Вместе в одиночной камере

Таймлайн:

Около двух с половиной лет назад…

Дата: 25 января

Сун Цютун долго собирается с мыслями. Так долго, что на это требуется несколько недель и пара сотен тяжелых взглядов на неоткупоренную бутылку текилы.  Текилы, которой обычно в его съемных апартаментах не бывает.  Обычно не бывает…  Но не каждый же день его бросают, словно подержанную секс-куклу, окончательно потерявшую мало-мальски товарный вид. Словно ничего не стоящую дешевку, не заслуживающую уважения или хотя бы сострадания.  Не каждый же день его бросают. Предают. Так что… Покупка бутылки текилы — еще не самый страшный элемент саморазрушения. А если еще и брать во внимание тот факт, что Сун Цютун приобрел ее в порыве праведного гнева, а по возвращении домой и вскрывать-то сразу не стал, это так, трата денег, не более того.  Необдуманная импульсивная покупка, которая после недолгого обмозгования отправилась пылиться на одну из открытых полок кухонного гарнитура, подобно экспонату в музее современного искусства.  Все же пьянству в гордом одиночестве Сун Цютун предпочитает чрезмерно тщательное самостоятельное выполнение всех возможных домашних дел под высвеченные на экране нейроинтерфейса психологические тренинги. Иногда может и помедитировать в качестве исключения, под все те же мантры не самых профессиональных, но довольно говорливых медийных мозгоправов.  Сун Цютуну не важно, что говорят, главное, что не молчат, не оставляют его наедине со своими мыслями. А если еще и время от времени какой-нибудь внезапно высказанной, не имеющей ничего общего с реальностью ересью выдергивают его из то и дело накатывающей печали — он только рад.  Всеми руками и ногами — за.  Сун Цютун долго собирается с мыслями. Наконец одним холодным январским вечером решается. Решается, после того как кладет всех своих андроидов питомцев спать. А если точнее, ставит на необходимую раз в несколько дней подзарядку, переведя в режим отдыха.  Решается… И прямо в домашнем: в длинном расшитом позолоченными нитями шелковом кимоно цвета благородного красного вина, вылетает из квартиры.  Вылетает, предусмотрительно проверив наличие брелка-волчонка в одном из глубоких карманов халата. 

***

Дата: 19 января

Наньгун Сы пробует снова. Набирать номер Сун Цютуна пару раз в день стало его неотъемлемой рутиной.  Наньгун Сы пробует снова и, так и не получив ничего путного, кроме очередного перевода на голосовую почту с предложением оставить сообщение, прикладывается затылком о подголовник водительского сидения. Прикладывается, раздраженно выдыхая сквозь стиснутые зубы. Затем… Затем, едва-едва подуняв клокочущую внутри горечь... Тянется, открывает бардачок.  Бардачок, в котором помимо средств индивидуальной защиты и планшетного компьютера лежит небольшая бархатная коробочка.  Бархатная коробочка, которую он аккуратно достает, покручивает в пальцах, ощущая подушечками приятную текстуру внешней светло-оранжевой обивки.   Бархатная коробочка, которую он осторожно, словно бы опасаясь, что изнутри на него кто-нибудь выпрыгнет или как минимум вопьется острыми зубками ему в конечность, открывает.

Архив памяти

Аудиозапись

Наньгун Сы: — Выбор за тобой. 

Сун Цютун: — Мне нужно время… Наньгун Сы… Все слишком запутанно. Я… Я его сейчас не могу принять. Я не возьму его до тех пор, пока не смогу дать тебе свой ответ. Мне нужно время все обдумать… Я не хочу обманывать тебя или обнадеживать напрасно. Все же я планировал несколько другое завершение вечера…

Наньгун Сы: — Оно останется у тебя. Я настаиваю. Нам это нужно. Не расставание, не разрыв или перерыв, а новый этап. Нам нужно просто двинуться дальше, и все вернется на круги своя…

Запись завершена.  

