вскрой мою душу

Утомленный шумный вздох вырывается из груди. Сосны качает из стороны в сторону, ветер не стихает вот уже несколько дней, просвистывая плясками между зелеными горами и холмами. На песчаном берегу сейчас шторм: волны достигают высоты великанов, пенятся и разбиваются насмерть о деревянные трухлявые волнорезы, поросшие густой тиной. Макушки деревьев обломались под натиском бурь и ураганов, на земле слегло полотно из переплетения когтистых веток, оперения листьев, перхоти шелушащейся коры и хвойной стружки. Несмотря на то что календарное лето подошло к концу, оно еще не подошло к своему логическому завершению. В Фандертауне нет и намека на осень. Соленый бриз, напитавшийся эвкалиптовыми шишками, хвоей, морскими водорослями и подвальной затхлостью в глубине сосновых лесов, растягивает мнимый август дальше, тем самым продлевая туристический сезон и желание людей дышать непокорным, буйствующим морем. Хван Хёнджин сидит на крыльце с телефоном в руках, сложив локти на коленях. На его сгорбленной спине разглажены складки бирюзовой медицинской униформы, черные волосы завязаны в ленивый короткий хвост, но передние волосы все равно вываливаются из прически и лезут в глаза. Парень задумчиво крутит мобильник на пальцах и глядит в лесную темень перед собой. Маленькое здание морга, выглядывающее на сосновый бор, одновременно внушает меланхоличное умиротворение и тревогу. Ночное небо на удивление покрыто сияющими, желтоватыми звездами, а не тучами. В кустах перешептываются сверчки. Всё-таки хорошо здесь, в этом городке с погодными переполохами. Вдруг экран вспыхивает, и младший патологоанатом переводит на него взор, надеясь увидеть сообщение, но ему пришло лишь уведомление о среднем экранном времени. Он неспешно набирает пароль, и ему сразу же высвечиваются исходящие от него вызовы на контакт «любимая», который давно не принимает звонки от молодого человека. И в этом виноват именно Хёнджин. В свое время он выбрал карьеру в столице, а не любовь детства в захолустье. За что и поплатился. Чаще всего не получается совмещать и чувства, и учебу, особенно, когда два этих пункта подразумевают под собой отдачу в одну из стезей на полную. Хёнджин почти не жалеет о сделанном выборе. Порой тоскует, как сегодня, но это бывает редко. Бывшая, скорее всего, случайно нажала на иконку контакта. Значит, не удалила? Девушка разорвала с Хваном отношения спонтанно — по короткой смске, уйдя в закат вслед за мыслями студента-медика о счастливом будущем вместе со своей возлюбленной. Ничего больше не оставалось, и Хван взялся за учебу с бóльшим рвением, наплевав на пошатнувшийся эмоциональный фон, апатию к общению с людьми и многое другое. Конспекты с торопливо написанными кривыми буквами и бесконечная зубрежка стали для него спасением от собственного сгорания. Хван Хёнджин грыз страницы анатомии день за днем для того, чтобы стать тем, кем он является сейчас. На душе было гадко и тухло, но неприятные тоскливые мысли смогли сконцентрироваться на чем-то ином помимо разрушившихся отношений. По этой причине он окончил университет с отличием и заслужил доверие старшего патологоанатома Минхо. Не на словах, а на практике. Больше всего парню интересно, действительно ли он испытывает чувства к бывшей возлюбленной или хочет себе внушить, что это именно так? Внезапно металлическая дверь со скрипом отворяется, распространяя стоны петель дальше по сосновому бору. За ней появляется Минхо в длинном, чуть мятом халате и неизменной футболкой с надписью «sexy lifestyle». Глаза горят озорством. — Хёнджин, а ты пробовал когда-нибудь рамбутаны? — Э-э, — неуверенно протянул упомянутый, пытаясь вспомнить, — это что? — наконец, сдался он, нахмурив брови. Пальцы рефлекторно заблокировали экран телефона, и младший растерянно взглянул на старшего патологоанатома. — Фрукты такие. Мне просто привезли много всего недавно, не знаю куда деть, — Ли на мгновение смолк, не выдавая иронии в голосе, — съесть все я не смогу, но и не хочется, чтобы пропало. Есть еще ананасы, драконьи фрукты, какая-то сладкая штука, названия которой я не помню. О, — неожиданно воскликнул он, — хурма еще есть, точно. — Хурму сам свою ешь. — Она вяжет… — тихо вздохнул Минхо, непринужденно похлопывая себя по карманам халата, в одном из которых лежит ингалятор, — я ее уже и в холодильник положил, и в морозилку, а она все равно. — И поэтому ты решил предложить ее мне? — Хёнджин цинично приподнял брови, усмехнувшись. — Именно, — довольно хмыкнул мужчина, — пойдем-ка лучше чай пить. — Только без хурмы, пощади… — Хёнджин театрально взвыл, закрыв лицо чуть вспотевшими ладонями, — как ты ее вообще можешь есть? Она же невкусная, — между пальцами вдруг появились небольшие щели, через которые младший медик стал подглядывать за спокойным лицом, убаюканным теменью ночи, — а что у тебя с руками-то, кстати? — Порезался. — Я заметил, что не сломал, — губы Хвана изогнулись в кривой, но беззлобной насмешке, — а если подробнее? — Уронил стакан на днях и не заметил, что собрал не все осколки с пола. Потом стал мыть полы, затем тряпку от грязи… Нелепая случайность. — Я заметил, что ты часто попадаешь в подобные ситуации. Поразительно… — Не то слово, — с оттенком нервозности усмехнулся Минхо. Хан Джисон целиком состоит из сплошной «подобной» ситуации, — я пойду спрошу у Джека насчет перерыва. Оказывается, в морг, в котором работают врачи Ли и Хван из другого отделения перевели еще одного санитара, главная роль которого выполнять «грязную» работу за медиками, непосредственно производящими вскрытия тел и разборы документов. А если сказать более официально, у него стоит задача получить ценный опыт. Теперь в их скромном коллективе целых три сотрудника и одна половина новенького Джека, ведь, как выяснилось, он совсем еще «зеленый». У Минхо закрались предположения, что рано или поздно, когда Грету и Джека можно будет считать грамотными специалистами, их квартет медиков расформируют по парам — опытный с менее зрелым. И это было бы правильнее, ведь в настоящее время их рабочий график ужасен: нестабилен и максимально несправедлив. — Джек выглядит каким-то напуганным, — поделился Хёнджин, — я таким же был в свой первый рабочий день? — Совсем нет. Да и Грета тоже, неловкая, но целеустремленная и очень способная девушка. А за этим фруктом глаз да глаз нужен. Но все поправимо, у него еще опыта как такового нет. — Мало умирают в этом городе? — И слава Богу, — говорит Минхо, совершенно не задумываясь о цене человеческой жизни и о том, насколько чудовищна утрата каждой живой души из этого мира, — иначе работали бы больше, а получали меньше. — Сурово, — коротко прокомментировал Хван. — Прагматично, — усмехнулся Минхо, — чего мне жалеть мертвых, когда продолжают страдать живые? Умирают и умирают, все мы однажды отойдем на тот свет. — Согласен, но мне жаль жертв различных катастроф. — Это другое, там скорбь у нескольких десятков, сотен, тысяч… — начинает перечислять Ли, — и это чаще всего жестокие смерти, печальные я бы сказал, ведь погибают те, кто мог бы еще жить и жить. Но к нам привозят ненасильственные смерти, что умерли без мучений. По крайней мере, в основном. Хотя от болезни тоже неприятно помереть, если честно. Долго и как-то больно… — заключил он тихо, — но тем не менее, ты знаешь, что умрешь рано или поздно, будь это порок сердца, опухоль, старость или астма… — голос дрогнул, словно пламя свечи от ветра, — обиднее, когда умирают дети из-за водителя, что спешил в ад или от рук маньяков, у которых с башкой не все в порядке. Знаешь, я наверно, по этой причине не пошел в судебно-медицинские дело. Каким бы собранным и рациональным медиком я не был, мне было бы тяжело смотреть на человеческую жесткость, оставленную на телах. Здесь легче, меньше сопереживания мертвецам. Хёнджин понимающе кивнул и перевел взгляд с умолкнувшего человека на звездное небо, которым не налюбоваться. Слишком редкое явление в этих краях. Наверняка где-то в пригороде Фандертауна на верхушках зеленых гор открывается захватывающий вид на ночной безоблачный ковер и волнующееся море. — Умереть во сне приятнее всего. — Благодать, — с легкой улыбкой протянул старший патологоанатом, — так что пусть набираются опытом эти сорванцы. Впрочем, как и ты, как и я. Нам всем есть куда расти. Мне еще за тридцатник не перевалило, чтобы в глазах других коллег я был им таковым, а не таким же санитаром, — пускай Минхо сомневается, что сможет дожить до этого возраста, развивать спорную тему ни к чему, — хочу верить, что к тому времени, когда мне будет за тридцать, в этих краях будет развито образование и медицина. Никто из врачей, медсестер и санитаров не должен впахивать за низкие ставки. Вот вымрут все наши, и некому будет нас с тобой разбирать на органы. — Надо устроить забастовку «трупорезов», власть пошлет нас и, мир вернется к самым истокам, когда тело просто в простыню заматывали. — Мы так работы лишимся, как и наши последователи. Не хотелось бы, — задумчиво брякнул Минхо, вновь похлопав себя по карманам халата, — я хочу сделать у себя во всем доме качественный деревянный паркет, поэтому надо работать. Хёнджин улыбнулся и поднялся со ступенек, шагнув за металлическую дверь внутрь. Время пить латте из пакетиков «три в одном» и наслаждаться тем, как коллега кривит лицо.              

