Философия Йегериста. За что борется человек?

Восемь месяцев до Дрожи земли       — Итак, Амали…       — Анели.       — Ах, прости, душа моя… — Штефан сделал правку в тетради. — Анели, да.       «Понапридумывают имён».       — Расскажи мне про свои сильные и слабые стороны, Анели. Чем ты можешь быть нам полезна? Только не стесняйся, говори как есть: примем тебя с распростёртыми объятиями при любом раскладе.       — Ну… А с чем конкретно нужна помощь?       — Давай начнём с боевого опыта. Которого у тебя, видно, нет: прошлогодний выпуск… — Поставил прочерк. — Как управляешься с УПМ? С громовыми копьями работала? Холодное оружие, огнестрел?       — С маневрированием проблем нет, как и с холодным оружем. Стреляю неплохо. С громовыми копьями недавно тренировались. Держала их в руках всего раз, поэтому точно не скажу.       — Тактика ведения боя. Как в училище оценили?       — На семёрку. А мы что… сражаться с кем-то будем?       — Пугливая, — ухмыльнулся Штефан. — Так и запишем.       Хольцер отвлеклась от лузганья семечек и пнула его по ноге. Это было первое собеседование, которое Штефан проводил самостоятельно. Два предыдущих они вели вместе — говорила в основном Ида, а Штефан мотал на ус. Часть новоприбывших взял на себя Флок; за месяц к ним присоединилось двадцать девять человек. Следовало каждого проверить на вшивость и прикинуть, на что они могли сгодиться.       — Да это я так, к слову. Нам, знаешь ли, всё интересно: на всякий случай. Думаю, каждый из вступивших захочет внести свою лепту в сопротивление, — намекнул Штефан. — Это ведь и в ваших интересах в том числе. Чем ваша помощь неоценимей, тем более щедро мы вознаградим в конце. Так понятнее?       — Д-да.       — Отлично, с этим разобрались. Итак, что дальше… Как дела с техникой? В механизмах, может, каких разбираешься? В системах?       — Нет. Скорее, нет: интересуюсь, но разбираюсь мало.       — Предпочитаешь работать в команде или в одиночку? В бою в том числе.       — В одиночку, но в команде тоже могу.       — Как с людьми сходишься? Неплохо?       — Когда как. В целом неплохо, да. Я неконфликтный человек.       — В каких ты отношениях с капитанами?       — В нейтральных. Иногда они ко мне прислушиваются. Редко, но бывает.       — Полезно. Есть знакомые, которые могут к нам присоединиться?       — Есть.       — Потом обсудим. Почему решила вступить?       — Хочу принести пользу народу. Не хочу жертв среди наших, считаю, что остров нужно защитить.       — Даже если придётся ради этого убивать?       — Пусть так, — ответила она без промедления. — Мне свои люди дороже.       — Как далеко готова зайти?       — Готова прикрывать, если кто-то из старших товарищей заподозрит. Готова воровать, если понадобится, и нарушать устав. Но если вдруг придётся с жизнью распрощаться, то не готова, извините. «Отлично устроилась, солдатка, ничего не скажешь… До жертв навряд ли дойдёт. Сдадут полномочия как миленькие».       — На сколько оцениваешь эффективность работы командования?       — Два из десяти. Говорят, мнутся долго.       — А сама как считаешь? — Штефан поднёс карандаш ко рту. Слабо надкусил — дурная привычка.       — Мне растолковали, что к чему, и теперь я тоже так думаю. Всё обоснованно: верхушка не торопится решать элдийский вопрос, поэтому она неэффективна.       — Ясно. Есть какие-то полезные связи?       — Смотря какие считать полезными.       — Какие только можешь себе представить: богатые родственники, чёрный рынок, Военная Полиция, газетчики, крупные торгаши, кто-то из вышестоящих… — Глянув на недоумевающую Анели, Штефан поспешил разъяснить: — Детка, не кипишуй ты так. Совсем необязательно это пригодится. Просто будем иметь в виду, лады? Понадобятся нам средства какие, припасы или информация, а просить не у кого. Стрёмно будет вот так вот обосраться на ровном месте, согласись? И тогда всему острову будет что? Правильно — пиздец. Лучше знать заранее, к кому обращаться.       Анели поморщилась; лицо её растеряло все краски. Реакция что надо.       — Да, я понимаю. Ну, у меня дядя аптеку открыл… Или это не считается?       — Ага! Нет, что ты. — На полях появилась ещё одна заметка. — Очень даже счита-а-ается… Итак, следующий вопрос…

***

      — Докладываем, — приказал Флок. Штефана начинал подбешивать его повелительный тон: привыкнуть к властности молокососа оказалось сложнее, чем он ожидал. Главнокомандующий и то поскромнее был, более задушевным, что ли… — Начну, пожалуй, с себя. Делаем успехи: сегодня беседовал с Нилом — незаменимый человек оказался. Он на короткой ноге с журналистами, может попросить напечатать что-нибудь любопытное, что точно народ всколыхнёт.       — А ты уверен, что это хорошая затея? Насколько в такой ситуации вообще допустимо манипулировать общественным мнением? Как по мне, это подло. Не стоит ли дать людям возможность обдумать всё самим, не наседая?       — Ты, Штефан, конечно, можешь свои оценочные суждения и сюда приплести. — Флок прислонился к стене, скрестив руки. — Но забудь о них хотя бы на собрании. Против фактов не попрёшь: люди в растерянности. Они недовольны правительством и без нас, их позицию остаётся только закрепить. Даже мама моя — далёкий от политики человек — поносить Закклая начала.       — Тьфу, блять… И что с того?! — возразил Штефан, нервно поправив волосы. — Это единичный случай, который ничего не доказывает. Сегодня так считают, завтра иначе. Разве мы вправе диктовать им, как надо думать?       — Ида? — окликнул Флок, даже не посмотрев в её сторону: с плохо скрываемым высокомерием таращился на Штефана.       — А? — Хольцер всё это время пыталась вдеть торчащую нитку в петлицу. Отвлеклась, подняла голову. — Ну, прости, Штеф, но Флок прав.       — И ты туда же?! — Штефан возмутился. Он рассчитывал хотя бы на её поддержку: с Хельге и Рихардом и так понятно было. — Предательница…       — А ты посуди сам! Смотри: мы, считай, двустороннюю игру ведём. У Закклая-то тоже не дураки сидят — они быстренько просекут, что к чему, догадаются, как народ приструнить. Вопрос лишь в том, кто в этом перетягивании каната победит: мы с нашими ценными знакомствами или они, у которых на руках сразу несколько козырей имеется. Тут тебе и деньги, которыми можно заткнуть желтушников, и силовые методы, которые при необходимости не запрещается использовать против них же, и законотворчество, чтобы людей лишней монетой или льготой прикормить. Кто быстрее ощутит перемену ветра, тот и получит преимущество. Такой шанс упустить мы не можем, нет-нет! Другого не окажется — лодку будет уже сложнее раскачать.       Флок пожал плечами, мол, что и требовалось доказать.       «Умник херов!» — подумал Штефан, но вслух произнести не осмелился.       — Ребят, а вы? Вы как считаете?       — Я с ними согласен, — кивнул Хельге.       «И почему я не удивлён?»       — Это ты только что так решил?       — Нет, у меня на этот счёт своя точка зрения. Ида, бесспорно, права. Но я всё-таки считаю, что дело даже не в том, кто первее начнёт действовать. Дело в самих людях. Вы же наверняка замечали, что народ в основной массе совершенно не разбирается в политике? До поры до времени, пока что-то серьёзное не нагрянет. И вот тогда у каждого встречного алкаша вырисовывается своё «экспертное мнение». Так было, когда свергли короля, если помните. Ситуация с тех пор не изменилась: люди по-прежнему не замечают, что творится у них под носом. И проблема ведь не в том, что они идиоты, а в том, что мы в этой сфере работаем, видим всё изнутри и оттого полагаем, что нашими знаниями обладает каждый. Грандиозное заблуждение. Иными словами, манипуляция общественным мнением нужна не потому, что Главнокомандующий скорректирует его быстрее, а потому, что людям необходимо именно что указать правильный путь. Указать и обосновать посредством фактов. Мы не будем голословны — если хватило смелости революцию чинить, то нужно разжевать наши мотивы и для народа. Они не понимают, что происходит, а мы поможем им понять! Ведь кто-то должен рассказать правду, раз уж Закклай предпочитает отмалчиваться!       — Согласна.       — Поддерживаю.       Эти трое будто бы сговорились — спелись так ладно, что речи их друг другу аккомпанировали. Красиво, стройно, но как-то бесчувственно. Штефан такое не любил. На их фоне ощущал себя белой вороной: он видел перед собой скалы, а они — облака. Но смотрели-то все четверо в одном направлении…       — А ты, Рихард? — полюбопытствовал Штефан без особой надежды на содействие. — Что скажешь?       — А я с тобой согласен!       — Чего?! Серьёзно, что ли?       — Ну да… — потупился Рихард. — То есть ребята дельно говорят, но я всё-таки не люблю, когда людьми так управляют некрасиво… Исподтишка! Просто я считаю, что это нечестно. Не хотелось бы, к примеру, чтобы мне или родителям кто-то вот так лапшу на уши вешал… Люди-то доверчивые!       — Но мы будем не лапшу вешать, Рихард, а правду рубить.       — Так точно! Поэтому не смею спорить.       «На кого ты меня, брат, оставил?.. Быстро сдался».       Хуже всего было то, что и сам Штефан не мог поставить логику Иды и Хельге под сомнение: всё сказали как есть, не придраться! Хотел бы он не делить события на правильные и неправильные, научиться судить так же беспристрастно и объективно. Морализаторство порой угнетало.       — Значит, решено. Сегодня же обдумаю, какое послание передать нашим согражданам. Чем порадуете вы?       — А у нас сегодня тоже продуктивная встреча была! — защебетала Ида. — Пообщались с Амали…       — Анели.       — Анели! Рыженькая такая, помнишь? Штеф с ней беседовал как раз, а я наблюдала.       — Мне она показалась неопределённой. Идеологию будто бы разделяет, но без фанатизма. С одной стороны, оно и неплохо, но конкретики не хватило. Думаю, может с лёгкостью переметнуться. Зато пообещала друзей привести, ещё и дядя аптекой заведует.       — Неудивительно, — хмыкнул Флок. — Самые идейные армейцы уже перевелись на тот свет: реформаторы, увы, долго не живут. Впрочем, тогда бы у нас едва ли не каждый год революции случались. А вот аптека и люди — это важно… Годится.       — Я договорился с Еленой о снаряге, — продолжил Хельге. — Сказала, что проверит запасы. Нычку какую-то оставила, судя по всему: явно не вся техника в штаб отправилась. Не считая личного оружия добровольцев, естественно.       — Либо специально для нас сохранила. Эрен упоминал, что Елена с Зиком уже давно свой план продумали. Лишних звеньев в нём быть не должно.       — Остаётся только скрестить пальцы: вдруг припасли что-то особенное. Ужасно интересно, что же ещё успели изобрести во Внешнем мире! — просиял Хельге, но энтузиазм его быстро сошёл на нет. — Собственно, это всё лирика и фантазии. Никто, конечно же, передовых технологий нам не доверит — ограничатся пистолетами. Жаль, было бы славно покопаться…       — Зато из оружейной ничего тащить не придётся и лишние подозрения на себя навлекать, — оптимистично заметил Штефан. — Забей. Во всём надо искать плюсы! Дали хоть что-то — на том и сочтёмся.       — Ещё бы не дали, раз у них такие грандиозные планы на судьбу островитян… Мрази.

