Общество токсичных

1

      Осы — коварные насекомые.       Они набухли под кожей, застряли грязью под ногтями. Их соскребли, потревожив, и рой вырвался наружу. Рой заполнил участок, столы, компьютеры. Рой печатал документы, заполнял их бесполезными, нечитаемыми иероглифами, создавая лишь вид бурной деятельности. Жужжание не назовёшь пчелиным, не сравнишь продажных офицеров с пчёлами. Осы — бесполезные насекомые, без определенной цели для существования, без смысла жизни.       Именно Хёнджин чувствовал себя единственной пчелой, случайно оказавшейся среди роя кровожадных ос. С каждым днём он острее ощущал, что ходил по тонкому льду, по острию клинка, по грани. От бездны его отделяли только осторожность и понимание: одно неверное движение — они обязательно заметят. И омут затянет на дно. Задушит.       Он оставался под прицелом, когда на столе оказались два отчёта медэкспертизы. Один по делу Хуа Ченьюй, второй — по его личному приказу. Два бесполезных отчёта, как и все отчёты в этом участке.       «I» на теле жертвы была выведена кровью Хёнджина.       Отмершие частички кожи и соскоб из-под ногтей, дополнительно взятый в лаборатории, хранили только ДНК Хёнджина.       Хёнджин сходил с ума.       «Чёрт!» — подумал он в сотый раз. Как предоставить алиби той ночи, когда никому о той ночи говорить не хотелось? Как подловить настоящего преступника?       Рука в чёрной перчатке поставила на стол стаканчик из кофейни. Аккуратно и невзначай. Среди раскрытых папок с делами, раскиданных по всей поверхности. Хёнджин проследил за выражением его лица, за взглядом, брошенным на экран компьютера, на котором остановилась запись эфира Хуа. Прямо на появлении в кадре Человека в чёрном. За высеченной острой ухмылкой.       — Кто Вас сюда пустил? — спросил Хёнджин.       Минхо в чёрном элегантном костюме с чёрной рубашкой словно издевался над ним. Он сел на стул сбоку от стола, на место для задержанных. Закинул ногу на ногу, сложив сцепленные руки на колено.       — Ваш шеф просто душка.       Хёнджин не спешил закрывать ни папки с делами, ни видео на экране. Он принял ту негласную игру, в которую, как ему казалось, играл с ним Минхо. Он знал, что гибель для карьеры следователя — это самоуверенность.       — И с какой целью Вы заглянули?       — Проведать Вас, — Минхо обвёл взглядом засосы на шее Хёнджина, оставленные собственными пальцами и губами. Их не скрывал воротник белой рубашки. Как и не старался скрыть сам Хёнджин.       «Доверься мне», — навязчиво жужжало рядом с ухом.       Хёнджин с подозрением заглянул в каждое серое лицо офицеров и детективов. Подслушивали ли они? Смотрели ли в их сторону? Сидели ли в западне? Были ли под прикрытием всё это время? Никто. Ни единая душа не интересовалась ими. Никто. Ни единая душа не смотрела в их сторону. Рой занимался работой, тогда как за окном разворачивался красный закат. Хёнджин наткнулся лишь на одни глаза, не сводящие с него взгляда. Глаза Минхо, в которых сворачивалась кровь, следили за каждым его движением.       Чего он добивался?       Раскрытые дела Сынмина, Чанбина, Хуа и Чонгука не привлекали его внимания. Тогда Хёнджин решил показать ему, что догадался. Ему нужна была реакция. Любая. Которая только способна тронуть извечно равнодушное лицо Минхо.       Фотография обуви Сынмина легла на стол поверх папок. Отделилась от бесчисленного количества фотографий тела в момент его обнаружения на берегу реки и во время вскрытия. Несуразно развязанные шнурки сначала не дали наводку, но теперь пазл сходился. След, оставленный прямо под носом, наталкивал на букву «L». Продетые в три дырки шнурки, испачканные пылью и песком, никогда не были прихотью самого Сынмина. Каждая деталь в образах являлась изюминкой творца.       — Во сколько мы закончили? Кажется, было ещё темно? — спросил Хёнджин, и не думая притрагиваться к кофе.       Ухмылка Минхо не перестала резать, не перестала проливать кровь:       — Вы не смотрели время?       — У Вас не висят часы.       — Пустая трата нервов — слушать их тиканье в бессонную ночь. Вы знали, что часы — распространённый инструмент, используемый в гипнозе?       — Так во сколько?       — Кажется, в четвёртом часу, — Минхо запустил руку под пиджак и вынул из внутреннего кармана сложенный лист бумаги. — Обещал Вам список.       — Разве в психиатрии не практикуют терапию с помощью гипноза?       Хёнджин раскрыл протянутый лист и вперился в список имён. Незнакомых и знакомых. Важных чиновников, занимающих управляющие должности, не особо известных бизнесменов. Он остановился на имени «Хуа Ченьюй», и его бросило в холод. Словно провалился под лёд, барахтался в воде озера, бился и рвался выбраться, но только задыхался и мёрз.       — Ещё одним распространённым инструментом является метроном.       — То есть… — Хёнджин прокашлялся от воды, застрявшей в глотке, и, сложив лист, кинул его в ящик стола, — Вы пользуетесь метрономом?       — Мне не нужны инструменты. Голоса вполне хватает.       «Я предоставил тебе вседозволенность. И что ты сделал со своей жизнью?»       Вместо того чтобы ловить любую его реакцию, Хёнджин не мог заставить себя даже посмотреть на него. Он взял фотографию из дела Чанбина. С его лбом. С его кровавой меткой в виде буквы.       «L».       «U».       Он подписывал себе приговор, складывая слово. Имя. Перед тем, кого хотел поймать на крючок.       — Вы бледный, — прокомментировал Минхо. — Почему завели речь про гипноз? Интересуетесь такой терапией?       — Меня интересуют провалы в памяти.       — Значит, у Вас провалы, — задумался Минхо. Казалось, навечно. Казалось, застыл в бесконечной секунде. Хёнджин даже забылся: для чего они здесь и о чём идёт речь. Минхо предложил ожидаемое: — Могу записать Вас на сеанс.       Хёнджин предугадал исход. Значит, Минхо не настолько умён. Значит, его можно сполоснуть в чистой воде и увидеть сошедшую грязь, которую он тщательно скрывает за лоском.       Значит, можно действовать.       — На сеанс гипноза? — спросил Хёнджин.       Следом он положил блок жёлтых стикеров для заметок. Вывел на них печатную «С» красным перманентным маркером. То, что натолкнуло на остальные буквы. То, что не было сфотографировано. Красные шнурки на белоснежных кедах Чонгука. В момент беспомощности. В момент смерти. Шнурки, воткнутые в четыре отверстия, несуразно развязанные, как и у Сынмина. Неестественно упокоенны.       — Сначала обсудим когда, по какой причине и на какой промежуток времени у Вас происходили провалы.       Хёнджин знал, что Минхо не сводил с него взгляда. Минхо видел, что пытался сделать Хёнджин. Он видел насквозь все намерения. И Хёнджина бросило в пот от стиснутых на шее пальцев. От воспалившихся синяков, словно от загнивших ран. Он чувствовал, как взопрели подмышки, как липла рубашка к спине. Он чувствовал, как удавка в виде расслабленного галстука затягивалась всё туже и туже.       Он спросил, насильно вперившись в глаза Минхо. В бездонные и мёртвые.       — Разве Вы и сами не знаете?       — Вы же такой закрытый человек. Откуда мне знать? — тут же ответил Минхо без запинки. Без сомнения. Безэмоционально, холодно.       Издевался. Думал, что Хёнджин совсем глупый. Несмышлёный.       — Вы передали патологоанатому, что у меня умерла семья.       — Значит, Ваши провалы в памяти связаны со смертью семьи? Полагаю, родителей.       «Неужели Вам никогда не мерещились умершие близкие? Родители у Вас живые и здоровые?».       — Всё довольно просто, детектив Хван, — продолжил Минхо. — Вам ли не знать, что такое сопоставление фактов. С самого начала Вы были заинтересованы в личности Чонгука. Неспроста детектив, заглянувший по одному делу, спрашивает о другом человеке. К тому же Вы избегали тем о семье и родителях. Высококлассному психиатру вроде меня не составит труда прощупать психологическую почву.       — Вы, наверное, не знакомы с Юн Кихо?       Хёнджин не хотел думать, предполагать, что Минхо замешан и в смерти родителей. Но страх Кихо, распространяющийся по воздуху, основательно въелся в лёгкие. Хёнджин заразился паранойей словно болезнью, и теперь понимал, практически опробовал на себе навязчивое желание оглянуться за плечо. Но тот, кого стоило проверить (или опасаться), сидел перед ним. В молчании вспоминал имя.       Наконец он ответил, а Хёнджин пересилил намерение обернуться:       — Вы меня в чём-то подозреваете?       