—⧽꧁ ༒︎ ꧂⧼—

              Так, в непринужденной обстановке прошло несколько дней, что давно стало казаться чем-то сверх естественным. Минхо настолько привык к потрясениям и жизни в постоянной суматохе, что излюбленная тишина стала ему в новинку. Пожалуй, привычными в монотонной повседневности остались только не слишком частые звонки с матерью. Минхо вчера разговаривал с ней по телефону больше часа, терпеливо отвечая на череду вопросов. «Минхо, ты поел?», «когда в гости зайдешь?» «ты продолжаешь ходить на процедуры?», «что там у тебя на личном фронте?» А Минхо устал. Знала бы мама, сколько всего с ним за это лето произошло, ни за что бы не поверила. Как минимум из-за важного аспекта в пересказе — Бога на самом деле не существует. Он есть, но не в том виде, в котором его представляют. Это собирательный образ главенствующих правителей Поднебесной. Беседы с матерью по телефону сильно выматывают, личные встречи — неизменно опустошают без остатка и накипи на дне человеческого сердца. Скорее всего, мать и сын настолько разные и чужие друг другу в духовном плане, что выливается в безобидных диалогах друг с другом. Родительница любит сына больше собственной жизни. Но она совершенно не умеет любить. Как и Минхо ее. Патологоанатом зевнул и почесал оголенное плечо, не скрытое тканью. На нем свободная черная майка с толстыми лямками и «ювелирным» вырезом, что оголяет ключицы, но делает внешний вид вульгарным. Прямо сейчас он вяло прогуливается по рынку, размахивая небольшим пакетом персиков. Пятница наступила слишком быстро по ощущениям, но на самом деле Ли за предыдущую неделю вымотался настолько, что потерял счет времени. Всю ночь он ворочался, кутаясь в намоченную тонкую простыню, но так и не сомкнул глаз. Из-за неудобного графика на работе и демона его режим сна героически пал. К тому же сегодня душно и жарко, спертый воздух вскружил головы работяг и одурманил туристов, приехавших на море купаться. Минхо отвык от палящего солнца настолько, что удивился, когда оно показалось над черепичными крышами Фандертауна в начале сентября. Яркие лучи игриво подсвечивают кофейные волосы и путаются в длинных трепещущих ресницах. Солнце щекочет целлофан пакета с махровыми персиками, бросая зайчиков на сухой асфальт. Минхо хотел куда-то деть кукурузу, пока та не переспела и случайно вспомнил про разговор с девушкой, зависимой от абьюзивных отношений. Забавно, что он взаправду пришел на рынок рано утром, сейчас даже двенадцати нет. К слову, кукурузу он отдал какой-то старушке, которая вдобавок напихала ему немного персиков. Минхо зажевал губу, захотелось закурить, но курилок рядом нет, а людей повсюду бродит много. Он подошел к ларьку с сухофруктами и заприметил рядом с ним светловолосую девушку, стоящую к нему спиной. Длинная тонкая юбка струится по полу, прикрывая ноги, а белоснежная футболка из-за распущенных волос и вовсе не видна. Она вдруг развернулась и тут же удивленно распахнула глаза, столкнувшись взглядом с медиком. Минхо вновь узнал ее. — Ой, это вы, — тихо произнесла Бьянка, непроизвольно спрятав руки за спиной, — доброе утро. — И правда, — хмыкнул мужчина, — сегодня доброе утро, непривычно солнечное. Вижу, ваши синяки зажили, — Минхо попытался аккуратно приподнять краешек губ, но робость перекосила улыбку, — я рад. — Благодарю. Мази, что вы посоветовали с транкс… — Шерин нахмурила брови от того, что у нее не получается выговорить, — в общем, помогли. На мне все как на собаке заживает, — она невесомо провела ладонью по сушеному манго и остановила ее у различных орехов. Теплый ветер треплет подолы плисовой юбки, короткое молчание предоставило возможность собраться с мыслями и едва слышно произнести, — хотите сказать, вы сегодня оказались здесь случайно? — Мне нужно было отдать пакет кукурузы, пока она не испортилась. — Зачем же вы купили столько кукурузы, если не смогли все поесть? — Бьянка мягко улыбнулась и предложила, — давайте немного отойдем от прилавка, потому что я уж очень хочу купить арахис, но у меня от него уже все тело чешется. Минхо кивнул, и пара отошла в сторону, расстраивая продавца лавки, что стоял, навострив уши и вслушиваясь в странный диалог. — Мой… — патологоанатом замялся, прежде чем сказать, — приятель, — вновь короткая пауза с неуверенной интонацией, — переоценил свои силы и любовь к кукурузе. Он купил слишком много и слишком мало съел. Я не очень позитивно отношусь к чрезмерному потреблению чего-либо, будь-то миллион бесполезных товаров из интернет-магазинов или простая кукуруза. — И вы будете правы, потому что во всем нужно знать меру, — кивнула девушка, Минхо невольно вспомнил, как ее парень таскал девушку за волосы поздно ночью, не зная меры и сожаления. Мерзость, — а я сегодня ходила за помидорами. Вон в том отделе приятные на вид овощи продаются, и цены не кусаются. И раз уж нам посчастливилось снова встретиться, не скажите ли вы мне свое имя? Минхо ненадолго задумался, а после ответил: — Ли Минхо. — А я Шерин Бьянка, — девушка сразу изменилась в лице, засияла, — не хотите снова пойти в тот кафетерий и выпить чая? — Позвольте сразу спросить, вы же не заинтересованы во мне, как в мужчине? — женская улыбка померкла моментально, — да, возможно, это сейчас грубо с моей стороны, но я бы хотел сразу уточнить, потому что романтический контекст меня не интересует. — Боги, нет! — Бьянка замахала руками и нахмурилась так, словно ее возмутили слова врача, — вы за кого меня принимаете вообще? Во-первых, я люблю своего парня Даниэля, хотя, наверное, понимаю, что эта любовь ничего мне хорошо не принесет… В любом случае, мне без него действительно плохо, и вы не можете меня осуждать за мои чувства в нему! А во-вторых, я не из тех, кто крутит романы, состоя в отношениях с другим человеком, — в конце она фыркнула, поставив тем самым точку. — Я вовсе не хотел вас задеть, извините. Я хотел убедиться в том, что если мы продолжим общение, не выйдет никакой спонтанности, никаких признаний в любви, никаких неловкостей, какие обычно бывают. — Все-таки хотите общаться? — удивленно заметила Бьянка, перестав дуться, — что это на вас нашло, раз вы передумали? А Минхо и сам не знает. Возможно, в нем заиграли спасательские нотки, а может, сочувствие и искреннее желание помочь девушке, что сидит в прочной клетке без воли — но, парадоксально, по собственной воле. — Быть может, тот облепиховый тизан? Он мне понравился в прошлый раз. — Тогда… может, все же перейдем на «ты»? — Перейдем, — уверенно кивнул мужчина и неспешно последовал за радостно улыбающейся блондинкой в сторону кафетерия, в котором делают очень вкусный облепиховый чай. Пара знакомых поначалу много разговаривала о чем-то незначительном, затем об увлечениях, работе и банальных пристрастиях в еде. Не обошлось без темы об отношениях, в том числе о нынешнем бойфренде девушки. Минхо узнал, что Бьянка отучилась на юридическом факультете, в юности интересовалась грибами и любила проводить время в бабушкином саду, засаживая клумбы не пушистыми гортензиями или бархатными розами, а тыквенными семенами. С самого детства она любила сказку «Золушка» и мечтала однажды встретить «принца на белом коне». Для этого Шерин сажала самые разные сорта тыкв в надежде на то, что хотя бы одна из них сможет превратиться в роскошную карету. Ирония в том, что в книжные сказки она давным-давно не верит — ведь ищет их в глазах любимого человека, что продолжает околдовывать её не пойми чем. По мнению Минхо, Даниэль является не принцем, а деспотичной мачехой. Минхо терпеть не может тех, кто не уважает других. Неважно, женщина это или мужчина, на почтительности друг к другу и высокой нравственности строятся дружба, кооперативы, партнерство, любовь… Любые