Общество токсичных

1

      — Сынмин?       Глазные яблоки размеренно перекатывались в чёрной, густой жиже на потолке. Слизь обволакивала одни зрачки и открывала другие, служа веками бесформенному существу. Оно никогда не переставало следить. Оно подчинялось Человеку.       — Ты меня слышишь? — доктор Ли звучал приглушённо. — Прекрасно.       Белые стены, белый свет от хирургической лампы, белый потолок, белый халат. Звон, скрип, клокотание слизи.       — Боюсь, у тебя снова начались слуховые и зрительные галлюцинации. Рецидив нас совсем не устраивает, правда? Сейчас мы это исправим.       Доктор Ли оставался вне поля зрения, и Сынмин воспользовался шансом: дёрнулся, попытавшись слезть с хирургического стола. Он не думал, что его конечности намертво стянут ремнями. Он не думал, что попадётся.       — Не шевелись, будет больно.       Скрипнул стул, послышались шаги. Каблуки туфель звонко отстукивали по кафелю, зарождая тошнотворную панику в желудке.       Заметив шприц в руке, обтянутой перчаткой, в груди взбесился страх. Он метался, подгоняя сердце пульсировать всё чаще и чаще. Сынмин не боялся уколов. Сынмин боялся сонного паралича, сковывающего наяву. От этого кошмара нельзя сбежать. Нельзя заставить себя насильно проснуться там, где больше нет угрозы. Угроза существовала в реальности. И ни единый звук не мог вырваться из сдавленной глотки.       Жижа открыто насмехалась, когда игла проникла под ключицу, прямиком в сонную артерию. Сынмин пытался противиться, пытался сползти со стола, не дать игле проникнуть под кожу, не дать убить себя и свое сознание. Но даже голова не могла поддаться, не реагировала, словно не родная. Паралич охватил от макушки до пяток, а крик о помощи не мог вырваться из глотки. Паралич, который будет стоить жизни.       — Тише, — послышалось сверху от белого халата и бейджика «Доктор Ли». — Не следовало так опрометчиво поступать. Твой буйный характер опасен для общества, и я не могу так просто тебя выписать.       Его слова затянуло воронкой, унесло в водоворот боли. Сынмину не просто ввели лекарство — отравили. Слизь обволокла и его глаза, исказила картинку, оставив бесчисленное количество ореолов. Ничего святого в этом не было. А Бог, слыша безмолвную агонию, не отвечал на мольбы. Он лишь остро улыбнулся, отправляя своего последователя в далёкие воспоминания. И человеческие черты Его лица, человеческий облик, в который Он обратился, дабы внедряться в доверие, заточились искусным мастером. Скулы, прямой нос, хитрые глаза стали Его орудиями, кинжалами, способными выбить душу из тела.       — Если бы ты лучше старался, мы могли бы достичь полного выздоровления.       Ребёнком Сынмин отличался от ровесников полной пассивностью и отсутствием интереса к окружающему миру. Когда другие визжали в моментах поиска и раскрытия при игре в прятки, Сынмин молча принимал правила следующей игры. Не заплакать, когда отчитывали. В дальнейшем — не засмеяться.       Любимым тайником для себя служил узкий шкаф с замусоленным одеялом, помятыми платьями на вешалках и молью; для тел — подкроватные коробки с пылью и мелочёвкой. Мать находила всех. Тогда Сынмин думал, что у неё талант в этой игре, но затем понял, что это он слишком очевиден.       Его воспитали не следовать правилам, а скрывать нарушения. Делать всё, чтобы не попасться в следующий раз.       Сначала трупы тараканов в жестяной коробке из-под мятных леденцов. Затем мыши, обмотанные нитками, как куклы вуду. Сколько бы иголок он в них не втыкал, стоя в проёме гостиной, мать ни разу не почувствовала дискомфорт. Сидя крупной тушей в диванной яме, которую продавливала всю осознанную жизнь Сынмина, она курила и чесала голову спицей под кулинарные шоу примерных домохозяек. Бигуди на её голове никогда не снимались дома, она накручивала их даже на мокрые волосы. И лишь однажды её равнодушие удалось пошатнуть, она начала ругаться на впившуюся в задницу пружину дивана. Сынмин стал пробовать на крысах — эффект тот же. Им на замену пришли котята, затем коты. Собаки. Дети.       