Общество токсичных

1

      Интак грубо толкнул Хёнджина на стул. Настолько небрежно, что копчик ощутил все краски боли. Сначала резкую, затем ноющую, отдающую в поясницу. Хёнджин сложил руки, скованные наручниками, на собственных коленях, поскольку Интак с лёгкостью отодвинул стол к стене. Казалось, ярость полностью заполонила его и придала столько сил, что их хватило на подобный трюк. Противный скрежет металлических ножек по паркету заставил жалеть о хорошем слухе, отдавшись в мозгах дополнительной болью, соперничая с мигренью.       Несмотря на окна, выходящие на улицу, которые пропускали дневной свет и тщательно освещали комнату, атмосфера стояла зловещая. Среди пустых бежевых стен Хёнджин сидел в облаке нагнетающего тумана, смог которого скапливался и наваливался необъятным грузом. Плечи под ним понурились, и Хёнджин ожидал, когда изо рта Интака извергнутся обвинения.       Но Интак словно игнорировал вскипающую с каждой секундой ярость. Он стоял в напряжении, выказывая это сложенными руками на поясе, и смотрел в пол, ожидая, видимо, когда Хёнджин сам признается. Либо просчитывал, как достать пистолет из кобуры под ладонью и прострелить Хёнджину лоб. Фантазия рисовала многое, но не проступки, в которых Хёнджин мог признаться в чистосердечном. Он ничего не совершал.       В молчании к ним заглянул рядовой офицер в синей форме и со значком на груди. Ничем не примечательный, обычный, как и все рядовые офицеры на начальном этапе своей карьеры в полиции. Он передал Интаку папку, и, кажется, это послужило спусковым крючком для накопившейся злости. Офицер вышел, а Интак открыл документы по делу, выскреб из-под скрепки фотографию и сунул под нос Хёнджину. Пришлось сосредоточить зрение, чтобы узреть запечатлённый труп.       — Узнаёшь? — риторический вопрос, наполненный ядовитой язвительностью. Похуже, чем интонация Минхо, когда он ловит других на лжи.       Со Чанбин мертвенно расположился среди зарослей: пожухлая трава возвышалась над ним и никла колосками на концах, покрывая его ослабленную голову, что практически налегла на плечо. Массивное тело, лишённое одежды и закрытое в паху грубой шкурой, приваливалось к булыжнику вальяжно и открыто-естественно, словно расположилось на диване в собственном доме. Одну руку верёвка приковывала к деревянному кресту, вбитому в землю. Вторую руку намертво прибивал к груди тонкий кол, словно игла, целившаяся в самое сердце. Обе окрашены в кровь, растёкшуюся разводами по предплечьям. А на лбу засохла нарисованная дуга, напоминающая букву «U».       Отшельник, который в восприятии большинства худой, щуплый, искусственно состаренный, здесь представал в совершенно ином образе. Мясистый, с округлыми формами жировой и мышечной массы, он нагло богохульствовал, хвастаясь съеденными жертвами. Хёнджину поплохело от этой картины скрытого библейского сюжета. От наказания для маньяка, на счету которого числился не один десяток убитых.       — Это… — Хёнджин перевёл дух, унимая желудочные спазмы и мигрень. — Со Чанбин.       — Элементарно, Ватсон, — плюнул Интак. — Тот хер, которого ты нашёл в походе и засадил на пожизненное. А когда конвой вёз его в тюрьму строгого режима, неожиданно помешал и помог сбежать. Вырубил стражу, освободил ублюдка из наручников и увёл в степь, чтобы прикончить лично. Его искали несколько часов, пока не наткнулись на труп в зарослях.       Хёнджин втянул воздух полной грудью, чувствуя как раздвигаются рёбра под натянутой кожей. Он, конечно, страдал провалами памяти из-за бессонных ночей, но происходило это редко и по мелочам. Хёнджин бы не забыл, что убил человека.       — На чём основаны твои выводы?       — На том, — грубо отозвался Интак, убрав фотографию в папку. Он пролистал отчёты и, остановившись на нужном документе, продолжил: — что эксперты на руках и теле Со обнаружили именно твою ебучую кровь. Подтверждение экспертизы имеется.       — Подожди, — из Хёнджина неожиданно вырвался неконтролируемый смех, — у меня нет мотива его убивать.       Он явно находился на грани нервного срыва, на той грани, когда чутко ощущаешь, как невидимая крышка черепной коробки съезжает по наклонной. Как шарики перекатываются внутри и разбиваются вдребезги о костные стенки. Как мартышка неугомонно стучит тарелками и орёт, поднимая тревогу.       — Есть. Все в бюро знают, какой ты праведный и справедливый. А Чанбин укокошил столько людей. Конечно, ты не мог стерпеть и решил взять правосудие в свои руки. Вон как искусно расправился. Показать ещё раз? Восстановить память?       — Ты бредишь…       — Ни черта! Прямые улики указывают на тебя! И наверняка у тебя нет алиби. Одиночка.       Хёнджину хотелось дотронуться до лица. Потереть уставшие глаза, смахнуть стресс, как пыль со штанов. Но наручники не то чтобы мешали, доставляли дискомфорт, сдавливали, впиваясь в кожу. Интак постарался застегнуть их как можно туже, чтобы Хёнджин лишь спустя время почувствовал затёкшие кисти.       — Офицеры из конвоя узнали меня? — смех исчез, не оставив и намёка.       — Потеря памяти у всего отряда. Хорошенько ты зарядил им по головам, а так сразу и не скажешь, что в тебе столько сил.       В Хёнджине и не было столько сил. Он бы не справился с вооружённым конвоем в одиночку. Все доводы Интака звучали, как анекдот из фильма, которому присвоили жанр комедии, но при просмотре он не вызвал положительных эмоций. Как типичный сюжет Болливуда.       Интак подвинул стул и сел напротив. Настолько близко, что слышалось его сопение. Злость обдала лицо Хёнджину так напористо, что он стал судорожно вспоминать, что делал накануне. Детально и поминутно, чтобы предоставить алиби и очистить своё имя. Весь день он проводил в офисе, не считая тех случаев, когда выезжал на вызов или задание. В обоих случаях занимало это не больше нескольких часов, во время которых он был подключён к радиоканалу Патруля. После работы он ехал домой и заходил в магазинчик, работающий допоздна. Покупал лапшу быстрого приготовления и несколько банок холодного кофе и энергетика. Всю ночь просматривал записи терапии Чонгука. За столько лет скопилось немало. Большинство его рассказов повторялись, но иногда появлялись новые факты сквозь сумбурные мысли, которые улавливать уставшим мозгом становилось тяжелее с каждым разом.       Такова его рутина. Дисциплина, способная свести с ума любого. Но Хёнджин ещё держался на надежде, что весь его труд окупится.       — Откуда на Чанбине моя кровь?..       — Тебя нужно спросить.       — Я имею в виду… на мне нет повреждений. Никаких порезов, царапин, ран. Ничего, что могло кровоточить так сильно, чтобы окрасить его ладони. К тому же, у меня есть алиби. Каждый день я в офисе, даже на выходных. После работы я захожу в один и тот же магазин. Хозяйка подтвердит, она помнит меня в лицо. Интак, у тебя ничего на меня нет. Я не могу находиться одновременно в двух местах. Я чисто физически не способен вырубить отряд конвоя в одиночку, утащить преступника такого крупного телосложения в степь, прикончить и соорудить с его телом подобное. Я не всесилен, и за одну ночь провернуть такое ни у кого не получится.       Хёнджин старался звучать как можно вкрадчивее. Старался вбить в пустую голову Интака логическую цепочку, которую тот сам не в состоянии выстроить. Интаку было важно закрыть дело как можно быстрее, чтобы получить плюс к рабочей карме от начальства. Дополнительные очки, за которыми последует повышение.       — И что ты предлагаешь, умник? — огрызнулся Интак. Совсем не осмыслил то, что ему пытались донести.       — Возможно, в этом деле орудовала целая группа. Вероятно, наёмники, способные остановить и обезвредить конвой. Извини, но у меня нет столько денег.       — Это мы ещё проверим.       — Валяй.       — Это разрешение?       — Да. Мне нечего скрывать, к твоему сожалению.

