Felix never bad

— Значит, ты взял какого-то омегу и не смог заткнуть ей рот? — с порога. Тихо, но жёстко. Чан невольно заводит руки за спину, но тут же себя одёргивает. — Здравствуй, отец, — он склоняет голову. — Какой же ты идиот, — хлёсткая пощёчина по лицу. Чан не отступает. Знает, что это слабость. И то, что отец их не прощает. Он опускает взгляд. Видит ботинки отца — всегда идеальные. Чёрные штаны и край такого же черного пальто. — Не мог держать член в штанах? — удар тростью по коленям. Чан подкашивается и падает. Знает, что если дерзить или сопротивляться, то будет хуже. Но не может не показать зубы. — Эта сука заслужила, — он огрызается и сплёвывает. Поднимает взгляд. — Ох, — Отец опустился рядом и взял Кристофера за подбородок. Добрая улыбка священника, но злой взгляд дьявола, — так я, значит, воспитал насильника? — У него была течка, — Чан дёргается, а мужчина жёстко ударяет его в грудь. Он задыхается и сгибается, в попытке поймать воздух. — Он был замужем, — удар тростью по спине. Чан с трудом сдерживает крик, — раздевайся. Чану хотелось продолжить: у суки не было метки. И грёбаная метка истинного буквально означала то, что так было предначертано судьбой. Но он знал, что отцу всё равно. Он не верит ни в любовь, ни в судьбу. И если он решил наказать, то сделает это. А если он будет сопротивляться, то пострадает кто-то ещё. И если отцу он нужен живым, то любимый Чанбином Сынмин ему нахер не сдался, например. Поэтому Чан разделся. Снял пиджак. Рубашку. Повернулся к отцу спиной и упёрся руками в стену. Обычно отец говорил наставление. Объяснял за что наказывает. А потом заставлял повторять пока Чан не усвоит урок. Но сейчас удар последовал неожиданно. Знакомая острая боль растеклась по спине. Слишком резко. Он не успел подготовиться и вскрикнул. Отец ударил ещё раз — быстро, метко, ровно там же. Кристофер закусил губу и почувствовал, что половина удара ушла его суке. Блядь. Ну нет, блондиночка, боль ты будешь испытывать только когда я этого хочу. Чан попытался закрыться. Следующий удар пришёлся в троекратном размере: отдало за предыдущие два. Чан закусил губу. Сука, ты за это ответишь. Не этой болью, но ответишь. Обязательно. Чан злился. Напрягался. И потому боль была сильнее: плеть отца разрывала напряжённые мышцы. Через несколько ударов отцу наскучило: — Может тебя тоже изнасиловать? В назидание? Чан промолчал. Ему было всё равно. Гораздо важнее было не передать боль ему. Сглотнуть, проглотить, переварить и не дать растечься. Только здесь. Только его спина. Всё. Больше никуда. Замри. Он почти утихомирил этот серый клубок, плавящий его нервы, когда отец ударил снова. Чан почувствовал, как девять острых кубиков разрезают его кожу. И с трудом подавил крик. Чуть было не упустил этот комок, но успел ухватить. Попытался включиться в пространство: под ладонями холодная стена, за окном — шум машин, на лицо дует ветер из открытого окна, а по спине течёт что-то горячее. Видимо, его кровь. Но его упорно откатывало в мир, где не должно было быть боли. Он сопротивлялся. Хватался за эти ощущения, позволил себе кричать и ощутить, как серый комочек лавы расползается по спине, переходит на живот, сворачивая внутренности, опускается к ногам, ломая каждую кость в нескольких местах и выше, к рукам — заставляя их ослабнуть. Чан падает. Он не понимает этого. Находится в эпицентре из океана боли и старается не потонуть. Последнее, что он помнит, перед тем, как серый сгусток дополз до его головы — веснушчатое лицо блондина и мягкую, добрую улыбку на нём. Первое, что он почувствовал, когда очнулся — прикосновение чего-то