Общество токсичных

1

      Хёнджин умер.       Ненадолго.       Желание исчезнуть, провалиться сквозь землю, не существовать, сгинуть в небытие исполнили, дав возможность ощутить пустоту в полной мере лишь на несколько часов. Попробовать Смерть на кончике лезвия ножа.       Он очнулся в полумраке и испугался, что стал инвалидом: не почувствовал собственные конечности. Таких отправляют на пенсию, на свалку старости. Такие ржавеют и осыпаются крошками. Пульс гулко отдавался в висках, пока сердце усиленно качало кровь. Он дёрнул пальцами рефлекторно, как дышал, и выдохнул с облегчением, ощутив, что все составляющие тела на месте. Глубокий сон отнял у него чувствительность, движение, практически жизнь. Он повернулся к источнику белого света и осознал, что лежал на кушетке в кабинете психотерапевта. Ли Минхо, окружённый бумагами, сидел за столом с работающей настольной лампой. Вне времени и пространства. Окон здесь не было, с легкостью потеряешься, не ответишь без часов, какая сейчас часть суток: день или ночь.       Смотря на хмурящегося Минхо, который со всем вниманием вчитывался в документы, Хёнджин пытался вспомнить, что произошло. Почему он оказался на этой кушетке и в отключке? Он помнил как и то, что его обвиняли в убийстве, так и условный договор с Минхо. Он детально помнил, что проводил беседу с Чонгуком, их диалог, его психоз и детальный рассказ. Но совершенно позабыл дальнейшие события. После признаний, боли и скорби по родителям. Казалось, психика опять заблокировала то, что отрицало сознание.       Хёнджин прикрыл глаза напоследок, собираясь с силами, чтобы встать и продолжить свою борьбу. Неожиданно услышал цоканье когтей по паркету где-то под кушеткой, а затем и голос Минхо:       — С пробуждением, детектив. Я Вас заждался.       Арагорн заглянул к Хёнджину, встрепенул белоснежные перья и запрыгнул. Низкая кушетка оказалась для него лёгким препятствием. Птица воистину была красива, переливалась перламутром в отдалённом свете лампы. Казалось, голубые, светлые глаза излучали ум и понимание. Хёнджин решился потрогать его. К удивлению, он наткнулся на тепло, когда зарылся пальцами в оперение. Он никогда об этом не задумывался, и это стало открытием. Как и то, с каким доверием Арагорн позволил коснуться себя. Он прильнул клювом к руке Хёнджина, обтёрся головой о костяшки, захрипел, имитируя урчание.       — Вы ему нравитесь, — прокомментировал хозяин.       Хёнджин и сам это заметил. Как и интерес Минхо к своей персоне. Казалось, ворон всего-навсего передаёт настроение хозяина, когда он сам не позволяет эмоциям просачиваться из души. Казалось, ворон — зеркало, в котором отражается истинное лицо Минхо: уязвимое и хрупкое. Тёплое за маской, как за перьями.       Хёнджин больше не мог разлёживаться, теряя время. Он приподнялся и с тяжестью на плечах осел, вжав стопы в пол. Вновь ощутил всю трудность жизни, заземление, вызывающее головокружение и ноющую боль. Протёр лицо ладонью, пытаясь разогнать всепоглощающую усталость. Не вышло.       — Что произошло?       Он зачесал спутанные волосы назад и заметил взгляд на себе. Минхо отвлёкся от важных документов, оценивающе разглядывая его. Не спешил и сохранял молчание, словно обдумывал, что произнести вслух, а что утаить. Хёнджин удерживал контакт: глаза Минхо казались чистыми, настолько открытыми, что даже эмоции отразились в них. В распахнутых и обеспокоенно скользящих по Хёнджину. В них сидело нечто знакомое и неожиданно вызывающее доверие. Почудилось, что в белом свете лампы его зрачки сверкнули красным, напомнив о поделке, которую лепил Чонгук. Хёнджин отвлекся первым: на ворона, что залез клювом к нему в карман пиджака. И Минхо тут же изменился, выпрямился, скрывшись за равнодушием.       — Не помните? Вам стало нехорошо, пришлось прервать беседу с Чонгуком. Тело отреагировало не лучшим образом на некий триггер в вашем разговоре.       Арагорн клюнул что-то в кармане, оттуда раздался пластиковый звон. Помятый пиджак вызывал жалость даже у самого Хёнджина, хотелось принять душ и выкурить сигарету. В одиночестве. Он сунул пальцы в карман, вытолкав оттуда голову ворона, и нащупал диктофон. Арагорн небольно ущипнул за руку.       — Сколько часов Вы спите? — продолжил Минхо.       — По-моему, я не записывался на приём.       — Мы собираемся выступать против Стюарта и его свиты. Вы должны высыпаться, чтобы больше не предвиделось таких казусов.       — Стюарта?       Хёнджин вытащил диктофон, осмотрев на повреждения. Тот казался целым, что ёкнуло надеждой на запись всей беседы. На запись признаний. Это дало сил, больше, чем Хёнджин мог представить. Он вскочил с кушетки, спрятав диктофон в кармане, и тут же пожалел, испытав секундное помутнение: потемнение в глазах и головокружение. Отойдя от состояния, когда колени сгибаются сами собой, а притяжение усиленно тянет тело вниз, заметил взгляд Минхо. Он наблюдал холодно, но выражением лица давал понять: «Об этом я и говорю».       — Историческая отсылка, — ответил Минхо.       — Вы должны дать показания против Чонгука, — Хёнджин прошёл на ватных ногах, опёрся ладонями на стол и требовательно навис. — Написать заявление, засвидетельствовать признание. Передать полиции психиатрическое заключение и записи терапии, чтобы улики стали законными.       Минхо откинулся на спинку кресла, подперев подбородок рукой, и прижал указательный палец к губам. Демонстративно обдумывал, а затем усмехнулся. В чёрных глазах загорелось весёлое пламя:       — Должен?       — Помогите мне с этим делом, и я помогу Вам.       — Хотите закрепить договор сделкой?       — Хочу, чтобы ублюдок получил по заслугам.       — Сядьте, Хёнджин, — это напомнило о том вечере, когда Минхо пресёк намерение Чанбина проверить, чем вызван собачий лай. В этот раз тон его голоса звучал не как свист от замаха лезвия клинка.       Хёнджин остался стоять, когда Минхо выпрямился и смерил его взглядом. Хёнджин напирал, давая понять, что будет так, как он этого хочет. Минхо, в свою очередь, не отступал. Он уже всё решил и не собирался принимать возражений. Они оставались близко друг к другу, но между ними образовалась линия обороны. Пропасть, в которой пропадали люди и эхо их голосов. Там, во тьме скал, сгустились свои тучи из пыли и не просыхающей влаги. Там, на безымянном кладбище с безымянными могилами, бушевали молнии. Напряжение росло с каждой секундой. Казалось, вот-вот натянутая струна между ними лопнет, и они сорвутся с места. Притянутся друг к другу, как магниты с противоположными полюсами. Столкнутся, как астероид с Землей. И неизвестно, чем закончится эта схватка.       На удивление, Минхо пошёл на компромисс первым: вытянул чистый лист из ящика стола. Хёнджин отступил, сев напротив. Он внимательно следил, как Минхо взял ручку и принялся писать. Тишина подогревала интерес: неужели он действительно пишет согласие на передачу конфиденциальных данных офису детективного бюро? Хёнджин позволил себе улыбнуться уголком губ и тут же пресёк вспыхнувшую надежду на то, что Чонгук попал в сети. С Минхо никогда не было просто, и в этот раз он обязательно поставит ответное условие.       Закончив писать, Минхо вновь отклонился назад. Он взял лист и деловито покачался в кресле из стороны в сторону: невесомо и непринужденно, как бы между делом и делая вид, что данная сделка — одолжение.       — Я, Ли Минхо, личный психотерапевт пациента Чон Чонгука, передаю записи о прохождении терапии и заключение о его психологическом состоянии отделу особо тяжких преступлений детективного бюро города Мортэма. Готов дать свидетельские показания в суде на добровольной основе и во благо общества.       