Show Must Go On

Gang of Youths — Achilles Come Down

      В каждом взгляде, поднятом на сцену, в каждом крике — ликование. Аплодисменты. Аплодисменты новой звезде сцены! Не только один город покорён, страна, мир падает на колени перед великим. А грудь вздымается всё тяжелее, перед глазами не лица, там монстры в темноте, они не стесняются своих обликов, пожирают, когти тянут к этой самой груди. И сцена уже не перед миром, а под землёй, глубоко, что крики никогда не услышат. И аплодисменты — не рукоплескания, а шлепки на фоне стонов, вместо криков «браво!». И танец законченный — не танец, представление только, лишь игра в танцора посреди хаоса из тел и их владельцев, из нескончаемого потока Б О Л И. Ноги подкашиваются, а падать нельзя, сорвёшься — пропадёшь там, внизу, подхватят, но не чтобы спасти от удара, а чтобы свои удары наносить, по телу, по душе.       От кошмаров не всегда просыпаются, вскакивая с криками. Тэхён только тихо глаза открывает, встречая перед собой затылок альфы. Дышит слегка загнанно, точно в реальности танцевал, хотя это дыхание отличается. При физической нагрузке, беге, плавании, танце, ты дышишь тяжело, лёгкие горят огнём, а сейчас в них холод ночи, глубина умиротворения и только тяжесть увиденного, ощутимого. Память. Моргает один раз. Страшно. Снова. Моргает. Переворачивается на другой бок. Одна часть мозга понимает, где он, с кем, второй затылок, так и спят втроём теперь, с момента возвращения после лечения. Но что-то внутри холодит от ужаса. Не понимает где и с кем. И снова, страх.       Омега приподнимается. Свет от ночника позволяет видеть достаточно в ночи в огромной спальне. Двое альф спят, не слышат шуршания одеяла, не чувствуют, как тело покидает уютную постель, похожую больше на воронье гнездо из сбуробленной простыни, раскиданных подушек и пары одеял. Нет, не они не чувствуют, это мозг ещё не понимает, не видит и не слышит, что весь ад давно позади. Тэхён подходит к окну, закуривает. Кашляет. Но всё равно затягивается. Горько, и только горечь эта заставляет вернуться обратно в реальность. Отпустило? Не уверен.        Ещё несколько вздохов. Омега отворачивается к окну, до того, как один из альф встал с постели следом за ним, уловил своим взглядом, — не испугается.       Хосок подходит сзади аккуратно, но и не тихо. Сам боится больше Кима.       — Снова кошмар? — подаёт голос и только после этого позволяет себе положить свою руку на плечо омеги.       — Просто страшный сон, — отмахивается омега. Всё, теперь все части мозга снова работают исправно. Почти…       — Пошли обратно, — Хосок кладёт вторую руку на другое плечо, уже знает что нужно, чтобы сбить остатки панической атаки омеги. Крепко не сжимает, лишь тепло своё дарит, присутствие, жалко боль не забрать.       — Сейчас докурю, надо зубы почистить, вам с Чонгуком не нравится запах сигарет от меня, — улыбается, криво, ели приподнимая уголки дрожащих губ. Слёз нет. Только трясёт немного.       — Всё в порядке Тэхён~а, мы тут, — Хосоку дрожание передаётся.       Младший Чон направляет своего истинного, медленно разворачивая к себе лицом, будто Тэхён и вовсе сам развернулся к нему. Нельзя сейчас резких движений, нельзя проявить насилие. А теперь омега уже и сам падает в руки к альфе. Дрожит ещё сильнее и неразборчиво что-то шепчет прямо в кожу ключиц. Вечное заклинание…

Это всё сон. Всё не правда. Всё закончилось. Я в безопасности. Я с родными. Я дома

