Show Must Go On

«Экономические эпохи различаются не тем, что производится, а тем, как производится, какими средствами труда» — Карл Макс «Капитал»

Dead Can Dance — Orbis de Ignis (Remastered)

      — А во всех этих странах очень красиво? — в глазах мальчишки тусклый, но загорается огонёк. — И дома́ там совсем-совсем другие?       — Другие… Но Тэхён, не нужно завидовать этому. У нас тоже очень красиво. Много полей, река, — молодой мужчина поднял ребёнка на руки, покружив в воздухе. — Представь себе, есть города, где нет такой красоты, а людям порой и неба не видно из-за высоких зданий. Они никогда в своей жизни не видели столько созвездий, из-за ярких огней их городов. Разве это здорово?       Мальчик, как только его поставили на ноги, оглянулся на их собственный дом позади, больше напоминающий коробку из старых досок и кусочков шифера.       — Хочу большой дом! И много-много огней! Рядом с нами ведь есть большой город, почему мы не можем жить в одном из тех красивых домов, которые видно с крыши?       — Потому что это не наши дома, малыш, наш дом здесь, — мужчина повёл ребёнка за руку внутрь строения.       — Тогда когда я вырасту, я…!       — Не смей никогда возвращаться в город! — резко закричал взрослый, пугая пятилетнего мальчика. — Мы живём здесь! И здесь будем! Это наш дом и тут мы в безопасности!       — Папа… — на глазах ребёнка начали выступать слёзы от испуга и крика родителя.       — Прости малыш, — мужчина присел на единственный в доме стул возле небольшого стола, зажигая начатую свечу. — Но не нужно мечтать о чужой жизни. В больших городах, в чужих странах красиво. Но и опасно. Особенно нам — омегам.       Мальчик, стирая кулачками успевшие соскользнуть с глаз слёзки, подошёл к папе, протягивая руки, чтобы его посадили на колени.       — Что ты читал сегодня? Расскажи мне, — в свете пламени свечи глаза мужчины поблёскивали, отражая нежность к младшему сыну. — Пока ждём возвращения Намджуна, хочу послушать тебя.       — Притчу, папа, про орла и ворона, — ребёнок, устроившись удобнее на коленях взрослого, устремил взгляд в мутное окошко, ожидая появления старшего брата вдали на горизонте холма перед их домом. — Там было написано, что ворон — единственная птица, которая осмеливается клевать орла. Он садится на спину и клюёт в шею орлу…       «Однако орёл ворона не сбрасывает, не пытается сражаться с ним, не тратит свои время и силы на него. Он просто раскрывает крылья и начинает подниматься выше к небесам. И чем выше поднимается орёл, тем меньше воздуха у ворона. И в конце концов, ворон падает вниз, пока орёл продолжает своё полёт»       — И о чём же эта история?       — Намджун сказал, что это о зависти. Что ворон завидует орлу, как люди завидуют чужой жизни, сплетничают и смеются. Но орёл не обращает на это внимание, ведь он гордый. Он просто продолжает лететь дальше, — ребёнок, завидев знакомую фигуру вдали, начал ёрзать на коленях взрослого. — Но папа, я не согласен.       — И почему же? Ты что, знаешь какого быть орлом? — мужчина так же заметил приближение старшего сына.       — Нет, — зоркие глазки выловили ещё пару фигур, помельче, чем собственный брат. — Но здесь говорится о нападении только лишь одного ворона на орла. Орёл ведь больше, ему и не страшна маленькая птичка. Но папа, если это будет стая ворон против одного орла, разве тогда они не победят его? Нападут все вместе и начнут клевать в шею.       Ребёнок соскочил с колен мужчины, выбегая на улицу. Разговор про ворона и орла взрослый оставляет на потом. Его дети такие маленькие, но настолько смышлёные.       — Вы пришли втроём? — мужчина открыл двери дома шире, впуская вслед за собственным сыном ещё двоих детей. — Дома опять «скучно»? Хосок?! Чонгук, что у него со лбом?!       Ссадина на весь лоб у двухлетнего ребёнка сразу привлекает внимание. Но и ноги пятилетнего мальчика, нёсшего на руках своего маленького брата, тоже не остались незамеченными для глаз взрослого. Кровоточащие царапины, синяки, по ногам ребёнка словно кто-то топтался, пинал и резал…       — Всё хорошо папа, — дети, не родные по крови, но так часто бывающие в этом домике в стороне от основного поселения трущоб за пределами Сыни́ки. — Просто отец немного выпил…       Ещё один очень смышлёный ребёнок. Он, в отличие от Тэхёна, что сейчас суетился, бегая следом за папой и помогая ему смачивать тряпки, чтобы промыть раны, читать не умел. Только начинает учиться при помощи взрослого омеги.       Детей в трущобах не так много. Хосок, что со всем мужеством, которое только возможно для такой крохи, терпел, как пощипывает рана на лбу, не давая себе плакать в голос и так скупо пуская слёзы, шмыгая носом, самый младший. Тэхён и Хосок, им обоим по пять лет. И Намджун, вышедший во двор, чтобы не видеть мучений младшего, десяти лет. Есть ещё парочка ребятишек, но взрослый омега ух не видел уже пару месяцев. Как и самих родителей. Уехали… хотелось бы так думать, но в мыслях только страшное. Продали. Продали детей, а сами уехали. Или… Но омеге некогда волноваться о чужих, у него есть свои дети. Своя жизнь. Жизнь омеги. И ему нужно оберегать своих детей, пускай Намджун и растёт альфой, а родитель чувствует силу в собственном ребёнке, то его малыш Тэхён, его маленький кусочек солнца посреди мрака этой жизни… уже проявляет запах омеги. Яркий, нежный… И сейчас, в беспокойстве за собственных друзей, дом пропитывается от Тэхёна сладостью, тающего на языке сахара.       — Давай Чонгук, теперь твоя очередь, — закончив с Хосоком, взрослый омега пересадил ребёнка на старую кровать, похлопывая по столу рукой. — Идём.       Старший ребёнок семьи с фамилией Чон покосился на входящего Намджуна и сел перед взрослым, переводя взгляд на, сидящего рядом с отцом, Тэхёна.       — Тэхён, всё в порядке, нам совсем не больно, — лёгкая улыбка на детских губах дрогнула, стоило взрослому омеге прикоснуться к порезам на ногах тряпкой, смоченной в воде.       — Конечно, он беспокоится о вас, ребята, — старшему омеге не хватало сил терпеть на детские страдания, но и держаться нужно было перед детьми сильнее.       — Извини папа, просто слишком сладко… я так опять есть захочу, — Чонгук облизнулся, вспоминая, как утром успел урвать со стола несколько кусочков домашнего зернового хлеба.       Взрослый омега замер на секунду.       — Чонгук… ты чувствуешь запах Тэхёна?       Ребёнок кивнул.       — Я чем-то пахну? — вмешался собственный сын в разговор.       — Да, чем-то сладким-сладким, так и хочется попробовать укусить, — Чонгук снова поморщился от нанесения на раны настойки из трав. — Но не всегда. Обычно когда радуешься или плачешь.       — Так, дети, — взрослый омега встал с колен, разминая спину и позволяя Намджуну вытереть пол от грязи и крови, получившейся под стулом после промывания ран. — Уже поздно, давайте ложиться.       — Но папа, — Тэхён, стоящий рядом с Чонгуком, хлопал ресничками, широко открыв глазки. — Почему я пахну? Я ведь моюсь, я чистый.       — Всё в порядке малыш, такое… бывает у некоторых людей. Я тебе позже расскажу.       — Ты всегда так говоришь, когда не хочешь что-то говорить, — насупился маленький омега.       — Ложись спать Тэхён, — подал свой голос Намджун. Кажется, у молодого альфы он уже начинает ломаться… — Мне и Чонгуку утром рано вставать, чтобы ловить рыбку нам на ужин. А тебе с Хосоком помогать папе на грядках.       Взгляд старшего ребёнка в сторону собственного папы был наполнен сожалением. Маленькая кровать выдерживала с трудом двоих, одного взрослого и одного ребёнка, но сейчас там разместились все четверо детей, посапывая в темноте маленького домика под присмотром неспящего взрослого омеги. У него сейчас слишком много мыслей. Почему Тэхён начал так рано выдавать запах? Почему Чонгук и Хосок его чувствуют, а взрослый омега уверен, младший Чон тоже ощущает запах сахара, уткнувшись во сне в спину маленького омеги. И как ему спасти, уже безвозвратно ушедшее детство своего старшего ребёнка? Ответы у взрослого омеги были, но не один из них ему не нравился. Одинокая слеза скатилась по впалой щеке худого лица, капая на собственное колено. Есть ли шанс, один крохотный шанс, сбежать из этого мира в другой?

