вскрой мою душу

На пустых улицах отображается певчее эхо ночной жизни Фандертауна. Каким бы тихим не был город, в его центре всегда значительно оживленнее, чем на окраинах. Расценивать уровень шума можно по-разному, но, пожалуй, однозначно можно сказать, что в сердцевине людей гораздо больше. Холодный красный свет отражается в зеркале мокрого асфальта и нередких лужах, которые разрезают проезжающие мимо автомобили. Ночь затуманена облаками и молодежью с сонными от усталости глазами, счетчик на светофоре мигает из последних сил, и человечек вдруг становится зеленым. Минхо переходит дорогу по краю зебры и сворачивает на более безликую улицу, чтобы пойти в отдаленный круглосуточный магазин. Спешить домой не хочется совершенно, мужчина петляет заковыристыми дорогами от окраины города до центра и обратно для того, чтобы убить время, а после прогулки не увидеть у себя дома демона с околдовывающими омутами. Он искренне верит, что Джисон сам догадается о нежелании его видеть и вернется восвояси, однако Ли уже успел узнать его до той степени, чтобы можно было с уверенностью сказать, о том, что Хан не уйдет из чувства такта. Логичнее будет выглядеть, если он из принципа останется ждать медика в квартире. Именно по этой причине Минхо не желает до утра возвращаться домой, он забредает в маленький круглосуточный ларек и неспешно плетется к отделу с молочными продуктами, разыскивая глазами нужный ему товар — шоколадный пудинг. Перед тем, как пойти на кассу, патологоанатом почему-то останавливается у тортов и на всякий случай берет один бенто-чизкейк с вишней — никчемная попытка оправдаться перед тем, кто этого совсем не заслужил. Мужчина выходит на улицу и натыкается на дорогу и сосновый бор, раскинутый вдоль всего морского берега. Там, за лесополосой виднеются песчаные дюны, а за ними шумят соленые волны и пенные барашки, словно из хмельного пива. Из-за туч лунный свет не освещает пышные макушки деревьев, тропинку меж соснами и тех, кто может за ними скрываться. Даже фонарей нет. Переступая через ступеньки, он выходит на побережье, где нет ни души. Мгновенно стало спокойно. На море дует ветер, от чего волны словно желают напасть на медика, усевшегося на холодном песке. Он открывает крышку пудинга и одноразовой ложкой черпает субстанцию, отправляя ароматную ложку в рот. Перед ним небо, сливающееся с морской пучиной, сбоку — торт. Мысли невольно поглощают его разум, сгорбленное тело устремило взгляд вдаль, пока голова забита чем-то внеземным. Раннее он задал Джисону логичный вопрос. Долго ли он будет преследовать его и так беспардонно врываться к нему домой. По большей части Джисон чувствует вседозволенность из-за одиночества Ли. Никто не может прийти к Ли в гости и убедиться, что в его доме периодически появляется призрак — Каспер. У Минхо нет ни доказательств, ни желания кому-либо что-то доказывать. О желтоглазой проблеме известно Чонину. Но ему не очень хочется жаловаться о том, что Джисон докучает. Возможно, Минхо переживает из-за того, что у бессмертных могут испортиться отношения. Замкнутый круг, одни несостыковки и противоречия. Этот демон — причина того, почему в настоящее время Минхо одиноко смакует пудинг, сидя на песке. Он вновь убежал от реальности и закрылся на обманчиво безопасном архипелаге одиночества наедине с собой и терзаниями. Из-за облаков вдруг показался ситцевый луч луны, его блики распластались на встревоженных волнах и песке, на котором лежат прибитые к берегу камни, ракушки, стеклышки и чертовы пальцы. Воздух пахнет тиной и хвоей, волнорезы смягчают буйство моря, а морось воды редко долетает до Минхо. Красиво здесь. Легкие снова насыщаются кислородом, пока им преподносят потрясающую возможность впитывать в себя солоноватый бриз, а не горький табак. И хоть ветер дует холодный, это не мешает наслаждаться погодой летней ночи. Минхо сидит на берегу около часа, греет ладонями околевшие щеки, которые отхлестали порывы ветра и периодически придерживает пустые ложку и пластиковый стаканчик. Кусты на дюнах, в которых обычно роятся осы, колышутся от морского бриза. Розовые лепестки шиповника улетают в свободное плавание, иногда прилипают к пенным барашкам у суши. Извивающиеся облака движутся в сторону леса. Ветер не дает покоя волнам и небу, призывая тех лететь на Минхо. Медику понравилось сидеть на песке в одиночестве и с нервными нотками рассуждать о том, что его ждет дальше. Недавно ему написал Чонин: «В центре взял тебе хурмы по акции». «Завтра пируем? А я сейчас по морю гуляю». «Нуждаешься в моей компании?» и затем смайлик поцелуя. «Не для тебя ягодка росла. Я один тут шляюсь, для тебя стекляшки подобрал». «Какой ты у меня заботливый». Минхо улыбается и, наконец, уходит с песчаных дюн. Ветер сразу стих, стоило ему перейти через хвойную лесополосу. Он плетется ближе к центру и более высоким домам. Здания с красными кирпичами обросли мхом и лозами декоративного винограда. Подобные растения любят влагу. Они сетями обхватывают бетонных жертв и просто цепляются за неровный фасад. Многие окна и балконы с трудом выглядывают из лиственной завесы. Кое-где в домах включен свет, несмотря на то, что