Show Must Go On

Высокая англиканская церковь скорее простит нападки на 38 из 39 статей ее символа веры, чем на 1/39 ее денежного дохода. В наши дни сам атеизм представляет собой culpa levis [небольшой грех] по сравнению с критикой традиционных отношений собственности.

KAINA — Come In

      — О чём задумался? — фиолетовые волосы мелкими короткими прядками спали с плеч, альфа отряхнулся от стриженных волос и обратил своё внимание на Юнги. Омега застыл с острым ножом в руке, смотря в одну точку, уйдя в собственные мысли. — Мираж мой, что-то случилось?       На зов собственного прозвища Юнги захлопал ресницами, возвращаясь из собственных раздумий.       — Всё вспоминаю нашу первую встречу. Тот дом и как увидел тебя, — отложив нож на стол и сметая волосы с пола, парень постарался спрятать глаза за собственной чёлкой. Слёз в них не было, но казалось, альфа насквозь видит все замерзшие озёра внутри души, ещё растопит их, и тогда точно половодья не миновать. — Уже тогда ты был тем, за кем хотелось идти, кто верил в мечту и заставил поверить в себя. Тогда я и не подозревал о том, насколько ужасен мир.       — А я показал его тебе, — Намджун ухмыльнулся. От него ничего не спрячешь, не утаишь. По дрожи воздуха поймёт и ощутит состояние, даже того, кто не принадлежит ему.       Развернув Юнги к себе лицом, альфа приподнял его голову за подбородок, всё же ныряя в лёд напротив, обжигаясь и получая в ответ на свои обжигания чужой души, колкие раны от замёрзшей воды.       — Сколько нам тогда было, Юнги? Лет по семнадцать кажется… Это был первый район города куда я пришёл, один, оставив маленьких Чонов со своим братом и услышал твой крик. Всё равно что услышать крики детёныша газели, которого схватил орёл и пытается утащить.       Юнги не отводил взгляда, смотрел в ответ, слушая историю, вскрывая и без того никогда не заживающую рану, оставленную навсегда глубоко под ребрами, за сердцем, прямо там, где татуировкой скрыты царапины от чужих зубов.       — Ты спас меня тогда от оков и ужаса, но в итоге… потерял брата… — жар Бродяги сильнее любых льдов. — Прости…       Намджун ещё секунду смотрит в глаза омеги, а затем отпускает его лицо, разворачиваясь и проверяя свою стрижку.       — Мы всё время возвращаемся к этому разговору Юнги, — голос альфы спокойный, ровный, как и всегда, уверенный. — Ты не виноват в этом. Даже не попадись мне ты, его всё равно могли украсть. Но уже завтра… завтра я его верну.       Омега осел на кровать, опять погружаясь в глубь себя, стоит вспомнить проклятый вечер, вечер, когда семнадцатилетний администратор борделя встретился точно также, своим задумчивым взглядом с глазами хищника, охотника, который ни одну жертву не выпускает из своих когтистых лап. Кровавый орёл в тот вечер пожаловал в трущобы по наводке одного из клиентов. Необычный администратор-омега, с бледной, как луна, кожей, маленькими лисьими глазами и тонкими розовыми губами… Наверняка Юнги не забыли и сфотографировать, иначе как ещё объяснить, что двадцатилетний на тот момент, Ким Сокджин прилетит в это злачное место, мёртвой хваткой вопьётся в Юнги, узнает его, узнает наследника семьи Мин.       Это Намджун на Юнги смотрит как на Мираж, а Юнги он и есть, мираж красивой жизни, которой никогда не было у Бродяги, но была у Мина. И как бы парадоксально не было, но омега сбежал от этой жизни. Сбежал, стоило ещё в юности встретиться с сыном гостей их дома, юным наследником клана Ким, Сокджином. Тогда Юнги было лет четырнадцать, не больше, а течка началась сразу же, стоило почуять запах тяжёлого уда альфы. И Юнги сбежал… три года ему удавалось скрываться, сначала в соседнем городке, а потом в этих трущобах. И память о той встрече у Юнги на коже осталась навсегда, вместе со звуком разлетающихся сорванных пуговиц, рвущейся ткани рубашки и брюк. И память о второй встрече, о третей… Юнги сбегал, Сокджин находил. И в трущобах нашёл своего омегу.       До того дня, Мин ни разу не проклинал свой выбор — он не хочет оковы отношений, предназначения наследника или быть чьим-то истинным. Точно не этого. Он свободный омега, который сам выбирает свой путь и идёт по нему. Но в тот вечер, в комнате борделя, Кровавый орёл и вправду схватил его и чуть не унёс. И Юнги не знает чего он тогда испугался больше. Метки на своей шее, служившей клеймом для истинных, или то, что он чувствовал от Сокджина, его эмоции, смесь злости и невиданного чувства. Юнги расценил это за собственничество. У Кровавого орла уже тогда за спиной была страшная репутация жестоким шлейфом идущая следом за ним. У Юнги музыка в голове, у него ноты на кончиках пальцев, и там нет места семье, этому городу, этой жизни посреди криков отчаяния.       Намджун вырвал Юнги прямо из-под Сокджина, когда тот собирался прокусить кожу на шее сопротивляющегося омеги. Мин не знает, как действует метка, но он видел как люди, носящие её становятся слабыми перед своими истинными. А ещё видел что случается с теми, кто носит метку и оказывается украденным. Как ломаются отвергнутые. И как сгнивают те, чья метка была поставлена против их воли… И нет, Юнги совсем не верит в любовь или чувства похожие на это. Он верит, что некоторых людей может тянуть друг к другу, верит что люди могут быть просто близки. Привязываются друг к другу, но это не для него. Даже оставаясь всё это время с Намджуном, так и не покинув страну, чувствуя вину перед альфой, и вместе с ней благодарность, Юнги холод в спальне Бродяги. Не Намджун мороз приносит сюда, это омега всё замораживает вокруг себя. И как только альфа может оставаться с ним, загадка.       Но Юнги иногда даже ловит себя на мысли, что ему нравится это. Он сам однажды предложил себя ему. Намджун не стальной, железо можно расплавить и сделать из него любую фигуру, но альфа совсем не такой, он крепче, сильнее, устойчивее. Юнги знает это и ему порой даже льстит то, с каким жаром он каждый раз получает альфу во время своей течки, Намджун всегда трахает его жёстко, с чувством, но и лишней боли не причиняет. Знает когда нужно остановиться. Прислушивается к крикам, которые выбивает, вдыхает перичный аромат, делясь своим. И неудивительно что Юнги в моменты течки так ведёт от Намджуна. Гелиотроп, красивейший ярко-фиолетовый цветок дурманит смесью ванили и миндаля. Сладкий цветок, всегда поворачивающийся к солнцу… К солнцу, но Юнги бы к луне.       Омега вздыхает в собственные мысли, протягивая руку к тумбочке у кровати, к сигаретам. Матрац позади проседает от тяжести, а на плечи падают тяжёлые руки альфы. Ладони спускаются по груди и не дают Юнги схватить сигареты, притягивая к себе в объятия. Опять жарко.       — Пора собираться Бродяга, — но против своих слов, Юнги откидывает голову на обнажённую грудь позади, ухом прикладывается к левой части и вслушивается в биение сердца, в ритм, схожий с метрономом.       — Никогда ни в чём не вини себя, Юнги. Ты ни в чём не виноват.       — Я же «безродный мечтатель», верно?       — Именно, наши пути сошлись так, как случилось, но даже если они разойдутся, тебе стоит только поднять её вверх, — у Намджуна в руках его фиолетовая бандана. — Как я приду снова к тебе на помощь, приду чтобы увидеть свой Мираж…       Намджун выпустил Юнги из объятий. Пора собираться за новым представлением.       На столе позади, за спиной альфы, лежала ещё одна бандана. Та, что Юнги отдал ему, когда нашёл этот кусок ткани возле клуба. Вчера он за один вечер написал «Элегию»…

