Перекрестки судеб

***

Османская Империя. Стамбул. Топкапы. Июнь 1602 года.       Жизнь налаживалась. Вернее Махфирузе надеялась на это. С того вечера, когда всем стало известно о ее беременности, минула неделя. И всю неделю рядом с Махфирузе был шехзаде Ферхат, который был несказанно рад грядущему пополнению.       Махфирузе с теплотой в душе вспоминала, как шехзаде явился в лазарет, веселый и счастливый. Он тут же вручил мешочек золотых лекарше, которая осмотрела фаворитку и установила ее положение. Затем шехзаде приблизился к кровати, на которой возлежала испуганная Махфирузе, сел рядом с ней и заключил ее в крепкие объятья.       Она прижималась к широкой мужской груди, всеми силами пытаясь изобразить счастье. Нет, Махфирузе, конечно, была рада этому ребенку, она так долго пыталась забеременеть… Но Топкапы — не лучшее место для беременной женщины. Особенно, когда где-то рядом Ханзаде Султан.       Махфирузе в тот вечер обнимала любимого мужчину и с трудом сдерживала слезы. Почему-то на душе стало так скверно, так тоскливо. Страх не давал покоя. В голове рождались панические мысли, что она не убережет этого ребенка. Что с ней тогда будет? Ее вышлют, продадут кому-то, выдадут замуж? И это лучшие варианты. Худшие — смерть. Ханзаде Султан предательства не простит. Это Махфирузе ясно понимала, поскольку когда-то служила госпоже. Султанша была крайне жестока и беспощадна, она не прощала ошибок. Слуги лишались жизней и за меньшее, а она посмела не только влюбиться, так еще и понести от главного соперника шехзаде Османа.       Еще хуже стало, когда Махфирузе учуяла от шехзаде Ферхата запах женских духов. Она давно должна привыкнуть, что не единственная женщина в жизни шехзаде. Но все равно сердце опаляла ревность, а душу сжимали тиски боли, когда наложница представляла в объятьях господина другую женщину.       На этот раз рабыню выбрала лично Мехрибан Султан. Госпожа ненавидела Махфирузе. Куда не глянь, всюду враги. Ханзаде Султан, Мехрибан Султан, другие жены султана Мехмеда, братья шехзаде Ферхата. Вот как ей спастись от них? Жалко, что нельзя уехать в Амасью, подальше от всех них.       Единственный человек, который мог ее защитить от врагов и неприятелей, шехзаде Ферхат. Нужно держаться его — так решила Махфирузе. Она молча проглотила обиду, заглушила усилием воли ревность по отношению к новой наложнице шехзаде. Нужно молчать, нужно терпеть… Ради ребенка.       С того вечера прошла неделя, и Махфирузе почти всегда была при шехзаде Ферхате. Она засыпала в его объятьях, прижавшись к нему всем телом, в кольце его сильных рук, положив голову ему на плечо. Они обсуждали имена для ребенка. Шехзаде, как и всякий мужчина, желал сына. Но Махфирузе очень сильно боялась будущего. Одно дело рожать сына султану, другое — шехзаде. Султану не грозит смерть в руках немых палачей. Жизнь шехзаде же всегда в опасности, пока у него есть братья.       Ферхат был уверен, что шехзаде Осман, став султаном, не тронет братьев. У всех сыновей султана Мехмеда были теплые отношения, но надолго ли? Махфирузе с одной стороны желала сына, чтобы стать госпожой, получить титул и статус, но слишком опасно. Как будто бы ей тревоги за шехзаде Ферхата мало.       Дочери ничего не будет угрожать, она будет получать жалование, жить в роскоши, и ее никто не посмеет тронуть. Хотя последний пункт вызывал сильные сомнения. Но Махфирузе всеми силами убеждала себя, что после рождения ребенка, султанши, никто ее не тронет. — Главное, чтобы ребенок был здоров, — тихо говорила Махфирузе, обнимая шехзаде Ферхата поздней ночью. Они оба лежали в постели, наслаждаясь обществом друг друга. Шехзаде усмехнулся, и наложница залюбовалась им. После новости о беременности их отношения потеплели. — Ты права, Махфирузе, — ответил Ферхат, пригладив растрепавшиеся черные волосы. Ни у кого из его братьев не было таких черных волос и прекрасных, глубоких синих глаз. Никто из сыновей султана Мехмеда не был настолько красив, как Ферхат. — Если у меня будет сын, я назову его Алемшах. — Красивое имя, — улыбнулась Махфирузе, снова ощутив тревогу. — А если родиться луноликая султанша? — спросила она, приподнявшись в постели, чтобы ей было лучше видно лицо господина. Главное, чтобы дочь он любил не меньше, чем сына. — Алджан, — задумчиво произнес шехзаде Ферхат, обратив взор на фаворитку. — Я хочу, чтобы у нее были ваши глаза, — сказала Махфирузе.        Шехзаде Ферхат снова притянул ее к себе и поцеловал в губы. Наложница ответила на поцелуй, сожалея, что им нельзя делить постель, как мужчина и женщина. Существовала угроза выкидыша, и рисковать они не хотели. Шехзаде так вообще относился к ней, как к хрустальной вазе. Но Махфирузе понимала, что его заботит только его ребенок у нее под сердцем. Как бы не хотелось верить в то, что шехзаде воспылал к ней любовью просто так, реальность была сурова. Если Махфирузе — привычка шехазде Ферхата, то ребенок у нее под сердцем — его сокровище. Шехзаде Ферхат прервал поцелуй, и Махфирузе легла рядом с ним. Она быстро уставала и постоянно нуждалась в отдыхе. Наложница закрыла глаза, прижавшись к любимому мужчине, который снова заключил ее в объятья. Вот бы так было всегда.

Утро следующего дня. Топкапы.