Монотонно зачитав заявление, Минхо отнял взгляд от листа бумаги. Хёнджина пробрало мурашками: он действительно пошёл на это. Предвкушение заволокло его разум. Он уже представлял Чонгука за решеткой, на судебном слушании, на электрическом стуле, в безымянной могиле. И только единственная рациональная мысль вернула его в реальность: одного признания будет мало. Необходимо еще и признание в том, что Кихо взял вину на себя по договоренности с третьим лицом, но он никогда этого не сделает, закоренело напуганный устрашающей перспективой.       Некий «Люсид» держит его в узде.       — Этого достаточно? — добавил Минхо.       — Да. Я пойду, — Хёнджин поднялся со стула, ощутив прежнюю тяжесть, которая ранее улетучилась благодаря вспыхнувшему воодушевлению.       — Дела не ждут? — съязвил Минхо, не собираясь отдавать заявление. — Прежде чем Вы займетесь ими, я кое-что покажу. То, что скрыто в тени и никогда не бывает на слуху. То, о чём принято умалчивать.       — Показывайте, — небрежно кинул Хёнджин.       — Я замолвлю словечко перед ними. Вам останется только забрать пригласительное.       — На вечеринку?       — Терпение, мой дорогой… друг.       Хёнджин, наконец, выхватил заявление. Драгоценный лист бумаги с подлинной подписью.       — И не забудьте снотворное, — добавил Минхо, поставив баночку таблеток на край стола.       Хёнджин захватил и их. Не потому, что собирался принимать. Хотелось поскорее покинуть этот кабинет, этот особняк. Двери в белом коридоре пролетали мимо, Хёнджин не замечал ни глаз, выглядывающих из щелей, ни ушей, прижатых с той стороны. Не замечал, как стены впитывали поток любой информации, какую только могли получить живые призраки. Скука научила их занимать руки ковырянием собственной кожи, разрисовывать стены своих комнат чёрными мелками, поддевать припрятанными в карманах ложками плитки в ванной, делать дырки в матрасах, вытягивать нити из одежды и мебели и волосы из головы.       Сложенное заявление запылало во внутреннем кармане пиджака, у самого сердца. Хёнджин никогда не подбирался к мести за родителей так близко, никогда не ощущал, что почти достиг цели всей жизни. С той самой трагической ночи каждую последующую он лежал в постели без сна, гипнотизировал потолок и представлял, каким наилучшим образом расправится с убийцей. В приюте, где были правила только для воспитанников, но никогда — для воспитателей, он уяснил, что справедливости не существует и никогда не существовало. Именно поэтому он стал противоречить этому закону. Он стал тем, кто пошёл против течения: защищал слабых, отбивался от сильных. Он воодушевился с многократной силой идеями, которые вкладывали в него родители всё счастливое детство. Они растили его, уберегая от гнили Мортэма. Растили хорошим человеком.       Баночка таблеток и диктофон с записью в кармане держали сознание в холоде, не давая уйти в фантазии, которые так и норовили ускользнуть, махнув хвостом перед носом. Хёнджин не помнил прошлый вечер, и это сказывалось тревогой. Возможно, Минхо напичкал чем-то, что просто сбило его с ног. Возможно, именно этими таблетками, которые он дал с собой. Хёнджин помнил, что включал диктофон и надеялся, что разговор с Чонгуком остался на записи. Теперь необходимо было отдать таблетки на независимую экспертизу, а диктофон прослушать. Быть может, он записал и то, что бессознательно забыл.       Провалы в памяти снова взялись за своё. Оставляли пустоту на плёнке воспоминаний.       