Felix never bad

Запах кофе. Ненавижу его. К горлу подкатывает комок. Я думаю, что слёз, но на самом деле — еды. Еле успеваю добежать до туалета. Второй раз за неделю. Да что ж такое-то. Вытираю рот и думаю о том, как это всё надоело. По щекам катятся слёзы, и я как-то обессильно прикладываюсь к стене. Жарко-холодно. Я понимаю, что это всё метка. Что я не принимаю Чана, а тело наоборот. И то, что это всё — отторжение. Дурацкая метка давит. Просит сдасться, а то она обессилит меня до такой степени, что я просто упаду в руки этого насильника-узурпатора-тирана-деспорта-каконтамсебяещепредложилназывать. Я не чувствую, что она хочет моей смерти. Ей нужно не это. Что-то другое. И мне гораздо проще воспринимать её как нечто живое, а не абстрактную случайность, свалившуюся на меня с небес просто потому, что я невовремя улыбнулся. Ей от меня что-то нужно. И я найду, что именно. И сниму. С этими мыслями чистить зубы проще. Я даже пытаюсь улыбнуться, но выходит криво. Чуть-чуть крашусь, чтобы не выглядеть совсем уж зомби, и выхожу. Минхо участливо смотрит на меня и аккуратно пытается накормить. Я вежливо отказываюсь, потому что не хочу. И не нахожу в себе силы на это. Иду в комнату за джинсами. Взгляд падает на школьные — помню, как мы с Ханом покупали их. Низкая посадка, в облипку. Хан тогда сказал, что весь мир будет моим. Они нас сблизили. Красиво будет, если расставаться я поеду именно в них, но ведь не влезу? Влез. И ещё осталось. Хёнджин активно хмурился, а Минхо покачал головой и попытался обнять. Я сделал вид, что сильный и мне не надо, и выскочил из квартиры. В лифте было нормально, а потом голова закружилась до ватных ног, и пришлось схватиться за Хёнджина. Я чувствовал его напряжение. Ну что поделать, и в горе, и в радости, дорогой, и в горе, и в радости. Потёрся щекой о его плечо в поисках ласки, но на меня злились. Он никогда не любил, когда я играл в несчастного омежку, но сейчас я не играю, можно любви? Как в больнице, а? В итоге к себе меня забирает Минхо. Он любит объятия живот к животу, и я послушно так усаживаюсь. Тыкаюсь носом ему в шею, а он гладит меня по спине. Мурчу и прижимаюсь. Знаю, что ему нравится. Краем глаза смотрю на Хёнджина: он не ревнует, но хмурится. Беру его за руку. Джинни сначала не хочет браться, но секунд через двадцать игры сдаётся. Так и едем. В больнице Минхо покупает батончик и запихивает его в меня насильно. Я рычу, но ем. Он гладит меня по волосам, как будто усмирил тигра. Мне больше нравится, когда он делает вид, что я кошачье дитё, поэтому делаю эгьё. Хёнджин называет нас слишком приторными, и пока я возмущаюсь, запихивает в меня какой-то пудинг. Вот вечно у него получается, а. Но добавления сил я не чувствую. Даже наоборот: живот начал болеть ощутимее. Такая тупая тянущаяся боль в самом низу. Обычно я её игнорировал, но сейчас не получалось сосредоточиться ни на чём другом. Как будто из всех чувств осталось только это — неумолимое растягивание внутренностей. Мы хотели зайти к Чонину. И сначала обсудить всё с ним. Кажется, Минхо думал, что я всё неправильно понял. Я не обижался на это: сам научил его думать о хорошем. А вот Хёнджин знал, что я прав. И не знал, куда себя деть. Мы раньше никого не бросали. Поэтому он тихо злился. Но Чонина не было в кабинете. Пришлось пойти к Хану неподготовленными. Перед глазами - дверь в палату Джисона. Минхо мялся, Хёнджин сжимал его плечо, то ли говоря «соберись!», то ли ища защиты. Я вздохнул и открыл дверь. В палате так чётко пахло лекарствами. Голова закружилась, живот схватило, и я с трудом заставил себя доползти до кровати. Сел с противоположной от Минхо стороны просто, чтобы не стоять, и Хан смотрел не на меня. И, желательно, не трогал. Но он