на улице давно главенствует ночь. Фонари словно играют друг с другом в пятнашки, иногда подмигивая случайным прохожим. Из-за сильных ветров электричество в Фандертауне хромает на одну ногу, нередко происходят ситуации, когда провода искрятся не мокрой от дождя земле, а здания всего района обесточены. Тот случай, когда свечи лежат в нижнем ящике столешницы не для романтики, а на случай внепланового отключения света. Минхо заворачивает за угол и внезапно улавливает рядом с одним из домов женский визг. Он поворачивает голову к источнику звука и прислушивается. На террасе под навесом стирает колени светловолосая девушка, пока над ней возвышается хорошо сложенный мужчина, схвативший ту за волосы. Он наматывает мягкие пряди на кулак и подтягивает ее наверх, пока та дрожащими руками пытается вырваться и надрывисто плачет. — Прекрати, — отчаянно молит она, — мне больно, пусти! — Какого хуя я тебя должен искать по всяким блядушникам? — мужчина вновь дергает ее за волосы, от чего девушка начинает скулить еще громче прежнего, — с подружками она, блять, в кафе сидит, — он сплевывает на землю рядом и заглядывает в запуганные, налитые слезами глаза. Перед лицом ненамеренно мелькают фрагменты воспоминаний из прошлого, когда женщина, вырастившая Минхо также сидела перед не просыхающем мужем и просила не трогать ее. Не бить ногами в живот и не лупить тяжелой рукой по лицу, потому что иначе на работе возникнут вопросы. Ни одна женщина бы не хотела, чтобы посторонние знали о проблемах в ее семье. Это бы означало, что она плохая хозяйка, которая не может поддерживать уют и тепло в доме. Ли помнит, как его мама получала за то, что опаздывала. Отцу не нравилось, когда она делала что хотела и своевольничала, ему не нравилось, когда она была послушной и удобной. Удобно быть тираном для любимой. Неудобно быть возлюбленной домашнего монстра. То денег на продукты много тратила, за которые можно было поторговаться на рынке, то в очередной раз убраться не успела, то просто под горячую руку попала. Отец терпел в тряпочку перед начальником, когда тот снова и снова задерживал зарплату и срывался на собственной жене. Истошный крик — почти призыв о помощи рвет сердце патологоанатома на части. Минхо вследствие работы стал менее эмоциональным и более хладнокровным, но бесчувственным он никогда не был. Это все тот же эмпат, плачущий над видео с животными. А потому он непроизвольно делает шаг вперед — импульсивно, не думая о последствиях, но думая о той, кто так сильно напомнил его маму, когда сын был маленьким. Отступать теперь не смеет, решился начать — сделай до конца. — Отпусти ее, — холодный тон голоса Минхо кажется слишком громким для привычной для Фандертауна ночи. Девушка жмурится до светлых бликов перед глазами и яркими ногтями царапает грязный пол неогороженной террасы. — Мужик, не влезай. Иди себе дальше, — грубостью отвечает мужчина, пытаясь на вид оценить степень зрелости врача, — это моя девушка, мы сами разберемся, — в темноте не различишь, а по голосу не то чтобы очевидно, кто беспокоит их уединенные выяснения отношений. Нечеткий человеческий силуэт с какой-то непонятной коробкой спешно приближается к моховому дому со старой террасой, отблеск одинокого пузатого фонаря подсветил очертания торта, а мужчина с поблескивающей на свету лысиной лишь нахмурил брови и ослабил хватку в светлых волосах, готовясь в любой момент прогнать любознательного прохожего. По улочке гуляет скрип перил из затхлой древесины, сосны недовольно перешептываются, будто обсуждая невежество того, кто кичится силой. Можно ли его назвать таковым, если он по-детски проявляет слабость? — Руки убери от девушки, — голоса все ближе друг к другу, ингалятор в кармане штанов будто бы пульсирует, призывая помнить о возможных последствиях. Один неверный удар может обернуться глупой смертью. И если дуэли за прекрасную девушку хотя бы можно связать с романтикой, то свалиться наземь от внезапного удара в солнечное сплетение кажется чем-то глупым. Особенно, когда сам нарвался. — Не суйся, если зубы бережешь, — предупреждающе цедит мужчина, отталкивая барышню от себя. Сейчас до нее нет никакого дела, это уже личное. Впрочем, разговаривать в таких ситуациях бесполезно. Минхо неожиданно замахивается кулаком и, в решительности задержав дыхание, наотмашь бьет мужчину по лицу. Тот непроизвольно отшатывается, выходя на свет полного фонаря. Короткие пеньки волос на макушке — единственное, что нарушает идеальный блеск лысины на голове, едва щетинистый подбородок выглядит слегка небрежно, чего не скажешь о подтянутых руках, каких нет у медика. — Не надо! — охает девушка, приложив руки к удивленным губам, — зачем ты бьешь его? — неприятный крик режет по ушам, тем самым отвлекая Ли и того, кто намерен дать сдачи. — Бьянка, не лезь! — рявкает лысый, коротко осадив её грозным взглядом, — сейчас мужчины разбираются. Он сплевывает кровавой слюной в сторону ступенек и бросается на Минхо с большей энергией. Медик пытается уклоняться, хотя бы не получить поддых, но все равно получает в глаз. Скорее всего, на коже вокруг него чуть позднее расцветет сиреневая гематома. От разъяренного