здоровые взаимоотношения. Больше тему о Даниэле они не поднимали. Минхо в самом начале спросил, стараясь не высказывать открытого пренебрежения по отношению к возлюбленному Шерин, не против ли тот ее общения с противоположным полом? На что Бьянка неловко улыбнулась и отвела глаза в сторону — ожидаемо. Ответ ясен и без слов. Мужчина не в праве раздавать ей советы или пытаться направить на истинный путь. Первая и самая основная причина — он мужчина, который в принципе не может в полной мере знать нюансов и всех вытекающих из поведения девушки, ставшей жертвой нездоровых отношений с тем, кто гораздо крупнее и физически сильнее. Вторая причина — Минхо для Шерин никем не является, пускай девушка сама проявила инициативу в общении, этот факт не дает медику воли настаивать на своей позиции. В конце концов, она самовольно несет за себя ответственность, и только ей решать, с кем общаться, а кого игнорировать. Другое дело, когда человек, который должен быть партнером в отношениях перетащил на себе одеяльную инициативу и начал втаптывать свободу в бетон. Минхо хочет быть праведником для той, что нравится тонуть с тяжелым балластом, привязанным к лодыжке. Осознанно она это делает или нет — неясно, смеет ли Минхо навязывать ей свою позицию — трудно сказать. Однако он уже принял роль спасателя, которую ему нравится играть. У самого проблем выше крыши, а он переключает ракурс с себя на других, избегая собственных проблем. Кто из них нездоров больше? Быть человеком тяжко. Минхо часто трогал руки, больше нескрытые бинтами, ведь недавние порезы покрылись плотными корочками и перестали нуждаться в перевязках. Мужчина и девушка разговаривали вплоть до самого обеда, понимая, что им нравится непринужденно беседовать обо все на свете за чашкой чая или какого-нибудь ягодного тизана — взаимно отвлекаться от проблем. А затем Минхо, заставляя себя отрывать ноги от земли, поплелся в сторону дома матери для того, чтобы увидеться с ней, но главное, больше не слышать крики совести за то, что он не навещает семью. Вернее её жалкие остатки. Бьянка все то время, пока шла до дома, нескончаемо думала о вырвавшейся фразе нового приятеля, что мимолетно, но с глубоким следом коснулась самого сердца. Вероятнее это был не след, а шрам от ожога. — Ты веришь в Бога, что верен только своему недоверию. И речь вовсе не о религии.                    

—⧽꧁ ༒︎ ꧂⧼—

              Медик, слегка измотанный и уставший, возвращается домой ближе к вечеру, когда на небе уже отцвел нежно-розовый румянец заката. И лучше бы он все это время проводил с Бьянкой, чем с родной матерью, от которой под вечер стала свистеть фляга и подтекать чердак — если говорить образно. Женщина много и безостановочно говорила о чем-то провокационном, от чего у Ли сворачивались уши. Оправдать её можно тем, что она действительно соскучилась по сыну, который навещает её далеко не каждый день и неделю, но у медика теперь трещит по швам голова, а в зоне висков стоит протяжный гул. Благо, у него есть в запасе недели две для того, чтобы восстановиться перед следующей встречей. Перед сессией с той, после которой обычно ходишь по психологам. Минхо оплатил заказанное в кафе, а Бьянка взяла с него обещание, что в следующий раз будет угощать именно она, и мужчина сразу понял, что девушка не хочет чувствовать себя обязанной перед кем-либо. Пусть так, Ли настаивать не стал. Он хотел провести Шерин до дома на всякий случай, но та категорически отказалась, сославшись на ревность молодого человека, с которым патологоанатому лучше бы больше не встречаться. Особенно после того, как он ударил Даниэля. Новые приятели быстро обменялись номерами на всякий случай, но общаться в интернете они не будут — девушка сразу объяснила свою позицию, а Минхо вовсе и не против, к тому же у него нет времени на постоянное общение в интернете. Он точно также не хочет чувствовать себя обязанным перед кем-либо, в том числе за общение с неличным присутствием. И Минхо, и Бьянку устроил вариант с поддержанием необходимой для них дистанции: если первый быстро перегорает от общения с малознакомыми людьми, то для девушки все дело заключается в собственной безопасности и шатком доверии своего мужчины. Медик искренне не может понять, почему Шерин продолжает терпеть к себе подобное отношение, но ей он больше ничего высказывать не смеет. Не его дело. Юристке без постоянной работы нельзя без предупреждения задерживаться где-либо непозволительно долго. Ее молодой человек крайне ревнивый и закомплексованный в себе. Ли уверен, что он не проявляет искреннего беспокойства за безопасность возлюбленной, а лишь боится, что она найдёт себе кого-то лучше. Каждый хочет встречаться с образованной конвенционально красивой девушкой, имеющей хорошие манеры и излюбленную обществом скромность, но не каждый стремится соответствовать. Может, Даниэль и богатый принц на дорогой машине, но он также гнилой человек, позволяющий себе распускать руки и ограничивать свободу другого человека. Мужчина открывает входную дверь и сразу же замечает луч теплого, но тусклого света, исходящего из кухни. Где-то в той стороне переплетаются незнакомые нетрезвые голоса мужчин предположительно лет сорока-пятидесяти. Они что-то весело обсуждают друг с другом, и их явно минимум двое. Минхо заметно напрягся, аккуратно положив шелестящий пакет персиков на мягкий пуфик. Несколько штук невозвратимо исчезло из общей суммы подаренного старушкой — Ли любезно поделился фруктами с новой приятельницей. По лучу на полу едва заметно бегают чернявые тени, показывая шевеление предполагаемых грабителей, убийц или воров… Хуже всего, что сейчас у Минхо под рукой только ключи, которыми он вряд ли сможет защититься от кухонных ножей. Только Ли хочет осторожно высунуть голову в дверной проем с незакрытой дверью, как тут же лицом к лицу сталкивается с Хан Джисоном и от испуга отпрыгивает назад. — О, ты вернулся, — бодро произнес юноша, облокотившийся о косяк двери и сложив руки на груди. Черные витиеватые узоры и линии различной длины оплетают кожу от плеч до кистей, — надо же. Минхо внезапно почувствовал небывалое облегчение. По крайней мере, если в его доме и есть грабители, они напрямую связаны с демоном. Патологоанатом хмурится и механично сканирует взглядом невозмутимого обманчиво молодого мальчишку, что вдобавок скрестил лодыжки. Обуви на ногах нет. Слава богу. — Я за него, — донеслось насмешливо из уст Джисона. Человек широко распахнул глаза. — Ты что, мысли читать умеешь? — К несчастью, нет. Но с такими привилегиями было бы скучно жить, согласись, — хмыкнул он, расслабленно глядя на медика, непонятливо топчущегося в темном коридоре. Его глаза сияют теплым лучом кухонной лампочки, что лениво развалился на полу. Можно было бы подумать, что желтый свет исходит из кухни, но Хан совершенно не глядит в её сторону. Он полностью сосредоточен на Минхо и глядит на него необъяснимо пронизывающе, — у тебя просто на лице написаны эмоции. Совпадение или он научился предугадывать действия человека? Джисон не раз говорил, что люди предсказуемы. — Ты какого черта вообще тут делаешь? — зашипел на него диким манулом Минхо так, будто бы задает этот вопрос в первый раз. В реальности же, он спрашивает у Хана одно и то же постоянно, — ты почти прописался здесь. И что это за шум?.. — А, — коротко усмехнулся бес, пропустив мимо ушей предыдущие вопросы. Действительно ведет себя как дома, — это мои новые знакомые. Они оказались в трудной жизненной ситуации, и я решил им помочь. — А моя квартира здесь причем? — Ну, ты же любишь помогать людям. У Минхо вот-вот начнет дергаться глаз. — Я по их голосам слышу, что они все в хлам. Сколько их, табун? — Брось, — фыркнул Джисон, — где я