       Махфирузе-хатун прислушалась к себе, боли не было и кроме слабости тело ничем не отзывалась об ужасном инциденте. — Что с моим ребенком? — заметив пожилую лекаршу, спросила Махфирузе, подняв голову от подушки. Волосы ее все еще были влажные, но, судья по солнечному свету, заливающему комнату, наступило утро, когда, как хаммам она посетила поздним вечером. Сколько же она была без чувств? — Угроза миновала, хатун, — ответила лекарша, и вздох облегчения сорвался с губ наложницы. Она накрыла рукой свой живот, скрытый тканью одеяла. Ребенок под ее сердцем не пострадал, хвала Всевышнему. — Тебе повезло, что Сафиназ-хатун возвращалась из второго хаммама и услышала твой зов, если бы не она, то твой ребенок предстал бы перед Всевышним.       Ужас озарил сердце Махфирузе, слезы хлынули с новой силой. Наложница шехзаде Османа могла оставить ее там, в хаммаме истекать кровью. Возможно, под сердцем у Махфирузе спал соперник шехзаде Османа, и Махфирузе не была уверена, что она, окажись на месте Сафиназ, смогла бы помочь вероятному врагу. — Почему дверь заклинило? — спросила Мафхирузе дрожащим голосом, утирая с щек слезы, которые никак не останавливались. Лекарша как-то странно на нее посмотрела и все же ответила: — Дверь, со слов Сафиназ, была закрыта на засов, — Махфирузе вздрогнула, как от удара и откинулась на подушки. Это не случайность, ее пытались убить. Но кто? Ханзаде Султан мстит за предательство? Но Махфирузе отмела ее кандидатуру, она некоторое время служила султанши и понимала, если бы Ханзаде решила бы ее убить, то убила бы. Никакая сила не спасла бы ее от савана, а здесь убийца не смог просчитать все вероятности. Сафиназ-хатун смогла ее спасти, проходила мимо в этот момент. Значит, не Ханзаде…       Мехрибан Султан хоть и не любила Махфирузе, дорожила своим внуком. Махфирузе первая наложница, что понесла от шехзаде Ферхата за три года. Султанша не стала бы вредить внуку.       Саадат… Махфирузе напряглась, вспомнив все стычки с наложницей шехзаде Ферхата, которая дважды разделила с ним постель. Эта змея несколько раз при всем гареме пожелала, чтобы Махфирузе потеряла ребенка, и вот она едва не истекла кровью. Мехрибан Султан велела не реагировать на угрозы со стороны фаворитки, не сообщать шехзаде Ферхату, мол, у него много государственных дел, чтобы еще разгребать дела гарема… Уж лучше бы она сразу сообщила обо всем ему.       Саадат может повторить попытку, если ее не остановить, рисковать ребенком Махфирузе не могла, он — ее шанс на счастье. Двери в покои распахнулись, и в опочивальню размашистым шагом вошел шехзаде Ферхат, облаченный в темно-синий кафтан, и его мать.       Увидев господ, Махфирузе дернулась, порываясь встать, но вспомнила, что обнажена, к тому же шехзаде жестом велел ей лежать. Он был бледен и явно сильно взволнован. В голубых глазах застыл страх, но не за Махфирузе, а за ребенка — она это понимала, как никогда. Такое пренебрежение ранило в самое сердце, и фаворитка всхлипнула да так, что не смогла скрыть этот всхлип. — Тише, все позади, — подумав, что она напугана, сказал шехзаде Ферхат, приблизившись к постели. Он сел на край кровати и взял фаворитку за руку. Махфирузе вздрогнула от холода его рук, но все же сжала пальцами его широкую ладонь в поисках поддержки. — Это она, я знаю, — пробормотала Махфирузе-хатун, продолжая плакать. Она заглянула в глаза мужчины, зная, что сейчас сможет сыграть на его чувствах. Шехзаде напуган и встревожен, а значит он податлив влиянию из вне. — Кто? — спросил Ферхат, коснувшись пальцами ее щеки. — Саадат… Она хочет убить наше дитя, — выпалила Махфирузе-хатун. Мехрибан Султан, стоящая за спиной шехзаде, нахмурилась и пронзила фаворитку злобным взглядом. И почему она так оберегает эту змею? — Она несколько раз мне угрожала, весь гарем видел… — Почему ты ничего мне не сказала? — спросил шехзаде Ферхат. Махфирузе отвела взгляд и напряглась, не зная, говорить ей это или нет. — Махфирузе, — с нажимом произнес мужчина раздраженно. — Я боялась отвлечь вас от государственных дел, — пробормотала Махфирузе, понимая, что говорить правду о том, что Мехрибан Султан обещала уладить проблему без вмешательства сына и не уладила, не стоит. — Ты бы мне не отвлекала, речь идет о нашем ребенке, — сказал шехзаде Ферхат. — Хвала Всевышнему, угроза миновала. Если это сделала Саадат, то она ответит за свое преступление против члена династии.       