      Чонгук тоже не спит. Почти не слышно перевернулся в их сторону и наблюдает. Хосок уже почти сам справляется. Можно больше не беспокоится, если Тэхёна настигнет паническая атака, а старшего не будет рядом. А ещё недавно, все втроём в транс впадали. Врач, лечивший Тэхёна научил. Объяснил как будет правильно, но не только учебники помогли. Всё же, их чувства, делимые на троих — сильнее всего. А главное — сила Тэхёна, без неё бы точно никто не справился. В первую очередь сам Тэхён.       Омега отстранился. В глазах уже нет ни страха, ни дрожи на губах. Только блеск ночников и нежность, припрятанная однажды глубоко и вновь теперь выходящая наружу, лишь только для троих. Для двух его истинных и старшего брата.       — Пойдём спать? — Хосок не сдерживается, зевает.       Тэхён смеётся тихо, а замечая глаза напротив и вовсе расходится хохотом. Всё же, почти…       — Я, пожалуй, не хочу уже спать, — сам зевает, глаза снова закрываются, но помнит главное правило — кошмар не страшный сон. В него вернуться ещё можно. Нет. Он сам тебя забирает, втягивает прямо туда, откуда ты сбежал. аставляет весь мир отпустить, и ты будто не просыпался вовсе, продолжаешь в том сне существовать, пока другие и не знают, что сердце на грани.       — Уже почти время вставать, — Чонгук всё же даёт и брату о себе знать, прохрипев после сна сухим голосом. — Иди в душ, потом Хоби и я.       От неожиданности Хосок дёргается и оборачивается, но брат действительно не спит, и уже сидит в их постели, уставившись в экран телефона. А Тэхён улыбается. Его крылья всегда его прикроют от ужасов, что таятся внутри самого себя. Выдернут оттуда, и воспарят как можно выше, туда, где даже облаков нет, только свет солнца. Хотя ещё не раз ему предстоит эта встреча с темнотой во сне. Опять.