столько бездомных тунеядцев возьму? — Кого?.. — воскликнул медик, прорываясь через Джисона, чтобы воочию увидеть его новую компанию «друзей по схожим интересам». За небольшим столом с подсолнуховой скатертью из клеенки сидят двое неопрятных, заросших мужчин в мешковатой, засаленной и местами стертой одежде. Минхо хватило пару секунд увиденного, чтобы развернуть скалящегося демона к себе и холодно отчеканить, — слышишь ты, бездомный… — надувшись от злости, продолжил врач, уже не пытаясь выбирать выражений, — какого хуя ты притащил в мой дом этих алкашей? Патологоанатом поверить не может, что на его кухне сейчас сидят пьяницы, распивая что-то похожее на белый ром или какую-нибудь самогонку, Минхо не особо вгляделся в подробности вечерней встречи. Джисон в это время с привычным для него ехидством делает шаг в сторону, от чего человеческие руки его больше не трогают. — Я решил им помочь. Понять их политику так сказать, как демон человека. — Да ты специально это делаешь! — ошарашенно прикрикнул Ли, не скупясь на громкость голоса, — ты хочешь меня вы… Джисон внезапно прикладывает указательный палец к губам патологоанатома, таким образом, затыкая шумную мантру его безостановочных слов. Минхо замер от неожиданности настолько, что вовсе не смог пошевелиться и не среагировал, когда демон с янтарными глазами подошел к нему ближе, вставая едва ли не вплотную. — Тш-ш, — шепчет он, не сводя палец ни на миллиметр. Минхо, кажется, совсем перестал дышать, потому что бес совсем не чувствует тепла от человеческого дыхания. Одно лишь действие смогло удержать бушующий шторм непоколебимого и непокорного сердца Ли, что старается бороться с необдуманными поступками демона. Джисон привык переворачивать привычную картину мира наизнанку, когда медик просто-напросто не понимает, что должен предпринять и как реагировать на спонтанности юноши, — а то у меня из-за тебя трещит голова, которая, между прочим, вообще не должна болеть. Спокойнее, чахоточный, — бархатистым голосом убаюкивает Джисон, неотрывно глядя человеку прямо в глаза. А Ли не посмел отвести взгляда, ведь иначе бы это значило, что он уступил. Но самом деле, он не может. Не владея волшебством, желтые омуты чаруют сами по себе, — эти ребята все равно ничего не вспомнят, если ты, конечно, не постараешься сделать так, чтобы те что-то вспомнили из-за твоих криков. — На кой черт ты их сюда приволок? — сглотнул и пробурчал Минхо, губами касаясь указательного пальца демона. Наконец Джисон почувствовал горячее дыхание на коже. — Говорю же, пытаюсь помогать людям, — ответил он и убрал руку, но не отошел. — Врешь, ты специально спаиваешь бомжей на моей кухне, хочешь вывести меня из себя, — все-таки высказывает все то, на чем его столь бесцеремонно заткнули пальцем, — они плевать хотели на твою псевдопомощь. Им лишь бы нажраться! — Ну не зря же люди считают демонов искусителями. Я дал им выбор и предоставил помощь, они на эти деньги решили отметить пополнение. Хороший повод, но мелочно, ведь они могли накупить мяса и хлеба лет так на двадцать. — Да ты… — Минхо вновь повысил голос, начав возмущаться. Джисон закатил глаза и вновь приложил палец ко рту патологоанатома. — Не кричи. — Да хватит мне в рот совать свои грязные пальцы, — Ли ловко отмахнул от себя чужие руки и оттолкнул Джисона в плечо, получив в ответ язвительную насмешку. — Обычно всем нравится. Еще совсем недавно, буквально перед тем как вернуться в земной мир и встретить бездомных, он весело проводил время в обществе Феликса и Мадонны, испивая тягучее удовольствие на троих. Похоть текла по венам, засосы тлели на коже, подобно пеплу сигареты, однако ни одна из отметин так и не распустилась на шее, ведь спустя считанные секунды бесследно исчезала. Стоны полыхали тенями от свечей и коптили ядовитым дурманящим дымом, трогая стены и потолки. Демоническое трио плавилось от страстных, но совсем безчувственных касаний и фантомных ощущений, что без остатка сходили с кожи, будь-то царапины на плечах, натертые покрасневшие бедра или поцелуи ниже губ, не несущие в себе любви. Бессмертных нельзя изувечить чувствами. Их безупречные тела всегда возвращаются к самому началу — чистому листу. И никто не осудит, ведь никто не узнает, что где-то в одном из домов адского мира три живые души терзали тела друг друга по очереди, давая шанс каждому из них почувствовать себя не столько живым, сколько нужным. — Какая мерзость, — втихомолку пробормотал человек, — убери этих мужиков с моей кухни. — А волшебное слово? — Джисон наклонил голову вбок, обнажив лукавство взгляда. — Пошел к черту, — ощерился тот. — Ну, хорошо. И Джисон действительно ушел. Вот только не в Преисподнюю, а за стол с подсолнуховой скатертью. Один из мужчин закусывает куском хлеба, второй — занюхивает градусы алкоголя своим засаленным рукавом свитера с дырками. Патологоанатом не решился высунуться из коридора, боясь, что его могут запомнить. Он стал испепелять беса самым прожигающим взглядом, прекрасно понимая, что парень чувствует его на себе, но мастерски игнорирует. — За наше здоровье! — вдруг размашисто воскликнул один, подняв рюмку с чем-то прозрачным, — Ники, брат, пей до дна. — За нашу удачу! — бессвязно лепеча языком, вторит второй и чокается со своим товарищем рюмкой. Пару капель алкоголя стекают по стеклу вниз на стол с жалкими «закусками» — хурмой, газировкой с лимоном и лаймом и черными ломтиками хлеба. Два неопрятных мужчины приняли юношу за своего приятеля-собутыльника и отдали ему полупустую бутылку водки, чтобы тот наливал, пока они, брызжа слюной, переговаривались о чем-то своем. На языке богатых. — Мы можем креветок здоровых взять, не просрочку. — И устриц купим, — покачиваясь, кивает пожилой мужчина. — Сонхун, ты че? Они же как сопли, так все богачи говорят. За окном темные сумерки, не доходящие до глубокой темно-синей ночи. Минхо попытался достучаться до Хана, периодически подзывая его к себе из коридора, а житель ада только улыбался и пропускал реплики, пропитанные пассивной агрессией, мимо ушей. Он так и стоит в темной прихожей, прикасаясь к косяку двери виском. То, как бездомные пьяницы наглядно ничего не помнят о Джисоне при том, что он сидит бок о бок с ними — поистине удивляет. Скорее всего, в ту грозовую ночь в морге Минхо тоже должен был себя так вести и ничего не помнить о бессмертных существах. Чонин неосознанно сыграл роль благочестивого, кто, сам того не понимая, подсунул человеку красную таблетку, отвечающую за мучительную правду, а не синюю, что всегда олицетворялась с фальшивой иллюзией истины. Пока Минхо бесится, не решаясь выйти в центр кухни, Джисон отлично отыгрывает сцену им придуманного спектакля. У демона непроизвольно дернулась рука, и самый пьяный из алкашей треснул своей большой ладонью ему по затылку за то, что тот пролил спиртное, налив его мимо рюмки. — Да куда ты наливаешь, криворукий? Знали бы они, с кем разговаривают. Глаза Джисона опасно сверкнули, а Минхо вдруг прыснул, сам от себя не ожидая, и отвернулся к стене для того, чтобы сдержать порыв смеха. Карма настигла демона спонтанно, но так вовремя. В ответ человек получил помутневший пыльный взгляд Джисона, что услышал его. Он с самого начала не переставал слышать голос патологоанатома, взрывающегося от недовольства где-то в глубине неосвещенной прихожей. Пьяные бродяги же продолжили наседать на бессмертного парня, отчитывая его, как своего товарища, а не господина, что отдал из своего кармана неряшливую стопку крупных купюр, обмотанную резинкой. Можно подумать, что Джисон или слишком щедр, или чрезмерно высокомерен, но деньги для беса не имеют никакой ценности, а потому он ими сорит, не вдумываясь. Бумажки да и только. Неужели за них люди