Из сновидений и грёз

Случалось, Рейнольд пытался представить, что будет, когда пелена забвения спадет, а таинственный гость его неловких сновидений растеряет загадочность и предстанет в истинной личине, но никакая фантазия не могла сравниться с той пропастью, в которую рухнуло его сердце. Когда первые буйные эмоции схлынули, обнажилась лишь разъедающая всё пустота. Не осталось ни трепетного волнения, ни страха, граничащего с изголодавшим любопытством. Всё, может, дело было в том, что он никогда по-настоящему и не верил, что его… любовник — партнер? — был настоящим. Реальность оказалась жестокой и с ликом таким невинным, что впору было сразу же заподозрить неладное, не впервой. Он ведь в придачу еще и волшебник: пускай и сколотил себе за последние годы хорошую репутацию при дворе, помогая справиться с последствиями трагедии, воспоминания о которой до сих пор заставляли кривиться в отвратительном сожалении, но от засевших еще от младых ногтей страхов и переживаний тоже едва ли можно было избавиться по щелчку пальцами. Двуличный колдун, внезапно воспылавший к нему тайной страстью по весне — прекрасный зачин для комедии. Рейнольд бы выкупил место в первом ряду, ставь такое в столичном театре, только б без него в главной роли. Впрочем, когда смаковать и лелеять оскверненную невинность стало откровенно тошно, а в легенду о внезапно свалившем его недуге перестал верить даже отец, Рейнольду пришлось взять себя в руки и инициировать расследование. Он и сам не знал, к чему в итоге хотел прийти: строго говоря, не загадывать наперед, а следовать за следами было первым, к чему его в таких делах приучил герцог, но внутри, глубоко-глубоко под слоем сомнений и сожалений, еще теплилась надежда, что всё еще можно будет вернуть на круги своя. Только вот единственно-правильного ответа в его случае не было. Если маркиз невиновен, Рейнольд вновь окажется ни с чем, а оттуда единственная дорога — или к мозгоправу, или на исповедь, будто искренность о греховном пред небесами была по-настоящему способна лечить души. Больше, впрочем, пугал иной исход: окажись Винтер причастен к его нынешнему состоянию, положение второго господина именитой семьи стало бы совсем незавидным. Такого, как он, просто так без последствий по стене не размажешь, а коль опубличатся обстоятельства, отец его со всем дерьмом сожрет и не подавится. Нет, герцог, конечно, за сына вступится даже при самом паршивом раскладе, однако и жизнь куда сложнее представлений о добре и зле, ведь маркиз в сути своей был, как ни посмотри, хорошим человеком. Необходимость под страхом чуть ли не смерти хранить тайну о своих способностях сделала его в должной мере отстраненным, но не очерствила души. Рейнольд догадывался, во сколько обходится ему образ благодетельного аристократа-коммерсанта. Подопечные его тоже выглядели в полной мере счастливыми, пусть, бывало за время их недолгого знакомства, и позволяли себе немного ворчать о сложности уроков. Наконец, ни отец, ни Дерек, ни даже Пенелопа ни слова дурного о Берданди не отпускали, а уж кто-нибудь их них бы заметил. Сестрица так и подавно мерзавцев за версту чуяла. Один только Рейнольд от него демонстративно нос воротил, но и это рушилось по мере того, как продвигалось расследование. Финальный гвоздь в крышку его гроба забила хозяйка увеселительного дома, в который он так неосторожно затянул маркиза в тот злополучный вечер. Не был он тогда ни с девушками, ни с юношами, зато пол вечера самозабвенно провисел на «том вежливом и приятном молодом господине», заставил заплатить за алкоголь и благополучно исчез с ним в обнимку не более чем часа через два, совет да любовь. Под конец, когда от стыда и волнения хотелось уже сразу в преисподнюю провалиться, милейшая женщина решила его добить, доверительно поведав, что вообще-то это даже не первый