2

      Приближающаяся зима никогда так не притягивала, как в тот вечер. Хёнджин вышел из офиса, освободившись от наручников и обвинений Интака, и вдохнул морозный воздух. Ветер колко обдал его лицо, и даже это не заставило спрятать нос в высоком воротнике куртки, что осталась от отца. Холод оказался приятным и отрезвляющим, унимающим головную боль и тошноту. Хёнджин поочерёдно растёр запястья, разгоняя кровь и чувствуя пульсацию. Руки совсем затекли в оковах, и пальцы пребывали в непрерывном нервозном треморе. Светло-коричневая кожа куртки напоминала латте. Спокойный и хорошо знакомый цвет радовал глаз, несмотря на то, что воспоминания о папе терзали сердце.       Стоя у входа в участок, на возвышенности, Хёнджин пропускал мимо себя бесчисленное количество людей. Офицеров, уходящих со смены. Прохожих, спешащих по своим делам. Отдалённые и отчуждённые, они шли по улице в разных направлениях, не касаясь и не разговаривая друг с другом. Серая масса, которая являлась спинным мозгом Мортэма, движущей силой города грехов, бесперебойно копошилась в муравейнике жизни. По широкой дороге проезжали машины разных расцветок и марок, на противоположной от участка стороне располагались магазины и кафе — эпицентры шопоголиков и хиппи. И даже такие, казалось бы, яркие личности в Мортэме становились невзрачными. Здания — пожухлыми, лишёнными цвета, как голые деревья, лишившиеся листвы. Поверх них разворачивался закат, окрашивая небо в тускло розовый и голубой: сахарная вата с нулевой насыщенностью, почти бело-серая.       — Не посадили таки? — послышалось внизу у лестницы.       Минхо стал сюрпризом. Хёнджин не ожидал увидеть его с двумя стаканчиками из кофейни и доброжелательной улыбкой на лице. В тех же безупречном костюме и чёрном пальто. Перчатки отсутствовали, открывая вид на бледные кисти и покрасневшие от холода пальцы. Вены ярко выделялись под тонкой кожей и придавали избитый вид. Галстук плотно обвивался узлом, и воротник белоснежной рубашки таинственно и строго скрывал шею.       — Вы ждали меня? — со скептицизмом заметил Хёнджин.       Хмуро достал сигареты из кармана. Спускаться по лестнице и одновременно прикуривать оказалось сложным. Пальцы дрожали, а колени подгибались слишком жёстко, отдаваясь в голенях. Он остановился на полпути, стоя на ватных ногах, и сосредоточил всё внимание на том, чтобы взять тремор под контроль. Удержал руку с зажигалкой второй рукой и прикурил сигарету, зажатую в губах. Огонь перешёл тлением на табак, и в следующее мгновение дым вырвался изо рта.       — Ждал. Мы не закончили разговор.       Хёнджин спустился к нему, убрав в карман дешёвую пачку сигарет с пластмассовой зажигалкой из магазина у дома. Минхо протянул стаканчик, а Хёнджин не нашёл причины отказываться. Тем более, сидя на допросе, он иногда возвращался мыслями к куреву и любимому напитку бодрости с риском остановки сердца. Убрав сигарету изо рта, он отпил и действительно ощутил вкус кофе. Вкус не просто выбранного наобум, а любимого Хёнджином. Кофе, которое не выпьешь в любой кофейне. Кофе, которое Хёнджин позволял себе в знак похвалы за закрытое дело. «Торре»: крепкий кофе, залитый молоком со взбитой пенкой, присыпанный корицей и шоколадом. Удивительно, без сахара, как он и предпочитал. Ещё тёплый. Ощутив терпкость вперемешку с осадком от табачного смога, Хёнджин испытал секундную эйфорию. Целую секунду полного спокойствия и наслаждения.       — Угадал? — вмешался Минхо в эту секунду.       Вместо ответа Хёнджин вновь затянулся сигаретой.       Минхо продолжил:       — Так и что там с Со Чанбином? Что на этот раз?       — Вы пытаетесь меня разговорить? Поэтому купили кофе? Боюсь, не могу раскрывать ход следствия. Тем более, когда Вы не хотите идти мне навстречу.       Минхо спрятал усмешку за стаканчиком, неторопливо отпил. Гул прохожих заполонил тягучую тишину, которую Хёнджин не хотел прерывать, наслаждаясь сигаретой.       — По-моему, — ответил, наконец, Минхо, — Вы забываетесь, детектив. Я иду Вам навстречу с самого начала. Напомню, что я охотно отвечал на вопросы о Сынмине, предоставил отчёты по прохождению терапии и видеозаписи с камер наблюдения, согласился на обыск и даже давал намёки о теневой игре, из-за которых у меня могут быть проблемы. И всё это без требования от Вас официального ордера.       — Интересно, почему? Какая для Вас выгода?       — Мне надоело, что этот город гниёт изнутри. Справедливость должна восторжествовать. Может, и не в таком чистом виде, как Вы себе представляете. К тому же, меня раздражает элита, взошедшая на престол. Из тени сообщество управляет всей инфраструктурой, и как можете заметить, справляется плохо.       — И Вы хотите занять этот престол?       Минхо уклончиво кивнул, что означало: «И да, и нет». Очередная загадка:       — Для Вас наверняка не секрет, что я заинтересован во власти. Это очевидно.       — Мне не очевидно то, что Вы выбрали меня. Я не тот, кого можно подкупить.       — Именно поэтому это Вы, Хёнджин. Мне необходима дружба с надёжным человеком, который точно не сотрудничает с тёмной верхушкой. Тем более, наши интересы совпадают. Мы можем помочь друг другу.       — То есть Вы хотите сплавить на меня всю грязную работу?       — Пожалуй, если нудная возня с документами сейчас так называется.       Хёнджин потушил сигарету о бетонную урну и выкинул в неё бычок. Не спешил дать ответ, тщательно обдумывая за и против. С одной стороны, возник шанс заполучить нового информатора в лице Минхо, который явно знал больше, чем уличные шестёрки. С другой, вместе с этим появлялся риск попасть в ловушку хитроумного плана и погрязнуть в неизвестной игре на жизнь.       — Я могу дать разрешение на личную беседу с Чонгуком, — Минхо змеёй прокрался в мысли и подал на блюдце то, что Хёнджин хотел больше всего.       — И что Вы хотите взамен?       — Со Чанбин. Что там с ним произошло?       Хёнджин вздохнул, набрав побольше воздуха в лёгкие, попробовал скинуть с себя тяжесть, но помогло это лишь на несколько секунд:       — Его дело связали с убийством Сынмина, почерк похожий. Библейские сюжеты, продуманные сцены, локации. Убийца оставляет много деталей на жертвах, словно пишет картину. Необычные позы, «аксессуары». Похоже, мы имеем дело с маньяком.       — А все подозрения упали на Вас?       — Нашли мою кровь на трупе. Собственно, Вы следующий, кого будут подозревать.       — К счастью, они уже начали обыск, — Минхо расслабленно улыбнулся. Его уверенность не могло пошатнуть даже обвинение в убийстве. — Приятно иметь камеры видеонаблюдения, десяток свидетелей и чистую совесть.       — Да уж, — Хёнджин мог только завидовать, обречённый одиночеством и единственным алиби в лице хозяйки магазинчика.       — Похоже, теневая верхушка втягивает нас в свою игру, — задумчиво заметил Минхо, наблюдая за сумеречным небом. — Стоит ли принять приглашение?       Хёнджин не знал.