решил воспользоваться мной. Давить на жалость. Умолять. А я так устал. Видишь же, что мне плохо. Точно видишь, ты всегда читал моё состояние лучше альф. И всё равно пользуешься. Я не хотел, чтобы это прозвучало так, как прозвучало. Смотрел в окно и думал о том, что листья зелёные. При том не ярко-зелёные, а какие-то тусклые что ли. Тёмные они какие-то стали. Как будто контрастность понизили. Да и яркость тоже: я даже не понимал есть ли солнышко за оконным небом. Следил за тем, как ветер срывает листья и кружит по улице. Ощущал то, как уходит лето. — Ты просто хочешь меня сломать, Хан. Следующие слова Джисони прошли мимо меня. Кажется, суть сводилась к тому, что я чудовище. Помню, как Хёнджин попытался меня обнять, но я его оттолкнул, потому что почувствовал, что меня вырвет, если он прикоснётся. Я просто не слышал. Но чувствовал, что ему больно. И когда он сказал «Felix never bad» я почувствовал такую сильную вину. За то, что не заметил. За то, что допустил. За то, что сам во всём и виноват. Мне надо было извиниться. Я обернулся: Хани выглядел таким маленьким со спины. Плечи дрожали. Захотелось его обнять, и я просто прижался к нему. — Прости, Хани, — я потёрся щекой о его спину: между лопатками, ближе к шее. Я так сильно хотел, чтобы ему не было больно. Мне казалось, что если я хорошо извинюсь, то ему станет легче. И мне так сильно этого хотелось. Чтобы он хотя бы на мгновение позволил себе расслабиться. Чтобы он отпустил эту ненависть. В тот момент я не думал о себе, о минсонах, о его ребёнке. Мне просто так сильно хотелось, чтобы ему, конкретно ему, стало легче. Это были самые искренние извинения за всю мою жизнь, — за то, что не замечал твою боль. Прости. А он отверг меня. Я даже на мгновение не мог представить, что он причинит мне боль. Это же Хани. Он комара не мог прихлопнуть. А тут целый я. Так сильно оттолкнул. Я помню, что ударился. Спиной. И помню, что почувствовал облегчение: наконец-то боль уехала куда-то в другое место. И проехался локтем по полу, кажется, содрал кожу. Тоже можно было отвлечься. Я выдохнул, а через мгновение почувствовал его пальцы на своей шее. Кажется, Хёнджин закричал. Мне не было больно. Или страшно. Я просто не мог дышать. Вряд ли это длилось больше пяти секунд, но меня всё равно выдернуло. В это псевдобезопасное тёмное пространство. Я понял, что это Чан таким образом закрывает меня. И что ему просто нечего мне показать: повсюду тьма. Я чувствовал, что он хочет успокоить и опустить меня в какие-нибудь мягкие воспоминания, чувства или что это такое, но вокруг была тёмная пустота. Если бы у меня были силы бояться, я бы испугался. А так я просто остро, жёстко и сильно почувствовал пустоту. Как снаружи, так и внутри себя. Меня вывел голос Минхо: — …они просто убьют меня… Я закашлялся. Схватился за шею. Хан что, душил меня?! Он настолько сильно меня ненавидит?! Я коснулся ладонью кожи. Она горит. И я чувствовал его пальцы. До сих пор. Я начал растирать её ладонями, чтобы убрать это фантомное давление. И почувствовал, что Минхо переходит на повышенные тона. Я чувствовал, что ещё секунда, и он сломается. И понял, что если не я, то никто. Хёнджин просто не догадается, а Хан хочет, чтобы Минхо остался рядом. И легко сломает его. Что ему плевать. На всё, кроме себя. Я не знаю, откуда взялись силы. Но я просто поднялся. Рывком. Схватил Минхо за запястье и побежал. Я даже не знал как смог его сдвинуть с места: он же тяжелее меня. Но мы побежали. Я даже не знал куда. Из палаты, по коридору, наружу. И дальше, быстрее, глубже. Я прекрасно знал, что мы уже слишком взрослые, чтобы убегать от проблем, но просто не мог остановиться. Казалось, это нужно мне, а не ему. Не было ветра. Не было свободы. Не было