***

Madil Hardis — Slow Kill

      Обычно люди говорят: вспышки на солнце. Другие бы сказали: от вспышек глаза устают. Наверное так и есть. Вспышки камер журналистов очень яркие. Они белые и мгновенные. Заставляют моргать так часто, что глаза слезятся, а после хочется зажмуриться. И даже с закрытыми глазами от них не убежать. Сквозь плотно сомкнутые веки будут продолжать поступать световые лучи, ослепляя даже так. А софиты? Вы когда-нибудь чувствовали на себе, смотрели вперёд, когда прямо в лицо зажжён яркий софит, который заставляет сиять тебя на сцене, в то время как всё, что перед тобой погружено во мрак? Он будет двигаться вслед за артистом, не давая тому скрыться ни на секунду, если только музыка и сцена не покроются мраком в самом конце выступления. Только Ким Тэхён уверен — вспышки бывают на солнце. И вспышки попадают на глаза. Но прямо сейчас, вспышки в его глазах, в его душе, расходятся по всему телу. Они зажигаются одна за другой, они маленькие и такие огромные, что превышают любой софит в мире по своей яркости. Как бы сильно Тэхён не жмурился, но прямо сейчас в его глазах световое шоу, сопровождаемое лишь одним танцором — болью. Чем сильнее удар по своей заднице он получает, тем ярче зажигается очередной очаг света в его глазах.       Омега жмуриться на каждом ударе. На каждом толчке члена внутри его тела. Не чувствуя закованных рук и ног, Тэхён уже не кричит. Кричал когда-то, с год назад, когда только попал сюда и первые месяцы нахождения в доме клана Пак. Больше не кричит. Голос охрип, а лёгкие разорваны рыданиями и удушьем в собственных слезах. Да и как кричать в момент, когда задыхаешься от нехватки воздуха, пока в твой рот пихают член, обладателя которого лицо закрыто маской. Такие маски на лицах у всех здесь присутствующих. Тэхён мечтал о сцене. Тэхён получил сцену. Он один из главных любимчиков среди омег, проданных в качестве рабов. Он один из омег, кто стал рабом дважды, в жизни, когда его похитили, и здесь, став звездой бдсм-шоу этого поместья.       Юный, совсем ещё мальчик, которого за руку увели с площадки полуразрушенного дома, пока старшего брата не было дома, а Тэхён остался, чтобы повторить свой танец, который он тщательно репетировал, движение за движением, который так хотелось станцевать для любимых его сердцу людей, что ждут его внутри дома… Оказался в руках торговцев омегами. Безродный, из неполной семьи, в итоге лишившийся и папы в свои семь лет, с огромными глазами, которые что тогда, в детстве, что сейчас, смотрели на мир вокруг с неподдельным восторгом. Мальчик любил танцевать и быть в центре внимания… Любил петь, и не было лучшего рассказчика старых притч, чем двенадцатилетний Ким Тэхён.       Только, не о такой сцене мечтал омега. Альфа, который прямо сейчас трахал его, с наслаждением вдалбливался в прикованное тело, ухватившись для удобства за ремень, которым был также закреплён Тэхён к этому станку. Не контролируя скорости и силы, он трахал его так, словно Тэхён и не человек вовсе, а всего лишь бездушная кукла, послушно принимающая чужой член в себя без лишних препятствий. В любом другом шоу его могло бы остановить специальное стоп-слово, но не здесь. Хозяева раба заранее объявили, что на этой закрытой сессии будет присутствовать купленный ими омега. А значит, к члену можно и пару пальцев просунуть, для большего спектра впечатлений, и можно не думать об удовольствии того, кто даже о смерти молить перестал.       Приток новой боли от разрывания ануса посторонним вторжением, и Тэхён скулит, продолжая изо всех сил стараться расслабить горло, чтобы хотя бы здесь не было больно, сосредотачивая свои мысли на скорой потере сознания при таких нагрузках на его тело. Только этот момент никак не наступал. Его уже били плетью, обливали воском, трахнуло несколько альф, меняя друг друга. Чёрные волосы слиплись от пота, грязи и спермы, превратившись в грязный комок на голове, а глаза припухли от слёз, став красными, как и всё тело омеги. Его изнасиловали разными вибраторами, приковали к этому станку, продолжив трахать особенно жёстко, но он всё ещё был в сознании, глаза никак не хотели закрыться, разум всё ещё понимал происходящее, Тэхён всё ещё дышал. Через нос, с трудом, но дышал. Будто не он тянется за маленьким огоньком в конце всего кошмара, чтобы жить. Тэхёну в лёгкие насильно вталкивают воздух, оттягивая его конец, тем самым продолжая мучения омеги, который начинает наконец-то терять сознание при очередной пощёчине за то, что не работает языком, пока сосёт.       Пять лет, ровно столько Тэхён находится в рабстве. И он не знает сколько ещё пробудет. Сменится ли хозяин в очередной раз, куда его отправят дальше. Он в двенадцать лет думал, что познал ад, когда его изнасиловали, лишив девственности в двенадцать в борделе, куда он попал изначально. Но этот ад оказался хлеще того, что описал Алигьери. Здесь этажи боли, и он уже на минус сотом, тысячном… А лифт всё спускается ниже и ниже. Дно участи всех рабов — смерть. Тэхён считает про себя. Это как при наркозе, обратный счёт, пока не отключишься совсем. Десять, девять, глаза закрываются мягко, склеиваясь своими длинными ресницами. Во-о-се. мь…

***

      — А этот омега довольно неплох, какой стойкий. Он ведь, кажется, у Вас уже год? — молодой альфа, всё это время наблюдавший за сессией с живым интересом, присел на диван рядом с главой клана Пак, как только Тэхёна без сознания унесли, оставив привязанным к станку, из зала. — Где Вы только его нашли?       — Ох, молодой мистер Ким, если не ошибаюсь? Рад видеть, рад видеть. Понравилось моё шоу? — глава клана протянул руку подсевшему молодому мужчине.       — Великолепное шоу! Не зря Вы славитесь лучшим в проведении подобных вещей. Ваши мастера хорошо обучены, как и рабы. Хотел бы и я себе такого прикупить, — парень, что был в белой маске под цвет своего костюма и шляпы подвинулся ещё ближе, переходя на шёпот. — Или же, обменять.       Глаза хозяина дома неожиданно заблестели интересом.       — Вы же сами, только что сказали, что никогда не видели подобных омег. Мистер Ким, неужели у Вас есть что-то интереснее моей игрушки? Я и без того, надо признать, приятно удивлён визитом такого гостя. Слышал о недавней покупке. Дела идут в гору, не так ли, Бродяга?       — Разве что, скоро точно будут лучше, — ухмыляясь, мужчина встал, делая замысловатый реверанс рукой в воздухе, потянувшись к маске, поправляя её, словно очки, но так и не договаривая до конца из-за грубого толчка локтем мимо проходящего полуголого официанта-омеги.