— Почему ты не ешь, Амаль? — спросила Валиде Дефне Султан у внучки. Дильруба Султан все так же пребывала без чувств, и Халиме Султан ухаживала за дочерью и почти не покидала ее покоев. Пожалуй, из-за любви к детям, султаншам и к шехзаде, Дефне Султан уважала невестку. Халиме Султан была хитрой, властолюбивой, но детей любила до беспамятства. Вот и теперь она лично ухаживала за Дильрубой, прикладывала компрессы ко лбу султанши, поила ее смесью молока, меда и воды, чтобы у Дильрубы были силы для борьбы с травмами.       Но, несмотря на усилия лекарей и матери, султанша уже несколько дней пребывала без чувств, что ввергало обитателей Топкапы в уныние. Лекарь сказал, что Дильруба сильно ударилась головой при падении с лошади. Коня, с которого упала султанша, решено было убить. Он слишком опасен, поскольку неуправляем. Конь вдруг стал безумен, он без остановки ржал, буянил, пытался вырваться из стоила и не подпускал к себе конюха. Махмуд и вовсе решил, что это было покушение на его жизнь, а его сестра пострадала случайно.       Сколько правды в его подозрениях Дефне Султан не ведала, но понимала, что все возможно. Она не раз становилась свидетельницей покушений и убийств, была и исполнителем и заказчиком. — Я не голодна, — покачала головой Амаль Султан, которая за минувшие дни потускнела и осунулась. Черты ее лица заострились, глаза ввалились, губы были искусаны. Девочка переживала. — Я тоже не голоден, — сказал шехзаде Мустафа.       Дефне Султан поджала губы. Пока Халиме Султан увлечена переживаниями за старшую дочь все заботы о ее младших детях легли на плечи Дефне. Но она уже не была молодой и полной сил, султанша и шехзаде ее утомляли расспросами и играми. Труднее всего было поддерживать в них веру на скорейшее выздоровление Дильрубы. — Съешь еще кусочек, Мустафа, тебе нужно много сил перед уроками, — строго произнесла Дефне Султан, и Мустафа, скривившись, выполнил ее просьбу. — Мне пора на уроки, — промолвил шехзаде и поднялся из-за стола. — Я тоже пойду, бабушка, — сказала Амаль Султан негромко. — Мы с Ягмур хотели погулять в саду. — Возьми накидку, моя дорогая, поднялся ветер и, возможно, будет дождь, сжав руку девочки, промолвила Дефне Султан, глядя в карие глаза султанши. Та кивнула и, поправив бежевый платок так, чтобы он скрыл ее золотисто-русые вьющиеся волосы, поклонилась.       Внуки покинули опочивальню в сопровождении служанок. Дефне Султан тяжело вздохнула. Сколько еще испытаний выпадет на ее голову? Когда же проблемы закончатся? Она слишком устала, чтобы бороться со всем и со всеми.

Покои султана Мехмеда III. Июнь 1602 года.

— Ферхат, сынок, что с тобой, тебе не здоровиться? — спросила ласково Мехрибан Султан, сидящая рядом с сыном. Шехзаде поморщился, словно съел нечто кислое и поднял мрачный взор на мать.       Он не мог на нее долго злиться. Сколько он себя помнил, матушка всегда была рядом с ним и оберегала его, как величайшее сокровище мира. Впрочем, шехзаде и был ее сокровищем, в этом Ферхат ни дня не сомневался. Но чрезмерная опека матери раздражала наследника. Он вырос, стал самостоятельным, но мать все пыталась удержать его подле совей юбки. В этом и крылся корень всех зол. Но несмотря ни на что Ферхат очень дорожил матушкой. И оберегал ее по мере сил.       Теперь, когда он, наконец, сам станет отцом, нужно помириться с валиде и принять ее такой, какая она есть: капризная, слабая, хрупкая женщина, необремененная большим умом. Или нет?       Ферхат запутался. Он привык видеть мать слабой, рано научился быть сильным и скрывать истинные чувства ото всех. Он носил маску солнечного наследника, безмятежного и веселого. Временами шехзаде чувствовал, что эта маска давно уже стала его вторым лицом.Но была ли его мать настолько слабой?       Он все еще сомневался, что его брат Селим умер случайно, но не делился ни с кем подозрениями. — Я немного устал от государственных дел, — ответил Ферхат, глядя на мать задумчивым взглядом голубых глаз. Тут-то он не лукавил. В столице то и дело вспыхивали беспорядки, и шехзаде всеми силами пытался избежать кровопролития. Кто-то специально пускал слухи о том, что самозванец, назвавший себя его дядей, был настоящим шехзаде Джихангиром, кто-то убеждал горожан, что и остальные братья султана Мехмеда могут быть живы. Кто-то расшатывал престол под падишахом, но этот кто-то не понимал, чем все может обернуться.       Султан Мехмед задавит заразу в зачатке, и тысячи невинных людей пострадают от его кары. Еще и Ханзаде Султан и Касим-паша пытались давить на регента трона, чтобы он принял более решительные меры, нежели воспитательные беседы с нарушителями и комендантский час. Эта парочка жаждала крови. Еще и Махмуд явно прошел нравом в сестрицу и царственного отца. Такой же жестокий и беспощадный к врагам, не гнушающийся никаких средств ради желаемой цели.       Шехзаде Ферхат помнил, как накануне вечером наведался в темницу, где, по словам Коркута, Давду-ага и шехзаде Махмуд вели допрос одного из конюхов, того, что подал Дильрубе обезумевшего коня. Пока Халиме Султан не отходила от постели дочери, находящейся в беспамятстве, Махмуд взял расследование на себя.       В темнице пахло гнилью и сыростью. Ферхат, больше всего на свете любивший комфорт, поморщился от тошнотворного запаха. По мере того, как они с Коркутом-агой подходили к нужной камере крики, полные боли и муки, усиливались. От них в душе все переворачивалось. — О, Давуд, погляди, братец пожаловал, — слишком бодро сказал Махмуд, отходя от человека, прикованного к каменной стене цепями.       Давуд-ага, глава дворцовой стражи, которого за глаза называли бешенным псом, стоял у стола и поигрывал в руках кинжалом. Махмуд тем временем кинул окровавленный кинжал на стол, и Ферхат, сфокусировав взгляд на этом столе, обомлел. На нем лежали разнообразные инструменты для пыток.       