Общество токсичных

…«Мино»…

      Отголосок образовался из материи пространства и времени. Вырвался, как птица из клетки. Хёнджин не открывал рта, но услышал свой голос. Вскрик, точно пуля, слился воедино с громыханием выстрела и пробил лоб Ли Минхо.       Остался белым шумом в ушах.       Раньше Минхо приходил к Хёнджину во снах смазанным силуэтом или присутствовал одним лишь голосом. Теперь он оставался неподвижно лежать на мраморном полу своего поместья, пока кровавая река вытекала из наполовину оголённого черепа. Не шрам очерчивала тогда тонкая прядь, выбившаяся из укладки. А отверстие, чёрную дыру, в сингулярности которой перестаешь существовать.       Хозяин тоже заплатил глазом. Жизнью.       Шум прибоя проводил сеанс медитации, вместе с солёным ветром успокаивал нервы. Серый океан растекался волнами по серому песку, словно Хёнджин перестал различать цвета. Продолжал смотреть на мир через чёрно-белый фильтр. Вместо Солнца по небу летала вымоченная в извести звезда: то садилась рядом, то взмывала к плотным тучам. Арагорн чувствовал себя спокойно. Удивительно, как жизнь ворона не изменилась после смерти хозяина, словно и привязан он был не к Минхо, а к Хёнджину.       Сидеть на песке — не лучшая идея. Но Хёнджин уже перестал понимать правильность своих решений. Он уволился, сдал пистолет и значок. Он уехал, стал работать в магазине маленького поселка с численностью в размере поминального зала. Умирал один, горевали все. Он не снял зеркало в доме, который купил на накопленные деньги и проданный дом родителей. Он ходил по коридору бесшумно, каждый раз задерживался на отражении и проверял марионеточные нити. Он видел глаза в каждой тени.       Он пытался жить дальше и не оглядываться через плечо.       Он отгородился от неугомонного Мортэма, переключал новости на бессмысленные телешоу, косил взгляд на коробку с записями сеансов Чонгука.       Для остальных Ли Минхо никогда не существовал, как и предрёк Ян.       Шеф не делал заявлений. Дело Минхо не заводилось, а улики и личности его жертв исчезли навсегда. В новостях — ни слова. На устах у народа — телевизионный шум вместо истины.       Он появился из ниоткуда и ушёл в никуда, забрав с собой десятки душ.       Хван Хёнджин помнил. Каждую деталь. Молчал, в одиночку нёс груз на обезображенном сердце. Молчал, подписав договор о неразглашении.       Юн Кихо забыл. Кто такой Люсид? Почему по привычке появляется необходимость оглянуться? Он вышел на свободу. Единственный свидетель Хёнджина. И зажил по-новому, словно переродился.       Хван Хёнджин не проиграл.       Получив сообщение с засекреченного номера: «Можно», — Хёнджин не хотел покидать спокойную гавань. Ветер заплетал его отросшие волосы на прощание, а Хёнджин прощался с исчезнувшими. Словно они никогда не рождались и не умирали. Когда-то Хёнджин жаждал ощутить это на собственной шкуре, но всё ещё жил и теперь смирился со своей жизнью. Волны омыли души и унесли на другой край света, за горизонт, куда Хёнджину не суждено попасть. Он плёлся по пляжу, на котором из людей были только камешки, заменяющие могильные. Клич ворона, посланника жнецов и ангела смерти, разнёсся противным скрежетом закрывающегося гроба. Похоронная процессия шелестела листвой, стоя поодаль густой рощей.       Весна обходила стороной адское королевство, оставляя зиме право издеваться над проступившими почками. Страх всё ещё пронизывал до самых костей.       Арагорн, коснувшись вязких туч в последний раз, слёту приземлился на плечо. От когтей остались дырки в потёртой коже, напоминая о жадном характере ворона. Кровь за кровь. Хёнджин отчётливо помнил, как оттирал пятна с отцовской куртки, в которой убил своего и его мучителя. Он не чувствовал вину, как и не чувствовал необходимость избавиться от вещи, хранящей столько воспоминаний. Он также жадно цеплялся за свою память, боясь простить.       Деревья безоговорочно пропустили его. Похоронная процессия рощи отличалась от кровожадного леса простотой и тем, что кровь здесь уже была свёрнута, а мышцы окоченели. То, что ждало всех после Смерти. В этом нет никакой философии и двойного дна: умираешь и становишься удобрением. Где-то, при каких-то условиях. У некоторых удобрений есть имена, у других неизвестность в костлявых ладонях. Это цикл жизни каждого существа. Но что происходит с душой? Она исчезает бесследно? Сжимается ли до сингулярности и перестаёт существовать? Переходит ли в следующий лес? Чем отличаются души от звёзд?       