Мать только и старела, но продолжала поливать помоями: Сынмина — словесными, соседей — прокисшим супом и загнившими обрезками картофеля. Нередко во двор подкидывала трупы, которые находила в тайниках.       Сынмин слышал, что ровесники точно так же прятали фантики, стёкла, бусы и наклейки. Они весело закапывали сокровища в песочнице на больших переменах, но никому не понравилась мёртвая жаба.       — Если бы ты лучше старался, нашёл бы друзей.       Но это они не хотели дружить. Они избегали Сынмина. Делали вид, что его не существовало. Закрывали и отводили глаза. Он понял, что нужно быть на виду, чтобы избежать наказания.       На виду он препарировал лягушку во время урока биологии. Разделал на лоскуты, учитель промолчал. Собрал в ланч-бокс с губкой Бобом, однокашники промолчали. Но все знали, что он таскал в рюкзаке.       Дома Сынмин закинул лягушачье мясо в кипящий на плите суп, пока мать отвлеклась на очередные сигарету и телепередачу. Во время ужина наблюдал, как она ест похлёбку. Ей понравилось, она хвалила себя. Сынмин не признался.       — Если бы ты лучше старался, я бы закрыла глаза на твоё живодёрство.       Она закрыла глаза, когда ела суп с лягушкой. Котлеты из кота. Фрикадельки из собаки. Сынмин научился прятать тела под расшатанные половицы, занимался уборкой сам, чтобы мать не учуяла запах. Научился готовить, чтобы наблюдать за ужином и получать похвалу. Слышать по ночам, как ее рвало в унитаз.       Она умерла, так и не попробовав детей. Она умерла в замусоленном цветастом халате, с бигуди на голове, и чуть не сгорела в диванной яме от незатушенного окурка.       — Если бы ты лучше старался, мать бы осталась живой.       Но Сынмин старался довести её до могилы. Добившись своего, ему стало не хватать проклятий: «Сраная сутулая собака, как ты вообще вылез из меня?!»; «Иди на хрен и не мешайся»; «Если бы ты лучше старался, не делал бы всякой хуйни»; «Что? Сказать нечего? Язык проглотил?»; «Конченные помои, а не суп». Похвала от неё отличалась особой грубостью. И только после похорон, оставшись в пустом доме, в полной тишине, не прерываемой ворчанием и шумом телевизора, он понял, что скучает. По колкостям, словесным кинжалам.       Больше он не мог находиться в этих стенах, не мог справиться с наплывающими воспоминаниями. Он стал зависимым от взаимоотношений с матерью и думал, что это любовь.       — Если бы ты лучше старался, то нашёл бы себе девчонку.       Сынмин искал, находил и не замечал, что становился таким же как мать. Сначала только в романтических отношениях, затем — на постоянной основе. Он грубил соседям, поливал словесными помоями девчонок. И остался совсем один.       В тишине ночи к нему приходили призраки, шептали о желаниях, о трупах под половицами, под кроватью, за диваном, в шкафу. О вкусах и привлекательности. О детстве и детях, которые не хотели с ним играть. Они были счастливы без него, он был несчастен без них.       Сынмин переехал, надеясь, что призраки останутся в доме. Но они последовали за ним в квартиру на первом этаже четырёхэтажки седьмого округа. Дети в этом районе бегали грязными, в обносках и со складными ножичками в карманах. Только помани деньгами, и они теряли убийственную бдительность. Таких не искали родители.       — Если бы ты лучше старался, смог бы сбежать от своих желаний.       Голоса последовали за ним, настаивали попробовать.       