Общество токсичных

1

      Запахи в круглосуточной забегаловке дурманили не хуже мака. Подсолнечное масло из фритюрницы, казалось, разлилось по чайникам и чашкам с кофе. Обмусолило стены с постерами, столы и ободранную кожу диванчиков. Смешалось со слоем пыли на листьях искусственных лоз, развешанных над заляпанными окнами. В пять часов утра темнота ночи ещё удерживала свои позиции на небосводе, не собираясь уступать рассвету.       Хёнджин невольно тёр уставшие, раздражённые от недосыпа глаза, пытаясь вникнуть в суть и привыкнуть к яркому свету лампы над головой. Он вспоминал о зимних глазах Чонгука и глазных яблоках Чонина. И дрожь забиралась под рубашку, несмотря на пряную духоту в пустом круглосуточном кафе. Кроме близнеца Чонина, которого было сложно воспринимать всерьёз после закрепившегося образа шута, присутствовала и официантка. Девушка с растрёпанной гулькой на макушке не выказывала интерес к их разговору и приводила прилавок в надлежащий вид, чтобы закрыть смену. Масло пропитало и её мятное платье с форменным фартуком.       От кофе начало тошнить, и Хёнджин сглотнул подступивший ком, а вместе с тем отогнал видения о свежих жертвах.       — Значит, ваш отдел давно занимается делом… Люсида? — Ян сдержанно кивнул, и Хёнджин продолжил: — И субъектом является непосредственно только Ли Минхо? Один человек?       Ян вновь кивнул. Он отличался немногословностью, холодностью. Если у Чонина не переставала сверкать хитрая улыбка на губах, то Ян не улыбался, показывая строгость характера. И даже черты его лица казались острее, чем у усопшего брата. Хёнджин не мог перестать сравнивать совершенно разных людей, как не мог уложить в голове факт их родства.       — Нам известно многое о субъекте. Начиная от способностей и заканчивая преступлениями.       Хёнджин растёр бровь, взъерошив волоски, и насильно отвёл руку от лица:       — Способностей? — переспросил он, требуя объяснений.       — Это секретная информация, раскрытие которой может быть возможно только в том случае, если Вы согласны с нами сотрудничать. Считайте, в роли независимого эксперта.       — Подождите, давайте с самого начала. Ли Минхо — опасный преступник, на которого охотится целый отдел федеральной разведки, держа расследование в полном секрете? У вас есть куча информации и доказательств, но при этом вы его не берёте? И вам нужна помощь рядового детектива местного бюро?       Ян отставил в сторону чашку, к которой не притрагивался с того момента, как её поставила на стол официантка. Чёрный кофе, налитый из чайника, давно остыл, и Хёнджин только представлял мерзость его вкуса, не решаясь сделать ещё глоток.       — Не всё так просто. Субъект — не просто преступник. Он — угроза человечеству. Верховный суд уже вынес приговор о его смертной казни без участия стороны защиты и, непосредственно, самого подсудимого. И, учитывая ранее упомянутые «способности», ликвидация представляется невыполнимой задачей.       — Вы решили сделать из меня козла отпущения? В этом заключается моя помощь? — почти обречённо отозвался Хёнджин, осознавая серьёзность, которую набирало расследование.       Длинные пальцы Яна напоминали конечности паука, бесцельно ползающего по поверхности стола. Он энергично и поочерёдно отстукивал ими, только нагнетая обстановку, намеренно или нет. Хёнджин не мог согреться, несмотря на испарину, несмотря на то, что пиджак начал доставлять дискомфорт, а рубашка липнуть к телу.       — Субъект сам выбрал Вас, как своего палача. Наверняка не утаился его особый интерес к Вашей персоне. Я бы даже сказал, что субъект маниакально одержим.       Отчего-то Хёнджин совсем не радовался тому, что его подозрения оправдались. Он ничего не чувствовал к Минхо. Но многое чувствовал в целом. Минхо навязчиво крутился вокруг него только из-за желания умереть? Зачем Минхо целовал его? Зачем переспал с ним? Зачем нужно было сближаться, добиваться доверия? Почему это звучало как бред? Хёнджин подозревал, что Минхо плавает в мутных водах. Что Минхо не чист на руку, опасен и коварен. Хёнджин догадывался о кровавых преступлениях, об обратной стороне медали, об играх. Но то, что сказал Ян, не подкреплялось тем, о чём размышлял Хёнджин. Мысли только туже стягивались в спутанный клубок, причиняя головную боль. Заставляли хмуриться до онемения мышц.       Хёнджину поплохело, и он сипло спросил, опустив взгляд под стол, на складки собственных брюк:       — Какая была роль у Чонина?       Чонин был замешан. Чонин умер. Хёнджин всё ещё замешан. Хёнджин тоже умрёт? Его больше пугала перспектива, что он убьёт сам. Лишит жизни, как чуть не лишил Чонгука.       Забавно.       Забавно, что хотят умереть от его руки. Когда сам Хёнджин непрерывно копошился в суицидальных мыслях. Забавно, если Хёнджин сошёл с ума, и всё происходящее — просто галлюцинации на фоне бессонницы. С таким режимом он откинется раньше, чем что-то сделает сам или кто-то сделает за него.       — Чонин числился спецагентом наравне со мной. Ему отдали приказ о начале операции под прикрытием задолго до того, как субъект начал предпринимать активные действия. Он должен был быть нашими глазами и ушами, но впоследствии субъект воспользовался ситуацией, обратив Чонина против нас. Он лишился рассудка и стал непригодным для службы. Его списали.       В тоне Яна слышался бесконечный холод. Он лишился брата и оплакал потерю до того, как Чонин умер на самом деле. Он наблюдал за субъектом и знал о преступлениях, совершённых братом. Хёнджин никогда не любил выражение «время лечит», но иногда время дарило равнодушие. Иногда родные люди становились незнакомцами.       — Субъект знал, что мы следим за каждым его шагом, и не пытался скрыться. Он делал вид, что не замечает нашего присутствия в его жизни. До сегодняшнего дня.       — Вы уже пытались… убить его?       — Мы наблюдали. И думали о сотрудничестве во благо страны.       Хёнджин с невероятной тяжестью на плечах выдохнул, словно набирался смелости, чтобы поднять глаза. Он встретился с пристальным взглядом Яна, не выказывающим ни капли сомнения, страха или несерьёзности, в конце концов. Хладнокровная решительность — то, что от него исходило. Хёнджину стало не по себе. Стало омерзительно. Ему нужны были ответы, но Минхо был прав: правда может убить.       — Ну конечно, куда важнее думать о выгоде, чем о жертвах, — Хёнджин скрестил руки на груди, пытаясь унять озноб и вместе с тем раздражение.       Он должен был злиться на Минхо.       — До многочисленных жертв на рауте активность субъекта была практически пассивна. После — темп развития событий ускорился. Было вынесено окончательное решение об уничтожении субъекта без возможности на переговоры.       — Почему именно сейчас? Вы могли и раньше ко мне обратиться и предотвратить последующие убийства.       — Было неясно, в каких отношениях вы состоите, — Ян обжёг шею Хёнджина, опустив взгляд.       Стало мерзко и от самого себя. Хотелось биться головой прямо об этот замасленный стол, который протирали тряпками, насмерть пропитанными грязью. Хёнджин чувствовал эту грязь собственной шкурой, несмотря на то, что проводил в душе больше времени, чем обычно. И натирал тело мочалкой до красноты, с остервенелой навязчивостью практически снимая с себя слой эпидермиса.       — Вы подали в лабораторию соскоб из-под ногтей, — продолжил Ян, словно озвучил общеизвестный факт.       — Это ничего не дало. Результат сфальсифицирован.       — Это не так. У вас идентичный ДНК.       — Невозможно! — яростно запротестовал Хёнджин, подавшись вперед. Крепко сжал локти, лишь бы не потянуться к Яну и не схватить его за грудки. — ДНК не может быть идентичным.       Ян не стал спорить или переубеждать. Лицо с впалыми щеками осталось равнодушным, даже когда Хёнджин пытался уличить ложь. Над ним точно издевались, и всё происходящее казалось жестоким розыгрышем. Не просто жестоким, но и материально затратным. И нереалистичным. Кому бы взбрело в голову подобным образом издеваться над человеком? Конечно же, только Минхо.       — Я хочу увидеть материалы дела и приговор, — с напором отчеканил Хёнджин, отклонившись к спинке дивана.       — Вы не в том положении, чтобы ставить условия.       — Вы требуете от меня убийство, — Хёнджин понизил голос. Осип, удерживая себя от криков. Стало слышно, как трещало масло на кухне. Как звенела посуда. — Но при этом не хотите раскрывать деталей. Не хотите дать оснований и гарантий того, что это вообще законно. А может Вы — дезертир, и хотите отомстить за брата?       Ян сложил руки на столе и соединил паучьи пальцы в замок. Он навалился на стол, вперившись взглядом в Хёнджина, и устало вздохнул. Не менее устало, чем вздыхал сам Хёнджин.       — Вы рискнёте и поверите мне на слово после того как я расскажу, в чём заключается маниакальная зависимость и способности субъекта.       Хёнджин не хотел верить этому самодовольному плутнику. С другой стороны, у него больше не будет шанса узнать ответы на свои многочисленные вопросы. Он останется вне игры и не раскроет тайны, мучающие его на пару с бессонницей и кошмарами. Он не посадит преступника, на чьих руках не успевала высыхать кровь. Он не герой, который способен добраться до правды любыми методами, несмотря ни на что. Он ничтожен, мало на что способен в реалиях бюрократии, беден и безвластен. И великий Закон больше не на его стороне.       — Попробуйте.       Ян отклонился назад, отдернув рукава пиджака к запястьям. Не побрезгал пожертвовать лоском и прислонился к ободранной обивке. Хёнджин понял, что разговор будет долгим, и они застанут рассвет в этих грязных окнах.       — Впервые субъект проявил активность четырнадцать лет назад. Ранее мы даже не подозревали о его существовании, но Мортэм изменился за тридцатилетие с его легкой руки. Ничтожно мало для того, чтобы полностью перекроить общественные порядки крупного города. Субъект справился блестяще, и преступность возросла до небывалых результатов. Как Вы знаете, основа общества — это всегда человек. И влияние субъекта нацелено прежде всего на индивида. Меняя внутреннее мироустройство людей, он писал собственную мораль. Неспроста появилась религия и культура поклонения Люсиду.       — И что… — Хёнджин подавился словами и с трудом проглотил ком, чтобы продолжить: — что случилось четырнадцать лет назад?       Сердце бешено колотилось под рёбрами. Хёнджин думал, что лишился его окончательно, но оно продолжало напоминать о своём существовании и о глупости Хёнджина.       — Началась его карьера психотерапевта. Он довольно быстро набирал популярность у элиты, прорабатывая психологические блоки и наставляя на следование своим желаниям. Вы наверняка уже слышали об этом на рауте. Его политика: «Будь смелым и решительным, и тогда все мечты имеют место быть». Но он умалчивал, чем следовало платить. Конечно же, не деньгами. Часто — кровью и самопожертвованием. Первым таким пациентом стал Чон Чонгук, убийца Ваших родителей, первый подопытный.       Очередной факт, холодно слетевший с губ Яна, не переставал грызть Хёнджина изнутри. И вновь Хёнджин тонул в болоте скорби по родителям, испытывая боль в неугомонном сердце. Он чувствовал, как скривилось его лицо, как напряглись мышцы. Словно он в очередной раз плакал. Но в этот раз слёзы не появились, не сожгли глаза, не скатились по щекам и не застыли на подбородке. Он уже устал горевать. А время так и не научило его равнодушию.       — Субъект воспользовался желаниями Чонгука, направил его жажду крови в выгодное для себя русло. С этого момента началась реализация его многолетнего плана, результат которого нам ясен однобоко. Может, мы ошибаемся, и у субъекта другие мотивы, а может, он действительно косвенно воспитал себе убийцу. Спросить напрямую у нас нет возможности, но Вы вполне можете проверить гипотезу.       Хёнджин прикрыл глаза. Мир плыл, сужался и расщеплялся на бесконечный поток звёздной пыли. Мерцающие блёстки затягивались в чёрные дыры и исчезали за горизонтом событий. Повеяло жареным мясом, словно котлета очутилась прямо под носом. Невольно он вдохнул глубже, ощутив ноты лука и специй. Стало тошнить. Он съедал всё, что Минхо ему давал. Впитывал так же, как диван под ним впитал все запахи еды и каждого посетителя, масло и соусы, кофе и молочные коктейли. Он насыщался против воли. Не задумывался о том, что каждое событие в его жизни предрешено. Каждый этап взросления продуман. Он тоже был всего лишь марионеткой в руках Бога, мотивы которого знал только сам Минхо.       Желудок разросся красными розами. Шипы беспрестанно кололись, вспарывая глотку. Вызывали спазмы, раздражая слизистую. Сгустки свернувшейся крови стали подниматься, клокоча как во сне, несмотря на попытки сглотнуть и унять позыв.       Минхо убил родителей руками Чонгука. Убил. Убил. Убил. Умылся в реке. И река поселилась именно в его глазах. В его глазах блестела. Его глаза купались в смерти, в чёрной субстанции.       — Из него бы вышел отличный диктатор. Поэтому нам важно пресечь все намерения субъекта на данном этапе, пока это не вышло на международный уровень. Понимаете, о чём я?       Конечно, Хёнджин понимал.       Если о ситуации узнают политические лидеры других стран, возникшие конфликты могут перерасти в международную катастрофу, в эпицентре которой будет Ли Минхо. Если Мортэм всего лишь за тридцатилетие превратился в яму, кишащую существами с выраженным инстинктом к выживанию при естественном отборе, то что произойдёт с остальным миром? Он превратится в адское болото, наполненное разлагающимися трупами тех, кто не смог выстоять. Или же в продезинфицированный Рай, каким он предстал в клинике. Кто знает, в какую сторону повернёт эволюция: к высшему уровню просветления или же к вымиранию всего человечества?       Хёнджину представлялся котёл, с коим ассоциировали Ад. В нём бурлила кровь, как бурлила река и как бурлили глаза. Но вместо того, чтобы разливаться и смывать порочных в канализацию, кровь свёртывалась и густела. Кровь застряла в желудке, а заражённый мозг рисовал кровавый ком прямо в глотке. Поднимал сладкий тошнотворный привкус к языку. Он прилипал к нёбу, оседал налётом на грязных зубах. Спазмы выталкивали сгусток, как инородное тело. Как общество выталкивало неестественность. Как лейкоциты сражались с вирусом.       Слишком быстро рвота наполнила горло, перелилась через края.       Диван заскулил, оставшись без партнёра. Хёнджин не задумывался о том, какое впечатление производит на спецагента, на уважаемого сотрудника федеральной разведки. Он старался не вдыхать запахи с кухни, старался не вспоминать о местах преступлений, о жертвоприношениях и нескончаемых убийствах. Путь от столика к туалету занял несколько секунд, но, казалось, целую вечность. Перед глазами мелькал калейдоскоп из шахматной плитки, мятного платья официантки, зелёной стойки и розовой двери уборной. Из запахов корицы от яблочного пирога и жареной картошки Хёнджин ворвался в запахи сырости, канализации и мочи. От вида потресканного и заплесневелого унитаза его вывернуло. Пустой желудок распрощался не со сгустком крови, а с кофе, слюной и желудочным соком. Кишки ощутимо поддавались спазмам, сворачивались, изгибались, словно змеи. Словно намеревались выползти наружу. Желание умереть, избавиться от мучений хлестнуло пощёчиной, заставив слёзы стечь с внутренних уголков глаз по носу. Хёнджин больше так не мог. Он устал. Нестерпимо устал от поганой жизни.       Он испытывал катарсис. Или катарсис испытывал его. Он чувствовал, что бы это не было, легче не станет. Лучше не будет. Он продолжит ни спать, ни есть, перерабатывать и курить.       Поверженным он опустился на пол. Привалился спиной к разрисованной стене. Мятный цвет кабинки не успокаивал, не дарил покой. Только напоминал о пряной мяте, которой пах Минхо. Только шептал на ухо не «давай убьём его?», а «разбей голову об унитаз». Грудь осталась располосована когтями стервятника, в животе копошились змеи, а в голове не переставали скрежетать термиты.       Сквозь неугомонный шум в ушах послышался скрип двери и звонкие шаги по напольной плитке. Хёнджин закрыл глаза, желая попасть в другую вселенную, желая другую жизнь и судьбу для себя, но услышал сухой голос Яна:       — Вы — посредственный детектив. И я не вижу в Вас ничего особенного, в отличие от того, что видит субъект. Вы не гениальны и не амбициозны.       — Ну спасибо, — глухо отозвался Хёнджин, с трудом слыша самого себя. Слизь осталась перекатываться на языке, а в горле зародилась горечь, словно до этого он выпил таблетку, и она не успела раствориться в желудке. Спазмы подняли её обратно к глотке.       — Думаю, профессия не имеет значения. В любом случае, Вы особенный не из-за умений или склада ума, а из-за прямой связи с субъектом. У вас идентичное ДНК по непонятным причинам. Может, связь построена не только на этом? У Вас есть идеи на этот счёт? — рассуждая вслух, Ян прошёл к раковинам и остановился напротив. Он привалился к столешнице, и зеркало позади запечатлело его коротко подстриженный затылок и широкие плечи.       