правда готовы предавать близких друзей, разжигать войны и истреблять целые народы?.. Поразительно. — Ты вообще знаешь, сколько сейчас хорошая водка стоит? А ром? — Сонхун, да не нападай на салагу, он же новенький у нас, — успокоил друга тот, что менее пьян и краснощек, — все равно эти деньги нашли. — Да он все на стол разлил… Кстати, а у кого мы празднуем?.. — У друга, наверно… — хмельно пролепетал мужчина с длинной лохматой бородой, — чего сидишь? Наливай-наливай. Шумно вздохнув, Минхо собрал в себе силы для того, чтобы выйти на свет. Он дошел до стола и упрямо уставился на Хана. — О, еще один, — внезапно каркнул алкоголик, — у нас целый музыкальный квартет. Присоединяйся. Закуска с собой? Минхо, игнорируя мужчин, обращается непосредственно к Джисону. — Джисон, верни их туда, откуда ты их взял. — А зачем мне это делать? — с неискренней тоской вздохнул демон, — я устал. — Потому что ты их сюда приволок? — скептически произнес Ли, игнорируя старческие постанывания сбоку, — что за глупые вопросы? — Ну а ты верни обратно. Я не услышал самого главного слова, мы же на равных. Я тебе его уже говорил, — Хан невозмутимо грызет дольку вяжущей хурмы и бубнит, — фу, как ты это ешь? Мужчины на зацикливаются на этих двоих и ведут беседу в своем ритме, рассказывая друг другу о том, что они могут купить такого, чтобы почувствовать себя богатыми. — Джисон… — произнес Минхо и сразу же замолк. Он вообще не должен просить Джисона ни о чем, как минимум потому, что того никто не просил оказывать медвежью услугу, — пожалуйста, — с трудом собравшись, произнес уставший мужчина, решив не пререкаться. Ли хочет принять душ и пойти спать, ведь не спал уже больше суток из-за недавней бессонницы, — убери их отсюда. Мне от этого перегара и зловонного запаха сейчас плохо станет. — А помогать оказалось весело, — Джисон внезапно поднялся со стула и приобнял нетрезвых мужчин за плечи, наклонившись к их заросшим щетиной лицам, — что ж, братцы… Встаем. А секунду спустя они исчезли, оставив на скатерти с подсолнухами рубленый хлеб, хурму и газировку. — Балбес, — прошептал Минхо и, наконец выдохнув с облегчением, пошел забирать пакет с махровыми персиками из прихожей. Невольно вспомнился момент, где Джисон чуть ли не прижимая его к стене, отчетливо и очень даже ощутимо давил пальцем на губы Минхо. Мужчина распахнул глаза от воспоминания минутной давности. И что это сейчас вообще было?..              

—⧽꧁ ༒︎ ꧂⧼—

              Где-то в нелюдимых переулках слышны надрывистые раскаты плача. Смесь женских и мужских голосов, всеобщего отчаяния и безнадежности могла заставить сожалеть кого угодно, но только не того, кто стал виновником чужих страданий. Черная ночь окутала Норвежские земли, пропитавшиеся кровью бессмертных и остервенелым безумием. Большинство жителей в это время спит или разгульствует по клубам, прожигая остатки пятничного дня вместе с неминуемо уходящей молодостью. Для простых смертных она кажется недолговечной привилегией, в то время как для ангелов и демонов — приятным постоянством. Здоровый человек не особо задумывается над тем, что у него есть руки, ноги, возможность слышать и видеть, но представитель рая или ада не придает значения тому, что он не стареет, не нуждается в пищи и всегда остается в лучшей форме. То, о чем каждый человек поголовно мечтает. Издавна люди творили настоящие зверства, чтобы оставаться юным и красивым: купались в крови девственниц, наносили на лица ядовитую пудру или сдавливали спины в корсетах до хруста. В современном мире мало что изменилось. А бессмертные никогда не нуждались во всеобщем одобрении — они те, кто создает стандарты красоты, просто рождаясь или перерождаясь. Крики, молящие о пощаде, разносятся по слабому ветру, что несет в себе контрастный запах крови и цветочной легкости. Головы темно-розового клевера мелодично покачиваются в общий друг с другом такт, человеческие шаги то и дело преломляют зеленую траву, расходясь по домам, другим клубам и новым компаниям. Но это все в центре. На окраине, где нет ничего, кроме пустых фасадов и безвкусных граффити, медленно умирают демоны, глотая последние секунды жизни. Над ними возвышается юноша с мудрыми нечистыми глазами, сверкающими подобно стали. За спиной вытянуты длинные белые крылья, концы которых касаются грязной земли. Перья раскрашены демоническим поражением. В руках у ангела находится канделябр, по которому стекает алая жидкость. Почему-то многие не воспринимают эту вещь всерьез, полагая, что если это не нож, значит, бояться им нечего. Но на самом деле, как раз-таки из-за невнимательности и собственной самонадеянности состав из четырех демонов прямо сейчас лежит в одном из переулков Норвегии с проломленными головами. Оставшиеся двое еще дышат. Подсвечник не имеет крупных лезвий, но он полностью состоит из металла, что может ранить бессмертного. Контур инструмента украшен лепниной, какой обычно украшают резные заборы из железа. Помимо завитушек на канделябре есть листики и шипы, что при должном трении превращаются в не менее опасное оружие, чем клинок. Роли особой не играет, что находится в руке убийцы, когда исход всегда один. — Прекрати, — взывает о здравомыслии демон, пальцами впиваясь в асфальт. Он не может пошевелиться и сделать хоть что-то, в его теле совершенно не осталось сил, чтобы противостоять незнакомцу, насмешливо заправившему прядь волос за ухо. Демону только и остается, что смотреть на близкую сердцу девушку, которую крепко держат за голову, намотав длинные шелковистые волосы на кулак без возможности вырваться. Она горько плачет, моля безжалостного ангела прекратить небесную кару, но тот лишь смеется, раз за разом ударяя демонессу по голове тяжелым канделябром, на котором нет ни одной свечи, но есть множество смертей, где каждая была оставлена снизошедшим из рая судьей. Возомнивший себя Богом. — Прошу, перестань, — хрипит юноша, из последних сил желая подняться с холодной земли, — хватит! — руки дрожат и не хотят слушаться, но он снова пытается, — Аделия, милая… — глоток воздуха, и вновь старается встать. В тесном, с сырым из-за росы асфальтом, переулке пахнет смертью и сожалением. Компания друзей, что около трех лет назад ушла в заслуженный отпуск, не отгуляла даже половины запланированного отдыха. Им не посчастливилось наткнуться на известного ищейку — Рафаэля, прославившегося тем, что от него почти никто живым не возвращается. Лишь единицы, которых он сам отпускает, чтобы те разнесли ужасную молву о его безумстве и рвении обладать каждым клочком ада и человечества. Но хуже всего то, что он не единственный в Поднебесной, кто хочет подчинить себе Преисподнюю для создания нового, уникального мира — без анархии, противостояний и дурных пороков. Люди почти с самого начала своего существования продвигают в массы религию. Это воля, угодная для Серафимов — верхушки иерархии небес, консервативного правительства, что не терпит неугодного, критикующего слова по отношению к нему. И если переродившиеся люди, верующие в зачатки идей ангелов, появляются в раю, то они автоматически соглашаются с политикой рая. Но оставшаяся, заведомо бóльшая часть умерших воскресает именно в аду, где каждому демону проповедают совсем иную мораль. Это сильно стопорит процесс колонизации двух миров. Рафаэль безумно клокочет, вновь и вновь ударяя ослабшую девушку по голове, из ее тела медленно вытекает жизнь вместе со слезами горечи. Ангел убивают ее медленно, с садизмом. Он, растягивая сладкое удовольствие, давит концом канделябра в рваную рану, скрытую медными волосами, липкими из-за крови. Дьяволица кричит от боли, но одержимый смех заглушает ее завывания. Демону больно смотреть на то, как у него на глазах умирает