лысого мужчины несет дешевыми сигаретами и безнравственностью. В патологоанатоме разбушевалось чувство геройства и долга за судьбу страдающей девушки, по всей видимости, находящейся в абьюзивных отношениях. Ли пользуется моментом, когда лысый вновь отвлекается на завывания своей второй половинки и бьет его в солнечное сплетение. Сначала один раз, затем еще пару и потом несколько ударов в нос, от чего мужчина валится наземь. Сокрушил тем же оружием, которое боялся получить в свой адрес. Минхо лишь на секунду почувствовал себя рыцарем, когда осмелился вступиться за девушку, но в остальном он самый обычный человек, переживающий за собственную шкуру. Светловолосая незнакомка моментально подлетает к потерявшему сознание мужчине и начинает хлопать его по щекам, пытаясь привести в чувство. Из носа течет кровь, переливающаяся в свете одинокого фонаря, на глянцевой лысине появилась алая царапина. Но, к счастью, он дышит. Да и медику бы не хватило сил для того, чтобы убить такого громилу. Девушка надрывает горло, глотая непрекращающиеся слезы и шмыгает носом, Минхо же языком проходится по разорванной губе, шипя от боли. Все-таки лопнула. Наконец, она переводит на него заплаканный взгляд, полный ненависти. — Какой же ты урод! Что он тебе сделал? Зачем ты его избил? Я напишу заявление! Минхо как хлыстом бьет по лицу, рассеивая ту дымку, в которой он самый настоящий герой, спасший принцессу от дракона, дышащего перегаром. Мужчина мгновенно теряется в лице и вдруг сплевывает накопившуюся кровавую слюну, отвернувшись от блондинки. Поворачивается к ней уже с совершенно иным лицом — злым, холодным, пренебрежительным, сквозь зубы говоря: — И на парня, который тебя бьет не забудь. Видимо, кайф ловишь, когда тебя за волосы по земле тащат. От удивления девушка широко распахнула покрасневшие глаза, но тут же нашла что ответить. — Да что ты понимаешь? — раздраженно выдохнула она, — это не твое дело. В чужой монастырь со своими правилами не лезут. Если ты думал, что мне нужна помощь, то ты ошибся. Я не просила о помощи. — Не забудь подумать об этом, когда он, — Минхо кивнул на лежащего мужчину с окровавленным лицом, — случайно убьет тебя в очередном проявлении «чувств». — Это не должно тебя волновать, — безапелляционно процедила девушка. — Такие люди не меняются, — последнее что сказал врач и замолк. Фраза, обращенная то ли ей, то ли просто вслух. Безысходность. Правильно, подобный тип женщин всегда будет думать, что сама виновата и получила за дело. У них на переносице плотно сидят розовые очки, которые они не желают снимать из-за неверия в то, что можно что-либо поменять. Человек, привыкший жить в грязи и не стремящийся навести чистоту в доме, устроит свинарник даже в дорогой и вымытой до блеска квартире. Эти люди настолько привыкли к страданиям, что без них просто-напросто не представляют свою жизнь. Его мать была такой же. Сколько себя помнит, Минхо наблюдал за тем, как женщина терпела невежественное отношение к себе из-за высокой «любви», общего ребенка и веры в то, что когда-нибудь супруг исправится. Розовые очки не смогли разбиться даже в день похорон мужа, когда тот, бледный словно воск свечи, умиротворенно лежал в гробу и наверняка ни о чем не сожалел. Маме нравится страдать, чувствовать себя жертвой, загнанной в безвыходный тупик и сочувствовать самой себе, своей непростой судьбе и греху, который она благородно несет в человеческой сущности. В людях заложено бремя. Иронично, но ведь и Минхо абсолютно такой же. Он устает на работе, вкалывая дни и ночи, терпит существование сверхъестественного подле себя. В конце концов, у него есть возможность уволиться, переехать, сбежать от той реальности, которую он имеет сейчас. Однако ему не хочется ничего менять. Минхо бы хотел вернуть жизнь в те дни, когда он презирал повестки религии и не знал о тайне Преисподней и Поднебесной, но мыслей о смене работы и места жительства не возникло. Что объединяет белокурую незнакомку, зависимую от травмирующих отношений с партнером, Минхо, покалеченного обстоятельствами, и его мать, не сумевшую снять розовые очки? Быть может, выбор без возможности выбора или желание находиться в уязвимой позиции? «Люди до невозможности странные» — так считает каждый чистокровный демон и ангел, неперерожденный из человека в бессмертного. Они изначально задумывались с несовершенными изъянами, чтобы не могли превзойти создателей. Но порой действия людей невозможно объяснить надлежащим образом. Возможно, именно в этом их уникальность, как в роде — в непредсказуемости и самопожертвовании. Минхо, слегка прихрамывая, уходит домой, оставляя пару в одиночестве. Хватит с него приключений на сегодня. Лысый мужчина остается лежать на сыром полу террасы, на котором рассыпаны немногочисленные капли крови в напоминание о случившемся и светлые клочки выдранных волос. Он потихоньку жмурит глаза, приходя в чувства, на его сухих губах остался солоноватый привкус. Девушка тихо плачет, прижимая грязные ладони к лицу, и думает лишь о том, как она до докатилась до такой жизни. Фонарь сочувственно подсвечивает её сгорбленный в безмолвном отчаянии силуэт.              

