Сгущаются тени над Лондоном

Филипп сжёг написанное им письмо в камине. Переговоры начинались днем, о вчерашнем попросту не было возможности подумать. Он наспех собрался, однако, отметив по времени, что оставалось больше двух часов, несколько расслабился.  Его кейс оставался лежать в углу, ровно как он его и оставил. В мыслях же пронеслось о вчерашнем визите Сайруса. Стоило справиться о его здоровье и самочувствии. Как никак, ему пришлось разрешать возникший конфликт, начатый Эвансом. Ближе к ночи он выглядел совершенно измотанным. Вспомнив и о Йенсе, Филипп мгновенно вспыхнул от злости, поразившей все его тело. Беспринципное нахальство, никакого укора совести, надуманная важность — вот из чего состоял мистер Хоффман. Ничего людского в таких людях нет и никогда не найдется. Лишь бы переговоры прошли успешно — и больше они никогда не встретятся, даже взглядами не сойдутся. В жизни он сталкивался с разными наглецами. Такие обычно приезжали к дому Эвансов и недовольно цокали, будто сокрушались о падении их дома. Маменьке приходилось их принимать — дальних родственников отвергать было совсем не в духе воспитанной семьи Эвансов. Обычно она приказывала служанкам немедленно принять гостей, сама же подзывала камеристку и просила выбрать пока ещё не залатанный рукой наряд. После этого спускалась к гостям, целый вечер выслушивала циничные комплименты, ненужные советы, а позже, когда гости разъезжались, сбрасывала с себя маску и возвращалась к обыденности. Филипп сначала уходил. Он всегда помнил, как мамá открывала дверь в сад, и Эванс тихонько выскальзывал за порог, перепрыгивая через заборы, мча сквозь длинную траву по пояс куда-то далеко в лес. Там он подолгу наблюдал за живой природой и лишь к вечеру возвращался под фоновое недовольство мамá. К тому времени гости обычно уезжали. В последующем Филипп стал катализатором для того, чтобы эти гости больше никогда не появлялись. Он задавал им много наводящих конфузных вопросов, и потому сначала перестал приезжать глава семьи, затем жена и их дети. Мамá никогда не реагировала на это, точно ей было совершенно безразлично, заедут ли они когда-то еще или нет. Её утешением стал огромный выкупленный африканский попугай. Она подолгу с ним разговаривала, учила словам, а он постоянно махал крыльями и пятился от неё к стенке. Попугай наглецом не был. То было лишь боязливое существо. Но вот о людях Филипп такого бы не сказал. Посему и Йенса он презирал всей душой: он всем своим видом напоминал ему беспечных дальних родственников. Он затушил камин, задернул шторы, ещё раз проверил оставленный чемодан и, схватив в руки кейс, направился к немецкому посольству. Настал ключевой момент: всё сейчас зависело от дельцов политического мира.

* * *

У порога его никто не встретил. Ровно как и в вестибюле. Лишь вчера он поднимался по этим золочённым лестницам, внимая каждому звуку, каждой мелкой архитектурной детали. Еще вчера хор голосов приглушался резной крышей посольства. Сейчас же стояла тишина, и в моменте Эванс даже подумал, что он опоздал. Но тут же из ниоткуда вынырнул мистер Дэниэлс. Филипп быстрым шагом направился к нему. — Переговоры еще не начались? — Мистер фон Риббентроп опаздывает, — выдал дипломат и прошел мимо. Филипп прошёл к месту, откуда только что вышел мистер Дэниэлс. Двери были распахнуты, а изнутри горел яркий свет. Ступив в залу, на мгновение у него закрылись глаза от обилия ярких ламп. Только затем он различил английских дипломатов и медленно подошёл к ним. Действительно, переговоры ещё не начались, так как правая рука Гитлера сильно опаздывала. Это значило, что пришёл невовремя и сам Эванс. С большой неохотой ему пришлось это признать. Вероятно, опаздывали часы, и он слишком переоценил свои силы. Мистер Паркинсон внимательно глядел в противоположную сторону, точно там происходило нечто интересное. — Что-то не так? — спросил Эванс. — Риббентроп не приходит, а им хоть бы хны. Вероятно, они настолько уверены в успехе, что даже опоздание такого влиятельного человека их не пугает, — хмыкнул дипломат. И тут же Эванс заметил Джона Саймона. Затаил дыхание от внезапной встречи. Надолго задержал взгляд, думая, вдруг Саймон тут же растворится. Но он не растворился, наоборот, стал осязаемым и даже что-то сказал мистеру Паркинсону. Последний развернулся всем телом, благоговейно ответил, что-то закивал и пошел прочь, выполняя поручение. Эванса мистер Саймон не заметил: оно было ничуть не удивительно, но Филипп не огорчился: его время когда-то тоже придет. Он еще долго наблюдал за Саймоном, которому стукнуло за пятьдесят. Он уже давно был погружен в другие дела. Например, его чрезвычайно волновал итало-эфиопский конфликт, набирающий всё большие обороты. К тому же его репутация несколько пострадала после выступления касательно японо-китайского конфликта. Впрочем, Эванс