Хёнджин разочаровался в ответе. Не получил ни эмоции, ни наводку в словах Минхо. Он, казалось, не вспомнил имя. Не вспомнил или совсем не знал. Но интуиция, смердящая кровь, жужжащие на поверхности размышления не давали усомниться. Хёнджин чувствовал каждой частичкой души: Минхо виновен. Но в чём конкретно — ещё оставалось выяснить. И доказать.       Он оставил Минхо в молчании. С жестокостью проигнорировал его, словно прошедшая совместная ночь ничего не значила. Но она значила только помутнение рассудка Хёнджина. Она раскрыла его слабости, его бесхарактерность. Его нужду в близости, которую он подавлял многие годы. Она дала понять нечто новое, что тут же хотелось забыть.       Копия отчёта о вскрытии Чонгука забрала всё его внимание. Минхо предоставил список своих подозреваемых, но у Хёнджина был составлен другой список.       «L».       «U».       «C».       — Мне не знакомо это имя.       Лжёт? Недоговаривает? Преуменьшает? Преувеличивает? Продолжает издеваться?       С одной стороны, Минхо был слишком молод, когда Чонгук избил до смерти и папу, и маму. Когда подставили Юн Кихо. Когда сфальсифицировали результаты криминалистов. Когда посадили не того. Когда третье лицо вмешалось в это дело. Всего двадцать три года. Меньше, чем Хёнджину сейчас. Что мог тогда сделать молодой человек? Было ли у него вообще хоть какое-то влияние? Были ли связи? Логично предположить, что Минхо в то время ещё учился. Логично предположить, что Хёнджину нужно копать под другого.       «Я уже родился взрослым».       С другой стороны, у Чонгука не было суицидальных наклонностей. Как и не было обнаружено при вскрытии следов борьбы. Суицид признали действительным. И у Хёнджина не осталось ни малейшего шанса на успех при подаче запроса на получение записей видеокамер, размещённых в поместье. Минхо ни за что не согласится раскрывать подобные данные, даже после того, как Хёнджин подставил ему свой зад. Размышляя о принципиальности Минхо, следовало сделать вывод, что и нанимал он людей после тщательной проверки. Вряд ли он стал бы доверять персоналу, преданному не ему, а той самой теневой элите, замешанной во всех грехах. По словам Минхо, конечно же.       Гипноз наталкивал на другие мысли.       — Тогда почему Вы убили Чонгука?       Минхо повеселел. Хёнджин практически споткнулся на осознании, что может быть следующей жертвой. Последней.       «Ты нам нужен».       Мерзкие, липкие мурашки заполонили тело, поползли по коже, словно слизняки. Оставляли жижу, напоминая о глазах из сна. Минхо не смеялся, но Хёнджин мог поклясться, что ощущал его смех каждой клеткой, сознанием, душой и сердцем. Ощущал импульсы, сотрясающие воздух, пространство вокруг них. Он почти слышал этот озорной, громкий хохот, выбивающийся из образа Минхо.       — Так это всё-таки допрос, — утвердился Минхо. Довольно и сыто, упиваясь реакцией Хёнджина. — Думаете, с помощью гипноза я заставил Чонгука убить себя, потому как у меня были собственные мотивы? Туше. Возможно это и так, только вот доказательств у Вас никаких нет. В ту ночь я был с Вами. Никуда не отходил, ни с кем не разговаривал и никому не звонил, чтобы дать определённый сигнал, побуждающий загипнотизированного к действию.       — Так были у Чонгука суицидальные наклонности или нет?       — Нет.       — Каким образом он умер?       — Не буду повторяться при свидетелях. К тому же, Ваши игры меня заводят.       — Повторите.       — Ваши игры меня заводят.       Хёнджин тяжело вздохнул и совершил ещё одну попытку:       — С какой целью умер Чонгук?       — Напомнить мне, на каком социальном уровне я нахожусь. И Вам тоже. Или Вы уже забыли даже то, что происходило на рауте? Сознание человека не просто легко поработить, оно хрупкое, его легко сломать. А массой управлять даже легче, чем единицей.       «Не слушай и не двигайся».       Хёнджину начало казаться, что его просто водят за нос. Он бегает по лесу, тычась в следы на снегу, путает их и путается сам. Блуждает по кругу, не понимая, что к чему. Несмотря на то, что Хёнджин пытался собрать факты воедино, связать их между собой, пазл всё равно не сходился.       — То есть, Вы хотите сказать, что теневая организация до безупречности обладает способностью гипнотизирования?       — Люди просто так не сходят с ума, тем более массово. Теперь, когда Вы осознали это, Вам стало понятнее, каким образом умер Чонгук? Если они в состоянии держать под контролем стольких человек сразу, то и с одним могут справиться.       Хёнджин протёр лоб ладонью, пытаясь продавить кости. Или отогнать Минхо из мыслей, чтобы не путал. Или стереть проступивший пот. Или собрать размышления в одну коробку, тщательно расфасовать, обдумать, сделать выводы. Осознать. В коробку они не помещались, вываливались, разлетались, вызывали головную боль.       — И хотите сказать, что не являетесь частью этой организации? — Хёнджин шмыгнул носом. Желание курить послевкусием осело на языке. Так навязчиво и реалистично, что он почти выдохнул табачный дым. Почти, но сдержался.       — Я ниже по статусу в сравнении с положением верхушки. Иерархию никто не отменял.       — Вы стали охотнее говорить об этом, — заметил Хёнджин, вытянув из-под скрепки следующую фотографию. — Больше не боитесь?       — Я чувствую, что скоро мы с этим покончим. Вместе.       — Откуда такая уверенность?       — Вы стали задавать правильные вопросы.       Хёнджин исподлобья взглянул на довольную ухмылку Минхо, неизменно украшающую его острое лицо. На красивые благородные глаза, обрамлённые пушистыми ресницами. Само очарование и доброжелательность, слабость Хёнджина. Уязвимое место, о котором никто не должен узнать. Именно потому, что Хёнджин был предвзят, он не собирался отступать. Не собирался удовлетворяться ответами, оставленными Минхо. Искренние они или нет, Хёнджин должен разобраться и убедиться в невиновности. Или виновности, что будет легче для него самого. Что позволит легче расстаться с воспоминаниями о совместной ночи и глупыми фантазиями, от которых Хёнджин не переставал отмахиваться, как от надоедливых мух. То, что он чувствовал к Минхо, претило, было неправильным.       Минхо его главный подозреваемый.       — Хуа Ченьюй был убит в пять часов утра, — Хёнджин положил фотографию живота Хуа, помеченного следующей буквой. — В ту же ночь.       — Знакомое имя.       — Он есть в Вашем списке. Или Вы уже забыли?       Кульминация той ночи смутно запомнилась Хёнджину. Нега накатила волной, потушила пожар, разгоревшийся от короткого замыкания оголённого провода. Нагретая постель утянула в пелену иного мира, но в глаза продолжал светить фонарь. В конце тоннеля остался жёлтый свет. Тёплые волны бились о тело, щекотали еле ощутимыми мурашками. Он не помнил, лёг ли Минхо рядом. Обнимал ли он Хёнджина. Прижимался голым, горячим телом. Или же оставил одного. Оделся и уехал. Хёнджин не помнил, потому что уснул, уставший и расслабленный после невероятного количества стресса.       — Хуа умер? — без намека на удивление. Никакой горечи в голосе, ни сожаления, ни упоения. Констатация факта. — Удивительно, что Вы продолжаете подозревать меня даже после того, как мы пробыли в постели до самого утра. Вместе.       — Я проснулся один, — прошипел Хёнджин как можно тише, приблизившись к лицу Минхо. Не хотел, чтобы его слышали. — И то, что мы переспали, не предоставляет Вам привилегий.       Повеяло мятой.       Ядом, оплетающим не только шею.       — Мы провожали Чонгука. Пациенты и персонал могут подтвердить моё алиби, — Минхо не без удовольствия проследил, как скривилось лицо Хёнджина. Наслаждался его разочарованием.       И даже выстроенное на столе имя не вызывало у него эмоций, на которые надеялся Хёнджин. Минхо лишь улыбнулся, опустив взгляд, и обжёг пухлые губы Хёнджина, напомнив о всех жарких поцелуях, оставленных той ночью.       Хёнджин отпрянул:       — Предоставите видеозаписи? — он полез в ящик за чистым листом бумаги.       — За поцелуй, может быть.       — Не дождётесь.       — Что же, тогда жду Вас на сеансе.       «L».       «U».       «C».       «I».       