Двухэтажное здание скрывалось посреди рощи и за оградой с колючей проволокой. Отдалённое от дорог и поселений, отсутствующее на картах и засекреченное в базах данных. Размокший картон не представлял никакой ценности, несмотря на это военные тщательно охраняли заросшую территорию. Хёнджина пропустили без лишних слов, и ступить на протоптанную машинами дорожку означало не вернуться назад. Морось и солёный воздух вперемежку с древесной свежестью завивали волосы, оседали росой на белоснежных перьях. Арагорн не нервничал, вместо него Хёнджин оставался в напряжении. Он догадывался, что такие места предназначались для тайн в целях предотвращения массовой истерии в обществе.       — Как отдохнули? — поинтересовался Ян, выйдя из картонного здания навстречу.       В чистом накрахмаленном костюме и с безупречной укладкой он выглядел несуразно на фоне обшарпанных, потёкших стен.       Хёнджин не хотел отвечать. Не хотел открывать рта. Не хотел тратить энергию. Вместо него ответил Арагорн, заскрежетав клювом.       Ян протянул ладонь, когда Хёнджин подошёл. Но остался без внимания.       — Ближе к делу, — Хёнджин засунул руки в карманы куртки, чувствуя натяжение швов. Он почти услышал как рвутся нитки.       — Конечно.       Казалось, Яна это никак не задело. Агент, которого научили полностью подавлять эмоции, и в этот раз остался равнодушным. Идеальный, преданный и не задающий лишних вопросов. Робот, не знающий, что такое человеческая сущность. Хёнджин признался самому себе, что завидовал выдержке Яна, его профессионализму. Но теперь, когда Хёнджин ушёл в отставку, это не имело никакого значения. Он мог поддаваться эмоциям без зазрения совести, выходить из себя из-за любой мелочи, плакать над глупыми фильмами. Он мог жить и не задумываться о том, как это скажется на его работе.       Заплесневелое неустойчивое здание изнутри выглядело стерильно чистым. Голые коридоры с люминесцентными лампами гипнотизировали пустотой, а закрытые двери не выказывали гостеприимства. Стук каблуков Яна разносился звенящим эхом, и Хёнджин не мог отделаться от мыслей о Минхо. Несмотря на то, что его разум утих, он всё время возвращался к воспоминаниям. Он не мог оставить это в углу комнаты и изредка коситься, как делал это с Чонгуком. Минхо продолжал жить бок о бок с ним. Продолжал шептать на ухо, напоминая об иллюзии выбора, о мнимой свободе. Синяки на шее давно сошли, но Хёнджин продолжал задыхаться ночами.       — И почему я здесь? — спросил Хёнджин.       Ян прошёл к дверям лифта, провёл карточкой по панели. Арагорн грудно захрипел, переминаясь с лапы на лапу, и Хёнджин согласился с его подозрениями. Зачем нужен лифт в двухэтажном здании?       — Он хотел Вас видеть.       — Кто?       Ян зашёл в лифт, тогда как Хёнджин остался по другую сторону. Ян выдержал его тяжёлый взгляд, вопросительно вскинул брови.       — Кто? — настоял Хёнджин, чувствуя как кровь перестает циркулировать в сжатых пальцах.       — Не заставляйте вести Вас силой. Вы на нашей территории.       Хёнджину это не нравилось. Изначально не нравилось. Не нравилось с того момента, как он подписал договор о неразглашении.       Пришлось подчиниться.       С каждым метром, на который спускался лифт, пульс учащался с арифметической прогрессией. Держа большой палец на запястье, Хёнджин отсчитывал удары сердца. Он надеялся, что это спасёт его от пучины, от очередной неизвестности. Стресс ударял по нему с усиленной мощностью, доводил до состояния агонии, до душевной болезни, отражающейся и на физическом состоянии. Он остался разбитой жертвой с синдромом, который мог бы назваться в честь Ли Минхо.       Хёнджин насчитал сто восемьдесят ударов.       Воздух дрожал, наэлектризовывался от уверенных шагов Яна. По обе стороны широкого коридора, отличающегося от картонного, двери не просто не выказывали гостеприимства, они угрожали. Стальные, тяжёлые, помеченные кодами и символами. Хёнджин сомневался, что за ними было что-то невинное. Он боялся даже задуматься, предположить, что правительство могло бы скрывать. После Минхо любая фантазия доводила до паники и нервного срыва. Больше не было ничего невозможного. Больше не было границ реальности.       