***

Egzod, Maestro Chives, Neoni — Royalty

      С приходом сознания и открытием глаз вспышки света пропадают. Вместо них вся картинка плывёт, как и слух, размазывает по свежим ранам запёкшуюся кровь дрожащими пальцами освобождённых рук. Тэхён продолжает опираться на станок, к которому был прикован и от цепей которого его освободили руки двух размытых образов. Стоит попытаться выпрямиться, как подвал, куда отнесли Тэхёна, исполняет вальс, кружа рассудок обнажённого омеги. Казалось, чьи-то крики пробудили его, он отчётливо слышал звуки, похожие на… выстрелы?        — Пожалуйста… выпейте, Вам сразу станет лучше, — глаза, в которых всё ещё стояла пелена после нескольких часов истязаний тела, отказывались фокусироваться на протянутом стакане, поэтому Тэхён слепо вытягивает свою руку, промахиваясь, отчего омегу ведёт немного в сторону.       Чужая рука немедленно берёт его под локоть, не давая пошатнуться сильнее и давая опору, помогая взять стакан, а омега ощущает дрожь альфы, который, стоило отдать стакан, тут же сделал шаг назад. Потянув носом воздух, где обычно не было ничего, кроме запаха гнили собственной души, Тэхён улавливает мятный оттенок. Этот запах, вместе с выпитой водой, куда капнули лекарственной химии, волной свежести пробрал от макушки до пят, заставляя содрогнуться. Два запаха. Один, свежий, зелёной листвы мяты, Тэхён помнит этот запах из далёкого детства. Второй — терпкий, колющий и жгущий язык, алкогольный, тяжёлый, прямо как руки, которые опустились на плечи омеги вместе с огромным мягким фиолетовым худи, ещё хранившим тепло своего хозяина, что, как и первый альфа, быстро отошёл от Тэхёна, встав рядом с мятным.       Хватаясь свободной рукой за рукава наброшенного худи, омега промаргивается, довольно ловко для своего состояния вскарабкиваясь на станок, чтобы сесть. Медленно, опустив голову и теперь поднимая её, Тэхён оглядывал двух альф, что стояли перед ним. Они, как коктейль. Дополняли друг друга. Тот, что выглядел младше, одет в нечто между длинным пиджаком и халатом тёмно-фиолетового цвета. Острые черты лица не уступали второму альфе, который выглядел немного старше. Оставшийся в чёрной майке, он смотрел в пол, пряча глаза, в которых Тэхён успел уловить отражение бездны, на дне которой похоронен, кажется, целый мир. Он так точно себя там увидел, ведь жизнь омеги это и есть, обратная сторона сцены, — вечный мрак. Правда, похоже в мире ещё есть свет, потому что глаза младшего излучали его. Они были такими же тёмными, только в них мир не обрушился, в них была надежда, та самая, которая и держала, кажется Тэхёна за шкирку не давая ему умирать, или же она была в виде чёткого отражения, словно в зеркале, одного голого омеги, чья смуглая кожа блестела лучами солнца, впитав его в детстве. Да и Тэхён не давал умирать самому себе.       Пять долгих лет… Тэхёну уже семнадцать и он изменился. Вытянулся в росте, длинные изящные ноги, худое тело, широкая грудь и плечи. Совсем не тот маленький нескладной омега.       — Кто вы?       Омега прилёг на станок, упираясь на локоть одной руки. Неизвестно кто перед ним, а помнить нужно одно: ты всегда должен выглядеть идеально, какой бы ситуация не была. Этому он научился в борделе и довольно быстро, а как по-другому, когда за каждый проступок — удар плетьми. Тэхён не знает, перед ним очередной зритель и сейчас начнётся новое шоу? Может, это особенный гость? Или же — новый покупатель? Омега, подобно модели, что позирует перед художником, лежит почти неподвижно, только грудь его вздымается от глубокого дыхания, за которым он намеренно старается всеми силами скрыть рвущийся наружу запах. Двое альф перед ним, как что-то волшебное. Они стоят, взгляды отводят от обнажённого тела, продолжают молчать, будто им воздуха мало, хотя Тэхён знает, чувствуют. Его чувствуют. Запах, что медленно смешиваясь с этими двумя, превращает старый подвал в летний праздник свободы. Омега щурится. Стоило сознанию полностью прийти в себя, а картинке перестать кружиться, как он начал отчётливо слышать, что наверху есть люди, а к ним приближаются чужие шаги.       Альфа, тот, который выглядел старше, обернулся в сторону двери, которая вела на лестницу в зал, подойдя к Тэхёну и снимая с его плеч накинутое худи, тут же натягивая его на голову омеги, коротко произнёс пару слов, надеясь, что неуловимое касание за загривок, омега не почувствует, но Тэхён чувствует.       — Одень пожалуйста, — движения альфы были резкими и быстрыми, но это совершенно не пугало того, кто привык к вещам гораздо хуже, чем когда тебя насильно одевают. Это даже странно ощущается.       Дверь распахивается, а альфы встают спиной к Тэхёну, закрывая его от вошедшего, но омега чувствует, как воздух содрогнулся жаром недавно пролитой крови, что ручьями текла следом по стопам, разбавляя серые оттенки подвала ярким цветом.       — Ну что, мальчики, нашли своего Принца? — голос низкий, твёрдый, сразу чувствуется — лидер, тот, перед кем головы двух альф склонены точно также, как они только что склоняли их перед Тэхёном, лишь бы не смотреть на него. — Живой?       — Смерть не забирает тех, кто умер с рождением, как дьявол отказывается покупать душу взамен на крылья, — журясь от неприятных болезненных ощущений и усталости, омега спрыгивает, вновь оказываясь босыми ногами на холодной плитке.       Худи, которое ему отдал альфа было огромным. Оно полностью закрывало собой тело омеги до середины бедра. Тэхён, руками раздвигая альф, что молча следят за каждым его вздохом и движением ресниц, вышел вперёд.       — Какому дьяволу захочется покупать душу взамен на крылья ангела? — перед омегой стоял высокий, крепкого телосложения, молодой альфа с фиолетовыми волосами, перевязанными банданой, в белом костюме, который явно был частью маскарада, чтобы попасть на этот вечер. — А, что ты думаешь насчёт пары чёрных крыльев? И лебеди, знаешь ли, те самые птицы, которые воспеты балетом и красивыми историями любви, бывают чёрными. Крылья не ангела, но демона, покоряющего собой сердца миллионов с каждым выходом на сцену? Что скажешь, Ким Тэхён?       Омега в фиолетовом худи всё это время продолжал изучать альфу перед ним. Глаза были настолько знакомы, казалось, он точно их уже где-то видел. Может, всё в том же детстве, откуда и эти запахи родные, от двух альф, что за спиной стоят по обеим сторонам, ожидая ответа. Голова ещё болела от слабости тела, отчего омега пошатывается, сразу оказываясь подхваченным двумя парами рук. Это не слабость после шоу. Это не слабость его тела, оно и не такое выдерживало. Это всё память, что пыталась отыскать на своих полках знакомые глаза и запахи. Это всё омежье нутро Тэхёна, который с момента пробуждения ощущает два запаха, с которыми не хочется расставаться. Ими хочется пропахнуть насквозь, а прикосновения чужих рук помогают ощутить их чуточку ближе. Тэхён мечтал о сцене. Мечтал блистать, летая, кружа в свете софитов. Тэхён мечтал о крыльях, чтобы улететь из темницы. Он молил, он просил, он умолял. Не с самого детства, но после смерти папы, когда его мир рушился от вида уставшего на работе и ещё такого юного альфы-брата. Тэхён хотел продать душу, пока продавали его тело, а сейчас он сам вручает своё тело двум альфам, позволяя стать опорой для себя, продавая душу ангелу перед собой. Хотя нет, какой же это ангел, когда за ним кровавый след тянется… Омега отталкивается от стоящих позади него, минуя альфу в белом, поднимаясь по лестнице.       