чувства движения. Была боль внизу живота, чувство, что я всё сломал и ощущение какого-то бесконечно затянувшегося проигрыша. Воздух давил. Картинка смазалась: я помню тускло-зелёный парк, вывернутую на минимум яркость и розовую щебёнку под ногами. Не знаю, почему я побежал по самым опасным дорожкам. Если бы мы упали, без крови бы не обошлось. Я вижу фонтан и сворачиваю к нему. Чувствую тяжёлое дыхание Минхо. Пора останавливаться. Я падаю на колени и тяжело дышу. Воздуха не хватает. Чувствую, как горят лёгкие. Прикладываю ладонь к земле. Так проще. Она пыльная, колется, но мне удаётся зацепиться. Я возвращаюсь в пространство и смеюсь: — Как позорно мы сбежали. — Оставили Хёнджина успокаивать Хана, — Минхо тоже смеётся. Надеюсь, он догадается вызвать врачей. — Стало полегче? — Я перевожу взгляд на хёна. Щёки красные, глаза красные. Шикарно выглядишь. — Если честно, то да, — Минхо кивает. Смотрит мне в глаза, и я вижу, что он беспокоится, — ты как? — Ужасно, — Я никогда не умел врать. И я не хотел предаваться рефлексии, так хотелось жить этим пресловутым моментом. Не хотелось осознавать. То, до чего я довёл лучшего друга. И главное, я же мог заметить. Мог что-то сделать. А я просто закрывал на это глаза. Не поднимал триггерных тем, не обращал внимания на его выпады. Не говорил об этом Минхо. Я тут чудовище. Это я довёл его до этого. Это моя вина. Я помню, что почувствовал в тот момент, когда осознал это. Взрыв. Ни в груди, ни в голове, ни в этом абстрактном астрале, куда меня периодически утаскивает. В животе. Притом очень реальный. Мне показалось, что в животе — дыра. Я положил руку и попытался собрать внутренности воедино, сдавить, удержать, зашить. Я даже не понимал, где нахожусь сейчас и что это всё неправда. Мне казалось, что я жив только потому, что мироздание не даёт мне умереть. А так меня взорвали изнутри и сейчас копошатся внутри, выискивая дорогие детали. Неаккуратно так ищут, грязными руками и грубо вырывая болты. Мне было сложно дышать. И перед глазами была чанова пустота. Я закрыл их, чтобы не видеть. Голос Минхо звучал приглушённо. Как будто он стоит на противоположном конце станции, а мимо проезжает два поезда: — Болит? Я даже не нашёл в себе сил ответить. Просто кивнул. А потом боль стала расширяться: я почувствовал, как сводит рёбра. Воздух закончился. И я отключился. Очнулся в любимой палате. Я провёл там чуть больше недели, но эти розовые стены с красными элементами. Ух. Если буду рожать, то точно тут. Тело болело. Рядом Сынмин матерился на Хёнджина, а Минхо, в свою очередь, на Сынмина. Это было неприятно слышать, и я закашлялся, чтобы они обратили на меня внимания. Хёнджин подбежал первым. Схватил за руку, и его прикосновение отозвалось болезненным током. Грёбанное тело хотело к Чану. Я расплакался. В основном, из-за этого. Минхо осторожно погладил меня по волосам. И я просто попросил: — Хочу домой. Но вышло настолько жалобно, что Минхо просто вытащил катетор из вены, взял меня на руки и унёс. Молча. Сынмин нам что-то кричал, Хёнджин тоже, но мой хён всегда меня слышал. И почему-то всегда слепо доверял. Пока ждали такси, нас догнал мой муж. С сумкой. — Глюкоза на случай обмороков, какое-то противовоспалительное на случай температуры, — он был недоволен. Поэтому путь обратно я лежал на нём. Ему не нравилось, но так он хотя бы молчал и не смотрел на нас с Минхо как на врагов народа, решивших самоубиться на старости лет. Минхо держал меня за руку и, кажется, шептал что-то о том, что всё будет хорошо, и мы справимся, а Хан не прав и точка. Я не уверен, был в какой-то полудрёме. Иногда меня кидало к Крису. Кажется, даже удалось обменяться с ним какими-то фразами, но я не уверен. Не помню. Он не поддерживал, но я