***

Семь месяцев до Дрожи земли       — А-ха-ха! Штефан, вы такой чудной…       — Я, вообще, разным бываю, но чудным — в особенности. И чýдным, кстати, тоже.       — Ха-ха! Очень остроумно!       Два месяца спустя на службу заступили новобранцы. Следуя плану Хольцер, Штефан вышел на охоту — зря времени не терял. Охмурять желторотых простушек было легче лёгкого. В постель тащить не надо: слишком для него юны; от каждой сбуровленной невпопад ерунды тают, так ещё и лебезят перед ним, готовые ради одобрения глотки друг другу грызть. Сказать, что Штефану это льстило, значит сильно преуменьшить. Штефан подсел на их внимание — отныне оно возглавляло перечень его ежедневных потребностей. По правде говоря, он малость мудаком себя чувствовал за столь потребительское отношение к девчонкам… Зато каким мудаком — счастливым!       — А чем ты, Жизель Бенуа, сегодня занята? Имя-то какое мелодичное… Жизель Бенуа. С таким именем только на сцене выступать, а не в армии лучшие годы терять. Я бы сочинил о тебе песню…       — Ой, ну что вы прям… Спасибо! — Жизель всё хихикала и хихикала — рот у неё не закрывался с самого начала разговора. — Ничем не занята. А у вас, Штефан, есть какое-то предложение?       — Скорее авантюра. Но только тс-с… — Он приставил палец к губам Жизель, отчего она моментально зарделась. — Никому не слова, иначе я обижусь… Договори… А-а-ай! — заверещал Штефан, когда кто-то стукнул его по спине. Больно, зараза, стукнул!..       — Извини, дорогая, я ненадолго украду у тебя этого красавчика, хорошо?! Не переживай, я не претендую, верну обратно в целости и сохранности! Наверное…       Хольцер. Кто ж ещё, если не она?.. Схватила за руку и за угол потащила. Недовольная: брови сдвинула, губы выпятила — бык натуральный! Что-то она в последнее время частенько без настроения была, а от расспросов отмахивалась — незадача.       — Д-да… Хорошо, — пролепетала милашка Жизель.       — Хольцер, ты в курсе, что это невежливо? — сухо спросил Штефан. — Тебе тоже доброе утро. Я работаю. Не видишь, что ли?       — Ты, кобель недоделанный! Наработался уже! — ткнула его в грудь Ида, готовая рвать и метать. Злой начальник — битый подчинённый. Дело дрянь. — Ты кого к нам привёл?!       — В смысле?.. Да… много кого! Больше, чем ты, между прочим — отстаёшь!       — Да не об этом я! Нахрена таких сложных-то приводить?! Я же всё тебе по полочкам разложила, — активно жестикулировала она, рассекая руками воздух. — Кого надо, а кого не надо! Что за подставу ты мне на ровном месте устроил?!       — Ну ты же меня привела в организацию, которой заправляет душный хер Форстер, так что теперь я отмщён… Да хватит, всё! — Штефан уклонился от удара в плечо. — Объясни ты хоть, в чём дело!       — Да пришла одна… поклонница твоя или кто она там! Мы с Флоком в коридоре как раз были: пересеклись, надо было по поводу списков договориться. И тут подходит эта… полоумная и сходу заявляет: пришла, мол, вступить в организацию, ищу Иду Хольцер! — Она сбавила тон до полушёпота. — Ты представляешь, Штеф, вступить она хочет в организацию и ищет Иду Хольцер! Это как вообще… додуматься можно?! Ещё и дерзит, нахалка! От Штефана, говорит, пришла, а я ей вовсе не указ! А если бы кто-то из капитанов рядом был?! Нормально, по-твоему?! Флок меня чуть на месте не придушил, ты, козлина! За твой косяк!       — Ну-ну, Идочка, не кипятись… — Штефан погладил Иду по голове. Особо не помогло: она выглядела так, словно готова была организовать перелом со смещением, если он скажет что-нибудь не то. Общаться с ней, пока она в таком состоянии — всё равно что по минному полю без карты ходить. — Я у него прощения попрошу, ладно? Видишь, на какие жертвы ради тебя, кошечка, иду! Извиняй, я правда без понятия, почему так вышло. Вроде ж всех предупреждал, чтобы по-тихому… Поговорю с ней сам. Как она выглядела?       — Да светленькая такая. Щёки надутые, глаза злые! Младше меня, но с таким лицом ходит, будто сейчас указания раздавать начнёт! И на голове у неё… дуля такая крепкая сзади.       — А-а! Так это ж Аннушка моя!       — Не знаю я, кто такая Аннушка, но зато знаю, что тебе придётся с этой хамкой разобраться, Штеф. Ты меня понял?! И в следующий раз зови кого-то менее придурковатого!       — Анна — это обещанная мною девочка на побегушках. Помнишь, я говорил, что на примете есть одна? Так вот, собственно…       — Чего-о?! — протянула Хольцер. — Вот эта? Какая ещё девочка на побегушках?! Ей к нам с такими приколами в принципе путь заказан: не хватало ещё, чтоб растрепала! Нельзя было найти кого-то поадекватнее?! Или у вас с ней переговоры в горизонтальную плоскость перешли, а? Какие ж движения она там исполняла, в таком случае?!       — Ничего она не исполняла! Я с малолетками не сплю — ей семнадцать всего. Ну, мне просто показалось, что она подойдёт, — пожал плечами Штефан. — Она с характером и вроде неглупая.       — Вот именно, что вроде! Умом там и не пахнет!       — Брось, нормальная она. О Богиня, — взмолился Штефан, сложив ладони лодочкой. — Дай мне сил не слететь с катушек… Кто ж знал, что она сходу буянить начнёт? Перенервничала, наверное. А теперь извини меня, Хольцер, — долг зовёт! Надеюсь, Жизель не ушла ещё… Ты как всегда на самом интересном обламываешь.       — Иди-иди, ловелас. Понаблюдать, что ли, за тобой?.. Поржу хоть.       — Как угодно. А Анну со счетов не списывай, лады? Я с ней ещё потолкую, узнаю хоть, что случилось.       — Уж если не я, то Флок спишет. Ты бы видел его лицо! Мне кажется, если эта твоя Анна на глаза ему попадётся в ближайшее время, то он её закопает. Да и вообще, нам нужна девочка на побегушках! — сделала акцент Хольцер. — На побегушках, Штефан, а не девочка-командирша роты!       — Какая ж из неё командирша?.. Может, когда постарше станет разве что. Ребёнок ребёнком.