Внутри бархатной коробочки — кольцо. Кольцо, выполненное на заказ. Кольцо в виде крупного, но тем не менее утонченно-нежного кленового листочка. Кленового листочка, инкрустированного несколькими бриллиантами. Кольцо с крохотной внутренней гравировкой: “Вместе навсегда, моя Осень”. Кто же знал, что “навсегда” — это так недолго. Хотя… Наньгун Сы знал... Предполагал… Надеялся… Но в тот момент, когда делал столь ответственный шаг, думал лишь о собственной боли от чужого отказа. Очередного отказа Е Ванси… Дошел до крайней точки отчаяния и невозврата.  Думал лишь о том, чтобы насолить тому, о ком грезил, кем восхищался, кого представлял рядом с собой еще с самого детства. Думал о том, как Е Ванси будет кусать локти, когда узнает о его помолвке.  Думал о том, как Е Ванси белее мела будет сидеть на его свадьбе.  Как Е Ванси будет больно. И как сам Наньгун Сы будет упиваться своей победой… Думал о чем угодно, строил планы, козни… Думал о чем угодно, но не о том, что станет делать в случае, если придется выбирать.  Думал о чем угодно, но не о Сун Цютуне и его чувствах.  Самому себе-то страшно признаться, что он не особо-то и часто в принципе о нем думал…  Вернее думал, конечно, кайфовал от их общения, наслаждался регулярным крышесносным сексом, на пару-тройку килограмм поправился от кулинарных шедевров омеги. Но не размышлял о том, а комфортно ли Сун Цютуну с ним? Устраивает ли его?  Не размышлял до тех пор, пока не услышал напрямую. Просто брал все и даже больше от жизни, не предлагая ничего взамен. Считая, что заслужил.   Что заслужил кого-то, как он, раз уж с тем, кого сам Наньгун Сы по-настоящему любил, у него ничего не вышло… А потом… Потом, когда все же начал получать не самую лестную обратную связь уже и от Сун Цютуна, был уверен на все сто процентов, что что бы ни произошло между ними, они все равно в итоге будут закадычными друзьями.  Сун Цютун же всегда был дохрена понимающим, безотказным, эмпатичным. “Ударили по щеке, подставь вторую”, — образно говоря. Помнит собственные мысли:“Он все стерпит. Куда он денется? Его всегда все устраивает. Пара ласковых слов — и все. Он все стерпит. Так было всегда. Он всегда все прощает. Он замечательный…” Сейчас… Сейчас уже Наньгун Сы осознает в полной мере, что натворил.  Что заигрался.  По-крупному проебался, если точнее. Заигрался в выдуманную месть своему тогда еще другу Е Ванси через отношения с другим человеком.  В месть Е Ванси, с которым, как оказалось, нужно было просто поговорить. Да, долго, да, через боль и собственные внутренние многолетние обиды… Но нужно было просто поговорить, чтобы все встало на свои места. Поговорить через рот. Но Наньгун Сы заигрался… Заигрался, полностью забыв о том, что Сун Цютун — его средство достижения определенных целей, тоже был его близким человеком. Поддерживающим. Оберегающим.  Наньгун Сы заигрался и понял это слишком поздно. Понял это лишь тогда, когда в прихожей чужой квартиры после пламенной киношной речи, рожденной слегка нетрезвым мозгом и желанием поскорее со всем разобраться, увидел глаза Сун Цютуна.  Глаза Сун Цютуна, которые всегда даже в самые тяжелые моменты, в самые плохие дни светились, смотря на Наньгун Сы с согревающим теплом, искренней поддержкой и ласковой нежностью.

Архив памяти

Аудиозапись

Наньгун Сы: — Меня сейчас вырвет от нервов, честное слово…

Сун Цютун: — Так. А ну, не вешать нос! Повернись к зеркалу. Так. Смотри самому себе в глаза и говори: «Я лучший».«Я самый лучший».Если твои глаза отвечают тебе обратное, смотри в мои. Я-то на сто миллионов процентов уверен, что ты самый потрясающий, перспективный и талантливый человек во всех гребанных корпорациях. Ты самый лучший. Понял меня? Услышал? У тебя все получится! Иначе и быть не может! Все! Только вперед! 

Запись завершена.  

Однако… Однако в тот роковой день… В тот день в прихожей… После слов Наньгун Сы… После слов Наньгун Сы — глаза Сун Цютуна потухли.  Потухли, будто бы альфа собственноручно задул живительный огонек внутри темных зрачков напротив.  Задул резко и необдуманно. Задул, желая наконец одномоментно покончить со всем и сразу. Рубануть с плеча, отсекая все ненужное. Все, что может помешать его замаячившему на фоне счастью… Задул, ведь это же Сун Цютун. А он все простит. Всегда все прощал. Куда он денется?.. Наньгун Сы задул… А через секунду, оставшись один на один с тьмой, сгущающейся вокруг, пожалел о содеянном.  Пожалел, понимая, что потерял что-то невероятно важное.  Потерял что-то, что он больше не в силах вернуть.  Кажется даже удар или крик не смогли бы возыметь на него столь ошеломляющего эффекта.  Эффекта, выбивающего почву из-под ног и заставляющего сжиматься сердце от осознания, что все идет не так, как он планировал.  От осознания, что он все просрал… На следующий же день… На следующий день он уже не находил себе места. Не находил себе места, носился из угла в угол по своим апартаментам в ожидании чужого звонка или хотя бы сообщения.  Носился из угла в угол, заламывая пальцы и мазохистически прокручивая в архивах памяти все, чему раньше он не придавал большого значения, воспринимая как должное.  А сейчас… Спустя несколько долгих, мучительных недель… И недавних слов Е Ванси после встречи с Сун Цютуном о том, что у Наньгун Сы определенно точно есть вкус на омег, но совершенно нет ни капли понимания, как с ними взаимодействовать, чему им, теперь как паре, вместе помимо начала общей терапии стоит серьезно поучиться… Спустя несколько долгих, мучительных недель… Сейчас, сидя в машине и сжимая в пальцах помолвочное кольцо, которому так и не повезло исполнить свое предназначение, Наньгун Сы думает: «Я не должен был терять никого из них… Я не должен был торопиться… Я должен попытаться сделать хоть что-то… Может быть, это займет не один год… Может быть, это не возымеет никакого эффекта, но попробовать стоит. Попробовать сделать хоть что-то…».