***

Ryan Taubert — Lux

      Ощущать на себе голодные взгляды Юнги не привыкать. Но ощущать их от людей, зная, что в любой момент, тот, что идёт позади, может вгрызться в глотку обладателей этих самых глаз, всё равно, что ходить по краю. И он сам теперь не знает, куда готов перевесить свой шест — в ту сторону, что позволит им и дальше капать слюной, подходить, начинать разговор, хватать за руки… или в ту, где вспороты тела всех, их спины разорваны, а рёбра достаны наружу, на манер крыльев. И зал, через который Юнги идёт мимо рабочих, будут украшать не картины, не колонны и статуи, а их тела, выставленные на показ. И дорога будет не из ткани ковра, а такого же цвета — лужами крови, капающей и смешивающейся под ногами грязью их мыслей.       Нет, Юнги твёрдо должен держать свой шест. Он выбрал свой путь и пройдёт его до конца, как сейчас проходит к дверям через этот зал. Люди не звери. И его цель, пусть не как у Бродяги, не изменить мир, а всего лишь музыка, но та, которая также тронет сердца людей. Однажды, он через неё расскажет всё. Все мысли, все страдания, все виды смеха, и свои мечты разнесёт по миру через наушники. А пока, надо дойти только до конца, даже не глянув ни на кого, чтобы не спровоцировать. Сегодня он не тень, тень всего мира позади него огромные крылья уже распахнула. Когти точит об пол, зная, куда ведёт Мина, не на казнь крысы, что обнаружил посреди орлиного гнезда, наказание для самого омеги. Вот куда он ведёт Юнги первым делом. Сокджин не считает себя расчувствовавшимся. Не считает себя и злым. Он Юнги спас. Спас от самодеятельности, знает сам, что Намджун бы не позволил, однако всё же допустил, а этот парень, впереди гордо идущий, и не представляет — смерть близко не потому что её самовыдвинувшийся слуга здесь, а потому что глуп, наивен, а ещё потому что люди — не знающие пытаются стать судьями.       — Это обязательно? — у самых дверей спрашивает, но ручку всё же дёргает.       — Я же сказал, сегодня много дел, мне некогда ездить из главного дома в Гнездо, а потом обратно за тобой, — и зная ответ, сразу наперёд говорит. — К тому же, мы оба знаем, что сейчас тебе нельзя оставаться одному без моего присмотра.       Последнюю фразу на ухо говорит, наклонившись вперёд, свою руку сверху кладёт, чтобы до конца ручку опустить. Юнги не дрожит. Дышит. К кошмару готов. Сеанс начинается.       В следующем зале, самом дальнем из всех, в углу, на коленях стоит альфа. Его пытали, тело всё в крови, вместо лица — месиво, не узнать даже. Юнги не хотел смотреть, но надо. И не такое видел, и не на такое приходилось людей приводить самому. Смотрит. Под потёками крови на бедре видна татуировка. «Безродный мечтатель»… Но сердце не падает, не даёт о себе знать. Их мир гораздо больше, чем для обычных жителей планеты, гораздо ярче своими красками оскорблений и садизма. Жестокость сердца заменила, чёрные дыры у всех оставила. И Мираж свою только туманом музыкальным затягивает, но и достать себя из этого не может. Сидит посреди мглы, ноты в сумке прячет, а глаза заменяет на стекло, зеркалит, пусть отражают всё, что видят.       Сокджин выходит вперёд. На Юнги теперь не смотрит, хотя и на жертву тоже. Осматривает лишь пятна крови на полу, его цвет — красный. Ярче лишь пустота.       — Я… — молодой мужчина кашляет, говорить больно, дышать, жить. — Я…       — Мне не нужно сейчас твоё повторения всего, что ты и так рассказал, — Кровавому Орлу бы закурить, да чуть позже, у него свой сценарий. — Не хочу этого даже слышать. Лучше напомни мне, как тебя зовут.       Сокджин поворачивается спиной к жертве, внимательно следя за поведением Юнги. Омега стоит, не шевелится даже, дышит наверное еле-еле. Да, альфа сейчас выпускает больше удушающего феромона из-за злости. Он ненавидит человека позади себя. Этот крысёныш пытался убить самое дорогое, что у Сокджина есть. Он и без того боится, что Юнги однажды испарится. Или окончательно сломается. Хотя, Минхо кажется в его когтях и тот, не сломался. Тот мальчик разве что, как бракованный стал. Решил попытаться обернуть всё в свою пользу. Думает, раз им пользуются и дают дышать, то он монстра укротил? Нет, вот он, укротитель, что весь сжался внутри перед своим зверем, сам за клеткой в итоге спрятался, но глаз не опускает. Чего боится — не понять Сокджину. Их мира? По крайней мере в отличие от миллиардов населения они в этот мир посвящены с рождения практически.       — Сжечь, — всего одно слово Кровавого Орла, а альфу позади уже обливают под его крики смесью для розжига. Вот теперь можно и закурить. В кармане всегда лежит пачка сигарет. Сокджин не курит эту марку, а сигарету поджигает, затягивается.       — Твари!!! Все узнают! Весь мир узнает, что вы делаете! — крики в углу не смущают никого.       Сокджин дым выпускает, горько, горло обжигает, лёгкие наполняет, туман… и подносит сигарету к губам Мина. Омега смотрит прямо в глаза перед собой. Кто над кем власть берёт без силы? Глаза прикрывает и затягивается тоже. Стоит ему сделать глубокий вдох, как Кровавый Орёл сигарету от губ омежьих выкидывает в сторону кричащего.       -ТЫ СДОХНЕШЬ! ТЫ ВСЁ РАВНО СДОХНЕШЬ МИН ЮНГИ! ПРЕДАТЕЛЬ! — и только крики несвязные и жар пламени крылья на спине греют.       Юнги дым держит внутри, опять глубже и глубже пытается всё спрятать. Крики не прекращаются, но он отчётливо слышит:       — И так будет с каждым, кто посмеет хотя бы подумать о том, чтобы тебе вред нанести…       Ещё одна мелодия сегодня будет звучать поздно вечером из комнаты Юнги. Клавиши вновь будут говорить за него. А сейчас он не улыбается и не смеётся. Только дышать начинает. Ему бы упасть в руки напротив, чтобы запахом перебить вонь от горящей плоти. Да только теперь точно мечты все разрушены, сгорают вместе с телом позади. Юнги руку протянутую к его плечу отбивает от себя. Разворачивается.       — Нам надо идти, иначе опоздаем на встречу, — и делает шаг из этого зала наружу.       Умер человек. н е в и н о в н ы й человек. Как теперь писать письма Намджуну?