Ян остановился перед дверью с кодом «Е1058», и вновь пригодилась его карта доступа. Заведённое сердце неожиданно пропустило удар, когда наверх поднялась тяжёлая плита двери, способная запросто убить, придавив, или предотвратить попытку побега. Ни зайти, ни выйти. А внутри кромешная темнота, эпицентр чёрной дыры. Та самая сингулярность, в ядре которой ничто и никогда.       Ян не испугался, шагнул внутрь. И Арагорн поспешил за ним, слетев с плеча. Щёлкнул прожектор, отразившись от голых стен эхом, и яркий свет заполнил центральное пространство огромного помещения. На пьедестале стоял прозрачный куб, равнозначно отдалённый от каждой стены. Куб размером в полноценную комнату. И удерживал он внутри себя заключённого.       Ворон мелькнул звездой в луче белого прожектора, закружив над камерой. Высокий потолок позволял Арагорну летать без притеснений. Оставаться любимцем, каким он и рос у хозяина.       Хёнджин двинулся следом, несмотря на то, что тревога усиливалась, как и усиливалось желание оглянуться через плечо. Навязчивая идея рисовала в фантазии глаза, беспрестанно следящие за каждым действием. Дверь за ними медленно, но с тяжёлым грохотом опустилась, перекрыв путь отступления. И Хёнджин ощутил себя в клетке, несмотря на то, что находился по другую сторону от заключённого.       Идти было физически тяжело, словно окружающий сумрак цеплял за пятки, намереваясь утащить в дальний угол. Гнетущая тишина дурманила разум, сдавливала лёгкие, и только сиплое карканье Арагорна разряжало наэлектризованное пространство. Жёлтая лента, приклеенная к полу, огораживала куб на расстоянии в несколько метров. И на границе стоял единственный стул, повёрнутый лицом к лицу заключённого. Тот сидел на таком же за прозрачной стеной, экспонат в музее восковых фигур. Сгорбленный, с опущенной головой, одинокий. Всё его имущество: тонкий матрас, стул и окровавленная рубашка с помятыми брюками.       — Чем быстрее вы закончите, тем быстрее мы перейдем к следующему этапу, — голос Яна отразился от голых стен острыми иглами, вкололся в ушные перепонки.       Слух притупился, когда Хёнджин встретился с одним чернеющем глазом заключённого. Это был Минхо. Конечно, это был он. Его чёрную дыру, проделанную пулей в половине лица, наглухо забинтовали. Заполнили пустоту, после которой он смог выжить.       Хёнджин видел его смерть. Видел его бездыханное тело. Бурлящую реку, впадающую в озеро. Неподвижный, стеклянный глаз, оставшийся нетронутым. Это снилось ему в кошмарах. Это мерещилось в темноте.       Хёнджин отшатнулся. Весь лоск Минхо протух, растерялся, сошёл с него отмершей кожей. Смоляные волосы слипались, указывая на всеобъемлющую усталость, какую Хёнджин не успел познать. Тень, залёгшая под его глазом, являлась доказательством продолжительных мучений, от которых, казалось, невозможно избавиться. Минхо медленно отклонился к спинке стула, подставляя бледное, болезненное лицо под холодный свет прожектора. Запавшие щёки и глаз создавали иллюзию голого черепа.       — Не приближайтесь к кубу, — предостерёг Ян. — И к двери. Нам придётся следовать его указаниям, чтобы достичь сотрудничества.       — Что? — Хёнджин отошёл от оцепенения, когда Минхо оторвал от него глаз и воззрился к ворону, севшему на край верхней плоскости куба. — Сотрудничества? Что вы собираетесь с ним делать, чёрт возьми? Он же покойник.       — Живее всех живых, — безразлично ответил Ян, скользнув взглядом по пленнику. — Дайте знать, когда закончите.       Он направился к двери, пока Хёнджин боролся с навязчивым желанием сбежать. Он понимал только одно: его не выпустят, пока Минхо не сделает всё, что хочет. Это пугало до нервных тиков, до забытого тремора, до ломоты. Как пугало это место. Как пугали тайны, недоступные ему. Как пугал тот факт, что Минхо держали в кромешной темноте.       — Ты выглядишь лучше, — голос Минхо прозвучал ломано, неузнаваемо. Точно так же, как на записи эфира Хуа Ченьюй.       Хёнджин забыл, что считал пульс. Забыл, что сердце всё ещё билось. Забылся. Но звон после выстрела всё ещё гудел в ушах. И оборвался, когда за Яном опустилась плита.       