возлюбленная. Звезды ослепляют крыши зданий ярче луны, затесавшейся меж облаками, где-то вдалеке скулят бродячие собаки, а имеет значение лишь глухой чавкающий звук раздробленного черепа и безумный, раскатистый хохот райского отброса, что давно захлебнулся в собственных пороках… — Прости, — одними губами тянет девушка, думая, что срывает себе глотку. Однако из ее горла не вырывается даже шепота. Блестящие от слез глаза меркнут в свете звезд и закатываются, а жизнь стремительно уходит из ее тела. Обиднее всего, что она не может сказать простого, но столь необходимого в данный момент «борись до конца». Она же уже завершила свой финальный бой. — Аделия… У возлюбленных впереди была вечность, но она с треском разорвалась под натиском бездушия и жажды власти. Ангел безразлично вытирает канделябр о кофту умершей и откидывает ее тело на землю. Девушка с неприятным стуком ударяется об асфальт — так звучит падение веры, которая в противовес стала лишь крепче. Она стянула себя из лохмотьев нитью ненависти. Какая прелесть в «идеальном» ангельском мире, если свободы тех, кому не страшна ни старость, ни голод ущемляются? Рай хочет неисчисляемую рабскую силу, что может работать на благо тирании благодаря промытым мозгам и религии — некому справочнику для людей, в котором сказано, как нужно правильно терпеть. Как нужно ползать в объедках, ведь на вершине может быть только Бог — коалиция Серафимов. А остальные должны быть придавлены обломками Вавилонской башни. Бездыханное больше не зашевелится, не коснется нежной рукой мужских волос. Аделия больше никогда не попросит юношу заплести ей на волосах множество медных косичек, никогда больше не признается в любви и, смеясь, больше никогда не поцелует в нос. Совсем скоро она начнет медленно тлеть, подобно интимным письмам в углях камина, а Норвежский ветер подхватит серый пепел, слившийся с асфальтом, и устремит его куда-то вдаль без определенного направления. Без цели, без жалости. — Так будет с каждым, кто пошел против ангельской воли и не захотел заключать альянс, — спокойно подытожил Рафаэль. — Потому что рай хочет поработить нас! — не сдерживая себя, свирепо прорычал демон. Юноша, проживший свыше трехсот лет, глядит в некогда любимые глаза, что расфокусировано уставились в стену. На лбу подсыхает рубиновая кровь, стекшая по носу к щеке. В темном переулке замертво слегли друзья демона, его любовь — весь смысл жизни, ради которого он оставлял в себе отголоски целомудрия и дипломатичности по отношению Небесам. Каждый раз он говорил себе, что не каждый ангел является убийцей. Каждый раз он заставлял себя верить иллюзию перемирия, но как теперь он может смотреть на существ с нимбами и видеть в них точно таких же жертв власти?.. Рафаэль бесстрашно расправил крылья, зная, что адскому недоноску не хватит силы расправиться с ним. Он усмехнулся и сказал: — Так и быть, я пощажу тебя. — Пошел ты! — процедил юноша, стирая пальцы об асфальт. Это единственное, на что он сейчас способен, на большее ему не хватит силы. Демон даже не может поднять головы для того, чтобы пренебрежительно плюнуть ангелу в ноги или на крылья. Он переводит взгляд на павших друзей, чьи конечности стали потихоньку оборачиваться прахом. Едва заметное адское пламя съедает изувеченные пальцы на руках и ногах. Бесу хочется лично разорвать ангела, которого вся Преисподняя разыскивает ни одну сотню лет. Но он не может… И винит себя до жгучей ненависти. — Передай Сатане мою волю, — улыбнулся парень с руной нимба на шее. Он застегнул пуговицу на своем белом пиджаке, что усыпан темными пятнами крови, — демоны перестанут умирать только после того, как вы прекратите жалкое сопротивление. И в смерти девушки и твоих друзей виноват только ваш правитель, который не способен вас защитить. А, — вдруг весело хмыкнул он, изменившись в лице, — ну и передавай Джисону от меня весточку. Ангел тотчас исчез. Бес, лежащий на земле без сил, захлебнулся горькими слезами. О какой пощаде говорил тот бессмертный, если в эту ночь он потерял все, что ему было дорого. Все, кроме надежды, но и она пошатнулась. Демон дал себе обещание, что падет только на обломках рая. Ему больше нечего терять.              

—⧽꧁ ༒︎ ꧂⧼—

              Джисона довольно долго не было, и Минхо подумал, что тот больше не вернется, а потому быстро прибрал на кухонном столе остатки беспричинного празднества алкоголиков и ушел в душ для того, чтобы смыть с себя изматывающий день. К тому времени, как он вышел из ванной, вытирая волосы мягким полотенцем, на улице начала править ночь. Густой пар медленно растекается по квартире, а человеческая кожа, томившаяся почти в кипятке, стала чуть покрасневшего оттенка. Щеки румяные от жара, на домашней футболке заметны темные пятна от воды, которая каплями осталась на местами влажном теле. Внезапно со стороны кухни слышится какое-то копошение: гремят шкафчик и посуда. Патологоанатом прислушивается и, услышав бормотание знакомым голосом, закатывает глаза. Он шлепает босыми ногами прямиком к источнику звука, на полу остаются мокрые следы ступней, а рука с полотенцем взлохмачивает сырые волосы, пытаясь их высушить за пару секунд. Хан стоит к нему спиной и выискивает для себя симпатичную кружку. Он видел, что у медика была такая — с надписью «дохлёбывай и уёбывай». Минхо молча подпер дверной косяк плечом, скрестил руки на груди и стал наблюдать. Джисон, не оборачиваясь к нему, поинтересовался: — Напугать меня хочешь? — Обычно тараканы разбегаются, когда включается свет, но ты упрямо ждешь, когда тебя размажут по стене. — Я придумал хохму… — ухмыльнулся демон, покачав головой. Человеку его мимика не видна. Вслух он говорить ничего не станет, хватит на сегодня седых волос с медика. Вдруг демон подпрыгнул и все-таки достал нужную ему кружку, которую Минхо закинул слишком далеко. Видимо, давно ей не пользовался. Зато теперь бес станет это делать гораздо чаще, — у тебя есть что пожевать? — Ночной жор наступил? — Вы этому придаете отдельную идиому? Как удивительно, — то ли с иронией, то ли с искренним восторгом протянул Джисон и продолжил шастать по шкафам в поисках сахарницы, — а где у тебя сахар? — Ты же не собираешься опять заливать сахарницу кипятком? — Ли с подозрением сузил взгляд. — Нет. — Тогда чуть правее от тебя, — Джисон тянет руку, забитую черными узорами, к одному из шкафчиков и глядит на мужчину, — дальше. Затем Хан натыкается на небольшую посудину и, схватив ее, идет перекладывать сахар в кружку с цветной надписью. Сначала черпает ложкой, но вскоре терпения не хватает, и юноша начинает пересыпать прямо с сахарницы. Минхо уже набирает воздуха, чтобы возобновить тираду утомительных нравоучений, но быстро сдувается, стоит демону подать голос. — Не кричи, я уже понял, что рассыпать на стол нельзя. Буду аккуратнее. Сразу бы так. — От тебя приятно пахнет, — говорит внезапно подошедший Джисон, что без тени совести схватился за домашнюю футболку мужчины, — что это? Парфюм такой? — Ты совсем сдурел? — распахнув от удивления глаза, Минхо набрал в себе силы для того, чтобы прикрикнуть. Он моментально вырвался из бесовских рук и отошел на шаг назад, — не трогай меня. Что за внезапные всплески тактильности в последнее время? — Ты про то, как я заткнул тебя вечером? — на устах появилась хитрая улыбка, от которой медику стало дурно. Он искренне не хотел возвращаться к тому инциденту в прихожей, — так ты бы по-другому не заткнулся. Продолжил бы верещать направо и налево, стал бы четким воспоминанием для тех тунеядцев, затем они оба бы тебя запомнили и стали наведываться в гости, а после ты бы винил меня во всем этом… — скучающе перечисляя, Джисон залил гору сахара в кружке кипятком из чайника, который поставил на