вскрой мою душу

В это же время: В округе тишь стоит. Смольная тень силуэта крадется по стене, шаги бесшумно и с опаской ступают вдоль картин, написанных масляными красками. Собственное дыхание кажется слишком шумным и будто бы невоспитанным — так нелепо ворваться в привычное для этих стен гробовое молчание надо еще постараться. Но когда-то здесь было довольно шумно и беззаботно, во многом именно Чонин был тем, кто сеял ребяческий хаус и беспечность в почву обительского сада. Комоды из красного дерева без единой пылинки, рамки с фотографиями, несуразный узор на холодной плитке с изображенными гримасами — все это выглядит таким знакомым и далеким одновременно, что ком в горле стоит, от чего воздух в легкие не поступает. Чонин ворвался в квартиру, которую больше не имеет права называть своим домом, но скрипя сердцем, все равно зовет. Тихо-тихо, чтобы внутренний голос не услышал и не осудил, но ведь именно он установил эти правила и их же нарушил. Парень боится выглядеть беспринципным разбойником, который тайком проник в чужой «родной кров» и переворошил все комнаты в поисках драгоценностей, но он совсем не понимает, что перевернул атмосферу пентхауса одним лишь своим присутствием. Достаточно было появиться на пороге, чтобы разбудить спящие чувства к этим стенам. В этом месте почти все как прежде: два этажа, закругленная лестница с переплетением спиц на перилах, колонны, горница комнат и просторный зал с большой подвесной люстрой, в котором можно было бы устроить маленький бал-маскарад. Но здесь не хватает жизни, словно она сбежала из дома, подобно Яну, а может, и вместе с ним за руку. Он в суматохе так и не разобрал. В воздухе струится слабый отголосок аромата благовоний, шторы встали, как по стойке смирно — складка к складке без лишних заломов. Чонин проходит вглубь помещения, надеясь не задеть его внутренности. Мир здесь остановился во времени, та же прихожая и черный ковер, бегущий вдоль комнат, то же пятно на обоях от красного вина, появившееся из-за его пьянок и скол на плитке у двери. Мурашки скользят по коже как по маслу, воспоминания закружили в смерче памяти. Парень хмурит брови, заламывает пальцы до хруста и закусывает губы до скрипа. Волнительно. Ян дергает ручку двери в спальню и как-то тоскливо отражает в зеркале трюмо улыбку. Комната вдоль и поперек пропитана ароматическими свечами, кремами и приторными газировками, от которых щеки немеют. — Все как и прежде… — опасливо прошептал Чонин, нарушив мякиш тишины просторного пентхауса. Он специально поджидал, пока дома не будет ни души, чтобы остаться незамеченным, разделить пожирающую тоску и безрадостность наедине со своим одиночеством. Эхо грозится нарушить его планы, голос акустикой распространяется до огромных комнат и высоких потолков. Кажется, будто стеклянный камешек на люстре шелохнулся, потревожив спокойствие отброшенных теней. Бордовый оттенок загримировал город, проникая даже в самые тесные закоулки и панорамные окна застекленных зданий. Улицы будто находятся под красными стеклами очков — эдакая пародия на «Изумрудный город». Алый фильтр перекрасил небосвод, тот же цвет залюбил моря, дороги и постройки. Чонин роется в шкафах, выискивая один лишь нужный ему предмет, за которым он и пришел сюда. На глаза попадаются мультяшные футболки, цветастые носки, рваные джинсы, но нет того, что ищет парень. Это заставляет нервничать и судорожно разглядывать спальню на наличие каких-либо зацепок. Время поджимает, настойчивое тиканье встревоженно постановляет, напрягая. У Яна осталось не так много времени на то, чтобы копаться в старых вещах и ворошить грязное белье из далекого прошлого. Прошло три года с момента, когда Чонин позорно сбежал из дома, не оставляя никаких контактов для того, чтобы с ним связаться. Он оставил только одинарный лист в линейку, вырванный из ежедневника с начирканными на нем словами «прости и прощай». Сейчас уже не о чем сожалеть, хотя в первые дни страшно было быть на воле и совсем одному. По воле судьбы или обычному везению тем зимним утром ему на глаза попались замерзшие утки, а Минхо бельмом засел он — краснощекий мальчишка с босыми ногами. Он был тогда более глупым и наивным, чем сейчас, а еще боялся мира и его рутинной магии. Настоящее волшебство ведь кроется в повседневных вещах, особенно в Фандертауне. Если не смотреть на мрачный городок через призму розовых очков, можно вообще заплесневеть, как бегония в горшке, что очень недолгое время простояла у Минхо на подоконнике. Счастье в мелочах, магия в приглушенных деталях: лай стиральной машинки во время того, как пьешь чай; шум дождевых капель об окна, когда ложишься спать или витиеватость тумана, подкрадывающаяся к входной двери подъезда. Его неиронично бордовые волосы сливаются с небесным ковром, а поалевшие губы теряются в цвете сухоцветов, напичканных в кровавые вазы. Где-то в ванной комнате подтекает кран, на кухне