***

      Международные организации на протяжении десятков лет борются с проблемой торговли людьми. Выносятся законы, внедряется больше контроля над перемещениями людей. Теперь обычному дедушке нельзя покинуть страну с внуком без специального разрешения от родителей на определённый срок. Различные движения кричат о недопустимости браков с несовершеннолетними, а люди всё чаще выступают за права «слабого» пола, омег, за равноправие, мир, свободное детство…       За развитием мира последовали новые слова: «сверхдержавы», «страны третьего мира». Развитие экономики и законов породило новые понятия: «чёрный рынок», «детский труд», «проституция»…       В театре, где на сцене играют главные персонажи, зрители увлечены шоу, и им не важно, что в этот момент, что-то происходит и в мире закулисья. Мировые державы сражаются друг против друга, пока страны третьего мира становятся тем самым закулисьем, выполняющим роль и подтанцовки в главных номерах, и исполняющим технические работы, становясь механизмом движения сцены…       Сыни́ки — город в такой стране. Отдельно существующее государство, находящееся на материке, соседствуя со своими братьями-странами никого не интересующими своей жизнью. Развернувшаяся внутри диктатура под видом президентской республики, власть расколола население на два класса. У одних — есть деньги, у вторых — их нет. Грабежи и нищета многочисленных кварталов города прячется за красивыми стенами богатого центра. И только один закон знают здесь наизусть, но не озвучивают: омега — товар. Человек — хорошо продаваемый ресурс, будь это труд или плоть и органы. Выкрасть ребёнка из трущобы — дело обычное, как и варка кофе в ресторане на завтрак. Но и деньги не всегда могли иметь вес. Спрос порождает предложение — чем дороже товар, тем сильнее его хотят заполучить себе. В один из дней на торгах рабов были выставлены омеги одной из богатых семей, из-за чего появилась ещё одна возможность для развития торговли — выкуп собственного ребёнка, выкуп ему свободы, с целью «удачно» женить и подарить долгожданную неприкосновенность от торговцев людьми.       Закон? Мировые организации? Мир и свобода? В этих странах свои порядки, в Сыни́ки свои законы…