был рад, что это важное дело доверили профессионалу. Филипп взглянул на немцев и выцепил среди множества Хоффмана. Моментально среагировал, поджав губы и сдвигая брови к переносице. — Сюда приехал даже переводчик Гитлера, Шмидт, а главного переговорщика всё нет и нет, — продолжал Паркинсон, вернувшись. Помяни черта. Все смолкли, когда в зал вошел опоздавший Риббентроп. Эванс видел его впервые. Даже в газетах не смотрел на его лицо. Высокий, статный немец с чрезвычайно уверенным лицом. Настолько оно было уверенным, а взгляд прожжённым, что каждый понимал, какого сорта этот человек. Он не оглянулся, направился к немцам, что-то им продиктовал, и через пару минут начались переговоры. Дипломаты выжидали. Саймон выступил с ранее обсужденным заявлением. Сперва поблагодарил всех за то, что появилась возможность собраться вместе. Затем продолжил дискуссию. Риббентроп на противоположной стороне выглядел не хуже Хоффмана. Могло показаться, что они братья не только по крови, но и характеру. Эванс сместил фокус внимания на Саймона, стараясь уловить его голос, тембр, суть сказанного. Он говорил недолго. Шмидт перевел. Риббентроп, шепнув что-то в ответ, отошел, а сам переводчик сказал, разрушая заявлением всю нейтральную атмосферу в зале: — Нам нужны право, гарантия, что у нас будет флот, равный тридцати пяти процентам от общей мощи британского военно-морского флота. И если британское правительство не примет немедленно это условие, переговоры продолжать не стоит. Мы настаиваем на вашем немедленном решении. Эванс перевел взгляд на Саймона. Казалось, он мгновенно побагровел от гнева. Остальные дипломаты выглядели не менее ошеломленными. Судя по их лицам, никто не ожидал подобного заявления от немцев. Переводчик закончил. Обернулся на Риббентропа с нескрываемым удивлением. Тот выглядел крайне довольным произведенным впечатлением. Не скрывал горделивости льва и упрямства быка. — Обычно, — начал Саймон, горя от возмущения, — такие заявления не делают в самом начале переговоров. С некоторое время он молчал. В зале вновь повисла оглушающая уши тишина. —Я могу, разумеется, не давать никакого комментария по этому вопросу, — закончил он равнодушно. Холодно поклонившись, Саймон быстро покинул министерство. Конференция прервалась, и английские дипломаты собрались, чтобы уйти следом. Эванс был обескуражен, ровно как и его коллеги. Это немыслимое требование позже побудило англичан завязать серьезную дискуссию в своём министерстве. Первым не выдержал мистер Дэниэлс. — Я больше не планирую участвовать в этих переговорах! Их пустое чванство заставляет сомневаться в нормальности всей немецкой нации. Его поддержал второй дипломат. Он сидел вальяжно, перекинув ногу на ногу. Эванс вставил свою лепту, которую поддержала большая часть дипломатов. Те, что не вступали в разговор, отливали бледнотой напуганных лиц, либо ждали, скрытые вечерней тенью. Каждый, кто был в комнате, задавался одним вопросом: что же будет дальше? Эванс мог предсказать: немцы вернутся на своём юнкерсе в Германию и прекратят натужные попытки восстановить сотрудничество. Саймон был человеком хоть и медлительным на решения, но довольно принципиальным, оттого каждый англичанин был уверен, что это последняя их встреча. Сайрус стоял поодаль, медленно потягивая алкоголь. Филипп подошел к нему осторожно, чтобы не напугать. — Наши переговоры сорвались в одночасье. Зря только вчера с ними мучился, — с досадой сказал он. Казалось, Дэвид не поддерживал местный настрой. — Саймон злился, как младенец, у которого отобрали игрушку, — с долей иронии прошептал Эванс. Это заставило Сайруса улыбнуться. — Зная его, он долго не сможет простить высокомерия немцам. Скорее, меня поразила их простая наивность, вера в то, что условие ребром заставит нас тотчас согласиться и приступить к обсуждению всех деталей. Эванс несколько задумался. — Риббентроп действовал тараном. Он не дал время на размышления. Будто бы знал, какая реакция возымеет. Видимо, он уверен в том, в чём пока не уверены мы. Филипп не мог не согласиться. Примитивная стратегия имела возможность сыграть совсем иную роль и, в итоге, заставить Саймона обдумать своё решение. — Он всегда такой? — вдруг спросил Эванс. Сайрус ответил, что не знает. Саймон — это человек-загадка. Его мысли ему неведомы. Филипп промолчал. Снова опускались сумерки. Возникло чувство дежавю прошедшего дня. Только тогда рядом стоял вовсе не приятный разговорчивый Сайрус. — Не затруднит ли вас навестить со мной леди Бритни Чэттауэй? Сегодня у неё первый прием, я обещал там быть. — Конечно, без проблем. — Замечательно, — улыбнулся Сайрус. — Иначе она бы не поняла, как званый гость вдруг решил не явиться. Эванс был готов и к такому повороту событий. Еще недолго они слушали дипломатическую сеть предположений о будущем переговоров, а затем направились в Мэйфер.