гудит котел, отвечающий за тепло, и в почти всех комнатах синхронно тикают настенные часы. Чонин пугается шороха, что протяжными колебаниями донесся из подъезда, он настораживается и прислушивается, а после вновь продолжает рыться в ящиках, нервно поглядывая на время в экране телефона. Сотовая связь отчего-то не ловит, как и мобильный интернет. Никогда ничего нормально не работало, и это заметно мешало жить Яну. Каждое его телодвижение сравнимо с хомяком, который копает деревянные опилки и шуршит по жестяным прутьям клетки с колесом. Одежда небрежно скидывается на пол, взгляд торопливо скользит по сахарным простыням и квадратным фотографиям, прибитым к стене над столом. Чонин ищет не совсем обычную вещь — нож, клинок точнее: острый, с неровным лезвием, на котором выточена гравировка мягких одуванчиков. Бордовый свет обнажает бардак, который Ян все-таки устроил и тайну, зарытую в перевернутых вверх-дном вещах. Чонин отбрасывает в сторону черную шелковую рубашку, в которой часто ходил на светские вечера и вдруг заглядывает в прикроватную тумбочку. Помимо фантиков и листов А4 там лежит тот самый клинок, завернутый в клочок бархатной ткани. Вздох облегчения проявился в тишине холодной спальни, и парень поспешил убраться отсюда как можно скорее, пока его проникновение в квартиру никто не обнаружил. Времени прибираться нет, счет пошел на секунды. Юноша замешкался на пару секунд, запоминая кривление родных лиц на одной из фотографий и покинул спальню, отбросив жалость и сострадание к себе. Выбор уйти он сделано осознанно и не под дулом пистолета, просто спустя время забывается причина того радикального решения, благодаря которому Чонин обрел дружбу с Минхо и свободу. Все просто — он был несчастлив. Речь не о финансовом благосостоянии, а о душевном единении с комфортом. Это важнее. Волны привлекают только тогда, когда на сердце штиль. В иных же случаях происходит перевес на одной из чаш весов, вся конструкция разума рушится. И тогда — катастрофа Вселенского масштаба или конец одного маленького мира, что существует в каждой живой душе. Сейчас уже не осталось времени на то, чтобы отдаваться воспоминаниям. Неудобно и больно. Чонин пересекает просторный зал c колоннами и панорамными окнами с видом на город и вдруг слышит щелчок замка со стороны входной двери — он специально закрылся, предусмотрев ситуацию, если не успеет вовремя уйти. Ностальгия отняла слишком много времени, с другой стороны, она его фактически спасла. Лучше успеть спрятаться, чем быть застигнутым врасплох, лицом к лицу, глаза к глазам… И если Ян еще был готов вернуться в дом со вкусом детства, чтобы помочь другу вылезти со дна проблем, то видеться он ни с кем не настроен — даже слова сказать не сумеет, ведь ему страшно. Паника поселилась в голове, скребя кочергой по извилинам мозга и нервам. Сердце грозится сбежать в истерическом припадке или застыть в ступоре, отказывая идти за дрожащими ногами. Чонин мельтешит взглядом по убранствам гостинной и прячется за одной из колон, задерживая дыхание ладонью. В прихожей слышатся неторопливые вальяжные шаги. Стук мужских каблуков не совпадает с ритмом сердца, парню кажется, что громкий пульс выдает его. Нож согревает живот, находясь под пряжкой ремня. Тем временем мужчина останавливается в дверях и хмурит брови, словно заподозрив что-то. Бордовое небо целует его кожу и вьющиеся волосы. Он неспешно, размеренно ступая по холодному полу, проходит к открытой нараспашку двери комнаты, которую никак не мог оставить открытой и заглядывает вовнутрь, заметив всюду разбросанные и перевернутые вещи. — Кто здесь?.. Чонин? Слишком знакомый голос. От него не по себе, воспоминаниями навевает. В это время, словно по закону подлости Чонину на телефон приходит уведомление из игры с напоминанием покормить коров. Коротенькая музыка растягивается по подозрительно тихому пентхаусу в унисон с испугом. Парень готов хлопнуть себя по лбу за глупость, но это бы создало лишь больший шум. Он рыщет пути отступления и сжимает вспотевшие руки в кулаках. Мужчина, услышавший посторонний шум, идет по следу, возвращаясь к колоннам. Шум каблуков, бордовый свет и чье-то очевидное присутствие. Когда он подходит к той самой колонне, у которой прятался Ян, парня уже не было. Сверкающие звезды нежданно просочились на небе, подобно катышкам на пальто. Мужчина безэмоционально проводил взглядом дверь, через которую, вероятно, скрылся гость. В воздухе стоит незнакомый ранее аромат хвои и шишек, а из вещей пропали не драгоценности, а всего лишь нож — та из немногочисленных вещей, которая до сих пор привязывала Чонина к дому. С этого момента на один предмет стало меньше, а значит, по наивным рассуждениям Яна, теперь у него меньше причин возвращаться сюда. Только он и сам не до конца понимает, кого пытается запутать своим напускным безразличием. Кое-кто все же остался, Прости и прощай.              