Махфирузе с облегчением вздохнула. Она хотела бы кинуться в объятья шехзаде, но присутствие его матери создавало некоторые рамки. — Почему от пошла в хаммам без слуг? — спросил шехзаде Ферхат некоторое время спустя. Махфирузе, которая утерла слезы и более-менее успокоилась, напряглась, глядя на любимого мужчину, который сверлил ее похолодевшим взором. — Почему ослушалась моего приказа? Мне запереть тебя в покоях до родов? — Простите, я просто хотела побыть одна, — пролепетала девушка, поразившись столь резкой перемене в шехзаде. Сперва он был ласков, чуток и нежен к ней, а теперь глядел до того холодно и беспощадно, что страх охватывал ее сердце. На памяти Махфирузе шехзаде Ферхат никогда так не менялся, он вообще редко демонстрировал скверное настроение и показывал отрицательные качества, оставался беззаботным, улыбчивым и веселым. Но какой он на самом деле?       Мысль о том, что она за три года так и не узнала своего господина, огорчила Махфирузе. Она не смогла выдержать столь холодный взгляд любимого мужчины и отвела взор первая, стушевавшись. Хотелось стать незаметной и маленькой. Лишь бы спрятаться. — Нет ничего дороже ребенка под твоим сердцем, хатун, — подала голос Мехрибан Султан, которая тоже не выглядела довольной. — К тому же воля господина — закон. Шехзаде сказал, чтобы ты всюду ступала со слугами, значит так тому и быть. Если ты еще раз ослушаешься приказа шехзаде, после родов ребенка не увидишь.       Махфирузе побледнела, вздрогнув всем телом. Нет, она не сможет отнять у нее столь долгожданное и уже любимое дитя. Девушка обратила взор покрасневших карих глаз на шехзаде… — Мама, — промолвил Ферхат резко, одергивая свою валиде, чтобы она не наговорила лишнего. За это Махфирузе была благодарна мужчине. — Оставьте нас, я хочу побыть с Махфирузе. — Как тебе угодно, — натянуто улыбнулась Мехрибан Султан и, наградив Махфирузе неприятным взором, покинула опочивальню, вызвав у наложницы вздох облегчения. — Я велел Коркуту начать расследование, — сообщил шехзаде Ферхат, поднеся руку наложницы к губам. — Уверен, он найдет виновного и приведет его ко мне. — Уповаю на это, — вздохнула Махфирузе-хатун и слабо улыбнулась от того, как шехзаде поцеловал тыльную сторону ее ладони. — Служанку, Майсун, которая должна была находиться при тебе в хамаме и покинула тебя вопреки приказу, вечером продадут на невольничьем рынке, — сообщил шехзаде Ферхат твердым и решительным тоном. Махфирузе вздрогнула. Майсун было всего пятнадцать, ее можно было сослать в старый дворец, где ей нашли бы мужа… Невольничий рынок — это слишком жестоко. Ее, совсем еще юную и нежную, мог купить, кто угодно, от паши Имперского совета до владельца публичного дома.       Махфирузе хотел попросить о более мягком приговоре для служанки, которая всего лишь подчинилась ее воле и взяла золото из ее рук, но малодушно струсила. Шехзаде Ферхат был каким-то холодным, резким и словно чужим. Она не узнавала человека, сидящего рядом с ней на кровати. Он по-прежнему держал ее за руку, но взгляд его был до того твердый и холодный, что в душе у наложницы все замирало. После покушения и смерти рабыни у него на руках, Ферхат был подавлен и встревожен, он плохо спал, пил вино больше, чем обычно. Но холод от него никогда не исходил. Теперь же самый суровые зимние ветры кажутся мелочью на фоне его мрачного настроения.       Не желая еще больше портить настроение шехзаде Ферхата, Махфирузе протянула к нему руки, надеясь получить новую порцию ласки и внимания. Он испугался за ребенка под ее сердцем. Пока дитя неразрывно связано с Махфирузе, шехзаде будет ею дорожить.       К счастью для фаворитки, шехзаде Ферхат все же обнял ее, прижал к своей груди и поцеловал в черноволосую, влажную макушку. Махфирузе вслушалась в стук сердца господина и блаженно прикрыла глаза. Рядом с шехзаде все ее страхи исчезали, с ним было так спокойно и безопасно, что наложница ощущала себя счастливой.