Ноги дрожат всё сильнее с каждым новым подъёмом колен, из-за чего приходится опираться на стену, но чем выше Тэхён поднимался, тем быстрее ему хотелось выйти наверх, пока наконец-то он не оказывается на том же месте, откуда его только что унесли. Вокруг стояло несколько альф и омег, но эти люди отличались от тех, что лежали на полу в беспорядочном виде. Костюмы разодраны от пуль и лезвий ножей, лица перекошены от боли и ужаса. И чем больше Тэхён смотрел по сторонам, тем сильнее его улыбка становилась. Но не долго она была на лице омеги. Диван, стоявший прямо перед сценой, пустовал. И вокруг не было ни трупа, ни следа, кроме как валяющейся возле ножки маски.       — Где? — Тэхён смотрит на присутствующих здесь живых. — Где он?       — Если ты о главе клана Пак, то он сбежал, — трое альф, что поднялись вслед за омегой, стояли на импровизированной сцене посередине зала.        — Бродяга, ты уверен, что он нам нужен? Прошло не мало времени, это точно он? — невысокого роста с волосами серебристого цвета луны, молодой парень подошёл к высокому альфе, говоря специально громко, чтобы Тэхён его слышал. — Он похож на раба с рождения. Он не знает такого слова, как «свобода». Такое чувство, что никогда не знал. Ты уверен?       — Ты всегда прав, Юнги, — альфа опустил ладонь на волосы парня возле себя, наблюдая за тем, как освобождённый омега упал коленями на пол, даже не поморщившись на боль, разрываемый смешанными чувствами страха и агонии, тонкими пальцами вцепляясь в фиолетовое худи, обнимая самого себя, точно его лопатки разрывает боль от прорезавшихся крыльев. — Только он свободнее всех нас. Даже ты, не смог бы так красиво держаться после подобных вещей в твоей жизни.       Пока Намджун говорил, Тэхён уже поднялся обратно на ноги. Фиолетовое худи испачкалось в грязи, разведённой на полу после массового убийства, из-за чего омега, не обращая внимания на людей вокруг, попросту стягивает его с себя, параллельно вытирая чистыми участками ткани своё тело и швыряя одежду на пол. Абсолютно игнорируя волну шёпота и слабые присвистывания, он обходит диван, подходя к паре трупов, что лежали друг на друге. Внимательно оглядывает их, затем движется в другую сторону, пока остальные продолжают молча наблюдать, ожидая команды главаря. Минуту за минутой, Тэхён обходит почти весь зал, успевая глотнуть вина из уцелевшего стакана на камине, и съесть пару виноградин из вазы, наполненной фруктами, стоявшей там же. Каждый его новый шаг становился твёрже, а присущая с рождения грация манила каждого наблюдающего за изысканной походкой с виляющими голыми ягодицами. И единственное, что портило картину сейчас, отдаляя сказочно-красивого омегу от идеалов дорогих фильмов про богатых и раскрепощённых, это человеческие тела под ногами и свежие ссадины на коже.       — Их члены… кто прострелил им их члены и яйца? — усмешка коснулась лица омеги, чьё внимание было обращено к двум альфам, стоявшим теперь не позади лидера, а возле него.       — Мы, — тот, что ещё в подвале показался младшим, выглядел действительно года на два-три моложе. Он снял с себя свой длинный пиджак, походящий скорее на современный ханбок, помогая надеть его омеге.       — Братья Чон. Чон Хосок и Чон Чонгук, — второй альфа с жалостью глянул на выброшенную кофту, которую он отдал Тэхёну внизу. — Они… эти ублюдки… они…       — Они трахали меня сегодня, верно? — омега повернулся в сторону Намджуна.       Альфа только молча кивнул.       — Минус на минус даёт плюс, мальчик, — он явно обращался к парню с серебристыми волосами. — Я был продан в качестве раба в детстве. Мне было двенадцать. И я стал рабом в этих шоу. Чувствуешь? Я раб дважды. Я стал свободным, добровольно сделав выбор какую роль принять после моей продажи. Если хочешь подняться как можно выше, сначала нужно пасть ниже остальных. У меня крылья на спине, не заметил?       Тэхён приспускает ткань, обнажая смуглую кожу, где, помимо свежих ран от бдсм-шоу и разных шрамов, вытатуированы два чёрных крыла.       — Похоже, они теперь и за твоей спиной тоже, снова… — Намджун коротко улыбнулся, смотря на братьев, что вновь стояли за спиной омеги. — Ну так что, Ким Тэхён? Я слышал, ты на самом деле отбитый на всю голову. Да и идти тебе всё равно некуда. Ни родных больше, ни цели, ни мечты. Раз уж тебя спасли…       — Ошибаешься… Ты, — омега вытянул палец, указывая на главаря. — Бродяга.       Намджун вскинул одну бровь, догадываясь, что омега наконец-то всё до единого вспомнил, и его вспомнил. Он и не забывал, прося очередного надзирателя посадить его в клетку с омегой, умевшим бить татуировки. И зла ни на кого не держал. Только на тех, кто сделал это с ним.       — Моя мечта всё такая же — подняться выше всех остальных. Если и умирать, то только от лучей и жара солнца, обращаясь в пепел. Один ворон, может и не страшен орлу, но когда их минимум трое…       — А крылышки подпалить не жалко?       — Если это действительно мои крылья, то они меня и вознесут к небесам, — Тэхён оборачивается к Чонгуку и Хосоку. — Долго же вы… мои крылья.       Улыбаясь так широко, что улыбка превращается в прямоугольник, омега падает в две пары протянутых рук, вновь теряя сознание. Лекарство, что смогло поставить его на ноги перестало действовать и сейчас, Тэхён посапывал, покоясь на плече Чонгука, взявшего его на руки, чтобы донести до машины.       — Ну вот, Юнги, я же говорил, теперь Крылатые снова вместе, — Намджун дал знак рукой, чтобы вся банда шла на выход, двигаясь со своим омегой в самом конце. — Моя семья в сборе. Теперь всё в порядке…       Омега тихо фыркнул на ответ главаря, уворачиваясь от его руки.       — Никогда бы не подумал, что у омеги могут быть сразу два истинных альфы, — проговорил Юнги, смотря в след задних фар машины братьев Чон. — Какая вообще может быть истинность в нашем мире? И как ты можешь быть таким спокойным увидев что сделали с твоим братом. Он точно всё ещё твой брат? У нас в борделе практиковали такое, что при помощи наркоты могли личность начисто стереть.       — Самая, что ни на есть обычная, — Намджун завёл мотор старого байка, ожидая когда парень сядет за ним. — Это в нашем мире, всё так устроено. У обычных людей-то всё хорошо. Чувствуют запах, встречаются глазами… Или как там? И это он, мой маленький Тэхён. Неудивительно, что он изменился. Но знаешь, у нас это семейное…       «Ты тоже почувствовал его… своего истинного» — остаётся не озвученным в голове Юнги, воспроизводя в мыслях картину, когда Мин вручил в руки альфы найденную им бандану. Тэхён нашёлся спустя пять лет. Юнги нашёл его. Долг за спасение собственной жизни от чужих когтей, что стало последствием пропажи младшего омеги — выплачен.