***

Дата: 25 января 

(продолжение)

Дверь ему открывают не сразу. Можно понять — пока дойдешь из одной части четырехсотметрового пентхауса Цзян Си в другую, гость в холле уже успевает заскучать. Сун Цютун хорошо осведомлен об этом, поэтому успевает придирчиво осмотреть свои ногти и, сделав неутешительный вывод о том, что срочно требуется привести их в порядок, находит себе в интернете пару вариантов симпатичного зимнего дизайна.  Дверь ему открывают не сразу, спустя пару-тройку минут. И как обычно бесцельное ожидание вознаграждается лишь тем, что электронная панель наконец отъезжает в сторону с тихим шипением. С тихим шипением, сопровождаемым изнутри квартиры саркастичным: — Давно же мы не виделись. Целую вечность — четыре часа после работы. Кошмар. Успел соскучиться по мне?  И это… Это каждый раз, как в первый.  Серьезно, как бы Сун Цютун ни пытался привыкнуть, он все равно в первую секунду, когда хозяин квартиры являет ему себя во всей красе, испытывает некоторое дискомфортное чувство фрустрации, покалывающее голову изнутри мириадами тонких иголочек.  Потому что… Потому что перед ним стоит Цзян Си.  Определенно точно Цзян Си.  Его лицо. Его голос. Его движения. Его запах…  Однако дома, в стенах своей собственной обители, он выглядит как совершенно другой человек. Никаких ярких волос, только бесцветные искусственные пряди, собранные на затылке в свободный перехваченный лишь резинкой пучок.  Никакой россыпи татуировок на теле (по крайней мере не на видимых глазом местах), лишь гладкая однотонная светлая кожа.  Светлая кожа, кажущаяся еще белее на контрасте с черной футболкой и свободными штанами цвета мокрого асфальта. Единственный намек на привычные кислотные оттенки «рабочего» образа Цзян Си зажат между его пальцами. Многоразовый испаритель в виде длинного тонкого мундштука. Многоразовый испаритель ультрамаринового цвета с бегающими по корпусу оранжевыми огонечками.  Сун Цютун приоткрывает рот…  — Привет… — выдыхает. Выдыхает… Поток теплого воздуха из его рта умирает, растворяясь, в холоде безжизненно-серого холла. Сун Цютун приоткрывает рот…  Но так и не может выдавить из себя еще хоть слово. Хоть одно слово из всего того, что прокручивал в голове.   Не может, будто и не было всех этих недель размышлений.  Не может, словно его голосовой модуль так не вовремя выходит из строя. Нуждается в починке, а то и срочной замене по гарантии… И уверенность куда-то сразу испаряется.  Хотя была ли она?  Или это все был адреналин? Глупость, принявшая форму решительности?  С Цзян Си… С Цзян Си у Сун Цютуна вообще всегда все как-то иначе… Начиная от знакомства при не самых лучших обстоятельствах, заканчивая тем, что между ними сейчас. А хотя?.. Хотя что между ними?  Ничего же… Они просто босс и не самый добросовестный, а временами и вовсе бесполезный подчиненный. Начальник и его привлекательный (по мнению сильностатусного общества) администратор.  Точка.  Но при этом… При всем при этом Цзян Си для него единственный человек, к которому можно прийти.  Единственный человек, к которому он действительно может обратиться.  Единственный человек за все двадцать пять лет гребанной жизни Сун Цютуна, который о нем когда-то бескорыстно позаботился. Да и не просто позаботился, а буквально спас ему жизнь…  Вытащил за шкирку из неизбежно сомкнувшихся над головой теневых вод обнуления.  Спас жизнь человека, которого Цзян Си на тот момент почти толком-то и не знал.  А то что знал… Не самые лицеприятные факты биографии омеги, вскрывшиеся подобно фурункулам опытной рукой хирурга на приеме в рипер-салоне.  Другой бы…  Другой бы, не задумываясь, прошел мимо чужой беды.  В этом мире только так. Либо ты — либо тебя.  Слишком много зла.  Слишком много боли.  Однако… Люди привыкают ко всему, делают выводы, продолжают существовать в тех обстоятельствах, в которых оказываются.  Легче и проще выбрать свой собственный комфорт и спокойствие, сделав вид, что ты ничего не замечаешь вокруг себя. Что горе и страдания окружающих тебя не касаются.  Легче… Но Цзян Си...  Цзян Си тогда, несколько лет назад, выбрал другой путь.  И только благодаря его неравнодушию, проявленному в тот момент, Сун Цютун все еще дышит.  Все еще может владеть своим телом. Все еще способен испытывать эмоции, чувствовать… Как сложно…  Между ними всегда вставала и встает эта непреодолимая стена из сложностей, недосказанностей, нерешенных ранее проблем. Между ними всегда есть что-то… Что-то, через что нельзя пробиться, нельзя преодолеть, невозможно перешагнуть. Как ни старайся… Как ни упирайся в это что-то кибернетическими ногами. Как ни сбивай плечи в кровь. Как ни царапай ногтями до изнеможения.  Как ни старайся… Ничего не выйдет. Все снова вернется в исходную точку.  Возвращалось… Так было всегда. Так было всегда до этого дня… Так было всегда и, кажется, будет… Цзян Си, явно заметив замешательство Сун Цютуна, вербально подталкивает его к тому, чтобы продолжать: — Чем обязан?  И после этих раздавшихся в тишине коридора слов альфы Сун Цютуну… Сун Цютуну становится легче. Становится легче, потому что ему задают направление.  Помогают.  