***

      Ее интрига провалилась. Осознание этого рожало дикую злость в душе, подаваясь которой, Нурефсун Султан рывком смела со столика графин с водой, но легче не стало. Наоборот, шехзаде Баязид, играющий на тахте, вырезанной из дерева лошадью — подарком шехзаде Османа, вздрогнул и испуганно посмотрел на мать. — Мама? — спросил он еще совсем детским голосом. Баязид только-только учился говорить. Он тянул к ней руки и говорил «мама», при этом смуглое личико его озаряла улыбка. Шехзаде уже мог попросить пить или есть, но полноценные предложения давались ему с трудом.       Нурефсун Султан подошла к сыну и провела рукой с золотыми браслетами на запястье по курчавым черным волосам сына. Она всматривалась в его черты и все пыталась найти в них что-то от любимого мужчины. Но Баязид всем пошел в нее. — Пойдем в сад, — попросил мальчик, протягивая к матери руки. Нурефсун, вздохнув, подняла сына на руки и поцеловала его в висок. Шехзаде Осману не нравилось, что она не выпускает сына из рук, но Нурейсун было все равно на мнение мужа. Баязид — ее сокровище и единственная отдушина в этом мире, награда Всевышнего, его дар. Это у Османа будут еще дети, а у Нурфесун он один единственный. Кончено, она мечтала о большой семье, когда вошла в Топкапы невестой наследника престола. Но реальность внесла свои коррективы.       Нурефсун Султан отдала сына в руки Лале-хатун, которая отнесла шехзаде в детскую, чтобы переодеть к прогулке. Султанша же села на тахту и зажмурилась, что есть силы. Слезы злости подступали к глазам — она всегда плохо собой владела, была вспыльчива и импульсивна.       Ее надежды не оправдались. Она с таким трудом решилась взять грех на душу, рискнуть всем, но ничего не получилось. Прошлой ночью она сгорала в ласках шехзаде Ферхата, наслаждалась ее поцелуями и ощущением сильного тела, имеющего ее. Она с мольбой шептала имя любовника, тонула в его прекрасных глазах, мечтая, чтобы счастье ее было вечным…       Сперва, идя навстречу, Нурефсун хотела потребовать объяснений. За три недели они виделись только два раза и один раз предались греху. Она соскучилась по его ласкам. Пока Нурефсун утешала себя воспоминаниями все эти дни, шехзаде Ферхат делил ложе с наложницами. Беременная Махфирузе выводила ее из себя, заставляла гореть в пламени ревности, и это пламя постепенно затмевало все хорошее, что было в султанше. Еще одна фаворитка Саадат злила самоуверенностью. Она два раза побывала в постели шехзаде, а уже мнила о себе невесть что. Говорила, что станет султаншей, родит сына и станет любима господином.       Еще была наложница, погибшая случайно. Враги хотели убить шехзаде Ферхата, но яд вкусила рабыня, с которой господин разделил ложе. Умершую от яда наложницу Нурефсун не жалела, а малодушно радовалась удаче. Узнав о покушении, султанша хотела кинуться к любимому человеку, убедиться, что он в порядке, но здравомыслие победило.       Нурефсун знала, что шехзаде любит красивых женщин, как и его отец. Она пыталась с этим смириться, но ревность ослепляла. Пока она держалась, и не досаждала шехзаде ревностью, помня, что мужчины не любят подобного. Шехзаде Осман вообще не выносил сцен от нее.       Но каждый раз, видя двух фавориток в гареме, султанша сходила с ума. Решение зрело три недели. И вчера она решилась осуществить задуманное. По ее приказу Лале выведала все, что известно о Махфирузе-хатун. Фаворитку всюду сопровождали слуги, не подберешься. Видимо, шехзаде очень дорожил ребенком, что набирался сил в чреве рабыни. Только в хамаме Махфирузе оставалась без присмотра, поскольку служанка поддалась ее уговорам.       