и не ждал. Скорее спрашивал кого ему убить. Это было смешно, он выглядел свирепым волком. Но я знал, что если сделаю шаг, то он даст лапу. Мне не хотелось, и я не делал. Хотелось к Хёнджину. Я прижимался и тёрся носом о его шею. — Можно я поставлю тебе метку? — я не думал, что сказал это вслух. Я иногда ставил, но инициатором всегда был он. Обычно перед командировками. Я считал это животной дичью, унижающей достоинство человечества, но он однажды спросил «с чего ты взял, что я не люблю унижаться?» и так подмигнул, что я просто из вредности поставил. А потом он так сладко стонал. Что я понял: унижаться он любит. Ему в кайф. А кто я такой, чтобы лишать моего мальчика удовольствий. Это всё, на самом деле, отрефлексированные моменты. Мне нравилось быть доминантом, а ему — подчиняться. Мы нашли друг друга. Но всё же у меня были некие границы, через которые я старался не переступать. А тут вдруг. Думаю, он подумал, что мне просто нужно чуть больше власти. Что я не чувствую, что контролирую ситуацию. Что он может мне помочь. Не думаю, что он задумался о том, что основная проблема не в Хане, а в грёбанной сущности. Не думаю, что он подумал о том, что я ломаюсь. А вот Минхо. Минхо мог начать догадываться еще тогда. — Конечно, — его голос проник в мои сны тёплой весенней капелью. Если бы я был чуть более трезв, я бы никогда не поставил. Мало ли как оно на истинности отзовётся. Но я укусил. Для Хёнджина вышло болезненно: я отчётливо почувствовал как он напрягся подо мной. Но потом я почему-то успокоился и провалился в сон. Очнулся в кровати. Рядом Хёнджин. Всегда чётче его чувствовал, если ставил метку. Попробовал аккуратно улизнуть, но опять запнулся о Минхо. Всё ещё коврик, серьёзно? Вздохнул, достал телефон и где-то час выбирал ему лежанку. Есть конечно диван, но раз он настолько буквально воспринимает мои слова, то буду мстить ему до последнего. Ещё час выбирал подарки. Ему и Хёнджину. А то как-то мы все страдаем этот месяц, надо развеяться. Отпраздновать развод, хах. Минхо поймал меня за ногу, когда я попробовал убежать на работу — на часах ещё не было пяти утра. Очень строго посмотрел, и я понял, что если я сделаю ещё шаг, он вспомнит школьные уроки самбо, и я паду смертью храбрых. Поднял руки вверх и уселся на кровать. Он встал, поцеловал меня в лоб и насильно уложил в кроватку. Взял мой телефон, открыл какую-то мангу и закутал в одеяло. Я офигел. Но кроватка была такой мягкой. А одеялко таким уютным. Что я решил полежать пять минуточек. Заодно мангу почитаю. Очнулся я где-то на седьмом томе. На часах — семь тридцать, а из кухни снова доносится какой-то сладкий аромат. Нет, ну этот раунд я точно выиграю. Оделся и пошёл бороться. Минхо встретил меня тарелкой с сырниками. Улыбнулся, пожелал приятного аппетита и проследил, чтобы я съел. Сырники были вкусными: я слопал почти всё, что Минхо приготовил. Затребовал с него обещания накормить так Хёнджина и себя. Он засмеялся и кивнул. Я выдал ему тираду о том, что пойду на работу, но он просто мягко улыбнулся и снова кивнул. Вообще без возражений. Хёнджин бы наверняка устроил истерику. Попросил только разрешения меня забрать. Я дал ему адрес и даже как-то успокоился. Мне доверяют. Ух ты. Даже вспомнил про книжицу. Захватил её с собой. Дойду до специалистов по нейронкам и спрошу, что с ней делать. Судя по рисункам и этому дурацкому «от судьбы не убежишь», там оно. Про метки, истинность и прочую лабуду. Кхрр. Я не хотел на это злиться, но злился. Боевое «мы справимся» аккуратно проникало в моё сознание, отодвигая тянущую боль внизу живота и общую слабость в конечностях. Я почти что мог улыбнуться. А в офисе. В офисе. Меня встретил он. Господи. Как же я ненавижу этот грёбанный запах кофе.