Единственная открытая нараспашку комната привлекла его внимание, отвлекла от судорожного потока мыслей. На чёрной поверхности двери растекался красный мелок, рисунок из которого напоминал то ли круговую цель в игре дартс, то ли радужку глаза. В центре устойчиво держались столовые ножи, намертво воткнутые в дерево. Дверь кровоточила, плакала кровью. Подтёки давно высохли, а новые слёзы не появлялись: так и выглядела застывшая Смерть.       Хёнджин заглянул в комнату и дрогнул от вида Чонгука. Совсем не ожидал встретить и собственную Смерть. Он сидел на белоснежной кровати в пижаме от клиники. Неподвижно и упокоенно. И слепо смотрел в проход: туда, где стоял Хёнджин. В обоих глазах бушевала зима, разрасталась непроглядная буря. Хрусталики зрачков покрылись инеем, а радужки полностью поседели. Хёнджин помнил, что ещё вчера у Чонгука был один из глаз зрячим. А теперь он ослеп полностью, и остается только гадать, каким образом это случилось.       Пока Чонгук смотрел в упор, Хёнджин незаметно для себя поддерживал этот контакт. С дальнего расстояния не особо разглядишь повреждения, но Чонгук казался совершенно нетронутым, первородным. Он ослеп без постороннего вмешательства, сам по себе, обыденно, как желтеют и опадают листья, избегая заморозков. Он выколол двери глаз, а дверь отомстила. Хёнджин подумал, что присяжные могут сжалиться над ним. И его пробрало тем морозом, что бушевал в глазах убийцы. Он не позволит. Больше не позволит Чонгуку сбежать от ответственности. Он уже не тот мальчик, что прятался в шкафу и боялся издать звуки, наблюдая, как над мамой издевались.       Казалось, Чонгук видит. Всматривается в саму душу Хёнджина и видит что-то по ту сторону реальности. Казалось, вот-вот и он что-то произнесёт. Но Чонгук не двигался. Лишь иногда его грудь вздымалась от дыхания. Его поглотила аллея статуй, сделала из него экспонат. И нарекла молчать до самого последнего вздоха.       Хёнджин никогда не простит его, но и не позволит умереть, пока не зачитан приговор и справедливость не восторжествовала.

2

      «Второй округ. Ищите вывеску «Алые розы ада».»

«Что мне там сказать? Кодовое слово?»

      «Они Вас узнают ;)»       Получив наводку от Минхо, он задумался, стоило ли всё это? Стоило ли следовать за ним? Стоило ли ввязываться?       Хёнджин не догадывался, что конкретно он хотел показать. Однозначно знал только то, что Минхо добивается доверия. Играется так умело, что мотив остается загадкой, как и вся личность Ли Минхо. Какова его цель? Неужели, он действительно хочет власти и без Хёнджина никак не справится? Или Минхо выбрал именно его только потому, что Хёнджин пошёл у него на поводу? Что, если их свела судьба? Или судьбой управляют некие личности, стоящие за всем происходящим, как и утверждает Минхо?       У Хёнджина в мыслях скопилась целая коробка теорий относительно его мотивов. Целая коробка вопросов и догадок, которые не дают полностью довериться этому человеку. Несмотря на то, что в баночке действительно было снотворное, как и показала экспертиза. Что-то в Минхо продолжает настораживать, а что-то притягивать. Словно Хёнджину мало забот, и он нашёл новый способ нажить проблемы. С другой стороны, он может выжать из всей сложившейся ситуации максимум: как и поступил по отношению к Чонгуку. Если появится возможность посадить как можно больше преступников, Хёнджин рискнёт и пойдёт на всё что угодно. Мортэм стоило очистить уже давно, но никто не осмеливался противостоять укоренившейся системе.       Второй округ отличался от других узкими улицами. Когда как по всему городу пролегало двухстороннее движение, здесь существовало только одностороннее. Пересекая границу, больше не возвратишься. Дороги назад не существовало: она простиралась крюком по всему району и как река входила в поток третьего округа. Хёнджин решил оставить машину за порогом, в первом округе, где раньше жил с родителями. В тихом доме тихого укромного уголка Мортэма, там, где ещё оставались люди. Настоящие. С человечностью в сердце. Казалось, с годами таких становилось всё меньше.       