Сгущаются тени над Лондоном

— Мистер Эванс, в восемь тридцать у вас поезд. Надеюсь, вы об этом не запамятовали. Камердинер говорил отрывисто, громко. Не стал медлить и лёгким взмахом рук раздвинул шторы, позволив летнему солнцу просочиться сквозь высокие окна. Мистер Эванс сонно сказал: — Что бы я без вас делал? — Сегодня точно не встали бы в срок. Вам принести завтрак в постель или же спуститесь вниз? — продолжил камердинер. — Мне не хочется сегодня вас утруждать такими делами, мистер Паркер. Как никак, время не терпит. Нужно успеть собраться. Камердинер улыбнулся, но при мистере Эвансе отразился лишь равнодушный, несколько высокомерный вид. Наверняка если он увидит его столь приземлённым, то перестанет проявлять должное уважение. В конце концов дело может дойти до роспуска. Конечно, это была крайняя мера, но мистера Паркера всегда воспитывали в строгости и желании услужить. Он не может вести себя столь фамильярно со своим хозяином. — Мамá уже проснулась? — Несколько часов назад, милорд. Ей сегодня совсем не спится. — Переживает обо мне, точно я уезжаю в саму Америку, — лилось негодование Эванса. — Позвольте заметить, что любая мать будет тревожиться за свое дитя, где бы оно ни было. — В этом вы правы, мистер Паркер. Матери волнуются о детях, когда нужно и когда нет. Эванс наконец соизволил подняться с кровати, чтобы ему тут же предложили наряд. Несомненно, камердинер хорошо его знал, иначе бы он не выбрал столь элегантный костюм. Встреча действительно важная, нельзя выглядеть неряшливо. Мало ли что подумают люди. Англичане еще куда ни шло, они всегда на всех смотрят свысока, точно ты заявился к ним с целью грабежа. С немцами Эванс еще не работал, и они представлялись ему инородной массой, отличной от той, которую он каждый день видел. Он быстрым шагом спустился к столовой. Действительно, голоса матери не было слышно, значит, она уже, скорее всего, прогуливалась в саду. Эванс решил ей не мешать, поскольку она вряд ли захочет видеть его несобранным к поездке. Да и сам Эванс не стал бы подобным образом унижаться перед самым дражайшим человеком в его жизни. Отзавтракав, он собрал вещи, и тут же лакей спустил вниз все чемоданы. Мамá подошла как раз вовремя. Наверняка она дожидалась, как ночная сова, долго наблюдавшая за грызуном. В этот раз она спустила когти и вцепилась в него своими формальными расспросами. — Расскажу всё по приезде! — отмахнулся тот. — Нужно ещё много всего успеть. Сами ведь понимаете. План расписан буквально по минутам. Его мало составить, ему ещё надо и следовать. — Дай Бог всё уладится. Тяжелое время для нас настало. Впрочем, не смею отвлекать от дел. Поторопись на поезд, Фи́липп. Прислуга помогла загрузить его чемоданы, а сам Фи́липп, заметно посвежевший и отдохнувший, напутствовал матери не перенапрягаться на советах. «Ведь всем известно: пока переубедишь их, в мире настанет новый век». Эванс скромно попрощался с матерью, сел в машину и отправился на вокзал.

