Felix never bad

На следующий день блондиночка на работу не пришёл. Сбежать что ли решил? Я сначала фыркнул, потом взбесился, потом разозлился. А потом мне стало так тоскливо. Резко. Я сел в кресло и пялился в одну точку. Мне ничего не хотелось. Ни есть, ни спать, ни дышать. Ровным счётом ничего. Даже отрешиться толком не мог, хотя понимал, что это чувства суки. И где она схватила депресняк?! Попытался нащупать его омежку, но блондиночка решила её побить. Потому что вместо котёнка ко мне пришла тянущая боль внизу живота. И как ты с ней живёшь? Надо сводить тебя к Сынмину… а то это ненормально. Я честно попытался с этим поработать, но сломался на первом же абзаце. Невозможно. Тоскливо, больно. Мой внутренний альфа выл, скулил и сиротливо бегал. Хотел к блонди, показать, что мы рядом, что ничего страшного не произошло, что с нами можно приятно жить, что мы не страшные… Я тянулся к нему. И когда я это понял, стало полегче. А потом я почувствовал, что не могу дышать. И пальцы на своей шее. Я ахуел. И пообещал себе, что он у меня с ошейником будет ходить. С gps. И охраной. Чанбина к нему приставлю. Ужас был недолгим. А вот его плавающая боль после — мучительно бесконечной. Меня мотало в разные стороны. Даже рвало. Я ненавидел эту суку, искренне ненавидел. Мне было больно, и я не мог ничего с этим сделать. Ни отвлечься, ни напиться, ни шолохнуться. А потом подумал о его маленьком котёночке… и потянулся. Просто хотел защитить его. Подарить то светлое, что у меня есть. Может, так ему будет попроще и меня перестанет мотать? Уф. Вроде бы успокоился. Я, шутя, подумал: — Кто тебя так? А он, каким-то заплетающимся, мечущимся и убегающим от меня облачком, пролепетал: — Хани. Красивый голос. Мягкий. Нежный. Звук раннего солнышка, когда тебе девять, и от школы ты ждёшь только светлое приключение. Особенно в октябре. Мне захотелось услышать ещё. — Ты придёшь ко мне завтра? — Да. И снова что-то невероятно светлое и тёплое. Я знаю, что должен был успокаивать его, но на самом деле успокоился сам. Так приятно было. Особенно после целого дня ужаса: тот взрыв в животе я до сих пор вспоминаю с содроганием. Но тогда я его ни капельки не пожалел. Более того, искренне думал, что сука заслужила, а всё то тёплое, что в нём есть — это запертая омежка. И её надо во чтобы то ни стало освободить. Я уснул с этими мыслями. А утром эта сука пришла в футболке. И с синяками на шее. И все подумали, что это я её так. Ещё и метку было видно. И она буквально кричала: этот омега принадлежит Кристоферу Бан Чану. Волка мог не заметить только слепой. А он ещё так невинно на всех посмотрел. А все так яростно посмотрели на меня. Я ощетинился: — Почему на работу не в подобающей одежде ходим? Прозвучало ещё и жестко, он аж спрятался весь. Я понял, что сначала надо было спросить про синяки. А то теперь все думают, что вчера его не было из-за меня. А я просто знал, что это Хани. И уже сказал об этом Сынмину. Тот пообещал принять меры. — Я…- голос дрожит. Вот-вот расплачется, — извините. Они на меня зарычали. И попытались оттеснить от него. Но я тоже вообще-то альфа: — В кабинет ко мне. Живо, — мальчишка сжал своё плечо, положив руку на метку и изо всех сил замотал головой. Ладно. Хочешь по-плохому значит. Хорошо. — Все вон, — тихо, властно и жёстко. На них сработало — мгновенно покинули помещение. А ведь минуту назад рвались защищать его. Блондиночка опустил глаза. — Я случайно, — пискнул. Я вздохнул. Пошёл доставать ему рубашку. — Они подумали, что это я, — я её кинул и галантно отвернулся. Всё равно у меня тут мониторы есть. — Я им всё объясню, — блондиночка снял футболку. Ммм, люблю таких. Тощий. Интересно, мой член будет виден сквозь живот, когда я войду до конца? Всегда о таком мечтал. И рёбра. Ух. Красота. — Ты когда ел в последний раз? — вроде бы в наш первый раз ключицы были не такие острые. И член точно не прощупывался. — Утром, — такие честные глаза. — На обед вместе пойдём. Подержимся за ручки и всё такое, — я бы предпочёл его трахнуть. Но вдруг омежка выйдет на поглаживания ладони. А