раз такой, а девочки начинают шептаться, что, мол, господин Рейнольд с этим своим барчуком совсем голову потерял и интерес к ним. Это был подлый, жестокий, но совершенно заслуженный удар. Покидая стены, ставшие молчаливыми свидетелями его позорной слабости, мужчина мрачно размышлял, что если уж и проститутки начали о нем судачить, то дела его совсем плохи. По всему складывалось, что маркиза даже формально не было повода мазать по стенам. Хоть это и были догадки, связавшиеся в какой-никакой частокол удачно совпавшими фактами, реальных доказательств все равно не было, лишь всеобщая уверенность в том, что нелюдимый скромный волшебник сумел очаровать ворчливого и склочного второго господина Экхарт. В моменте стало даже смешно, если бы не было одновременно столь же… обидно. Что бы между ними ни произошло, Рейнольд заслуживал хотя бы правды, и найти ее можно было лишь в одном месте. Торговый дом Винтера, как и полагалось по статусу хозяина, был неприметным и в чем-то терялся на фоне других зданий, однако стоило лишь немного ближе приглядеться, чтобы заметить и увитые сдержанным резным плетением камни на фасаде, и искусно выполненные высокие двери, и изящные литые карнизы. Капля внимания, и вот уже очевидно, что у владельца водятся не только деньги, но и чувство стиля. Рейнольд невольно подумал об этом, потом о причине своего неожиданного визита, и к горлу подступил ком невысказанных переживаний. Эта история обошлась ему в слишком много нервов, так что стоило раз и навсегда поставить в ней точку, может быть, даже разукрасить маркизу лицо, чтобы отвести душу. Впрочем, оказавшись всего в шаге от желаемого, вся решимость оставила его жилы, уступив место сомнениям. Он ведь… мог бы, в самом деле, предать инцидент забвенью, как предали ему воспоминания об их с маркизом делах, сделать вид, будто ничего не было, и выпытать из семейного врача какое-нибудь убойное снотворное. Со временем всё свыкнется, в конце концов, и не из такого он выбирался. Столь заманчивой была идея, что Рейнольд уже был готов отказаться и от пламенных речей, и от болезненных обвинений, даже от раненного обидой сердца в груди, и тогда само мироздание будто снизошло до него. Кто-то окликнул его неуверенным детским голоском. — Юный господин? Развернувшийся было, чтобы уйти, Рейнольд ощутимо вздрогнул и обернулся, насилу не подпрыгнув от неожиданности. Из-за тяжелой двери выглядывал ребенок в маске льва. Мужчина глубоко вздохнул, пытаясь успокоить вмиг лишившееся покоя сердце: пути назад были отрезаны, оставалось только принять неизбежное, но — святые угодники! — как же он того не хотел. — Мастер сегодня не ждет посетителей, — продолжал, меж тем, Лео, совсем не обращая внимание на то, как смертельно побледнел его собеседник. — Я… — начал Рейнольд и запнулся, тревожная хрипотца собственного голоса напугала почти как внезапное появление молодого колдуна. — У меня личное дело к маркизу. Впрочем, если он занят, я… Язык, истинно, был ему самым страшным врагом. — Нет, что вы, — энергично замотал головой Лео. — Мастер будет рад вас видеть. Что-то внутри Рейнольда в тот момент оборвалось. Он словно со стороны смотрел, как на ватных ногах поднимается по ступеням и проходит вглубь здания вслед за мальчишкой. Винтер будет рад его видеть? Пускай то была лишь фигура вежливости и не несла в себе потаенных смыслов, но то, как непринужденно Лео говорил о своем учителе, заставило мужчину сомневаться в своих выводах еще сильнее. Это всё глупая ошибка, нелепица, он и сам нелепый идиот, если поверил, что… — Лео, — обращение сорвалось быстрее, чем он прикусил язык. — Скажи-ка, а я… бывал уже здесь? Полагаться на память было решительно нельзя. Рейнольд не помнил этих сдержанных интерьеров, но понимал, что знает их. Оставалось только получить подтверждение, и тогда… думать о том, что