3

      Райский уголок растерял чистоту и невинное дружелюбие. Пустующая аллея навевала угрюмое одиночество, даже если по жизни ты не был одинок. Серый, затоптанный сад принуждал чувствовать это — покинутость, безразличие, отчуждение. Ни у одного пациента не нашлось бы родственника, заботящегося о его здоровье. Ни один родственник не считал их живыми. Каждого здесь похоронили заживо, смирились с больной головой, плюнули и оставили на съедение внутренним стервятникам. Фантазия рисовала над головой Минхо святой нимб в награду за приют для мучеников. Он и сам был мучеником, будто бы лишившись надменного высокомерия в чужих глазах. В строгих пальто и костюме, он шёл по мощёной дорожке, запятнанной грязью и опавшими листьями, к тусклому особняку на фоне тяжёлого вечернего неба. Солнце уже скрылось за горизонтом, и узорные фонари зажглись жёлтым, являя на свет пороки. Он тоже был идеалистом, думающим, что обречённых можно спасти, что каждый вправе получить второй шанс, что люди могут измениться.       Хёнджин и Минхо смеялись над идеалами друг друга, и были в этом схожи.       — Всё разворотили, — прокомментировал Минхо с толикой весёлости, не характерной для хозяев, чьи дома переворачивали вверх дном.       — Удивлён, что команда Интака на такое способна, — хмуро заметил Хёнджин.       — Говорю же, нас с Вами используют как игрушки. А Вы мне не верите.       — Я верю тому, что вижу собственными глазами. И похоже, Вы правы, — но верить в это действительно не хотелось.       Они зашли в особняк, потолок холла казался устрашающим, угрожающе возвышающимся. То ли намеревался обвалиться, то ли выстроиться ещё выше, сплющиться, схлопнуться и захватить с собой остальных присутствующих. Объёмная лампа на нём скручивалась и кружилась, вызывая тошноту. Девушка за белоснежной стойкой ресепшена тут же оторвалась от дел и спохватилась снимать с Минхо пальто:       — Доктор Ли, они рыщут даже в Вашем кабинете и в подвальном помещении. Я сказала им, что это запрещено, что требуется официальный ордер на такое, но никто меня не послушал.       — Всё в порядке, я дал разрешение на обыск. Забери у детектива Хвана верхнюю одежду.       Чужаки бесцеремонно выворачивали Рай наизнанку: топтали замёрзшие розы, гоняли призраков и беспокоили живые статуи. Потребовалось целое полчище офицеров для проверки каждого укромного уголка особняка. Они отнимали у комодов ящики, просматривали каждую полку шкафов, переворачивали и путали документацию. Чувствовали себя дома на чужой территории. Идеальная стерильность превращалась на глазах в хаос и раздолье для микробов и грязи. Выглаженная картинка обезобразилась. Единственное, что не тронули — лечебные карты пациентов. Единственное условие, которое поставил Минхо, аргументируя конфиденциальностью. Пациентов не касалось его обвинение, но, несмотря на это, детективы их допросили: о самом Минхо, его методах лечения, о том, как он обращался с ними, о характере и поведении. Не прошли и мимо персонала, задавая вопросы об алиби и участии Минхо в терапевтических процессах. Каждая лицензия на каждый препарат тщательно проверялась на подлинность. Казалось, ещё никогда офицеры так усердно не работали, так скрупулёзно не проверяли. Казалось, Минхо действительно перешёл дорогу кому-то сверху. Тому, у кого была власть над полицией.       В коридоре каждая дверь была нараспашку, приглашала заглянуть внутрь комнат, палат и терапевтических кабинетов. Взглянуть на полицейских, от которых не спрятаться и не спрятать личное. Они копались в белье, записках, постели, мыслях. Они гудели, переговариваясь, переходили из комнаты в комнату, фотографировали и смеялись о чём-то своём. Наглые шакалы в логове ворона.       