* * *

Шофер довёз их с ветерком. Филипп был в предвкушении, так как довольно давно не бывал на приемах у аристократов. В последнее время не позволял статус. Тем не менее Сайрус и в этот раз ему покровительствовал. Эванс не сторонился попыток выбраться в светское общество, напротив, он был премного благодарен за предоставленную возможность. Гляди, вернётся обратно в люди, покажет, как меняется мнение о человеке невысокого положения. Высадили их у большого многоквартирного дома. Эванс поморщился. Ему не прельщали современные застройки, коих в Лондоне прибавилось за последние десять лет. Местная аристократия просто обожала эти многоэтажные квартирки, считая их верхом эталона. Хотя любой бы англичан ответил, что нет ничего лучше старого доброго особняка. Дэвид вышел и тут же повёл его к дверям. Они были приоткрыты, и сквозь полоску света уже виднелись чьи-то двигающиеся силуэты. Громко играла джазовая музыка, слышался приятный женский смех. Сайрус позволил Эвансу пройти вперед, затем зашёл следом. Тут же к порогу подбежала раскрасневшаяся девушка в ярком медовом платье. Эванс давно не видел столь прелестных созданий. Сперва он потерял дар речи, затем, собравшись, представился. — Дэвид! — воскликнула она, не обращая на Эванса внимания, и тут же подошла к Сайрусу. — Я ожидала, что вы придёте. Папá мне, конечно, не верил. Думал, вы и в этот раз пропустите прием. Филипп с любопытством наблюдал за сценой приветствия. Сайрус казался сконфуженным её напористостью и внезапным вниманием. — Это мой первый приём как леди, и, конечно же, я знала, что вы придёте. Она бесцеремонно поволокла его за собой, и Эванс решил идти за ними. Попутно рассмотрел большой золотистый коридор, лестницу второго этажа с балкончиком, выходящим на главную дверь, залу, в которой гости уже что-то обсуждали и веселились. — Вы когда-нибудь танцевали танго? — мечтательно спросила она. Сайрус ответил отрицательно. — Ах, ну конечно! Я совсем запамятовала. Вы ведь никогда таким не увлекались. Сайрус шел вровень с ней, а Филипп плёлся позади. Иногда он всё равно отвлекался на комнаты для гостей, и возле одной ненадолго остановился. Там азартные игроки уже раскладывали карты для бриджа. По громкому мелодичному голосу леди Бритни он быстро сориентировался и вышел к ушедшей паре. Сайрус стоял у картины и внимательно изучал полотно Уотерхауса. Казалось, он совсем ничего не понимал и поддакивал лишь для поддержания беседы. Некоторое время Филипп наблюдал, а затем решил выручить его. Подошёл с важностью знатока и сообщил: — Джон Уильям Уотерхаус. Великолепный художник. Я долго думал над покупкой его картин. Девушка обернулась, наконец признавая в Эвансе человека, а не немое приложение к Сайрусу. — И правда! Что же вас останавливает? Денежный вопрос, хотел ответил он, но вместо него деликатно сгладил углы: — Я не знаю, какое полотно выбрать. Как только нахожу, что мне нравится, начинают обуревать сильные сомнения. Поэтому пока временю с этим вопросом. Впрочем, это уже неважно. Лучше расскажите, кто ваш любимый художник? Дама оставила Сайруса в покое, точно надоевшую игрушку. Она обернулась к нему всем корпусом, а ее распустившаяся прядка легла ей на ключицу. Казалось, в тот момент её глаза засветились озорным зеленоватым блеском. — Извините, я вам не представилась, меня будто околдовал Сайрус, — он, стоя позади, прокашлялся. — Меня зовут леди Бритни Чэттауэй. Сегодня, как вы видите, мой первый приём, и я уже вынуждена с вами расстаться. Филипп обомлел. Она быстро поклонилась, пробежала мимо и в последний момент крикнула: — Мой любимый художник – Эжен Делакруа! Эванс был одновременно и поражён, и очарован. Он ещё долго смотрел ей вслед, не в силах пошевелиться. В это время в коридоре остался аромат её сладких духов с ноткой граната. Лишь когда Дэвид потряс его за плечи, Филипп наконец очнулся. — Знаю, что вы думаете, — сказал он. — Будто бы нет на свете девушки милей и прекрасней, чем она. Но у неё скоро свадьба. Не стоит расстраивать её своим внезапным интересом. — Замужество, значит? — повторил Эванс с досадой. — Кто же этот счастливый человек? Сайрус воспринял его слишком категорично и принялся натаскивать, как ребенка, но Филипп отмахнулся, решив последовать за леди Бритни. Сеть из комнат и коридоров вскоре его окончательно запутала. Более того, повсюду не было ни души! Эванс ориентировался лишь по музыке, которая становилось то громче, то тише. Попеременно он обращал внимание и на внутреннее убранство дома. Великолепно. Интерьер был столь чудесен, что у него не находилось каких-либо слов. Ему хоть бы долю богатства семьи Чэттауэй. Возможно, и зажил бы хорошо. Незамедлительно он одёрнул себя: не в его манере думать о столь низких обыденных вещах.  