Обычно пытками занимались немые палачи, они были безграмотны и лишены языков, поэтому не нужно было волноваться, что информация просочиться за пределы камер. В свободное от работы время палачи работали садовниками, сажали цветочки. — Что происходит? — спросил Ферхат мрачно, глядя на странно довольного брата. Прошло несколько дней после падения Дильрубы, сперва Махмуд крушил все вокруг, кричал, сходил с ума. Но теперь он был спокоен и уверен в себе, словно знал, что нужно делать. — Допрашиваю конюха, — ответил Махмуд. — Эта тварь призналась, что подлила в пойло лошади какое-то снадобье и подрезала крепления седла. Но целью была не Дильруба. Голос Махмуда наполнялся яростью и злобой. Его каре-зеленые глаза, которые в минуты спокойствия казались больше карими, чем зелеными, и в минуты ярости наоборот, вспыхнули зеленью. Шехзаде снова обратил полыхающий взор на предателя висящего на цепях. — Целью был я, — произнес Махмуд, после чего со всей силы ударил кулаком по лицу предателя. Тот только вскрикнул и дернулся, полностью обмякнув. — Приведи его в чувства, Давуд, я только вошел во вкус. — Кому потребовалась нападать на тебя? — спросил Ферхат, чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота. Он не выносил вид крови, и это делало его слабым в глазах царственного отца. — Сейчас узнаем, — промолвил шехзаде Махмуд. Давуд-ага вылил на приговоренного к смерти ведро воды и тот пришел в себя, дернувшись всем телом. Махмуд схватил со стола обычный нож, покрытый ржавчиной. — Я из тебя всю душу вытрясу за себя и свою сестру. Ад покажется тебе раем после этого, — процедил шехзаде и с садистским наслаждением начал водить лезвием по запястьям предателя.       Темницу снова наполнил крик, а дурнота шехзаде Ферхата усилилась. Вернувшись в султанские покои, шехазде расстался с содержимым желудка, после чего рухнул на постель. В груди начало томиться ожидание чего-то страшного, жуткого. Шехзаде Ферхат вдруг подумал, что не хотел бы, что нити расследования указали на него или на его мать и лишился покоя. Воистину, подозревать, хуже, чем знать. Ферхат провел ночь без сна. Прижимая к себе спящую Махфирузе, он все думал, думал и думал. Могла ли мать попытаться убить Махмуда? Ферхат хотел бы ответить «нет», но что-то ему не позволяло. И вот теперь они с матушкой разделяют завтрак после ухода Махфирузе, он не знает, с чего начать разговор. — Дильруба все еще не пришла в себя, — произнес Ферхат. — Махмуд сам не свой. — Иншалла, султанша поправиться, я молюсь о ее здравии, — ответила Мехрибан Султан, отведя взгляд от сына. Она потерла шею, словно у нее закололо горло. От Ферхата не укрылась интонация матери. Подобно тому, как она считывала его настроение и чувства в детстве, шехазде мог читать ее во взрослом возрасте. — Шторм — конь Махмуда, спокойный конь, с его слов. Он подозревает, что покушение было на него, — поделился мыслями шехзаде Ферхат. — О, Аллах, — вскрикнула Мехрибан Султан, глаза ее расширились в страхе. В притворном страхе. Надежда таяла. — Кто посмел бы напасть на сына султана? — Скажите, мама, только честно, — заговорил шехзаде Ферхат, с трудом сдерживая раздражение, что разгоралось в груди. — Мне стоит бояться, что расследование укажет на вас?       Мехрибан Султан замерла и проглотила вставший в горле ком. Взгляд ее забегал по опочивальне, но на сына она не смотрела. — Проклятье, матушка, как вы могли?! — верно истолковав ее поведение зашипел Ферхат, схватив валиде за руку и сжав ее хрупкое запястье. Мехрибан Султан всхлипнула от боли, подняв на сына взор, полный слез.       Шехзаде отпустил запястье матери, поняв, что поднимать руку на женщину — верх слабости. Он взвился на ноги, ощущая ярость, бушующую в душе. О, как ему хотелось разнести опочивальню, перевернуть стол с яствами, оттолкнуть от себя мать, что тоже взвилась на ноги следом. Но рациональная часть разума не позволяла так поступить. Излишняя шумиха навредит им еще больше. Едва он разнесет покои, накричит на валиде или, не дай Аллах, поднимет на нее руку, как новость распространиться по Топкапы, подобно пожару. Это вызовет лишние подозрения. С чего это регент престола так разозлился? — Я люблю тебя, сынок, ты — мой мир, все, что у меня есть, — запричитала Мехрибан Султан, приблизившись к замершему наследнику. Он же смотрел на мать с нарастающим отвращением. Если она смогла покуситься на Махмуда, значит и Селима погубить могла. — Вы мне это говорите каждый день, — процедил Ферхат, глядя на мать сверху вниз. Он давным-давно ее перерос и теперь превосходил по всем параметрам. Он казался великаном на фоне хрупкой и тонкой Мехрибан Султан. В глазах валиде стояли непролитые слезы, а сами глаза были полны всепоглощающей любви. О, разве он сможет отдать ее, свою любимую мать, которая столько лет предано его любила и оберегала, в лапы смерти? — Как вы решились на такое? — спросил Ферхат, чувствуя, как мать накрыла его впалые щеки маленькими ладонями. Она заглядывала в его глаза, губы ее при этом дрожали от подступающих рыданий. — Ты все, что у меня есть. Другие шехзаде тебе не братья, а враги. Халиме сделает все, чтобы Махмуд сел на трон, если она захочет, то через твой труп переступит без сомнений и жалости, — проговорила Мехрибан Султан.       У Ферхата появилось чувство, что мать ему лжет, но он решил в нем не разбираться. Не хотел думать, что жажда власти затмила голос совести и доброе сердце Мехрибан Султан. Да, она просто его любит и боится потерять. — Как вы не побоялись гнева отца? — спросил Ферхат. О нраве султана Мехмеда слагали легенды. Он карал беспощадно и никого не щадил, будь то паша, бей, султанша или его ребенок. Наложницы и жены султана поэтому не плели интриг, а если плели, то делали это искусно, чтобы не попасться. Чтобы плести интриги и устранять соперниц за власть и любовь нужна защита в лице падишаха. Но сердцем султана никто не владел, а значит на защиту с его стороны надеяться не следовало.       За покушение на члена династии, на шехзаде, султан Мехмед голыми руками задушит Мехрибан Султан. Хотя вряд ли он доберётся до нее первым. Первые в очереди Халиме Султан и ее старший сын, который буквально обезумел.       Нет, шехазде Ферхат не допустит, чтобы правду кто-то узнал. Он не может погубить мать.       Мехрибан Султан вдруг разрыдалась. Ферхат понял — это от страха. Ее страшил гнев султана Мехмеда. Падишах не щадил тех, кого любил, а ее, нелюбимую женщину на одну ночь, тем более не пожалеет. Шехзаде смягчился и, подаваясь чувствам, сгреб мать в охапку и прижал к своей груди. Мехрибан Султан вцепилась в его кафтан обеими руками, дрожа от рыданий, как маленький ребенок.       Точно так же плакала Асхан Султан на похоронах Айнур-хатун, Ферхат в ту пору обнимал сестру и утешал ее, но Асхан никак не могла взять себя в руки и с ее губ срывался надломленный шепот одинокого и брошенного ребенка «Мама, мамочка, как же так?»       