—⧽꧁ ༒︎ ꧂⧼—

              Минхо возвращается домой в то время, когда обычно в окна других городов тарабанит румяный рассвет. В Фандертауне же все более чем стабильно: серая мгла кишит на сумеречных улицах, укутанных влажным туманом и зарей, утренняя прохлада просачивается сквозь щели между стенами и балконными рамами. Минхо снимает обувь и откидывает ее в сторону, пятки давно износились и перестали держать форму. Возможно, совсем скоро Минхо предстоит поход в магазин за новой парой. Он устало плетется на кухню, догадавшись, что Джисона в квартире нет. Аура совершенно иная, более легкая и ненавязчивая, чем тогда, когда этот парень бесцеремонно заявился к медику домой. Минута дается на осознание, секунда на то, чтобы с облегчением выдохнуть. Лицо и костяшки пощипывает от недавней драки, под глазом, как и ожидалось, залегла свежая гематома. На балконе что-то периодически бьется об стену, словно птица, ударяющаяся об прозрачное стекло. По всей видимости, это отворилось окно, которое захлопнулось еще тогда, когда демон гостил здесь часами раннее. Минхо неспешно моет руки в прохладной воде, оттирая кожу от грязи и корча лицо от неприятного контакта с ранами. Патологоанатом не сразу замечает аккуратно сложенное письмо, похожее на то, что однажды прожгло стол в морге. Глядит на него настороженно и на короткие минуты решается оставить его ненайденным — нелепая попытка оттянуть момент и ухватить за горло доставучее любопытство. Врач, прихрамывая, возвращается в коридор за оставленным чизкейком с вишней, ставит его на пустую полку холодильника и прикрывает глаза, считая до десяти. Одна его сторона хочет взять в руки письмо, чтобы прочесть, вторая желает от него как можно скорее избавиться, третья же по-человечески боится его трогать. Минхо известно о самовоспламеняющейся бумаге, используемой в фокусах, но что-то ему подсказывает, что это не то же самое. Мужчина хмурит брови и неуверенно лезет в шкаф с посудой за блюдцем. В следующее мгновенье руки не слишком бережливо распечатывают письмо, глаза несколько раз волнительно пробегают по коротким строчкам: «Не дождался тебя, чахоточный. Стало скучно. Обязательно устроим чаепитие в другой раз». Записка, как и предполагалось, начала тлеть по краям бумаги. Спокойное, но неумолимое пламя съедает буквы, что пеплом осыпаются на блюдце, выкладываясь в тот самый узор, оставшийся на деревянной поверхности письменного стола в морге. Его можно описать чем-то схожим на каллиграфическую букву «д» и карточную масть пики. Все-таки он любит и ненавидит выходные одновременно. Как хорошо, что они закончились. На улице продолжает светать, тучи неожиданно и ненадолго разошлись по швам неба, позволив холодному рассвету щекотать черепичные крыши домов, заросшие мхом и лозами. Выбирая между тем, чтобы лечь досыпать и начать день с утра пораньше, Ли выбрал первое и ушел в спальню, позволив туманной свежести проникать через открытый балкон в дом. Кто бы мог подумать, что он так быстро соскучится по работе. Пусть идет все к черту, лишь бы тот к Минхо не приходил вновь.                    

—⧽꧁ ༒︎ ꧂⧼—

       Поговаривают, чем ближе крах империи, тем безумнее ее законы. Вот только при этом страдает не сама империя, а те, на кого направлено ее безумство. Трудно сказать наверняка с какого приблизительно времени Поднебесная ополчилась против ада, но даже спустя множество веков ее ненависть не утихает. Жители Преисподней желают свободно жить в своем мире, не подчиняясь тем, кто изначально задумывался им ровней. Никто не знает, как появились первые бессмертные существа, создавшие в итоге паразитическое человечество, но каждый незаслуженно перетягивает на себя одеяло общего успеха. Если у людей всегда было расовое, национальное или половое угнетение, то в кругах высших существ открытым оставался вопрос, кто главнее — ангелы или же демоны? Решить споры раз и навсегда могут лишь те, кто ведет за собой большинство. Радикальные методы славятся коротким поводком и жестокостью, но параллельно с этим вырабатывается дисциплина. У ангелов несравнимое преимущество в лице человеческих последователей, которым внушили, что ад чудовищен. Является ли он на самом деле плохим, как и рай хорошим — никто из людей знать не может до тех пор, пока не умрет и сам не убедится. Нет ничего правдивее наглядности. Кто-то отдает жизнь за веру и примыкает в ряды солдат, не умеющих критически мыслить, кто-то падает в бездну греха и обретает демоническую свободу. Чан сам не до конца понимает, какие его действия несут всем трем мирам пользу, а какие медленно подталкивают к собственному краху. Один неверный шаг может встать на весы вместе с жизнями тех, кто безоговорочно доверился ему — Сатане и спасителю ада. Бездействие тоже приводит к смертям невиновных. Кажется, что это очередной выбор без выбора, но если глядеть глубже зеркальной поверхности, то можно обратить внимание на незаметную с первого взгляда развилку. От выбора зависит направление к одной из пропастей, к которой неизбежно подтолкнут обстоятельства. Однозначно ясно одно, ангелы затевают не просто подлые игры в гнусном стремлении унизить и задеть честь чертей. Их действия оседают на подкорке, назревают гнойным фурункулом. И как же хорошо, что Чан это вовремя понял. Серафимы не желают приходить к мирному соглашению, тратить время на компромиссы и ловить шанс прийти к единству. Ангелы настроены решить раз и навсегда то, за кем последним будет стоять железное слово. И это точно будут не ангелы. Сатана не позволит. Жадность является одним из семи смертных грехов, о которых знают люди. Но известно ли им, что прародителями грехов являются не только демоны, но и ангелы, что все никак не могут насытиться тем, что имеют? Рай привыкли возносить в утопический идеал, в людском мире прототипом служит коммунистический строй государства, но это все одна единая Вавилонская башня, которая никогда не придет к завершению строительства. Демоны презирают людей, ангелы совсем не лучше. Они терпеть не могут друг друга, а человечество, считающее себя заточенным пиком вершины, всего лишь познается в сравнении. Чан назовет себя лицемером, если скажет, что