***

Loreen — Heal (feat. Blanks)

      Чимин перед зеркалом в свете огромных ламп, стоит, запыхавшись, сам себя оценивает. Всё не так. Недостаточно хорошо. Не идеально. Нужно больше, мощнее, сильнее. Глаза то и дело очерчивают собственную фигуру напротив. Нужно ужесточить диету. Волосы, сиреневый, которым стал вымываясь фиолетовый, собраны в пучок, чтобы в глаза не лезли. Рядом с танцующим Минхо, Чимин чувствует себя пугалом. Нет, он никогда не считал себя страшным, но требовательность к себе — главная его опора. И сейчас, он не в лучшей своей форме, особенно когда рядом стоит тот, кто всю юность танцевал профессионально, кто является мужем владельца главного театра. Рядом с Минхо Чимин уже чувствует себя проигравшим.       Но и Минхо стоит не особо твёрдо. Колени подкашиваются, за несколько лет вся пластика улетучилась, сковалась многочисленными шрамами, тело закостенело от погибших чувств к яркости жизни. Это для окружающих пламя горит, а на самом деле, подойди поближе и увидишь — искусственный огонь от ламп, зажжённых одним лишь усилием — вырвать то, что считает своим. Красноволосый омега смотрит на себя гордо подняв голову, а внутри всё наизнанку выворачивается. Тошнит от себя, от партнёра по занятиям, от тренера, от воздуха тошнит. А ведь он когда-то мечтал, посредственно для своего статуса и своей жизни, но мечтал. Считал данным ему — блистать в лучах софитов. А сейчас даже тут, на репетиции не светится. Потух огонёк.       — Заново, — голос тренера Джарабы монотонный, омеги ещё ни разу не услышали, чтобы он хотя бы как-то проявлял эмоциональность. Ни грубости и агрессии, ни восхищения и похвалы. — Минхо, не вижу твоей растяжки, Чимин, ты слишком выходишь вперёд. Сейчас, — встаёт прямо перед омегами. — Вы танцуете вдвоём, я хочу видеть не только пустую синхронность, но и чёткость линий, словно танцует один человек, а с другой стороны зеркало. Не выходи вперёд, и назад не отступай.       — Извините учитель, я просто боюсь задеть, — начал тихо говорить Пак с прерывистом дыханием.       — Столкнётесь, кто-то упадёт, — мужчина снова отошёл в сторону. — Начнёте заново.       — Тц, — цыкнул Минхо. Омега устал. Хоть в его жизни и присутствовали нагрузки на тело за всё время без танцев, но это совсем иная тяжесть. Тут не твоё тело поддаётся, а ты безвольной куклой стонешь в подушку. Тут ты телом управляешь и держишь контроль над самим собой. — Дядя, а ты сам-то, повторил бы?       Но учитель никак не отреагировал на вопрос Чхве, заново поставил мелодию и хлопнул в ладоши, нажимая на старт.       И снова, Чимин музыку через себя пропускает, даёт ей владеть собой. А внутри пусто отчего-то, всё сжимается так, что дышать тяжелее. После репетиции обратно в особняк, ужин, нет, от ужина откажется, — сон? Нет, повторять. Заново, заново, оборот, прыжок, разворот и упасть на колени забыв о боли разбитой кожи, подъём, прыжок, омега кружится вокруг себя, а рядом точно такой же, с ярко-красными волосами и покрасневшим лицом — Минхо.       Они танцуют синхронно. У одного — грация и выдержка, точность движений. У другого — душа. Чимин не танцует, он танец свой проживает и оттого так смешанно смотрится для глаза профессионала, ещё не понятно, каков его уровень, и аплодировать хочется и нотации прочитать, но для любого зрителя — зацепит и за собой в танец уведёт. И за танцев этим наблюдает не только Джараба. За Минхо уже пришли. Сегодня приём. Очередной.       Тренер останавливает музыку, не сразу привлекая этим внимание. Ещё несколько секунд омеги танцуют, продолжая двигаться под счёт в голове. Один под счёт, второй под остаток мелодии в мыслях.       — Мистер Чхве, кажется за Вами пришли, — учитель косится в сторону пришедшего человека Сокджина. Губы поджимает сильнее, и будто бы, бледнеет, замечает Чимин. Смуглая кожа покрывается серостью.       — Господин Чхве, — альфа в красном костюме делает небольшой поклон, для приличия, и протягивает Минхо его же сумку, которую забрал со скамейки у стены. — Господин Ким просил, чтобы Вы заехали пораньше и успели переодеться для мероприятия.       Минхо не глядя на мужчину перед собой продолжал оглядывать себя через зеркало.       — Какой цвет? — омегу один только вопрос волнует.       А Чимин стоит в стороне, переводя взгляд с одного на другого и не забывая про учителя. Опять что-то на непонятном для него из высокого богатого мира…       — Красный, ваш главный цвет.       Чимин не видит, а у Минхо глаза чуть округляются, дыхание прерывается на несколько секунд, он плечами передёргивает и, не забирая своей сумки, идёт на выход из зала для репетиций.       — Не желаешь присоединиться? — альфа обращает свой вопрос учителю, который всё это время стоял на своём месте.       Омега с фырком отворачивает голову в сторону.       — В мой контракт посещение подобных мероприятий обязательством не входит, — сухо отвечает, нос морщит.       Двери за этими двумя закрываются и Чимин оседает на пол, стараясь не выглядеть особо заинтересованным в том, что услышал. Если ему не объясняют, то лучше и не знать, пожалуй, в конце концов, Ким Сокджин всегда славился не только своим театром и его артистами. В его руках многое, и одно из них — различные вечеринки, что так популярны во всех странах у медийных личностях, да и просто у тех, у кого есть деньги. И всегда они разные, как говорят. И разного цвета. Бывают такие, что о вечеринке трубят даже заграничные каналы и блогеры, а бывают и закрытые, видимо только для самых исключительным, или когда селебрити хотят отдохнуть между собой, по-дружески, без лишних глаз, как обычные люди, как думал Чимин.       И конечно, муж главного организатора модных вечеринок один из почётных гостей, тот, кто стоит рядом с хозяином части этого мира. И Чимину только остаётся подняться с пола, смотря на тренера, ожидая команды покинуть зал.       — А теперь ещё раз, Чимин.       — Что? — разве ему не нужно возвращаться в особняк, раз Минхо уехал, не понимает Пак.       — Тебя я не отпускал, — старший омега поправил свои волосы, стряхивая осадок той самой бледности, возвращая коже прежние краски. — Только теперь разденься. До белья.       Чимин заикается прежде чем задать уточняющий для чего это ему раздеваться вопрос, а Джараба устанавливает видео-камеру прямо перед ним, стабилизируя и выравнивая стойку.       — А это обязательно? — хоть в зале только они вдвоём, омеги, всё же Чимин не привык раздеваться перед чужими, да и прошлое, ещё совсем не забытое и такое свежее, неприятным острием в бок подкалывает, просит себя укрыть ото всех, руками за плечи обхватившись.       — Ну же, мистер Пак, — учитель отходит в сторону, чтобы не мешать. — Мне нужно видеть, как работают твои мышцы, чтобы оценить, в каком состоянии сейчас твоё тело, и над чем нам надо ещё работать. А это, — машет рукой в сторону камеры. — Ты не учился профессионально, и должно быть не знаешь, что все практики всегда фиксируются на видео-запись, так ты и сам сможешь оценить себя со стороны. А теперь давай. снимай одежду и приступай, пока у меня есть время на тебя.       