***

      12 лет спустя

Sia — Angel By The Wings

      Оборот за оборотом, прокручиваясь на одном и том же месте, омега уже почти час отрабатывал только лишь одно движение, которое должно было стать началом завершения всего выступления. Его руки крыльями машут, плавными движениями, лебедем парящим поднимая в прыжке тело, но, так и не давая взлететь до конца. Не даёт тяжёлые ноги оторвать от земли, хотя тело и парит в танце.       В просторный зал для танцевальных практик ещё проникает свет солнца, готовящегося к закату.       Ещё один разворот, как перенапрягшиеся мышцы не выдерживают, предательски дрогнув в колене, пронизывая резкой колкой болью уставшую конечность, а вместе с ней и всё тело, мелкой дрожью сбивая с ритма, из-за чего парень падает на пол, сразу же слушая, как в открытую дверь вместо прохлады начинает врываться смех, схожий с тем, как лают гиены.       — Так усердно стараешься, а, Пак? — в зал для практики к лежащему парню вошёл омега, стоявший во главе смеющейся компании. — Вот только, смысл так тщательно тренировать номер, который тебе никогда не светит? Здесь тебе не цирк уродцев.       — Проваливай Минхо, — сквозь зубы процедил лежащий на полу русоволосый парень, приподнимаясь на руках. Тяжёлое дыхание напомнило ему о том, что лёгкие всё ещё существуют, и сейчас к ноющей от спазмов ноге присоединились и они, требуя больше кислорода в душном помещении.       — Как грубо, или, ты думаешь, что раз рождён в клане, то тебе нечего бояться? — омега, говоривший стоя над Паком, оскалился. — Только Чимин, ты — никто. Ты незаконнорождённый выблядок своего папаши, у которого хватило смелости родить нечто жалкое. Так и ползай дальше здесь со своими тряпками и вёдрами, и даже не мечтай о танцах. Это оскорбление для всей школы!       Минхо поднял руку вверх, резко отбегая назад к своей компании, а в парня на полу полетели грязные тряпки, которыми обычно моют пол. Закрывая руками лицо, чтобы пыль и осыпающаяся грязь не попали в глаза, парень попытался встать с пола, подрываясь на колени, но стоило ему зашевелиться и выдвинуть ногу вперёд для опоры, как на голову полилась ледяная вода, теперь и руки не спасали глаза от протекающей сквозь них жижи. Смех со всех сторон оглушал барабанные перепонки, а слипшиеся ресницы не позволяли осмотреть всех своих обидчиков. Чимин часто сталкивается с разными нападками, но каждый раз как первый. Тело пробивает дрожь, а внутри что-то неприятное и колючее съёживается, от чего тянет вырвать этот неприятный клок. Нет, это не страх. Ему просто противно. Достаточно парню того, что он поздний омега не познавший ещё течки и запаха альфы в свои пятнадцать лет, хотя его больше унижают не за это. А за само существование. За мечту. За то, что не сдаётся.       — Ты никогда не сможешь оказаться там же, где и мы!       Слова эхом ударялись о стены зала, а Чимин продолжал вслушиваться в них, оставаясь на коленях. Где-то в сеть уже грузятся видео с разных ракурсов, как его обливают водой, которою, кажется, черпали из лужи на улице. А омега всё сидел. Белая рубашка промокла насквозь, облепляя тело, становясь почти полностью прозрачной. В тон, белые брюки теперь точно были испорчены. Их ему папа купил, незадолго до своей смерти, на деньги, которые откладывал из тех, что выделялись ему на содержание, как любовника главы клана. Они, хоть и старые, маловаты так, что сидят до неприличия обтягивая упругую задницу, — любимые.       Всё же, решаясь посмотреть на себя, Чимин медленно поднял голову, смотря в огромное зеркало, которое было во всех подобных залах для танцевальных практик. Он видел две картины. Та, что внутри души, оскорблённый и униженный, слабый, грязный, разбитый. Но была и та, которая заставила его глубоко вздохнуть, элегантно отбрасывая одной рукой волосы с глаз и лба — он ангел прямо сейчас. В таком вот ужасном виде, он словно ангел, которого сорвали с небес и бросили в этот вонючий мир, где запахи половых тряпок пропитали всё насквозь, не давая пробиться нежному аромату омеги, купируя его, выставляя лишь подтянутое тело с его рельефными мышцами напоказ сквозь мокрую ткань. Безумно грязно и страшно красиво. Это та самая красота, которую общество не принимает, считая неправильной, но само же к ней и тянется, топя искусство в похоти, а пошлость возвышая до прекрасного.       В мыслях он только думает — Шоу должно продолжаться; поднимаясь на ноги и подходя к подоконнику, где лежал телефон. Да, если он уже рождён и если у него есть мечта, то значит, он не должен останавливаться. Нет ничего невозможного, а значит, возможно всё. Другие сияют на сцене, благодаря деньгам или упорным стараниям, значит и он сможет. Даже, если он из небольшого города, который неизвестен огромному миру, даже, если он из страны, где бедность превышает всевозможные пороги, парень видел, как люди добиваются своих высот и верил, что тоже сможет достичь своего успеха, своей мечты, своей цели.       Только сейчас действовать нужно быстро, иначе потом такой картины не будет. Пак включает таймер, устанавливая телефон, камерой в сторону зала, где находится раскрытая дверь, затем быстро бежит до выключателя света, предварительно плотно закрыв жалюзи на огромных окнах. Теперь зал оказался погружённым в темноту, и единственный свет, который улавливала камера, был свет, падающий из этой самой двери. А дальше… а дальше Чимин начал двигаться. Стоя в этом самом жёлтом и тусклом свете, он поддался ритму, который лился из колонок, оглушая любого, кто бы захотел войти сюда. Он в этой музыке растворяется. Позволяет мелодии овладеть телом, пока ноги кружат его, бросая из стороны в сторону с каждым шагом. Он резкими выпадами попадает в крещендо, замирая, как замолкает очередной такт. Оседает на пол, вытягивая руки, молясь Отцу, который бросил сына в этот ад.       Птицы за окном вспархивают к небесам, Чимин вскидывает руки, как феникс, возрождаясь из пепла, стряхивает всю эту грязь, кричит, позволяя голосу утонуть в грохоте из колонок, который раздаётся на всю пустую школу.       А то, что так громко, так и должно быть, через такую громкость не будет слышно всхлипы омеги, зато танец получится идеальным. Нога за ногой, бесконечные повороты и прыжки, а Чимин, останавливая запись и пересматривая её, думает о том, как было бы красиво, если бы он мог станцевать с партнёром-альфой. Его собственный танец — история сильного духом, но слабого человека. Танец того, кому в конце необходима поддержка для настоящей высоты прыжка. Для того, чтобы все увидели, как он высоко парит.       Но альфу ему достать негде. В клане из служивых главы никто не согласится помогать омеге, который рождён вне брака. А в этой школе… Здесь и подавно, ведь Пак Чимин даже не ученик, он просто подрабатывает здесь уборщиком и остаётся танцевать, как только уберёт все залы для танцевальных практик. Он даже в такой должности никто среди уборщиков, ведь сцену убирать его так и не пускают, а значит, на ней даже в одиночестве, вот точно также как сейчас, не станцуешь… Чимин никогда не был на сцене, но каждый раз проходя мимо главного зала, заглядывая туда украдкой, он словно слышит голос. Он слышит бурные овации. Он рождён, чтобы быть там, да только это всё в его голове, в далёкой мечте. А пока, он прыгает, опираясь на швабру вместо чьей-то руки. Вместо упражнений поднимает тяжёлые вёдра с водой. А на станок ради идеального шпагата закидывает ноги, пока тщательно, руками моет пол под ним. Наконец-то, он может полностью нагнуться, доставая ладонями до тряпки, которую предварительно стягивает со швабры. Так сложнее, но только так его шоу не останавливается. И только в таких безумных порывах, когда другой нормальный человек попробует жаловаться или, хотя бы, пойдёт мыться, Чимин записывает видео, не дыша на маленькую надежду, — вдруг кто-то увидит? Оценит? Его заметят и пригласят в другую страну, в город мечты выступать в одном из самых престижны шоу вместе с величайшими танцорами!

