Святоша

      Она пыталась заставить Дымка скакать ещё быстрее, хоть скорость и так была кошмарной. Настолько, что Агнессе мерещилось, что она сейчас попросту не удержится, не сможет сгруппироваться правильно, и на лихом повороте её вышвырнет из седла. Казалось, прошли долгие десятки минут, прежде чем Дымок почему-то замедлился. А затем и вовсе перешёл с резвой иноходи на спешный шаг, пока наконец не замер, в нерешительности переступая с ноги на ногу. Хотя когда Агнесса скакала на нём в деревню, ей даже не приходилось отдавать команды, в какую сторону поворачивать, — конь просто нёсся по протоптанной широкой тропинке.       Теперь же тропинка сузилась, перешла в едва примятую траву. Агнесса огляделась, развернула Дымка назад, немного проехала в обратную сторону, чтобы обнаружить развилку из ещё нескольких таких же, едва проложенных тропинок, по которым ходили не больше пары раз в год.       Впрочем, результат ожидаемый. Агнесса хмыкнула. Она с самого начала даже не посмотрела, в правильную ли сторону выехала из деревни.       Ещё и заморосил мелкий противный дождь. Небо давно заволокли облака дымно-серого цвета. Ни единой тени, ни единого ориентира, в которой из сторон восток, а в которой запад. Всё вокруг Агнессы было совершенно одинакового выцветшего зелёного цвета под пасмурным небом. Разумеется, на такой случай у неё были карта и компас.       В сумке через плечо, которую сдёрнул Огата.       Там же остались зашифрованный ещё на раз шифр с кож в блокноте, все медицинские принадлежности, основная часть денег, гребень, новое зеркальце и серебряная заколка, подаренные господином Хиджикатой. Даже седельные сумки Дымка остались в конюшне при закусочной.       Агнесса уставилась на окружающий лес. Лес перешёптывался завыванием ветров, несущих осеннюю прохладу, шуршал кронами деревьев и переливался трелями птиц вдалеке. Агнессе осталось, собственно, самое дорогое в их совместном с Огатой имуществе — конь. Следом по дороговизне шли револьвер с охотничьим ножом.       Конечно, она не идиотка — носить совершенно все деньги в сумке. Вот только мелочи в кожаном кульке с пояса хватило бы только на один раз поесть. И патронов осталось всего пять штук — в барабане револьвера.       Агнесса ещё немного выделила себе времени, чтобы смириться с тем, как позорно это будет выглядеть, а потом заорала изо всех сил:       — Люди добрые! Пожалуйста, по-мо-ги-те!       Лес снова отозвался лишь порывом ветра. Она прокричала ещё раз то же самое. И вот тогда, на самой-самой грани слышимости — всё из-за того же чёртова ветра! — ей отозвался низкий мужской голос. Невозможно было разобрать, кому он принадлежит, что говорит этот человек, но Агнесса знала и так.       — Огата! Я тут! — фальшиво жалобно протянула она уже чуть потише.       И ухмыльнулась тому, как удачно всё складывалось. Сначала на эмоциях ей вообще никакие идеи в голову не шли, только привычный въевшийся рефлекс — сбежать.       Первобытный рефлекс, как «бей», «замри», «беги».       Она пустила коня шагом вглубь леса, пока поверхность ещё была ровной; ветки хрустели под тяжёлым конём, а почву с травой он вспахивал копытами, оставляя явный след в том месте, где прошёл. Только когда чаща леса стала совсем уж непроходимой, Агнесса просто спрыгнула, бросив Дымка без привязи.       Если всё сложится хорошо — он умный конь и никуда далеко самостоятельно не уйдёт, она его потом заберёт. Если плохо — тот будет хотя бы свободен, чтобы не стать закуской для хищников. Как-нибудь выйдет к людям.       На счастье, через минут двадцать чаща расступилась, Агнесса слышала, как Огата зовёт её снова, но больше не откликалась. Он же такой внимательный — найдёт дорогу сам.       …В засаду она села у широченного ручья, вероятнее всего, это была горная речушка. Судя по тому, что Агнесса довольно высоко поднялась вверх по склону, и по тому, какая чертовски ледяная была вода, — гора довольно высокая. Здесь не было ни единого следа человека, даже охотничьего.       