Неоновые вывески домов наслаждения слепили глаза, как и обитатели этой местности. Короткие юбки, мини платья, высокие каблуки, плотный макияж — весь спектр цветовой палитры на любой вкус. Невыспавшемуся Хёнджину даже показалось, что он очутился в видеоигре — настолько каждое встречное лицо выглядело ненастоящим. Слышимые голоса, разговоры и смех откликались искусственностью. Каждый носил маску, которая слилась с настоящим лицом. Отодрать больше не выйдет. Именно поэтому второй округ никто не мог покинуть: ни наркоманы, сбегающиеся сюда вслед за дилерами, ни проститутки, по глупости и отчаянию подписавшие контракт.       Из-за углов зданий слышались приглашения:       — Я сделаю тебя счастливым.       — Один укол, и ты будешь в раю. Я тебе гарантирую.       Счастье — самый настоящий наркотик. Люди гонятся за ним всю жизнь и пропадают. Растворяются в страхах и неоправданных ожиданиях. Особо озабоченные и слепые отсчитывают банкноты тэнбрисов и отдают в женские руки с ярким маникюром, уплачивая за несколько часов. Особо наивные и доверчивые снюхивают кокаин с асфальта и вкалывают смертельное счастье внутривенно, оставаясь валяться в тёмном переулке с небьющимся сердцем.       «Ты вообще как, счастлив?»       Счастлив ли Хёнджин?       Определённо, нет.       Он похоронил счастье вместе с родителями и больше не стремился вырыть его из могилы.       — Заходи, сладкий, — мурлыкнул женский голос совсем рядом.       Хёнджин подумал, что «сладкий» — обращение к нему, но участь выпала другому прохожему. Женщина в самом откровенном наряде, на который даже взглянуть постыдно, манила пальцем мужчину. Она стояла в проходе дома, освещённая фиолетовыми лампами. Распахнутая дверь приглашала всех желающих. Мужчина слепо следовал за ее гипнотизирующими руками, и она опустила их ему на щёки с небрежной щетиной. Поцеловала в губы так чувственно и глубоко, как если бы любила. Бусы, висящие на дверном косяке, шелохнулись от морозного ветра, напомнив о совсем близкой зиме, которая не властвовала в горячем округе разврата и бурлящей крови.       Мужчина скрылся в доме удовольствия, следующий за мнимым счастьем, а Хёнджин остался на холодной улице. Ветер принёс с собой еле слышимый запах мяты, которая жгуче осела на губах. Чувственный поцелуй незнакомцев напомнил о чём-то, что ещё оставалось за вуалью беспамятного тумана. Что-то, что могло повториться и повторялось из жизни в жизнь. Хёнджин дотронулся до губ, нежно ощупывая новое или старое ощущение. А затем жёстко смял их, пытаясь стереть въевшееся в кожу чувство любви. Незнакомой и чуждой, словно оно догоняло из прошлого и цеплялось за пятки, пока он пытался сбежать.       Запись диктофона бесполезна по восстановлению забытого промежутка времени. Она длится ровно до того момента, который он чётко помнит. До последних слов Чонгука, которые и без того въелись в мысли:       «А ты… Ты, кажись, тот мальчик, да?»       «Жди в гости.»       Сливаясь в своём чёрном пальто с прохожими, Хёнджин старался избежать прикосновений с ними. Уворачивался от колких локтей и плечей. Машины медленно ехали по узкой дороге, как на выставке выбирали экспонаты по душе. Ночные бабочки податливо летели в открытые двери авто, не смея отказывать клиентам. Гул не прекращался ни на минуту, заполняя все мысли, не давая думать и не позволяя вспомнить то, что было так близко. Только протяни руку сквозь туман. Только не испугайся того, что нащупаешь. Заметив в конце переулка красную вывеску «Алые розы ада», Хёнджин неосознанно провёл ассоциацию с красными розами в особняке Минхо. Поместье считалось чистейшим раем с белыми статуями, словно ангелами, когда как бордель кишел своенравными бесами.       