Подталкивают в правильную сторону.  «Чем обязан?»  И… Ему даже становится проще думать, как если бы кто-то включил в душной затхлой комнате систему фильтрации воздуха.  Становится проще говорить, будто бы до этого гортань Сун Цютуна была скована медленно сжимающимися на горле кибернетическими пальцами.  Пальцами, которые только сейчас разжались, позволяя его голосу наконец негромко, но тем не менее внятно и четко прозвучать: — У меня есть просьба... — На еще один месяц арендную плату за квартиру не отсрочу. — Цзян Си не из тех, кто дослушивает до конца. Не из тех, кто терпеливо ждет завершения чужих умозаключений. Цзян Си — это Цзян Си… Он говорит беззлобно, но твердо. Без возмущения или раздражения, но безапелляционно. А в следующую свою фразу и вовсе вкладывая нотки усталого понимания, взбитые в однородную тягучую массу вместе с мягкой благосклонностью и легким выдохом от трогающей нижнюю часть лица ухмылки. — И не надо на меня так жалобно смотреть своими глазищами. У меня уже иммунитет.  Черт? Он настолько жалко сейчас выглядит? Настолько, что аж заметно? Сун Цютун смаргивает.  Смаргивает, чтобы хоть как-то попытаться исправить положение.  Смаргивает и, игриво дернув уголком губ, отрицательно мотает головой: — Нет-нет, — переводит сказанное Цзян Си в пропитанную самоиронией собственную шутку. — В этом месяце мне уже брендовая сумка не нужна, новые коллекции же еще не анонсировали. Дело несколько в другом.  И без лишних слов и церемоний выуживает из глубокого кармана кимоно брелок-волчонок. Выуживает, продев указательный палец в поблескивающее в холодном свете холла серебряное колечко, прикрепленное тонкой цепочкой к спинке электрического животного.  Выуживает и исключительно для привлечения внимания, не прикладывая особых усилий, осторожно раскачивает крохотную кибернетическую зверушку из стороны в сторону. Раскачивает туда-сюда. Туда-сюда, подобно маятнику.  Спрашивает: — Сможешь починить?  Спрашивает, вопросительно уронив голову вбок. По-совиному как-то. В точности как делает один из его домашних питомцев андроидов — сычик Тиффани. От него, кажется, Сун Цютун и перенял эту привычку, как бы абсурдно подобное ни звучало. Перенял, посчитав ее невероятно умилительной. «Сможешь починить?» Спрашивает и выжидательно смотрит снизу вверх. Спрашивает, внутри прекрасно отдавая себе отчет, что это лишь повод. Не цель.  Нет-нет. Лишь повод… Повод не быть сегодня одному.  Повод разделить свою боль с кем-то еще.  С кем-то… С кем-то, кто не пошлет его на все четыре стороны.  С кем-то, кто уже несколько лет занимает особое место в его израненном сердце.  Странное, необъяснимое место, но особенное… С кем-то… С Цзян Си… Цзян Си, который сначала пару секунд немигающими глазами наблюдает за колеблющейся в воздухе безделушкой, а после приподнимает бровь, риторически интересуясь: — Это похоже на имплант? Ты бы мне еще стайлер приволок, честное слово.  Сун Цютун не сдается, предпринимает попытку хвалебной манипуляции:  — Ну ты же с техникой на «ты». К кому бы еще я мог обратиться? — Техника технике рознь, — со знанием дела сообщает ему Цзян Си. — Я польщен твоей уверенностью в моем всестороннем профессионализме, но это явно не мой профиль.  — Ладно. Понял. — Сун Цютун раздосадованно поднимает и опускает плечи в такт собственному разочарованному выдоху. — Я просто подумал, вдруг удастся сэкономить. Это плохо? В ответ Цзян Си шутливо его подначивает вопросом на вопрос:  — Нет, почему? В принципе законное желание. Финансовая грамотность все же тебе не чужда, а? — а сразу после произносит то, что Сун Цютун сам в глубине души от него и ждал. Не признавался самому себе, но искренне ждал, что тема его «отношений» всплывет сама собой. Всплывет, чтобы ему было легче заговорить об этом. Чтобы все не выглядело так, будто он ни с того ни с сего начинает жаловаться. — Пусть твой Пиджачок сам кому-нибудь отдаст, его же игрушка, че на тебя одного все обязанности повесил… Вот оно. Вот тот самый момент. Момент, который Сун Цютун просто не может упустить: — Уже не мой. — Немного погодя, нервно проведя языком по гладкой внутренней стороне верхнего ряда зубов, конкретизирует. — Больше не мой… Пиджачок. С одной стороны, это произнести так просто…  С другой…  Так непривычно жутко.  Жутко от того, что он на самом деле в открытую спустя несколько недель упоминает об этом.  Говорит прямо. Не юлит, не посмеивается или отмахивается. Не переводит тему.  Говорит все, как есть.  Говорит то, что от него явно не ожидали. Или ожидали, но уж точно не так. Не столь сильно в лоб.  Не ожидали, поэтому тормозят.  Тормозят, осмысливая услышанное: — Я-я-ясно.  Когда тянет это, Цзян Си кивает. Кивает, утопая взглядом в пустом холле за спиной Сун Цютуна.  Говорит: — А я все гадал, чего это ты ныкаешься по углам и как в воду опущенный ходишь. Несобранный весь… Больше обычного… — отступает на шаг, приглашающим жестом указывая вглубь квартиры. — Давай забегай, не дело через порог разговаривать. Заодно просвечу твою хуйнюшку, может, не так все страшно и даже моих скромных знаний в андроидостроении хватит, чтобы поставить ее на лапки.