Никаких свидетелей.       Что бы тут ни случилось, лес останется хранить эту тайну навечно. Она как бы совершенно случайно снова выбрала длинный путь, уводящий высоко в горы.       Огата искал её до обидного долго, впрочем, может быть, это она просто привыкла, что он всегда материализуется рядом с ней при необходимости. Всегда рядом. На небе бесцветная серость стала только гуще. У Агнессы окончательно поломались все внутренние ориентиры времени, пространства и морали.       Последнее ощущалось острее всего.       Она не чувствовала ненависти к Огате. Обиду за то, что он ничего ей не сказал, за всю его скрытность, за то, что выцарапывать из него информацию всегда нужно с таким же усилием, как начинку из мидий или мясо из панциря краба.       Но этой обиды — лишь капля в море.       Зато вот нездорового мандража, как перед каким-то потрясающим событием, азарта, веселья — этого всего было целое цунами, которое неслось на неё с бешенной скоростью и вот-вот захлестнуло бы с головой.       Ловушку она смастерила простую: в заводи ручья вода была мутная, щедро разрослись бурые водоросли, так что Агнесса стянула с себя штаны и хаори и набила их небольшими камнями так, чтобы они хотя бы примерно имитировали тело человека в воде. А потом улеглась за корнями особенно большого дерева близ берега и накрыла себя срезанными по дороге веточками, чтобы точно её не разглядел.       Огата поразительно легко попался.       Перебежал речушку по поваленному дереву, не глядя сбросил на берег все вещи: винтовку, рюкзак и её сумку. Про то, что у него длинный плащ, видимо, забыл. Даже не приподнял, прямо в нём спешно вошёл в воду. Ткань стремительно потемнела, потяжелела, щедро макаясь, в то время как он наклонился к той нелепой имитации тела. Её тела.       Огата замер.       Агнесса взвела курок с громким металлическим щелчком. И встала, свободной рукой вытаскивая дурацкие веточки из волос, медленно выходя из черты леса ближе к берегу. Огата на звук не обернулся, так и продолжал стоять бесформенной фигурой в мокром зелёном плаще.       — Не думала, что это столько раз сработает с таким человеком, как ты, — она издевательски сделала акцент на последних словах. — Даже любопытно, сколько ещё ты будешь вестись, когда я изображаю из себя пострадавшую?       — Сколько это будет необходимо, — он говорил куда-то больше в заводь, бесцветным севшим голосом.       Медленно разогнулся, вытащил из воды одной рукой её хаори и штаны, бросил на берег. Собирался выйти следом.       — Нет-нет-нет, — Агнесса многозначительнее повела дулом слегка в сторону, строго обозначила: — Даже не пытайся приблизиться к винтовке или делать резкие движения. Иначе я нажму на спусковой крючок. Вот на таких условиях я согласна с тобой поболтать.       Огата остался молча стоять на месте в воде по колено. И смотреть точно так же, как недавно в айнской деревне, — не моргая, только на неё, каким-то мрачным взглядом.       — Ты же сам учил меня: нельзя заходить на территорию противника, — ухмыльнулась Агнесса, поправляя очки. — Потому что тогда он сможет загнать тебя в ловушку или диктовать свои условия.       — Вы считаете меня противником? — точно таким же голосом, со странной хрипотцой, как будто ему надо просто откашляться, и одновременно звенящим спокойствием, зацепился за слова Огата.       — Нет, — Агнесса постаралась стать ещё злее на вид и нахмуриться, чтобы он не заметил, как это её смутило.       Она представляла, как глупо должна была выглядеть: растрёпанная, в рубахе и панталонах, будто только что встала с кровати, и только ботинки были как нельзя кстати и уместны. Удобные, заразы!       Агнесса крепче обеими руками сжала револьвер. Держать его неподвижно оказалось довольно сложно, хотя, может быть, дело было в том, что правая кисть у неё всё ещё не восстановилась после вывиха.       — А ещё я говорил, что направлять оружие нужно только тогда, когда вы готовы убить человека. И уверены, что не пожалеете об этом, — Огата скинул капюшон, приподнял фуражку, чтобы пригладить второй рукой волосы, а потом и вовсе швырнул её к остальным вещам.       — Я не пожалею, — твёрдо обрубила она, удобнее расставляя ноги, как если бы готовилась к отдаче от выстрела. — Так что в твоих интересах начать отвечать на вопросы. В барабане одна камора была пустой, как ты и учил. И теперь я буду крутить барабан и жать на спусковой крючок каждый раз, когда посчитаю твой ответ ложью. Пять из шести, что последствия будут фатальными, но можешь, конечно, и солгать — попытаться испытать удачу.       Глупая улыбка так и застыла мышечным спазмом на её лице.       — И что будет, когда ваши вопросы ко мне закончатся? — он выглядел утомлённым, каким не выглядел даже когда провёл несколько суток без сна, когда события шли одно за другим: Коля и его методы разговоров, она с чаем, Сугимото, взъевшийся именно на Огату, снова она с попыткой намотать его кишки на штык, якудза.       Но таким откровенным уставшим от всего Огата выглядел только сейчас.       — Я держу своё слово, когда дело касается таких вещей, — Агнесса выверяла каждое слово с фальшивой прохладой в голосе, но в самом обещании действительно была искренна. — Поэтому клянусь тебе: я опущу револьвер, как только ты честно расскажешь всё, что хочу знать.       — Не «я не убью тебя» и не «тогда мы поедем домой», — он развёл руки, откидывая мокрые тяжёлые полы плаща за спину. Так и застыл, будто бы специально ещё больше упрощая её задачу. — Вы держите слово, но именно то, которое дали. Ни больше, ни меньше.       Воздух стоял прохладный и влажный. Между ней и Огатой расстояние не больше пяти шагов, Агнесса бы и без очков не промахнулась, а теперь и подавно. Он должен был знать.       Огата выглядел так, будто на это и рассчитывал.       Сделал тяжёлый шаг в воде. Затем ещё один. Несмотря на наставленное дуло револьвера и её слова, двигался прямо на неё с самоубийственной неумолимостью.       Агнесса и раньше подозревала, как подсознательно всегда догадывалась, что это именно он был тем солдатом, но сейчас убедилась окончательно: Огата хотел умереть.       Хотел, чтобы она, если и не вспомнила, то догадалась логически. Этот безумец не просто подарил ей револьвер, но раз за разом возвращал его, когда она теряла или где-то оставляла, хотя сам неизменно ошивался где-то под боком. И даже сейчас он не тянулся в ответ за оружием. Только смотрел на неё с мрачной поволокой во взгляде, не прекращая подходить с молчанием выгнившего до костей мертвеца, который со своей смертью уже смирился.       Как давно он с ней ходит рука об руку вот так, неупокоенный, по земле? Не удивительно, что уже свыкся.       Агнесса сделала под его подавляюще уверенным взглядом то, чего делать как раз ни за что было нельзя — дала слабину. Перестала контролировать и ситуацию, и самого Огату. А ведь всего на чуть-чуть ей в кои-то веки это удалось!       Она попятилась, но гораздо медленнее, чем шёл он. Приходилось идти спиной вглубь леса, где в любой момент можно было споткнуться. Потому что изначально вышла на берег неудачно, сзади как раз оставались широкие корни поваленного через речушку дерева. Она же не предполагала, что ему взбредёт в голову идти прямо на наставленное дуло!       Изо всех сил постаралась представить, как выстрелит, как Огате пробьёт грудную клетку, лёгкое, это вызовет пневмоторакс — скоротечная и мучительно болезненная смерть. Он бы захлебнулся собственной кровью из лёгких. Представляла — чтобы и он сам увидел в её глазах уверенность.       — Давайте, — Огата неумолимо приближался, уверенности в нём было на двоих.       — Ты же пару часов назад поболтать хотел, — Агнесса пыталась выглядеть жёсткой.       Её мелко потряхивало, оттого что оставшаяся тонкая одежда, вообще-то служившая ей нижним бельём, пропиталась моросью с травы. В голове слегка шумело, но не из-за реки, оставшейся где-то за спиной Огаты; в ушах — в самой голове — расходились помехи, будто игла граммофона шла по испорченной пластинке. И этот звук был везде: в накрапывающем дожде, в том, как мрачно смотрел Огата, у них обоих — в крови и перистальтике желудочно-кишечного тракта, — она могла бы услышать эти помехи даже без стетоскопа.       — Вопрос первый, — она сделала вид, будто всё продолжает идти по её дерьмовому плану, Огата не прёт на неё с самоубийственной скоростью. И нет никаких несуществующих помех. — Почему Цуруми приказал тебе это? Я о том, почему он вообще среди этой суматохи выбрал именно меня?       Вдруг она упёрлась пяткой в особенно большой корень дерева. На ощупь попыталась понять, куда наступать дальше, но побоялась потерять баланс и попросту не устоять на переплетении других корней — одной ногой в наспех зашнурованном ботинке.       Огата, конечно же, её смятение заметил.       И весь как-то напрягся и подобрался. Он подошёл настолько близко, что вот-вот бы упёрся грудью в дуло. Один удачный рывок вперёд — и он перехватит револьвер.       Агнесса многозначительно крутанула большим пальцем левой руки барабан, тот с замедляющимся металлическим пощёлкиванием остановился на одной из камор.       — Ну? — ей почему-то захотелось посмеяться, шум внутри становился громче и помаленьку вибрациями крался по мышцам, так что ей пришлось сильнее сжать рукоять. — Всё честно, теперь у тебя есть шанс. Один из шести. Но есть. Хочешь проверить свою удачу?       — Когда русские сдали Порт-Артур, — Огата остановился, и голос у него едва заметно мелко дребезжал, как будто от прохлады. — Наш взвод был одним из тех, кто нёс ответственность за учёт и перепись раненых и пленных японских солдат. Старший лейтенант Цуруми встретил там офицера по имени Фукуда Гэнтаро, у которого каким-то образом заживало кошмарное ранение, — Огата говорил не очень громко, единой ровной интонацией, ничего не выделяя и не запинаясь. — Я не слышал, что именно старший лейтенант у него спрашивал, и не знаю, что Фукуда ему писал в ответ. Только видел, как они общались. Довольно долго. Предполагаю, старший лейтенант Цуруми заинтересовался из-за этого случая.       Агнесса перестала нервно улыбаться. Было что-то странное в том, как Огата выдал информацию ей единым потоком — потому что, если человека внезапно заставляют вспоминать события больше, чем двухлетней давности, которые сам он считал до этого момента совершенно незначительными, так ровно и подробно даже такой сраный умник, как Огата, вряд ли бы смог пересказать.       Только если не прогонять их в голове самому раз за разом.       Огата воспринял её молчание по-своему и прояснил:       — Квалифицированные военные врачи зачастую имеют звание выше лейтенантского. Поэтому манипулировать ими было бы сложнее. К тому же Центральное командование может с лёгкостью переназначить их в другой полк, если будет необходимость. А идти против приказов Центрального командования старший лейтенант Цуруми был ещё не готов.       — Вот так бы сразу, — хмыкнула Агнесса на его болтливость.       — Но вы же хотели всей правды? — Огата нехорошо усмехнулся и раскинул руки ещё шире вместо того, чтобы помаленьку незаметно подтягивать ближе к груди и потом перехватить револьвер за ствол. — Это не был его приказ. Я вызвался сам.       — Ты?..       Растерянная Агнесса вглядывалась в его лицо. Чем дольше и усерднее она пыталась определить, специально он врёт, чтобы заставить её нервничать ещё сильнее, или говорит правду, тем оглушительнее становились помехи, заполняя всё пространство. Ей приходилось морщиться, перед глазами вслед за испортившимся слухом тоже пошла какая-то рябь.       — Старший лейтенант Цуруми сказал: дело простое — нужно запугать главу лазарета русских, чтобы контролировать их, — он наклонил голову набок и смотрел исключительно ей в глаза. Не на револьвер. Вопреки её опасениям, даже ставший ужасно тихим голос Огаты, звучал чисто и разборчиво: — Если упростить, то, на самом деле, я всего-навсего хотел выслужиться.       