Хёнджин должен был увидеть своими глазами, что произошло в ту ночь. Несмотря на то, что Минхо намеренно сопоставлял факты и всё время напоминал об алиби, Хёнджин предпочитал всё ещё не верить ему. Оставлять за собой сомнение. Он чувствовал: Минхо умело манипулировал, загоняя в угол. Он чувствовал, как сходил с ума. Он барахтался в воде, пытаясь добраться до солнца. До истины. Но лёгкая рука толкала его обратно в пучину. Хёнджин был предвзят, и оттого не хотел верить ни единому факту, слетевшему с уст Минхо. Даже если эти факты были подкреплены доказательствами. Казалось, Хёнджин не верил самому себе. Не верил, что Минхо при нём не смог бы воспользоваться моментом и не дать Чонгуку определённый сигнал, побуждающий к действиям. А может, его персонал знал заранее об этом и сам подал знак о наступившем моменте, когда Чонгуку можно затянуть удавку на собственной шее. И главным моментом, не упущенным из виду, оставался вопрос: откуда Чонгук достал красный пояс от халата, когда пижамы, которые предоставляет клиника, не предполагают никаких поясов? Откуда у Чонгука столовые ножи, воткнутые в дверь? Разве в клинике психически больных не запрещается вынос приборов из столовой? Что, чёрт возьми, творилось в клинике Минхо за закрытыми дверьми? И почему там работал один лечащий врач? Сам Ли Минхо.       Минхо в молчании писал заявление о предоставлении видеозаписей в банк улик. Аккуратным, неторопливым почерком. Как монотонное жужжание роя прервало громогласное и истеричное:       — Зубастик!       Ворох рыжих кудрей наэлектризовывался, взъерошивался, пока сам Чонин бился в крепких руках офицера полиции. Его хватали за запястья, за браслеты и часы, жалея, что отказались застегнуть на нём наручники. Обычно безобидный, хоть и слишком взбалмошный, Чонин бесполезно дрался с сотрудниками, с трудом проталкивающими его по коридору к лифту. Замусоленная леопардовая шуба постоянно сползала с плеч, не скрываемых дырявым чёрным свитером. Он пинался, показывая и стройные ноги в обтянутых джинсах.       — Отпустите! Отпустите! Отпустите! — визжал он.       Позади пытались удержать зверя, к которому он так стремился вернуться. Бан Чан, скованный не только несколькими офицерами, но и наручниками, рычал, фырчал и угрожающе скалился. Острые клыки, оголённые в бешенстве, порывались вцепиться в глотки неугодных. Крупные плечи дёргались в попытке протолкнуться, пуститься в бега вслед за любовником. Словно раненый, загнанный, он не контролировал силу, отшвыривал сотрудников, впечатывал в стены. Висевшие распечатанные картины в рамках обрушивались одна за другой, словно сам участок заходился в землетрясении.       — Зубастик! — Чонину словно проткнули грудь насквозь. Словно вели его самого или Бан Чана на казнь.       — Что происходит? — поинтересовался Хёнджин, поймав за рукав проходящего мимо детектива.       — Их дело, наконец, передали в прокуратуру, — ответил коллега, демонстративно помахав закрытой папкой. — Скорее всего, дойдёт до суда, а пока решили разделить любовничков и взять под стражу.       Минхо незаинтересованно взглянул в сторону коридора. И Хёнджин жадно проследил за холодным выражением его лица. За тёмными глазами, которые опустились обратно в недописанное заявление, не удовлетворив нужду в эмоциях.       Хёнджин спросил после того, как убедился, что коллега вышел в коридор, вновь оставив их наедине:       — Они Вам не знакомы?       — Кто? — отозвался Минхо, подписывая документ.       — Ян Чонин и Бан Чан.       — Впервые слышу.       Из коридора послышался болезненный крик, прерываемый осипшим тявканьем:       — Я тебе не только ухо отгрызу! Я тебе глотку разорву! Вы у меня все пожалеете! Отпустите сейчас же!       В межкомнатных окнах Чонин мелькал с окровавленным подбородком, пока его утаскивали за спину подальше от офицера, возомнившего закинуть его худую тушу себе на плечо. Этот офицер пожалел об этом тут же. Чонин впился зубами в его ухо и оторвал мочку. Ожесточённо и по-звериному.       Хёнджин не верил в их любовь. До тех пор, пока Бан Чан не вырвался из круга офицеров, побежав было вслед за Чонином. Но его тут же остановили, выстрелив в спину зарядом электрошокера. Свалился он с оглушительным грохотом. Убитым зверем.       — Зубастик! — завыл Чонин уже не в поле зрения Хёнджина.       — Думаете, я знаком со всеми сумасшедшими в этом городе? — язвительно и с довольной ухмылкой заметил Минхо. — Получается, Вы один из них?       Чёртов Ли Минхо.