Хёнджин невольно проследил за ним, за отражением и за строгим выражением лица. Сквозь призму мутной вуали слёз и болезненной испарины Ян выглядел родителем, заставшем своё дитя в состоянии грязного похмелья.       — Думаю, даже мою профессию предопределили. Всё не случайно, — Хёнджин обессиленно прикрыл веки, тяжело дыша словно в лихорадке.       Что бывает, когда главный герой узнаёт, что вся его жизнь, все решения, все трудности и переживания были плодами изощрённой фантазии другого человека? Главный герой ломается. Главный герой перестает быть главным героем и хозяином собственной жизни.       — Хорошая гипотеза, — согласился Ян. — Только вот почему именно детектив?       — Вы хотели рассказать про его «способности». Это гипноз, я прав?       — Почти. Телепатия, я бы сказал.       Хёнджин рассмеялся. Затравленно и болезненно. Рёбра кололи внутренние органы, насаживали на штыри. Горечь становилась только ядовитее, а энергии не хватало даже для того, чтобы подняться с грязного пола.       — Бред.       Разразился кашель, пресекая смех. Слово застряло вместе с ядовитой таблеткой, и лёгкие начали заходиться в неспособности глубоко вдохнуть. Их пытали иглоукалыванием, пробуждая несуществующие нервные окончания. Их стягивали, скручивали и сжимали.       — Если бы. По нашим предположениям, психотерапия — всего лишь ширма, за которой прячется нечто необъяснимое для обычного гражданина вроде Вас. Субъекту нет нужды применять психотерапевтические методики, чтобы внушить индивиду навязчивую идею или усилить его собственные желания. Субъект — аномалия, влияющая на психику людей.       Почувствовав дискомфорт, сквозняк и нечто жутко знакомое в предположениях Яна, Хёнджин сел удобнее на холодной плитке. Копчик отдавался ноющей болью в пояснице. Без былой брезгливости он держался за унитаз, чтобы попросту не завалиться от бессилия. В смердящий запах общественного туалета настойчиво вклинилась вонь разложения, рисуя видения о трупе в сарае Со Чанбина. Казалось, личинки поселились в его черепной коробке и разъедали мозги вместе со слизистой носоглотки. Хёнджин шмыгнул, отправив червей в желудок, и сжал переносицу, искусственно избавляясь от обоняния.       «Давай убьём его?»       Хёнджин понимал, догадывался, что Люсид и глаза неспроста снились ему в кошмарах.       — То есть психика людей меняется только от его присутствия?       — Знаю, звучит как фантастика. Но это так. Субъект — тот, кого никогда не должно было существовать.       В темноте прикрытых век мелькали воспоминания о досконально изученных делах всех жертв Люсида. Фотографии трупов, предметов, оставленных на местах преступлений. Лица ещё живых хищников за несколько секунд до того, как они падут от рук безумия и безумца. Останки, выкопанные во дворе Со Чанбина. Органы, замороженные в холодильнике Ким Сынмина. Испуганное лицо Хуа Ченьюй в тусклом свете лампы. Хладнокровие Ли Феликса в момент принесения жертвы. Выстрел и падение звезды по имени Хан Джисон. Собственные родители в тот вечер.       Голос мамы ласкал, мягко прорываясь сквозь треск охватившего город пламени. Он не помнил её лица, но она продолжала жить в памяти. Он цеплялся за колыбель, сопровождающую в детские сновидения, как за самый драгоценный подарок, оставленный родителями.

По Млечному пути шагая,

Внутри храни свою любовь.

Она нашепчет, согревая:

«Сверни на перепутье, вернись домой»…

      Хёнджин раскрыл веки.       Глазницы чесались от полопавшихся капилляров, изжаленные осами и исцарапанные когтями хищников.       — Что я должен сделать? — клятва в грязном туалете забегаловки прозвучала сюрреалистично, несерьёзно.       Ян не спеша скрестил руки на груди, сведя брови к переносице, словно настраивался к более серьёзному разговору:       — Вы должны посетить сеанс…

2

      В доме хранилось застывшее мгновение. Настолько осязаемое, что можно прикоснуться и ощутить в ладонях тяжесть того вечера. Время, как белые простыни, накрывающие мебель, забивалось пылью в ноздри. Время, как вычерченные следы мела. Рамки когда-то живых родителей, запечатлённые на полу. Все, что осталось в доказательство смерти и былой жизни. Они больше не сменят положение тела.       Заходить в обуви не разрешалось, но Хёнджин позволил себе такую вольность. Он ожидал, что из кухни выглянет мама с полотенцем на плече и возмутится. Опять Хёнджин бегал по лужам и грязному снегу. Опять измарал штаны с ботинками. Но дверной проём продолжал быть зияющей дырой. Фотографии в рамках заплесневели, покрывшись слоем сырой грязи. Скрывали семейное счастье, больше не имеющее значение. Зеркало в прихожей не транслировало отражение, обезличивало. Хёнджин больше не узнавал себя. Ключи, оставленные в изумрудной пепельнице, тонули от неверного толкования предназначения. От ненужности и предрешённости.       Вместо мамы на кухне лежал отец. Одинокий, заколотый топором. Стол, когда-то стоявший посередине, отодвинули к стене, освободив место для мертвеца. Стульев не хватало: осталось всего два с мягкими подушками. Пыльными, в цвет чёрным подтёкам на стенах. Словно жижа глаз стекала к полу, бдела за призраками. Отец повёл дальше.       «Где мама?»       Нельзя было появляться перед ней в подобном виде. Тихое ликование отца среди голубой плитки, покрытой налётом и расчерчённой трещинами, впиталось в душевую занавеску и раковину. Некогда уютная ванная комната с мягким ковриком и стаканчиком зубных щёток превратилась в логово монстра под названием скорбь.       «Круто погулял?»       