будет после этого «тогда», было невыносимо. Мальчишка поднял на него удивленный взгляд. — Неужели юный господин забыл? Вы были не далее чем на прошлой неделе, еще, кажется, несколько раз в начале месяца, а еще раньше… — Ладно, я понял, понял. То есть, иными словами, его видели задолго до того, как волшебник официально представил ему учеников. Рейнольд попытался вспомнить тот день, когда дети колдовали ему цветы, и от того, с каким знанием смотрели они, его бросило в дрожь. — Мне казалось, — замялся Лео, будто понял, что сделал что-то не так, — вы и мастер вполне дружны. — Мне тоже, — эхом откликнулся Рейнольд, но вот за следующей дверью нашелся залитый искусственным светом кабинет, и неловкий разговор сам собой пришел к неутешительному финалу. Когда Винтер поднял на него глаза, мужчина наяву смог заметить, как быстро те вспыхнули живым тревожным интересом, и его замутило. Тем не менее, он быстро взял себя в руки. Маркиз, не отрывая от гостя цепкого взгляда, кивнул ученику и велел оставить их со вторым господином тет-а-тет, и мальчишка, не промолвив ни слова, исчез, плотно затворив за собой дверь. Теперь уже точно не сбежать, а значит, придется выгрызать себе путь хоть в какое-нибудь будущее, пусть оно и будет устлано океаном смятений. — Чем я могу быть вам полезен? — скороговоркой выговорил Винтер, когда звенящим молчанием можно было вскрывать запястья. В его беспокойных глазах, считывавших каждый случайный вздох, Рейнольд ощущал себя уже приговоренным к гибели, но раз так, то терять более нечего. Стоило всего только честно признаться в этом самому себе, как на душе резко стало легче, а в ногах перестала чувствоваться чугунная тяжесть, и он смог подойти ближе. Льдисто-синие глаза неотрывно следили за его несколько нервными, пружинящими движениями, а когда Рейнольд остановился у рабочего стола, прямо напротив волшебника, его взгляд вдруг смешался, скользнул вниз по точеной шее и… Это было равносильно признанию. Следы остервенелых поцелуев давно сошли, так что Винтеру совсем не было нужды так пристально разглядывать видневшийся в вырезе рубахи участок кожи, и все же он не смог не поддаться искушению. Еще бы, он ведь сам их там и оставил. Подлец. Чаша весов медленно, но верно склонялась в сторону Рейнольда, и он решил, что готов рисковать по-крупному. Кто он, в конце концов, такой, чтобы противиться гневу, раз уже даже родной брат потерял в него веру?.. — Сначала я думал воспользоваться вашими связями и обратиться с очень личной просьбой в поиске некоего человека, — начал он, растягивая губы в невинной улыбке, но с каждым новым словом она искажалась, кривясь, а в голосе явственно слышался яд. Негодование всегда становилось для Рейнольда сюрпризом, и брать эмоции в узду он никак не мог научиться. Впервые в жизни это не вышло ему боком, и потому пожар в его груди распалялся ярче, гуще, зловещее. — Однако сейчас я вижу, что это совершенно ни к чему. Не так ли, маркиз? Винтер дернулся от титула, как от пощечины, губы его задрожали, а скулы стремительно бледнели, но так просто сдаваться он тоже был не намерен. — Я вас не понимаю. — Понимаете. И боитесь. Я же вижу. — Второй господин изволит угрожать? — Винтер наконец справился со смятением, в голосе его зазвучала сталь, но Рейнольд не почувствовал ни страха, ни раскаяния. Не это ли — искренность, о которой он молил с душераздирающей надеждой? Отчего же тогда сердце сводит не радостью, но бездонной и топкой, как болото, безысходностью? — Я, вообще-то, в своем праве вас вызвать, — с деланным равнодушием заметил мужчина. Дуэли уже с полвека были под строжайшим запретом, но он бы договорился с Пенелопой, а она — с этим своим, чтобы дело осталось в кругу семьи. — Впрочем, тогда вы, как обычно, сотрете мне память и будете делать вид, будто ничего не было. Как, однако, удобно. Винтер