Леди Чэттауэй он нашёл в главной комнате, где она уже медленно, с горячностью спорила с мужчиной в возрасте. И видя то, как она с ним говорила, что она делала в тот момент, Эванс решил, что это её избранник. Перевел взгляд на него, оценил, будто вещь, и отошёл к столам с напитками. Там ему уже предложили шампанское, которое он с радостью принял. Ни на кого другого он не смотрел так часто, как смотрел на эту красивую, неосязаемую леди. Тот старик супротив скоро пойдет на кладбище — куда ж ему жениться? Неужели не нашлось кандидатов пристойнее? Для леди такой экземпляр — повод для гнусных сплетен и интриг. Иногда он поддерживал разговор с лордом Арчером. Он увлекательно вёл беседу о политике. И когда Эвансу стало совсем нечего отвечать, в разговор включился Сайрус, прибывший как всегда вовремя. Дэвид был не прочь поддержать дискуссию. Она нравилась ему куда больше литературы или известных художников. Эванс отвлекся, и пара за это время куда-то запропастилась. Сайрус не спускал с него глаз. Казалось, он хотел что-то сказать, отвести его в сторону, но для этого не предоставлялось никакой удобной возможности. Филипп отчаянно метался по комнате, пытаясь найти леди Бритни. Она точно сквозь землю провалилась! Эванс расстроил карточную игру, расстроил танцы, протискиваясь между людьми. Лишь благодаря алкоголю в крови гостей его ещё чудом не спровадили вон. Он решил выбраться на улицу самостоятельно, и тогда же там застал потерявшуюся красавицу. Леди Бритни громко перепиралась с избранником вдалеке, но их разговор был таким громким, что Эвансу не было необходимости подходить ближе. Он замечательно слышал их, стоя у главных дверей. — Это всё мой отец! Мы никогда не будем счастливы! — Милая, я постараюсь сделать для вас всё, что угодно, — отвечал черноволосый жених. — Нет! Наш будущий брак принесет лишь несчастья, и единственный способ прекратить их – это расторгнуть помолвку. Мужчина замахал руками в порыве гнева. Они совершенно забылись и перестали обращать внимание на свидетелей, что стали появляться в соседних окнах. — Постойте же, леди Бритни! — уговаривал избранник. — Вы пьяны, устали. Завтра станет лучше, и вы даже не вспомните нашего разговора. — Не вспомню? Пьяна? Так, по вашему, вы меня воспринимаете? Я ведь относилась к вам с душой, пока не узнала, что это всё лишь коварный и хитрый план отца. Засим мы прощаемся! Она поспешила в дом. Эванс тут же спустился по лестнице и демонстративно пошёл навстречу, точно случайный прохожий. Леди Бритни, поравнявшись с ним, узнала Эванса. Тотчас обернулась к жениху, который стоял на том же месте, и сказала так, чтобы он слышал. — Говард, это мой будущий муж! Слышите? — она указала на Эванса. — Честное-пречестное слово вам даю! Она схватила его за руку и повела в дом. Эванс не сопротивлялся, но сил обернуться у него не нашлось. Филипп не понимал, как и зачем оказался в этой передряге, но в тот момент он перевернул все свои представления о встрече и пожалел, что вышел искать молодоженов. Леди Бритни оказалась на удивление сильной. Филипп не пытался ослабить её хватку, а лишь следовал за ней. Вокруг теперь звучал биг-бэнд, люди двигались в такт музыке, смеялись и постоянно разговаривали. Чэттауэй наконец отпустила его руку и приказала следовать за собой. Эванс снова проходил через коридоры, которые едва успевал запоминать. Зато его новая знакомая прекрасно разбиралась в каждом закутке и выводила его на правильный путь. Даже идя позади Эванс знал, насколько она злилась. Наконец они отошли подальше от чужих глаз и встали в полутёмном коридоре рядом с окном. Снаружи росло высокое дерево, а рядом виднелась дорога, которая иногда освещалась фарами автомобилей. Леди Бритни отдышалась и вскоре решила заговорить. — Я надеюсь, вы не в обиде на меня, мистер Эванс? — Нет, что вы! — поспешил оправдаться он. Хотя Филипп совершенно не понимал, зачем и как