***

      — Анна, ну что за концерт ты перед ними устроила? Опозорила меня. Я же просил спокойно подойти, а ты… Хольцер мне взбучку задала.       — Что я-то?! Нечего мямлить было: не люблю! В коридоре и не было-то никого, зато какую шумиху потом подняли!       — А пришлось бы потерпеть, если хотела к нам попасть! Я же тебя, блин, протолкнуть пытался…       — Ну и… ну и нужно мне больно! Одной проблемой меньше.       — Какая простая. Ты же хотела — вперёд, чего отступать-то теперь? Дебильно же как-то.       — Дебильно с таким заумным видом, как она, ходить и параноить!       Анну Штефан знал неплохо и относительно недолго. Сирота, все до единого близкие полегли в Шиганшине после удара Колоссального. Штефан посчитал, что у Анны могут быть личные счёты с врагами, что она захочет отомстить убийцам родителей, отплатить за отнятое детство, потому и предложил вступить в организацию. Однако ж и тут облажался: её не интересовали ни месть, ни справедливость. Она жила настоящим — не оглядывалась, не лила слёз по почившим родителям, не жалела. Штефан вначале подумал, что это по отношению к ним неучтиво. Сам он, конечно, особо не сентиментальничал по товарищам, будучи матёрым разведчиком, но за матушку руки в крови замарал бы. Не понял он философии Анны, но принял, рассудив, что каждый справляется со своим горем так, как умеет.       — Что ж ты на неё так взъелась? Хольцер неплохая девчонка, вы с ней вполне можете подружиться.       — Не можем! Фу, она такая мерзкая, ещё и истеричка! Не собираюсь я её слушаться — так и передай!       — Она и сама это поняла, как ни странно.       Анна хотела Штефана, а Ида взяла, потому Анна и взъелась. Взъелась так же беспощадно, как и на Валентину, Этту, Риту, Сиенну… Анна хотела любви, и Штефан в самом деле любил её. Своих девочек он любил тоже — любил трахать при свете солнца и луны, делать им хорошо и потеть с ними в постели. Анну он полюбил иначе, совсем как матушку — отчего-то хотелось беречь её, защищать и обнимать. Но Анне не нужна была такая любовь, которая, в её понимании, любовью-то и не была вовсе. Анна хотела всего и сразу да секса побольше, а Штефан не мог ей этого дать: каждый любит так, как умеет.       — Ты мне лучше вот что скажи: они и правда теперь мне откажут? Идейка-то интересная…       Штефана иногда поражало то, с какой простотой Анна отказывалась от слов, сказанных всего минутой ранее, и меняла подход. Она была похожа на тех новобранок, о которых говорила Хольцер: податливая и гибкая, с той лишь разницей, что новобранкой не была.       — Как ты переобулась легко… А теперь вот не знаю! Думать надо, прежде чем рот открываешь. В курсе?       — В курсе! — прикрикнула Анна. — Оно само вырвалось.       — Ясно… Ну, Хольцер сказала, что теперь у Флока придётся за тебя просить. Здорово ты, конечно, накосячила: на первой же встрече перед потенциальным начальником так затупить… На повышение метишь. Что он там сказал?       — «Сейчас пожалеешь, что на свет родилась, пошла отсюда вон». Ну или что-то такое, не помню уже. Но хуже всего взгляд — я чуть книгу не выронила!       — Хах, понятно всё с тобой. Уверена, что хочешь с ними работать? Придётся тогда этот взгляд потерпеть: иногда Флок просто невыносим, особенно когда злится. То есть почти всегда.       — Я хочу с тобой работать, а не с ними! — упрямилась Анна. — Поэтому мне всё равно.       Собственно, это была едва ли не единственная причина, по которой Штефан выбрал Анну. Она хотела работать с ним. Не каждый согласится на указания в духе принеси-подай — здесь нужен авторитет. Среди знакомых Штефана не было идейных — все как на подбор обычные, либо по уши влюблённые; потому, за неимением большего, он выбрал второе. Анна была вернее и исполнительнее кого бы то ни было, однако её интерес к делу основывался на личности, а не на цели. Меркантильный ли это ход? Да. Полезный ли для команды? Безусловно.       — Ещё бы ты не хотела.       Штефан потрепал Анну по волосам. Этот жест её раздражал: снисходительный, мол, ребяческий. А Штефану нравилось, потому что Анну хотелось не только по волосам трепать, но и за щёчки тискать. И как-то сразу приятно на душе становилось, светло — как после тяжёлого рабочего дня под плед с головой нырнуть!       — Ну отстань! Обещаешь, что поговоришь с ним? Пожалуйста-пожалуйста! Передай ему, что и я тоже… извиняюсь!       — Ого, ты даже извиняться умеешь? Во дела… А я думал, только ругаться.