—⧽꧁ ༒︎ ꧂⧼— 

       Оказывается, все это время, что у Чонина не работала сотовая связь, до него пытался дозвониться Минхо. Учитывая его нерасторопность в желании разговаривать по телефону, свыше десятка пропущенных напрягли сразу. Нагретая теплом кожи сталь клинка ощущается под поясом слишком правильно, Ян только хочет набрать врача и поинтересоваться о том, что у него случилось, как Минхо опередил его планы и позвонил… В четырнадцатый раз. Обычно такого не было даже в периоды, когда ему жизненно необходимо нужно было поделиться о том, как он любит лис. В той ситуации он позвонил всего дважды, причем, первый звонок завершился, потому что Ли случайно сбросил его сам, коснувшись экрана ухом. Если так подумать, то и Чонин никогда до этого не игнорировал его входящие, это ведь негласное правило — очередное из тех, что он установил для себя сразу же после начала «новой» жизни. Следовать им получается все хуже и хуже, такое случается в любом механизме, когда признаешь, что система провальная и ей совсем скоро придет крах. Чонин не ответил из-за того, что ездил домой, чего раньше не было. Это первый и, кажется, последний раз, когда он играл в поддавки с воспоминаниями, ведь выиграть в них невозможно. Ночь в центре города более шумная, чем обычно и непривычно ясная. Звезды то и дело прятались за густыми облаками от луны — городок предупреждает об очередной непогоде, что явится под утро, как пьяная молодежь в родительские дома. Старые лужи еще не успели высохнуть на серых асфальтах, как их уже предупреждают о появлении новых. Придется им потесниться на дорогах. Минхо вновь позвонил, чем заставил парня сильнее переживать. Чонин, не думая ни о чем, ответил на звонок и приложил телефон к уху, попутно вылавливая такси из потока автомобилей. — Он снова приходил… — сходу выпалили на том конце провода. Голос колеблется, подобно термометру в приморском городке по типу Фандертауна, — тот ож-живший труп, — нос заложило из-за подкатившей истерики, голова разболелась от слез, в трубке послышался короткий всхлип на грани удушья, — я н-не, — еще всхлип и шмыганье носом, — понимаю, что происход-дит. Чонину хватило секунды, чтобы догадаться, о чем идет речь. — Тш-ш-ш, Минхо, — сразу же успокаивающий голос обернулся убаюкивающей колыбельной. Юноша коротко взглянул на молчаливого водителя, греющего уши, и отвел глаза на мелькающие огни ночного города, — я уже еду, ты же в морге сейчас? — настойчиво спросил Чонин, поправляя нож за поясом штанов. На том конце провода стоит молчание, от чего парень корябать заусенцы, а после тяжелый вздох, — пожалуйста, говори со мной. Минхо? — Я тут. Старичок, сидящий за рулем, обеспокоенно и немного сочувственно поглядывает в зеркало заднего вида, не задавая никаких вопросов. Вероятнее всего, он подумал, что у некого Минхо, названного в диалоге, кто-то умер. В некоторой степени так оно и есть, какая-то часть парня была убита на том кровавом полу морга вместе с рассудком и логическим объяснением произошедшего. Хоть нервы и имеют свойство возрождаться, на это нужно время. — Я слышу, как ты паникуешь. Тебе нельзя, особенно сейчас, — его спокойный размеренный голос действительно воздействует на Ли седативным препаратом, — разговаривай со мной и дыши, ингалятор же при тебе, да? — Ян нервничает не меньше, но показывать это он не смеет, иначе кто он после этого? Ночь лениво тянется, гнусаво подвывая ветром в жилых зданиях, — Минхо, говори со мной. — Да, в кармане лежит. — Расскажи мне, какую интересную болячку ты успел найти у женщины. — У нее легкие почти черные, курила много, — прохрипел в трубку патологоанатом, его голос заметно стал ниже из-за плача и тише от усталости. Он шмыгнул носом и вытер сопли рукавом грязного халата. В мыслях больше нет ничего, только воздушный голос друга и его тихое дыхание в телефоне. — Уверен, у тебя почти такие же, — улыбнулся Чонин, скрывая нервозность в