Минхо оставался равнодушным, его не волновало то, что происходило. В отличие от него, Арагорн метался, перелетал с импровизированных насестов: с дверей, столов, стульев, карнизов. Пользовался даже полом. Он раздражал офицеров скрипучим ворчанием, птичьей злостью, гортанным карканьем. Он клевал грязные ботинки и мешался под ногами.       Хёнджин не ожидал, что Арагорн осядет у него на плече. Для этого больше подходил хозяин, привычнее. Но ворон выбрал другого, и Хёнджин напрягся от тяжести и вцепившихся в него когтей. Он следовал за Минхо и побаивался сделать неверное движение, которое могло вызвать ярость у птицы.       Минхо ворвался в зал, в котором преобладали яркие цвета. Взрыв палитры художника на белом холсте. Стены в зелёных, фиолетовых и оранжевых пятнах, кругах, овалах. Переливчатое и саднящее глаза нечто. И только картины, развешанные среди полок с поделками, напоминали, что творцами являлись психически больные. Сюрреалистичные, за гранью фантазии, по большей части не имеющие чётких очертаний образы навевали тревогу и некое неверие, что такими можно стать в любой момент. Пациенты этой клиники смотрели на мир иначе, к ярким краскам комнаты они добавляли жгуче чёрный и красный. Глаза на картинах пугали больше, чем пластилиновый глаз, который лепил Чонгук из тех же цветов: мазутное глазное яблоко и кровавый зрачок.       — Чонгук, — позвал Минхо, — с тобой хотят поговорить.       Чонгук сидел за салатовым столом, скрючившись нагибался к поделке. Окрашенные пламенные волосы свисали, пряча за собой лицо. В белой пижаме он выглядел чистым, но Хёнджину не переставала мерещиться кровь на его руках и лице. Он повернулся слепой стороной, рефлекторно по зову Минхо, по привычке, и только после показал зрячую, сверкнув тёмно-карим глазом, в котором пряталось чудовище. Хёнджин опустил ладонь на пистолет в кобуре под пиджаком, и Арагорн, словно почувствовав намерение, защёлкал клювом, кусая пряди волос у уха. Скрежет отрезвил.       Минхо, как и обещал, оставил их наедине, забрав с собой и ворона. Хёнджин сам не знал, совершил ли тот ошибку, выполнив просьбу без предоставления ордера. Комната походила на допросную, однако отличия присутствовали значительные. Белые стены, в полной мере освещённые холодным светом, представляли собой небольшое помещение, в котором при желании была возможность расхаживать в раздумьях. Окно с жалюзи выходило на аллею, что уже погрузилась в ночную темноту, и только фонарные столбы всё ещё раскрывали обстановку на улице. Одинокое кресло в углу предлагало присесть. Деревянные стол и стулья — посередине, там и расположился Чонгук: спокойный и зверски любопытный. Хёнджин отказался приближаться, сунул обе руки в карманы пиджака, занял пальцы скрепкой и миниатюрным диктофоном. Хоть запись нельзя будет использовать как улику, поскольку она признаётся незаконной, он надеялся обрести некоторый покой, доказательство, что не ошибался.       Чонгук подал голос первым:       — Чего хотел?       Он выковыривал красный пластилин из-под ногтей, сгрызал заусенцы и плевался ими. Расковырянные ранки на щеках не зажили. Видимо, он вновь и вновь сдирал корочку.       — Ты помнишь семью Хван?       — Хван? — растянул Чонгук, попробовав на язык вместе с собственной отмершей кожей. Зажмурил зрячий глаз, гипнотизируя слепым, а затем засмеялся точно так же, как в ту ночь. Хёнджин дрогнул от пропустившего удар сердца. — Помню. Хорошо мы с тем мужиком поцапались. Фатальная ошибочка… хранить топор на кухне… как раз под руку попал. Помню. Как хрустнул у него позвоночник. Зарубил как свинью. И кровь тёплая была, и взгляд его… мурахи по коже, — он с улыбкой дотронулся до предплечий, проверяя вставшие дыбом волоски.       