* * *

Мистер Сайрус присматривал за ним еще с момента официального принятия в должность. Сперва Эванс числился секретарём, наравне с некоторым числом женщин, затем с хорошим послужным списком подался в политику. В частности, он поддерживал настрой Консервативной партии. Позже получил возможность благодаря Сайрусу стать атташе и, в конце концов, к двадцати четырем годам сумел отличиться в дипломатии. Впрочем, «отличиться» — сказано чересчур громко. Пока что вновь восславить род у него не получилось. Амбиции были высоки, точно древнегреческий Антей, и недостижимы, как яркое солнце. Тем не менее Филипп все еще сохранял юношескую наивность и верил в честный мир, не погружаясь в черный политический омут. Незадолго до начала переговоров ему объявили, что он участвует в них только в качестве слушателя. Мечтать о большем Эванс и не мог: с его нынешней должностью ему нужны были годы, чтобы дорасти до уровня межгосударственных переговоров. Мистер Сайрус был полон решимости встретить Филиппа первым поездом. Посетовал на то, что с ним не отправился камердинер, но мистер Эванс заверил его, что хоть времена слуг почти изжили себя, он в состоянии уследить за собой и, в отличие от своих дальних родичей, отличается куда большей самостоятельностью. Погода была переменно-облачная. Молочный туман рассеивался с наступающим рассветом. Мистер Эванс подождал, пока лакей погрузит вещи в поезд, затем, улыбнувшись на прощание, зашёл в купейный вагон. Уже привычный здесь запах сигарет. От джентльмена справа, кинувшего на него беглый взгляд и отвлекшегося грузным корпусом на утреннюю Англию. Шляпа его съехала набекрень, да и выглядел он точно после нещадной попойки. Филипп присел рядом и последовал ровно тому же самому: лицезрению. Поезд тронулся довольно быстро, постоянно движимая угольная машина, паром и гудками распугивающая лес, спутник цивилизации и вечных модернистских преображений. Филипп волновался. Ткань костюма колола запястья, новые туфли оказались малы, а галстук крепко вдавливался в горло, угрожая придушить до конца поездки. Он слегка распустил узел, все так же украдкой поглядывая на полного господина. Тот засопел, и тогда Эванс перестал дрожать и в приступе нервозности покусывать нижнюю губу. В напутствие мамá просила ни в коем случае не заводить знакомств с немцами. Презрения она была наиполнейшего: война четырнадцатого года отняла у неё мужа, а у него — отца. Немцев миссис Эванс презирала всей душой. Она долгое время упиралась и требовала, чтобы сын не ехал в Лондон, придумывая против этой оказии множество обоснований. Когда же наконец Филипп догадался о её настоящих намерениях, то сильно с ней повздорил. Наверное, этот скандал слышали все слуги в доме и обсуждали ещё несколько месяцев. Надо же подумать, эта женщина умудрилась имитировать грудную жабу прямо посреди спора! Туман рассеялся окончательно, и Эванс, точно в детстве, припал к окну, наблюдая за пролетавшими изумрудными долинами и далекими постройками, плавно поглощаемыми холмами. Филипп достал новый блокнот и сделал несколько набросков. Душою Эванс всё так же оставался где-то в глубине сада имения недалеко от своего букового мольберта. Эванс нечасто предавался лицезрением обыденности, потому и был поглощен всплывшими воспоминаниями недавней юности. Набросок ему понравился, и Филипп убрал его обратно в портфель. Рядом приютился и его скромный багаж. До недавнего времени его тащил с собой лакей. Сейчас же с этой ношей ему придётся остаться один на один. Какие-нибудь труженики давно бы высмеяли его за подобный вздор и мягкотелость, вот только с ними он уже давно не сталкивался — как-то не приходилось. В конце концов они не в купейном вагоне, ведь на него у них недостаточно денег. Эванс же может позволить себе с уютом доехать до Лондона без пожирающих взглядов завистливых усталых лиц. Полно! Какое ему до них дело? Усатый господин напротив проснулся, крякнул, доехали ли они до места и, получив отрицательный ответ, снова засопел. Эванс вернулся к размышлениям. На самом деле он нечасто ездил в Лондон. Чаще всего приезжал в министерство иностранных дел в отдел к мистеру Сайрусу и писал нескончаемые отчёты. Тяжёлая, неблагодарная работа! Эванс хотел большего, он мечтал о хорошей должности, но в последнее время ситуация с лейбористами сильно накалилась. Они затребовали себе мест побольше и повыше. Именно поэтому Эванс долгое время не мог продвинуться по карьерной лестнице. Лишь благодаря долгим увещеваниям его взяли на эти переговоры с делегатами из Германии. Хотя бы наблюдатель — это всяко интереснее, чем целыми днями сидеть в министерстве, а потом скучать в прехорошеньком отеле. Скоро вместо отдельных построек появились деревни, а затем замаячили нищие окрестности Лондона. Филипп тут же воодушевился, позволяя страху улетучиться. Необходимо как можно скорее использовать предоставленный ему шанс, чтобы его труды заметили. Полный господин тем временем проснулся, принялся снова курить, и Эванс оставшуюся поездку вдыхал запах табака.