***

Архив памяти

Аудиозапись 

Приблизительно: несколько лет назад

{Точные данные о дате и времени утеряны, так как файл слишком много раз удалялся из архива и восстанавливался вновь}. 

Цзян Си: — Не спеши. Отойди от наркоза.  Сун Цютун: — Что это?.. Цзян Си: — Что это «что»? Сун Цютун: — Что у тебя за аромат? Цзян Си: — Своевременный вопрос. {невнятный шум} Горе ты глючное. Полежи ты. Полежи, говорю! Упадешь ведь, еще себе что-то повредить хочешь? Полученных травм мало? Ладно-ладно. Если я отвечу, обещаешь лежать смирно? Мой аромат… Какие-то околовосточные благовония, хер пойми, сам не сильно разбираюсь. Да и никогда не вдавался в конкретику. В официальных документах, кстати, так и написано: «благовония», точка.  Сун Цютун: — Ты очень вкусно пахнешь… Успокаивающе как-то… Я когда засыпал, чувствовал твой запах и… Потерял мысль… Цзян Си: — Отдыхай. Я понимаю, у тебя эйфория после приятного путешествия в царство Морфея, но ты лучше побереги силы. Потом еще наговоришься. Давай носом к стенке и… {Пауза} Что?.. Что ты делаешь? Сун Цютун: — Глажу тебя. Нельзя? {Один из самых смущающих моментов… Один из самых смущающих моментов прошлого, на который он не в силах повлиять, но который всплывает в памяти в не самые подходящие дни. Один из самых смущающих моментов прошлого, когда он ни с того ни с сего, в состоянии помутненного сознания, буквально нарушив все мыслимые и немыслимые рамки приличия, поднял руку и погладил почти незнакомого опешившего от подобного панибратского отношения альфу по голове. По тогда еще бритой голове. Сун Цютун до сих пор помнит, как ощущались колкие иголочки едва-едва, на несколько миллиметров, отросших волос Цзян Си под ватными пальцами. Помнит, как они ощущались, пока его мягко, но властно не взяли за запястье и не вернули все еще жаждущую прикосновений ладонь на прохладные простыни}. Цзян Си: — Необычно… Но я предпочитаю благодарности в денежном эквиваленте. Сун Цютун: — Ты очень красивый... Цзян Си: — Ты для меня Америку не открываешь. У меня есть зеркала.  Сун Цютун: — И не смотря на всю язвительность, очень добрый...  Цзян Си: — Зачем искать психологов, когда можно послушать пациентов в отходняке после наркоза, правда?  Сун Цютун: — Я… Цзян Си: — У тебя глаза открытыми не держатся. Отдохни.  Сун Цютун: — Ты уйдешь? Цзян Си: — Ты от меня еще успеешь устать, так что наслаждайся одиночеством, спокойствием и тишиной, пока можешь… Дымка эйфории имеет свойство быстро рассеиваться…

***

Дата: 25 января 

(продолжение)