голосе. Минхо почувствовал его улыбку и свою собственную безмятежность, раскрывающуюся, словно чайная заварка в кружке кипятка. Чонин бы наверняка и море, что омывает берега Фандертауна успокоил, если бы потребовалось. — Серый красивый цвет, — следом усмехнулся Минхо, от чего Ян облегченно вздохнул, выдыхая горячий углекислый газ в окно машины. Стекло запотело, пейзаж города размыло. — Ты был создан для Фандертауна. Дальше таксист не слушал и просто следил за дорогой, пока Чонин старался не обращать внимание на стук собственного сердца и что-то периодически щебетал Минхо по телефону. Юноша расплатился и выбежал из такси, хлопнув дверью. На пороге морга, среди сосен с непроглядными ветвями на макушках и лысыми стволами, Чонин заметил Минхо, что сидит на кривоватых ступеньках. Ветер то усиливается, то стихает, словно его и вовсе никогда не было, в кулаке сжат ингалятор, а голова подпирает колени. Черная, как гниль ночь, красные блестящие глаза и пересохшее горло. Лицо Минхо все в слезах и чужой крови, Ян притормозил, когда в глаза бросились потемневшие от кислорода биологические пятна. Дверь в здание приоткрыта. Из нее тропинкой выходят следы. — О Господи, Минхо… — тихо сказал Чонин, увидев окровавленные руки, лицо, халат и следы на полу, — что здесь произошло? Минхо открыл рот, намереваясь что-то сказать или хотя бы найти оправдание тому, что пришлось увидеть младшему, но язык будто бы присох к нёбу и отказался что-либо объяснять. Комментарии не всегда уместны, но в данном случае без них никуда. Загвоздка в том, что слова не лезут в голову совсем, только мысли в виде глюков и бредней в состоянии аффекта. Ли забит доверху фоновым шумом, не позволяющим мыслить четко и сфокусировано, но при этом он сам обрамлен пустотой — как тень на асфальте или темный силуэт без деталей. Губы бледные, пересохшие до частых складочек. Медик прикусил нижнюю, сдерживая себя от того, чтобы позорно не разреветься, пережевывая слезы вперемешку с соплями. Он не привык пускаться в слезы, но здесь не может больше сдерживаться и казаться непобедимым трюкачом. Слишком много всего накопилось за последнее время, огромное количество забот и нервов потрачено было с той самой первой встречи, когда Ли на смену привезли живой труп, что умеет возрождаться. Эффект накопительный, в конечном итоге — Минхо с трудом сдерживает вторую подступающую волну истерики. Сбитое дыхание кажется шумным, окровавленные пальцы дрожат. Парень хрупко обнимает себя за плечи и чуть пристыженно косится на друга, остерегаясь перевести взгляд в его глаза. Он боится в них увидеть непонимание, ведь догадывается, что так оно и есть. Молчание Яна кричит об этом. Чонин сочувственно опускает веки вниз. Пушистые ресницы, подобно хвоинкам, слабо подрагивают, а кукушка, зарытая в мрачных зеленых шапках, издает звуки тянущегося занудства, напоминая о том, что парни сидят посреди рощицы, укутанной ночью. В округе тишина. Только шмыганье носом, шепот деревьев и сопение ветра меж кривоногих стволов. — Он все-таки приперся ко мне на смену, — спустя какое-то время тишины, разбавленной шуршанием хвои, наконец произнес патологоанатом, поджигая сигарету колесиком зажигалки. Короткая искра погасла, даже не осветив ни один глазастый кошмар из леса. Но их и при свете дня полным-полно, поэтому простительно, — как ты и говорил, пришел, — его голос внезапно заглох в крепких объятьях. Минхо распахивает глаза от удивления и в противовес укладывает подбородок на плечи с клепками от кожанки, те наверняка отпечатаются на кадыке. От Чонина пахнет лесом, трепетом и атеизмом. Рука с сигаретой, застывшая в воздухе вместе с опешившим врачом, запоздало приобняла Чонина. Тлеющий пепел упал на грязный пол недалеко от спины друга, крохотный огонек для ночного леса кажется ночником для взрослых. Слезы непроизвольно текут по щекам, щекоча кожу, сползают с клепок и очерчивают плечи Яна, завернутые в черную