Думая о сестре, чью мать, скорее всего погубила его валиде, Ферхат закрыл на мгновение глаза. Он должен ненавидеть матушку, презирать ее, но все, что она совершала — только ради него и для него. — Не плачьте, мама, я вас в обиду не дам, — твердо произнес Ферхат, отстраняя от себя мать. Та замерла, глядя слезящимися глазами на сына снизу вверх. Ферхат утер с ее щек слезы, нежно провел пальцами по шрамам валиде. О, сколько же она вынесла боли, чтобы стать такой? — Я не понимаю, как вы решились на такое, что затмило ваше доброе сердце. Но не мне вас судить. — Что же теперь будет? — спросила Мехрибан. Она боялась его решения. Боялась, что он еще больше отдалиться. Но пропасть, разделяющая их, с каждым днем росла все стремительнее. — Кто передал приказ в конюшни из дворца? — спросил Ферхат, отойдя от матери, которая более-менее успокоилась. — Зюмлют-ага, — ответила Мехрибан Султан, и Ферхат ощутил дурноту. Землют — слуга его гарема. Слишком приметно, слишком опасно. — Кто знает о приказе? — спросил он. — Никто, кроме меня, — ответила Мехрибан Султан. — В таком случае возвратись в свои покои, мама, сошлитесь на дурноту, у вас слабое здоровье, никто не удивиться вашему состоянию, — велел Ферхат твердым голосом. — Он полился, чтобы она не начала донимать его вопросами. В голове у шехзаде стремительно вырисовывался план, как выпутаться из ловушки, в которую они угодили и отвести от себя подозрения. — И велите приготовить наложницу из гарема. — Наложницу? — переспросила Мехрибан Султан удивленно. Шехзаде после Саадат-хатун никого больше не звал, проводил ночи с Махфирузе-хатун, которая понесла от него. Ферхат не мог нарадоваться и боялся спугнуть удачу. Он любил свое дитя так, что готов был полюбить и его мать. — Да, хочу отдохнуть, — сказал шехзаде Ферхат. К счастью, Мехрибан Султан не спорила с сыном и покинула султанские покои. После ее ухода, шехзаде Ферхат залпом осушил кубок вина и вызвал верного Коркута-агу. — Помоги Зюмлюту-агу встретиться с Всевышним, — велел Ферхат, наполняя кубок вином. — Как вам угодно, — ответил Коркут-ага и поклонился. Шехзаде удивленно на него посмотрел. — Даже не спросишь в чем провинился евнух? — спросил Ферхат, глядя на свою тень. — Если вы говорите, что аге пора к Всевышнему, значит так нужно, — пожал плечами Коркут-ага, после чего удалился.       Шехзаде Ферхат же рухнул на тахту, чувствуя тяжесть на душе. Коркут был его слугой уже четыре года и скрывал многие его тайны. Тайны, которые могли стоить им жизни. Ферхат ценил верных людей, но боялся того, сколько они знают. Если кто-то развяжет им язык, его ждет смерть.       В памяти помимо воли всплыл образ шехзаде Махмуда, пытающего предателя. Под такими пытками кто угодна выдаст все свои и чужие тайны. Взгляд шехзаде Ферхата упал перстень с печаткой в виде орла, который он купил на рынке Амасьи, когда гулял переодетым по городу. Перстень этот был с секретом, только из-за этого секрета Ферхат его и купил.       Печатка при нажатии открывалась, являя миру углубление, в котором шехзаде Ферхат по велению сердца носил самый быстрый яд, что смог найти. Яд, у которого не было противоядия. Яд растворялся в вине и воде, один глоток и глотка так сжимается, что воздух не поступает в легкие и человек умирает в конвульсиях.       Шехзаде Ферхат ощутил отвращение к себе. Он корил Касима-пашу и Ханзаде Султан за излишнюю жестокость, а сам ни капли не уступал им. Он прятался за маской радости, света и веселья, а сам находился во власти пороков. Он пил, блудил, убивал, предал брата, любил его жену. Ферхат осуждал жестокость султана Мехмеда, своего отца, которого уже при жизни назвали самым кровавым султаном в истории Оттоманской Порты, а сам был его продолжением. Шехзаде Ферхата испугало перевоплощения брата шехзаде Махмуда то, что он испытывал удовольствие пытая предателя… Но Махмуд пытал того, кто едва не убил его сестру. Ферхат же хочет обречь на смерть невинного человека, человека, у которого нет выбора.       Воистину, от гнилого дерева здоровых плодов ждать нельзя. Султан Мехмед — чудовищен и ужасен, все его дети такие же, как и он. От тирана родиться лишь тиран. Такова жизнь. Просто кто-то, как Ханзаде Султан и шехазде Махмуд принимают свое истинное «я», а кто-то, как Ферхат, носят два лица сразу.

Стамбул. Топкапы. Дворцовый сад.

      Тошнота, наконец, отступила и Сафиназ-хатун смогла в полной мере наслаждаться прогулкой. Они с Ханзаде Султан шли по дворцовому саду. После встречи с Нурефсун Султан настроение у султанши стало скверным. Она ничего не говорила в отношении второй невестки, но Сафиназ кожей ощущала ее злость. С Ханзаде Султан всегда было так, она могла скрывать гнев, но воздух вокруг нее в эти мгновения становился вязким и неприятным. — Поскорее бы шехзаде вернулся, — тихо произнесла Сафиназ-хатун, чувствуя, как тишина начинает давить на плечи. Ханзаде Султан сделала шумный и глубокий вдох и медленно выдохнула, силясь прийти в себя. — Он всего неделю в походе, а ты уже желаешь, чтобы он вернулся, — промолвила султанша, смирив ее заинтересованным взглядом. — Такова любовь, госпожа, — улыбнулась Сафиназ и тут же мысленно себя поругала.       Ханзаде Султан пришлось отказаться от взаимной любви и счастья вместе с Рамилем-агой, который столько лет служил тенью шехзаде Османа. Сафиназ видела, как расцветали их чувства, видела муки султанши, когда она выбрала брата, а не себя, видела страдания Рамиля. Он, временами тренируясь с Османом, мог замереть и задумчиво глядеть куда-то вдаль.       Сафиназ-хаутн восхищалась своей госпожой. Она не смогла бы отказаться от любви ради кого-то другого, даже ради своего брата. Но Ханзаде Султан другая, она лучше, сильнее, благороднее ее, простой наложницы.       Сафиназ-хатун положила руку на живот, чувствуя дискомфорт. Она боялась за этого ребенка. Ее предыдущая беременность закончилась прежде срока мертвым сыном. Если она не родит шехзаде, то станет не нужна, ее заменят. Шехзаде Осман, конечно, уверял, что любит ее и никогда не предаст их чувства, но Сафиназ-хатун боялась до ужаса. По сути вся ее жизнь — это любовь, не будет любви не станет и ее. Нурефсун Султан уж точно не упустит возможности поглумиться над ней в случае неудачи. — Как ты себя чувствуешь? — спросила Ханзаде Султан, заметив жест Сафиназ. — Приемлемо, — улыбнулась Сафиназ-хатун госпоже. Та кивнула своим мыслям. — Во время первой беременности меня воротило от всей еды вплоть до родов. Отец боялся, что я их не перенесу, как и моя валиде, — рассказала Ханзаде Султан спокойно.       