заслуженно недолюбливает людей. Они ему неприятны просто за тот факт, что они есть и могут составить конкуренцию за первое место на олимпе иерархии. Если человечество далеко зайдет за горизонт так называемой «науки», то оно сможет представлять опасность. Некая темная лошадка, которую все еще возможно держать в узде. Уж лучше руководствоваться «я тебя породил, я тебя и убью», чем допустить альянс людей и чертей с нимбами. В первую очередь, все идет от воспитания. Кто-то живет с мыслью о том, что должен раскрыть величайшую тайну, кому-то с детства говорят, что Поднебесная — самое лучшее место на свете, а кто-то вынужден терпеть демонстрацию силы с самого рождения и наблюдать за тем, как умирают близкие. Если сказать людям, что деньги не все решают, то большинство наверняка усмехнется и покрутит у виска, но лишь потому, что на Земле валюта — это источник власти и покорности от нее зависящих. Деньги не имеют никакой ценности в раю или аду, но власть везде одна и та же, независимо от того, кем ты родился и кем ты стал. Ее достаток и нехватка решают то, по какой развилке пойдет стоящий на перепутье мыслей. Неагрессивный сумрак пробрался во Дворец, завладев свечами с черным пламенем. Они отбрасывают коварные, вдумчивые тени, поглощающие последние крупицы уединенности. Черные силуэты застыли на стене, лишь пламя, наплевав на всех, безобразно танцует, не стесняясь ни гнева Божьего, ни кары Дьявольской. Оно свободно от оков, потому что знает, что Бога нет и того, кто смог бы преодолеть огненную стихию — тоже. Она подвластна только землям ада: растениям, горам, утесам, но не живым существам. Пламя может передать информацию, в каком бы зацензуренном месте адресант не находился. Это привилегия Преисподней, впрочем, как и рунирование на демонических телах. Связь ада с огнем равносильна настоящему дару, неподвластному даже архангелам и Серафимам. Как бесы не могут обрести крылья, так и райские отродья не способны подчинить себе зарево. Разноцветные блики витражей полоснули по лицу, когда мужчина взглянул на исток незамысловатой мозаики. Обычно в ночное время яркие фрагменты стекол не слепят в глаза, но сегодня бледнолицая луна сияет ярче обычного. Небо цвета запекшейся крови выделяет на фоне желтоглазые звезды, чьи отражения заползают в глубокие вишнёвые глаза Сатаны. Калейдоскоп задержался на млечном лице и полу, он бликами запутался в серых волосах с графитовыми переливами и растворился на черной одежде правителя Девятого дистрикта. Свет не соприкасается с тьмой, одно другое всегда поглотит. Однако Чан стал единственным исключением, в его внешности умещаются крайности. Светлая, восковая внешность и чересчур темные гранатовые глаза. Стабильно черная одежда и белая кожа, напоминающая холодный, колючий снег. Канделябры неподвижно стоят по стойке смирно, пока коптящий огонь щекочет воздух, рядом с мужчиной находится небольшой диван, усыпанный квадратными подушками. Бан вдруг услышал шаги позади себя и обернулся полубоком, закончив созерцание ярких рисунков витражей. — Отсюда вижу, что ты хочешь что-то мне предъявить, — спокойно обратился Чан к Джисону, что стремительно приближается к нему порывистым шагом. На ногах два одинаковых красных кеда, на лице ни чем не скрытая ярость. — Да что ты говоришь? — съязвил демон, сверкнув янтарными глазами. Блеск в них злой и колючий, но Бан остается спокойным. Ему не привыкать видеть друга таким, — какого черта ты ничего не делаешь для того, чтобы прекратить убийство демонов? Почему ты настаиваешь на том, чтобы я ушел в отпуск, но при этом демонов по-прежнему отлавливают как бездомных собак и убивают, а я, вместо того, чтобы хоть как-то помочь, должен гнить в людском гадюшнике? — Потому что ты импульсивен в этом вопросе и будешь только мешать, — непроницаемо ответил Сатана, решив сказать все начистоту. Они еще с детства договорились быть друг с другом честными. «Клянусь не терять твоих солдатиков и всегда делиться своими». — Я не вмешиваюсь, как и обещал, но ты продолжаешь бездействовать, Чан! — красноречивые фразы осознанно делают больно. Джисон, возможно, знает, что своими словами ранит сильнее ножа, но в порыве выброса эмоций ничего не может поделать. Он не может оставаться хладнокровной скалой, когда то, что его поистине тревожит, назойливо мельтешит перед глазами, — я видел лица тех, кому притащили изувеченное тело близкого, так больше не может быть. Мне удалось выследить одного идиота, что следил за своей тенью, я притащил его к Мину. Пусть делает с ним что хочет, нам нужна эта чертова ангельская руна. Два этих слова несовместимы и звучат вместе несуразно, плевать. — Ты торопишься, — не своим голосом, холодно произнес правитель, — нельзя бросать все на самотёк только потому, что тебе жаль дураков, которые наплевали на мои просьбы воздержаться от пребывания в людях. — А меня, значит, можно отправлять, — зло хмыкнул демон, не осознавая, какую ерунду мелет в данный момент. — Если ты хочешь сказать, что тебя так просто можно убить, — Чан раздражённо дёрнул головой, — то даже не смей покидать ад, — атмосфера накалилась, подобно металлу, из которого делают особые кинжалы. Взгляд демона совсем потемнел, из глаз едва ли не брызжет огонь. С Джисона внезапна спала дымка гнева. — Чан… — губы жалостливо дернулись. Джисон захотел ударить себя по щекам. Ну что за дурак? Он сам неоднократно говорил Чану о том, что тому следует хотя бы иногда отдыхать и не грузить голову мыслями о спасении всевозможных миров. После подобных слов Сатана даже не станет рассматривать возможность лишний раз подольше отоспаться. Демон прочный, но стоит на нем оставить царапинку, как он тут же обрастает паутиной трещин. Больнее всего, когда увечья доставляют те, от кого этого меньше всего ждешь. Джисон знает, что, несмотря на всю стальную броню, его друг ранимый. А Джисон взаправду порывистый и подлый — только он мог таким образом воткнуть нож в спину. — Пожалуйста, только не от тебя я хочу слышать упреки, — устало пролепетал Чан, в этот момент Хан наконец увидел безразмерные темные пятна под глазами, что сильно выделяются на бледной коже, — я хотел бы сказать, что у меня все под