кожаную куртку. Бордовые волосы слабо подсвечиваются светом от сигареты. — Я здесь, тебе больше нечего бояться. Этого достаточно для того, чтобы Минхо перестал чувствовать себя одиноко и не в безопасности. — Он перерезал себе горло, я точно видел это. — И где он сейчас?.. — Чонин затаил дыхание, но гладить Ли по спине не перестал. — Ушел, — кисло хмыкнул врач, разорвав объятья, — ты мне не веришь, — сделал он вердикт, протирая грязными руками лицо. — То есть он перерезал себе горло и ушел? Это его кровь? — Да. А еще оставил записку, она мне стол прожгла, — Чонин неожиданно напрягся, Минхо проглядел это и не заметил, — знаю, так глупо звучит, но это правда. — Покажи мне пятно, — настоял он, решительно поднявшись с места, от чего на лице Минхо отразилось недоумение. Но тем не менее парень послушно поднялся следом, опираясь на деревянные перила, обросшие сочным мхом. — Вот, — патологоанатом кивнул на стол и перевел взгляд на Чонина, анализирующегося прожженный символ, — на бумажке было написано что-то, типа он не знал, что медики боятся крови. Я в обморок же упал после того, как своими руками порезал его. — Ты сказал, что он сам перерезал себе горло, — напомнил Ян, непонятливо склонив голову набок. — Так и есть, то есть… — замялся вдруг Минхо, переминая пальцы, — он управлял моими руками, — Чонин наконец проводит ладонью по смольным углублениям в узоре, заламывая брови, — Боже, что я несу?.. я говорю, как преступник. Меня же посадят или закроют в психушке. Я ведь даже к психологу не смогу обратиться, меня же сразу к психиатру отправят… — Эй, — Ян отвлекается от символа и вдруг хватает медика за лицо, перебивая ее бессвязное бормотание, загоняющее его все глубже в панику, — я тебе верю. Верю, слышишь? — Я сам себе не верю, как ты можешь верить мне? Чонин молчит долго: думает, ломает голову над тем, что следует сказать, анализирует состояние Хо незаметно для него. Произошедшее заставляет напрягать мозги до похрустывания шестеренок в нервной системе. Ветер завывает приевшуюся песнь об одиночестве, кучкуясь в уголках безликого Фандертауна. Ян рассматривает всю эту ситуацию, как пример из дошкольной арифметики, где главной проблемой является из неоткуда взятые две точки, отвечающие за деление. Вместе с этим ему кажется, что в детские уравнения зачем-то добавили логарифмы, из-за которых он не может дать внятный ответ. Не на поставленную задачу, нет. Он не может дать ответ на то, как что-то столь сложное оказалось там, где этого не ждали. Просто не вписывается в картину привычных шаблонов. Эта кровь повсюду, фальсифицированное убийство, дерганое состояние друга, слезы и не полностью стертые воспоминания — то, что никогда не должно было сбить с ног ни Минхо, ни Чонина. Странные вещи происходят под носом у Фандертауна, а он молчит, как партизан или сообщник некой рассеянной над землей силы. Чонин смотрит на пол под своими ногами и шумно вздыхает, потирая виски. — Нам нужно привести здесь все в порядок. Тащи швабры, я за ведрами. Они убираются сначала вместе, старательно оттирая засохшие шлепки крови: Минхо трет дорожку следов, идущих к выходу, Чонин выливает ведра с грязной водой под деревья и намывает плитку с самым объемным количеством биологической жидкости. Там же неподалеку находит окровавленный скальпель. Спустя время Минхо оставляет Яна один на один с никудышной шваброй, понимая, что ему еще нужно закончить с женщиной со вскрытым черепом и грудиной. Он снимает окровавленный халат и, продизенфенцировав руки, продолжает с возиться с телом, потихоньку вытаскивая органы умершей на детальное исследование. — Давай-ка ты лучше у меня поживешь пока, — протерев лоб от пота, предлагает Чонин. Его руки держат швабру, а подбородок подпирает ее кончик. Он только что ходил выливать воду под очередное дерево и слегка утомился. Бордовая челка приподнялась от пота. Крови на полу стало заметно меньше, осталась