с ним уже договоримся. — Хорошо, — он кивнул. Пошёл к своему рабочему месту, а мне так остро захотелось продлить диалог. Но я не знал о чём спросить. Поэтому выпалил странное: — Как ты? На что он ответил нечто не менее странное: — Вы меня мучаете. Я не понял. Я его? А он меня? — Как? — я не понимал. Ты думаешь я типа насылаю на тебя это всё? — Насилуете, — он пожал плечами, — дважды. — Да это ж… — я хотел материться. С трудом сдержался, — Феликс, это твоя сущность. Ты её убиваешь, отталкивая от себя. А это часть тебя. Значимая часть тебя. Просто научись её слышать. Я тебе помогу. Я говорил проникновенно, бархатно, профессионально. Повернулся к нему и смотрел с теплотой. Прямо на его котёнка. На омежку сработало — он потёк, а сука заржал: — Вам бы к Хану. Вы б друг друга поняли, — он даже хлопнул себя по колену, — он меня по этой же причине считает чудовищем. А я это я. Я уже вырос. И мне не нужно смиряться, принимать, выпускать. Мне нравится то, какой я. Моему мужу нравится какой я. Меня устраивает мой мир. Почему он не устраивает вас?! У мальчишки снова истерика, понятно. Ну, твой мир не устраивает меня, потому что я задолбался ходить с нескончаемой болью в животе, а что там у Хана я не знаю. Да и плевать. На тебя в принципе плевать, мне нужна твоя омежка, твоё нутро для вынашивания ребёнка и покорность метке. Я так убеждал себя. Пока он смотрел в одну точку на мониторе и молчал. Я молча принёс ему стакан воды. Мой внутренний альфа переживал, состояние у омежки было странное. Я принюхался: заходящее солнце. — Феликс? — я напрягся. Взял его за плечо. Он выдохнул и отстранился. Снова. — Ась? — взгляд какой-то расфокусированный. — Ты как себя чувствуешь? — я попытался прикоснуться к его лбу, но он увернулся. И схватился за живот. Понятно. Я почти зарычал. — Пойдём-ка к врачу, — пока мягко, может сам согласится. Я знал, что нет, но нужно же потом доказывать всем, что я пытался по-хорошему. — Это просто психосоматика. Всё в порядке. Я вчера был, если бы что-то обнаружили, то сказали бы, — и так отчаянно хватается за живот. Так сжимает. Там от его живота до спинки стула, мм. а что если? Я прикоснулся к его рукам. И слегка надавил. И услышал стон. Очень сладкий стон. С трудом сдержал порыв разложить его на столе. Ладно, признаю, это его омежка его мучает. Но с какой-то стороны психосоматика, он прав. Но проверить всё равно надо. — Пойдём-ка к врачу. Если психосоматика, я угощаю всех пиццей. Если нет — идёшь со мной на обед в мишлен, — я все ещё держал руку на его животе. Буквально видел, как его котёнок трётся о прутья клетки и призывно подставляется. А он сам тяжело дышал. Как бы тебя додавить? Я запустил пальцы под рубашку и коснулся оголённой кожи подушечками пальцев. Мой внутренний альфа завизжал и радостно забегал: сладко, вкусно, хотим ещё, ну пожалуйста. С трудом сдержался, чтобы не порвать рубашку и не коснуться всей ладонью. Почему-то представил, как круто будет обхватить свой член вот так. Искренне попытался сделать всё, чтобы он не догадался о чём я думаю. А то ещё испугается. Кажется, получилось, потому что пощёчину я не получил. А вот ему, кажется, стало полегче. Потому что: — Не отстанете, да? — прозвучало, по крайней мере, не умирающе. — Мне, между прочим, отголоски твоей боли прилетают. И я уже задолбался. Поэтому пойдём, — я убрал руку, аккуратно приобнял его за плечи и поднял. Он зыркнул на меня и устало повторил: — Не прикасайтесь, пожалуйста, — перевёл на меня взгляд и смягчил тон, — хотя бы без разрешения, ладно? Ещё разрешения у него просить. Я хотел фыркнуть, но почему-то кивнул. И пошёл к лифту. Мой внутренний альфа вилял хвостом и радовался. А омега так устало приложился к стене лифта. Снова схватился за живот, но уже не так болезненно. — А можно ни к Сынмину? — когда я уже заводил машину. Он сел на кресло позади меня. Ну ты конечно молодец, но у меня есть зеркало заднего вида. — Нельзя, — я пожал плечами, и мы поехали. Я написал Сынмину, где мы будем и повёз его в больницу в центре. Заодно погуляем после по городу. Он всю