здесь оказался. — Замечательно, — сказала Леди Бритни. — Вы стали свидетелем ужасной и непристойной для глаз сцены между мной и моим будущим супругом. Как вы и сами поняли, я не сильно горю желанием выходить за него замуж. Это всё отец, который навязал его мне, как оборванную шаль, которую жаль выкинуть, сказал, что с ним я буду совершенно счастлива. А что в итоге? Целый вечер он заигрывал с моими знакомками. А взгляд… Хорошо, что вы не видели его глаза! Мне казалось, что он… Она запнулась, но тут же уверенно продолжила. — … что он разденет их взглядом. Можете считать меня бескультурной нахалкой, но именно так он смотрел на них! А потом мне всё это надоело. Может, мне ударил алкоголь в голову, но я просто высказала всё, что думаю о нем, в его же бесстыдные глаза. И вот он уже ведёт меня на улицу и пытается понять, что же со мной случилось. Я ведь была такой счастливой.  Эванс молчал. — Ну ничего страшного, уверял меня он. Что в этом плохого? Что плохого! Как будто бы я послушная собачонка при хозяине, который думает, будто с ней можно делать всё, что угодно! Вот только с таким мириться я не собираюсь, mon cher. И тут в нашей ссоре как-то появились вы. — Я не хотел вот так навязываться. — Хотели, mon ami. А может и нет. Кто его знает? Вам, скорее всего, хотелось обсудить именитых художников с дамой, которая в них разбирается, не правда ли? Пытались завязать со мной разговор? Впрочем, я совсем не против. Пойдёмте-же. Она вдруг взяла его своей теплой маленькой рукой и потащила обратно в сторону гостиной. Эванс категорически не хотел возвращаться, но леди Бритни была непреклонна.    Когда появились первые люди, он отпустил её руку. Видимо, для неё это было делом жизни и смерти. Ей хотелось разобраться со своим избранником, понять, зачем он так с ней поступил. И эта музыка… Она не давала ему спокойно думать. От неё хотелось пуститься в пляс, и никакой Сайрус не мог этому помешать. Мужчина стоял снизу. Он будто бы дожидался невесты, но та и не взглянула на него, пытаясь пройти мимо. Тогда же он схватил её за локоть. Сначала некрепко, но затем, когда она попыталась вырваться, сжал с силой. Ей оставалось только пикнуть. Тем временем морщины на лице мужчины стали глубже. Вокруг рта их скопилось больше всего. Чем-то это его сделало похожим на старого бульдога. — Отпустите даму, — сказал Эванс, когда увещевания леди Бритни на него не подействовали. И тогда взгляд его мрачных глаз обратился на виновника, с которого он захотел тут же сбить спесь. — Новый избранник, моя дорогая? — сказал он с презрением. — Твой отец знает? — Узнает непременно! — воскликнула она. Гости начали беспокойно к ним оборачиваться. — Это была выдумка! Леди Бритни наверняка пошутила. Это на время его успокоило. — Выдумка, надо же! Чтобы больше я тебя не видел, — с угрозой сказал мужчина, и тогда же он исчез с леди Бритни в тайных закутках дома. Филипп хотел было пуститься вслед за ними, но теперь его задержал Сайрус. Он со всей строгостью посмотрел на него, и это наконец заставило Эванса успокоиться. Они расположились за дальними диванчиками, и Дэвид принялся допытываться до всей правды. Филипп ничего не утаил. И с каждым поворотом его сюжета, в который тот безвинно попал, Сайрус всё сильнее мрачнел. — У вас всегда так происходит? Чтобы наперекосяк и обязательно с последствиями. — Я не нарочно! — попытался оправдаться Филипп, но Сайрус лишь махнул рукой. — Вам стоит идти домой. Позвольте заказать вам такси. Иначе, я боюсь, вы наломаете ещё больше дров. Эванс крепко потрепал Сайруса по плечу. — Спасибо вам большое за сегодняшний вечер. Но мне бы хотелось поблагодарить леди Бритни за этот приём. — Не стоит. Ей сейчас нужно разбираться с женихом, а не строить вам глазки. — Неужели вы считаете правильным, что её избранник позволяет себе так вести? — вдруг вспыхнул Филипп. — Это уже не наше дело! Мистер Эванс, ранее я вас просил, но сейчас буду точно вызывать вам шофера. Эванс нехотя поднялся. Конечно, ему вновь хотелось ослушаться Сайруса, но он испугался, что этот раз действительно не обойдется без последствий. Тогда же он дождался, пока Дэвид закончит с делами и выйдет на улицу. Он быстро поймал такси, и удостоверился, что Филипп точно в него забрался. Эванс попрощался и отправился в отель. В этот раз с делами было покончено.