***

Zella Day — Shadow Preachers

      Спустя полтора года, как Юнги продал один бар на отшибе города, Намджун действительно сильно поднялся. Имя Бродяги теперь на слуху у всех. Кто-то считает его обычным головорезом, сущим монстром, который идёт по черепам, оставляя позади кровавый след. Кто-то — спасителем. Приумножая банковские счета от перепродаж захваченных складов, баров и многих других заведений, банда с фиолетовым флагом освободили немало омег из рабства. Завоевав территории, на которых теперь тщательно охранялся покой, Намджун стал не просто разрушать чужой бизнес, но и начинать свой. Если бы не его упрямость, альфа мог бы смело называть свою банду, больше теперь походящую на небольшую армию, кланом мафии. Костюм, который Тэхён в день своего освобождения принял за маскарад на Намджуне, больше не маска. Теперь альфа сменил стиль, не меняя только ненавистный для серебристоволосого омеги цвет — белый. Недавно мужчина купил новый дом в три этажа, а старая квартира должна с этого дня забыться. В последний раз Юнги приезжает сюда под ночь вместе с Намджуном. В последний раз…       — Чёрт! — ругается Юнги, когда Намджун резко вбивает омегу спиной в стену.       Пользуясь открытостью парня, альфа немедленно нападет терзать шею, целуя и кусая, оставляя за собой новые следы, которые утром опять превратятся во вселенные, только без звёзд. У Юнги и родинок-то немного, одна сплошная чёрная дыра и тело, покрытое синяками после каждой ночи с чудовищем, которому одни — порочат гореть в аду, другие святые лики рисуют на граффити в метро. Но вот он, самый настоящий ненасытный монстр, у которого одежда вновь вся в крови, а у самого кусочки души омеги между зубами застряли. В тяжёлых вздохах им обоим известна причина такой жадности альфы и личного саможертвоприношения хрупкого тела. Омега, в чьих жилах кругами течет самая настоящая голубая кровь бывшего великого клана Мин и альфа, из бедной семьи, где отец бросил его папу, оставив гнить в трущобах за пределами города. Словно персонажи из мультика, только история их совсем не светлая. Без любви светлых историй не бывает, особенно, когда один лишь думает, что любит, а второй не хочет уметь любить вовсе. Раньше Мин думал, что каждый поцелуй Намджуна кажется раскалённым железом, потому что жаркий, но теперь он уверен — потому что пламя никогда не оживит лёд. Он просто топит его, а Юнги раскаляется, становится тягучим металлом, из которого можно создавать любые фигуры.       Юнги колотит альфу по спине кулаками, чтобы тот перестал так остервенело рвать фарфоровую кожу, а сам ногтями тут же цепляется, рвёт очередную рубашку ненавистного белого цвета, на которой родной алый так прекрасно смотрится, пальцы в отросшие фиолетовые волосы запускает, оттягивает Намджуна от шеи, чтобы вместо неё свои губы подставить, закрывая глаза, пока слёзы не брызнули по щекам, покрывающимися румянцем возбуждения. Омега сам свой язык пускает в рот Намджуна, отчаянно цепляясь за его, каждым своим змеиным движением вынуждая кусать тонкие губы до крови, тут же облизывается и на кончике языка свою же кровь предлагает, словно перед ним не человек вовсе, а вампир, которому жертву приносят, чтобы до самой смерти всю без остатка кровь выпил, обратил в такого же, каким сам альфа является — в монстра, каким Юнги никогда не желал быть до этого дня.       Намджун подхватывает омегу за бёдра, заставляя обвить собственный торс, чтобы отнести того на кровать, а сам продолжает душу его нещадно поглощать, до последней капли альфа сегодня его выпьет, до последнего кусочка один демон сожрёт другого, впитывая в себя его силы, его чувства, и от этого ещё больше злясь, ощущая горечь вкуса от мрачных мыслей внутри головы омеги.       — Идеальней, чем весь этот чёртов мир, — шепчет Намджун Юнги на ухо, опуская на постель и отстраняясь, срывая с себя рваную рубашку. — Раздевайся.       Стараясь унять дрожь в пальцах и незаметно смахнуть предательские слёзы, Юнги медленно расстегнул свою рубашку, оголяя постепенно ключицы, грудь, живот и наконец-то отшвыривая вещь на пол. Омега потянулся к брюкам, но альфа резко дёрнул его, сжимая пальцами подбородок, поднося лицо к своему и заглядывая в глаза.       — Не нужно, Бродяга… — Юнги схватил Намджуна за запястье руки, которым его держали, положив вторую руку на щёку альфы. — Ты был прав, всегда прав, я свободный с рождения.       Косясь на надпись, вбитую, словно грязь времён в фарфор, на рёбрах, под сердцем поверх шестилетнего шрама, альфа отпустил омегу, выпрямляясь и расстёгивая свои штаны. Юнги также, молча, стянул свои, откидываясь назад. Он сейчас не выглядел, как блюдо, поданное на стол. Открытый, голый, он словно на крыльях своих лежал, заместо подушек, дарованный зимой, с цветом волос, как мираж, будто снежный ангел. Смотрел не альфе в глаза, а в бесконечность неизвестного будущего заглядывал, давно принятого решения. Юнги родился свободным, он свободный и будет таким.       Нависая сверху, Намджун раздвинул худые ноги омеги, устраивая их на своей талии. Грубые пальцы пустились в путешествие по гладкому фарфору, который в свете фонарей из окна, светился, словно волшебный, будто перед альфой не омега лежит вовсе, а настоящая скульптура.       Юнги бросил взгляд на ночное небо, где в городе никогда не видно звёзд, замечая яркий блеск. Всё же, и из ада путеводная звезда всех странников будет служить проводником, насмешливо показываясь, светя так ярко. Чужие губы на груди возвращают в реальность, чтобы омега снова её покинул, когда два пальца входят во влажный от естественной смазки анус, пока зубы стискивают бусинку соска. Стон, на грани миров, для Намджуна, как выстрел из пистолета во время старта забега. Если тело Юнги, словно китайский старинный фарфор — редкое и хрупкое, прекрасное и изящное, то нутро его, всегда упругое, прочное как сталь, как его характер, всегда готовое принять немалый размер альфы. Намджун не тратит время на долгую растяжку, беря омегу почти сразу, вводя член всё же плавно, наблюдая за каждым изменением эмоций на лице Юнги. За тем, как он раскрывает рот, чтобы дышать глубже, как прикусывает губы, как закрывает глаза, а после снова открывает, теперь смотря только на главаря банды.       Такого ещё не было, чтобы они занимались сексом вот так, глаза в глаза, чтобы альфа покрывал не укусами и засосами, а нежными поцелуями, двигаясь плавно, на каждом толчке вытягивая нежные стоны, вместо рваных криков. От переполняющих эмоций Юнги не знает куда свои руки девать, ведь ткань каждый раз ускользает из них, а материя реальности давно испарилась в его сознании вместе с такими мелодичными шлепками двух тел. Он тянется вперёд, хватаясь за шею, сам себя приподнимая от кровати, насаживаясь на член более резко, кружа этим голову альфе, наслаждаясь его рычанием.       Придерживая Юнги за талию, Намджун сел, позволяя впиваться маленькими коготками в свои плечи, царапать спину, пока сам крепко держал, насаживая омегу на свой член, утробно рыча тому в плечо.       — Да! — выкрикнул между стонами Юнги, когда особенно высоко подпрыгнул, а Намджун вернул его обратно, входя на всю длину, до упора, и помогая омеге дальше вилять бёдрами.       Глаза Юнги широко распахнуты, и он, продолжая двигаться, обхватил руками лицо Намджуна, стараясь давить собственный голос, выпуская только тяжёлое дыхание, чем ещё больше рушил расставленные давным-давно границы между ними. Намджун не ел его, это омега давно сожрал душу альфы. Сожрал, а сейчас выплёвывает обратно, с каждым движением. Его плевок — откинуться назад, упираясь на одну руку, пока второй держится за плечо. Его плевок — смотреть прямо в глаза, топя в своих вечный лёд и замораживая огонь внутри альфы. Его плевок — ведение руки по груди Намджуна, пересчитывание шрамов, спрятанных под татуировками. Его плевок — стоны, обжигающие своей страстью и ненасытностью. Омега лакомиться альфой, отплёвывается, падает обратно на кровать, заставляя последовать за собой, не давая Намджуну достать член, и морщась на неприятные ощущения от этого.       — Возьми меня, как будто конец света вот-вот наступит, — шепчет, на самое ухо, в этот раз сам припадая губами к шее, возвращая все истязательства над собственной кожей.       — Он уже наступил, — отвечает Намджун, возвышаясь над телом Юнги, вырываясь из крепкой хватки омеги и закидывая его ноги к себе на плечи, хватая за талию и начиная вдалбливаться, как можно быстрее, резче и жестче, чтобы омега забыл как дышать, чтобы и слова больше не сказал.       Юнги, задыхаясь, закрыл глаза, позволяя делать с собой, всё что вздумается, как и всегда, отдаваясь целиком и без остатка, как чёрные дыры забирают в себя целые планеты и их вселенные. Отдавая себя, на самом деле возвращая то, что забирал всё это время. Продолжая плеваться остатками души, иногда только хватаясь вместо простыни, за надпись, что стала его клеймом в мире, где свободных нет.