* * *

Сайрус встретил его на вокзале и узнал среди снующих толп. Не узнать Эванс сегодня мог только тот, кто его никогда не видел. Весь с иголочки, будто только-только вышел от французского кутюр, волосы уложены гелем, а глаза, темно-голубые, отливали некоторой синевой. Стоило не выспаться, тогда его вид тотчас представал истинно дипломатическим. — Рад видеть вас, мистер Эванс, — Сайрус пожал ему руку. — Я проведу вам небольшой экскурс, но это несколько позднее. Сперва разберёмся с проживанием. Так как делегатов у нас много, заселю вас в тот же отель. Эванс был не против, хоть слегка и посетовал на этот счёт. Толпа действительно безликая, однородная. Кашею перемешались однотонные цвета, отзвуками пронеслись стуки колёс чемоданов, гудки паровозов и отдаленные переругивания. Лондон во всей красе! Сайрус довёл его до роскошного Роллс-Ройс, посадил, затем пристроился в противоположной стороне и попросил шофера тронуться. Эванс ещё долгое время наблюдал за снованием рабочего класса, такого ущемленного и ничтожного. Он всегда так думал, когда приезжал на вокзал. Времена меняются, и скоро они будут править миром. К этим созданиям нужно было привыкать. Даже если они ему не нравились. Даже если казалось, что отара овец умнее. По дороге Сайрус спросил, как прошла поездка. «Все было отлично», —  ответил Эванс. Ему не терпелось пропустить все эти формальности и наконец встретиться с немецкими дипломатами. До сего дня он особо не видел иностранцев. По пути ему могли изредка попадаться разве что чернокожие, на которых он глядел с нескрываемым изумлением. Мамá даже изъявляла желание запрячь такого в работу слуги. Филипп поправил свой костюм. Быстро пролетали окрестности. Вскоре их высадили перед отелем, и мистер Сайрус дал ему некоторое время, чтобы занести вещи. Расправившись с этим, Эванс вернулся к Сайрусу. Тогда же они отправились в привычное ему министерство, дорогу к которому Филипп уже выучил наизусть. В этой зале он находился не первый раз, но всегда сновал мимо, не сильно задерживая на ней взгляд. Сейчас же, когда вокруг было много незнакомых людей, Филипп почувствовал себя не в своей тарелке. Конечно ему было отрадно, что ему позволили участвовать в переговорах! Но столь велик был соблазн и уйти, вернуться в родное имение и забыть обо всём, точно происходящее совершенно его не касалось. Тогда же к нему подошел мистер Паркинсон. Ненамного старше, вытянутый молодой человек, чрезмерно улыбчивый. Надоедливый ему типаж. — Мистер Эванс, правильно понимаю? — Всё верно, — с натянутой улыбкой откликнулся он и плавно перевёл взгляд на небольшой зал. Сейчас туда-сюда неприкаянно бегали дипломаты с важным видом. Каждый надел безукоризненно дорогой костюм, надушился Кридом либо Флорис и нацепил гаденькую улыбочку. Англичане не любят улыбаться, но просто обожают это делать, если надо произвести маломальское впечатление. В этой суете Эванс и сам забыл, зачем же все-таки приехал. Не сразу, но он вспомнил цель своего визита. Продвинуться по карьерной лестнице, не отступить от намеченного плана. — Сегодня нас ждет встреча с делегацией немцев. Приехал и фон Риббентроп. Джон Саймон уже вовсю готовится к переговорам. Однако уже седьмого числа его заменит Сэмюэль Хор. Министр иностранных дел действительно был занят перед важной встречей. Слышать весточку о его работе казалось для Филиппа чем-то совершенно непривычным. Он давно не ведал о том, как жили английские политики. Эванс еще раз окинул взглядом