И Сынмин попробовал, пристрастился. Теперь не от кого прятать трупы, а под половицы, под кровать, за диван и в шкаф они не помещались. Ему и не хотелось загибаться над унитазом из-за сгнившего мяса, не хотелось следовать за матерью, которую отправил на тот свет. Он пользовался холодильником без зазрения совести. Но совесть пришла к нему на порог. Наказание, о котором он благополучно забыл.       Послышалось из сумрачного коридора. Сначала свист, затем голос:       — Становление героя происходит в три этапа.       — Кто там? — Сынмин помнил, что закрыл дверь на замок, когда заманил мальчика помочь с перестановкой мебели. Сынмин запаниковал среди кусков мальчика, который надеялся на сотню тэнбрисов за то, что подвинет диван в другой угол комнаты.       — Важно держать баланс между светлой и тёмной сторонами. Быть во мраке и рваться к свету. Только тогда герой — истинный, справедливый и хладнокровный. Он знает, когда нужно убить злодея, и знает, что милостыня никого не спасёт.       Человек показался в проходе кухни. В солидном деловом костюме, полностью в похоронном чёрном. Человек улыбнулся. Нет, оскалился. К острым чертам лица ужасно устрашающе шёл гризер — зачёсанные назад волосы. Он насмехался над растерянным Сынмином в детской крови и с топориком в алой руке.       — Кто ты нахрен такой? — выпалил Сынмин.       Его охватил страх, и плесень, заполонившая плитку кухонного фартука, стала ощутимой. Яд сочился в воздухе, пульсировал, нагоняя панику. Порванные тряпки, которые ранее служили одеждой для разделанного мальчика, забились в сумрачный угол и впитывали токсины. Сынмин не сразу осознал, что нужно делать в подобной ситуации. Когда мать находила трупы, она таскала Сынмина за волосы. Никогда. Никогда — не насмехалась. Он даже не помнил, улыбалась ли она когда-нибудь.       — У меня слишком много имён, чтобы представляться одним. Выбери понравившееся, Сынмин.       Он знал имя. Он знал, где Сынмин жил, что кого-то убил. Этот солидный, устрашающий Человек в любом случае заявит в полицию. Сынмину крышка. Полная крышка.       Только убить.       Решение завело механизм. Рука замахнулась и наотмашь кинула топорик в Человека. Сынмин не умел метать топорики. Адреналин справился с его бессознательным телом и импульсивным нравом. Орудие в крови бесчисленных жертв пролетело через маленькую кухню, успев сделать лишь один оборот вращения прежде чем врезаться в картонную стену по левую сторону от Человека.       — Если бы ты лучше старался, смог бы попасть в цель, — холодно прокомментировал Человек из темноты коридора.       — Если бы ты лучше старался, не попадался бы под горячую руку, сукин ты сын.       — Если бы ты лучше старался. Если бы ты лучше старался. Если бы ты лучше старался. Если бы ты лучше старался. Если бы ты лучше старался. Если бы ты лучше старался. Если бы ты лучше старался. Если бы ты лучше старался. Если бы ты лучше старался. Если бы ты лучше старался. Если бы ты лучше старался. Если бы ты лучше старался. Если бы ты лучше старался. Если бы ты лучше старался. Если бы ты лучше старался.       — Заткнись! Заткнись! Заткнись! — взревел Сынмин.       Спокойное умиротворённое лицо исказилось в гримасе голода, жажды, ярости. Глаза бешено округлились, в них вспыхнуло пламя, характерное для зверей. Для хищников, защищающих добычу. Такие ставят собственную жизнь на кон. Он порывался подойти, но не мог сойти с места. Босые ноги приковались к пыльной и шершавой плитке, сознание металось в агонии. Он навалился на стол от безысходности, от незнания, куда деть себя и чем занять руки. Он с жадностью смял в пальцах кости жертвы, ещё не обглоданные, с наростами мяса. Он явил внутреннего монстра, которого боялся увидеть под кроватью и в зеркальном отражении.       