холодного и мокрого к спине. Второе — горящую спину. Его буквально обдало огнём. Третье — ненависть к суке. — Тшш, — Чанбин опустил руку на его затылок, — расслабься. — Там до швов? — казалось, что да. Чан с трудом заставил голову повернуться, чтобы Чанбин расслышал, что он говорит. Контролировать голос было больно. Прорывалось рычание. — Нет. В школе было хуже, — Чанбин погладил друга по затылку и продолжил промывать. — А по ощущениям, — Чан зарычал, закрыл глаза и рвано выдохнул. Надо успокоиться. Друг пытается его поддержать. Спокойно, — как блондиночка? — В порядке, — Чанбин вздохнул, — твой отец требует провести пресс-конференцию завтра. Боится, что слухи утекут. Чан подумал, что это просто очередной этап наказания. Двигаться будет сложно. Держать лицо будет сложно. А если его ещё и заставят облокотиться о кресло. Ррр. Чан разозлился. Он повернул голову и зарычал в подушку. — Сука. Очень хотелось, чтобы это его руки сейчас касались спины. Маленькими пальчиками получилось бы аккуратнее. Он помнил его ладонь: миниатюрная, как у котика. Да и запястья в целом. Его буквально можно одной рукой удержать. Вжать в кровать. Сжать до синяков. Раздвинуть ноги свободной. Чана унесло, и он глухо застонал. — Есть фотка? — он тяжело дышал. Чанбин показал ему кадр с их репетиции: Феликс выглядел принцем. Спокойным, уверенным, добрым. Антидрочительная фотка, но Чана распалило. — Я его ненавижу, — рык в кровать. Очень хотелось, чтобы блондиночка сейчас был рядом и приласкал его за перенесённые мучения. Желательно языком. Злость распаляла. — Он не виноват в этом, — Чанбин закончил вытирать и начал смазывать чем-то холодным. Чувство, будто тушил пожар. Было даже приятно. — Да я не про это, — Чан снова повернул голову и улёгся на щеку. Посмотрел на Чанбина. Друг выглядел обеспокоенным. — Как у тебя с Сынмином? — надо было отвлечься. — Друзья с привилегиями, — он пожал плечами. — Он всё ещё горит идеей о том, чтобы позволить омегам контролировать течки и себя во время их? — Да, — Чанбин вздохнул. Он не одобрял, потому что вреда от этого больше, чем пользы. — И подрядил на это блондиночку? — Ага, — он погладил Чана по затылку. Слишком напряжён. — Ясно, — ещё и от этого защищать. Эх. Тяжела жизнь истинного альфы. Они замолчали. Чанбин аккуратно промывал, а Чан пытался обуздать ярость. Получалось плохо: — Он в этом всём виноват. Если бы он просто пришёл ко мне, ничего бы не было. Мы бы решили вопрос, — усталый вздох. — Ага-ага, — Чанбин тоже злился. Он слегка надавил на открытую рану, отчего Крис зашипел. — Я, знаешь ли, прикладываю определённые усилия, чтобы эта боль не перекатилась к нему. Не обостряй, — Крис сжал ладони в кулак. — Даже так, — Чанбин понизил голос, — то есть ты хочешь его сломать, но не дашь другим прикоснуться? — Больно ему имею делать право только я, — жёстко. Чан закрыл глаза. Перед глазами снова встало веснушчатое лицо. Воображение рисовало ему улыбку и мягкие, добрые глаза. — И вовсе не хочу я его ломать. По крайней мере сейчас. Грубый секс тоже может быть приятным, — Крис протянул и открыл глаза. Уставился на Чанбина, — тебе ли не знать. — Сынмин не Феликс, — он задумался. Последнее время его-любимый-врач начал позволять творить с собой нежности, — он не боится. Даже наоборот. Грубого секса испугается, — он закончил смазывать, — тебя перебинтовать или обклеить лейкопластырями? — Бинтуй, — Крис пожал плечами. Грубого значит испугается. А по течке не было такого заметно. Ладно, начнём тогда с ухаживаний. — Всё равно я выебу эту блондинистую суку, — усталое обещание самому себе и провал. Сны обещали быть жуткими.