***

      — Нет, — отрубил Флок, не подняв взгляда.       — Причина?       — Я не доверяю людям, которые крупно лажают. Если она имеет наглость распространяться о делах в общественном месте, то она безнадёжна. Нам не нужны залётные, глупые или не осознающие всей серьёзности миссии. Ты думаешь, мы просто так собеседования эти проводим? Для галочки?       — Но она хотела вступить. Я за неё ручаюсь — проблем не возникнет. Анна очень преданная, ей скажешь молчать — она и слова не скажет, не выдаст!       — Преданность — это хорошо… Но ещё важнее сочетать преданность с умом или хотя бы отдавать себе отчёт в том, что ты говоришь и делаешь. Поэтому мой ответ — нет, я в Рихарде и то меньше сомневаюсь, чем в твоей подруге.       «Мудень ты бесчувственный…»       Флок выглядел паршиво: всё возился с бумагами, списками и о чём-то беспрестанно думал. Под глазами у него появились синяки.       — Приятель, ты когда спал-то в последний раз? Может, помощь нужна?       — Какая разница?.. — сухо отозвался Флок. — Спасибо, я справлюсь. Тут ты мне вряд ли сможешь помочь.       — А Хольцер? Или, может, Хельге?       — Нагружать не хочу. А у Хельге своя работа, ему в это лезть не надо. Иди, я разберусь.       Штефан его ответу вовсе не удивился. Не то чтобы он горел желанием корпеть над бумагами, скорее из вежливости спросил. Поведение Флока более не казалось невежественным: в таком состоянии он бы и сам Анну с Идой не то что отчитал — наорал бы да обматерил вдогонку. Но этому, похоже, всё нипочём было — даже как-то нашёл в себе силы выслушать просьбу и обосновать отказ. Штефан почувствовал себя дураком: вопрос-то и впрямь глупый был, неуместный, учитывая состояние Форстера.       — Ну… Я тогда пойду?       — Да. Передай Иде, если увидишь, чтобы зашла.       — Передам. Злая она какая-то в последнее время. Постоянно носится туда-сюда, срывается…       — Я заметил. — Он уставился в тетрадь с совсем уж недовольным прищуром.       — Ага…       Потрепаться с Флоком и отвлечь его тоже не вышло. Почему-то Штефан не представлял его беседующим о погоде или смакующим свежие сплетни. Уж если бы Флоку и приспичило излить душу, то явно не в его компании.

***

Шесть месяцев до Дрожи земли       — Микасочка, солнышко, передай-ка, пожалуйста, хлеб.       — Какое я тебе солнышко?.. — Тарелку всё же подвинула. — Пожалуйста.       — Ах, спасибо! — Штефан отломил корочку. Хлеб оказался суховат, но, по крайней мере, зубы крошить не пришлось. Бюджет рос, а столовская еда лучше не становилась. Как власть сменится — тотчас надлежит исправить! — А фот про фолнышко я погоряшился, угу… — Дожевал. — Ты как из Марли вернулась, совсем раскисла. Тучка.       — Да.       — Это из-за Эрена?       Микаса не ответила: ну конечно из-за него. Штефан очень симпатизировал Микасе. Симпатизировала её отчаянная любовь к человеку, который вечно от её любви убегал. Было в их связи что-то трогательное, сокровенное. Штефану нравилось наблюдать за ними в те годы, когда Эрен и Микаса только заступили на службу, и потому всю трагичность их разлуки он понимал, искренне сопереживая. Но вслух об этом не говорил: не в тех они были отношениях. Микаса, однако, неожиданно разоткровенничалась:       — Раньше Эрен был…       — Я знаю, каким он был. Помню. Помню, что у него глаза потухли после Шиганшины.       — Я… просто перестала понимать его. Армин тоже. И остальные ребята.       — Мне так же говорили. Знаешь, когда? Когда я осознал, что все идеалы, которыми дорожил покойный отец, себя не оправдали.       Микаса заинтересованно повела головой.       — Он таким человеком был… Идеалистичным, мечтателем. Верил в победу людей, грезил о технологическом прогрессе и освоении земель. Собственно, я, оказавшись на распутье, решил попытать счастья в Разведкорпусе: здравые вещи ведь отец говорил, правда? Люди нас тунеядцами называли — пофиг. Сплошные потери на вылазках — херня. Меня это не тревожило. Впервые я усомнился лишь тогда, когда наступил голод, и король послал людей на смерть. «Стену Мария возвращать», как заявлено было. Какая мы, спрашивается, надежда человечества, если всё из рук валится? Везде тупик: мирные гибнут пачками, к разгадке природы титанов не приблизились, а от экспедиций никакого толка. Но знаешь, что добило меня окончательно?       — Что?       — Битва в замке Утгард.       — Ах да… До сих пор не понимаю, как ты тогда выжил.       — Я тоже не понимаю. Нанаба, Гергер, Рене, Хеннинг, Мик… Весь отряд выкосили, мрази, а я остался. Может, потому, что мне хватило ума не лезть на рожон? Или, наоборот, смелости. Экономил газ, зажмотил, как последняя крыса… — Штефан нервно постукивал ногой. — Знаешь, Микаса, я не вижу смысла в напрасном самопожертвовании. Если бы мне удалось прикончить хотя бы одного титана, то это всё равно не спасло бы ситуацию. Потому что Нанабы и Гергера уже не было: остался только я и ваши из сто четвёртого наедине с толпой неразумных. Я не из тех, кто будет умирать за высшие ценности, правду и мифическую свободу. Я приземлён. Понимаешь, к чему я клоню?       — К тому, что ты каким-то чудом числишься в Разведкорпусе по сей день? Это действительно странно…       — Не совсем, Микасушка, не совсем. В общем-то, ровно до того момента меня вдохновляла непогрешимая вера во взгляды отца. Я жил его взглядами потому, что других у меня не было. Его фигура, считай, стала для меня опорой. Но именно в тот день мои — его — убеждения разбились вдребезги о желание жить в своё удовольствие. Меня тогда как обухом по голове ударило: какая ж из меня, к чёрту, надежда человечества?! Вот из меня! Мне бы лишний часик поспать да тёплым летним воздухом подышать — вот и все мои идеалы. Представь, всего за пару месяцев до того, как разведчики добрались до вашего подвала, я просто… отказался от собственного мировоззрения. От целей и планов, будучи в центре событий, отказался. Потому что это была не моя мечта, не мой смысл. Я исполнял чьи-то чужие амбиции, но явно не свои.       — Вы с Эреном немного похожи. — Микаса снова потускнела. Поправила шарф. — Ему тоже в какой-то момент всё показалось таким бессмысленным… Кажется, что-то в нём сломалось. Совсем как у тебя.       Тогда Штефан испытал то, чего не испытывал доселе, общаясь со старыми приятелями по службе. Стыд. За невозможность поведать им о плане Эрена и о его мотивах, что читались между строк. Штефан был неравнодушен к человеческому горю, но и миссию предать не мог ни при каких обстоятельствах.       — Да, что-то есть, — согласился он. Крутил стакан, места себе не находил — всё цеплялся за что-то, трогал. — Только вот я совсем самокопание в топку закинул, а у Эрена эта неопределённость обрела другую форму. Он-то и раньше с шилом в жопе был — всегда первее всех. Но сейчас Эрен не просто рвётся в бой, а прёт напролом без чьей-либо помощи. Это плохо, ему такое вредно. Всё-таки никто не знает, что он задумал на самом деле. Ах, хоть бы без слишком серьёзных последствий обошлось…       — Не обойдётся… Командор сказала, что не обойдётся, судя по его требованиям. Всё ведёт к новой бойне.       — Ну, вероятно, он знает, что делает. А ты, Микасушка, раньше времени не суетись. Вернётся рано или поздно, заживёте… Не будет же он всю жизнь где-то скитаться?       — Он… может.       — Да ну, чепуха, — отмахнулся Штефан. — Здесь его дом. Здесь, не там. Вряд ли он все эти финты исполняет ради чего-то ещё. Впрочем, поживём — увидим. А ты давай не чахни: Эрену бы не понравилось.       Микаса едва заметно улыбнулась.