Сафиназ-хатун об этом знала. Шехзаде Осман очень переживал за сестру и все порывался приехать в столицу из Манисы. Сафиназ с трудом его успокоила, заверив, что с султаншей лучшие лекари империи, а ему нельзя покидать санджак без позволения Повелителя. — Но результат того стоит, — сказала Сафиназ-хатун, вспомнив о своих любимых дочерях. Девочки часто ссорились, соперничали. Более бойкая и шумная Армаан задирала нежную и ранимую Гюльзаде. Сафиназ боялась, что все это выльется во вражду.       Сафиназ-хатун хотела спросить у султанши повышивает ли она с ней вечером, как Ханзаде Султан внезапно остановилась и подняла руку, призывая ее к тишине. Садовая дорожка привела их в отдаленную часть сада. Надо же, она и не заметила, что они слишком далеко зашли.       Ханзаде Султан прищурилась, выглянула из-за дерева, и улыбка тронула ее губы. Проследив за ее взглядом, Сафиназ напряглась. В тени раскидистого зеленого дерева стояли шехзаде Махмуд и Нурбану Султан. Причем они не выглядели в этот момент, как брат и сестра, а походили на влюбленную пару, увлеченную друг другом. Шехзаде Махмуд вдруг сделал шаг к Нурбану Султан, сокращая и без того непозволительное расстояние между ними, взял султаншу за руку. Та дернулась, вжавшись в дерево. Шехзаде оперся рукой о массивный ствол дерева. — Нет, то, что ты говоришь — большой грех, Махмуд, — тихо шептала Нурбану Султан. — Мы связаны кровными узами. — Мы дальняя родня, Нурбану. Мой дед Баязид женился на Хуриджихан Султан, — покачал головой шехзаде Махмуд. — Это какое-то безумие, — пробормотала Нурбану Султан испуганно. — Твоему деду никях едва не стоил жизни. Шехзаде запрещено жениться на свободных мусульманках, тем более на родственницах… Ты готов рискнуть головой? — Моего отца и деда правила не остановили, — ответил шехзаде Махмуд, продолжая коршуном нависать над Нурбану Султан, которая все пыталась вразумить его. — Вот только оба попали в опалу из-за этого, — цокнула языком султанша, она вырвала руку из ладони шехзаде и скрестила руки на груди, словно пыталась от него оградиться. — Мой отец, Ильяс-паша, был братом Амрийе Султан, он говорил, что, когда султан Мехмед заключил никях с Амрийе Султан, все боялись, что султан Баязид отдаст приказ о казни сына. К счастью, опасность миновала. — Мой отец меня не тронет, возможно, будет очень-очень зол, но не казнит, — заверял султаншу шехзаде Махмуд. — Ты не боишься гнева Повелителя? — спросила Нурбану, глядя в глаза шехзаде Махмуда. — Ты не в своем уме, — заключила обреченно султанша. — Ты меня таким сделала, Нурбану, — ответил шехзаде Махмуд. — Что до гнева отца… Я — его раб, разумеется, я боюсь, но ради тебя как-нибудь переживу. — Пожалуйста, остановись! Ты бредишь, — обреченно говорила Нурбану Султан, которая все пыталась достучаться до разума наследника, но бесполезно. Он ее не слышал. — Неужели мои чувства не взаимны? — спросил Махмуд.       Он протянул руку и убрал от лица султанши прядь волос, выбившуюся из ее прически. В этом жесте скрывались большие чувства. Сафиназ знала. Осман точно так же ее касался, словно она была сокровищем. — Я вижу, как ты на меня смотришь, Нурбану, вижу, как реагируешь на мои слова, вижу, как ищешь мой взгляд, — говорил Махмуд, сокращая между ними расстояния. В следующий миг он накрыл губы султанши своими.       Она дернулась, уперлась руками в его плечи, несколько раз стукнула кулаком по спине, словно пыталась освободиться, а потом вдруг обвила его шею руками и прижалась к нему, сдаваясь под напором шехзаде.       Сафиназ замерла, ей казалось, что она не должна здесь находиться, что увидела что-то, непредназначенное для ее глаз. Но, взглянув на Ханзаде султан, девушка напряглась еще больше. Султанша усмехалась, глядя на брата и дальнюю родственницу, так улыбался шехзаде Осман, когда ему удавалась загнать оленя в ловушку во время охоты.       А в следующий миг раздался тихий вскрик шехзаде Махмуда. Сафиназ-хатун снова посмотрела на влюблённых. Юноша потирал рукой щеку, ошарашенно глядя на Нрубану Султан, которая вырвалась из западни и отбежала от шехзаде. — Не приближайся ко мне, Махмуд, ты не ведаешь, с каким огнем играешь, — произнесла султанша и поспешила прочь. Шехзаде Махмуд же, глухо зарычав, вдруг сжал руку в кулак и стукнул по дереву, словно оно было в чем-то виновато. Наверное, ему было больно, но ни один мускул не дрогнул на его смуглом лице, лишь зеленые глаза полыхали яростью, когда он глядел вслед Нурбану Султан. — Как интересно, — прошептала Ханзаде Султан. — Вы что-то задумали? — спросила Сафиназ-хатун, которая за несколько лет службы неплохо изучила нрав госпожи. Она понимала, что Ханзаде Султан что-то задумала, но что? Почему-то Сафиназ даже знать не хотела, а только радовалась, что султана до помешательства любит шехзаде Османа и сделает все, чтобы уберечь его от всех бед этого мира. С такой сестрой и благодаря личным качествам шехзаде Осман непременно станет следующим султаном, а она, Сафиназ, всегда будет рядом с ним.       Кто знает, вероятно, османский род продолжит именно ее сын, сейчас мирно спящий у нее под сердцем. Сафиназ в который раз за день коснулась пока еще плоского живота, молясь, чтобы беды обошли ее семью стороной. Но увы не все молитвы долетают до Всевышнего.

Османская Империя. Топкапы. 1602 год. Вечер того же дня.

      Нурефсун Султан не спала. Вот уже неделю, как она горела в персональном аду. Какая наивность думать, что после ухода мужа в поход, она станет чуточку свободнее и сможет проводить время в объятьях любимого. Да, это были бы тайные встречи под покровом ночи, где они предавались бы греху, а после расставались и жили, как обычно… Но эти встречи — все что у нее есть.       Нурефсун Султан казалось, что она снова вернулась в прошлое, когда только-только стала женой шехзаде Османа. Нурефсун помнила их брачную ночь. Шехзаде ей понравился, красивый, стройный, вежливый и приятный… Она уже представляла, какими счастливыми они будут вместе, как она родит ему нескольких шехзаде… Но действительность не была похожа на фантазии. В брачную ночь шехзаде Осман был ласков и аккуратен. Но он не был с ней в этот момент. Глядел сквозь нее, обнимал ее, но видел кого-то другого. Когда он излился, то поспешил выйти на террасу, не остался рядом.       