заключительная помывка полов с разбавленной хлоркой, и следы будут визуально заметенными. — Может лучше ты у меня? Меня тут заменить некем, — не отвлекаясь от пузырчатой печени, пробормотал Минхо. Он тоже успел подуспокоиться и переключиться на работу. — Хорошо, так даже лучше. — Ой, кстати, не помню когда точно, но со дня на день ко мне должен мальчик прийти. — Намек на то, чтобы я был готов в любое время поехать ночевать к себе? — Да я не об этом, — гаденько заулыбался Ли, — у меня времени на интрижки нет, знаешь же. Нари уходит в декрет, ко мне помощника отправляют, только окончившего универ. — Воу, неужели ты начнешь работать за одного, а не за двоих? — скептически произнес Чонин, кидая тряпку в ведро. Брызги расплескались на пол. — Вполне вероятно, — неоднозначно отмахнулся Минхо и вдруг выпалил, устав ждать подходящий момент, — почему ты веришь мне? Чонин почему-то улыбается, он резкости не пугается, наоборот, все это время терпеливо дожидался, когда Ли не выдержит и наконец спросит. Из его уст поступил такой же мягкий, но прямолинейный ответ: — Тебе расчлененки и на работе хватает, ты точно не убийца. — Спасибо. Минхо желал слышать эти слова всем своим потрепанным сердцем. Ему курить противопоказано, как и всем людям планеты в целом, но он курит. Назло миру, назло родителям, назло болезни. Назло всем. Во время их общего перерыва, пока Ян хлюпает растворимый кофе из кружки с въевшимися ржавыми кругами — Минхо специально для него пачку покупал, патологоанатом затягивается никотином, ковыряя землю носком тапка. А спустя пару минут закашливается до слез, страдая от очередного приступа астмы. Он к ним привык давным-давно, а вот к неравнодушию Чонина во время них, наверное, никогда не сможет. Нужно быть совсем идиотом, чтобы губить себя при ком-то — то же самое, что надеть петлю на шею, находясь в одной комнате с близким человеком. Чонин всегда был против того, чтобы Минхо курил, но пока парень сам не захочет бросить, осознанно идя на этот шаг, ничего не поменяется. Яну остается только смириться или тратить жизнь на то, чтобы ссориться с другом. А кому понравится, когда его учат, как правильно жить? Наверное, никому. Это замкнутый круг, из которого так просто не выберешься, потому что любишь и дорожишь. Хуже всего то, что Минхо видит фантомную боль в глазах Чонина и чувствует вину за то, что укорачивает себе жизнь. В такие моменты он ощущает себя гадко, ведь тянет друга на дно вместе с собой. Ли не может перестать спасаться от тревог в смоге сигарет, порой тяжело отказаться от установок, которые нащелкал когда-то от незнания и отчаяния. Минхо из тех, кто привык жить в однотипности, не меняя серые полотна дней на солнечный пейзаж. Он из тех, кто в непростое время добивает себя до конца, без остатков и сожалений. И если Чонина ждет хотя бы Преисподняя с намеком на перерождение, то Ли однозначно — могила без шанса на второй шанс. — Вроде, все оттерли, — лениво протянул Чонин, накидывая кожаную куртку на Минхо. За этот вечер он непривычно молчалив и задумчив, обычно за это отвечает патологоанатом. Врач глядит на него с благодарностью и зевает, отпивая крепкий подостывший чай из кружки с нарисованным слоном в стрингах. — Этот день похож на козлиный зад, пойдём домой. — По пути тогда зайдем за пиццей. Думаю, ты опять с самого утра ничего не ел. — Лучше сразу за хурмой или за водкой. Я без нее точно сегодня не усну. — Пойдем, — парень растянул губы в слабой улыбке. Чонин решил не говорить о загадочном символе, прожженном на столе и о том, что знает, кому он принадлежит. Он предпочел не упоминать и о том, что лично знаком с неким Хан Джисоном, который как раз является тем, кто не дает жить Минхо. Тот самый среднестатистический демон, имя которого Минхо сразу же забыл. Все потому, что он всего лишь че-ло-век. Его чин, проклятье, ярлык, благословение, бремя и билет в один конец. Все люди смертны.              