Под смех и подколки папы Хёнджин умывался, смывая уличную грязь. Из любопытной и озорной души компании он превращался в домашнего мальчика, любимого родителями. Монстр сожрал его заживо, оставив желтизну и отголоски минувшей жизни. Коврик превратился в мусор. Занавеска — в застывшую, склизкую паутину. Зеркало над раковиной — в раздробленность вселенных и судеб. Будь на то воля Хёнджина, он бы выбрал другой осколок.       Синие обои с россыпью звёзд напоминали кашу, стухшую и отвратительную. Из плесени проглядывали медовые хлопья, вызывая не детские воспоминания, а кошмар наяву. Хёнджин видел эту комнату и в отрочестве, и в юности. Она преследовала его пуще ванного монстра. Пуще отголосков, навязывающих видения о монстре, убившем маму. Она продолжала лежать у незаправленной кровати, в неестественной позе и с застывшими слёзами на бледных щеках. В распахнутом шкафу, из которого предстала её смерть, завелось чудище поменьше. Сотканное из детских страхов, оно оберегало навсегда убранные вещи, покрывая их пылью и паутиной. Сломанный паровозик устал молить о пощаде. Устал и слёг набок.       И Хёнджин слёг.       Сел в пыль у кровати и достал пистолет из кобуры. Достал игрушку смерти из-под священной вещи, из-под надетой на себя отцовской куртки. Тяжесть пробила импульсами, сигналами о действии. Никогда Хёнджин не был так близко к суициду, к костлявым рукам, так напоминающим руки Минхо. Холод пополз по пояснице, цепляясь за позвонки. Было ли это предрешённой судьбой? Решись просто убить себя, повернёт ли он чужие судьбы в другое русло?       Он чувствовал себя истощённым. Изнурённым. Плечи валились вниз. Непослушные конечности отказывали. Жизнь была не его, и тело своим не казалось. Иллюзия выбора высосала оставшуюся энергию, выкачала кровь, раздробила сердце в крошку.       «Скоро мы с этим покончим. Вместе».       А если Хёнджин покончит с этим в одиночку?       Что будет с миром?       Хёнджин знал ответ. Предугадал. Кровавый огонь охватит Мортэм, а затем, как вирус, распространится дальше и дальше. Пока бордель «Алые розы Ада» не станет повсеместным.       На том свете Хёнджину уже будет не до этого. Так ведь? Люди всегда будут эгоистами. И не потому, что каждый — паршивец и тварь. А потому, что каждый живёт с самим собой. От рождения до самой смерти. Делит с собой кров, еду и воду. Остаётся в темноте со своими мыслями и страхами. Плутает по кровожадному лесу. Каждый сам за себя.       Дуло пистолета гипнотизировало. Внутри, в бескрайней полости, в нескончаемой тьме, сидела пуля, готовая пробить голову навылет. Если повезёт. Если не промахнёшься. Страх, возникший под рёбрами, за считанные секунды распространился по всему телу. Ослабил руки, обвив колючим плющом. Пистолет стал тяжелее в два раза, и тремор не позволил нажать на спусковой крючок. Ладони покрылись испариной, и Хёнджин побоялся выронить оружие, сжал крепче. Он дрогнул, когда ствол коснулся подбородка. Холодный и сводящий в параличе.       Чёрный глаз, нацеленный в сторону носоглотки и мозгов, не расплескал кровавую реку по заплесневелым стенам и сырой постели. Мысли копошились быстрее. Рождались и гибли. Жили и требовали жить.       — Почему, мама?       Почему у него такая жизнь? Почему он проклят мучиться? Почему выбрали его? Почему дальнейшая судьба человечества зависит от него? Почему он не может просто отдохнуть? Почему он должен? Почему за него все всегда решают? Почему нет покоя?       Ответственность. Он должен взять ответственность и пройти этот путь до конца. Ради родителей и жертв. Ради себя и своего покоя. Ради справедливости, калечащей своих последователей.       Он устал.       Он отшвырнул пистолет в угол. Грохот распространился эхом по пустому, призрачному дому. Вызвав пауков прямо под веками. Они наплели дорожки скользких слёз, но отказались скидывать их с ресниц.       Он слёг, оказавшись рядом с мамой. С мелом, оставшимся от ее трупа, и пылью, поселившейся в лёгких.       Он должен убить. Не себя.       — Кто виноват?       Тишина не призналась. И тогда крик родился в грудной клетке, вырос в зверя и вырвался из глотки, раздирая рот в мелкие раны.

3

      Крепкая цепь, которую невозможно сорвать, обвивала тело пуще страха. Стягивала туго и без малейшего сожаления. Минхо собственноручно связал Хёнджина с собой. Намеренно и с точно продуманным планом. Соединил судьбы чуть ли не в единое целое. Но Хёнджин смотрел на свет, надеялся, что это их последнее пересечение. И больше они никогда не увидятся. Он надеялся не на смерть главного злодея, а на лучший исход событий, в котором не осуществляется ни план Яна, ни план Минхо.       Он надеялся вернуть себе право жить и право выбирать, как жить. Без постороннего вмешательства.       — Я Вас заждался, детектив Хван, — произнёс Минхо, когда Хёнджин зашёл в кабинет.       Перешагнуть порог особняка, а затем и кабинета Минхо, означало решиться на отчаянный шаг. На шаг, после которого нельзя будет вернуться.       — Пробки.       На самом деле Хёнджин не мог оторваться от своего отражения в разбитом зеркале родного дома. Недоеденный мальчик выглядел обглоданным, с трупными синяками под глазами. Бледный и болезненный. Хёнджин пытался принять его и захоронить. Рядом с родителями, между могилами. Он прощался с домом, с призраками и не прожитыми судьбами. Со слабостью и болью. С возможностями, которые никогда не были его. И никогда не станут.       Минхо встретил в привычном виде: в жилетке, но в белой рубашке с закатанными рукавами. Показывал чистоту намерений и отсутствие крови на ладонях. Хёнджин больше не верил в напускной райский образ, возвышающийся над грязью Мортэма. Он привалился спиной к столу, и позади него ворон на насесте встрепенулся, пересчитав перья.       — Присаживайтесь на кушетку.       