2

             Моток мыслей путался в несуразную субстанцию, причиняя боль. Путался в колючую проволоку, в змеиный клубок, затягивался в узел.       Выбрав патруль как окончание рабочего дня, Хёнджин пытался разгадать головоломку. Собрать куб из несопоставимых частей. Собрать нечто цельное из элементов хаоса. Он гнался за призраком, пока Солнце поспешно пряталось за горизонтом, словно и ему было что скрывать. Мокрый снег, не переставая, отбивал в лобовое, не боялся работающих дворников. Те не успевали расчищать окно, предоставлять обзор на скользкую дорогу. Хёнджин вёл машину практически вслепую, ориентируясь на мутные фары и уличные фонари впереди. Как в тумане, он пытался понять, куда двигаться дальше.       Перед глазами представала доска, оплетённая красными нитями взаимосвязей. Хёнджину следовало сделать шаг назад, а может и несколько шагов. Взглянуть на историю с самого начала, неторопливо проанализировать через призму уже имеющихся фактов, включающих: гипноз, всевластие, собственную кровь.       Первое. Жертвы, никак не причастные к жизни Хёнджина, были помечены его кровью. И только Чонгука оставили без метки. Второе. Все жертвы были связаны с Минхо тем или иным образом. Сынмин и Чонгук являлись его пациентами, Чанбин — соседом, к которому Минхо и привёл Хёнджина. Хуа Ченьюй значился в его списке, как предполагаемый член теневой верхушки. Третье. Если предполагать, что именно Минхо предстал Человеком в чёрном на записи эфира. Именно Минхо подначивал Хуа к совершению суицида. То откуда у него образец крови Хёнджина, оставленный на теле жертвы? Четвёртое. Если учитывать навыки гипнотизирования у убийцы (убийц?), это объясняет поведение элиты и самочувствие Хёнджина на рауте. Так же, как объясняет бредни Сынмина и внезапный суицид Чонгука. Возвращаясь к делу Чанбина, следовало вспомнить, что у всего тюремного конвоя отшибло память после побега заключённого. Этот случай напрямую отсылает на раут. Однако из цепи выбивалось дело Хуа, который готовился к суициду заранее. До того как Человек в чёрном явился к нему и стал последней каплей, переполнившей сосуд страданий. Пятое. Какой посыл несли жертвы на рауте? Ли Феликс и Хан Джисон — спланированная крайность или импровизация непосредственно убийцы, стоявшем за остальными преступлениями? Были ли они в своём уме, или это воздействие гипноза побудило к убийству? Почему эти смерти не отнесли к смертельным перфомансам Сынмина, Чанбина, Чонгука и Хуа? Шестое. Даже при условии применения безупречного навыка гипнотизирования, одного человека не хватило бы для совершения всех злодеяний. Участвовали ли пособники или же, по словам Минхо, за этим стояла элитная группировка, преследующая собственные цели? Религиозная секта, которая поклонялась Люсиду. Или же сам Люсид возглавлял элитарное общество. Седьмое. Какова роль Чонина и Бан Чана? Выступали ли они шпионами, наблюдающими за работой Хёнджина? Скорее всего. Хёнджин никогда не работал над их делом, не вёл допросы и не рассматривал улики. Он видел, как их сажали в разные машины: Бан Чана без сознания, Чонина в крови. Видел равнодушие Минхо, когда провожал его до такси. Специально, чтобы Чонин точно смог их увидеть, узнать в Минхо предполагаемого Люсида. Но и от него Хёнджин не дождался ничего, кроме тоскующего завывания, словно Бан Чан уже был мёртв. Восьмое. Клиника и всё происходящее в стенах особняка не переставали тревожить. Живые статуи, бездумно бродившие по аллее, напоминали зомбированных. А мыши, не смеющие сделать шаг без разрешения Минхо — на дрессированных животных без собственной воли, зависимых от хозяина. Наличие у пациентов шнурков, ножей и ложек вне наблюдения санитаров объяснялось полным доверием со стороны Минхо. Или же догадкой, что без приказа хозяина они не были способны на совершение самостоятельных решений. Чонгуку приказали убить себя? Приказывали ли Сынмину сбежать, или он пошёл против системы? Девятое. Было нечто необъяснимое, способное связать все факты воедино. Дать логическое обоснование, подтверждающее догадки и заполняющее пробелы в цепи событий. Нечто, что смогло бы помочь Хёнджину осознать масштаб, взглянуть на картину с точки зрения реалистичности. Ведь не мог один Минхо быть диктатором, способным держать под контролем сразу стольких людей. Он просто человек, как и все. Так ведь? Десятое. Каков мотив?       