Дальше Лале-хатун обманом через посторонних лиц выманила Майсун-хатун из крыла, в котором располагались хаммамы, якобы ее зовет Юсуф-ага… Лале заперла двери на засов, а неподалеку в щели бросила серебряную сережку с сапфиром, которую подарил шехзаде Ферхат Саадат-хатун после хальвета.       Махфирузе- хатун должна была потерять дитя, а Саадат-хатун понесла бы наказание за то, что не совершала. И без серьги на месте преступления все улики указывали бы на нее. Девушка несколько раз прилюдно желала сопернице потерять ребенка.       Две проблемы, отравляющие жизнь Нурефсун во дворце, одним махом исчезли бы. Султанша, наслаждаясь ласками любимого мужчины, надеялась, что по возращению во дворец, услышит добрые вести для нее и ужасные для шехзаде Ферхата.       Однако этого не случилось. И все из-за Сафиназ-хатун. Снова эта правильная во всем выскочка, когда-то отобравшая у нее любовь мужа, все испортила. Почему Сафиназ не могла сидеть в своих покоях, почему решила сходить в хаммам именно в это время? Нурефсун была в ярости, но из последних сил держалась. Возможно, Махфирузе еще истечет кровью, и не будет угрозы в лице ее ребенка. Никто не отнимет у нее любимого мужчину, а у Баязида отца.       Султанша в сопровождении служанки, Лале, хранительницы всех ее тайн, которая вела за руку маленького Баязида, вышла в сад. После грозы царила влажноватая погода, и Нурефсун поморщилась, видя грязь. За Баязидом нужно смотреть внимательнее, он вымажется в грязи с ног до головы. Но не только Нурефсун решила прогуляться после грозы. Сафиназ-хатун, облаченная в платье кофейного цвета и в тон ему накидку, шла по садовой дорожке. С двух сторон от нее ступали ее очаровательные дочери, которые по очереди что-то рассказывали матери, а она внимательно слушала их. — Братик! — вскрикнула Армаан Султан, которую Нурефсун узнала только по диким манерам. Султанша подбежала к Нурефсун, пробормотала приветствие и присела на корточки перед Баязидом, который захлопал в ладошки. Следом за сестрой к брату подошла и Гюльзаде Султан, облаченная в светло-сиреневое платье, слишком лёгкое для такой погоды. — Сафиназ, здравствуй, — промолвила Нурефсун Султан холодно, глядя с неким высокомерием на женщину, отнявшую у нее все. — Добрый день, — кивнула спокойно Сафиназ. — Ты, я слышала, заделалась спасительницей рабынь, — не смогла сдержать яда Нурефсун Султан, глядя в карие глаза наложницы. Они были чем-то неуловимо похожи: обе черноволосые, кареглазые, со смуглой кожей. Но Сафиназ была выше Нурефсун и худощавей, тело ее не могло похвастаться соблазнительными формами Нурефсун Султан, которая всячески подчёркивала их яркими нарядами, золотыми поясами, кафтанами, и драгоценностями. Сафиназ-хатун предпочитала платья из светлых тканей, больше всего она любила белый цвет, вызывая у Нурефсун ехидную усмешку. Рабыня всеми силами угождала господину, шехзаде Осман любил белый цвет. Волосы у Сафиназ были темно-каштановые, длинные и прямые, у Нурефсун они вились аккуратными локонами. — Ее зовут Махфирузе, — поправила Сафиназ-хатун, словно она не знала имени выскочки. — Любой человек поступил бы так же на моем месте. Нурефсун Султан раздраженно скрипнула зубами, с бешенством глядя на Сафиназ. Во всем правильная, праведная наложница, раздражала ее неимоверно сильно. В глубине души Нурефсун понимала, что Сафиназ просто лучше ее во всем. Она добрее, благороднее, рациональней, Сафиназ никогда не опускалась до сплетен и интриг, была выше ревности и никогда не строила козней против Нурефсун. Сафиназ подходила шехзаде Осману, как никто другой. Она была сделана из того же теста, что и он. Все видели это, все замечали. Поэтому Сафиназ благоволила Ханзаде Султан, а Осман любил ее и выделял среди прочих. Но одно дело понимать достоинства наложницы, когда-то отнявшей у нее место под солнцем, совсем другое признавать их и принимать.