* * *

Утром пятого числа известий от Саймона не было. Эванс понял это, как только ступил за порог министерства. Ночью ему снился приятный длинный сон о красавице леди Бритни. Снился также её жених, и их ссора, мгновенно перешедшая в драку. Эванс точно помнил, что не устроил серьезную драму, но хотел на всякий случай уточнить это у Сайруса. Уже издалека Филипп заметил, как недовольно тот выглядел. Вероятно, всё из-за испорченного вечера. Но он всё равно подошел, гонимый чувством вины за совершенное. Как оказалось, Дэвид на него зла не держал, однако настоятельно рекомендовал больше не появляться у Чэттауэев, чтобы не мутить воду. Ему тоже показалось, что леди Бритни воспылала к нему интересом, потому расстраивать её будущую свадьбу было бы очень коварным и неразумным решением. Эванс это понимал. А еще он понимал, что леди Бритни наложила на него свой отпечаток и теперь Филипп стал чаще о ней думать. Если бы не те слова о том, что будущий жених – это он, то вряд ли бы он хоть на йоту пошевелился ради её внимания. Однако теперь ситуация в корне менялась, и об этом он сообщил Сайрусу. — Мистер Эванс, вы совершенно меня не слышите. Может, мне доложить об этом вашей матери? Есть ли хоть один человек в мире, способный вас приструнить? Нет, во всем мире не нашлось бы того, кто поставил его на место и зарубил на корню его стремление сделать непоправимую ошибку. Лишь через пару мгновений по общему настроению в зале Филипп поинтересовался, какая судьба ждала переговоры. — Пока что о них ничего не известно. — А о Саймоне? — И о Саймоне ничего. Вероятно, вскоре он даст ответ, однако я сомневаюсь, что он будет в их пользу. Скорее всего, мы будем провожать немцев в обратный путь. — И скатертью им дорога! — сказал Филипп в порыве эмоций. — Не горячитесь. Лучше выпейте чаю. Подали несколько минут назад до вашего прихода. Эванс бросил взгляд на поднос, но так и не решился что-то взять. Вместо этого он продолжил расспрашивать о леди Бритни, а позже принялся писать отчет. Из головы не вылетало будущее его карьеры. Он так сильно напрашивался на переговоры, а теперь, когда его на них взяли, выяснилось, что их отменяют из-за излишней самоуверенности немцев. Филипп сжал ручку. Наверняка этот Риббентроп видел себя героем нации. Поди восседал в кресле, точно король, и ждал от англичан подачек. Думал, что они опустятся к его лакированным начищенным гуталином туфлям и скажут: «О великий фон Риббентроп, мы, жалкие английские рабы, принимаем ваши условия и готовы уступить». Несомненно, он так и думал. В момент Эвансу настолько захотелось выругаться, что он почти что начал говорить вслух, но вовремя осёкся и снова погрузился в работу. Уже вечером, когда с работой было покончено, к нему в кабинет ворвался Сайрус и сказал: — Саймон намерен согласиться с их условиями. И от этого Филипп выпал в осадок. С одной стороны, он продолжить участвовать в переговорах. С другой же… Всё, как он и думал. Правая рука Гитлера в очередной раз потешит свое эго, вытерев об англичан ноги. И от этого факта становилось наиболее неприятно. — Мне нужно возвращаться в отель. Завтра собираться здесь же? — Нет, в этот раз переговоры пройдут в здании Адмиралтейства. Эванс не поверил своим ушам. — Вот так просто? — Именно, — вынужденно согласился Сайрус. — Подходите к десяти утра. Только в этот раз без опозданий. Эванс был сокрушен. По этой причине он даже решил пройтись пешком. Гулял долго, медленно, думая обо всем на свете. Мамá настрой переговоров точно бы не понравился. Наверняка она была бы в ярости, услышав, что Саймон согласился на столь унизительные условия. Улицы Лондона были мрачными, тёмными, а после дождя еще и холодными. На главных дорогах, конечно, светили фонари, но в закоулках, где мог поджидать кто угодно, не наблюдалось даже пучка света. Именно поэтому, когда к нему кто-то обратился, Эванс вздрогнул и даже не обернулся, а пошёл быстрее. Лишь когда собеседник нагнал его и заставил обернуться, Филипп с неудовольствием признал в нём Хоффмана. Сперва и его он не узнал. Лишь обратив внимание на его глаза, Эванс что-то вспомнил. Вспомнил день перед переговорами, поведение Хоффмана, их разговор у окна и провокации, созданные