Паркинсона. Если он тяготеет к верхушке, нужно прибиться в свору. — Не думал, что фон Риббентроп благословит нас своим визитом, — несколько с иронией отозвался Филипп. — Мы до последнего думали, что немцы откажут в своём визите. Однако переговорщики прилетели на специальном «юнкерсе». Впрочем, это неважно. Важно лишь то, как пройдут переговоры, — задумался Паркинсон. Затем поинтересовался. — Подготовили блокнот и ручку? Эванс сперва даже растерялся, но в одночасье принял решительный вид. — Непременно. Мне тоже любопытно, чем окончится завтрашний день. Паркинсон хмыкнул в ответ. — Нужно для начала пережить сегодняшний. И почему же никто не хочет задвинуть эти шторы? — пробурчал он под нос, точно недовольная экономка, и пошёл прочь. Эванс некоторое время смотрел на пустоту, некогда бывшей Паркинсоном, затем направился к Сайрусу, чтобы вспомнить все детали сегодняшней встречи. — Прием будет у них, а не у нас. Считайте, хороший обзор с их стороны, чтобы наблюдать. Мистер Эванс, вы можете расслабиться, с вас требовать ничего не будут. Ваша задача не сильно маячить и поддерживать светский разговор. — Так точно. — Мы не в армии, расслабьтесь, — с долей шутки произнес Сайрус. — Единственная вещь, о которой я бы хотел вас попросить, это не влезать в конфликты, не заводить разговоров на личные темы и просто следить за порядком. — А вдруг они заговорят на немецком? — Конечно, они будут говорить на немецком, но есть и переводчики. Общайтесь через них. Но не требовательным тоном, как обычно это происходит. И, пожалуйста, ни с кем не уходите. Ваш уход должен зафиксировать именно я. Подходите, говорите, что нужно уйти, я ищу шофера и вы уезжаете. Эванс кивнул. — Вы раньше общались с немцами? Чего стоит избегать? — спросил он в очередной раз. — Не позволяйте страху выкинуть все знания из вашей головы, — сказал Сайрус. — Вспомните мои лекции, покопайтесь в бумажках. Главное — не влезайте в политическую дискуссию, и с вас станется. Эванс еще недолго пробыл в этом зале. Народ рассеялся, и лишь немногочисленные группы все еще обсуждали между собой предстоящий прием. Филипп в предвкушении сжал ладони в кулаки.

* * *

Некоторое время Эванс ходил взад-вперед, точно просчитывал вероятность возникновения всего на свете. В конце концов каждый раз подходил к большому зеркалу, поправлял волосы и снова становился в стойку, продолжая изводиться. Те, кто был опытнее, уже давно ждали встречу за легким вином в ресторане. Только Эванс не мог найти себе места. Он бы с удовольствием опрокинул пару стаканчиков, вот только в горло ничего не лезло. Неужто они здесь? Когда же успели приехать, раз сразу же решили знакомиться с англичанами? Эванс понимал, какие цели преследовали обе стороны, но не исключал шанс, что всегда может что-то пойти не так. Англичане нагнетали, а немцы вели себя чересчур вольготно. Сперва Германия была врагом номер один могучей Антанты, с ней сражались многие страны мира, в ней погибло столько людей, сколько до сих пор не может сосчитать Times! А сейчас они, как надежные союзники, едут договариваться о допустимом тоннаже подводных лодок, будто бы не эти самые лодки потопили английские суда в свое время! Эванс чего-то не понимал. Не понимал настолько, что ему мерещилось, будто ближайшие переговоры ни к чему не приведут, и англичане наконец вспомнят о своей забытой гордости. Сайрус потребовал идти. Филипп стоял рядом и тотчас его услышал; свести всё к тугоухости, к сожалению, не удастся.