***

      Он глядел на серебряное украшение в своей ладони и ощущал, как ярость вспыхивает в его душе. Всю жизнь шехзаде Ферхат пытался искоренить это чувство из своей души, прятался от него, не желая становиться похожим на отца, который в гневе мог и убить. Повелитель правил твердой рукой, редко подавался ярости на политической арене или во время войны, когда на кону стояло слишком многое. Но мирное время, под сводами дворца… Он жестоко карал провинившихся, тех, кто нарушал покой или причинял вред тем, кем султан Мехмед дорожил.       Ферхат прятал злость, ярость, гнев, облачал их в веселье и в улыбку, поскольку боялся, что привлечет к себе лишнее внимание султана. Что Повелитель, увидев свои отрицательные черты в сыне, может навредить ему. Сколько раз шехзаде Махмуд сталкивался лбом с отцом только из-за того, что они оба в гневе напоминают вулканы? Да и не хотел Ферхат отдаваться пороку, коим в его глазах были ярость, гнев и ненависть. Он старался быть хорошим, достойным человеком, но у него не получалось. Сначала Нурхаят, которую он убил, чтобы отвести подозрения от себя и от матери. Было ли ему стыдно? Да. Жалел ли он о своем поступке? Нет. Лучше рабыня, имени которой никто не вспомнит через месяц, чем его матушка.       Теперь причиной гнева шехзаде Ферхата являлась его фаворитка, Саадат-хатун. Он сперва не поверил словам Махфирузе, неужели рабыня, которая толком его не знала и не любила, могла решиться на такое? Что ей двигало? Зависть или ревность? Однако у хаммама нашли серьгу, которую Ферхат сразу же узнал. После второго хальвета он подарил Саадат-хатун серебряные серьги с сапфирами, которые так подходили к ее глазам. Теперь эта серьга, как доказательство предательства, лежала в его ладони.       Двери в султанскую опочивальню распахнулись и два евнуха затащили в нее одеревеневшую от ужаса рабыню, которую его мать приблизила к себе, о которой заботилась, как о дочери.       Наложницу грубо кинули к его ногам, и она подняла на него напуганный и удивленный взгляд. В голубых глазах стояли слезы, которые вызвали в шехзаде Ферхате вспышку раздражения. Евнухи покинули опочивальню, оставив их одних. — Ты потеряла, — хмыкнул он презрительно и кинул серьгу к коленям наложницы. Та быстро схватила ее и рассмотрела. Уылбка озарила ее лицо, к удивлению шехзаде. — Спасибо, я думала, что потеряла ее, — промолвила девушка, снова посмотрев на него снизу вверх. — Не придуривайся! — рявкнул Ферхат, все же подаваясь вспыхнувшему гневу. Страх за ребенка, волнение вылились в настоящее бешенство. Ему казалось, что он сейчас задушит наложницу голыми руками за совершенное преступление. Наложница вздрогнула и испуганно на него посмотрела, что только распалило его ненависть и гнев. — Как ты посмела покуситься на моего ребенка, хатун?! Где ты потеряла страх?! Забыла, что ты никчемная рабыня?! — заорал он в приступе ярости, глядя в перекошенное от слез лицо фаворитки, которая заплакала в голос, зажав маленькой ладошкой рот. — Я бы не посмела, шехзаде, — заикаясь от слез и подступающей истерики, бормотала фаворитка, но он не верил ей. Весь гарем видел конфликты между его женщинами, Дидар-хатун подтвердила, что Саадат неоднократно угрожала Махфирузе и желала, чтобы та потеряла ребенка. — Ты несколько раз желала, чтобы мой ребенок умер, думаешь, я совсем глуп, что ничего не знаю и не понимаю?! — в ярости прошипел Ферхат, схватив наложницу за хрупкое запястье. С силой сжав его, он рывком потянул ее на себя, вынуждая хатун подняться на ноги.       