***

      Тэхён ещё долго стоял возле окна нового дома, стоило ему очнутся, после приезда сюда с братьями Чон. Похищенный с домашнего двора, проданный в рабство и выстоявший, не давший себя сломать, стерев свою память, чтобы потом по крупицам её воссоздать, сейчас он вспоминал каждый миг тех старых беззаботных дней. Тогда он, вместе со старшим братом, Намджуном, их друзьями, братьями Чон, были всего лишь детьми безродных семей, у которых самое главное богатство, это семейные узы, и те, между ними, детьми, ведь родители, кто утонул на дне стакана, кто умер… На его теле шрамы, на запястьях, так сильно затягивали верёвки, которые впивались в смуглую кожу, стали главным мрачным напоминанием, когда омегу лишили того, что он только что обрёл… истинных, чьи запахи навсегда засели в голове коктейлем, стоило чужакам появиться на старом дворе.       Когда Тэхёна освободили, Намджун настоял на том, чтобы поместить омегу в больницу, отправить из этого города и из этой страны подальше. Омега не знал откуда у брата деньги, и тогда вообще мало, что соображал. Очнувшись в машине он поймал панику, кричал, не соображая кто рядом с ним, уже забыв о собственном освобождении. Опять не узнавал родные лица. Безумие смешалось с болью и страхом. А после, началась и ломка… Юнги оказался прав на счёт сломленности омеги и его безумства. Неизвестно чем его кололи, но Тэхён чуть на стенку не лез, прося ввести в него наркотик и снять мучения. Как последняя шлюха ползал в ногах собственного брата, тянулся к пуговицам и молнии на брюках, не понимая своих собственных действий. А потом снова кричал. Плакал. Царапал себя и скулил.        В моменты, когда к Тэхёна опять возвращалась память, он гордо поднимался с кровати своей комнаты, своей палаты, ждал Намджуна и братьев Чон, говорил о том, что семья снова вместе и им пора вершить ещё много великих дел. Забывался. Опять корчился и падал на постель. Снова кричал. Ад миллионного этажа собственных мыслей был достигнут спустя полтора года… Тэхёна не увезли заграницу. Намджун смог устроить его лечение рядом с собой. И этот день всё-таки настал. Несколько месяцев мучений из-за ломки, ещё несколько месяцев борьбы внутри со своей пережитой жизнью и последние месяцы… Последние полгода Тэхён снова танцевал. Он может и остался чуточку безумцем, но это скорее и вправду, их семейное… Спустя полтора года после освобождения, братья Чон наконец-то привезли Тэхёна в то место, которое стало для «безродных мечтателей» новым домом.       — Ты ведь, всё ещё любишь их? — тихий голос за спиной, посреди спальни омеги, заставил вздрогнуть.       Тэхён оглянулся, заставая двух братьев, стоящих позади кровати и открывающих шкатулки, ставя их на простыни. Омега, лёгкой походкой, свободной от цепей и сопровождающих ударов или шлепков в памяти, подошёл к другому краю кровати, присаживаясь и заглядывая внутрь. На самом дне небольших шкатулок лежало по одному браслету, сплетённому из чёрных и белых ниток с фиолетовым акцентом по середине.       — Надо же! — радуясь старым вещам из детства, восемнадцатилетний парень достал сразу оба браслета, смотря на них, словно на изделие из белого золота, усыпанное бриллиантами. — Обнимите меня…       У другого бы слёзы умиления, горести и ещё сотни эмоций выступили бы, но Тэхён только руки протянул, чтобы альфы, прямо как в детстве, завязали на его запястьях браслеты, которые сами и сплели. Тогда Тэхён был мальчишкой, не загадавшим желание, как это положено в такой момент. Сейчас же он загадал сразу два, падая на одного из братьев с объятиями, и заваливая его на подушки, пока второй обнимал его со спины.       Подушечки тонких пальцев одной руки нежными прикосновениями очерчивают каждую татуировку, чернила которой закрывают многочисленные шрамы тела альфы, на чьей груди лежит омега, пока вторую руку расцеловывают шершавые губы другого альфы. Хосок не пропускал и миллиметра кожи, лёжа на боку лицом к брату, наслаждаясь горько-сладким вкусом кожи Тэхёна. Этого омегу невозможно не целовать всего. И младший альфа приподнимается на локте, переходя от руки к острым лопаткам, выцеловывая теперь каждое чёрное пёрышко выбитых крыльев на открытой глубоким вырезом спине. Если старший научен терпению, то младшего ведёт от осознания, что они снова вместе. Их Тэхён, настоящий Тэхён, окончательно вернулся. С этим осознанием, его увлекает и природа, которую альфа проклял, что был так слаб, когда их с Чонгуком сокровище, украли на глазах мальчишек.       Омега оказывается в плену жара двух тел, когда Чонгук, обхватывая собственного брата за плечи, чтобы сильнее прижать их с омегой к себе, начинает целовать нарочито подставленную шею Тэхёна. Губы этих двоих, как их прикосновения, то как тела прижимаются, словно горящие угли к тонкому листку, плавят сильнее, чем какой-либо наркотик. Глаза сами закрываются от переполняющего чувства, а с губ омеги слетает тихий стон блаженства. Может показаться, что тело оказалось в клетке, когда двое альф приподнимают омегу, сажая его на колени Хосока, спиной к нему, позволяя рукам альфы сжимать талию, покрывая, теперь уже, более жаркими поцелуями шею и покусывать загривок Тэхёна, пока руки Чонгука медленно разрывали тонкую белую тунику, раскрывая вид на смуглую грудь. Белый отныне цвет семьи Ким. Альфа проводит по ней руками вниз, пересчитывая пальцами торчащие, от возбуждённой натянутости тела омеги, рёбра, и снова выше, пока пальцы не касаются сосков, рвано касаясь твердеющих бусин. Чонгук старший, но от возраста цепи его не железнее Хосоковых, и он не медля обхватывает губами один из сосков Тэхёна, заставляя омегу снова издать стон, ласкающий уши альфам, будоражащий даже кровь мертвеца. Голос Тэхёна давно спящие вулканы может заставить извергаться, что говорить про братьев Чон, которые искали своего истинного столько лет, ждали ещё полтора года, оберегая его сознание от собственных лап, а теперь он здесь, между ними, в их власти. И альфы знают, для других их тела клетка, для Тэхёна — крылья. Они его свобода, как он их.       Омега показывает это своей податливостью, не просто становясь послушным, а доверяя альфам себя. Прижимается спиной к груди Хосока, немного приподнимаясь, чтобы снова сесть, волной опуская таз, проходясь по возбуждённому члену альфы, пока руки цепляются за шею парня напротив, опускаясь по рукам Чонгука вниз, цепляя край его штанов. Альфа реагирует быстро, перехватывая запястье омеги, не давая забраться к себе под штаны, где собственный член наоборот изнывает от жажды, чтобы омега прикоснулся к нему, хотя бы пальцем, уже и не мечтая войти внутрь этого тела, что наоборот, ёрзая на коленях Хосока, изводит этим самым младшего Чона и распаляет ещё больше старшего.       — Тэхён, — сквозь зубы шипит Чонгук, когда омега пытается вырвать свою руку из плена.       — Хочу, — омега откидывается назад, кладя голову на плечо Хосока, прижимаясь к нему ещё теснее, из-за чего младший устремляет задымлённый пьяный взгляд старшему в глаза, ожидая его вердикта. — Хочу вас двоих…       Тэхён, как только почувствовал свободу в руке, обхватил одного альфу за шею, немного поворачиваясь боком между ними, притягивая голову Хосока к своей коже, стараясь вытянуть голову как можно сильнее в сторону, тут же хватая и шею Чонгука, притягивая его губами к другой стороне себя, вслушиваясь в медленный треск ткани той одежды, что была на нём и сейчас рвалась четырьмя руками полностью обнажая его.       Последние полгода Тэхён боялся этого дня. Боялся, своей памяти, что не сможет, не справится со своим прошлым. Но вместо этого, сейчас, как бы страх не подкрадывался к его сознанию, омега доверяет. Он не хочет выбирать заточение опять, надевать на себя оковы. Он мысли по ветру отпускает разлетаться, что залетает в комнату с открытым балконом.       Дыхание Чонгука под ухом прожигало кожу насквозь, оно отличалось от более рваного и сбитого дыхания Хосока, чьи руки сменили руки старшего брата на груди омеги, пощипывая его соски, заставляя тягуче постанывать на каждом выдохе от таких ласк. Тэхён уверен, он это всем своим телом ощущает, младший действительно ждал его, если старший спал с другими омегами, то Хосок совсем ещё мальчишка, ещё не знающий толком даже ни гона ни секса. Тэхён и Чонгук ровесники, в детстве наблюдающие за тем, как они растёт Хосок. Тэхён наблюдал за ними двумя, как Чонгук, будучи старшим братом, пробовал все опасности первым на себе, а сладости наоборот, отдавая сперва брату. Омегу у них украли, когда все трое были детьми, но Тэхён достаточно их знает, он чувствует их, всю жизнь чувствовал душу, что Чонгука, который снова падает на спину, утягивая омегу с братом с собой к себе на грудь, что Хосока, который сейчас привстаёт позади, всего двумя пальцами рук срывая то, что недавно называлось брюками, а теперь стало клочками ткани на омеге, под которыми больше ничего и не было, изучая бархатную кожу, по которой мурашки всё бегают, с момента, как оказался посередине двух огней.       