Человек подошёл сам, явил себя на зелёный свет грязной лампы, освещающей столешницу и нагромождение немытой посуды, столовых приборов и пакетов с мясом. Он хладнокровно осмотрел жертву и хищника. Ни капли страха, ни капли презрения.       — С едой не играют, Сынмин. Или мамочка тебя этому не научила?       — И что теперь? — огрызнулся Сынмин. Слюни пенились, вытекали сквозь клацающие зубы. Сквозь выглядывающие жёлтые клыки. — Сдашь меня, хрен мордастый?       — Приготовь нам ужин, — Человек сел за стол. — Я твой гость.       «Какой наивный», — подумал Сынмин. Не про себя. Про Человека.       Стопы отнялись, дав шанс на действие. Сынмина повело. Он нанюхался яда и крови, и головокружение дало о себе знать. На ватных ногах тяжело ориентироваться в пространстве. Ватной головой не сообразишь, где находишься. Ватными руками не схватишь нож с первого раза. Он опрокинул чашку с сердцем и глазами мальчишки, Человек смиренно наблюдал, как кровь расползлась по кафелю.       — Заткнись…       Он опрокинул мутный графин с мутной водой, Человек смиренно наблюдал, как осколки впились в голые стопы.       — Заткнись.       Он опрокинул подставку с ножами, но всё-таки выхватил стальной с самым большим лезвием, в котором Человек увидел собственное отражение.       — Заткнись!       Сынмин замахнулся. И в чёрных глазах Человека блеснуло нечто.       — Умри!       Человек не шелохнулся, когда нож просвистел в воздухе, нацелившись прямиком в шею. Резко, решительно и зловеще. Сынмин не мог не смотреть в глаза Жертве. Он испытывал высшее проявление ярости и наслаждался постепенно затухающим взглядом. Он не учёл, что с приходом Человека в квартире начали твориться странности. Клопы и тараканы слегли трупами под половицами, под кроватью, за диваном, в шкафу. Призрачные крики мальчишки стихли, а вонь усилилась.       Нож застыл в сантиметре от пульсирующей вены на шее Человека. И Сынмин дрогнул, испугавшись Его.       — Теперь ты мой, — произнёс Человек, имея наглость конкурировать с лезвием, бросать вызов монстру, убийце, маньяку.       Сынмин ожидал явно не это. И мрак, вырвавшийся из глаз Человека, окутал его полностью. Чёрная, непроглядная слизь поработила без остатка.       Сынмин не умер. Пока что.       — Если бы ты лучше старался, мы могли бы достичь полного выздоровления.

2

      Город состоял из туннельных улиц, узких переулков и широких дорог. Здания, выстроенные по линейке архитектором-перфекционистом, создавали ощущение безупречной идеальности. Но только на первый взгляд.       Мортэм — это лабиринт коридоров дома-интерната для детей сирот. С пугающими портретами неизвестных людей от неизвестных художников: наблюдающие из окон серых многоэтажек старческие лица, искривлённые болезнями и бедностью. Они бдят за прохожими и трясутся над растениями в горшках. Это коробка со щенками посреди оживлённой улицы, полностью пропитанная дождём, равнодушием и ненужностью. Это рекламные листовки и газеты, устилающие асфальт вместо листьев. Это вечная осень и редкая зима. Это бездомные и бесхозные квартиры, лишившиеся друг друга по законам коллекторов. Это осколки разбитых окон в виде гальки. Это шлюхи, не знающие отцов своих детей. Это дети, вырастающие ворами, убийцами и наркоманами. Это полицейские, служащие не закону, а деньгам. Это: «Никому нельзя доверять», — не просто фраза, а правило. Это никогда: «Мы тебя усыновили, ты приёмный». И почти всегда: «Я отказываюсь от ребёнка». Это устойчивое: «Детей больше, чем стариков». Это болезненные: «Мне не жаль» и «Я бы поступил так же».       Мортэм — город, который давит девятью округами-районами и своими красками заражает меланхолией, как хронической болезнью.