Нурефсун Султан помнила свой стыд, когда Осман покинул постель и, накинув халат, оставил ее. Она укрылась одеялом и глядела ему вслед, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы унижения. Султанша думала, что он ее обнимает, и они уснут в объятьях друг друга. Но этого не произошло.       Сперва она думала облачиться в платье, оставленное для нее за ширимой и выйти следом за ним, но стыд овладел ею. Все-таки она в ту пору была так юна и неопытна. Не думала, что женщина должна сама проявлять инициативу, да и не хотелось досаждать мужу, которого она совсем не знала.       До свадьбы они обменивались только письмами, незадолго до никяха их познакомили в действительности. Они пару раз погуляли по саду, окруженные слугами и охраной. Этого было мало, чтобы узнать друг друга.       Нурефсун Султан, утомленная торжествами и брачной ночью, погрузилась в дремоту и услышала, как шехзаде покинул опочивальню. Утром она все-таки смогла узнать, где и с кем Осман провел ночь. Сафиназ-хатун, беременная фаворитка, рабыня, оказалась ему милее, чем законная жена. Этого гордая Нурефсун не могла вынести и затаила злобу на мужа и на Сафиназ.       Что в Сафиназ особенного? Лицо у нее самое обычное, красивое, как и у всех в гареме. Фигура худощавая, хрупкая, высокая, но ни ягодиц, ни груди, не за что ухватиться. Да и нрав у нее тихий и покладистый. Такие быстро надоедают.       Но за семь лет шехазде Осман не остыл к рабыне. Он брал ее на охоту, проводил с ней ночи, одаривал золотом. Даже потеря ребенка, недоношенного сына, который вышел из чрева Сафиназ мертвым, не убило любовь господина.       Пока Сафиназ наслаждалась тем, что по всем законом должно принадлежать Нурефсун, сама Нурефсун плакала и страдала. Она пыталась давить на жалость, пыталась ругаться, требовать свое, но этим лишь отталкивала Османа.       Нурефсун злилась, строила пакости Сафиназ, пыталась очернить ее в глазах господина, но бесполезно. Он был слеп и глух, видел лишь ее. Оставалось признать, что любимая женщина соперниц не имеет. Нурефсун Султан управляла гаремом шехазде Османа, если так его можно назвать. Но власть была не нужна Нурефсун, она жаждала любви.       Наверное, поэтому она так быстро полюбила шехазде Ферхата. Он был веселым, добрым, солнечным. Не то что отчужденный и холодный по отношению к ней шехзаде Осман.       Нурефсун довольствовалась крохами счастья, когда они оба оказывались под сводами Топкапы и рисковали жизнями, чтобы быть вместе… Но и эти крохи внимания у нее отобрали.       Махфирузе, наложница Ферхата, беременна. Теперь он пренебрегал их встречами, только письма писал, клялся в любви в стихах. Если прежде Нурефсун Султан была счастлива их читать, то теперь они распаляли в ней гнев.       Махфирузе-хатун проводила ночи и иногда дни рядом с шехзаде Ферхатом, а она снова довольствовалась жалкими крохами внимания и ласки, ей снова досталась одна голая надежда. Разве справедливо? Ее, принцессу по крови, вновь обошла рабыня. Нурефсун Султан видела Махфирузе-хатун. Красивая, ничего не скажешь. Красивая, и внешне похожая на нее. Может она просто подделка, игрушка, похожая на нее внешне, замена? Все это должно было ее утешать, но какая разница любит ли Ферхат Махфирузе, дорога ли она ему, если наложница в положении?       Она родит ему сына или дочь. Этот ребенок всегда будет рядом с отцом, не то что ее Баязид, он будет расти на глазах у отца и, безусловно, будет им любим. Тогда Ферхат забудет и о шехзаде Баязиде, и о Нурефсун Султан.       Маленький шехзаде Баязид, чувствуя состояние матери, заплакал, перестав играть на ковре. Он поднял на нее карие глаза, раскрыл рот и начал реветь. Нурефсун Султан поспешила поднять сына на руки и прижать к себе. Она прекрасно понимала, что других детей у нее не будет. Шехзаде Осман ей противен, да и не прикасается к ней уже давно, не видит в ней женщину. Встречи с шехзаде Ферхатом слишком редки, она не молодеет… Рождение Баязида — настоящее чудо.       — Тише, мой львенок, не лей напрасно слезы, — шептала Нурефсун Султан сыну, силясь его успокоить. Но кто бы утешил ее? Еще никогда в жизни Нурефсун Султан не чувствовала себя настолько одиноко. Хотелось без страха смерти прийти в опочивальню султана, которую временно занимал шехзаде Ферхат на правах регента трона, кинуться в объятья любимого мужчины, держать его за руку без страха разоблачения и знать, что они всегда будут вместе.       Но этого никогда не случиться. По жестокой шутке судьбы она стала женой брата любимого мужчины, их разделяет пропасть, преодолеть которую невозможно. — Я обещаю тебе, мой мальчик, ты никогда не будешь в тени, ты будешь любим отцом и будешь его единственным сыном, — произнесла Нурефсун Султан и пораженно замерла посреди опочивальни, прижимая притихшего сына к своей груди. Она ужаснулась страшной мысли, что пришла в ее голову.       Нурефсун Султан решила выйти на прогулку. Погода стояла теплая, а она целыми днями сидела в покоях, развлекая Баязида. Боясь за долгожданного и единственного сына, султанша почти все свободное время проводила с ним, сама его переодевала, купала, играла с ним, укладывала спать.       Шехзаде Баязид отошел на дневной сон. О, чего ей стоило его усыпить. Мальчик разыгрался и начал капризничать. Но если отменить дневной сон, то он свалиться в постель с приходом темноты и проснется задолго до рассвета, будет требовать внимание. Нет, во всем нужен порядок.       В Топкапы было тихо. После того, как Дильруба Султан вылетела из седла, дворец замер в ожидании страшного. Халиме Султан ночевала в покоях дочери, ухаживала за ней. Нурефсун Султан понимала ее страх, возможно, она навестила бы султаншу, но они никогда не были близки.       Нурефсун Султан шла по коридору дворца и, когда проходила мимо гарема, то девушки, стоящие в коридоре и о чем-то беседующие, склонились в поклонах. Все, кроме одной.       Увидев рабыню в голубом платье с длинными, завитыми волосами кофейного цвета, Нурефсун Султан ощутила вспышку гнева. Это из-за нее шехзаде Ферхат отказался от встречи с ней, видите ли, дела у него появились. Махфирузе плохо себя чувствует.       Сафиназ-хатун временами, когда Нурефсун Султан проводила священную ночь четверга в покоях шехзаде Османа, тоже прибегала к этой уловке. Но чаще она конечно прикрывалась своими дочками, будь они неладны. Шехазде Осман неизменно спешил к фаворитке, оставляя законную жену одну лить слезы злости и унижения на холодном ложе. Они итак мало времени проводили вместе, еще и эта рабыня козни строила.       