* * *

Первая неформальная встреча проходила в немецком посольстве в Карлтон-хаус-Террасе недалеко от Сент-Джеймовского парка. Еще Джон Нэш, будучи мальчишкой, не мог подумать, что когда-то сотворит подобный шедевр неоклассики. Колонны возвышались над маложивущими обывателями, точно смеялись, окрыленные, что могут простоять сотни, если не тысячи лет. Однако любое стихийное бедствие, любая война — и больше нет памятника новой истории, вместо него пепел и обугленный фасад. Эванс колебался недолго. Вместо с группой дипломатов он уверенно пересек черту, отделявшую мир обыденный от мира политики. Сейчас любое слово — оружие против него самого. Филипп прикусил язык и осмотрелся. Его не засылали сюда даже по деловым вопросам. Здесь мог быть только Сайрус, и то лишь в последние годы, когда Гитлер пришел ко власти и подчинил себе страну, а Германия, подняв свой крючковатый мерзенький флаг, провозгласила себя национальной колыбелью. Филипп взглянул на Сайруса: сама непоколебимость, английская решимость! Он и бровью не повёл — вот что значит мастер своего дела. Его и встреча с немцами не пугала, и их национальный фанатизм. Эванс был довольно юн и неосторожен в речах, чтобы быть столь же опытным дипломатом, как Сайрус, потому только наблюдал. По этой причине Дэвид и предложил увидеть воочию переговоры и запечатлеть их судьбу. Их сразу же встретили послы и вскоре проводили в приемную залу. Мрамор, куча мрамора! Столько мрамора он давно не видел в своей жизни, а его уважаемая мамá могла бы пересчитать лишь на пальцах, как часто бывала в подобных местах. Как никак аристократия вымирала. Все чаще их приглашали взглянуть на крикет к Барнсам, либо тепло встречали в уже потрепанном и потерявшем власть особняке Коллинзов. Еще с десяток лет назад их семья была настолько уважаемой, что о ней шептались в других графствах, а у окраин Лондона даже бродяги знали, кто такие Эвансы. Сейчас не тот век, сейчас — упадок светских традиций и дани почести к высшему классу Англии. Вместе с тем колоссальные перемены в жизни общества, оттого упадок и бессилие некогда могучих титанов. Ни один виски не смог бы спасти сложившуюся ситуацию. Но спасти Эванса — задача не столь невозможная. К тому же ему повсюду мерещился алкоголь. Перепить, пережить бы эту встречу. Он сглотнул, но был подбодрен решительностью остальных. Мало того, что их встретил немецкий посол, так и самих немцев стало значительно больше. Сперва Эванс этого не осознавал, затем, когда внезапно услышал вблизи неизвестный ему язык, прислушался и наконец обратил на незнакомцев внимание. Дипломаты разбрелись по зале, знакомясь друг с другом. Звучали крепкие рукопожатия, со всех сторон давили официозность и претенциозность. Еще совсем недолго, и голова у Филиппа лопнет, точно воздушный шар. Определенно, виновата его способность излишне переживать на пустом месте. Вскоре к нему подошел Паркинсон, всем своим видом намереваясь вернуть к теме встречи. — Мистер Эванс, не теряйтесь. Они вас не укусят, — он одобрительно потрепал его по плечу, и от этого Филипп только рассвирепел. Как он смеет вести себя столь неофициально и неподобающе политику? Паркинсон не выглядел виноватым. Жест доброй воли, не иначе — решил за Паркинсона Эванс. Филипп глянул на него строго, затем отошел в сторону. Его внимание приковали немцы. Их можно было с легкостью спутать с рядовыми англичанами: те же вычурные костюмы, те же привычки, те же лица. Говор, разве что, не английский. Неизвестный, пугающий. Эванс растерялся: он совершенно не понимал, что ему делать. Сайрус скрылся в толпе; Паркинсон тоже отошел. Оставалось брать волю в кулак. Наступал вечер, и мутное солнце отливало предсмертными лучами. Погода такая ненадолго, ведь к следующему утру город снова будет застигнут туманом. Филипп подошел к окну, оглянул тихие окрестности. Тут же был окликнут мягким баритоном. — Любуетесь местными красотами? — Иногда случается. Но погода сегодня не радует. — А обычно? — Обычно я на неё не жалуюсь. — Не видел ни одного англичанина, который