шумно выдохнул и процедил сквозь плотно сжатые челюсти: — Вы понятия не имеете, в чем меня обвиняете. — О, вы правы, — громко воскликнул Рейнольд, перегибаясь через стол, но все так же неотрывно глядя маркизу в глаза. — И чья это, позвольте узнать, вина? Таким — тревожным, почти взбешенным, неумолимо опасным — Винтер нравился ему больше. Маска насквозь пропитанного фальшью вежливого радушия трескалась, обнажая неприглядное, хаотичное, по-настоящему безумное, но то, чего Рейнольд никак знать не мог — точно такие же эмоции, пугающие и волнующие, отражались и на его собственном лице. Он никогда не умел вовремя останавливаться — так к чему учиться сейчас? Тем более Винтер Берданди и не оправдывался, и ничего не отрицал. — Рейнольд… — угрожающе начал волшебник, но был бессовестным образом прерван: — Имейте в виду, если я опять вернусь с провалами в памяти, брат будет знать, с кого спрашивать. Винтер подавился на так и не озвученном протесте. — Вы блефуете. — Извольте проверить, если хотите. Дерека в это следовало вовлекать в последнюю очередь, но едва ли маркиз знал об их семейных коллизиях. В сущности, было даже не важно, поверит ли ему Винтер. Он как раз глубоко и шумно дышал, будто переваривая услышанное. Рейнольду только гадать оставалось, какие идеи складываются в метафорические кораблики в его голове. Сам он уже ни о чем не думал. Правда пусть и была ожидаемой, но он оказался к ней совершенно не готов. Пламенное негодование пожрало в нем всё, за что истерзанное непониманием сердце еще могло зацепиться, оставив только гиблое, неживое пепелище да слабые отблески разочарования. В себе ли, в Винтере… — Всё совсем не так, как вы себе представляете, — наконец выдавил из себя маркиз, решив, видимо, поддержать его ложь и попытаться еще раз, но Рейнольд вдруг понял, что правда уже не имела ровным счетом никакого смысла. В противном случае у него не отбирали бы воспоминаний. В противном случае ему бы доверились. — А это, господин Берданди, уже не важно, — едва подавляя внутреннюю дрожь, ответил ему Рейнольд. Удаль его, может, и поостыла, но яда было пока вдоволь. — Чем бы вы себя ни тешили, можно было хотя бы попытаться поговорить. — Как вы себе это представляете? — Понятия не имею. Но из нас двоих только вы помните, как трахали меня где придется. В льдисто-синих глазах плескалось так многое, что Рейнольд уже не пытался в них что-то понять. Самого его накрыло блаженной пустотой, а ведь всё оказалось так просто — достаточно было только перестать бежать от очевидных признаний, как от пожарища. Он самозабвенно спал с Винтером Берданди — по своей ли воле, по его, была ли в том хоть чья-то воля вообще… — Я не сделал ничего, что шло бы вразрез с вашими желаниями, — едва слышно проговорил Винтер и наконец опустил взгляд. Рейнольд судорожно выдохнул: только тогда он понял, что был страшно напряжен весь разговор. — Вы решили, что вправе за меня решать, как относиться к произошедшему. — Я бы не посмел. — И всё же посмели. Так что, Винтер, сделайте одолжение — исчезните из моей жизни сами, а не как вы это обычно делаете. Мне порядком надоело пытаться вас вспомнить. Винтер бесшумно опустился в кресло и спрятал лицо в ладонях, будто в самом деле сожалел. Раньше Рейнольд бы на это купился — а может и покупался, теперь ведь и не узнаешь наверняка, — так жалко было на него смотреть в те лишенные тепла мгновения. Чувствуя себя лишним, мужчина развернулся, чтобы уйти, когда ему в спину прилетело отчаянное, задушенное: — Рейнольд, я вас люб… И сердце, затрещав, натурально разбилось. Он наяву слышал, с каким равнодушным звоном осыпается оно осколками. Захотелось заткнуть уши и закричать, но сил хватило только на то, чтобы выплюнуть абсолютно злое, чернильно-темное: — Прекратите. Никого вы не любите. Такая любовь ему и задарма не нужна.