Ceux Qui Rêvent — Pomme

      Мортэм — смерть.       Патрулировать означало заглядывать в каждый узкий переулок, заполненный сумраком и тайнами даже днём. В одиночку следить за дорогой и боковыми окнами представлялось сложным, но Хёнджин отличался упёртым нравом. Он искал тех, кого можно выцепить на мелком преступлении и расспросить про ситуацию в округе. Песня про бессонницу не заглушала полицейский канал связи, давала выговориться офицерам и диспетчерам. Отсутствие подвески с ароматизатором на центральном зеркале позволяло запаху бензина сковывать лёгкие. Пыль на панели раздражала, Хёнджин устал протирать, оставил наслаиваться. Пустые стаканчики от кофе осыпали пол под пассажирским сиденьем рядом, как и пачки выкуренных сигарет. Непрекращающийся шум Мортэма закладывал уши, у любого бы заболела голова. Хёнджин помнил о таблетках в бардачке, но всегда воздерживался и терпел.       В седьмом округе обнаружили квартиру, полную скелетов и страха. Убийца давно покинул облюбованное гнездо, но срок оплаты аренды подошёл только сейчас. Только сейчас хозяйка дома заметила пропажу квартиранта и детей. В районе воров и беспризорников, убийц и маньяков часто случались подобные ситуации. Но Хёнджин страстно уважал справедливость, чтобы закрыть глаза на давно расплодившихся змей.       — Диспетчер Патрульного дивизиона; седьмой округ, брокерский дом, самоубийца — пятый этаж, — оповестило радио.       Хёнджин выключил песню, снял рацию под мигающий зелёный светофор. Мальчик, стоявший на углу улицы, с подозрением смотрел на него через лобовое. Ботинки на нём обклеены скотчем от дыр и протечек в дождливую погоду. Такие же Хёнджин заприметил в квартире убийцы. Штанины заштопаны лоскутами, курточка извалена в грязи, кепка проткнута булавками и иглами от шприцов. Дети здесь на одно лицо, с одним поведением, от одного родителя. Город их изводил и сводил с ума. Считаться ребёнком Мортэма означало выживать каждое мгновение свей жизни.       — Уильям шесть; детектив второго ранга — Хван. Самоубийца, седьмой округ — принято.       Мальчик кинул камень в боковое окно. Бессердечно и с врождённой ненавистью. Стекло пошло трещинами. Здесь не любили копов.       Хёнджин свернул направо, и мальчик, оставленный безнаказанным, провёл машину долгим взглядом из-под козырька кепки и лезвий. Улицы седьмого района гнили плесенью и лужами крови вперемешку с бензином. Люди курили, не боясь, что в любой момент могут вспыхнуть и сгореть заживо. Спички для детей служили игрушками, как и складные ножички, и самодельные отмычки.       Брокерский дом с вывеской «Ставка на жизнь или смерть» собрал вокруг себя столько клиентов, сколько ни разу не видел с момента открытия до момента банкротства. Представление разворачивалось на крыше пятиэтажного здания. Хищники наблюдали, как решительно кричит жертва и как нерешительно мнётся, хватаясь за парапет.       — Мы все мертвы! И все принадлежим Ему!       Никого такие речи не впечатляли. Они ждали, когда суицидник сорвётся и упадёт на асфальт, размозжит себе череп. Чтобы посмотреть на его внутренности и посмертную позу. Никто из них не поможет, остаётся только надеяться, что парни из Дивизиона Чрезвычайных Ситуаций успеют вовремя.       