Хёнджин послушался, несмотря на несгибающиеся ноги и на шаги, отдающиеся болью в пятках и под черепом на макушке. В тишине скрежет ножек стула по полу разрезал слух ржавым лезвием. Минхо сел рядом, сложив ногу на ногу. В напряжении Хёнджин поправил на себе отцовскую куртку, спрятав кобуру с пистолетом. Он отказался от костюма, выбрав просто футболку и просто джинсы. Похоронно чёрные.       — Как давно Вы начали страдать бессонницей? — спросил Минхо.       Хёнджин не помнил, когда это началось. Словно он всегда страдал.       Он навалился локтями на свои колени, опустил голову. Лакированные туфли Минхо блестели в свете светильника. Раздражали зрение и разум. Эта обувь, эти ноги никогда не видели грязи. И даже кровожадный лес не лип к ним мокрой листвой и размякшей почвой. Не лип кровью и мольбами о пощаде.       — Мы не встречались раньше? До того, как я наведался к Вам по делу Ким Сынмина.       Минхо ответил с задержкой. Казалось, опешил, не ожидал.       — Не в этот раз.       — Опять Ваши загадки, — раздражённо заметил Хёнджин.       — В каждой загадке скрыта правда.       Наступившую тишину прервал шорох крыльев. Арагорн слетел с насеста и проковылял к кушетке, цокая когтями по паркету. Позвонки охватила дрожь, растирая кости в труху. Хёнджин остро ощутил на себе взгляд Минхо, поёжившись от зимней стужи. Привычка (привычка ли?) Минхо не оставлять без присмотра теперь казалась жуткой. Он был высшим хищником, беспрестанно наблюдающим за жертвой. Выжидающим лучший момент для смертельного выпада.       В этот раз жертва должна нанести последний удар и положить камень на могилу зверя.       — Вы пили таблетки, которые я выписывал?       — Нет. Зачем Вы задаёте вопросы, ответ на которые и так знаете?       Встретившись взглядом с тьмой, Хёнджин не струсил. Война продолжала разворачиваться между ними. Продолжали звенеть падающие гильзы так же, как звенели уши после оглушающих взрывов. Последний бой отличался особой жестокостью, несмотря на то, что у обеих сторон поредели войска. Ненависть сгущалась в воздухе, и на языке чувствовался привкус терпкости и крови. Минхо выпытывал сдержанно, щурился в ожидании продолжения наступления. Пытался уличить или выполнял работу, слушая очередного сумасшедшего. Уставшие глаза Хёнджина сдались первыми, моргнули:       — Я всё знаю, — настойчиво произнёс он.       Дрогнул, когда ворон клюнул его в ботинок. Отколупал грязь, обнажив раны. Они кровоточили вместе с лопающимися капиллярами в глазах. Укусы чесались, но Хёнджин выдержал испытывающий взгляд Минхо. Одна его бровь остро изогнулась, проверяя, не блефовал ли Хёнджин. Он стоял на своём, зарывшись подошвой в размягчённую кровью грязь.       На удивление Минхо ответил:       — Ян рассказал?       Его лицо расслабилось, словно он испытал облегчение. Арагорн тщетно пытался привлечь к себе внимание, пока Хёнджина сковывало напряжение. Он свёл брови у переносицы, резче ощущая головную боль и недосып. Арагорн тщетно пытался вставить и своё слово в диалог.       — Полагаю, сеанс Вам не нужен, — продолжил Минхо.       — Нет, — запротестовал Хёнджин. — Вы признаетесь во всём. Прямо сейчас.       Минхо стряхнул пылинки с колена. Он сцепил пальцы вместе и воззрился к потолку. Умиротворённое выражение лица источало то ли поиск ответов внутри себя, то ли даже некую мечтательность. То ли он тщательно подбирал слова.       — Неужели это конец…       Неужели он только и ждал этого момента?       Включенный диктофон в кармане куртки вспыхнул от голода. Требовал хлеба и зрелищ. Но вместо этого получал ещё больше загадок. Или намёки на отгадки? Что, если Ян был прав, и Минхо готовил себе палача всё это время?       Скользкие мурашки потекли по рукам, осев в пальцах тремором. Это были не поиск, и не мечтательность, и не подбор слов. Это было смирение.       — Итак, что хотите от меня узнать?       «Признание».       Хёнджин начинал вскипать, ощущая, что их разговор походил не на допрос с пристрастием, а на чаепитие в саду. Только вместо деревьев — шкафы, а вместо листьев — документы. Словно не он предрешил всю жизнь Хёнджина, направляя его только в сторону своей выгоды.       — Вы убили стольких людей. Вы убили моих родителей! И после этого предложили помочь с бессонницей и провалами в памяти. Не вижу раскаяния на Вашем лице.       — Вот оно что… раскаяния… — повторил Минхо, распробовав слово на вкус. — Знаете, без жертв нельзя добиться совершенства. Чтобы достичь просветления, очистить общество, нужно избавиться от тех, кто подвержен незаконным желаниям. Проучить таких возможно, только если позволить им действовать. Сделав шаг к греху, они собственноручно обрекают себя на Ад. Это не я убивал их или их жертв. Они сами выбрали этот путь. Путь забвения и безумия, и сгинули в омуте, дотронувшись до Смерти.       — Вы признаёте, что причастны к увеличению смертности и преступности в Мортэме?       — Признаю, — согласился Минхо. Чуть ли не зевнул от наскучившего разговора.       — В чём были виноваты мои родители? — огрызнулся Хёнджин. Арагорн, дёргающий за штанину, отскочил от неожиданности и склонил голову вбок, с любопытством воззрившись на него.       — Они любили, — коротко ответил Минхо, вновь вовлечённый в дискуссию. — А любовь иногда стопорит прогресс. Ваш случай именно такой. Избавившись от них, у Вас появился толчок, побуждающий к действиям. С ними Вы бы стали совершенно иным.       — Вы признаёте, что причастны к смерти супруга и супруги Хван? Вы натравили Чон Чонгука на них? Подставили Юн Кихо? — сквозь зубы процедил Хёнджин.       — Признаю.       — Сукин ты сын, — прошипел Хёнджин.       — Ещё рано злиться, — ухмыльнулся Минхо. — Жертвы почти всегда окупаются. Особенно вынужденные.       — Ты сядешь. Надолго.       Лицо Минхо разрезала нахальная ухмылка:       — Ну попробуй.       