Mammals — Depraved

      Подходя к дому, Чимин остановился, погружённый в собственные мысли. На самом деле, та компания, во главе которой стоит этот идиот Минхо, правы. Пак в этом мире никто. Его папа умер пару лет назад, и глава клана по неведанной жалости оставил своего сына-омегу в стенах второго особняка, где сам и не появлялся даже. Чимин живёт практически один, не считая пары альф, которые присматривали за особняком. Но и тем было как-то не до молодого омеги. Деньги на содержание Чимина выделялись почти в той же сумме, что и на его папу, разве что… по сути, ему платили не за что. Чимин прекрасно понимал, что его папа был любовником, и по идее ему платили за то, что он молча ублажает главу клана, при этом, не раздражая его своим постоянным присутствием, как это делал его супруг. И Чимин ничего не ждал. Он подрабатывал, чтобы накопить себе на независимую жизнь, а ещё, чтобы была возможность покупать себе некоторые необходимые вещи.       Делами клана ему не управлять, а весь криминальный мир далёк от Чимина. Да и сам парень не хочет хотя бы на секунду связываться с темнотой, хотя и живёт в тени своего отца. Он предпочитает свет, и чем ярче, тем лучше, ведь самые мощные прожекторы направлены на сцену театра этого города под значимым названием «Свобода». И толи судьба шутит, толи даёт знак, но всемирно известный ярчайшими выступлениями мировых звёзд, «Свобода» находится в самом центре родного города Пака. Так близко, но так далеко. И были бы не страшны издёвки Минхо, если бы не одно но, перевернувшее однажды жизнь Пака, когда он был чуть младше. Клан Чхве, небольшой клан, который, как и когда-то клан Пака, пытался выжить в суровом мире мафии преступного городка, решил подняться как можно выше, заключая выгодную сделку с крупнейшим кланом Ким. Для Чимина, который не вникал в эти вопросы, было известно одно: Ким Сокджин, унаследовавший титул главы клана в шестнадцать лет, владелец той самой «Свободы», женится на единственном сыне клана Чхве, рождённом, в отличие от Чимина в законном браке, а потому считающийся главным наследником, Минхо. На его месте мог бы быть Чимин… И это то, что навсегда останется для Чимина в его глазах, факт, что отец не попытался сделать его своим наследником, лишив возможности, исполнить мечту лёгким путём, принеся при этом пользу своему клану. Сейчас, когда он идёт в сумраке по тротуарам вечернего города, он обычный омега, не считая мыслей, вечно разъедающих его голову и пожирающих душу. Это в танце он ангел. В этой одежде. Но какой артист без альтер-эго. Чимин не хотел врать. Но он самый настоящий лжец. Лжец самому себе, обречённый быть таким своим рождением не от того омеги. Он не винит папу, но ненавидит за это отца, поэтому и перечеркнул для себя любую связь с ним, как отец когда-то вычеркнул его из своей жизни.       Заходя в одноэтажный дом и сразу же напрямик идя к своей комнате, Чимин полностью игнорирует, что присмоторщики за домом на удивление тихие, сидят себе на кухне, делая вид, что пьют чай. В обычные дни возвращение омеги не проходит без каких-нибудь комментариев в его сторону. Но Паку плевать. Он открывает свой шкаф и ловкими движениями выуживает среди простенькой одежды блестящую тёмную рубашку, усыпанную стразами. Вместе с ней облегающие чёрные брюки и ботинки на широком каблуке, сантиметра в три-четыре. Бросая одежду на кровать, омега также быстро прошмыгивает в ванную, где наконец-то стягивает с себя грязную и вонючую одежду, сразу же отправляя её в корзину для белья. Русые волосы легко подсушиваются феном, разметавшись по всей голове, длинной чёлкой прикрывая глаза омеги. После того, как из него лились рыдания весь танец в темноте, они сейчас были опухшими и их навряд-ли спасёт даже подводка, хотя Чимин не отказывается от неё, аккуратно распределяя тени по веку.       Теперь из зеркала на омегу смотрело не разбитое нечто. И далеко не ангел. Он выглядел дорого, элегантно и безумно сексуально. Ухмыляясь самому себе, топя внутри себя очередной не самый лучший день, Пак подхватил кожаную куртку с вешалки и выбежал на улицу, где его уже дожидалось такси. Новостная лента телефона пестрила двумя видео: на одном омегу обливают грязью с ног до головы, на втором омега в полумраке в мокрой просвечивающей одежде танцует, словно птица, которой не дают расправить крылья и отправиться в долгожданный полёт. Комментарии сыпятся один за другим, видео то и дело переправляют с одного сайта на другой, полностью заполняя им социальные сети, но глаза Чимина цепляет совершенно другая новость. Среди всего интернетного мусора помимо его же персоны, он видит яркий фиолетовый цвет, на фоне которого были изображены белые крылья.       Совершенно забывая про мир за окном машины, Пак погружается в новостную статью, где говорилось об очередном жестоком убийстве бандой, которая совсем недавно появилась в этом городе. Омега узнаёт, что за этой эмблемой идёт кровавый след по всей стране. Где бы они ни побывали, везде остаётся одно — ничего и карточка с точно такой же картинкой. Эти изверги не щадят никого, но самое главное — никто точно не знает, кто они. Всё, что известно, это то, что фиолетовый для них, как цвет причастности к банде. Фиолетовые волосы, одежда, знак… Чимин ещё раз пробежался по статье, не понимая, чем его так привлекает фиолетовый, как такси остановилось возле ночного клуба. Благодаря водителя, омега скрывается за чёрными дверями, попадая в мир, который стал как его отдушиной, так и его тюрьмой. Здесь сцена — это клетка, в которой он выступает перед сотнями глаз альф. И Чимин уже догадывается, чем ему приглянулся фиолетовый цвет. Вальяжной походкой, покачивая бёдрами, он шёл исполнять свой последний танец в этом заведении. Пак не ангел. И он не часть клана своего отца. В телефоне сохранён скринщот с фиолетовой краской для волос. А его шоу вот-вот начнётся, оставляя новости об очередных пропажах омег в конце новостной ленты…