Хёнджин припарковался на противоположной стороне улицы, выкопал громкоговоритель из кипы бумаг и чеков, что заполонили всё заднее сиденье. Чёрная неприметная машина без опознавательных знаков полиции осталась пылиться на обочине. Он перешёл дорогу, зеваки не расступилась, гул не переставал закладывать уши. Зомбированные черти окружили здание, тянули ладони к пасмурному небу. То ли готовились поймать, то ли хотели наживиться на чужом горе. Продажа живых людей и трупов являлась обычным делом среди перекупщиков на теневом рынке.       — Он следит за нами! Мы под Его влиянием! Люди, откройте глаза! — надрывал горло отчаявшийся мужчина.       — Меня зовут Хван Хёнджин, — представился он в громкоговоритель. — Детективное бюро.       Зеваки тут же покосились. Кто-то совершил тактическое отступление. Безликая серая масса поредела, оставив особенно отрешённых от закона. У них горели глаза и подтекала слюна, выражая жажду и жадность, характерные нищим.       — Коп? — растерялся мужчина на крыше. Запаниковал. — Не нужны тут полицейские! Вали к чёрту!       — Не переживайте, я здесь, чтобы Вам помочь. О ком Вы говорите? Под чьим мы влиянием?       — Человек в чёрном! Он всё знает и всё видит! Мы не спасёмся! Некого спасать!       — Сумасшедший, — поднялся гул смешков, и нетерпение вылезло наружу раздражением и подначиванием. — Прыгай давай.       — Давайте обсудим это в более спокойной обстановке, — продолжил Хёнджин. — Без посторонних.       — Нет! Пусть все слышат! Он придёт за всеми!       Мужчина опасно перевесился через парапет. Зеваки задержали дыхание в предвкушении.       — Отойдите от края крыши! — пресёк Хёнджин, вызвав у общества разочарование. — Оставайтесь на месте.       — Он мне всё рассказал! Я был там! В аду! Он сказал, что всех накажет по заслугам! Он всех убьёт!       Парни из экстренной службы растянули полотно под самим брокерским домом, страхуя жизнь самоубийцы. Красная форма служила маяком в сером, затуманенном городе, отпугивала чертей и монстров. Зеваки не стали мешаться, несмотря на недовольство. Они окончательно разошлись, растеряв интерес к происходящему. Забились в сумрачные углы, затерялись в узких переулках среди мусорных баков, крыс и гниющих отходов.       — Он — Бог для нас всех!       Мужчина навалился на парапет руками, взглянув вниз на синее спасательное полотно. На Хёнджина в чёрном пальто и белой рубашке. Он вздрогнул, когда заметил что-то на своих руках. Он запаниковал, пытаясь смахнуть с рук нечто, что осталось незамеченным с земли. Он отмахивался, как от огня. Кто-то зажёг зажигалку, и невидимый бензин вспыхнул пламенем агонии.       — Отойдите от края! Спасатели уже поднимаются к Вам! — не сдавался Хёнджин.       Но мужчина споткнулся, перевалился через парапет и упал. Сотрудники дивизиона спасателей подстроились под летящее тело.       Мужчина свалился на полотно, вторя мантру:       — Его глаза повсюду. Его глаза повсюду. Его глаза повсюду.       В горячечном бреду, в ознобе и лихорадке мужчина сопротивлялся как мог. Бледная кожа в испарине, зеленоватый её оттенок — всё свидетельствовало о том, что этот сумасшедший болен.