Чимин с не самым приятным ощущением внутри всё же начинает стягивать с себя одежду. Лонгслив медленно оголяет мышцы спины, показывает очертания пресса. Волосы ерошатся и вот вещь уже аккуратно складывает и падает на скамейку. Развязывая шнурок на спортивных штанах у Пака совсем дыхания не хватает. Он смотрит на себя в зеркале, оголённая кожа становится гусиной, и не от холода, хотя и жар всей тренировки испарился уже.       — Да давай быстрее, — начал раздражаться Джараба. — Не стриптиз мне показываешь.       — Извините, — прошептал про себя Чимин, а сам краснеет. И вправду, что это он? Всё для него позади, хотел быть профессионалом. Раз так говорят, значит так надо.       Несколько секунд и Пак стол перед камерой в одних только трусах.       — Да… конечно было бы лучше стринги, но ладно, оставим это до следующего раза, — сам себе под нос проговорил тренер и включил музыку.       Чимин тяжело вздохнул, танцевать голым — новое. Он танцевал в сексуальной, открытой одежде, танцевал в полупрозрачном на публику в клубе, в пижаме дома и танцевал скованный в клетке на рынке рабов… Но перед камерой, в одних только плотно прилегающих трусах, которые словно вторая кожа чёрным облегают каждый изгиб омежьих гениталий, — нет, никогда. И сейчас он дрожит. Старается все мысли отпугнуть от себя, влиться в музыку, с мелодией соединиться, но робость берёт своё, и упавшую на плечи тишину режут хлопки учителя.       — Нет! Нет! Нет! — повышает голос Джараба. — Ещё раз. Откройся, не зажимайся. Делай амплитуду движений шире.       Тренер подходит и бесцеремонно начинает лепить из Чимина фигуры движений танца.       — Вот здесь прогнись сильнее, — рукой проводит вверх по бедру, по ягодице, смотря при этом в зеркало, за камеру. — Тут руками прям от подбородка, по груди, очерти мышцы.       Прикасания учителя напрягали, хоть Чимин и понимал, что ему просто показывают, но всё же, это было не просто неприятно. Хотелось увернуться от чужих грубоватых рук, змеёй извиться, но не дать себя коснуться.       — Представь, что на тебя смотрит зритель. Ну, или наоборот, — поправляется Джараба, с нисхождением оглядывая бледного Пака. — Что никто тебя не видит.       И музыка опять заполняет зал, под вены вкалывается, впрыскивается ядом, вызвавшим однажды привыкание до необходимости дышать даже под неё.       Чимин поднимает руки для вступления. И не видит ничего. За камерой только спина в плаще и шёпотом по дорогам ужасов памяти: Шоу должно продолжаться и в аду…       Парит, скользит, по паркету шагами. Падает на колени, не жалея на старые болезненные ощущения добавить свежих. Танцует. Он на сцене один и блистает, даже софит своей яркостью перекрывая. Руками по телу водит, и камера запотеет от его жара, исходящего от природы Элегии.       Джараба смотрит внимательно. Этот юный, хотя уже и не совсем прям юнец, омега не представляет какой на этот раз договор заключил своим танцем на камеру, запись сразу после отправится сообщением Кровавому Орлу. И Юнги её увидит, жаль только уже не пошлёт сообщения Бродяге. Элегия звучит, её можно почувствовать за несколько метров. Ощутить. И плата теперь за этого омегу возрастёт.       Чимин за камерой, за отражением в зеркале, видит фиолетовую бандану, подвязавшая фиолетовые волосы, и глаза. Те, что не прожигают на сквозь, не пожирают, не оставляют отпечатков — этот взгляд в себя вбирает и выгравировывает каждое движение омеги у себя на сетчатке. И он вдыхает глубже, выдыхает, прогибается так глубоко и низко как может. Запись остановлена. Танец исполнен.