Он судорожно вздохнул, чувствуя, как раздвигаются рёбра, как они натягивают кожу. Он медленно сел на предоставленный стул, растягивая время, чтобы собрать по осколкам разбитые мысли. Минхо всегда отличался особым терпением.       — Почему ты нажал на спусковой крючок? — выдавил из себя Хёнджин.       — Очевидно, чтобы убить себя. Ты слишком много думаешь, Хёнджин. Другой давно бы прикончил меня. Я не рассчитал, что даже после всего произошедшего ты не решишься поквитаться со мной. Даже стыдно, что я это не учёл.       Но Чонгука он чуть не задушил. В чём тогда разница?       — Разница в том, — продолжил Минхо, и Хёнджин содрогнулся, — что Чонгук ничего не стоит. Ничего для тебя не значит. Он — случайная душа, как и любая другая. Приходит и уходит. Но мы с тобой повязаны. Нет, мы не один человек, и не две половины одного целого. У нас идентичный ДНК, потому что я перенял твой. Не по своей воле. Но по своей целовал и затащил в постель. Нет, не потому, что я тобой пользовался. А потому что люблю. И потому что хотел. И скучал.       — Может, мне вообще рта не открывать? — укоризненно заметил Хёнджин.       — У тебя слишком быстро меняется направление мыслей, — Минхо лениво развёл руками.       — В черте и кубе есть хоть какой-то смысл?       — Людям важно чувствовать границы. Иначе они начинают сходить с ума.       — Почему ты просто не покопался в моих мыслях и не заставил убить?       — Об этом я и говорю. Ты зацепился за то, что я люблю тебя, но задал совершенно другой вопрос, — криво усмехнулся Минхо. И даже усмешка вышла болезненной. — Всё не так просто. Ничего бы не сработало. Хотя… ничего и не сработало, — Минхо прикрыл глаз на некоторое время, раздражённый ярким светом, а затем наклонился вперёд, обессиленно опустив голову. — Согласно изначальному плану ты должен был возненавидеть меня по-настоящему. Искренне хотеть убить.       — И я хотел.       — Но ты бы не выстрелил. Твоя нежная душа испугалась. Видимо, желания недостаточно.       Минхо замолчал, склоняя голову. Ян был прав, Минхо действительно растил себе палача. Но почему он только что признался в любви? И почему так отчаянно хотел умереть, что пошёл на радикальные меры, ввязав в это Хёнджина? Хёнджин стряхнул песок со штанов, чтобы занять себя. Ему хотелось понять Минхо, но он помнил все его грехи так отчётливо, словно собственные.       — Произнесёшь вслух? — глухо отозвался Минхо.       — Хватит! — возмутился Хёнджин. — Ты что, действительно слышал все мои мысли на протяжении всего времени, что мы знакомы?       Минхо снова стих. И хоть Хёнджин не обладал такими же талантами, размышления Минхо были ощутимо тяжёлыми. Арагорн, на которого не обращали внимания, слетел с куба. Он приземлился на колено Хёнджина, встрепенувшись, словно проверял обстановку, разворачивающуюся без него. По привычке Хёнджин протянул к нему ладонь и погладил перья. Иногда птица напоминала кошку, иногда — собаку, иногда — человека.       — Почему? — задал Минхо вопрос. Приглушённо — так звучал сломанный, разбитый вдребезги.       «Я покажу тебе часть своих воспоминаний».       Прежде чем Хёнджин успел возразить голосу, возникшему в голове, его сознание отошло в эфемерный мир памяти. Пергаментные листы били в лицо, отпечатывая свои картинки прямиком на глазницах. Словно Хёнджин был там, словно он видел собственные смерти. Бесчисленное множество раз он умирал в глазах Минхо. В разном возрасте, различным образом. В старческих морщинах и гладкой младенческой коже он узнавал себя, узнавал другие свои версии, чужие, незнакомые. Но Минхо… Минхо проживал с ними целые жизни, знал их наизусть, каждого. Вновь и вновь Хёнджин умирал у него на руках.       Такое не объяснить словами. В такое не поверить.       Хёнджина насильно вытолкнули. Жадно забрали то, что не принадлежало ему. То, что не следовало показывать человеку. Не следовало стирать границы его крошечного мира. Хёнджин вынырнул из ледяной воды скорби, и кровь жгуче прилила обратно к лицу. Он заново прощупывал своё тело, свою душу, возвращаясь в реальность, словно заново учился дышать.       — К такому невозможно привыкнуть, — просипел Минхо, звуча расщеплённым отголоском в ушах.       