На мгновение Хёнджин испугался, вспомнив о смертном приговоре. Испугался, что Верховный суд не просто так решил уничтожить субъект преступления, а не содержать его под стражей. Минхо был опасен, намного опаснее, чем Хёнджин мог представить, и об этом кричал весь его образ. А затем Хёнджин разозлился, вспыхнул бумагой над костром. Мгновенно взорвался, как баллончик со взрывоопасным веществом.       Вспыхнул и тут же потух, когда Минхо приблизился к его лицу. Повеяло уже знакомой жгучей мятой. Повеяло религиозным ритуалом по очищению:       — Давай убьём его?       Холод обдал Хёнджина, впитался в кости, въелся химикатами и разъел кожу. Чёрная слизь заволокла его полностью, затекла в уши, отрезав от остального мира. Только голос Минхо остался в зоне слышимости, на поверхности:       — Это же твои мысли, так? Твои желания.       Хёнджин отпрянул, как выскочил из проруби, охваченный ледяным ознобом. Белые перья разлетелись вместе со взмывшим вороном, вместе с расколотой надеждой. Сердце отдавалось пульсом по всему телу, пока, чуть не споткнувшись о кушетку, Хёнджин пятился от кошмара.       — Это ты… — он захлёбывался воздухом и возникшем запахом сажи вперемежку с металлической крошкой. — Это ты приходил ко мне во снах. Это твои глаза и твои призраки. Твои воспоминания.       Минхо медленно выпрямился, отклонившись к спинке стула.       — Всё изначально шло не так. Ты говорил не доверять тебе. Но делал всё, чтобы я доверился. Ты лгал и водил меня за нос. Ты изменил мою жизнь. Разломал и растоптал, — шептал Хёнджин проклятье. Шептал молитву, как не молился ни один из адептов. Никто не вправе презирать Бога. Никто не в силе противостоять Ему.       Ворон сел Ему на плечо. Верный ангел смерти. Настоящий, в отличие от Ли Феликса. Чистый и проницательный. Хладнокровный и незамутнённый.       — Зачем?       — Зачем? Почему? Для чего? — задался Минхо вопросами, и Арагорн подхватил его, скрипя клювом. — Раскаяние? — он засмеялся.       Смех кололся, впивался занозами в уши. Сиплый, как сам снег, как волны прибоя, как пожухлые листья, как верёвка, тащащая с утёса вслед за грузом.       — Раскаяние… — Минхо скривил губы в боли. В презрении. — Я не контролировал твою жизнь. Не решал за тебя. Всё, что ты имеешь сейчас, лишь косвенно моя заслуга. Я направлял, а ты шёл на поводу. Глупый, глупый Хёнджин…       В его голосе чувствовались угроза, хладнокровие. Объявление о штормовом предупреждении, следующем после штиля. Корабль кренило, а голову стягивало натянутыми канатами, как бочку, покатившуюся по борту. Волны били со всех сторон, отбивали пульсом в висках, сердце раскачивало и укачивало.       Стеклянные глаза Арагорна, вперившиеся в него, гипнотизировали на пару с кровавыми глазами хозяина.       Минхо поднялся с трона, и буря стихла по приказу короля. Нутро Хёнджина разразилось вспыхнувшей молнией, отправившей электрический ток по ветвям нервных окончаний. Заряд уколол конечности, кончики пальцев. Быстрее сознания отреагировало тело. Одним рывком, не позволившим сомнениям возникнуть в мыслях, Хёнджин вытащил пистолет из кобуры и направил на врага. Без тремора и неуверенности.       — Стой!       Детская шалость вызвала усмешку на лице Минхо, тогда как Арагорн встрепенулся, увернувшись от эфемерной пули.       — На месте! — приказал Хёнджин, пытаясь скрыть дрожь в голосе.       Перенапряжение в руках отдалось в плечи, а взгляд не мог сфокусироваться на цели поверх целика. Пистолет вело из стороны в сторону, пока дуло шарилось по фигуре Минхо, не в состоянии сосредоточиться на определенной зоне, куда должен последовать выстрел.       — Ты думал, что можешь меня переиграть, поймать, вывести на чистую воду. Использовал крючки, имена, факты, чтобы подловить на эмоциях. Но не знал, куда следовало смотреть.       Минхо сделал шаг навстречу, не дрогнув. Не побоявшись пистолета. В то время как Арагорн напрягся. Вжался в изгиб его шеи. Скрипел, как бесхозная калитка, покачивающаяся от порывов ветра. Затачивал клюв, словно готовился к рукопашному бою.       — Не двигайся! — выпалил Хёнджин. Сжимал пистолет обеими ладонями так, что кровь перестала циркулировать по пальцам. Он ощущал не только пульс в висках, но и сонную артерию, извивающуюся под кожей от бешенства.       — Ты удовлетворён, Хёнджин? Счастлив, что узнал правду? Придумал, как действовать дальше? Конечно же, нет. Правда тебя уничтожила.       — Хватит!       — Всё шло именно так, как этого хотел я.       Вместо Хёнджина выстрелил Минхо. Безжалостно. Настолько жестоко, что Арагорн содрогнулся. Ворон плакал, как не плакала ни одна птица. Сама уставшая душа страдала, обливаясь слезами. Хёнджин чувствовал то же самое. Чувствовал то, с какой частотой сжимается и разжимается сердце. То, какой болью оно пульсировало. Руки почти опустились в бессилии, почти опустили пистолет. Почти сорвался с губ вопрос:       — За что?..       «За что ты так со мной?»       Минхо сделал ещё один роковой шаг, загоняя жертву в угол. Но Хёнджин опомнился, отойдя от опустошения. Поднял пистолет на уровень груди Минхо.       Сердце за сердце.       — Только испытав всю боль на себе, герой способен победить зло. Способен обрести сострадание и защитить других, — Минхо повёл плечами, расправив их. И Арагорн, последовав за молчаливым приказом хозяина, перелетел на насест. — Я растил истинного героя.       — Чёртов психопат, — с горечью прохрипел Хёнджин, словно совсем недавно сорвал голос от криков. Он кричал в душе, рвался и метался от боли. — Мы связаны, так ведь? Ты хочешь всего лишь разорвать эту связь! Ты хочешь использовать меня!       