бы утверждал, что погода ему нравится, — отозвался человек с легким акцентом. Эванс не повернул головы. — Возможно, вам попадались неправильные англичане, — ответил Филипп. — Вполне. Возможно, что и вы притворяетесь правильным, нещадно коря отличных. Эванс промолчал. Некоторое время глядел в окно, затем взглянул на собеседника не без интереса. — Как мне вас звать? — спросил Филипп. — Йенс Хоффман, — представился мужчина. Он, долгое время державший бокал наготове, наконец нашёл время для алкоголя. — Вам здесь нравится? Что скажете по закускам? Могу предложить хорошее канапе. — Мне больше по душе мясо и кофе. Ни того, ни другого у вас нет. Собеседник улыбнулся. Эванс же скрестил руки на груди. — Мне здесь нравится, — добавил Хоффман позже. Акцент у него был приглушенный, несколько смягченный и, тем не менее, в нём прослеживалась некоторая не свойственная языку грубость. Немец действительно выглядел довольным. — Что вы ожидаете от переговоров? — спросил Филипп и вмиг пожалел. — Надеюсь, что они пройдут с пользой для нашей и вашей сторон, — ответил он хладнокровно. Сделал глоток. Эвансу опостылел разговор из ничего. Он решил попрощаться с собеседником, на что тот ответил легким кивком головы. Хоффман не спросил, как его зовут, и это было совсем ни к чему: пускай это Эванс знает Хоффмана, чем Хоффман Эванса. Филипп не стал задерживаться рядом с ним, поэтому отправился поближе к разношерстной группе дипломатов, чтобы изучить тему разговоров. — Футбол – вот будущее спорта. Никакой другой, уж тем более американский, не сравнятся с классическим. Вспомните хотя бы о Дикси Дине или Стенли Мэтьюзе. Легенды спорта! Отрадно видеть их игру. Эванс медленно прошел мимо. — Мне бы очень хотелось воочию увидеть пьесы Бернарда Шоу. На родине у нас много о нем говорили. — Я был там, — увлеченно отвечал английский дипломат. — Роскошь современного английского театра. Настоятельно рекомендую посетить. — С Трехгрошовой оперой вряд ли, конечно, сравнится. Посещу театр, если только переговоры пройдут успешно. — Знакомая проблема — присоединился к разговору ещё один дипломат. — Голова занята одними только переговорами. Нам бы выпить сейчас в пабе, да, господин Ленц? Мистер Ленц обреченно кивнул, поджимая губы. Эванс чуть ли не скривил лицо: говорить о животных желаниях в таком месте совершенно недопустимо! — Господин Буш, а вы помните, как во Франции отыскали девицу из паба и приволокли к дверям посольства? — парировал Ленц. Эванс потерял дар речи. Он окинул взглядом английских дипломатов: в их лицах читалось то же самое, что сейчас испытывал и Филипп. Переводчики, стоявшие рядом, тоже молчали. Откуда здесь завелась чернь: в Германии дипломатом может стать любой кабацкий? — Немецкие коллеги, нашим английским друзьям несколько в диковинку слушать от вас подобные речи, — Хоффман тотчас оказался рядом. — Лучше поговорим о том, к чему привыкли англичане. А слухи и постыдные истории оставьте за закрытыми дверьми. Оба вмиг замолкли, и англичане продолжили разговор ни о чем: снова перемешались меж собой спорт, искусство и театр. Полились рекою обыденность и рутина. Эванса расспрашивали о его профессии, о месте учебы. Он горделиво заявлял, что учился в Оксфорде. Не преминул возможностью поделиться историей баронов Эвансов. Говорил Филипп мало, всё больше предпочитал слушать, так как предстояло писать много отчётов. Коротко помечал обсужденные темы в свой блокнот, и со временем там кривым почерком скопился ворох слов. Тему семьи и своего рода немецкие дипломаты больше избегали, поскольку, как решил Эванс, сами богатой историей не обладали. Вряд ли в этих инородных лицах была хотя бы толика благородности, присущая англичанам. Со временем Филипп, глядя на немецкую суетливость и прямоту, сделал собственный вывод: немцы здесь не высшего общества, а простая челядь. От этого вывода ему стало нехорошо, в голове потяжелело. Мало того, что они немцы, так еще и невежи! Солнце опустилось за горизонт, и начались сумерки. Незадолго до этого зажегся яркий и мертвенный