***

      В доме, где жил незаконнорождённый сын главы клана Пак, собралось несколько взрослых альф. Среди них был и сам глава, который с омерзением на лице оглядывал комнату омеги.       — Где он? — спросил глава смотрящую за домом охрану. — Уже ночь наступила, а его всё ещё нет.       — Скорее всего, Ваш сын… — один из тех мужчин, что ещё днём сидел на кухне, прокашлялся, исправляя себя. — Скорее всего, этот омега в ночном клубе. Он регулярно ходит туда, думая, что мы не знаем. И танцует там за деньги.       Лицо главы побагровело. Не хватало главе клана новости о том, что на его территорию вторглись чужаки в виде безродной банды, пришедшей из далека, как тот, кто, по сути, является его кровью — ведёт себя распутнее собственного папаши.       — Возможно, оно и к лучшему, Господин, — примерно того же возраста альфа, подошёл ближе к главе, также окидывая комнату взглядом. — Почему бы нам, не пригласить наших гостей в этот клуб, чтоб они могли лично осмотреть товар. Мы даже можем таким образом повысить его цену, если он хорошо покажет себя на сцене.       — Кому нужен испорченный товар? — глава клана развернулся, выходя из комнаты омеги. — Только, если случилось чудо, и он не пошёл по стопам своего папаши, не запрыгнув на чей-то член…       Глава остановился на пороге дома, доставая телефон и набирая недавно внесённый номер. Параллельно кивая своему помощнику, мужчина начал разговор, всё же придерживаясь предложенного плана и приглашая торговцев омегами в этот самый клуб. Его сын, ошибка, произведённая на свет, которая не смогла принести пользы в качестве мужа для богатейшего клана, теперь станет выгодным предложением перед глазами нового смотрящего этого города, а самое главное, перед глазами того, в чьих руках «Свобода» — Кровавым Орлом, Ким Сокджином.

***

      Чимин действительно птица. Птица, которую привязали за ноги, которой пытаются сломать так и не расправленные крылья, посадив его в клетку из железных прутьев, направляя в глаза софиты. Лёгкий в своих прыжках, пальцами касаясь воздуха, а затем их же запуская в русые пряди волос, откидывая чёлку с мокрого лба, с пронзительных карих глаз, парит в своём кружении за прутьями, всем телом музыке принадлежа, чистым, скрытым за тканью, без единой метки на светлой коже, без клейма и запаха…       Омега не чувствует собственного сбитого дыхания. Единственное чувство, которое он себе позволяет, это то, что за ним наблюдают. На него смотрят. Никто из стриптизёров не способен повторить такие движения, и он это знает. Чимин крутится, делает шаги из стороны в сторону, падает на колени и снова встаёт, изящно взмахивая руками. Чёрная рубашка блестит своими стразами, ещё больше приковывая внимание дальнего столика, спрятанного в тени. Пока другим и одежды будет мало скинуть, чтобы обратить на себя внимание, Паку достаточного бросить взгляд на любого посетителя, чтобы его захотели, чтобы им восхищались, оставляли деньги под гипнозом единственного одетого из всех омег.       Сам того не ведая, очередным оборотом вокруг себя и падением на пол с тянущейся рукой вперёд, он только что установил конечную цифру торгов на себя самого. Прямо сейчас, двое мужчин пожимают друг другу руки, а Пак Чимину обрезают крылья словами «Продано». Глава клана, от которого родился омега пятнадцать лет назад, продал собственного сына за несколько сотен тысяч долларов торговцу омегами на чёрном рынке, как какого-то раба в старинные времена. Как диковинную птицу, которая вылупилась из яйца, но так и не познала полёта.       На последних нотах Чимин кланяется под аплодисменты, подбирает брошенную кем-то розу, привыкший к незначительной боли, не замечая, как один из необрезанных шипов впивается в кожу, омега удаляется из клуба через вход для персонала, чтобы не навлечь беду на себя же самого. Уставший, он выходит из коридора на улицу, прокручивая розу в руке, пытаясь вспомнить, видел ли он лицо бросившего его, и наконец-то замечает, как на ладони образовалось небольшое красное пятнышко от нескольких капель крови. Чертыхаясь про себя, омега начинает шарить по карманам, в поисках платка или чего-то похожего, чтобы скорее забинтовать руку и поспешить в круглосуточный магазин неподалёку за той самой краской для волос. Только за своим копошением, омега не обратил внимание на близко подъехавшую машину, спохватываясь в последний момент, когда сильные руки хватают его, затаскивая внутрь минивена. Единственное что успевает Пак, это начать громко кричать, не понимая происходящего, роняя ту самую розу вместе с банданой, которую он успел достать из своего кармана.       — Ты лучше помалкивай, парень, а то жалко такую мордашку за такие деньги портить, ты нам нужен в идеальном состоянии, — чудовищный голос говорил в самое ухо, но Чимин не переставал дёргаться. Два чувства смешались в один взрывной флакон, заставляя кровь по венам бежать быстрее. Страх, до этого момента ещё ни разу не испытанный настолько сильно. Инстинкт самосохранения, который не раз его выручал из передряг в школе. Безумие, которое овладевало разумом из-за всевозможных картин будущей его участи, всплывающих в голове. Паника, заставляющая глаза слезиться от безысходности в ситуации, когда он даже понять не может, кто перед ним, сколько людей в машине, куда его везут. Чимину даже начинает казаться, что он видит где-то фиолетовый флаг, прямо как на картинке из новости, которую прочитал по дороге в клуб, и что всё возможно идёт не так плохо, сейчас он просто скажет о том, что хочет вступить в банду, только вместо этого, на самом деле, перед глазами омеги, ничего более чем смоченная неприятной на запах жидкостью тряпка, которую прижимают к его лицу, полностью перекрывая нос и рот, заставляя, лишая всякого выбора, дышать через неё, вдыхать эти отравляющие пары. Гортань начинает печь, а лёгкие разрывать от возмущения на проникающую внутрь химию, только омега не понимает новых ощущений, теряя сознание, погружаясь в долгий сон, под пристальные огни города через тонированное стекло автомобиля.       Сыни́ки возвышается над головами жителей своими многоэтажными зданиями центра города, яркими глазами окон смотря на окружившие его кварталы жилых домов, даря собственный отблеск ещё большей площади захолустных трущоб, где каждую минуту раздаётся чей-то плачь скорби и боли по свободе…