И вот теперь Нурефсун Султан снова ощущала себя лишней и ненужной, словно у нее отняли что-то, что принадлежало ей по праву рождения. — Хатун! — рявкнула султанша в ярости. Она всегда была резка и вспыльчива, особенно, когда дело касалось уязвленного самолюбия.       Девушки, в чьей компании стояла Махфирузе, кажется Дидар и Долунай, вздрогнули и втянули головы в плечи. Впрочем, рыжеволосая Долунай-хатун, наблюдала за действом, кусая губу, и кланялась она не из страха, а для вида.       Махфирузе-хатун, стоящая к ней спиной вздрогнула и обернулась. Изумление отразилось на ее красивом лице, на котором до этого мгновения сияла счастливая улыбка. Махфирузе склонилась в поклоне, но быстро выпрямилась из него, при этом накрыв плоский живот ладонью.       Проследив за этим жестом, Нурефсун ощутила бессильную злобу. Как она хотела быть на ее месте! Подумать только, она, принцесса по крови, завидовала рабыне. Но у этой рабыни сейчас есть все, чего нет у нее.       «Вот бы этого ребенка не было», — подумала Нурефсун Султан, чувствуя, как душу сжимают тиски. Она ужаснулась своим мыслями. — Кем ты себя возомнила, хатун? — спросила Нурефсун Султан презрительно. Наложница втянула голову в плечи и опасливо на нее посмотрела. Она была чуть выше султанши ростом, что нещадно раздражало. — Простите, я вас не заметила, увлеклась разговором, — спокойно отозвалась наложница в ответ на нападки. — Как тебя зовут хатун, напомни, — велела Нурефсун Султан, хотя прекрасно знала имя наложницы. Но она не должна что-то подозревать. Да и хотелось унизить выскочку, втоптать ее в грязь. Пусть радуется, что до нее снизошла принцесса! — Махфирузе, госпожа. — Так вот, Махфирузе, изучи правила гарема и не забывай свое место, — процедила Нурефсун Султан, высокомерно глядя на фаворитку шехзаде Ферхата.       Она, узнав, что Ферхат приехал из Амасьи в сопровождении наложницы, поспешила ее увидеть, и увиденное ей очень не понравилось. Мало того, что девушка красавица, так еще и в положении. О, как же она ненавидела ее, как мечтала, чтобы ее не было. — Любопытно, кто напомнит тебе твое место, Нурефсун? — раздался спокойный женский голос, который жена шехзаде Османа узнала бы из тысячи.       Махфирузе и ее спутницы снова склонились в поклонах и одновременно будто бы сжались, пытаясь стать меньше и незаметнее. И Нурефсун Султан их прекрасно понимала. Им не повезло привлечь внимание проходившей мимо Ханзаде Султан.       Нурефсун Султан опасливо посмотрела на султаншу и поджала губы, увидев за ее спиной высокую и хрупкую фигуру Сафиназ-хатун, которая бегала за сестрой господина, как верная собачка. Нурефсун подавила желание закатить глаза, Сафиназ-хатун постоянно заглядывала в рот сильным мира сего. И, что хуже всего, эти сильные ей благоволили. Ну вот что в ней особенного? Невзрачная, тощая, как доска. — Девушки, возвращайтесь в гарем, — велела Ханзаде Султан, подойдя к ним ближе. Шаги у султанши были бесшумными, только юбки красного платья шелестели. Наложницы были рады убежать прочь от внимания Ханзаде Султан. Она провела их внимательным, словно змеиным взглядом, после чего медленно перевела взор на Нурефсун. — Веди себя достойно, Нурефсун-хатун, — сказала Ханзаде Султан, пронзительно глядя в глаза принцессы. Она, Нурфесун, султанша, а ее словно в грязь лицом окунули, назвав «хатун». — Ты жена шехзаде, мать его сына, свободная женщина, а они всего лишь рабыни.       Да, она жена, но наложницы почему-то счастливее нее. Взять хотя бы Сафиназ, которая столько лет любима господином и вновь носит его ребенка под сердцем. Или та же Махфирузе, которая засыпает в объятьях Ферхата. О, как Нурефсун об этом мечтала. Она желала даже не близости, а возможности уснуть в объятьях любимого мужчины и проснуться в них же. Но ей приходилось довольствоваться редкими встречами и близостью второпях.       Дидар-хатун тоже не выглядит несчастной, она уже две недели посещает покои шехзаде Махмуда и уже влюблена в него по уши. Она тоже засыпает в объятьях любимого мужчины и имеет возможность проводить с ним время без страха смерти. — Махфирузе-хатун не поклонилась мне, — осмелилась пожаловаться Нурефсун Султан без надежды на заступничество.        Ханзаде Султан ее почему-то не любила и презирала. Она смотрела высокомерно, делала замечания. Когда-то Нурефсун Султан наивно надеялась, что султанша способна повлиять на брата, поговорить с ним, попросить его быть мягче к ней, Нурефсун. Но Ханзаде Султан лишь рассмеялась в ответ на ее просьбу.       Нурефсун Султан до сих пор помнила тот жгучий стыд и обиду. Она итак с трудом решилась просить о милости султаншу, а после того, как попросила, пожалела.       «Видимо, ты не владеешь любовными чарами, Нурефсун. В любовные дела брата я не желаю вмешиваться. Разбирайся сама», — вот что Ханзаде Султан сказала невестке. В тот день Нурефсун Султан ушла от султанши в слезах. Когда она шла по коридорам Топкапы будучи семнадцатилетней девушкой, ей навстречу попался шехзаде Ферхат, который справился о ее самочувствии.       Никого в этой империи не интересовался ее чувствами, для всех она была лишь пешкой в играх, политической фигурой, обязанной объединить две династии в одну. В Манисе она не имела в ту пору веса. Муж проводил с ней только одну ночь и не всегда овладевал ею, словно она была кривой и косой.       Шехзаде Ферхат в тот вечер дал ей платок, чтобы она утерла слезы. Этот платок Нурефсун хранила до сих пор. — Девушка была увлечена разговором, прости ей беспечность. Тем более она в положении, — улыбнулась Ханзаде Султан.       Нурефсун Султан кисло ей улыбнулась. Если бы Махфирузе не поклонилась Ханзаде Султан, то она уже была на полпути к Босфору. Но кто такая Ханзаде, дочь повелителя пяти континентов, султана Мехмеда III, и кто Нурефсун Ханум, внучка поверженного османами шаха Исмаила? — Бери пример с Сафиназ, Нурефсун, не опускайся до сколок, — сказала султанша, отчего Нурефсун в который раз ощутила бессильную злобу. Она взглянула на Сафиназ-хатун, которая стояла рядом с госпожой.       После приятной беседы с Ханзаде Султан, желание погулять в саду пропало. Нурефсун вернулась в покои, ощущая себя крайне паршиво. Она переоделась и легла в постель. Ей стало так плохо, так горько и больно, что хотелось спрятаться от всего мира. Только во снах она была свободна. Во снах ее ждал шехзаде Ферхат, поэтому она так любила эти сны.