—⧽꧁ ༒︎ ꧂⧼— 

              Прошло совсем немного времени с того, как Чонин заявился на порог прошлого дома и стащил кинжал, о котором ничего неизвестно Минхо. И чуть больше прошло с момента, когда Ли в крайний раз упал в обморок. Однако за этот короткий срок погода успела поменяться несколько раз: от ясного неба и солнца до ливней и маленького смерча, что вырвал рекламные щиты и кровлю крыш, словно заголовки из газет для эстетичной страницы дневника. От резкой смены погоды ураганы случаются постоянно, как и нескончаемые грозы. Для Фандертауна это не было в новинку, каждый житель городка привык в случае чего искать крепкий навес или быстро находить ближайшие кофейни, чтобы переждать непогоду и остаться целым. Конечно, дожди стеной и, сметающие все на своем пути, воронки появляются в самом городе редко — все-таки чаще где-то в море, где смерчу есть место для того, чтобы разгуляться. В основном среди густых и темных лесов блуждает именно ветер и густая липкость тумана. Помимо листовок, из-за ветра разбросанных по дорогам и лужам, на бок, как пьяницы завалились несколько сосен, задев электрический столб с проводами недалеко от дома Минхо. Свет вырубило на всей улице, от чего патологоанатому и Чонину пришлось сидеть почти сутки при восковых свечах и гирляндах и включать газовую плиту зажигалкой или, как это делает Чонин, сначала поджигать салфетку и только потом уже конфорку. Запах по кухне распространялся неприятный, но метод Минхо попахивает подозрениями сильнее. В том раннем утре была какая-то особая атмосфера: ливень заливал во все щели, вода стекала по трубам и пузырилась чем-то мыльным, выходя из дождевых стоков. Сумерки нелепо пробирались через лес, гром бушевал над домами и вынуждал Минхо вздрагивать каждый раз, когда на небе показывался любой намек на белые трещины молний. Но в квартире было безопасно, ведь рядом сидел Чонин, виртуозно перемешивая игральные карты, окна и входная дверь были закрыты, а обжигающая водка притупляла чувство страха. Чайник кипел несколько раз, потому что патологоанатому необходимо было смыть с себя чужую кровь и мерзкий вечер, эта смешанная грязь испачкала тело Минхо и ржавой иглой подковыряла душу. Он сидел обнаженным в ванне, пил водку прямо с горла, закусывая хурмой, пока Чонин поливал его с цветочного горшка и сажал зарядку телефона, включая разные песни. Это позволило врачу уснуть сладко, без задних ног и мыслей, а наутро умирать от тянущегося тошнотой похмелья. Магия рассеялась, оставив после себя осадок реальной жизни и проблем. Минхо влетело от заведующего, оказывается, тот звонил ему, чтобы предупредить о коллеге, который придет к назначенному часу в морг с целью познакомиться да разузнать что-нибудь о городке. К сожалению, Минхо об этом узнал уже после того, как вместе с Чонином увидел одиноко сидящего, неместного паренька на ступеньках морга и следом десяток пропущенных от начальства. Некрасиво получилось. А ведь они пришли на работу к Минхо с целью убедиться, что все отмыто. — Добрый день, — икнул Минхо и прикрыл рот рукавом толстовки. Почему-то он сразу догадался, что это его будущий коллега. Возможно, по цветкам лаванды, залегшими под глазами и приоткрытой сумке с медицинской униформой. — Вы пьяны? — приподнял брови юноша, поднимаясь со ступенек отряхивая джинсы от листвы и камешков. — У меня сегодня выходной, поэтому не смотри на меня с осуждением — он открыл замок коробочного здания и приложил минералку ко лбу, — и прости за долгое ожидание, телефон сел из-за того, что свет вырубило. Паренек словно ожил: засветился в лице и засиял красивой улыбкой. У него волосы по подбородок и солнцезащитные очки на голове. Как жаль, что они ему совсем не пригодятся. Чонин ушел прогуляться по лесу, пока эти двое будут обсуждать какие-то рабочие моменты. — И часто у вас тут такая погода? — заулыбался новый сотрудник, пропуская Минхо вовнутрь морга. — Чаще туман. — Зато море есть, — так вот оно что. У Ли невольно скорчилось лицо в коварной ухмылке. Солнцезащитные очки и крем от загара ему точно не понадобятся, — а давно Вы тут живете? — Достаточно для того, чтобы понять, что это гиблое место для таких мультяшек, как ты. И давай на «ты», — замучено вздохнул патологоанатом, потирая пульсирующие виски