***

Sam Tinnesz feat. Yacht Money — Play With Fire

      — Значит, завтра будут торги, говоришь… — хриплый голос, через который в телефон доносились шлепки двух тел друг о друга, проявил нотки заинтересованности. — Что ж, посмотрим, что будет, когда единственного наследника его клана, от которого он так легко отказался, выкупит обычный Бродяга.       — Намджун… Ах…       Реагируя на собственное имя, произнесённое сквозь стоны, альфа сбросил вызов товарища, возвращая внимание омеге, который всё это время продолжал скакать на его члене, доводя сам себя до неконтролируемых шумных вздохов, от которых у любого бы кровь закипела. И как только рядом с таким можно было бы спокойно отвечать на телефонный звонок, когда на твоих коленях, на твоём члене доводят себя до оргазма.       — Что такое, Юнги~я? — альфа с силой подбросил парня на себе, подхватывая за бёдра и возвращая на член, вставая с огромного старого кресла, на котором они сидели, заставляя парня простонать в голос от глубокого толчка внутри. — Я же предупреждал, что жду важного звонка, а ты не послушал.       Но омега был не в силах ему отвечать. Угол вхождения члена альфы сменился, а из-за того, что сам парень оказался на весу, остатки сил приходилось тратить на то, чтобы цепляться тонкими руками за крепкую смуглую шею, единственное, что ещё как-то напоминало омеге о том, что он всё ещё в реальности, а не где-нибудь в бурлящем котле, где страдания смешались со страстью и вывариваются каплями пота на изнемождённом теле.       Юнги ожидал, что его сейчас бросят на постель, но вместо этого, Намджун резко оказался у стены, к которой с силой прислонил омегу спиной, помогая себе так держать его на весу. Мускулистые руки напряглись сильнее, ведь теперь альфа трахал омегу не отвлекаясь на разговоры, выбивая полюбившиеся слуху стоны с прокуренной хрипотцой. Член альфы не выходил до конца из ануса омеги, от чего к стонам Юнги добавился его же тихий скулёж. На бледном лице давно сиял яркий румянец, а его серебристые волосы манили поставить омегу в коленно-локтевую позу, чтобы рукой схватить за пряди и притягивать худое тело к своей груди. Но вместо этого, альфа продолжая медленно и ритмично трахать омегу. В сумраке бледная кожа контрастом отсвечивала любой источник света на себе, пока альфа своей смуглостью вбирал в себя всю тьму их маленького мирка. Юнги стонет, Намджун — тяжело дышит. Скалится на очередной стон омеги и отрывает его от стены, возвращаясь к креслу.       — Знаешь ведь, что мне больше всего нравится? — прорычал Намджун, останавливаясь и расслабляя пальцы, позволяя Юнги опуститься в кресло. — Поворачивайся.       Омега с первой секунды смекает, что от него хотят. Колени дрожат, но парень послушно разворачивается, упираясь руками в спинку и с небольшим хрустом в позвонках выгибается в спине, как можно сильнее выпячивая свою, до облизывания пересохших губ, аппетитную попку. А широкие руки альфы не заставляют себя ждать. Это не первый их секс за сегодня. И Намджуну достаточно развести половинки в разные стороны, с рыком врываясь в растраханную дырочку, из которой нескончаемыми потоками льётся смазка течного омеги.       Юнги вскрикивает. Он не надеялся на нежность, но волю эмоциям никто не запрещает. А они переполняют разгорячённое тело, которое от нескончаемого удовольствия, смешало в себе боль и приятные ощущения. Член Намджуна идеальный. Он собой не просто заполняет без остатка внутри, его выпирающие вены чувствуются каждым атомом омеги, превращая парня в оголённый провод, голодный до получаемых зарядов током. И даже в последний день своей течки, Юнги течёт как в первый. Он жадно обхватывает член альфы, сжимаясь внутри, будто бы иначе тяжёлое дыхание за спиной исчезнет вместе с Намджуном, а омега окажется один. Не без альфы, без воздуха, которым дышит и земли под ногами на которой может твёрдо стоять.       Толчки альфы всегда ритмичные. По ощущениям Юнги, Намджун трахается точно так же, как и думает. Расчётливо, во-время проводя руками по бокам, вызывая новые волны дрожи во всём теле, удачно шлёпая двумя руками сразу, когда омега особенно теряется в своём сбитом дыхании, давясь слюной и стонами, хватает за волосы, исполняя задуманное и притягивая спину Юнги вплотную к своей груди, выжигая собственным жаром и без того горящего в его руках омегу. Каждая деталь не ускользает от ума альфы, точно так же, как не ускользают губы, повёрнутого в свою сторону лица омеги. У Юнги губы тонкие, и альфа всегда накрывает их своими, более пухлыми. Он их превращает в собственный десерт финальной трапезы на сегодня. Потому что Юнги на пределе. Потому что одна рука альфы сжимает член омеги у основания, не давая кончить раньше него. А альфа темпа не ускоряет, зато входит теперь более резко, заставляя выкрикивать своё имя прямо в поцелуй, стонать, плакать, хрипеть, захлёбываться. Заставляя рассыпаться становясь пылью на спинке этого самого кресла, высасывая последние соки, оставляя новые и новые засосы, которые прямо как и флаг, висящий над кроватью альфы, становятся сначала багровыми, а потом приобретут фиолетовый цвет — цвет банды Бродяги. Цвет, который принадлежит цветам…       — Пожалуйста, — Юнги на грани потери сознания. — Позволь кончить…       — Раз уж ты так просишь, — альфа резко отпускает омегу из своих рук, крепко вцепляясь в бёдра парня и теперь насаживая его задницу на свой член в быстром темпе, сильнее приподнимая того, чтобы безостановочно давить на простату, от чего омега не успевая подстроиться под новый темп, кончает сразу же, как только его член почувствовал свободу от плотного кольца пальцев, заливая своей спермой спинку кресла и неосознанно сжимая альфу внутри, приближая и его оргазм тоже.       Как только Намджун чувствует, что сам вот-вот кончит, он резко выходит из обессиленного тела омеги, дёргая Юнги за руку так, чтобы его лицо оказалась прямо у головки члена. Тяжело дышащий омега не успевает сделать глотка воздуха, как в его рот кончает альфа, в итоге пачкая щёки и подбородок парня.       Смотря на полуобморочного омегу на кресле, Намджун довольно улыбается, скалясь и приседая на корточки, перед парнем.       Юнги дышал тяжело, его глаза были закрыты, а язык инстинктивно слизывал чужую сперму, где мог дотянуться. По сравнению с крупным альфой, омега казался совсем хрупким, что ещё больше манило глаз. Перед ним словно фарфоровая кукла. Красивый, утончённый, а самое главное, такой же податливый. Намджун получил прозвище Бродяга по двум причинам, и одна из них была из-за его ненасытности, словно у голодной уличной дворняги. Он диким зверем нападает на свою жертву, до конца сжирая её душу, лишая свободы мысли, заполняя разум и тело собой. Один его взгляд заставляет сползать с кресла, оказываясь снова в крепких руках, только, телефонный звонок не даёт осуществить Юнги этого. Альфа поднимается на ноги, подходя к телефону, оставляя в кресле растерзанного настоящим псом-монстром котёнка. Единственное, на что у Юнги хватает сил, это взять стакан с каким-то алкоголем с рядом стоящего стола, который чудом устоял, пока на кресле рядом лакомились омегой. Делая глоток и морщась от горького вкуса, Юнги успевает уловить только одну фразу, после чего отключается от переизбытка получаемых сегодня эмоций и чувств. На сегодня его сожрали без остатка… как и просил.       — Скинь мне эти видео…