***

      — Ну что?! За нас?!       — А за кого ж ещё?.. Кто за нас выпьет, если не мы?       — Тогда до дна!       — Наперегонки, что ли?       — А вот не знаю… Чего б нет?!       — Бля-а-а…       Звон рюмок послужил сигналом к началу. Штефан не собирался выигрывать: умнее оказался, глотал по чуть-чуть. Во рту стало кисло и гадко. Он поморщился — уже в пятый раз за вечер, — но остановиться и не подумал. Настойка опалила горло, скользнула лавой по расплавленным внутренностям. Ягодная, добротная…       — Фе!       — Ну и нахрена залпом тогда, раз «фе»?       — Чтоб ты спросил! Для антуражу.       — Для антуражу… Деревенщина, — загоготал Штефан, достав из кармана пачку сигарет. — Последняя, сука…       — А ты, Штефочка, растягивать учись. И вообще, не кури больше: вредно!..       Хольцер сидела на стуле, а Штефан на полу. Он благородно ей уступил. Ещё бы — чья настойка, тот и прав! Бухать они, вообще-то, не планировали. Оно само как-то случилось: одна рассказала душещипательную историю об ухажёре, который угостил её домашним алкоголем, а второй выклянчил глоток (впоследствии полбутылки). Штефану было до безобразия скучно, хотелось приключений. Развлечений постельных тогда не предвиделось — заменил чем смог.       — Хера ты удумала… — Штефан зажёг огонь лишь с третьей попытки: руки слушаться отказывались, мозги размякли. — Хочешь, чтобы я с горячкой слёг? Или сдох от передоза?       — Та ну… Чего так?       — Каждому, Хольцер, необходима своя зависимость. Особенно мне, а то надо ведь как-то напряжение снимать. А если… — Штефан медленно загибал пальцы. — Секса… не будет. Сигарет… не будет. Алкоголя… не будет… Что остаётся? Хер с маслом остаётся…       — А чё, обязательно со всякой пагубной хренью расслабляться? Я вот и без этого обхожусь.       — И как же ты тогда расслабляешься, скромница? — Штефан прокашлялся, отхаркнулся. — Книжки читаешь, что ль? Как Хельге?       — Мне больше писать нравится. Когда как: сегодня попробую нарисовать, завтра написать или прочитать, послезавтра спеть… Потом пообщаться с кем-то можно, по магазинам походить, что-то испечь, если я дома. Или там комнату украсить, или просто поесть-поспать, — бегло перечисляла Хольцер. Понесло, кажись.       — Во люди живут… Мне б так.       Фигура Иды двоилась, сливалась с рыжиной огня керосиновой лампы. Укутавшись в плед, Хольцер сидела, подогнув под себя ногу, и раскачивалась взад-вперёд. Ноябрь выдался ненастный — сырой, дождливый. Из окна поддувало. Шуметь в северном крыле среди ночи было рискованно: караул по выходным никто не отменял. Впрочем, даже если попадутся, то ничего страшного не случится: Штефан был на хорошем счету у сослуживцев, да и Хольцер в сомнительных передрягах не уличали. На замечании сочтутся.       — Штеф.       — А?       — А почему небо голубое?       — А почему трава зелёная?       — Потому что хлорофилл!       — Да ну, блин! Это вообще что?.. Нечестно. Ты-то откуда такие слова знаешь?       — От Хельге!       — Ещё бы…       — Как, по-твоему, — объективная реальность существует?       — Да ты… Ты чё так грузишь?! Пф-ф… Существует, наверное. Где-то. Мне до неё не добраться. Вот поэтому, собственно, и небо голубое — потому что объективно…       — А давай-ка посложнее?       — А давай нет?       — Ты объективно какой?       — Светловолосый.       — Та-а-ак. А ещё? — Ида стучала пробкой по отверстию бутылки — вынимала и засовывала обратно.       — Ну… Голубоглазый.       — Да не то всё! — Она ударила по столу. В шутку, но вышло всё равно громко. — Это прям совсем объективно… И то, кстати, необязательно. Встречал таких людей, которые на красное говорят «розовый»?       — Ну, бывало… Разве ж это не про отклонения какие-то?       — А кто знает норму, чтобы за отклонение посчитать?       — Без понятия я, блин…       — Так что, голубоглазый? Придумал?       — Ну, я… Влюбчивый?       — А вот и нет! — с азартом шлёпнула себя по ляжке Хольцер. — Это ты в своём понимании влюбчивый. А в моём — непостоянный. В чьём-то и вовсе кобелина обыкновенный. Понимаешь, Штеф?.. — прохрипела она, наклонившись к нему. — Понимаешь, как интере-е-есно?..       — Со стула не свались смотри! — От звонкости собственного голоса разболелась голова. — Вот спасибо за оценку…       — Да не оскорбление это, не оскорбление! Просто прикольно выходит, согласись?! Давай на другом примере объясню. Какая я?       — Э… Бухая.       — А в глазах какого-нибудь пьяницы подзаборного — нет! Да и мне самой так не кажется. Давай ещё что-нибудь!       — Тц, ну… Красивая.       — А для кого-то — самая страшная уродина! Теперь дошло?       — У тебя проблемы с самооценкой? — предположил Штефан.       — Пока в твоём сознании есть я — красивая и бухая, в чьём-то тоже есть я, но другая — трезвая и на рожу мерзкая! Классно?       — Что же в этом классного?.. — не понял Штефан. На хмельную голову Хольцер казалась ещё умнее: мысли её мчалась быстрее ветра, а он всё никак не мог их догнать. Досадно… — Хотелось бы одинаково хорошим быть для всех, чтобы… чтобы недопониманий не возникало.       — Ты хоть представляешь, — икнула Ида, — в кого бы мы тогда превратились?! В армию бездушного металлолома! Если одна половина видит тебя точь-в-точь как другая, значит, и мышление у всех единое! Один опыт, одни понятия! И как же тогда объективность искать?! Парадокс в том, что её… ик… не будет! Потому что объективность объективна для смотрящего, а не сама по себе. Мы сами придаём вещам смысл, понимаешь?..       — Понял, тебе больше не наливать.       — Да бро-о-ось! Ну разве это не…       — Ну, любопытно, конечно. Вот чёрт, а меня много, получается… — почесал затылок Штефан. — Блин, Хольцер, ты такая башковитая… Давай ещё какую-нибудь ерунду, ик… расскажи. Часами бы с тобой трындел.       — Да, вот такая я! Ну, за это точно стопочку опрокинуть придётся…       — Хорэ, и так уже не соображаю ни хрена! Дай передохнуть немного…       Штефан приложился к стене, бездумно глядя в потолок. Тело было легче пёрышка — такое невесомое, что даже после падения с третьего этажа едва ли пострадает. Хотелось болтать без передыху, танцевать и делать какие-нибудь глупости — найти бы только силы подняться с пола.       — Хольцер?       — М-м?..       — Как считаешь, станет лучше после переворота?       — Должно. Обязательно… Мы ж за это и боремся, да? — Ида свесила руки со спинки стула — маялась. — А что?       — Да ничего… — вздохнул Штефан, поправив брошь. — Ты знаешь, когда Хистория королевой стала, то я подумал, мол, ого, как здорово… Наверное, поменяется что-то… Не поменялось. А на этот раз как? Переделаем систему, думаешь?       — Для начала нужно спасти остров. А там уже посмотрим, как пойдёт… Штеф, сейчас загадывать бессмысленно. У нас нет времени на то, чтобы ещё и дальнейший план внутренней политики учитывать. К тому же… ик, нужна альтернатива уже имеющейся системе. А с этим ту-у-уго… Массовое культурное обнищание.       — Ясно…       — Но элиты однозначно сменятся. Всё перевернётся вверх дном… — Она отрыгнула, прислонив ладонь ко рту. Видать, последние сто грамм лишними оказались. — Извиняюсь. Всё перевернётся. Даже мы, вероятно, станем каким-то важными шишками.       — Мы-то?! — ощерился Штефан. — Такие раздолбаи и сопляки?!       — А что, не веришь? Готова поспорить, что через год у каждого из нас будет в распоряжении собственный особняк. С конюшней и охраной! Не забывай, что Дрожь Земли сама королева одобрила.       — Нахер мне этот особняк?.. Хотя было бы неплохо. Уж я бы там нашёл, чем заняться…       — А мне не надо. — Хольцер подпёрла подбородок рукой. Смотрела на Штефана сверху вниз, жмурилась: пыталась разглядеть получше. — Хорошо, конечно, но я и в обычном доме не против пожить. Ик… Да где угодно, только не в казарме!       — И что… — неожиданно для себя замялся Штефан. — У тебя нет ради кого стремиться к этим богатствам? Или они тебе просто сами по себе… ик, не нужны?       Ида задумалась. Вскинула глаза, зажевала губы. Вопросы, касающиеся отношений, всегда её озадачивали. Штефана это забавляло и в то же время раздражало: как вообще можно таких тонкостей не подмечать?..       — Нет? — удивлённо выдала Хольцер. — Никого. Ради себя, наверное. Может, ради родственников. А у тебя?       — Да тоже ради себя. Ради матушки. Анны, может. Я бы её к себе жить забрал.       — Вы чё, настолько близки, что ли?       — Нет, не совсем… — К горлу подкатывала тошнота. — Просто… Ну, она одна, у неё никого нету. Жалко ребёнка. Куда она пойдёт, если из армии турнут?       — А… Да, ты прав. Бедная девочка. Забирай, конечно, а то куда ж ей одной… — Хольцер сделала глоток прямо из горла и закашлялась. — Тьфу! Крепкая!.. Надо молодого поблагодарить будет, если встречу.       — Хольцер, вот ты баба хорошая вроде… Адекватная. — Штефан устало потирал глаза. — М-м… Чего одна до сих пор? Обидно, когда нет… человека, ради которого горы сворачивать готов и на особняк батрачить. Ты ж молодая совсем, а уже как бабка старая рассуждаешь… Где твои мечтательность, инфантилизм?.. Я в свои двадцать таки-и-им распиздяем был… Пф-ф… И девчонки мои такие же — озорницы, романтичные все, в любовь до гроба верили. Это у вас бич поколения такой, что ль? Совсем перестали верить в любовь, молодость теряете свою… Индивидуалисты… хреновы.       — Слышь! — разозлилась Ида. — Я живу, как мне нравится, и ничего ужасного в этом нет! Разве зацикливаться на человеке — это, ик… нормально? У меня свои цели есть, свой мир. Почему я должна убиваться по какому-то остолопу и до гроба страдать по нему, когда вокруг столько всего интересного?! Буду батрачить ради себя любимой!       — Да не то всё, Хольцер, не то… С нужным человеком приобретается смысл в этих действиях, как будто… Не знаю. Хочется достигать всего вместе. Может, у тебя это так работает?       — Ну вот был бы такой человек на примете — я бы ещё подумала… — вымолвила она то ли с досадой, то ли с негодованием. — А то все как на подбор дебилы. А кто не дебил — тому уже я не нравлюсь… Тяжело, Штеф, неглупой женщине найти достойного мужчину. Чтобы и порядочный был, и здравомыслящий, ик… и ответственный… И чтобы взаимно было.       — Да ладно?! — опешил он. Притворяется, должно быть, цену себе набивает. Штефану хотелось помочь ей, натолкнуть на мысль. — Хольцер, ты чё, реально ничего дальше своего носа не видишь?! Совсем слепая?       — Блять, ну почему слепая сразу?! Что я видеть-то должна?!       — А-ха-ха!.. Блин, ну ты вообще… Мудрая вроде, а в делах сердечных совсем… — Штефан постучал костяшками по подоконнику, — тупая. Да ясно же всё как день, дурочка…       — Ты либо растолковывай, либо демагогию свою не разводи! Загадочный какой!       — Хольцер, присмотрись! Заметь уже, как…       — Вы что тут забыли?       Прервавшись на полуслове, Штефан поперхнулся воздухом. В проёме стоял силуэт — луна подсвечивала его очертания со спины. Свет от лампы не достигал лица посетителя, но Штефан узнал его по голосу:       — О, какие люди… Флок?       — Ура-а-а, Флок пришёл! — обрадовалась Ида и побежала ему навстречу.       — Да, да, привет… — проворчал он. Вышел из темноты, огляделся. Штефану стало не по себе: под чутким, оценивающим взором Флока он всегда тушевался. — Вы тут пьёте, что ли? Надымили-то… Придётся в другую комнату идти.       — Звиняй.       — А давай с нами! — Хольцер повисла у него на шее и смешно впечаталась губами в висок. Штефан прыснул — Флок на эти внезапные приступы нежности лишь носом поворотил. — Присоединяйся! Там осталось, правда, немного…       — Ида, от тебя перегаром за километр несёт. И сколько ж ты выпила?       — Всего-то полбутылочки!       — Всего-то?..       Штефан, не выдержав, заржал:       — Хольцер, ты чё народ пугаешь?! От тебя в трезвом-то состоянии ласок хер дождёшься! Любвеобильная какая стала! Поить тебя чаще, что ли?..       — Ну отстань! Флок, ты посидишь с нами?       — Я с подчинёнными не пью.       — Ну пожа-а-алуйста!       — Нет. — У-у… — расстроилась Ида. Надула губы.       — Тебе тоже достаточно. Твоих рук дело, Штефан?       — Куда там… Сама предложила. — Штефан пожал плечами. — Дружище, а ты чего тут? Что-то забыл после собрания?       — Не совсем. Я иногда прихожу сюда, чтобы поработать. Соседу видеть наши списки и заметки не нужно: быстро раскусит и сообщит куда следует. Хорошо хоть нет привычки в вещах моих копаться… Так вот. — Флок прочистил горло. — Закругляйтесь. Вас из другого конца коридора слышно — караульные скоро сбегутся.       — Да ну, ерунда! Мы ж тут не план по захвату мира обсуждаем, а просто болтаем — что нам караульные эти? Выговор, скорее всего, не оформят. Отпустят с миром.       — Я на твоё благоразумие и не рассчитывал.       — Ага, спасибо…       — Но ты-то, Ида! Ты же знаешь, что нам не нужны здесь никакие нештатные проверки. Не хватало ещё, чтобы поймали. Что затем? Ханджи доложат, а она накажет внимательней следить за северным крылом. Сюда обычно не суётся никто, но после таких инцидентов будут ещё как. И накрылись наши собрания — на улице проводить станем.       — Бли-и-ин, прости, пожалуйста… — стукнула себя по лбу Ида. — Вот мы дебилы. Хорошо, что ты зашёл…       — Обращайся, — бросил Флок и снял её руку с плеча. — В общем, так, — на выход.       — Как скажешь, начальник… — Лишь поднявшись, Штефан прочувствовал всё коварство ягодной настойки. Пилась легко, как морс, а на деле целый отряд неподготовленных юнцов могла свалить. — Ох, ё-моё… Идонька?       — А?       — Бурду свою заберёшь?       — Не знаю… Если ещё немного выпью, точно проблююсь. Да там на донышке совсем осталось, хер с ним…       — Оставьте мне, — предложил Флок.       — Фига ты, начальник… — Штефан на ватных ногах поплёлся к выходу. Скорее, кто-то его понёс — невидимая рука подталкивала, не иначе. — Поаккуратней только с этой штукой, она… сильная.       — Разберусь. Доведёшь? — Он кивнул в сторону Хольцер.       — Я сама дойду! Мне помогать не надо!       — Нет, не дойдёшь.       — Да доведу, доведу, куда деваться… Не проблема. Пойдём, ик… собутыльница ты моя ненаглядная. — Штефан приобнял Иду за шею. — Только шинель мне не испачкай, если вывернет-таки.       — Ла-а-адно, вдвоём веселей! Пока-пока, — помахала Ида и улыбнулась — мило так, радостно, насколько мог судить Штефан. Лицо у неё размылось.       — Пока, пока… — нетерпеливо попрощался Флок. — И чтобы без глупостей, Штефан, ты понял? В целости и сохранности. Я потом спрошу.       — Ты за кого меня принимаешь вообще?! — Штефана это оскорбило. Чтобы он беззащитностью девушки воспользовался?.. Да ни в жизни! Тем более, что в интимной сфере у него и так был полный порядок. — Спрашивай, пожалуйста.       — Да я его с колена в пах сразу! Вот так, вот!..       — Пошли уже, мелочь пузатая.