им в конце встречи. Он тут же спихнул его руку со своего плеча и, с вызовом, глядя на него, бросил: — Что вам надо? Йенс, казалось, заметил эти перемены. Заметил и его постепенное узнавание, потому попытался предстать лучше, чем он есть. — Я увидел вас на улице и решил подойти. Планировал пригласить в паб, если вы не против. — Я против. К тому же я убеждён, что вы не способны выбрать хорошее место. Эванс собрался уйти, но Хоффман не отпустил его. — Вы ведь знали, что переговоры продолжатся завтра утром? — Да, и завтра собираюсь прийти. Вы оставите меня, в конце концов? — Нет, не оставлю, — последовал ответ, от которого у Эванса пробежала дрожь по спине. Тогда он действительно остановился и наконец развернулся, чтобы видеть своего собеседника. Хоффман поправил свою шляпу. Однако иногда, когда он поднимал голову, в глазах играли желтые блики от фонаря. — Что значит – не оставите? — Это значит, что мне есть о чём с вами поговорить. И я был бы рад, если бы мы могли договориться. Эванс внимательно осмотрел улицу, по которой ходили редкие прохожие. Вдруг немец здесь неспроста? — Извините, мистер Хоффман, но мне нечем с вами поделиться. Если вы считаете меня осведомленным по дипломатическим вопросам, то у вас плохо намётан глаз. — Именно с вашей точки зрения мне было бы интересно узнать некоторые нюансы. Поэтому был бы рад, если бы мы выбрались хоть куда-то, иначе под этим дождем я совсем вымокну. Филипп усмехнулся. Неподалеку находился действительно приличный паб. Если бы не Хоффман, Эванс бы пил один в отеле. Йенс пошел следом, и Филипп всем телом чувствовал, как за ним следит эта мощная фигура в тёмном пальто. Сам же он шел не спеша, намеренно, чтобы Йенс окончательно вымок. Гляди, заболеет и перестанет светить лицом на переговорах. Глупая усмешка пробилась на его лице. И правда, чуднóй сегодня день. Наконец они добрались до паба, и Эванс, дабы пощеголять положением, взял в распоряжение вип-зону. Иногда он тут бывал, и, в отличие от обычных питейных заведений, здесь всё было для достойных людей. Уже в полутёмной комнате он разделся и, дождавшись Йенса, с радостью убедился, что тот озяб. Впрочем, вскоре он пришел в себя и, расположившись в бархатном кресле напротив Филиппа, спросил не без интереса. — Вам приятно наблюдать за моими страданиями? — Зря вы так подумали. Я ведь не чудовище какое. Официант зашёл как раз вовремя. Эванс заказал портвейн, а Хоффман запросил шнапса, которого в наличии здесь не имелось и вовсе никогда не было. Затем поменял свой выбор на предложенный официантом. Эванс попросил не беспокоить десять минут. Как только он вышел, Филипп спросил: — Что у вас за дело ко мне? Хоффман взмахом руки остановил его дальнейшие вопросы. — Сперва ответьте мне. Как вы считаете, что есть судьба? — Судьба – наш моральный выбор, по которому мы идем, — ответил Эванс. Он сам удивился серьёзности своего ответа. Отчего-то про виде Хоффмана, его поджатых тонких губ, прищуренных глаз и твердости в действиях не хотелось шутить. Впрочем, наверняка сказалось впечатление от этой тёмной комнаты. — Вы считаете иначе? — Верно. Что, если судьба — не что иное, как наши случайные действия, приводящие к определенным результатам? Допустим, если бы я не встретил вас, вы бы сейчас направлялись домой. Эванс пожал плечами. — Верно. Но то был мой выбор – идти с вами в этот паб. Я мог отправиться в отель, однако ваше предложение меня заинтересовало, и именно по этой причине вы сидите здесь, а не мокнете на лондонских улицах. — А если бы не заинтересовало? Ведь наш разговор – чистая случайность. — И, тем не менее, обладающая своим влиянием на формирование моего решения и мою дальнейшую судьбу. — Значит, вы отрицаете свою волю и признаёте случайность? — Вовсе нет. Воля определяет свободу выбора. Однако правда в том, что вы вкладываете в это понятие. Я бы сказал, что по какой-то причине вы пытаетесь вывести меня на спор, доказывая, будто ваша точка зрения единственно верная. Тренируетесь? Хоффман неотрывно смотрел на него, и это вернуло Эванса в чувства. Наконец немец засмеялся, однако смех его был наигранным, фальшивым. — Возможно. Я лишь предпочитаю смотреть на вещи проще. — Именно поэтому вы столь