***

Winona Oak — Piano In The Sky

      Тяжёлым утром, когда темнота только начинает отступать, гонимая рассветом, Юнги просыпается посреди холодной кровати один. Сворачиваясь калачиком и сильнее натягивая на себя одеяла, он начинает чувствовать, как слёзы подступают всё ближе. Омега всегда просыпается один. Стоит открыть глаза, как вокруг лишь холод, заставляющий покрываться тело мурашками, точно так же, как и прикосновения Намджуна, чьи руки горячее самого солнца. Только для Юнги это солнце обжигает не жаром, а холодом открытого окна в зимний мороз подступающего декабря, и плевать что на улице лишь октябрь. Омега и сейчас, стоило на секунду завернуться, резко соскакивает с кровати, чтобы по привычке раскрыть окно старой квартиры, где сейчас живёт Бродяга, главарь банды «безродных мечтателей». Именно так они все себя называют.       Каждый из членов банды действительно находился в стремлении достичь своей личной цели, на ком хотя бы где-то да присутствует фиолетовый цвет, как знак их отличия. Юнги спрашивал у альфы, почему же именно этот цвет, но только тот всегда отмахивался, теребя омегу по волосам и вскоре увлекая поцелуем в постель, топил вопрос в нескончаемых стонах под собой. Сам главарь носил этот оттенок на волосах. Подвязывающий их банданой, Намджун больше походил на рокера или же гангста-рэпера, нежели на того, чью одежду каждый раз приходится с трудом отстирывать от крови. Или попросту выкидывать. В спальне, возле входа в ванную комнату всегда стоит аптечка, переполненная бинтами и обеззараживающими. А с тех пор, как банда прибыла в родной для Юнги город, теперь и нитками с хирургической иглой. Но для Юнги не в этом проблема. У него и самого немало шрамов, ведь Намджун всегда предпочитает держать омегу при себе, а значит и бесконечные налёты и разборки Юнги не просто наблюдает в сторонке, а напрямую участвует в них. И Юнги не жалуется. Он по обыкновению подходит посмотреть на себя в зеркало, оценивая засосы по своему телу и синяки от грубых рук, в которых города могут превратиться в пыль, как сам Юнги накануне осыпался на кресле. Осыплется и этот город, краской со своих по лживому новых домов, скроется в песчаной бури великой пустыни, что прячется за выращенной зеленью, сразу за трущобами.       — И чтобы бы могли подумать о композиторе, который заявился бы в таком виде для прослушивания? — омега ведёт пальцами от синяка к засосу через всю грудь, вверх по шее, до кончика подбородка. — Спасибо, хоть лицо не трогает. Намджун! Что ты за монстр вообще такой?! Ни следа живого места на мне не оставил!       Последняя фраза явно оказалась слишком громкой, потому что следом за ней снизу раздался звук битого стекла. Юнги только поморщил свой маленький нос на это, сильнее сужая небольшие глаза. Серебристые волосы растрепались после сна. Ещё раз оглядывая одинокую спальню, почёсывая затылок и задумываясь над тем, как провести этот день, Юнги ныряет в шкаф с одеждой, выуживая оттуда свой излюбленный костюм, который был скорее бардовым, нежели фиолетовым, переливаясь двумя оттенками. Яркие ткани так противоречили бледности кожи и цвету волос. Но так хорошо сидели на фигуре.       Уже через час Юнги закрывал двери квартиры, спускаясь по лестнице на улицу. Утро действительно было прохладным, нежели вчерашний день и вечер. Но Юнги это только на руку. Он любит холод. В нём он не сгорает, не плавится от горячего дыхания улиц, а может тихо сесть на автобус и отправиться на окраину города, где его уже ждёт совершенно иная работа. Похожая с сочинением музыки, ведь сочинять красивые рассказы и манипулировать людьми это всё равно, что сочинять мелодии, управляя чувствами слушателей через получаемые произведения. Поэтому у Юнги поверх нотных станов начерчены буквы, а в тетради в линейку пляшут ноты. Путаясь в записях, он всё ищет, где же его выход, когда он наконец-то доберётся до своей остановки, чтобы не опоздать на собственное мероприятие, где омега в главной роли. Только за всем этим Юнги знает одно, он однозначно потерялся где-то в жизни. Намджун встретил его в борделе. Там Юнги был администратором, но в силу маленькой зарплаты — сам частенько оказывал услуги клиентам. У Мин Юнги отлично подвешен язык, а ещё безумно острый музыкальный слух. Он учил красиво стонать омег, чтобы их голоса становились манящей песней, зазывающей клиентов приходить ещё и ещё. И он мог продать абсолютно любого омегу в борделе. Неважно, насколько он красив или опытен. Для Юнги это была не проблема. Поэтому Юнги сейчас будет делать тоже самое. Он будет продавать. Только теперь не омег, а недвижимость, которую рейдерскими захватами приобрёл главарь банды. И недвижимость эта бывает разной. Например — ночной клуб, которым вчера завладела банда. Здесь омеги