Рябь перед глазами и рваное шипение в ушах смешались воедино, выдавили из лёгких воздух и осели щекотным шершавым комком в животе. Агнесса ещё немного боролась с собой, полностью осознавая, что все эти ощущения — ненастоящие. Но потом рваным движением всё-таки не сдержалась и прижала ладонь к низу живота, чтобы ущипнуть себя и перебить фантомную щекотку реальной болью, всё ещё старательно удерживая Огату на прицеле.       Вдруг рябь внутри превратилась в мышечный спазм. И в ту же секунду Огата рванул вперёд. Перехватил её за руки, опустил вниз. Агнесса рефлекторно дёрнулась, вывернула дуло, оно на мгновение упёрлось Огате в живот, и одновременно из-за напряжения случайно сжала все пальцы — и надавила на спусковой крючок.       Ударник щёлкнул по пустой каморе.       Огата с тихим, едва на грани слышимости, утробным рыком дёрнул её руки в сторону по широкой дуге, а второй ладонью схватил за воротник рубахи. Агнесса вывернулась, изо всех сил стараясь не отдавать револьвер. Рубаха съехала набекрень, Огата потянул её вбок.       Они несколько секунд кружились, всё смазалось. Агнесса только и делала, что отступала назад. А потом Огата пнул по ботинку, — землю действительно вышибло у неё из-под ног, так что не удержалась. Неловко свалилась плашмя, лицом вниз, отпустила левой рукой револьвер сама, чтобы не разбить ни лицо, ни очки. Но Огата теперь наоборот — поймал за воротник и замедлил её падение. Она просто глупо поводила ладонью по мокрой траве. И вот-вот попыталась снова развернуться с револьвером в руке, как Огата сел сверху, поймав в положении на боку. Агнесса не могла даже как следует упереться ногами, чтобы попытаться стряхнуть его. Хотя, конечно, она и знала, что ничего у неё не получится.       — Слезь с меня, — зло выплюнула Агнесса. — Быстро, блять!       — Если вы отпустите револьвер, — у Огаты было странное, замершее, лицо, но при этом сильно сжатые челюсти.       И затравленный взгляд человека, который до сих пор готов умереть.       — Пошёл к чёрту! — в сердцах ничего остроумнее не придумала она, вцепилась в оружие, как в последнее спасение.       Ведь если Огата отберёт его, то она в его глазах будет ещё большей истеричкой. Сумасшедшей.       Он придавил одной рукой за дуло, а второй грубо дёрнул её за запястье, отрывая от рукоятки. Агнесса попыталась выставить локоть вверх, намереваясь ударить его в лицо, но Огата просто наклонился ближе, из-за чего размаха не хватило, и она ткнула в плечо. Попыталась хоть так отодвинуть его подальше от револьвера. Огата её попытки игнорировал. Агнесса еле-еле приподнялась и уже в каком-то животном порыве попыталась укусить его. И только щёлкнула зубами около его уха, одновременно окончательно разворачиваясь животом вверх.       Во второй раз Огата был предусмотрительнее: положил ей ладонь под челюстью и так отвернул. Агнесса перестала отталкивать его локтем, перехватила за запястье, пытаясь освободить горло. Движение неосознанное. Рефлекторное.       Она по привычке ожидала, что он сейчас надавит ей на трахею.       Огата просто выдернул за дуло револьвер из второй руки. Агнесса как-то глупо попыталась дотянуться до вырванного оружия, а потом помехи в голове — мышцах, внутренних органах и окружающей действительности — стали совсем нестерпимыми. И она зажала уши руками, кажется, глухо подвывая, но голос смешивался с шипением, обретающим плотность и фактуру, растущим одновременно отовсюду и проистекающим из неё самой.       Огата быстро зажал паз, револьвер переломило на две части, и перевернул так, чтобы экстрактор выбросил из барабана патроны вниз.       Они бы упали ей на живот.       Но револьвер не был заряжен.       Агнесса не собиралась его убивать. Приём подлый — впрочем, в её стиле, как втихушку отравить доверяющих, воткнуть штык в живот человеку, который жалеет её, — но она рассчитывала на его рефлекс. У военных с реальным боевым опытом он доходил почти до бзика, ведь направленное раз за разом дуло означало, что через секунду оно выстрелит. И она могла представить, каких усилий ему стоило этому рефлексу не поддаваться — не принимать каких-то противодействий. Не прятаться, не хвататься за винтовку. У неё был садистский порыв — выкрутить ему нервы до предела.       