пальцами, — Минхо. — Хёнджин, очень приятно. — Ага, — наверное, не будь медик страдающим от головной боли, то он бы расцеловал нового коллегу в обе щеки за то, что наконец сможет работать по-человечески, — шкафчик для вещей слева, чайник и удлинитель на столе, — подсказал парень, щелкая выключатель по всему помещению. Белоснежные лампы вспыхнули, подобно светлячкам. От кровавой ночи не осталось и следа, а ведь прошло уже больше суток. В итоге сошлись на том, что Хван Хёнджин придет на смену, когда начальство закончит тянуть с бюрократией — скорее всего, завтра-послезавтра, сути особо не меняет. Парень показался Минхо довольно неплохим человеком — старался поменьше говорить не по делу, помнив о недуге патологоанатома, хотя Ли заметил, как у Хёнджина постоянно чесался язык, чтобы плюнуть саркастической шуткой, когда тот дышал на него перегаром. По крайней мере Минхо так показалось. Так или иначе Хван не кажется тем, кто будет против бодрой музыки на весь морг во время совместной смены, да и занудой, что грызет только методички, не выглядит. А значит, поладят. Минхо всегда было комфортнее работать ночью, нежели в светлое время суток: начальство не шастает под носом и меньше терроризирует за халтуру на рабочем месте. С его графиков ему должны не то что зарплаты повысить, патологоанатому должны ноги целовать и опахало держать над головой. Но недавно Ли стал задумываться над тем, чтобы разделять ночные смены с Хёнджином — как и положено в обычных больницах и моргах. При разговоре он показался образцовым, наверное, ему можно доверить пациентов, не то, что бы они привередничали, но тем не менее абы кому не поручишь. На самом деле в Минхо есть и одна корыстная мысль — тот желтоглазый тип не сможет прийти на смену при свидетелях, но медик не уверен в этом. В любом случае, двое сумасшедших заставят задуматься хотя бы на десять процентов о том, что возможно, бессмертный демон не бред. Ли беспокоит то, что он забывает те самые ночи, хотя одновременно с этим безумно хочет их забыть. Непонятно, что для него будет лучше, но те чувства, что он испытает, тревожат и вынуждают грызть ногти, ломая голову от непрекращающегося дежавю. Сравнимо с тем, когда долго учишь новое слово в иностранном языке, а оно все равно забывается. Однако при обнаружении в текстах есть воспоминания о том, как много времени было потрачено на то, чтобы его зазубрить. Здесь идентично. Есть четкое ощущение страха, но его олицетворение стирается из памяти, как бы сильно Минхо не желал его запомнить. Неосознанно он начинает беспокоиться лишь сильнее прежнего, как ему ложиться спать, отбрасывая все мысли напрочь? — Сегодня его не было, — мелодично прошелестел Минхо, стоя вместе с Чонином под купольным навесом остановки. Зонтика под рукой нет, джинсы ниже колен намокли и потяжелели от воды. Обувь хлюпает и испускает пузырики на каждом шаге. Косой дождь бьет по крыше, асфальту, лобовым стеклам машины, не щадя никого, кто попал под его удар. Редкие люди слоняются преимущественно под деревьями, полагая, что таким образом ливень не настигнет их, но это всего лишь иллюзия. Кто-то пытается укрываться пакетами и сумками, кто-то смирился и идет домой неспешно, сняв обувь, чтобы не расклеилась. В прогнозе погоды сегодня было пасмурно и двадцать процентов возможности осадков, а в итоге они перевалили в сто один. У Чонина цветная краска побежала по шее и испачкала горловину футболки, голое тело просвечивает через её ткань. Дубовые листья валяются на дороге и промокают под грибным дождем, воздух пропитан свежестью, а аромат леса заполонил улицы Фандертауна. — Это ведь хорошо, — взглянул на него Чонин и раскусил вишневый чупачупс. Лезвие ножа приятно согревает кожу за поясом штанов. Палочка полетела в мусорку, в которую натекло много дождевой воды. — Наверное. И пускай два силуэта стояли на остановке под крышей, косой дождь настиг их все равно. Какой смысл убегать и прятаться? Чонин гордо расправил плечи и, схватив Минхо за руку, довольно побежал домой, наступая на волдыри луж. Вода стекала по подбородку, скатывалась по позвоночнику вниз и приглаживала непослушные волосы. Похмелье как рукой сняло, Минхо наконец-то чувствовал себя счастливым в этот момент. Все переживания ушли прочь, пусть и ненадолго.