— …Да и что ж ты не сказал, что его не просто нужно при появлении просить на выход, а желательно еще и пенделем придавать ускорения? Только сейчас Сун Цютун, словно очнувшись ото сна или очень глубокого транса, понимает, что сидит на чужой кухне, озаренной приглушенным теплым (что невероятная редкость в череде неоновых и холодных ламп, предпочитаемых дизайнерами современных интерьеров) светом.  Только сейчас Сун Цютун понимает, что несколько минут кряду в задумчивости жевал внутреннюю сторону щеки. Только сейчас понимает… — Что это изменит? — только сейчас разжимает задние зубы, выпуская искусанную мягкую плоть лишь для того, чтобы задать вопрос. Разжимает и тут же жалеет. Ведь во рту начинает растекаться отвратительнейший металлический привкус, смешивающийся со сладкими шоколадными нотами осевшего на языке глотка дорогого коньяка. Жалеет… Откидываясь чуть назад на высоком барном стуле, досадливо поправляет сползшую с кибернетического бедра полу халата.  Поправляет по привычке, поправляет не потому что надо, какая кому разница натянет он ткань на ногу или нет, механизм он и есть механизм, в чехле или без него.  Поправляет неосознанно.  Поправляет одним отточенным движением.  Поправляет и только через секунду думает: «Как глупо… Как чертовски глупо…» Думает и даже уже и не знает к чему именно задает следующий вопрос. То ли к их разговору о ситуации с его бывшим, вдогонку к высказанному ранее, то ли к собственным мыслям о непринятии своего обновленного тела, одолевающим его уже не первый год (и не имеющим, кажется, конца и края): — Мне станет легче?  — Иногда… Начинает было Цзян Си, но берет недолгую, однако, довольно приметную драматическую паузу.  Драматическую паузу, во время которой он слегка подается вперед, чтобы опустить локоть свободной от снифтера руки на прозрачную поверхность барной стойки по ту сторону. Опустить локоть, а уже затем, аристократично неторопливо изогнув кисть, положить подбородок на импровизированный постамент из плоти, крови и микросхем.  Лишь сменив позу, соизволяет продолжить:  — Иногда нужно что-то сделать просто потому что хочется. Без какой-то конкретной великой цели или повода. — Сейчас в Цзян Си, в каждом его движении, в каждом его слове, взгляде какая-то магическая приковывающая к себе лучше любых наручников безмятежность.  Безмятежность, словно бы передающаяся воздушно-капельным путем и теперь как сильно действующий седативный препарат беспрепятственно циркулирующая в организме Сун Цютуна.  Сун Цютуна, понимающего, что это обманчивое спокойствие и коньяк — не более чем временное плацебо.  Проблемы не уйдут.  Его жизнь не станет лучше.  Все вернется на круги своя, когда он отправится к себе домой.  Домой… Ха… В съемную квартиру, которая тоже принадлежит Цзян Си.  Вернется к себе домой, где его ждет его «семья» в виде семи зверей-андроидов.  Его «семья» — то немногое, если не единственное, что поддерживает его сознание в целости.  Его «семья» — его ответственность. 

Архив памяти 

Аудиозапись 

Наньгун Сы: — Ебать! Блядь! Господи! Цютун! Цютун, иди сюда! 

Сун Цютун: — Что такое?  

Наньгун Сы: — Что это? Что это за пиздец? У меня сейчас паническая атака начнется… Сука! Цютун! Знаешь… Знаешь, капибару и сову, я еще принимал спокойно, тем более, когда я появился, они уже были с тобой и я бы просто не посмел что-то тебе сказать, дальше, уже при мне, ты завел варана и змею — они, конечно, вызывали вопросы, но я молчал, появившаяся следом пара скатов… Они хотя бы в аквариуме, на который можно не смотреть… Но это уже ни в какие ворота. Блядь! Огромный паук?! Огромный паук на свободном выгуле! Паук, Цютун?! Я чуть не родил прямо здесь! Дальше что? Крысы? Тараканы? Почему ты не посоветовался?! 

Сун Цютун: — Я все обсудил с хозяином квартиры. Он абсолютно не против. У нас с ним свои договоренности…

Наньгун Сы: — Почему ты не посоветовался со мной?!..Любимый?! 

Сун Цютун: — Я еще неделю назад поставил тебя в известность, что забираю еще одного кибернетического зверька к себе домой.

Наньгун Сы: — И ты думаешь, этого достаточно? Тем более под «зверьком» или «зверушкой» я понимаю кого угодно, но не подобную дрянь.

Сун Цютун: — Его зовут Смоки, не дрянь. Наньгун Сы, я приду к тебе в квартиру в гости и скажу, что мне не нравятся обои или мебель. Станешь ли ты, только потому что мне что-то неприятно, это менять? 

Наньгун Сы: — Это сейчас здесь причем? Мы здесь вместе жи…

Сун Цютун: — Я очень не люблю поднимать эту тему, ты знаешь. Но. В каких бы мы ни были с тобой отношениях. Ты здесь гость. Мой гость. Я плачу за эту квартиру, я решаю все денежные вопросы с хозяином, я веду быт и забочусь о своих домашних животных. Ты приходишь и уходишь, когда пожелаешь... В чем бы ты меня ни обвинял, но обвинить меня в том, что я каким бы ты ни было образом перекладываю на тебя какую бы ты ни было свою ответственность, ты не можешь. Я ничего от тебя не требую. Ничего не прошу. И не говорю это все для того, чтобы тебя обидеть. Я говорю это лишь для того, чтобы ты вспомнил и проявил уважение к моим личным границам. 