Но смерти она ему не желала. Настолько, что побоялась даже совершить ошибочный выстрел.       Огата просто смотрел на этот пустой барабан так, будто если смотреть достаточно долго, то патроны там всё-таки появятся. Потом собрал обратно, направил вверх. Взвёл курок. И растянутым, словно ему сложно было шевелить рукой, движением надавил на спусковой крючок.       Несколько раз.       Металлический стук бойка раз за разом оповещал, что ни по какой случайности — досадной для карикатурно злой-плохой Агнессы, которая хотела его убить — в стволе не застряла пуля. Этот звук не поглощали ненастоящие помехи. Наоборот, из-за того, что всё вокруг для Агнессы стало каким-то ненастоящим, металлические щелчки пустого револьвера особенно выделялись, как будто щёлкало в её ненормальной голове.       Огата нажимал на спусковой крючок механически, с равными паузами. Как метроном, измеряющий равные такты. Было в его сбитом с толку взгляде, в этом монотонном звуке что-то такое же ненормальное, как и она сама. Хоть его и не передёргивало, он вряд ли слышал или видел нечто нереальное.       Но именно в этой монотонной нормальности чувствовалось, что он еле-еле сдерживается. И слишком уж глубокая чернота стелилась в его взгляде.       После шестого щелчка Огата заправил револьвер себе за ремень сзади, переместил вес на одно из колен — он вообще-то всегда слегка переносил вес на ноги, чтобы не раздавить — и на ощупь вытащил охотничий нож из чехла на её ремне. Агнесса по привычке проследила за лезвием в его руках, но Огата его попросту отшвырнул в сторону.       Реальность пошла крупной рябью, шум теперь стал отчётливее, и в нём угадывался хор тысяч голосов, растягивающий слова будто в церковном песнопении, — Агнесса прижала ладони к ушам ещё сильнее. Из-за деревьев, с каждого причудливого сочетания изгибов ветвей укоризненно на неё смотрели — Агнесса зажмурилась.       Огата не только встал с неё, но и поднял за плечи — предварительно похлопав по бокам и рукам в поисках какого-то скрытого оружия, — попытался поставить, но она на ватных ногах осела назад, чувствуя, что опирается на него спиной, и только поэтому окончательно не растеклась снова по земле.       — Агнес? — он прошептал ей в затылок и накрыл ладонями её руки, помогая закрывать уши. — Посмотрите, вокруг лес. Всё вокруг зелёное. И птицы поют, если прислушаться, но они высоко в горах.       Она действительно открыла глаза и с подозрением прищурилась, хотела повернуться к нему, чтобы выяснить, что за хрень он вдруг несёт, но потом поняла: Огата подумал, что у неё очередной приступ психического автоматизма. Даже предусмотрительно убрал своё бесстыдное лицо долой с её глаз. Он вообще всегда старался убрать своё лицо.       Теперь она вспомнила: так было с самого первого её приступа.       — Знаете, я долго думал над тем, что скажу вам. С того самого момента, когда понял, что та самая врач лазарета — вы. Мне старший лейтенант сказал, что вы умерли ещё тогда. От переохлаждения — из-за того, что я слишком слабо завязал верёвки, а вы сбежали босиком по снегу, — теперь Огата почти бормотал вкрадчивым шёпотом, так что у Агнессы, когда он заговорил ещё более низким, вибрирующим голосом, невольно пробежали мурашки: — Теперь вы выглядите совсем иначе, и я бы не стал подозревать настолько сильно. Вот только взгляд у вас остался тот же: такой, что вы не хотите умирать, но если придётся, то сделаете это только на своих условиях.       Его голос прорезался сквозь кокон несуществующих взглядов и то ли шёпота, то ли пения сотен других голосов, настойчиво, но аккуратно, будто сквозь кокон шелкопряда. Огата как-то странно немного качнул головой — прядь волос проехалась ей по запястью, — и Агнессе показалось: он хочет пригладить волосы.       — Тогда, в рёкане, когда очередной бродяга, которого вы спасли, накинулся на вас. Вы потом вскрыли его труп, а я записывал в вашем блокноте. Помните? Вы же помните.       Агнесса нахмурилась, с Огатой явно было что-то не так ещё больше, чем раньше. Слишком уж часто он повторял «вы». И у неё так много вертелось на языке, что ему высказать по поводу того случая — особенно по поводу «слабо» завязанных верёвок, да у неё потом ободранная кожа несколько месяцев заживала! — но Агнесса титаническим усилием воли проглотила всё обвинения.       — Всё закончилось уже давно, — Огата вдруг положил ей подбородок на макушку.       Агнесса на это с раздражением выплюнула:       — Ничего страшного. Я просто слышу голоса!       Оттолкнула его руки, разворачиваясь с возмущением и новыми претензиями, но тут же растерялась. Вся уверенность Огаты растрескалась, пошла крошкой, и вместе с ней бледный дорогой мрамор его лица осыпался до простого мусора, за считанные секунды в его глазах чернота вспыхнула неподдельным ужасом. Столь явным, что Агнесса видела такой, собственно, когда прикинулась, будто у неё амнезия.       — И что они говорят? — он снова стал идеально сдержанным, явно изо всех сил старался спросить об этом, как о чём-то нормальном.       — Я не сумасшедшая. И не бесноватая, нехер со мной так разговаривать, — злобно прошипела она.       На самом деле, она неправильно выразилась, Агнесса слышала не совсем голоса в таком виде, в котором их слышат пациенты психиатрических отделений. Им голоса наговаривают что-нибудь поджечь, что родственники отравляют их еду, а врачи хотят убить. Что-то в таком роде.       То, что она назвала «голосами» и могла бы описать только как «голоса», потому что чувствовала кожей, сознание преобразовывало шум и рябь в знакомые образы, — физические чувства.       И были противоположностью кошмара: взрывов, криков агонии. Мерещащиеся лица меж ветвей укоризненно качались. Они — плод её воображения — как никто другой знали, что у неё на уме, и служили прутьями решётки. За которой заточены не её амбиции, но её сумасбродные неадекватные порывы, ошейника и намордника тем было недостаточно, поэтому сознательная, рациональная часть Агнессы воспроизводила все эти знакомые образы.       Они её сдерживали.       В них смешивались и лица родителей: печальное — у матери, брезгливое — у отца, эмоции брата были, как зеркальное отражение, до отвратительности похожи на её собственные. Нечто высокомерное. Осуждающее. Там же где-то затесались лица Майи, Фроси и остальных девочек. Отдельно она могла бы различить Мельника.       И все-все-все они твердили, нашёптывали, завывали ветром меж крон деревьев, шумели горной речушкой только о том, чтобы она имела хоть каплю самоуважения — и отошла от него. Прекратила сидеть у него на коленях — теперь уже вполне добровольно — и опираться ладонью о грудь.       Чтобы как следует по-настоящему злилась, ненавидела.       С Агнессы было достаточно. Она резко встала на ноги и сделала пару шагов по направлению к выходу из леса — а заодно и к вещам Огаты, там где-то была её сумка, — как сам Огата поймал за локоть. И, к её огромному удивлению, не отпустил, когда попыталась стряхнуть его ладонь. Только сильнее притянул к себе, как только она почти дошла до вещей, мокрый край его плаща щекотно лизнул её по ноге.       — Почему вы разрядили револьвер?       — У тебя какие-то проблемы со слухом? — Агнесса скептично приподняла бровь. — Тогда ещё раз повторю: пошёл нахер со своими вопросами, я не собираюсь на них отвечать.       Огата перехватил обеими руками её за плечи:       — Извините, но вам придётся.       Никакого настоящего покаяния в его голосе, конечно же, не было. Только бодрящий холод. Агнесса невольно встала на цыпочки, чтобы вдохнуть его, но тут же опомнилась: это всё ей кажется.       — А то что? — она сделала вид, что так и задумывалось, выплюнула ему это поближе в лицо, пытаясь спровоцировать намеренно. — Что ты мне сделаешь?