электрический свет. Так прошло несколько часов. От обсуждения политики дипломаты долго воздерживались, пока наконец Хоффман, ранее утихомиривший приятелей, сам не стал подливать масла в огонь в одном из светских разговоров. — Германия преодолела свой самый долгий упадок в несколько десятилетий. Сейчас же начинается новая пора, расцвет государства. Английские дипломаты переглянулись. Некоторые прекратили обсуждения, слушая, что дальше скажет Хоффман, словно загипнотизированные его речами. Эванс обратил на него свое внимание, держа блокнот наготове. — Когда я только стал дипломатом, у нас наблюдался недостаток в квалифицированных работниках. Многих поубивали во время всеобщей мобилизации в годы войны. Замолчали даже немецкие дипломаты. Весь приемный зал погрузился в дымку напряженного молчания. Хоффман бесцеремонно взял сигарету, зажег и стал медленно курить. — С приходом Гитлера люди стали снова учиться, работать. Экономика меняется, и больше нет той стагнации, которая когда-то чуть не погубила Рейх. Эванс смотрел на Сайруса. Сайрус смотрел на Хоффмана. Один только Бог видел, о чем он сейчас думал. Филипп вдруг не выдержал, привлекая к себе внимание: — Сперва вы разжигаете войну, потом сетуете на её последствия. Так скажите же, кто в этом виноват? Хоффман поднял взгляд на него: до того он был пронзительный, что Эванс почти что пожалел о том, что встрял в разговор. — Неужто я кого-то обвинил? — спросил тот с иронией. — Если вы прислушаетесь к тому, о чем я говорю, а не станете, точно разъяренный бык, видеть лишь красную тряпку в моих словах, то до вашего пытливого ума дойдет, что я имел в виду. Эванс был поражен его дерзостью. Этот наглец сидел, перекинув ногу на ногу, беспечно закуривая сигарету и смотря прямо на Филиппа бесцеремонно и грубо. Между тем слова продолжили вылетать изо рта, и Эванс сам дивился своей внезапно возникшей уверенности. — Однако же ваши слова говорят об обратном. Сомневаюсь, что и остальные поняли их как-то иначе. Неизвестная причина заставила вас вспоминать о крахе Германии и провоцировать участников сегодняшнего вечера на дальнейший конфликт. Одна из многих вещей, которые я не могу понять: вы действительно верите в будущую империю или настолько бредите? Немецкие дипломаты тихо заговорили между собой. Английские молчали. Эванс стоял посередине зала, глядя сверху-вниз на бесстрастного Хоффмана. Его не осердили ни глубокие сомнения в могуществе Германии, ни обвинения в организации его согражданами Великой Войны четырнадцатого года. — Говорите не со мной, говорите с Германией, — его рука горделиво скользнула по зале. — Спросите у остальных, бредят ли они, веря в наше светлое будущее? Хоффман стал выжидать. Эванс перевёл взгляд на немецких дипломатов. Точно тени, они выросли перед ним, нависая и угрожая, готовые схватить в любой момент за попытку противостоять. Йенс обладал неоспоримым преимуществом: его видели, слушали и боялись. Этот животный инстинкт подействовал и на Эванса, который больше не смог противиться силе убеждения немца.  — Довольно, мистер Хоффман! — предупреждающе выкрикнул Дэвид. Зловещая аура, окутавшая Эванса, тотчас рассеялась, и Филипп очнулся от наваждения. Сайрус поднялся. — Если вам больше нечего сказать, значит прием на сегодня можем считать оконченным. Английские дипломаты засуетились. Тут же зашуршала бумага, заскрипела мягкая обивка кресел и диванов. Хоффман столь же невозмутимо потушил сигарету и отправил в пепельницу. — Мистер Сайрус, премного вам благодарен за сегодняшний вечер. Время пролетело незаметно. Надеюсь, что завтрашние переговоры пройдут столь же быстро и продуктивно. — Не сомневайтесь, — холодно бросил собеседник. Посчитал дипломатов и, убедившись, что все на месте, поспешил на выход. Хоффман по-прежнему, точно король, восседал в кресле и с некоторой задумчивостью поглядывал на уходивших. Только когда все англичане вышли, Сайрус остался один на один с немцами. Эванс продолжения не застал. Лишь записал в блокнот к остальным темам: «Возрождение Германского рейха».