Хёнджин перешёл дорогу, приостановив шествие голодных псов: получил гудки и ругательства в спину. Кажется, полетели и слюни. Поднялся по ступенькам крыльца, провернул ручку, и дверь охотно поддалась, как и обитатели этого дома поддавались влиянию денег. Он очутился в пустой прихожей, освещённой только неоновой табличкой на стене, дублирующей название борделя. Зашагал по сумрачному коридору и наткнулся на следующую дверь. Теперь же она открыла ему вид на масштабный холл с высоким потолком и балкончиками, напоминающими итальянские внутренние дворы.       Красный преобладал во всем. Бархат встречался везде, куда падал взгляд. Такими были стены, мебель, пол, потолок, люди. Хёнджин выбивался из общего интерьера чёрным пятном. Посреди холла стоял широкий журнальный столик. Подле него сгрудились низкие диваны, изгибаясь полукругом. Пуфики напоминали кровавые цветы, а подушки — их лепестки, разбросанные по полу и мебели. Бабочки располагались по всему помещению. Пили вино, словно кровь своих клиентов, и отдыхали, наслаждаясь свободным временем. Каждая в шёлковом халате. Каждая не стеснялась своей сущности. Они гудели и хихикали, утопая в бесчисленных историях.       — Фараон? — спросила женщина, подобравшаяся бесшумно, как змея, нападающая на жертву.       Старшая бабочка, заведующая бабочкарием, и выглядела как старшая. Плотный макияж забивался в расщелины морщин на лбу, вокруг глаз и рта, что прибавляло возраст. Красную помаду почти съели, она покрывала тонкие губы пятнами. Начёс спутанных выбеленных волос напоминал скорее улей, а не кокон. Отвлечёшься, потеряешь бдительность, и тысячи пчёл искусают до волдырей и болевого шока.       — Откуда Вы узнали? — Хёнджин решил действовать аккуратнее, чтобы не напороться на жало.       — От тебя сквозит законом.       — Часто к вам захаживают полицейские?       — Только продажные, — улыбнулась она, подобрав красный халат потуже. Скрыла декольте, но не морщинистую шею.       — Я здесь…       — Знаю, — тут же перебила женщина, а затем повернулась в сторону коридора, уходящего вглубь дома. Проход скрывали бархатные занавески. — Чонин, к тебе гость.       Услышав знакомое имя, Хёнджин напрягся и насторожился. Какова вероятность, что это тот самый, о котором он подумал в первую очередь? Не успел он как следует обдумать причины нахождения здесь Чонина, его связь с теневым Мортэмом и последствия, как послышалось высокое:       — Бегу!       Неизменный ворох рыжих кудрей и весёлости ворвался в холл ураганом, сметающим всё на своём пути. Подол шёлкового халата летуче развевался за его спиной, открывая вид на стройные бледные ноги.       — Привет, детектив, — произнёс он с улыбкой, игриво, словно хищник, обойдя Хёнджина. — Мы тебя ждали.       Халат сползал с его плеча, открывая вид на кровоточащий укус. Следы зубов чётко просматривались на коже. Некто, скорее всего его партнёр — Бан Чан, увлёкся настолько, что не рассчитал силу, с которой впивался клыками. Или, быть может, Чонин здесь работал бабочкой?       — Кто «вы»? — спросил Хёнджин. У него затекла шея поворачиваться в ту сторону, в которой находился Чонин за его спиной.       — Мы, — повторил Чонин.       Женщина тактично отступила, чем привлекла внимание Хёнджина. Она ухмыльнулась ему, помахав кривыми пальцами с длинными ногтями, и таинственно скрылась за занавесками. Чонин воспользовался этим, пустив ладонь под пальто. Хёнджин отреагировал запоздало, но схватил его за запястье, не дав дёрнуться. Нечто опустилось во внутренний карман, а сиплое хихиканье оставили на ухо:       — Спокойно, детектив. Я лишь передаю то, что мне велели.       Ловко высвободив руку, Чонин отступил. Змеиная улыбка не переставала украшать острое лицо. Хёнджин потянулся к карману, но его осекли:       — Посмотришь наедине. Это правило.       — И кто же устанавливает эти правила?       — Мы. Точнее, они.       Хёнджин хмуро пригладил пальто в районе груди. Бабочки не обращали на них внимания. Они находились в холле, на всеобщем обозрении, но никто их не видел. Чудаковато вести тайные переговоры и передавать тайны на открытой территории. Если только они все не замешаны в игре.       — Ты здесь работаешь? Где твой Бан Чан?       — В комнате отдыхает, — Чонин обошёл его перед носом.       Бордовый ковролин заглушал шаги босых ног. Хёнджин повторил:       — Вы здесь работаете по контракту?       — Лишь выполнили его просьбу.       — Чью просьбу?       — Хозяина. Люсида. Как тебе угодно.       Сердце пропустило удар. Затем второй. Хотелось схватить Чонина за плечи, остановить, чтобы он перестал мельтешить перед глазами, и выбить все ответы. Как только Хёнджин судорожно потянулся к нему, Чонин игриво отскочил, натянув халат на плечо.       — Кто он? — не своим голосом спросил Хёнджин, пришлось засунуть руки в карманы и сжать кулаки.       Он сошёл с ума. Определённо. Он сам не свой. Он на взводе. Ему хочется узнать ответы, разгадать тайны, которые не дают покоя ни днём, ни ночью. Он одержим. Он пойдёт на всё.       — Он был для нас Богом.       — А теперь?       — И теперь. Он всегда и всюду. Он навечно и до смерти.       — Он пудрит тебе мозги. Не существует неприкасаемых и неуязвимых. Даже Бога можно убить.       — Он сказал ответить на твои вопросы. Ещё два.       Хёнджин смял пачку сигарет. Неосознанно. И уже пожалел об этом. Он разгребал мысленную коробку, искал вопросы и обдумывал, какие сейчас наиболее важные. Чонину хоть и стало скучно, но он терпеливо ждал, расхаживая вокруг и действуя на нервы.       Наконец, Хёнджин произнес с тревогой о том, что может попасть мимо:       — Сколько смертей осталось?       — Три. С половиной.       — Чего он хочет этим добиться?       — Смерти.       Хёнджин зажмурился. Мимо. Мимо. Мимо. Он поспешно раскрыл глаза, пока Чонин не ушёл. Взгляд замылился визуальным шумом, мелкими искрами. Вопрос сорвался сам:       — Чьей? Моей?       — Конец, — засмеялся Чонин.       Он сорвался с места. Хёнджин рванул за ним, потянул ладони за развевающимся халатом, намереваясь схватить, но жесткий шов на подоле оставил царапины на пальцах, а Чонин ловко ускользнул за плотные занавески. Хёнджин было зашёл следом, но из ниоткуда появилась старшая бабочка.       — Тебя сюда не приглашали, — язвительно заметила она, вытолкав его обратно в холл.       — Чёрт! — вырвалось вслух. — Мы ещё не закончили разговор.       — Похоже, закончили. Тебе с его псом связываться не стоит. Ты нам ещё нужен.       — Ты нам нужен, Хёнджин, — послышались десятки женских голосов.       Он совсем не ожидал подобного. Совсем. Что все бабочки разом обратят на него внимание, отставят кровавые бокалы и поднимутся со своих мест. Бабочки такие разные на лица и все одинаковые на эмоции. У каждой маска предупреждения. Каждая из них передавала послание извне, словно ими управляли умелые и ловкие руки мастера. Каждая из них — всего лишь марионетка.       — Ты нам нужен.       — Ты нам нужен.       — Ты нам нужен.       Нескончаемая плёнка сводила с ума. Голоса, звучащие в унисон, гнали его через весь холл на выход. С одной девушкой он мог бы справиться, но не со столькими одновременно. Они наступали ему на пятки, твердили одно и тоже. По сумеречному коридору прихожей он уже бежал, ощущая, как ему дышат в затылок. Мороз въелся в кожу внезапно появившимися мурашками.       Он открыл входную дверь и вырвался из духоты в зимнюю стужу, опалившую лицо колкостью.       Голоса остались во тьме кровавого дома.       Город продолжал жить своей жизнью.       Но не Хёнджин, сходящий с ума.