газовую плиту до того, как Минхо вышел из душа. Цветная надпись «дохлёбывай и уёбывай» как никогда кстати. — Иди ешь свою пасту, желательно не у меня дома. — Ее с нами больше нет. О, — Джисон вдруг подал голос, вспомнив что-то, и исчез, а через секунду вновь вернулся с тем самым мармеладом в сахаре, что оставил когда-то на пыльном шифоньере, что внушительно стоит посреди спали врача, — как я мог про него забыть?.. Минхо двусмысленно выгнул бровь, но, так ничего и не сказав, прошел вглубь кухни и задернул тюль с ощутимым «чирканьем». Всего на мгновение он подумал о том, что хочет выйти покурить, но, к сожалению, Ли уже почистил зубы, которые потом пришлось бы заново убирать от грязи. Мужчина с раздасадованным вздохом отошел от балкона и глазами тут наткнулся на Джисона, перемешивающего чайно-сахарную кашу ложкой с торопливым звоном железа о керамику. — Ты меня бесишь, — неожиданно поделился Минхо беззлобно. Думал ли он когда-нибудь, что их межличностные отношения перейдут в паразитическое деление одной жилплощади? Точно нет. Прошло чуть меньше трёх месяцев после того, как той самой ночью, делящей привычную жизнь Минхо на два конца, словно секущийся волос, патологоанатом встретил демона. В тот момент, когда медик внимательно разглядывал лежащий перед собой труп с недостатком признаков смерти, он и не догадывался, что судьба сложит пазлы именно так — вобьет в мозаику неподходящие фрагменты, лишь бы те выстроились в нечто похожее на правильный рисунок. Однако сути все равно не меняет, этот пазл по-прежнему бракованный, иначе объяснить связь существ, что не должны были пересекаться нельзя. Минхо человек, а Джисон демон, и их судьбы могли бы столкнуться лишь после перерождения Ли в один из вариантов: ангел или такой же бес, что и Хан. Скорее всего, будь Ли ангелом, юноша бы считал его за своего личного врага, но будь он человеком — Джисон бы видел в нем друга, сородича. Но судьба обычно не хочет признавать ошибки и как-либо менять обстоятельства, что довели до сумбурного исхода. Вместо этого она приказывает принять реальность такой, какая она есть. И Минхо давно уже не боится демона и того, чего знать не должен был, человеческий мозг абстрагируется от проблем и привыкает к ним. Страх остался в моменте из прошлого, где патологоанатом едва ли коснулся хирургическим лезвием грудной клетки, ведь в другой раз, когда Ли погладил клинком бессмертия чужую шею, он больше не боялся. — Странное слово, — заметил Джисон. — И что в нем странного? — Просто странное, — пожал плечами парень, на секунду задумавшись, — ты меня, получается, человечишь?.. Минхо глупо захлопал глазами. — Переведи, это что? — Ты тоже. Что значит «бесишь»? Оба недоуменно взглянули друг на друга. — Это означает «раздражаешь», — скупо ответил Минхо. Джисон коротко усмехнулся, взяв кружку в руку не за ручку, а за края и отхлебнув сладкой жижи на пробу. В следующий миг послышался тихий хруст, трактующий челюсти, что пережёвывают сахар. Человек механически скривился от одного лишь представления вкуса, он на себе ощутил, как у него внезапно заболели зубы. — Какая досада, — довольно хмыкнул Хан, облизнув сладкие губы. — Почему ты вечно у меня зависаешь? Ты можешь в любое место попасть. — Как руки? — Джисон благополучно пропустил чужой вопрос мимо ушей. Сослаться на то, что он не услышал, все равно что добровольно доверить ему кухню на растерзание. — Заживают, — на лице Минхо проступила тень смятения. Для себя он давно решил, что демону незнакомо сострадание по отношению к людям, а потом искренне удивился, когда Хан вспомнил про раны на руках, которые он оставил, по сути, сам. Ли выстроил о юноше неоднозначное, склоняющеся к менее позитивному мнение, и теперь мысли сторонятся, стоит шаблонам ожиданий не оправдаться. — Славно, — шире улыбнулся Джисон. Минхо от чего-то кажется, что это искренне. Шаблоны на мгновение выключились из-за неверных представлений ранее, медик попытался прислушаться к мыслям «здесь и сейчас». Демон, чьи глаза будто созданные для того, чтобы сиять во мраке и показывать дорогу кораблям, заплутавшим в море, прошел в темную гостиную. Затем, не включая основного света, он сел на прохладный пол и включил телевизор. В окне отражается глубокое темное небо, усыпанное звездами, из форточки тянется ночная свежесть с уловимым запахом хвои. Комаров в комнате на удивление нет, по стене ползет тусклый свет от плазмы, а по экрану бегают яркие картинки. Минхо появился в гостиной вслед за юношей и, понимая, что ему не хотят отвечать на вопрос, вдруг с любопытством выпалил: — Куда ты дел тех алкашей? — Вернул их туда, где и нашел. Оставил все деньги, что у меня были при себе, — непринужденно пояснил Джисон и продолжил кликать каналы. На полу рядом с ногами, сложенными по-турецки, клубится пар из кружки с утопленным в чае сахаром, — если умные, то воспользуются ими правильно. Даже я, находясь здесь совсем ничего, стал понимать, что ваше счастье лежит в количестве этих денег. На ту сумму, что я им отдал, они могут купить жилище, уехать куда-нибудь. — Они же просто сопьются. — Не ставь крест на тех, кого совсем не знаешь, — прозвучало как-то двусмысленно. Минхо удивился, что это сказал именно Джисон, — кто знает, через что им пришлось пройти. — Может, ты и прав… — тихо прошептал патологоанатом, — все, я спать, — поспешил добавить следом, даже не давая ни малейшего повода задуматься о судьбе незнакомых ему людей. Он не особо верит в то, что те смогут правильно воспользоваться расточительством Джисона и обыграть свою судьбу. — Покойной ночки. — У нас так не говорят. Покоя желают мертвецам. — Тогда желаю бессмертной ночи? — Джисон выгнул бровь, ожидая ответа. — Пусть будет так, — задумчиво кивнул человек, — странно, но сойдет. И он ушел в спальню. Минхо открыл окно нараспашку, впуская ночную свежесть внутрь комнаты, а затем лег на кровать, зарываясь ногами в прохладные простыни. Однако Ли не мог уснуть, невзирая на то, что больше суток не смыкал глаз. Он, копаясь у себе в голове, расфокусированно глядел в стену. Телевизор с глупой передачей ненавязчиво шуршал из гостиной, за окном стояла тишина: ни дождь, ни гром не гудели, даже ветер на завывал с тоской. Это был первый раз, когда Джисон остался у Минхо на ночь. Он исчез лишь под утро, когда в небе стало всходить алое солнце, ознаменовавшее начало нового дня в Фандертауне. Демон единожды вспомнил проигнорированный вопрос, на который и сам ответить не в силах. Он не может понять, почему о жизни людей многое узнает в маленькой квартире со старым ремонтом, а не в элитном обществе накрахмаленных пиджаков, от которых с раннего детства привык брать знания. Какая бы страна не была — высшее светское общество везде одинаковое: слишком правильное, сдержанное, местами лицемерное. Все это наскучило Хану ещё во время официальных Кровавых Балов, на которых девушки и юноши наряжались во все оттенки бордового, вишневого и дорогого красного. Они танцевали вальс, сплетничали и чтили память ангелов и демонов, погибших из-за ненависти друг к другу. Это мероприятие проходило ещё при жизни родителей Джисона и Чонина, но после их смерти традиция резко оборвалась. Хану в тягость вспоминать те фрагменты из прошлого, а потому он не желает проводить время с богатыми по статусу людьми, когда у него перед носом находится нынешний друг Чонина. А ещё Минхо искренний: он не боится сказать все, что думает, не боится признавать ошибки, сомневаться в себе и других, открывать новые истины, как бы он не ненавидел перемены. Минхо открывает Джисону глаза на некоторые вещи. Все просто, потому что Минхо настоящий. И демон готов свыкнуться с тем, что он человек — совершенно не такой, каких привык видеть Джисон.       