* * *

Вечер был безнадежно испорчен. Своей выходкой Эванс наверняка расстроил переговоры. Что, если об этом узнает Джон Саймон? А если фон Риббентроп решит отменить встречу из-за наглости одного атташе? По возвращении в отель Филипп первым делом бросился писать письмо матери. — Дорогая мамá... — говорил он вслух. Настольная лампа гудела сетью проводов, за окнами четвертого этажа слышалась улица, свобода. Недолго думая, Эванс распахнул двери балкона, и ночной июньский ветерок залетел в номер. Филипп некоторое время стоял, зябнув, затем вернулся к письму. Скомкал. Написал второе и плотно упаковал. Утренней почтой он направит его матери: решение вернуться она, конечно, не осудит. Лишь благодаря её стараниям Эванс попал сюда, смог отличиться, его наконец-то взяли работать в качестве атташе на переговоры международного уровня. И, имея столь высокие шансы на успех, он с треском провалился. Не смог сдержать пылкий нрав и осадил надоедливого немца, точно тот был не равноправным гостем, а чертовым лейбористом. Из чемодана он медленно достал том Рёскина и принялся читать, долгое время прислушиваясь к звукам извне. И тут же, задремав, он проснулся от громкого стука в дверь. Книга упала на пол, Филипп потёр глаза и с недоверием попросил человека войти. Сам же встал, чтобы этот незнакомец не подумал, будто бы нарушил его покой. Наверняка незнакомец и сам все понимал: на улице стояла глубокая ночь. Нарушителем спокойствия оказался Сайрус. Выглядел он помято: с тяжёлым портфелем наперевес, с усталой физиономией и уже в совсем не элегантном костюме. Не дав ему произнести и слова, Филипп попросил войти и пододвинул стул. Сайрус тут же принял предложение и некоторое время восстанавливал потерянное дыхание. — Прошу меня извинить, я добирался до вас первым такси сразу после приема. Филипп внезапно замолчал, хотя минуту назад был готов извиниться за совершенную вечером дерзость. Сейчас же он не знал, какие слова подобрать. В голову напрашивалась одна назойливая мысль, которую Эванс не решался озвучивать. Озвучена она была уже самим Сайрусом. — Ваш поступок с точки зрения дипломатии был абсолютным провалом. Эванс пропустил удар. — Хоффман намеренно провоцировал гостей сегодняшней встречи. Но мы научены опытом, поэтому на такое уже давно не обращаем внимание. И тут же в дело встряли вы, — Сайрус громко поставил портфель, отчего Филипп подпрыгнул. — И, тем не менее, со стороны гражданина, со стороны рядового англичанина — я полностью вас поддерживаю. Немцы сейчас целиком и полностью озабочены процветанием рейха и свято уверены, будто их варварская политика с нарушением Версальского договора – чудо Господне. Правь сейчас Ллойд Джордж, такого бы никогда не случилось! — Моя сегодняшняя сцена не повлияет на ход переговоров? — в страхе спросил Эванс. На нём точно лица не было. Сайрус покачал головой. — Будь вы на моем уровне, что-то бы ещё могло расстроиться. Однако вам в первый и последний раз спустят ваш проступок, — дипломат выдержал короткую паузу. — Дальше пощады не ждите. — Я вас услышал. — И, прошу вас, больше не вступайте в споры, ради безопасности наших же переговоров. В том числе с Хоффманом. Он прожжённый циник и не упустит свой шанс с кем-нибудь закуситься. — Больше не повторится, мистер Сайрус, — Эванс чувствовал себя нашкодившим учеником гимназии. Сайрус поднялся. Он точно понимал, что Филипп может надумать всякое, оттого он приехал лично, чтобы убедить его в том, что все было в порядке. Эванс оценил этот жест. — Постарайтесь особо не пересекаться с Хоффманом. Наверняка он будет точить на вас зуб. Бывайте. Сайрус вышел, а Эванс так и не смог выспросить его, как с ним не пересекаться, если каждый день им придётся проводить время в обществе друг друга. Филипп вмиг стал задумчивым. К чтению вернуться не получилось из-за мыслей о Хоффмане. До сего дня он не сталкивался со столь явными напыщенной непочтительностью, упрямством и уверенностью, сравнимой разве что с гордыней. Эванс действительно был тем самым разъяренным быком и без колебаний признавал это. Он никак по своей человеческой сути не мог смириться с тем, что городил этот безумец. Наверняка Хоффман ещё подтасует карты. Это вполне в его немецкой натуре. Только ближе к утру Эванс заснул. По улице все так же разъезжали машины, говорили люди, а за коридором кто-то безудержно топал.