Видя, как меняется выражение лица младшего брата, Чонгук ухмыляется, сперва заглядывая в глаза омеги, где давно написан ответ на немой вопрос, и старший альфа коротко кивает, притягивая голову Тэхёна к себе, целуя сразу глубоко, врываясь языком, наконец-то отдаваясь чувствам, позволяя эмоциям руководить всем, чувствуя, как омега встаёт на четвереньки. Тэхён отвечает на поцелуй. Задыхаясь от жадных губ, он получает глоток жизни, необходимый ему теперь ежедневно, ежесекундно, иначе он не вытерпит, сгинет вместе со своей душой, которую, кажется всё-таки продал с рождением взамен на обладание главным искусством всего мира, по которому Хосок теперь скользит голодным взглядом. Каждый изгиб тела Тэхёна изумителен. И омега знает об этом, плавно повиливая задом, требуя прикоснуться к себе. Дрожащими от возбуждения и предвкушения руками, младший альфа накрывает обе половинки задницы Тэхёна, ощущая под собственной кожей ничто иное, как шёлк. Хосок проводит пальцами вниз, раздвигая половинки, ведя по ложбинке между ними, быстро минуя текущую дырочку, но всё же прикасаясь вновь и вновь, измазывая собственные пальцы в смазке омеги.       Тэхён, занятый поцелуями с Чонгуком, не видит, но ощущает, как старший брат рукой даёт знак младшему, чтобы тот не медлил, после чего сразу грубо хватает за шею омегу, заставляя его оторваться от своих губ. У Тэхёна в глазах давно свет потух, там чернота пролегла, прямо как в глазах братьев Чон. На жёсткую хватку омега улыбается, напрягает мышцы, языком проводит по губам, слизывая остатки вкуса губ альфы, прогибается, инстинктивно телом ощущая движения одного из истинных позади себя, а после закусывает нижнюю губу, когда Хосок сразу двумя пальцами проникает внутрь ануса, растягивая омегу. Чонгук, дополняет ощущения, взрывая мысли Тэхёна окончательно, целуя шею, продолжая крепко сжимать её, позволяя рукам омеги впиваться ногтями в чернильные плечи, чтобы хотя бы так оставаться в этой реальности от накрывающих его чувств. Они только начинают, но их долгий разрыв, их сумасшедшая истинность, которую они, как постель сейчас и все чувства, делят на троих, всё увеличивает в стократно. Любовь ими руководит, ансамблем скрипов и постанываний возбуждая ещё сильнее. Шумные вздохи, поцелуи, прикосновения. Электрические разряды ничто по сравнению со всем этим. Наркотики и одной четвёртой эйфории не доставят от того, как пальцы младшего альфы проникают глубже, ускоряя темп, а язык старшего касается в каждом засосе кожи шеи, руками давя на спину, чтобы Тэхён прогнулся ещё сильнее.       Радио, которое слушал омега, с музыки перешло на новости, передавая, еле слышимое в этих звуках страсти, вспышки на солнце по метеоновостям. А у Тэхёна вспышки в глазах, от проникшего в его тела члена Хосока, которого он теперь, похоже, не сможет называть просто так мелким, ведь размер его явно не уступал брату, что в этот же момент разорвал связь с реальностью отправив Тэхёна гореть в этих самых чёртовых вспышках на грани рая и ада, вонзая свои клыки в тонкую кожу, замирая и не давая двинуться верхней половине тела, пока позади Хосок медленно и с невиданным наслаждением входил в него. Если до этого Тэхён отдавался на каждое прикосновение альф, то теперь он буквально требовал их вдвойне, стонущий, подмахивающий бёдрами навстречу движениям Хосока, путающий пальцы в чёрных волосах Чонгука.       — Чёрт, — младший альфа ругается, преисполненный наслаждением от горячего и влажного нутра омеги, что сжимал его внутри.       При очередном грубом, особенно глубоком, толчке, Тэхён падает на грудь Чонгука затрагивая своим животом из-за этого стоящий член старшего альфы и слышащий его рычание на это. Омега выставляет руку назад, собирая свои силы, чтобы подняться на второй руке.       — Подвинься, — выпаливает он на выдохе, толкая рукой Хосока в пресс и смотря в горящие глаза напротив.       Прижимая задницу омеги к своим бёдрам, Хосок двигается назад, не отпуская Тэхёна и не давая тому слезть с его члена, чтобы не лишиться этих сногсшибательных ощущений. Тэхён морщится на неудобства, увлекаемый Хосоком назад, но очутившись на том уровне, где и хотел, вновь делает взмах бёдрами, давая альфе продолжить трахать себя, пока сам тянул за резинку боксёров Чонгука. Член перед глазами по размерам был таким же, как и ощущался член внутри, Тэхён не прогадал. Братья разные по возрасту и немного отличаются комплекцией, но одно в них одинаково, а омега облизывается на это, обхватывая пальцами член Чонгука, следя за тем, как ломаются брови альфы, от долгожданных ощущений.       У Тэхёна с шеи кровь капает после укуса Чонгука, слюни текут изо рта, когда он особенно сильно насаживается глоткой на член, и смазка ручьями по бёдрам стекает, позволяя Хосоку свободно входить внутрь, но он себя таким чистым не чувствовал никогда. Вся та чернь, что запятнала душу, сейчас стиралась руками, держащими его с двух сторон. Она каплями спермы растворялась, когда альфы кончали, один внутрь тела, а другой в рот. И Тэхён принимал всё это, не просто принимал, он дрожащий, сам ещё не кончивший, садился теперь на бёдра Чонгука, чья ехидная ухмылка сменила наслаждение на лице. Не натренированные тела двоих в спортзалах и боях, третьего в многочисленных бдсм-сессиях, а их чувства руководят ими, их истинность, их любование телами, их возбуждение, что с новой силой распаляло тела, опускали омегу на снова стоящий член Чонгука, пока Хосок оставался также позади Тэхёна, оглаживающий тело и целующий грудь, заставляя омегу повернуться полубоком.       Вспышки может и на солнце, туманят разум людей, раскалывая их головы болью, а у Тэхёна вспышки в глазах, когда сильные руки надавливают сильнее, сжимая за талию и сажают омегу на член до упора, входя внутрь худого тела до конца, а клыки Хосока тем временем вгрызаются в шею с другой стороны от метки брата. Тэхён жмурится, вскрикивая от того, как его переполняют. Сам же двигается на члене Чонгука, когда Хосок, оставив новый кровоточащий укус, переходит на игру языком с сосками омеги.       — Чёрт, Тэхён, — теперь очередь Чонгука ругаться на сжимающуюся узость омеги, когда тот напрягает мышцы внутри себя. — Твоё тело…       — Создано для нас, — договаривает за брата Хосок, поднимаясь с колен и вставляя в рот омеги сначала палец, давя на язык, а затем прислоняя к широко раскрытым губам член.       — Мои… — проговаривает Тэхён, с новой жаждой обхватывая головку члена Хосока, играясь внутри рта языком с уретрой и насаживаясь на член глубже, то и дело сводя альфу с ума вибрациями от своих стонов, пока Чонгук под ним фиксирует тело омеги, как можно жестче хватая его за талию и начиная вбиваться в Тэхёна как можно сильнее и быстрее, словно показывая, как был зол, когда у них отобрали их лучшего друга, как долго они его искали и как счастлив он сейчас.       Угол входа Чонгука совсем другой, а его движения в разы превышают скорость и жёсткость движений Хосока. Как и младший альфа, который сейчас стоит, а не лежит, перед Тэхёном, благодаря чему омеге в разы удобнее пропускать член в свою глотку, максимально расслабляя её, чтобы не подавиться, подавляя рвотный рефлекс. У истинных тела созданы друг для друга, эти же трое, в космос друг друга отправляют, кончая теперь втроем, когда омега сжимает старшего альфу под собой, пока в его рот кончает Хосок. Чонгук давится воздухом, сам не ожидая оргазма, кончив в омегу и снимая его со своего члена, пока не набух узел, чтобы не было сцепки. Тэхён падает на грудь Чонгука, предварительно кончив тому на живот, скатившись на подушку и чувствуя, как рядом падает измотанный Хосок, у которого только что был не просто первый секс, а секс сразу же со своим истинным.       По радио снова звучала музыка, а для Тэхёна теперь существует только лишь одна мелодия — дыхание двух альф, что никогда ещё не засыпали так быстро. Утром они проснуться, Чонгук будет обнимать Тэхёна в своих огромных руках, пока Тэхён, прижимаясь спиной к старшему альфе, будет обнимать, словно подушку, Хосока, что будет своим дыханием щекотать живот омеги, вжимаясь в него, боясь снова потерять. А сейчас у Тэхёна мысли танцуют. Чувство свободы, про которое постоянно говорит Бродяга, если то, что сейчас Тэхён чувствовал настоящий полёт посреди звёзд в глубинах космоса на двух своих крыльях не свобода, то Тэхён никогда и не узнает больше что это такое, потому что сейчас он закрывает глаза счастливым. Самым счастливым с момента рождения.