танцевали, развлекая зрителей, чтобы те как можно больше тратили денег в баре. А самых красивых и лучших омег выставляли в клетке, словно диковинных птиц и животных…       Намджун любил давать всем прозвища, как и всегда положительно реагировал на своё. Прозвище Юнги — Мираж. За серебро на своей голове, за свою тонкость и светлую просвечивающую кожу, ему бы подошла луна. За длительное сопровождение Намджуна и за ответственность сделок продаж — Серый Кардинал. Только Юнги — мираж в глазах альфы. Призрак той жизни, что была в прошлом. Напоминание о беззаботных днях. И личная воля омеги пойти следом за Бродягой, вместо того, чтобы сидеть сейчас на месте омег, обсуждающих что надеть на свадьбу века, и в каком костюме будет выходящий замуж Чхве Минхо, чьё лицо уже мелькает по телеэкранам и новостным лентам, как будущей звезды сцены. Юнги на это только фыркает. У него есть мечта. Пылится там же в старой квартире Бродяги, единственная вещь, которая была, с трудом конечно, но вывезена из родительского дома — пианино. Инструмент, через который омега говорит с этим миром, марая руки чернилами ручки, стряхивая опилки карандаша с одежды. Нотная тетрадь Юнги всегда при нём. И мелодия, что пишется там для кого-то особенного. Для особенного выступления. Юнги верит, что времена, когда композиторы становились популярными после смерти прошли, а значит, у него ещё есть шанс. Может, поэтому он пошёл за Бродягой. Ведь и омега тоже «безродный мечтатель» в своих глазах. Мечтатель, бросивший ту самую беззаботную жизнь, которая у него действительно была, пока он не сбежал из дома и не попал в мир грязи и похоти. В мир, который на самом деле управлял этим городом и этой страной…       И вот он, знак, что греет душу думать именно так, что Вселенная посылает намёки — фиолетовая бандана, валяющаяся в грязи под ногами Юнги напротив «чёрного» выхода клуба, где и остановился омега, чтобы покурить перед тем, как войти в здание. Бледные тонкие пальцы подцепили краешек ткани, поднимая её к глазам. Обычная бандана, такие есть у многих, у Намджуна только несколько. Но было что-то особенное, под слоем этой грязи, которая сыпалась, высохнув, серой землёй и пылью. На ней красовалось небольшое пятнышко, словно кто-то капнул чем-то или грязь протёр. От поднявшегося ветра Юнги немного насупился и глубоко вздохнул, как носа коснулся еле уловимый запах цветов… Оглядываясь по сторонам, омега отбросил ненужную в их мире брезгливость, поднося бандану к носу вплотную. Вдыхая аромат, глаза Юнги широко распахнулись. Пряча бандану в карман, он поспешил зайти внутрь. Продаст это здание и скорее в квартиру, скорее к своему другу, делится тем, что привиделось, стоило почувствовать этот аромат. Сегодня Мин Юнги напишет новое произведение, оно обязано будет стать «Элегией» в мире музыки. Неужели, омега напишет музыку для альфы, которого и своим никогда не называет? Музыку его любимых цветов…

***

      — Как ты и думал. Пак купил здание того самого бара. Вот уж не думал, что старый хрыщ заинтересуется чем-то молодёжным, — Юнги устало выдохнул, садясь в машину, в которой его уже ждали, посланные Намджуном, двое альф. — Меня, Намджун, одно только беспокоит. Он всё спрашивал про омег-танцоров. А, если он будет использовать бар точно также, как и прежний хозяин?       — Глава клана Пак, не такой дурак, Юнги. Наше имя уже во всех новостях. Но я пошлю ребят узнать по поводу его вопросов. Сейчас нам нужно хорошенько вложиться.       Слушая чужие крики фоном из телефона, Юнги прикрыл глаза.       — Я с Чонами, увидимся позже.       Омега сбросил вызов, чтобы не отвлекать альфу от его дел. Сегодня Бродяга нашёл новый след. Ещё одна маленькая цель Ким Намджуна, найти своего младшенького братика, пропавшего пять лет назад, в тот самый день, когда омега познакомился с самыми первыми мечтателями.       А новости всё пестрят в лентах социальных сетей фиолетовыми красками, портретами и предстоящей свадьбой. К фиолетовому добавился ярко-красный, кровавого оттенка, цвет свадебной церемонии. Глаза альфы, смотрящего с экрана хищным орлом, цепляют собой добычу, заставляя задержаться на собственной новости. Юнги ещё раз перечитывает о женихе Чхве.       — Удачи парень, — одними губами под зажжённую сигарету. — Я свой путь выбрал…       Здания, мелькающие за окном, восхищают своей колоритностью и пугают смелых туристов, что заявляются в этот город. Трущобы и развалины ровной дорогой выходят к пятизвёздочному отелю и центру. Сыни́ки — попробуй развиваться и дальше, но не дорогами и строениями, а искорени из себя ужас этого мира, избавься от собственного клейма, выжги его, как младший брат Чон выжигает на своей руке очередной шрам, глуша свою боль. Избавься от криков и мольбы, дай людям их свободу…