контролем, но я не могу нести полную ответственность за жизни тех, кому все равно на свою безопасность. Я не могу действовать опрометчиво и пойти с войной без козырей в рукаве. Я несу ответственность за тех, кто верит мне и верит в меня. Я сам уже перестаю в себя верить, потому что с каждым разом мне кажется, что я лишь оттягиваю конец света. Будто он только от меня зависит, понимаешь? — в печальных глазах, наполненных сочными алыми розами тлеет надежда. Она знакома даже дьяволам. Желтоглазый демон глядит в упор на друга, замечая, какая ноша придавливает его тело к земле. Легко расценивать что лучше для других, не осознавая в полной мере, как этого добиться. Нет ничего проще критики без предложения, как можно что-либо исправить. Только не разбирающийся человек станет обесценивать чужой труд и ремесло на грани неподъемного. Джисон хоть и представляет, что разногласия за два дня и три ночи не решаются, но все равно гнет свою линию про торможение процесса «примирения». Нужно быть действительно глупцом, чтобы, зная о трудностях напрямую, желать от Чана необъятного. — Я погорячился, — желтые глаза пристыженно опустились вниз по витиеватому узору пола, — прости. — Импульсивность может сыграть злую шутку даже с бессмертными, согласен? — Чан перевел взгляд на друга, поджавшего губы. Ему взаправду больно слышать о том, что его стараний недостаточно, хотя он выкладывается на полную силу. Порой как бы много мы не старались, действительность может закрыть на это глаза и разбить вдребезги всевозможные мечты, которые хочется воплотить в реальность до скрежета зубов. Чану больно слышать не столько слова, сколько то, от кого они исходят. — Или в ящик, — кивнул он, — в последнее время я сам не понимаю, что мной руководит. Я не считаю твои старания бесполезными, честно. Если бы не ты, возможно, ад бы навсегда пал еще пятьсот лет назад. Ты очень многое делаешь для каждого демона, а я веду себя по-скотски, признаю. Возможно все дело в… — «Чонине» остается неозвученным, Джисон вовремя кусает язык, чем вынуждает друга выгнуть бровь, — адаптации в людском мире, не знаю. Мы не должны беспечно гнаться за тенью ангелов, но они совсем границ перестали видеть. — Я не хочу войны и оттягиваю этот момент до последнего. Знаю, что бесполезно. В этом мой большой минус, но если начать военные действия официально, слягут оба мира. Сейчас наше игровое поле лежит в людском мире, где ангелы продолжают осторожничать. Но я уверен, если дело запахнет жареным, они не постесняются убивать людей для того, чтобы завербовать их себе подобными. Открыто действовать мы пока не можем, выгода не на нашей стороне, в любом случае. Если поступить импульсивно, можем потерять все в одночасье. Сплоченность демонов слаба и труслива, потому ангелы умело запугивают нас публичными порками. — Те, у кого выгода, всегда начинают жадничать и наглеть, — вновь кивнул Джисон, потерев пальцами переносицу, — я не хотел тебя расстраивать. Правда, прости. Не получается у меня отдыхать в отпуске, — со вздохом заключил он и перевел взгляд на бледнолицую луну, из-за которой на полу переливаются цветные витражи. — У меня, как видишь, тоже. Все в порядке, кроме моего внешнего вида, — хмыкнул Сатана, проведя пальцами по уголку подушки. Огонь на свечах завораживающе колышется в поле зрения демонических глаз, сияние цветастых витражей мягко целует острые черты лица, — каждый раз забавляюсь с того, как ты старательно игнорируешь мои синяки под глазами. Вроде, обычный демон, но тяжело обхожусь без сна. — Ты долгое время жил с перерожденным и перенял его человеческие привычки на себя, — Чана вдруг как током ужалило, он чуть нахмурил брови и отвел взгляд в сторону, — в последнее время мне на глаза попадается много демонов, у которых после долгого нахождения на Земле появляются человеческие болезни по типу простуды, довольно жалкое зрелище, если честно. Возможно, если бы рядом с ними был сейчас Чонин, то все могло бы сложиться иначе. Но он выбрал другой путь, истинный смысл которого Чан и Джисон не смогли понять. То ли дело в том, что Нино изначально был рожден человеческим ребенком, то ли просто несогласие с установками бессмертных, но суть не меняется — Чонина рядом с ними нет. Джисон заметно поник, а Чан внезапно кинул в него подушку, взятую с дивана и вдруг сказал, попытавшись приободриться: — У тебя осталось четыре жизни. Мягкая подушка бордового цвета тихо шлепнулась на пол. Джисон переводит на демона изумленные глаза и приоткрывает рот, так и не находя нужных слов. В голове образовалась безвкусная вата, из-за которой в черепной коробке стало тесно и пусто одновременно. Воспоминания ностальгически кольнули вбок, Хан глядит на чужие губы, извившиеся в мягкой, слегка лукавой улыбке, и тут же соображает, что к чему. Хитрый прищур блеснул на медовом лице, смольные волосы встрепенусь, когда парень следом бросил подушку и попал ею в плечо правителя ада. Искра ребячества проскочила между ними, потревожив черное пламя свечей, горящих вдоль стен. — У тебя осталось три, — самодовольно заявил Джисон. — С чего это? — Я сильнее кинул. — А я в голову попал, — с вызовом ответил Сатана. Когда демоны были значительно моложе, они часто устраивали бои на подушках. В обиход шли одеяла, плащи из простыней и даже пружинистые матрасы. Начиналось все с того, что непоседливый Джисон лез к более старшему мальчишке, которому уже не так интересно было нянчиться с младшим. Родители Чана часто сидели за общим столом с Адамом и Евой, устраивая веселые ужины. Детям было неинтересно слушать разговоры о политике и сплетни о райских соседях, Бан уходил играться со зверями, а Джисон всегда хвостиком плелся следом. Но вскоре старший демон перестал уделять внимание младшему, и Хану не оставалось ничего, кроме как кидаться в него подушками и всячески выводить из себя. Так и появилась довольно странная традиция бить друг друга подушками, это оказалось весело. Порой запал был настолько энергичный, что те не обращали внимания ни на кого вокруг. Многое в жизни успело поменяться, но эти короткие моменты всегда были неприкосновенными. Несмотря на смерть родителей Чана и появление в жизни