***

      Утро, ненавистное и спасающее утро. Юнги думает, оно могло хоть немного отличаться ото всех предыдущих. Но нет. Всё такое же. Серое, засыпающее снегом землю, закрывая ужасы кровавых пятен вечера своим белым полотном, пока простые жители не заметили, что творится, пока они слепые ничего не видят. Этот снег ещё растает, сегодня он точно не ляжет на всю зиму, он, как Юнги, всего лишь мираж настоящей зимы. Пустая квартира, где разве что пианино — главный и единственный собеседник Юнги. Только холод теперь пробирает не из окна. Оглядываясь ещё раз на окна, в которые обычно он выглядывал по таким утрам, Юнги сильнее к груди прижал папку с нотами, поправляя другой рукой портфель за спиной. Фиолетово-бордовый костюм остался висеть в шкафу, он вместо записки послужит. Юнги всё сказал ночью, срывая с головы альфы ненавистную бандану, сам себе ею рот затыкая, когда альфа трахал его снова и снова.       Серебристые волосы на раннем снегу отдавали серостью будней, а чёрный костюм — душой омеги. Цвет Юнги не фиолетовый, не красный, не серый, не какой-либо ещё. Он бесцветный, как его волосы. Музыку нельзя окрасить красками, она краски создаёт. И Юнги свои белые листы заполняет чёрными чернилами, чёрным графитом. Клавиатура пианино состоит из чёрно-белых клавиш. Но, если для Юнги стало белой полосой — родиться свободным, то дальше, он выбирает чёрный…

***

      — Ну вот, какая жалость, — Тэхён бесцеремонно плюхнулся на кровать Намджуна, вытягиваясь и зевая от довольно бессонной и вымотавшей его ночи, хотя скорее жизни последних лет. — А я так жаждал познакомиться с омегой моего брата.       Невинная мордашка, скорченная омегой, маленьким лучиком солнца озарила угрюмое лицо Намджуна. Альфа аккуратно присел на кровать, тут же наклоняясь вперёд под тяжестью омеги, упавшего на его спину и крепко обнимающего сзади.       — Мин Юнги не был моим. У него только одна метка на теле может стоять, и та — «Свобода», — большие ладони накрыли замочек из рук омеги. — Он не ты, и не я… Господи, Тэхён, ты в первую же ночь дал им пометить тебя. Обоим сразу! Ты же только вылечился!       Но вместо оправданий или возмущений, альфа чуть не оглох от громкого низкого смеха, продолжая принюхиваться к запаху, походящему теперь на коктейль, от омеги. К сахару добавились ром и мята.       — Прикинь, да! — Тэхён отпустил Намджуна, начиная прыгать на кровати. — Ты бы знал, как я счастлив! Мои крылья со мной! Да я теперь летать могу! Прям сейчас, хоть в другую страну, хоть через океан! Мой брат тоже со мной! Моя семья со мной! Я просто счастлив Намджун!       — Какого это, быть с истинным? — радость за младшего брата хорошо отвлекала Намджуна от мыслей о Юнги и его внезапном уходе.       — Своего найдёшь, тогда и узнаешь, — Тэхён слез с кровати, подходя к альфе лицом. — Но, ты же не за этим меня позвал? И явно не эту лачугу показать. У Бродяги теперь Крылатые есть, так какие планы дальше? Все трое.       — Вылетать из гнезда, — Намджун всё косился на укусы с обеих сторон открытой шеи своего младшего брата. — Всё ещё мечтаешь о сцене?