Хёнджин стоял как вкопанный в этот идеально белый пол. Намертво прибитый пятками, отдающими напряжением в ноги. Он сжимал в ладони диктофон, борясь с желанием вытащить пистолет или задушить голыми руками. Он ещё прикидывал варианты расправы, сколько лет тюремного заключения дадут, как скоро его зарежут заключённые, пути отхода, отступления, побега, оправдания. Как быстро до него доберутся офицеры, которыми был забит особняк. Что сделает Минхо? А что сделает теневая верхушка, устроившая непонятную игру?       Чонгук, тем временем, развлекал себя сам:       — А сучка его, — хихикнул в пальцы, — мацать ее труп было неплохо. Приятнее, чем мужика… М, да. Такая мягкая стерва.       Хёнджин этого не помнил. Ворох мыслей затуманил сознание. Перед глазами существовали только глаза Чонгука, оба зрячие, оба звериные, сверкающие пламенем. Его смех крошил мозги, топтал в пыль, смешивал с субстанцией воспоминаний — тягучей и умалишающей. А затем висок прострелили пулей навылет, осталась дырка и ясное, яркое осознание настоящего:       — Ты убил семью Хван? Четырнадцать лет назад, залез ночью в дом, убил господина Хвана, забил до смерти госпожу Хван? Это был ты, Чон Чонгук? Ты признаёшься в своём преступлении?       Хёнджин подходил целую вечность к светлому столу. Каждый шаг отдавался жесткостью, которая внедрялась в нервные окончания. Ладони вспотели, монета стала неприятно липнуть. Он надеялся, что диктофон запишет конкретное признание с конкретными данными. Необходимо было чёткое подтверждение. Чонгук откинулся на спинку стула, не переставал улыбаться. В отличие от нервного Кихо, он не смотрел за плечо, не дёргался, не выдавал и толики неуверенности. Он рассматривал Хёнджина, а затем оскалился, то ли забыв о заданных вопросах, то ли проигнорировав:       — А ты… Ты, кажись, тот мальчик, да? Точно! Я тебя по телеку видел. В темноте то не разглядишь, прятался же. Ну ты и вымахал. Подожди-подожди… как сложилась твоя жизнь, трусишка? Снились кошмары? Снился я? Наверняка в приюте тебя гнобили. Одинокий, брошенный. Ты вообще как, счастлив? Нашёл новую семью на замену? Жди в гости.       — Давай убьём его?       Дрожащие руки окончательно перестали слушаться, отдавшись вспыхнувшей ярости. Они поддались подсознательному желанию, наплевав на последствия и вероятные исходы событий. Наплевав на продуманные ходы. В голове осталась только всепоглощающая пустота, а весь жар стёк к кончикам пальцев. Нет, это шея Чонгука была такой горячей.       Хёнджин не хотел прикасаться к нему, не хотел ощущать пульс под ладонью, не хотел трогать его кожу. Он брезгал, как если бы контактировал с заражённым, как если бы Чонгук являлся грязным и прокисшим, как если бы вонял. Самый отвратительный человек, монстр в человеческой плоти задыхался в его руках. Совершенно не сопротивлялся, молчал и краснел от нехватки воздуха. Вены на его лбу вздулись, лицо слилось с пламенными прядями волос. Глаза широко раскрывались, являя полопанные капилляры. Но он улыбался, оскаливался в последние мгновения своей жизни. Словно всё, что произошло и происходило, являлось его планом. И всё шло так, как он сам этого хотел.       Хёнджин услышал хруст. Казалось, почувствовал. Растерялся, как дилетант убийца. Он не был убийцей. Он клялся не убивать. Он клялся не быть таким, как они. Он клялся сажать преступников. Он клялся жить на вечной, светлой стороне справедливости и закона. Он ослабил хватку, отступил. Нет, это был не хруст. Это дверь открылась со щелчком. Чонгук откашлялся, живой и довольный. Он засмеялся, задыхаясь, харкаясь. Он жрал и закапывал Хёнджина, не прилагая усилий.       — Я их всех кончил, — прохрипел Чонгук сквозь смех. — И тебя кончу!       Он надрывался, словно гиена над добычей, и сгибался к столу. Он дрожал в экстазе и сумасшествии. И Хёнджин испугался того, что мог сделать. Почти сделал.       — Хёнджин? — позвал Минхо. — Пожалуй, на сегодня хватит.       Хёнджин дрогнул, дрожали и ноги. Ощутимо. Пока он шёл к Минхо. Чувствовал себя погано, словно попал под ливень, проголодался, но негде было прятаться и есть. Дома не было. Пустота поглотила без остатка, бурлила внутри вместо рёбер и органов. Вместо кишечника, как змея, пожирающая и душащая изнутри. Хотелось провалиться, убиться, исчезнуть, никогда больше не существовать. Он не убил, но уже пожалел об этом.       Минхо дотронулся до локтя, сжал ладонью. Это не привело мысли в порядок, не вернуло рассудок и сознание. Хёнджин стал марионеткой, которую вели по коридору, а он только и смотрел на свои ботинки. Он лишился воли, обрёл равнодушие настолько, что позволял указывать направление движения. Он не осознал, в какой момент его посадили на кушетку. Белый кабинет Минхо плыл кругом перед глазами, раздражал. Хёнджин зажмурился, борясь с чувством отрешённости. Казалось, ещё немного, и он отдастся в лапы забвению, упадет в обморок и больше никогда не встанет на ноги. Останется лежать и признает самого себя инвалидом. Умалишённым, разбитым, сдавшимся.       — Выпей, — послышался голос Минхо, отдалённый и мягкий, словно трогать ортопедическую подушку и уже ощущать, как укладываешь на неё уставшую голову. Хёнджин спал на поролоновой, скомканной.       Минхо протягивал таблетку. Круглую. Белую. Хёнджин не хотел, Минхо прошептал: «Станет легче, это снотворное». Хёнджин хотел повеситься, выпить целую горсть этих таблеток, если в побочных действиях указан летальный исход. Он надеялся умереть, как надеялся на диктофон. Он проглотил, и только после ощутил прохладу на щеках. Слёзы стекали незамеченными. Он всё-таки заразился болячками психически больных. Чонгук всё-таки заразил его психозом.       — Тише.       — Я не хотел… — задохнулся Хёнджин.       Перед кем он оправдывался? Или пытался оправдаться?       — Знаю, — заверил Минхо. Ледяные ладони коснулись щёк Хёнджина, стёрли большими пальцами дорожки слёз. — Знаю. Ты не способен на подобное. Ты идеалист до фибр души. Я понимаю.       — Нет… — всхлипнул он, головокружение доводило, дырка в висках была настоящей. — Я правда не хотел…       Минхо сидел перед ним на корточках. Сам Ли Минхо стирал слёзы с его щёк. И Хёнджин не осознавал, что позволял ему. Не осознал и то, как его дыхание опаляло лицо. Пахло мятой, отдалённо знакомой, из прошлых жизней, из прошлого, когда не помнишь деталей, но помнишь мгновение, ощущение, чувство. Мята предстала дежавю. И за это захотелось зацепиться до тех пор, пока Минхо действительно не коснулся.       Он поцеловал.       Влажно и чувственно, как если бы любил. Хёнджин ещё оставался в своём уме, слабый и отпирающийся. Он попытался убрать руки Минхо от себя, попытался убежать и от этого, но Минхо оставался самим собой, достигающим целей. Он уложил ладонь на затылок, зарылся в пряди волос Хёнджина, стянул, вызвав колкие мурашки. Пресёк пути отступления. Он поцеловал вновь, смял пухлые губы Хёнджина, ткнулся носом, укусил, отрезвляя. Но Хёнджин плыл по течению забвения и больше не мог противиться. Ощутил ещё поцелуй, ещё, и ещё, и ещё. Губы пылали жгучей мятой, пока мозг растворялся в бесконечности.       Хёнджин умер. Ему помогли в исполнении очередного желания. Поцелуи остались даже в кромешной тьме, ушли вместе с ним, отпечатались на призраке.       Хёнджин умер. И с последним вздохом испугался, что станет живой статуей в райской аллее.