На лице Минхо просияла растерянность. Замешательство, словно Хёнджин ткнул туда, куда следовало. Словно Хёнджин угадал. Минхо сунул руки в карманы и нахмурился. Хёнджин чувствовал, как враждебность застилала пространство удушающей тьмой.       — Каждый злодей и каждый герой связаны одной судьбой. Как инь и ян представляют собой единое целое. Эта связь нерушима даже после смерти. Больше мне это ни к чему, я уже использовал тебя. Унизил и морально испил.       — Прекрати увиливать! — надавил Хёнджин и неосознанно шагнул навстречу, полагаясь на то, что пистолет поможет его разговорить. — Зачем было столько жертв? Зачем ты положил мне в ноги столько трупов? Если бы ты хотел просто унизить меня, можно было обойтись без крови.       Больше Минхо не показывал чистые ладони, как и не показывал усмешку.       Остался единственный шаг между ними, и напряжение нарастало, искрилось, кололо тонкими линиями молний.       — Три этапа, через которые проходит истинный герой — это счастливое детство, трагедия и безрезультатная борьба. Жертвы стимулировали тебя бороться, — его губы дрогнули в ухмылке. Нервно. По-настоящему.       — Ким Сынмин?       — Привлечь твое внимание.       — Со Чанбин?       — Показать, что грех всегда кишел в Мортэме.       — Чон Чонгук?       — Напомнить тебе о забытом. Убить надежду.       — Хуа Ченьюй?       — Пробудить то, что в тебя закладывалось.       — Бан Чан и Ян Чонин?       — Завершить круговорот единого целого.       — Люсид?       — Одно из моих имён, — Минхо упёрся грудью в дуло пистолета.       С каждым его ответом сердце пропускало удар. Каждый удар прошибал Хёнджина дрожью, болью, отдающейся в руках и плечах. Тяжесть пистолета стала ощущаться острее, словно он держал в руках всю накопленную усталость, всё свалившееся бремя.       — Боишься? — вкрадчиво прошептал Минхо, схватив его под руку. — Устал держать пистолет?       Хёнджин дрогнул, чутко почувствовав, как дрогнул и указательный палец на спусковом крючке. Ледяная стужа окатила взмокшие спину и затылок, заставив вытянуться струной. Смертельной струной с единственной нотой, которую услышишь с любого круга Ада, в отличие от той, что была натянута в кровожадном лесу. В белом свете лампы чёрно-белый Минхо загонял цветного Хёнджина в угол. Вытягивал из него цвета, оставляя бледность и липкость паники. Он хладнокровно, словно от этого не зависела его жизнь, напирал грудью на пистолет. Словно пуля не могла пробить его сердце. Словно все эмоции он передал ворону.       Опять они оказались у стены. Опять Хёнджин был зажат противником. Но поцелуев не последует. Не последует грех, совершенный в пик эмоционального потрясения. Хёнджин не даст слабину.       — На рауте. Ты убил стольких людей.       Он вжал пистолет в мягкую грудь, промяв ткань жилетки.       — Они не были людьми. Они потеряли человечность в момент, когда попробовали человечину. Иронично, правда? Они достигли пика сумасшествия и отдали души.       Глаза Минхо блестели тьмой, загадочной и всепоглощающей. Он рассказывал страшную сказку на ночь, добиваясь кошмаров у слишком впечатлительных детей. Он питался страхом, эмоциями, ментальным здоровьем. Но Хёнджин знал, что это были не сказки, не выдумки. Что монстр стоял прямо перед ним, а не существовал только во снах или фантазиях. Угроза нависала в реальности, и пробудиться не было возможности.       Всё это время Хёнджин слепо подвергался манипуляциям. Следовал туда, куда ему указывали пальцем. Он обманывал сам себя уверенностью в критическом мышлении, но на самом деле сознание оставалось затуманено. Хёнджин ничего не предугадал, он играл роль очередной марионетки.       — Ты позволил младенцу умереть! — сорвался Хёнджин, плюясь ядом в лицо чудовища. Монстра, занимающего трон в иерархии Мортэма.       — Так убей меня! — прорычал Минхо.       Хёнджин опешил. Он ни разу не слышал, чтобы Минхо повышал голос.       Неприятная волна мурашек въелась в позвоночник, пока лопатки вжимались в стену позади. Он хотел опустить пистолет, но Минхо рывком поднял его руку, прижав дуло к своему лбу. Безумство горело в его глазах вместе со всепоглощающей чёрной дырой.       — Уже устал? А как же твоя справедливость? Неужели ты отвернулся от единственного идола, в которого верил? Неужели лишился надежды?       — Заткнись… — потребовал Хёнджин, чувствуя, как яд подступал к глотке. Орудие убийства пылало в его ладонях, и пламя текло дальше по рукам.       — Думаешь, сможешь удержать меня под стражей? Думаешь, сможешь выиграть с чистыми руками? Думаешь, я раскаюсь только потому, что ты перечислишь все мои грехи?       — Заткнись, — из последних сил Хёнджин сжал пистолет, чувствуя, как деревенеют перенапряжённые мышцы.       — Вы все должны быть благодарны, — шипел Минхо. — Я очищу Мортэм от грязи, и стану героем, каким не стал ты. Ничтожество. Твоё милосердие ничего не изменит. Да ты хоть знаешь, сколько детей погибает каждый день в этом морготном городе? Сколько трупов гниёт в каждой канаве? Ты не замечал, пока я не показал. Пока не ткнул тебя носом. Ты только и был занят тем, что жаждал мести!       — Заткнись! — Хёнджин с напором вжал пистолет в его лоб. — Я делал всё, что было в моих силах!       — Ради чего? Только ради собственных чувств! Только ради погребённых родителей, на которых я без сожаления спустил щенка! Призракам всё равно на твою справедливость!       — Заткнись! — безжалостно щёлкнул курок.       — Признай свой эгоизм! Или я убью тебя, как скотину!       Минхо решительно схватился за ствол.       — Мино!       Кабинет озарила коварная вспышка рассвета.       И грохот падающего тела прорвался сквозь звенящую в ушах тревогу.       Пистолет — в кровавой реке.

Опустошение.

Ли Минхо.

Смерть.