—⧽꧁ ༒︎ ꧂⧼—

              В приемном зале адского Дворца привычно тихо. В огромном темном помещении, которое лишь изредка заполняется оживленными голосами — светскими беседами или переговорами с дипломатическими лицами, лежит мякиш мертвой тишины. Мозаичные витражи отбрасывают тусклые цветные узоры на холодный глянцевый пол, тысячи мелких камней хрусталя переливаются на нескольких люстрах, вытянутых вдоль зала для аудиенций Сатаны с гостями. По всей длине тропинки коротковорсового ковра стоят подсвечники, по которым стекает бордовый воск, а у символического трона возвышается подобие панихидного столика, используемого в людских церквях. Повсюду стоит удушающий запах благовоний, хотя в другое время во Дворце свежо. У Хонджуна от перенапряжения и недавней истерики дрожат руки, которые он сжал в кулаки и на всякий случай спрятал в карманы джинсов, что впитали в себя капли крови и смердящий запах страха. Он не может сказать точно, сколько пролежал у рассыпающихся в пепел друзей, ведь спустя мгновенья после ухода Рафаэля Ким потерял сознание. Из-за шокового состояния боль на время притупилась, адреналин усилил и без того ускоренную работу сердца, ссадины ожидаемо не зажили по щелчку пальцев. В подсознании до сих пор нет принятия того факта, что близких ему демонов больше нет. Больно. Никому неизвестно, есть ли что-то после жизни у ангела или демона — казалось бы, тех, кто изначально не может умереть. Возможно, мир бессмертных тоже кто-то однажды создал, не забыв об особом сплаве металла, что стал источником насильственной фильтрации миров от населяющих их существ. Естественный отбор регулирует и контролирует перенаселение ада и рая. — Мне сказали, ты хотел поговорить, — нарушая умиротворяющую тишину, во Дворце появился темный силуэт. До ушей Хонджуна донесся спокойный тихий голос, что эхом забрел до каждого угла огромного здания. Вишневые глаза Сатаны блеснули в усыпляющем мраке. Пламя свечей словно вздрогнуло вместе с демоном, который в одночасье лишился всего, кроме надежды. Сжав ослабевшими пальцами, он принес ее, изнеможенную и хлипкую, в руки правителя, что в силах залечить одним лишь своим словом. — Приходил Рафаэль… — от скрежета охрипшего голоса едва ли не затухают черные огни подвесных лампадок. Ветра нет, но они тревожно покачиваются. Голос демона на удивление не дрожит, но Чан напрягся от одного лишь имени и безвкусного оттенка фраз, которыми отхаркивается Хонджун. Ему безумно тяжело даются слова, ведь в голове нещадно всплывают картинки, где он потерял часть себя, — он убил моих друзей… — секунда на то, чтобы сглотнуть вязкую слюну, — всех убил. Он убил мою Аделию… Тишина показалась злобной, рычащей, давящей на мозг… Чан, чья величественная фигура, облаченная в черные ткани, неожиданно крепко обнял приятеля, твердо похлопывая его по плечу. Он себе может представить, каково это, когда убивают твою семью, но Бан даже думать не хочет о возможной смерти Чонина, что в данный момент находится под огромным риском для жизни. Каждый демон, находящийся в людском мире, остается в опасности. Бессмысленные жертвы до начала открытой войны. — Мне жаль… — тихо произнес Чан, скорбя по очередной из потерь, которым нет ни конца, ни края. За каждого павшего в неоправданно жестоком кровопролитии разрывается сердце. Хонджун выпалил Сатане все подробности судной ночи, не забыв упомянуть Джисона. Чем дальше Чан слушал, тем темнее становились его гранатовые глаза, заполненные душераздирающей яростью. Свечи в какой-то момент начали коптить серым дымом, что разбивался о потолок и расходился по стенам, луна давила на разноцветные витражи, рисуя кривые геометрические фигуры на полу. Хрустальные камни под потолком трагично мерцали, люстра будто бы плакала вслед за демоническими силуэтами, и руны на телах горели огнем, напоминая о бесовской идентичности юношей. В ту глубокую бордовую ночь Чан крепко стиснул зубы, что стало символом конца его стремления решить конфликт мирным путем. Это не просто разногласия или угнетение из-за несогласия принять невыгодные для себя условия. Это геноцид длиною свыше пятисот лет, и Чан все это время позволял ему отравлять демонов, ослабевая их независимость, непокорность, любовь к свободе и жажду бороться за лучший мир, которого граждане адского мира достойны не меньше, чем Небеса. На рассвете он без отлагательств обратился к народу с официальной речью, встав в центре возвышения на площади. Ветер трепал серые волосы и будоражил застигнутых врасплох демонов, большая часть которых по собственному желанию собралась у Дворца для того, чтобы воочию взглянуть на Сатану. Тысячи пар глаз глядели в одну сторону, туда, где стоял их правитель, на котором возложена непосильная ноша ответственности за каждого жителя Преисподней. Считанные секунды превратились в минуты напряжения, в толпе молодых девушек и юношей шипели обеспокоенные перешептывания. Усмирил их в один момент Бан Чан, мягко постучавший по микрофону, что подключен к генератору, работающему на бензине. По периметру площади прошелся короткий треск, Сатана хладнокровными ледяными глазами оглядел собравшихся и начал говорить, не позволяя себе запнуться на суровой правде: — Граждане всего адского мира, — улица мгновенно смолкла, в этот раз закрыли рты все бесы, присутствующие на площади. Эхо не единожды повторило фразу, — я вынужден вам сообщить, между мирами сейчас стоит непростая ситуация, — перешептывания возобновились, на лицах пробежали самые разные реакции: у кого-то злые оскалы и сарказм на устах, а кто-то терпеливо стал ждать продолжения, кусая губы до трещин от напряжения, — и если раньше я мог сказать, что мы держим её под контролем, то теперь я вынужден признать, что рай перешел все границы, которые мы пытались строить пятьсот лет с момента последнего конфликта, — бескомпромиссные вишневые глаза пронизывают до дрожжи, стальной серьезный голос окатывает ледяной водой до мурашек, — Рай решил, что того кровопролития недостаточно для того, чтобы видеть в нас себе равных, свободных и независимых существ… Небеса шлют в человеческий мир беспощадных убийц, специализирующихся на жестоких расправах с демонами, что не хотят войны, но хотят жить свободно. Я, как ваш правитель, неоднократно вводил меры по прекращению самосуда по отношению к ангелам, но наши враги приняли благосклонность за слабость. Мы не беззащитные! — внезапно крикнул в микрофон Сатана, толпа подданных яростно взревела следом за ним, — и мы можем постоять за себя! Вой голосов смешался в неконтролируемое энергетическое оружие, способствующее боевому духу. Малиновый рассвет, обошедший сон многих, отпевал смерть друзей и возлюбленной Хонджуна. Девушки и юноши подняли высоко в небо десятки тысяч правых рук с особым символом — единства: средний и указательный пальцы скрещены, а три оставшихся сложены вместе. — …с этой минуты не допускаются любые несогласованные передвижения в земном мире. Каждый из тех, кто в данную секунду находится на Земле, должен будет в ближайшее время вернуться в Преисподнюю ради собственной безопасности. С этого дня часть граждан, отвечающая за сохранность ада внутри, будет перенаправлена в людской мир для борьбы с ангельскими «ищейками». Мы больше не будем терпеть то, как нас истребляют в угоду «небесному» режиму, и мы больше не будем относиться к земле, когда имеем такое же право причислять себя к небу, к высотам, — демоны вновь довольно загудели, — пропаганда Серафимов туманит разумы людей, и они стали нас ненавидеть еще до своего перерождения, последствия религии лишают нас наших близких… Любой, кто откажется возвращаться в ад, не сможет быть под стопроцентной защитой рун Девятого Дистрикта, навык создания которых ангелы давно утеряли. И у нас есть ощутимое преимущество, из-за которого нас хотят сломить и подчинить себе. Отныне мы защитим наши земли! Рай будет вынужден нас признать, он начнет с нами считаться. Во имя тех, кого с нами больше нет, и кто нуждается в защите сейчас, — набрав в легкие больше воздуха, уверенно огласил Чан, — во имя независимости и правды. У свободы будут наши имена! Его голос сорвался на боевой клич, окончательно сорвав удавку себе и тем, кто до последнего хотел быть пацифистом, надев розовые очки и заткнув уши берушами. — У свободы будут наши имена! Чан гордо наблюдал за тем, как демонический народ хором заскандировал одну и ту же фразу. Каждый пребывал в состоянии воодушевления, ни у одного демона не появилось тени сомнения на лице. Бесы, уставшие от вечного страха, хотят жить обычную бессмертную жизнь, не боясь получить нож в сердце за происхождение, которое они не выбирали. Тысячи голосов слились в одну песнь, а жители Преисподней подняли руки со скрещенными пальцами в самую глубину неописуемо красивого рассвета. Они почти проткнули розовое небо, напав на него разом. Сплоченность и единство могут сотворить поразительные вещи. Чан отчеканил кивок и пошел прочь со сцены. Мог бы раствориться в пространстве, а после перенестись домой, но это бы означало, что на короткий миг ему бы пришлось телепортироваться в мир людей. Бессмертные ищут дорогу по энергетическим узам, словно разматывая клубок ниток. Те, кто часто путешествует на Землю и обратно, могут контролировать силу так, что перемещение в один из миров остается незаметным. Но для того, кто не помнит, когда в последний раз был в людском мире, телепортация станет проблемой, о которой лучше не знать врагам. Но это в прошлом. После громкой речи на площади Чан обязан стать сильнее, чем сейчас. Пришло время Сатане снизойти в человеческий мир. Там в уязвимости на самом видном месте находится его слабость. Главная причина, по которой Чан посетит Землю заключается в юноше, что слишком давно притворяется своим среди чужих, и он любыми способами вернет Чонина домой.