маленького переродившегося в демона человека, мальчики часто могли снимать стресс подобным образом. Неокрепший Чонин всегда хотел играть вместе с ними на равных, но из-за того, что его перерожденная душа была все еще довольно очеловеченной, а бойкие мальчишки в порыве азарта не рассчитывали силы, он получал подушкой по лицу и отлетал на метр, пока демоны увлеченно продолжали драться. «Бесились». Это было время их юности: наивной, светлой и безалаберной. Чем больше на полу валялось перьев, тем интереснее была игра. Джисон хватает с дивана небольшую подушку и швыряет ее в Чана, но тот отскакивает в сторону, от чего она врезается в стену. Раньше парни могли крушить все, что под руку попадется, а после пропускать мимо ушей родительские нотации. Лилит — покойная мама Чана часто вступала с ними в поединок, но быстро оказывалась разбитой в пух и прах. Перья буквально застилали полы, подобно первому чистому снегу. Отец старшего демона — Люцифер часто разнимал мальчишек за уши под добрый смех Адама. Как же много времени прошло с тех пор… В те годы Рай и Ад сохраняли нейтралитет, считая людей самыми удавшимся созданиями. Каждому на Земле известно, что Бог любит своих человеческих детей, но мало кто знает, что его не существует вовсе. Человек, подобно наивному ребенку, верит, что отец стал космонавтом и улетел спасать звезды. Всего-навсего байка, если утрировать, но люди в нее верят и надеяться. Как известно, надежда умирает последней. А наивность стала опухолью человечества, благодаря которой дети бессмертных верят в то, что они несокрушимы. Чан хватает сразу две декоративные подушки синих оттенков и нападает на Хана, ударяя того по рукам и локтям, слишком просто для того, у кого опыта в этой игре свыше тысячи лет. Козырная мишень — голова и задница. — И это все, на что у тебя хватило сил? — с восторгом воскликнул Джисон, коротко отдышавшись на расстоянии нескольких метров от друга, — не жалей меня, Чани. Я давно не мальчишка, которому нужно твое внимание. — А интеллектом все тот же, я твои действия наперед вижу, — Сатана усмехнулся и, сжав покрепче подушка в руках, стал размахивать двумя руками, — если я не буду тебя жалеть, то ты как обычно позорно расплачешься. Джисон делает внезапный выпад, подставляя Бану подножку, от чего демон с алыми глазами валится наземь, словно кленовые листья с дерева. — Ещё один самоуверенный, — себе под нос пробурчал парень, на долю секунды прикрыв яркие жёлтые глаза, отливающие пшеничными полями, — перерыв? — сбивчиво спросил он и наклонился к телу мужчины, — я устал, а ты проиграл мне. Чан неожиданно улыбается и скидывает с себя неугомонного мальчишку, тот не пытается заново взобраться. Только смеется самым настоящим, искренним смехом. — Кто ещё самоуверенный? — громко дыша, усмехнулся Чан, — говорю же, все такой же хиляк. — Дешёвые провокации. Грудь вздымается от сбитого дыхания, темная рубашка встопорщилась и помялась в области локтей. Перья шелковой вуалью ложатся на узорчатый пол, пока еще слишком девственно чистый. Спустя время демоны, уставшие и потрепанные, лежат на холодной плитке посреди мягкого пуха и смотрят кто куда. Чан сложил руки на груди и засмотрелся на свет витражей, падающий от белоснежной луны. — Спасибо, мне не хватало этого, — тихо признался он, сглотнув слюну. Прямо как в детстве. — Да, давненько мы не дрались, — протянул Хан, — кстати, я выиграл. Чан лениво хватает лежащую рядом подушку кидает её в младшего, не поворачивая головы. — Что? — ухмыльнулся мужчина, — не услышал чутка, ты сказал, что согласен на ничью? — Не дождешься, — тонет в новом броске подушкой, — ладно, черт с тобой. Ничья. — Только Чонина не хватает… — вдруг вырвалось изо рта внезапной грустью. Джисон чувствует себя паршиво. Теперь, когда он знает больше, чем Чан, то неосознанно встает на перепутье между друзьями. С каждым из них у Джисона особенная связь, почти кровная привязанность. С одного края на него смотрит Чан, с другой стороны — Чонин. Можно ли назвать Хана лжецом, играющим на два фронта? Он именно так себя и ощущает. Демон не может игнорировать то, как сердце Сатаны гаснет, ослабевая, но и идти поперек желания Яна не смеет. Каким бы глупым и неправильным оно ему не казалось. — Мне тоже, — коротко ответил Джисон, вздохнув. Чан не стал вслух комментировать то, что энергетика Джисона с самого его появления кажется странной и по-иному знакомой. Он осторожен со всеми, но с близкими имеет свойство расслабляться и отдыхать. Это короткие моменты, когда он позволяет себе снимать тяжёлый доспех и быть слабым — самым обычным демоном, который думает лишь об удовольствии и довольно скучной жизни. Скуки в буднях сильно не хватает, Чан привык обгонять собственные тени для того, чтобы угнаться за всеми. Сейчас хочется просто лежать на полу как когда-то и ни о чем не думать. Хотя бы на миг. Джисон задумался об этом и не сразу заметил, как Чан уснул. Он кротко повернул голову и, убедившись в этом, взглянул на темный потолок. Черные свечи по-прежнему горят и тускло освещают стены Дворца, в котором обычно проходят официальные аудиенции. Обычно демоны и ангелы не спят, разве что перерожденные, потому что имея первую жизнь, нужно набираться сил для того, чтобы окрепнуть в новой. Организм Чана перестроился под Чонина, который из всей королевской семьи спал по ночам, не желая отказываться от приятной привычки. Когда демоны начали встречаться и вместе жить, Бан мог лечь спать рядом с ним за компанию, чтобы Чонин не спал в некомфортном одиночестве. Ему нравилось ощущать тепло партнера под боком и слушать его умиротворенное дыхание. Волосы растрепались по полу, Джисон прикрыл глаза. Сегодня он поддастся людской болезни и останется рядом, чтобы в одиночестве уже не спал сам Чан. Он будет охранять его чуткий сон столько, сколько потребуется, потому что в эту минуту Сатане это необходимо. Возможно, его тело почувствовало знакомое тепло, исходящее от едва уловимой энергетики Яна. Почти как в детстве, когда мальчишки лежали втроем в цветочной оранжерее и разглядывали большеголовые звезды. Чонина рядом нет, а привычки остались. К хорошему быстро привыкаешь.              