Хёнджин помнил о последней жертве. «Полторы» — значило что-то невозможное. Хёнджин помнил о Юн Кихо, боязно оглядывающемся за плечо. Следовало предположить, что он будет следующим. Следовало что-то сделать. Огорчало лишь осознание: «Ты ничего не сможешь». Хёнджин лишь в своих мечтах являлся супергероем, но в реалиях коррупции и жестокости он оставался ничтожным. Звонить в тюрьму и безосновательно просить дополнительной защиты для заключённого — бесполезно. Оставалось только предупредить Кихо о возможной опасности.       Хёнджин сам сошёл с ума, а паранойя тараканами поселилась в карманах и сгрызала сигареты одну за другой.       Радио зашумело, перекрикивая снегопад:       — Диспетчер. Код десять. Задание для юнита Уильям-шесть. Убийство в пятом округе, криминалисты уже выехали.       Сердце пропустило удар. Он не успел.       — Уильям-шесть, детектив второго ранга — Хван Хёнджин. Принято.       Пятый округ.       Если седьмой округ вымочен в крови и бензине, то пятый обставлен коробками и осыпающимися многоэтажками. В узких жилах бесконечных переулков текли канализационные воды, смешанные с биологическими отходами. Мокрый снег прорывал плотины, и вся скрытая в тени грязь выплывала на дорогу. Машина страдала, переваливаясь через ямы, и шипела, разбрызгивая шинами слякоть. Выкапывала из братских могил безымянные трупы изголодавших. Удивительно, что убийство вообще осталось замеченным в ночи, среди обмороженных собак и непрекращающегося цикла смерти.       Машина продвигалась медленно, вторя темпу изнурённых жителей. Они тянулись по тротуару, цепляясь за обглоданные стены зданий. Боялись поскользнуться и упасть в ледяную пропасть. Толпились вокруг центральной площади. Выглядывали из закоулков, из-за углов, прячась от полицейских машин и офицеров. Включённые лампочки в окнах многоэтажек заменяли побитые фонари. А синие лица обывателей подсвечивали стробоскопы, скользя свечением по грязным сугробам и обветшалым стенам.       В центре гордо красовался мэр. Конечно же, только его величественное изваяние. В деловом костюме политического деятеля с убранной под пиджак ладонью, прижатой к сердцу. Сама честность, сам труд, направленный на пользу народу. Ни разу он не сделал заявлений по поводу появившегося в городе серийного убийцы, и его имя Минхо внёс в свой список. Среди нищеты и голода ему поклонялся единственный адепт.       Мёртвый.       Опущенный на колени. Униженный. Полностью оголённый.       Вспышки камеры не переставали мелькать, распугивая крыс и являя кровавые ручейки, смешанные с грязью и снегом. Широкая спина светилась бледностью и размашисто выведенной буквой «D». Мужчина, лишённый жизни, клонился к земле перед собой, молился самопровозглашённому королю. Он закрывал глаза ладонями, не в силах больше видеть. Он упирался лбом в кровавый снег, не в силах больше подняться и бороться дальше. На шее его оставался единственный след былой жизни — серебряная цепочка.       — Предположительная причина смерти? — спросил Хёнджин, подошедший к криминалистам.       — На первый взгляд — колья.       Его подняли. И Хёнджин с ужасом узнал в адепте Бан Чана.       Кольями ладони были прибиты к лицу, к глазам. Струящиеся кровавые слёзы стекали по щекам и крупному носу, оскверняли бледные пухлые губы, которые так любил целовать Чонин у всех на глазах. Не стеснялся показывать всю любовь дикому зверю. Обуздал монстра, выходца из пятого округа: озлобленного, вечно голодного и не доверяющего никому, кроме своего сердца. Сердце ему оставили, но склонили голову, сделав рабом на смертном одре. С большей охотой Бан Чан поклонялся бы своему возлюбленному, чем выбранному убийцей идолу.       Подарок оставили висеть на шее — кулон в виде замка, ключ от которого был только у Чонина.       Бан Чан жил не волком, а големом.       И как Хёнджин предполагал: ему позвонили до того, как он покинул место преступления.       Хотели видеть именно его.       — Шеф, почему Вы до сих пор не сделали заявление? Разве не нужно успокоить волнения прессы?       — Приказ сверху. Делай свою работу, а я буду делать свою.       «Ваш Шеф просто душка».       Шестой округ.       Фатально отличался от пятого. Округ, где всё началось и закончилось. Религиозное учение Люсида, его секта, его последователи, его последняя жертва. Его сила и последнее слово. Округ, где протекала река. Где нашли Сынмина.       