***

Poets of the Fall — False Kings

      Красные бархатные ткани струятся по телу, скрывая каждый участок кожи, который можно тронуть неподобающим жестом. Рукава по запястья, брюки в пол. Юнги поправляет рубашку, застёгивая самую верхнюю пуговицу. Каждый вдох даётся не так тяжело, но чуть болезненно к сердцу. Курит много.       Он смотрит на себя в зеркало и хочется отойти блевать. Серебряные волосы закрываются широкой шляпой, а половину лица прячет в тон костюму маска с серебряной каёмкой. На столе и на кровати раскрытые коробки из-под одежды, туфель, которые также уже на ногах, маленькие коробочки от украшений только ещё ждут своего часа открытия.       В тишине, омега улавливает шаги за дверью комнаты, там работники особняка бегают, готовясь к ночи. Прямо сейчас один из альф в белой рубашке с красной бабочкой, в чёрных брюках, прикрытых, в тон бабочке, красным фартуком. Официант. Несёт из кухни блюдо с различными фруктами. Он торопится, нужно скорее всё расставить, всё должно быть вовремя, всё должно быть идеально.       По красным коврам коридоров, по плиткам, слышны шаги не только официантов. Где-то среди них можно уловить уходящих стилистов, захлопнувших в самом дальнем конце одного из коридоров, дверь в спальню хозяина особняка. За ней Минхо стоит перед зеркалом. Чхве смотрит на себя, каждую деталь внимательно разглядывает. Сегодня он хочет блистать. Сегодня он сделает свой шаг, войдя на торжество не как тень, не как узор одной из стен, а как муж главного организатора торжества. Омега собирается стоять в первых рядах представлений, а может ему даже принять в них участие? Присоединиться к гостям? Он ухмыляется.       Полупрозрачное, в мелкую сетку, боди, облегает его фигуры. Красные стразы по ткани переливаются и блестят от яркого света ламп. Великолепен. Плечи чуть приоткрыты, а рукава не доходят до запястья. Короткие красные джинсовые шорты с дырками и кучей ниток из них, вопиюще, вызывающе, блядско… Красные волосы уложены в беспорядок, а глаза подведены. Чхве Минхо теперь уж точно не узор стены.       Только заглянувший в спальню муж не обращает внимание. Джин выходит и слова не сказав, бросив только пиджак на кровать, сразу выходит, устремившись в гланвый зал сегодняшнего вечера.       Машины начинают по одной заезжать на подземную парковку, оставляя пассажиров у лестницы в дом. А глава дома ещё в мыслях. Улыбается и здоровается со всеми, но мыслями не здесь, пока что.       У него в голове сейчас двое омег. Один всё никак не откроет коробочки с украшениями у себя в комнате, другой — едет с тренировки сюда в особняк. И один важен, и второй. Душе, сердцу, другой — бизнесу и дальнейшему решению ряда проблем. У Кровавого орла тоже есть лимит терпению набегов и разорению системы выстроенного бизнеса глупыми слепыми идейниками. Шоу одно, второе, третье, — сколько их ещё будет и должно пройти по договорам. Сыники — город шоу Кровавого орла, но разве — единственный город? Глупцы не понимают, что как сейчас распахнутся красные под бархат ткани занавеса главной сцены, как снимут с клетки с людьми внутри те же ткани, как гости, пришедшие на шоу смеются, улыбаются, скалятся, как крики разносятся, ударяются о стены — так ещё города пронзены той же болью. В подвалах особняков и в пентхаусах элитных домов, в загородных домах и в центре крупнейших городов — сегодня день пиршества душами, телами, сегодня день Шоу.