—⧽꧁ ༒︎ ꧂⧼—

              Будто прозрачная, капельная луна с голубым отливом стучится в длинные узкие окна Собора. Светлые стены и высокие колонны до потолков утяжелены лепниной и живыми лозами синей глицинии. Мягкие черты лиц изображены под потолком, на искусных фресках вдоль золотых полотен штор изображены невинные существа с хрупкими крыльями. Это всеми привычный жертвенный образ ангела, которого следует придерживаться каждому, кому посчастливилось переродиться в Поднебесной. На длинных столиках расползаются от жара тонкие свечки, дымятся благовонии и клубится церковный смрад. В середине Собора стоят небольшие хрустальные вазы, в них накренены свежие ветки березы, обломанные ветром. Рай — внеземное место, в котором привычное время приостанавливается. Мир без изъянов и невзгод, в нем главенствует непоколебимое хладнокровие и противоречивая сердобольность. Ангелы строят империю, руководствуясь идеалами и эстетикой совершенства. Искусством живописи изувечены здания, храмы и резиденции. Церквей и мечетей здесь никогда не было, это лишь признак покорности к Божьему слову. Молитвы — это убеждения и статьи райских законов, которому должны следовать новоприбывшие, иконы — это дань памяти выдающимся гражданам небес, великие мученики — это жертвы во имя райской системы порядка. Поднебесная — славный мир, заселенный бесчестными бесами, что бояться себе признаться в том, кто они такие. Ангелы живут в неправильной — «идеальной» реальности и руководствуются заветами, которые сами же и создали. Жозеф крутит в пальцах музыкальную шкатулку, что давно перестала работать из-за старости. На ней в обнимку стоят двое возлюбленных людей. Он ставит ее на место в тот момент, когда слышит, как отворилась массивная дверь с выпуклыми золотыми узорами и послышались неторопливые хищнические шаги. — Разведка этой ночью казнила еще двух демонов, — шаловливый свист тянется акапеллой по светлому храму, убаюканному ночью. Свечи создают интимную романтику и некую таинственность происходящего. — Это все бессмысленные смерти, — в ответ шепот на грани дозволенного. В человеческих церквях не принято громко разговорить, здесь же, в эту самую секунду — противопоказано. Эхо следует за чужими шагами, приближающимися к молодому юноше, чьи млечные волосы переливаются цветом вечных льдов. Луна перекатывается с одного окна на другое, её призрачный отблеск обнажает пороки, о которых в эту секунду думает побеспокоивший чужое одиночество Серафим. — Это маленькие шаги к победе, — мелодичный голос стал ощущаться совсем близко, губы изогнулись в изящной улыбке. Такой, какая должна быть у каждого ангела: благородной и чувственной, — к правосудию. — Проще пасть и самому обучиться рунированию, чем тыкать пальцем в небо, — светловолосый юноша внезапно обернулся и сразу же наткнулся на неописуемо сильное желание, исходящее из противоположных обжигающих глаз визави. Холодные тонкие ладони опустились на чужие бедра, шелест крыльев за спиной подобен змеиному шипению. — Так почему не падешь, Жозеф? — спросил ангел, мягко подцепив пальцами подбородок парня, — во имя общего дела. — Я не могу, — сглотнул юноша, послушно оголив лебединую шею, — ты же знаешь, Джисон не из тех, кто верит в искупление. — Поэтому не неси чушь, — шепчет в самые губы он, но не касается, в отличие от морозного дыхания, что полностью перетекло через приоткрытые сухие губы, — и выброси ее уже, — кивает на шкатулку. — Это мои воспоминания, Рафаэль. Жозеф внезапно захлопывает крышку шкатулки и откладывает её в сторону. — Я создам тебе новые, — сказал Рафаэль и поцеловал ангела в губы. Морозный лунный свет обнажал их двуличные души и пороки, которыми они подпитывались, уединяясь в пустом Соборе Поднебесной, где эхом нараспев блуждали вздохи, полные наслаждения, и молитвенный шепот, просящий бескорыстно распять на всевозможных поверхностях. Благочестивые грешники собрались вместе для того, чтобы слиться в любовном грехе, который им никогда не являлся, но почему-то доверчивым людям на Земле по-прежнему внушают, что однополая связь самая грязная, хотя дело далеко не в ней, а в том, между кем она происходит. Однажды свыше шестисот лет тому назад Жозеф и Джисон ошибочно влюбились друг в друга и, наплевав на кару небес, совершили грех, но почему-то поплатился за это только демон. Равновесие между мирами навсегда пошатнулось.