***

Ночь окутала столицу саваном. Луна скрылась за тяжелыми тучами. Тучи же окутывали сердце шехзаде Ферхата. Зюмлют-ага, евнух, что столько лет служил ему, предстал перед Всевышним. Ага споткнулся на лестнице и свернул шею. Никто и не заметил его смерти, много ли рабов умирает в этой империи каждый день? Господам нет никакого дела до слуг. — Шехзаде Хазретлери, — раздался в тишине женский голос. Ферхат, что стоял на террасе, силясь привести чувства и мысли в порядок, обернулся, предварительно вновь смени в лицо на ложное. — О, неужели ангел явился по мою душу? — с улыбкой вопросил он, глядя на наложницу, что прислала ему мать, как он и просил. Мехрибан Султан даже не подозревала, что отправляет хатун в преисподнюю. И Ферхат — ее ангел смерти.       Наложница, как и полагается, стояла посреди опочивальни на коленях и не смела поднять головы. У нее были завитые темные волосы, в волосах блестела серебром миниатюрная и изящная диадема. Шехзаде Ферхат приблизился к рабыне и коснулся пальцами ее подбородка. Девушка подняла голову, и он едва не вздрогнул. Круглое лицо, пухлые губы бантиком, вздернутый, аккуратный носик, голубые глаза, как весенние небо… Хатун напоминала ему матушку. Наверное, Мехрибан Султан до встречи с султаном Мехмедом была такой нежной, хрупкой и эфемерной, без увечий на лице и душе.       Доброе сердце шехзаде просило отказаться от этого плана, найти другой способ отвести от себя подозрения, но любовь к семье и к себе победила. — Ты прекрасна, хатун, как же тебя зовут, небесное создание? — спросил Ферхат, жестом велев наложнице встать. Она была невысокой и так предано и зачарованно глядела в его глаза. Доверчивая, невинная, не ведающая, к кому попала. Даже султан не убивал своих рабынь во время хальвета. — Нурхаят, господин, — ответила девушка, щеки ее тронул румянец от комплиментов. Ферхат, желая унять муки совести, накрыл ее губы нежным поцелуем, словно извинялся за то, что ждет ее в будущем.       Он увлек ее к ложу, где предался греху. Хотел, чтобы девушка не тревожилась и не переживала, чтобы все в глазах людей выглядело, как полагается, чтобы не было лишних пересудов и подозрений. После нескольких соитий шехзаде Ферхат лежал на смятых простынях, утомленный и мрачный. Но хатун видела лишь его довольную улыбку и блестящие глаза. — Ты сделала меня счастливым, Нурхаят, — говорил шехзаде и лгал так, как никто не лжет. — Проси все, что пожелаешь.       Наложница доверчиво прижималась к нему, гладила его обнаженную грудь, вела себя, как ребенок. — Я хочу, чтобы мой рай рядом с вами длился вечно, — произнесла хатун. — вы вознесли меня в райские сады.       Ферхат про себя усмехнулся. Нурхаят даже не знала, насколько права. Рассвета она никогда не увидит, и ее невинная душа устремиться в сады Аллаха, в то время, как ему суждено гореть в пламени преисподней. — Откуда ты родом? — спросил шехзаде. — Я из боснийского санджака, моя семья едва сводила концы с концами, и отец продал меня за десять золотых, — с грустью в голосе рассказала хатун. — Наверное, это больно, когда предают родные, — сказал шехзаде Ферхат, поддерживая беседу. — Я не гневаюсь на него, он хотел, как лучше, меня научили грамоте, я сыта и у меня есть крыша над головой. Моя семья не умерла от голода, и, я надеюсь, они счастливы и здоровы. И, самое главное, я теперь рядом с вами, разве у кого-то еще есть ключ от райский врат? — говорила девушка, и Ферхату становилось только хуже и хуже. Слишком светлая, слишком невинная и мягкая, слишком хорошая, чтобы умереть. Но так надо. Понимая, что еще немного и он откажется от задуманного, шехзаде решил действвовать. — Не хочешь подкрепиться? — спросил он. — Хочу, — ответила Нурхаят-хатун, садясь в постели. Она прижимала к груди простыню и глядела на него так доверчиво. — А сладости есть? — спросила пытливо она. — Разумеется, — ответил шехзаде, вставая с кровати. Он был полностью обнажен и, заметив взор хатун и то, как она залилась краской, усмехнулся. — Тебя ждет платье за ширмой, надень его, и мы приступим к трапезе.       Нурхаят-хатун, завернувшись в простынь, поспешила за ширму, а Ферхат, облачившись в халат, направился к накрытому столу. Он велел принести поднос со сладостями, чтобы его план выглядел естественным. Всем известно, как он любит похвалу, орехи с медом, лепешки… Шехзаде Ферхат, услышав, как наложница напевает песню себе под нос за ширмой, замер на мгновение, но все же нашел в себе силы открыть печатку кольца и кинуть кристаллик яда в кувшин красного вина. — Ты красиво поешь, — сказал шехзаде Ферхат с улыбкой, когда Нурхаят-хатун вышла из-за ширмы. Белое платье струилось по ее фигуре, а растрепанные волосы придавали ее облику очарования. — Правда? — распахнула глаза девушка и без страха подойдя к нему и глядя в глаза. — Правда, — ответила Ферхат и слегка коснулся губами ее губ. — Давай приступим, я страшно голоден.       Они сели за стол, при этом наложница села совсем рядом с шехзаде. — Налей мне вина, — сказал Ферхат, глядя на Нурхаят, которая выглядела бодрой и довольной жизнью, словно минувший хальвет ее ничуть не утомил. — Я так счастлива, шехзаде, что провожу эту ночь с вами, она — лучшая ночь в моей жизни, — говорила хатун, наполняя кубок алой смертью. — Еще вчера я засыпала в ташлыке с другим наложницами, а сегодня я с вами. — Жизнь непредсказуема, Нурхаят, — сказал Ферхат принимая кубок из рук хатун. — Попробуй вот это, — сказал шехзаде, и Нурхаят тут же зачерпнула ложкой яство и отправила ее в рот. — Очень вкусно, даже слишком, — прожевав сладость, сказала наложница. Шехзаде Ферхат протянул ей свой кубок, глядя пронзительно в глаза невольницу. Та приняла кубок и осторожно понюхала. — Вино? Я никогда не пила его… — Все случается впервые. Попробуй, оно дарит блаженство, — улыбнулся Ферхат, приобняв хатун за талию и поцеловав ее в висок, словно прося прощение и прощаясь. К счастью, Нурхаят была доверчива и уступчива. Она сделала небольшой глоток и поморщилась, с трудом проглотив жидкость. Утерла тыльной стороной ладони губы. — Не очень-то сладко, — сказала девушка и съела ложку меда. Шехзаде Ферхат нахмурился, боясь, что яд не действует или хатун слишком мало выпила вина. Но Нурхаят спустя несколько мгновений нахмурилась и отложила лепешку с яблочным повидлом в сторону. — Нужно запить, — сказала она и снова схватила кубок с вином и сделала еще один глоток, не понимая, что усугубляет свое положение. Девушку одолел кашель, сначала слабый, потом все сильнее и сильнее. — Шехзаде… — сипло произнесла хатун, обращая на Ферхата испуганный взгляд. — Мне плохо, воздуха мало…       На лице Нурхаят проступил ужас, когда она увидела лицо наследника, который решительно глядел на нее и больше не улыбался. — Помогите, прошу, — задыхаясь сипела девушка и рухнула в объятья шехзаде, который не спешил звать лекаря. Хатун должна умереть, только так жертва будет полезна. Люди должны думать, что его хотели убить, а не напугать. А Наложница случайная жертва, как Дильруба Султан. — Нет, нет, — сипела едва слышно хатун, глядя на шехзаде. Ее голова покоилась на коленях шехзаде Ферхата, который хотел бы отвернуться, но не мог. Он отдал приказ, он ее приговорил, ему и нести ответственность.       Нурхаят цеплялась за отвороты халата, царапала его грудь и плакала, лицо ее покраснела от яда, изо рта хлынула кровь. Судорога прошла по телу хатун, и она обмякла, глядя стеклянным взором голубых глаз в потолок султанской опочивальни. — Покойся с миром, Нурхаят, тебя ждет рай, а меня пекло ада, — прошептал шехзаде Ферхат и понял, что пора поднять шум.