Широкие улицы больше походили на скверы, изредка пускающие машины на свои дороги. Среди голых деревьев, укутанных инеем, ярко горели фонари. И ночь, гонимая тёплым светом, не могла властвовать, не могла дать волю чертям, что днём проповедовали за церковной кафедрой. На каждом шагу возвышались соборы и храмы, на каждом шпиле висели жертвоприношения: деньги, яства, моральные ценности или трупы. Молились ли они в себя, звёздам, космосу, богу, богам или еретикам, никогда не было ясно. До определённого момента. Каждый создавал себе идола, исполняющего желания или поддерживающего надежду. Они могли жить только верой и с верой в сердце умереть.       Чонина нашли на ступенях белоснежной церкви, в архитектуре которой прослеживалась преобладающая острота. Треугольные крыша и оконца, вытянутое здание — так и кричали о сложном характере самого Чонина, о вспыльчивости, о напряжённых отношениях с другими. Казалось, убийца специально выбрал именно этот храм, именно это здание, олицетворяющее жертву.       Тянущийся из-под деревянных дверей красный ковролин стекал по ступеням, словно кровавая река. И в этот раз она не смывала, а убаюкивала, несла к ногам других худощавое оголённое тело Чонина. Его рыжие кудри сплетались с собственной кровью, раскиданные, вторящие лучам солнца, изображавшимся на иконах. Снег ласкал его пустые глазницы, оседал в рядом стоящий стакан с глазными яблоками. Святой мученик сверкал в свете камер, обращённый мольбой к небу. Дыра от пули заманивала заглянуть в черепушку, красовалась посреди лба, закручивалась в спираль. Из неё текла кровь, вливаясь в струи из глазниц, а затем — в озеро под спиной. На груди Чонин гордо нёс бремя, предзнаменование, угрозу, разделённую со своим возлюбленным.       «L».       «U».       «C».       «I».       «D».       Конец истории. Или ее перерождение?       — Вам сюда нельзя, — раздалось приглушённое, разнеслось эхом по безлюдной улице.       Три часа ночи. Зевак быть не должно.       Хёнджин боролся с желанием закурить, наблюдая, как криминалисты берут образцы с тела жертвы. Кропотливая работа, после которой приходилось проводить большую часть времени в лаборатории. Он понимал, почему Чонина и Бан Чана убили в одну ночь, одного за другим. Без друг друга они не жильцы и, борясь с офицерами в участке, оказывая сопротивление, они прощались. Но Хёнджин не понимал мотива убийцы. Казалось, логично предполагать, что следующим будет Юн Кихо. Для чего были убиты любовники? Отыграли свою роль? Мешались под ногами? Несли определённый урок?       Хёнджин хотел поспорить с криминалистом, что кровь, найденная на жертвах, совпадёт с его. Хотел, но воздержался. Он пылал сожалениями, что не справился. Не нашёл убийцу, который после достигнутой цели может залечь на дно. Исчезнуть навсегда. Несмотря на то, что у него есть подозрения на определённого человека, доказательств всё ещё не было. Неужели возможно настолько безупречно продумать и реализовать свой план?       Он продрог от нескольких часов нахождения на морозе. Он озяб, кутаясь в промокшее пальто. Оставалось надеяться, что криминалисты найдут отпечатки пальцев. Оставалось надеяться на чудо, поскольку в базах данных полиции ничего на Ли Минхо не было. И не будет.       — Полагаю, этот подарок оставили мне, — равнодушно заметили рядом, намекая на стакан с глазами, обмотанный бантом из красной атласной ленты.       Оглянувшись, Хёнджин ожидал увидеть, что угодно, но только не точную копию жертвы.       Он сошёл с ума. Он не в своём уме. Ему пора на пенсию.       Бездыханное тело Чонина продолжало бездыханно лежать на ступеньках, ожидая окончания процедуры. Тогда как другой Чонин стоял рядом. Совершенная противоположность мёртвому.       — Детектив Ян, — представился он, заметив замешательство на бледном лице Хёнджина. Он протянул удостоверение и озвучил: — Специальный агент внутренней разведки.       Смоляные волосы, зачёсанные назад, и ледяной тон, несмотря на возникшую ситуацию, до желудочных спазмов напоминали Минхо. Мокрый снег оседал на плечах кожаного плаща, бился в спину, не в состоянии добраться до делового костюма, до белой рубашки.       Вопросов стало только больше:       — Вы родственники?       — Близнецы.       «Полторы», — теперь Хёнджин понимал.       Чонин был половинкой от единого целого.