долго пытаетесь раскусить меня философскими изречениями? Хоффман снова улыбнулся, и эта улыбка совсем не понравилась Эвансу. — Нет. Наши взгляды говорят сами за себя и, отталкиваясь от них, я могу больше сказать о вас. Эванс приподнял бровь. — И кто я, по-вашему? Хоффман думал недолго. — Идеалист до мозга костей. Карьерист, однако по головам пока не прыгаете. Впрочем, это ещё впереди. Избрали для себя путь дипломатии, ни черта в ней не разбираясь. Филипп сильно удивился его колким речам. Пожалуй, стоило дать достойный ответ этому напыщенному немцу. — Вы же, я смотрю, избрали иной путь, путь цинизма, действительно придерживаясь мнения, будто умеете читать людей. По неведомым причинам высказываете свои мысли о них, думаете, будто знаете окружающих лучше их самих. Я вам так скажу: даже корона Георга Пятого будет легче, чем та, которую вы носите. Йенс промолчал. Вряд ли его можно было вывести из себя подобными мелочами. Казалось, это был непробиваемый человек, не способный на человеческие эмоции. По крайней мере, Эванс надеялся на то, что он одинок и не отравляет никому жизнь своим существованием. В это время официант принес алкоголь, и тогда Филипп понял, как мало времени прошло. Краем глаза он заметил, что Эванс всё это время не сводил с него взгляда, и отчего-то в желудке перемешалось. Ему было не по себе. Хоффман вёл себя совсем не подобающе. Англичане никогда так не смотрят. Так, будто хотят съесть живьём. — Меня не волнует ваша личность, и я не хочу в ней разбираться. Вы сказали, что у вас ко мне дело. Что ж, я весь внимание. Хоффман наконец отвёл взгляд. Ухмыльнулся. — Всё верно. Я лишь прошу рассказать, как у вас относятся к переговорам. Как восприняли весть об их продолжении. Эванс нахмурился. — Разве вам не кажется, что это не та информация, которую нужно рассказывать? Вас кто-то попросил узнать? Риббентроп? Тогда же немец разразился таким хохотом, что Филипп даже перестал дышать. В этот раз смех казался куда более убедительным. — Риббентроп! Давно я не слышал столь забавной шутки. Нет, это был не он. Считайте, мой личный интерес. — Тогда мне нечем с вами поделиться, — ответил Филипп , пожав плечами. — Я сам узнал об этом совсем недавно и не успел расспросить остальных. — Очень жаль, что не получилось. Многие из вас придерживаются мнения, что переговоры продолжать не стоит. Эванс сделал глоток. Громко поставил бокал на стол. — Неужто это плохо? Зная ваши нравы и методы ведения переговоров… — Совсем не плохо. Вполне обоснованное решение, особенно после вашего выступления в нашу первую встречу. — О нём я не жалею, — уверенно заявил Филипп. Некоторое время Хоффман молчал, делая вид, будто бы изучает комнату. Затем, отложив допитый алкоголь, встал и начал собираться. Эванс последовал тому же примеру, заносчиво поднимая голову.  — Ума не приложу, зачем я вам в итоге понадобился. С этого дня делайте вид, что мы не знакомы, — сказал Филипп на прощание. Не успел он застегнуть пальто и выйти, как вдруг неведомая сила впечатала его в стену. Это оказался Хоффман, переставший излучать своё мнимое дружелюбие. Теперь он действительно оказался чудовищем, ауре которого Эванс не смог противиться ещё в самую первую встречу. Он крепко держал Филиппа за галстук, властно смотря на него, находясь так близко, что Эванс чувствовал его горячее порывистое дыхание. — Имя. Как зовут? Препираться с ним не стоило. Он ответил. — Филипп Эванс. — Борец. Идеалист-борец, — заключил Хоффман с улыбкой и наконец отпустил его. Эванс выбежал и только затем понял, что оставил свою шляпу. Решил, что лучше она останется там, нежели чем он снова встретится с Хоффманом один на один. Всю дорогу домой он трясся то ли от страха, то ли от злости, и только когда вернулся в свою комнату, эмоции ослабли. Он быстро расправился с шотландским виски и расслабился в кресле. В голове стреляло, но он не мог перестать думать о поведении Хоффмана. Ненормальный. Не в своём уме. С ним больше не стоило заводить бесед. Даже перебрасываться взглядом. А еще стоило сообщить об этом Сайрусу. Впрочем, что бы он мог сделать? Разве что задумчиво пожать плечами. Филипп смог уснуть только благодаря алкоголю, и, на удивление, он спал хорошо.