Наньгун Сы: — То есть это мерзотнейшее огромное членистоногое — твои личные границы, я правильно понимаю?

Сун Цютун: — Нет, все не так. Надеюсь, что ты прекрасно понял, о чем я, просто обижен на меня, поэтому так говоришь. Обо всех моих животных забочусь я и только я. Я считаю вполне законным моё желание завести в моей квартире на моей территории под мою полную ответственность и заботу животное, которое я хочу завести. 

Наньгун Сы: — Еще скажи, что это мечта твоя! Паука всю жизнь хотел завести? Не смеши!

Сун Цютун: — Мне неважно паук это, таракан, крыса. Смоки хотели утилизировать. Я не смог позволить, чтобы полностью новый, прекрасно функционирующий паучок был уничтожен просто потому что кому-то в первом доме он не приглянулся.

Наньгун Сы: — Хорошо, сходи с ума со своими железяками, сходи с ума на здоровье, я не буду с тобой спорить. Его можно куда-то убирать, пока я здесь?

Сун Цютун: — Я могу убирать его в террариум, если для тебя его присутствие столь неприятно. 

Наньгун Сы: — Да, будь добр. Господи! Как ты его на руки берешь то?.. Фу!.. 

Запись завершена.

Наконец, вынырнув из архивов памяти, Сун Цютун неуверенно предполагает:  — Может быть, ты и прав.  — Не «может быть», а точно. — Цзян Си, поднося ко рту покатый бортик снифтера, слегка смачивает губы терпким алкогольным напитком. — Да и, собственно… Все что ни делается, все к лучшему. Пиджачок сам себя перевесил на другую вешалку. Было бы лучше, если бы он продолжал тебя душить своей тяжестью?  Ох уж эти аналогии… Метафоры… В этом весь Цзян Си.  Целиком и полностью.  Сдай его кровь на анализ, и по результатам узнаешь много нового, ведь окажется, что каждая капля секрета его организма пропитана остроумным острословием, смешанным в ядреный генетический коктейль с саркастичной насмешливостью.  Сун Цютун, невесело фыркнув, поджимает крылья носа: — Меня еще никогда не сравнивали с плечиками для одежды. — Поперся бы в модельное, услышал бы подобное гораздо раньше. — Никогда туда не стремился. Тем более… меня бы туда точно не взяли.  — Да туда всех берут, главное знать, кому на счет перевести деньги.  — Не разрушай каждый раз мой виртуальный розовый мир, где не все решается через взятки и постель.  — Я все время забываю, что ты рос подобно редкой (оставшейся единственной живой в своем роде) рыбке в красиво оформленном дизайнером личном аквариуме, куда по часам сыпался вкуснейший заморский корм. Не удивительно, что у тебя было время поверить в сказку. Сун Цютун, частично внутри себя соглашаясь с собеседником, спрашивает без злобы или упрека: — Хочешь сказать, что цинизм лучше во всех отношениях?  — Для жизни — да, а так… — Цзян Си пространно помахивает в воздухе рукой. — В каком-то смысле я даже тебе завидую. Ты еще способен чему-то удивляться. Что-то в этом мире запрутьями золотой клеткии вовсе для тебя впервые… Да… Это уж точно… Впервые…  Сун Цютун согласно кивает.  Кивает, покачивая, неторопливо баюкая почти пустой бокал, так иронично своей формой с плавно сходящимися кверху стеклянными стенками напоминающий тюльпан.  Думает: Лучше бы ты мне такой «букет» прислал, Наньгун Сы… Хоть в хозяйстве пригодились бы… Ничего не имеющий общего с реальностью намек на алкоголизм был бы куда приятнее, чем твоя неумелая «цветочная» роспись в том, что ты меня совсем не знаешь… И даже не пытался узнать все эти годы… Думает… Решает рассказать то, что, наверное, никому бы другому не озвучил.

Внутренний голос, повторяющий точь-в-точь сказанные Сун Цютуну те роковые слова:

—Я хотел верного, любящего партнера. С которым я бы чувствовал себя спокойно и счастливо. Ты для этого не подходишь! Ни один нормальный сильностатусный представитель не рискнет брать подобную сомнительную личность себе в мужья. 

Не озвучил, потому что знает, что всем остальным на него наплевать.  А Цзян Си… Цзян Си будто бы наплевать куда меньше, чем остальным…

Внутренний голос, повторяющий точь-в-точь сказанные Сун Цютуну те роковые слова:

—Да даже домой приводить стыдно, а уж юридически узаконивать отношения банально опасно. Ни один не захочет от такого омеги детей. Не желаю никаких «но»… Не желаю ебаться с твоим прошлым. Не желаю принимать все как должное. Это противно, омерзительно. Почему я вообще должен постоянно думать о том, что где-то есть брейнданс, на котором того, кого я планирую повести под венец, а уж тем более того, от кого я хочу детей, обнаженного,под наркотой?.. Даже произносить не собираюсь, рот пачкать! Хватит! Хватит всего этого! 