3

      Пчелиный улей — ни больше, ни меньше. Таким представал полицейский участок, гудящий не хуже самого города. И нигде не было покоя, который так отчаянно пытался найти Хёнджин. Шелест документов, пакетов с уликами, постоянные звонки, мелодии телефонов, жужжание ксерокса, разговоры. И среди всей какофонии офисных звуков изредка, но неприемлемо громко раздавался пылающий смех.       — Значит, вы решили ограбить банк, потому что было скучно?       Коллега Хёнджина через несколько столов задавал уточняющие вопросы двум преступникам. Один с кокетливой охотностью отвечал, щёлкая стащенным степлером. Ворох рыжих кудрей, дешёвых цацек и надменности. Змеиные глаза всё время щурились в лукавой улыбке, беспокойно озираясь в поисках наживы. Второй рычал и огрызался. Потёртая косуха на голый торс, чёрный андеркат, замок на шее и злостный запал. Мрачный взгляд со сведёнными бровями не отрывался от детектива за столом напротив, выражал открытую угрозу и предрасположенность к убийству. Крупный нос зверино морщился на переносице, объявляя войну и запуская в движение мышцы лица с крупными чертами. Пара постоянно попадалась на кражах, вандализме и совокуплении в общественных местах. Знаменитый на все отделения полиции дуэт оставался на языках каждого офицера. Особенно про них любили слагать байки выпускникам академии, только вступившим на службу.       — Ну да, сладкий. Помогу тебе, — Чонин в очередной раз щёлкнул степлером, закрепив бумаги скобой.       Бан Чан, хищно наблюдающий за ним, бесцеремонно дёрнул рукой. Чонин вздрогнул от неожиданности, кольцо наручников больно впилось в его запястье. Их сковали вместе, соединив не только руки, но и души.       Серое небо Мортэма заглядывало в широкие окна офиса сквозь жалюзи, раздражая глаза тусклостью. Не давало понять, тучи ли собирались обрушить ливень, или, наоборот, небосвод сам по себе являлся таковым, насквозь пропитавшись сыростью города. Запищал факс, зазвонил чей-то телефон, загудел принтер.       Ворох леопардовой шубы, скинутой с плеч, перевалился к Бан Чану всем весом. Свободной рукой Чонин потянулся к его лицу и пальцами, на которых ютились перстни, схватил за мужественный подбородок. Трое наручных часов на одном его предплечье тикали в разных часовых поясах.       — Не ревнуй, зубастик, — он бессовестно поцеловал Бан Чана в пухлые губы, получив в ответ агрессивный укус острых клыков.       Полицейский, сидящий напротив, смутился. Прокашлялся:       — Ведите себя прилично в стенах органа управления общественным порядком.       — Этот хренов шаблон я слышал уже много раз, — фыркнул Бан Чан, вызвав усмешку у партнёра, оставленную в поцелуе.       — Они просто глупенькие, — мурлыкнул Чонин.       В квартире убийцы из седьмого округа обнаружили останки нескольких детей. Кости и замороженные сердца он оставил на зиму как консервы. А сам пропал, не забрав и необходимые вещи: зубную щётку, одежду, документы. Ким Сынмин сделал всё, чтобы его обнаружили рано или поздно. Он не скрывался — хвастался трофеями. На фотографии в паспорте его взгляд из-под тёмной чёлки жёстких волос выражал дерзость, своенравность и безобразие характера.       Удивительно то, что именно его Хёнджин и спас от самоубийства. Именно Ким Сынмин — отчаявшийся мужчина с крыши брокерского дома, выкрикивающий бред для конспирологии. Словно он объявился специально в тот самый момент, когда детектив, ведущий его дело, ехал с основного места преступления. И образ наглого, жуликоватого человека разбился об испуг и болезненность на грани смерти.       Его определили в психиатрический госпиталь после попытки суицида. Он сбежал оттуда ещё до того, как пришли результаты анализов по генетическим образцам, взятым из квартиры и у самого Ким Сынмина. Всё это доставляло головную боль. Они могли арестовать его на месте, но судмедэкспертиза затянула процесс, и теперь оставалось верить, что убийцу найдут, а офицеры перестанут халтурить.       Вера в Мортэме приравнивалась к сказкам.       Заполнение отчёта навевало угрюмое ощущение бездарности. Хёнджин не справился, упустил убийцу. События за последние несколько дней выстроились таким образом, чтобы дать почувствовать победу и жестоко забрать её из-под носа. Словно Хёнджин не видел нечто за завесой удачных случайностей. Кофе и сигареты не спасали ситуацию.       