Саадат-хатун была значительно ниже его и теперь она откинула назад голову, чтобы видеть его лицо. Девушка рыдала, светлые волосы ее растрепались, губы кривились. Она подняла брови, силясь его разжалобить, но злоба шехзаде не утихала. Он продолжал сжимать рукой запястье девушки, оставляя на нежной коже безобразине алеющие следы. Хотелось выместить на ней гнев, отыграться за волнение и за страх, наказать. — Мне больно, пожалуйста, отпустите, — взмолилась хатун, не выдержав. Она попыталась отнять руку, но сил не хватило. — Я утоплю тебя в Босфоре, хатун, вот и закончилась твоя удача, — страшным голосом произнес шехзаде Ферхат приговор, наклонившись к лицу наложницы, которая продолжала рыдать. Теперь ее трясло от ужаса, и страх в ее глазах почему-то доставил ему удовольствие. — Нет, пожалуйста, вы не можете, -забормотала Саадат-хатун. — Вы не можете убить своего ребенка.       Шехзаде Ферхат замер. Слова рабыни подействовали на него, как ушат ледяной воды. Он отпустил руку девушки и отшатнулся от нее, словно увидел перед собой чудовище. Саадат со стоном прижала к себе искалеченную руку, явно сильно поврежденную. Баюкая руку, наложница рухнула на колени и зажмурилась. По ее красному лицу катились крупные слезы. — Что ты сказала? — думая, что ослышался, вопросил шехзаде Ферхат, сделав шаг к хатун, которая отпрянула и попыталась отползти от него, но не смогла. Мужчина взял ее за подбородок, заставляя поднять голову. Он посмотрел в ее покрасневшие от рыданий глаза, в которых стояла пелена слез. Не может быть все настолько просто. Его наложницы не беременели три года, а тут за две ночи результат. — Я беременна, — сказала Саадат и голос ее снова сорвался. Она вновь зарыдала. — Надеюсь, ты понимаешь, что с тобой будет, если ты врешь? — спросил шехзаде Ферхат. Девушка закивала, продолжая рыдать.       Он выглянул в коридор и велел позвать лекаршу. Пока приказ исполняли, шехзаде вновь приблизился к сидящей на ковре фаворитке и без особых усилий поднял хатун на руки. Девушка вновь зарыдала громче, чем прежде. Она стучала зубами и икала от ужаса. Никто никогда не реагировал на его прикосновения подобным образом. Ферхат положил наложницу на постель, и та поспешила отползти от него к изголовью кровати, прижала к груди колени и сжалась, испуганно глядя на него, как затравленный зверек.       Через некоторое время шехзаде Ферхат вернулся с террасы, где его злость и гнев утихли под влиянием свежего воздуха. На смену ненависти пришло чувство вины, которого он душил всеми силами. Но, когда лекарша, обработав синяки за запястье хатун мазью, смирила его осуждающим взглядом, чувство вины усилилось многократно: — Саадат-хатун беременна, господин. Срок очень маленьких, ребенок хрупок, как снежинка, поэтому наложнице нужен покой, иначе она потеряет дитя, — лекарша погладила Саадат-хатун по светлым волосам. — Что до руки — ушиб, я обработала синяки и перевязала их, скоро пройдет.       Лекарша покинула султанскую опочивальню, оставив их один на один. Наложница натянула одеяло до подбородка и вжалась в постель, глядя широко распахнутыми голубыми глазами на Ферхата.       Чувство вины и стыд затопили сердце шехзаде. Он осуждал отца за жестокость, читал нотации Махмуду за то, что тот собственными руками выбивал правду из предателя, а сам такой же, как и они. Повелитель и брат заботились о родных и ценили родную кровь, а он, Ферхат, подаваясь ярости, едва не убил своего ребенка. И как ему с этим жить?       Впрочем, беременность не уменьшает вину Саадат-хатун, она по-прежнему несет ответственность за покушение на Махфирузе. — Тебе повезло, хатун, — произнес Ферхат, глядя в глаза наложницы, которая наблюдала за ним и не шевелилась. — Береги этого ребенка, не будет его — не станет и тебя.