Он вроде бы даже слушает… Не перебивает по обыкновению.  Коньяком дорогим угостил.  Поэтому…

Внутренний голос, повторяющий точь-в-точь сказанные Сун Цютуну те роковые слова:

— Я ставлю точку. Я люблю другого! Всегда любил… Ты… Увлечение. Не более. Доступный вариант. Быстрый и беспроигрышный. Вариант, в котором я был уверен на все сто. Вариант, с которым не пришлось бы сильно стараться. Ты был мне удобен. Но на этом все. Все! Нам больше не по пути!

Поэтому Сун Цютун и решает рассказать ему то, что, наверное, никому бы другому не озвучил: — Знаешь… — царапает ногтем плотное стекло снифтера, собираясь с силами. — Перед тем как порвать со мной… Он сказал мне… Сказал мне ужасные вещи… — Так он мало того, что поступил непорядочно, мороча тебе голову, так ко всему прочему еще и мудаком оказался, во всем тебя обвинив? — вроде и вопрос, а вроде и утверждение, как если бы Цзян Си был совершенно не удивлен, услышав данную информацию. —Понижаю его из Пиджачка в Половую тряпку.  И… Это нервное… Определенно точно нервное, Сун Цютун уверен на сто процентов. Он смеется. Сначала тихо, выдохами, будто бы про себя, затем чуть громче, подключая голос… Он смеется, в какой-то момент слегка даже закашливается, когда в легких перестает хватать достаточного количества воздуха. Он смеется…  Смеется… Не может остановиться. Не знает, где та самая сенсорная кнопка. Где тот рубильник, который необходимо опустить, чтобы перестать.  Он смеется… Слышит сквозь звон в ушах: — Я не понимаю, ты угораешь сейчас или все-таки плачешь? Плачет? Он плачет? Почему? Почему Цзян Си вообще задал этот вопрос? Он не плачет, он… Определенно точно не плачет… Не может… Нет. Нет. Нет. Он уверен… Он… Пальцы касаются собственной влажной щеки. Влипают подушечками в струящуюся по коже солоноватую жидкость.  Влипают и там и замирают. Замирают, мелко-мелко подрагивая. Замирают, и Сун Цютун через мгновение выдавливает из себя негромкое: — Я сам нихрена не понимаю.  Опускает веки, заставляя мир вокруг погрузиться в непроглядную темноту.  «Я сам нихрена не понимаю».  Выдавливает, следом пытается оправдаться:  — Сейчас я… Я соберусь, я…. Задумался. Да и… Надо капли сменить, а то глазные модули страшно сушит.  Пытается, но получается просто ужасно. Безуспешно. Несуразно.  Глупо.  Тараторит невпопад что-то еще, что и сам не в силах разобрать. Тараторит… Замолкает только тогда, когда из его руки аккуратно убирают бокал. Только тогда, когда слишком близко ощущается присутствие другого человека. Замолкает и неосознанно, хоть и знает, что все должно быть наоборот, расслабляется внутри. Расслабляется, как если бы до этого момента внутри него была струна, натянутая до предела возможного, и только сейчас ей позволили наконец-то лопнуть.  Лопнуть и выпустить все накопившееся внутри эмоциональное дерьмо… Сун Цютун тихо всхлипывает.  Всхлипывает, закрывая лицо ладонями.  Закрывая ровно за несколько мгновений до того, как его ласково треплют по плечу, подрагивающему в такт рвущимся в мир сдавленным рыданиям: — Пусть негатив выходит. Ищет выход, значит тебе это нужно. Ты не любишь подобные аналогии, но это как с гноем в открытой ране, если не вычистишь его до конца, могут развиться серьезные осложнения… Его ласково треплют по плечу. И… Сун Цютун понимает, что не должен. Понимает, что все это неправильно. Но он так нуждается в поддержке. Ему просто хочется хоть на пару минут почувствовать себя не столь одиноким. Почувствовать, что, возможно, все те ужасные слова Наньгун Сы, которые теперь, подобно вирусной программе, занесенной на нейроинтерфейс, пожирают его изнутри — неправда. Хотя бы не полностью… Что есть еще один человек, знающий его, знающие слишком, чересчур хорошо, но не считающий его омерзительным… Что есть еще один человек, знающий его, знающий о нем, но не испытывающий по отношению к нему отвращения… Сун Цютун понимает, что не должен… Но это сильнее него. Корпус сам собой отклоняется назад, упираясь всем, чем только удается: спиной, плечом, затылком, в такую теплую, такую знакомую преграду.  Преграду, пахнущую дурманящим ароматом мирры и сладковатыми нотами амбры (теперь… теперь-то Сун Цютун осведомлен точно, чем пахнет Цзян Си, у него было время выяснить, достаточно времени).  Преграду, удерживающую омегу от свободного падения с высокого барного стула.  Преграду, скорее всего, желающую прокомментировать произошедшее. Желающую, но за что Сун Цютун ей искренне благодарен, не делающую этого.  Не делающую этого, лишь успокаивающе, понимающе как-то, продолжая похлопывать рукой по его плечу. 

Продолжение следует…