Хёнджин обессиленно склонился вперёд, вторя за ним. И ворон, сидевший на колене, воспользовался шансом и обтёрся головой о щёку. Зарылся клювом в волосы и заскрипел. Стул стоял здесь кстати, он бы не удержался на трясущихся в нервном треморе ногах.       — И что… что всё это значит? Ты не можешь умереть и путешествуешь по параллельным вселенным? Это ты хотел мне показать?       — Я умираю, — начал Минхо, — следом за тобой. Перерождаюсь и встречаю тебя в следующей жизни. Отличие только в том, что я помню каждую свою жизнь, когда ты начинаешь с чистого листа. Я продолжаю любить и продолжаю терять тебя. И знаю, что это повторится вновь, и вновь, и вновь, — река вспыхнула алым, впитавшись в его повязку на зияющей дыре, и Минхо коснулся ее кончиками пальцев: — Я устал. Я хотел умереть. Действительно умереть. Лишиться памяти и, может, влюбиться заново.       — Это твоё наказание и твоё проклятие, — Хёнджин выпрямился, откинувшись на спинку стула. Он помнил только то, что должен был помнить. Только то, как поступил с ним Минхо. — Перерождаться. Жить снова и снова. Мучиться в наказание за все совершённые грехи.       — Ты жестокий, — просипел Минхо, частично теряя голос. — И даже это я в тебе люблю.       Хёнджин знал, что это справедливо, несмотря на то, что мучения, через которые проходит Минхо, не потянет никто из живых. Любой бы сошёл с ума от горя, чокнулся пуще любого психа. Но Минхо держался, и это сломало его по-другому.       — Надо было убить тебя, — признался Минхо. — Может, это и сработало бы, но… Ты бы смог жить без меня, но не наоборот. Ты всегда был моим слабым местом.       Арагорн перелетел на плечо. Ему нравилось копошиться в волосах, словно это его успокаивало. Нередко он засыпал, зарывшись в них, хрипел на ухо, пока Хёнджин боролся со страхами и кошмарами. И в этот раз Арагорн стал для него спасательным кругом, не давая задохнуться в пучине, неподвластной рациональному объяснению. Реальность стала ещё более шаткой. Хёнджин больше не мог доверять ни глазам, ни слуху, ни собственным мыслям. То, что видел он, не характеризовало мир в полной мере. Многое оставалось неизведанным. Многое просто не могло уложиться в скудном сознании простого человека.       Ему хотелось задать вопрос, смотря в оставшийся глаз мучителя. Хёнджин перешагнул черту, поднявшись со стула, и подошёл к кубу. Перешагнул выстроенные границы, давая согласие на познание мира за рамками привычного. Минхо сидел рядом с прозрачной стеной и безжизненно наблюдал со своего пьедестала. Кровавая река пропитывала бинты насквозь, сочилась и стекала по щеке, капая на рубашку.       — Это стоило того? — спросил Хёнджин.       Минхо вытер кровь с подбородка. Не спешил ответить. Тянул время. Или обдумывал все свои поступки.       Он растёр кровь между пальцев:       — Нет, не стоило. Я сожалею, что не провёл с тобой еще одну жизнь в счастье. Я сожалею, что ошибался. Я сожалею, что остался жив.       Арагорн зажал в клюве прядь волос, вперившись взглядом в хозяина. На мгновение Хёнджину стало его жаль. Горе Минхо не шло ни в какое сравнение с горем Хёнджина. Оно было больше, чем Минхо мог в себе уместить и справиться с этим. Минхо долго держался, не поддаваясь эмоциям, умело плёл сети, отчаянно пытался добиться своей цели. И надломился. Это могла бы быть очередная манипуляция, пыль в глаза, если бы не воспоминания, доверенные Хёнджину. Если бы Хёнджин с уверенностью знал, что Минхо не мог сфальсифицировать собственную память, то повёлся бы. Но он не знал. — И что теперь? Минхо провел пальцами по стеклу, очертив кровью смазанную дугу. Казалось, его намерение заключалось не в этом действии, а в том, что он в него вложил. Хёнджин почувствовал эфемерное касание к своей щеке, лёгкое, ледяное, словно его поцеловал сквозняк. Но вентиляция в этом закупоренном помещении не способна на подобные трюки.       — Теперь мы встретимся только в следующей жизни. А что касается сотрудничества, ты уже знаешь ответ. И о подробностях тебе лучше не спрашивать, чтобы прожить оставшуюся жизнь в спокойствии и больше не видеть морду Яна.       — Будет ли у меня это спокойствие, — скептично заметил Хёнджин.       — Со временем. Ты выиграл.       — Какой ценой?       — Позаботься об Арагорне. Ты единственный, кто у него есть.

Конец.