Неожиданно стационарный телефон на его столе ожил. Раздражающая мелодия поселила в душе некую тревогу, предчувствие.       — Детективное бюро — Хван слушает.       — Диспетчер Патрульного дивизиона. Убийца по Вашему делу найден мёртвым в пятом округе на берегу реки.       Хёнджину не нравились сюрпризы.       Под вспышками камер криминалистов Сынмин продолжал выглядеть болезненным. Даже в посмертной, неестественной позе он выражал безумие и тот неконтролируемый гнев, который мог спалить заживо. Убийца убийцы совершил не просто преступление, а собрал воедино композицию цельной картины. В то время как Сынмин скупо разделывал тела в своей норе, Этот вышел в общество. Надо признать, дебют — грандиозный и леденящий внутренности. Даже скупых на эмоции и опытных могло затошнить.       Труп, сидящий на самом берегу реки, искривлённо застыл с опущенными в воду ладонями. Раскрытыми и исцарапанными. Согнутые ноги болезненно устремляли одно колено к земле, второе — к небу. На первый взгляд, не видно явных повреждений: убийство совершено деликатно, с сохранением первоначального вида. Единственное, падальщики Мортэма постарались на славу. Изголодавшиеся вороны кружили в небе, вспугнутые сотрудниками. Как только криминалисты отвлекались, хитрые птицы садились на плечи и голову трупа, путаясь когтями в тёмных волосах и выклёвывая глаза и щёки. Мухи без зазрения совести садились на загнивающие участки, оставляли яйца, из которых вскоре вылупятся личинки с целью довести дело до костей. Худощавое тело в той же одежде и прикрытое синей тканью напоминало Хёнджину нечто отдалённо знакомое.       Убийца-творец хотел донести какой-то смысл, который детектив пока не мог понять.

4

      — Твой ДНК нашли в крови жертвы.       — Каким образом?       Хёнджин еле сдерживался, сидя как на иголках. Мягкая обивка коричневого кресла доставляла больше неудобств, чем жёсткая табуретка без спинки. Шеф одарил его строгим взглядом бывшего военного из-под седых бровей и морщинистого лба. Короткая стрижка ёжиком и широкие плечи в пиджаке с погонами сохраняли в нём образ служаки.       — Согласно экспертизе, — он неохотно стал зачитывать отчёт криминалистов, вздохнув с тяжестью всего мира, — жертве со второй положительной группой крови перелили четвёртую, в связи с чем и наступил летальный исход. Эти заучки утверждают, что перелитая кровь по ДНК совпадает с твоей.       Колыбель Ньютона на столе монотонно отстукивала ритм, то ли зачитывая приговор, то ли отсчитывая срок.       — Это ничего не доказывает, я был донором. Убийце просто попалась именно моя.       — В любом случае, — шеф грудно прокашлялся, закрыв папку, — это дело я передаю другому. А от тебя мне нужно подтверждённое алиби с того дня, когда ты спас мистера Сынмина от размазывания по асфальту мозгов. Сам знаешь, перестраховаться — главное в нашем деле.       Хёнджин ненавидел сюрпризы.       Удавка, затянутая в самый неподходящий момент, наталкивала на мысли о совсем не случайных событиях. Кто-то нарочно подставил его, но для чего? О ком говорил Сынмин на крыше брокерского дома? И что он увидел перед падением?       В детективном бюро Хёнджин славился как трудоголик, обставленный стаканчиками кофе и обложенный бумажками и зацепками. Алиби достать не трудно — за неделю он практически окопался в офисе. Обложился мелкими делами, характерными в бытовых ситуациях, пока ждал отчёт криминалистов по делу Сынмина. А когда дождался, мёртвого Сынмина уже нашли.       Утопая в табачном дыму, Хёнджин изучал отчёт по вскрытию, копия которого досталась по блату и за красивые глаза. В желудке Ким Сынмина обнаружили серебряную монету номиналом в четыре тэнбриса, которая вышла из оборота ещё в детстве Хёнджина. Новые детали наталкивали на мысли о библейских сюжетах, характерных эпохе Возрождения. Убийца хотел поведать некую историю, ссылаясь на искусство того времени. Убийца посвятил «скульптуру» кому-то, кто хотя бы косвенно был с этим знаком.       До попытки самоубийства Сынмин числился пациентом частной психиатрической клиники. После — сбежавшим.       Главврач — Ли Минхо.       Теперь Хёнджин знал направление, в котором следовало копнуть.