поездку напряжённо молчал. Я включил музыку, может так расслабится? Но лучше не стало. Он так обиженно старался игнорировать Сынмина. И smalltalk и «как дела» и «где болит» и «ну прости, что не сказал тебе про метку, я не был уверен» и «Феликс, ну пожалуйста, я правда не со зла, Чан подтверди». Я подтвердил, но сука всё равно обижался. Милый такой. Сынмин конечно чуть не плачет, но всё равно это забавно. В какой-то момент я не выдержал, взял руку Сынмина и положил её туда, где у него болит. Ну, там где у него находится то место, что ныло у меня вчера весь день. Блондиночка вскрикнул, а мы с Сынмином испугались. Точнее он испугался, а я отпустил его руку. Не я ж касаюсь, чего ты кричишь. — Феликс, давай посмотрим, — Сынмин так жалобно прохныкал. Блондиночка кивнул. Я зачем-то пошёл за ними. Видимо, проследить, чтобы котёнка не обидели. Сынмин водил какой-то штукой по животу блондиночки, а потом выдал: — Секс был? — Ага, — он на меня посмотрел обвиняюще. — Я просто пальцами, ему понравилось! — мой внутренний альфа надулся. — Ликси, а в какой позиции был? — Всё согласно рекомендациям врача. На животе, — блондиночка покраснел. Миленько. — Миссионерская поза — это на животе? — и ангельская такая улыбочка. Я заржал. Блондиночка не понял, а Сынмин вздохнул, достал ему томик камасутры и торжественно вручил. — Обращайся ко мне, если нужна будет консультация по позам, — я толкнулся языком в щёку, не сумев удержаться от шутки. Блондиночка вздохнул и спрятался за книжкой. Сынмин меня выгнал, потому что я смущал его пациента. Я подождал на скамеечке снаружи. — Помирились? — когда он вышел. Блондиночка что-то проворчал, но я так понял, что да. Я уже встал, чтобы спросить у Сынмина что там у него, но он меня опередил: — Пойдёмте в ваш ресторан, — ого, ну, пока не передумал, надо брать. Попытался выведать у него что там с ним, но он молчал как партизан. Выяснил только, что нести потомство он всё ещё может, госпитализация не нужна, операция тоже, рецептурный обезбол ему выписали. Потребовал, чтобы он выпил при мне, но он так на меня посмотрел, что я просто заткнулся. Ладно, мой сильный и независимый, давай мучиться вместе. И таблетку заглотил я. Еще язык ему показал. — Не уверен, что Вам можно за руль, — блондиночка садиться отказался. Я вздохнул и вызвал такси. Всё мне можно. Такую лёгкость почувствовал. Наконец-то живот не болит. Господи, как же хорошо, когда ни-че-го не болит. Боже. Вау. В такси я осмелел настолько, что положил руку ему на колено. Хихикал при этом. Он дергался и тихо просил руку убрать, но мне было всё равно. Моя омежка. Выходи. Бука, уйди. В конце концов мне дали пощёчину, и я обиженно отвернулся к окну. Внутренний альфа завыл. Ну ничего, в ресторане ты от меня никуда не убежишь. Мы пришли, сели. Он вжался в угол, а я сел напротив. Мне было хорошо. И очень приятно. Просто смотреть на него. Такой красивый. И милый. Лапочка. Я пытался вспомнить, почему он сука, но не мог. И почему я был так жесток с ним тоже не понимал. Кажется, даже извинился. И что-то ещё сделал, жаль, не запомнил что, но мне протянули руку и позволили подержать ладошку. Я был в восторге. Кажется, это был первый раз, когда я смотрел на него и мне не хотелось жёсткого секса. Кажется, я обещал ему деньги, если он подрочит мне. Кажется, я скулил. Я даже не помню вкус еды, не думаю, что я вообще ел. Но помню, что он запачкался: крем попал на его губу, и я закончился. Не смог удержаться. Просто поцеловал его. Слизнул крем и сделал вид, что так и надо. Смутился, кажется. Плохо помню. Наверняка он ругался. Но я был в каком-то счастливом сне и ни черта не соображал. Так расстроился ещё, когда Чанбин уводил меня от него. Хотелось ещё. Просто посмотреть. Я достал телефон и сфотографировал его. Милая получилась фотография — он смотрел на меня не испуганно и без злобы. С содроганием, но уже хотя бы что-то. Уже не два шага назад, а всего шаг. Прогресс. Чётко помню, что сказал Чанбину, заваливаясь в кровать: — Он сильный. Хочу от него сына. Омежку. Буду защищать его. Ото всех. и вырубился.