Вместе в одиночной камере

Когда-то в прошлом

Чу Ваньнин не любит рассветы. Не любит, когда тьма «неоновой» ночи медленно растворяется, уступая место серому нежданному утру. Утру, когда таинственный, мерцающий всеми цветными огнями город превращается в однотонные каменные джунгли из стекла и бетона. В однотонные каменные джунгли с лишь редкими вспышками ярких рекламных баннеров. В однотонные каменные джунгли, обволакиваемые мутным, временами и вовсе непроглядным смогом. Чу Ваньнин не любит рассветы. И сейчас, стоя на улице с тяжелым походным боксом в руках и наблюдая за тем, как неспешно город меняет маски, он снова в этом убеждается. Убеждается лишний раз в том, что и так не требует подтверждения. Не требует подтверждения, когда жизнь и без того утратила всякий смысл. Когда жизнь напоминает череду сменяющихся один за одним кадров на экране нейроинтерфейса. Кадров монохромных. Скучных. Однообразных. Кадров, отличающихся только разве что датой и временем. Датой и временем, которые по обыкновению высвечиваются неоновыми арабскими цифрами в левом углу нижней панели. Чу Ваньнин не любит рассветы. Потому что они напоминают ему о том дне… О том дне… Когда, стоя под порывами сильного ледяного ветра, он снова… Собственноручно подписал очередной смертный приговор тысячам невинных жизней.

Загрузка завершена

Архив памяти№450678

Аудиозапись№678

Ши Мэй: — Здравствуйте, профессор Чу.

Чу Ваньнин: — Я знал, что ты придешь, Ши Мэй. Рано или поздно.

Ши Мэй: — Оу, Вы ждали меня? Я польщен. Символичное место, вы не находите? Мо Вэйюй был бы рад знать, что вы так часто навещаете его могилу.

Чу Ваньнин: — Вскрыть тебе горло сразу не вариант? Не успею? Я на мушке, верно?

Ши Мэй: — Разумеется. Дернитесь — и отправитесь в цифровой ад. Но я бы этого очень не хотел, поэтому искренне надеюсь на ваше благоразумие.

Чу Ваньнин: — Тогда, может быть, ближе к делу, пока чувство самосохранения во мне еще теплится.

Ши Мэй: — Я даже знаю, как вам помочь разжечь его еще сильнее. Неприлично приходить с пустыми руками, так? Посмотрите. Ну, посмотрите же… Вы ведь знаете, что это? Знаете… По глазам вижу, знаете.

Чу Ваньнин: — Чего ты хочешь?

Ши Мэй: — Сущий пустяк. Доступ к одной из ваших ранних разработок… Понимаете, о чем я?

Чу Ваньнин: — Вы убили столько людей ради этого треклятого чипа. Чтобы… Чтобы потом глумливо отдать его мне обратно и начать выдвигать новые требования?

Ши Мэй: — Моему придурку шовинисту боссу и одного демочипа хватило за глаза. Об этом он даже и не знает. Никто кроме меня и вас не знает, где он. Поверьте… иногда бессмертие меркнет перед перспективой всеобщего господства. Вечно жить можно и в коробке под мостом, а держать в страхе конкурентов, да чего там… Все мировые корпорации — уже другой разговор. Я и мои новые друзья это прекрасно понимаем.

Чу Ваньнин: — Так ты решил теперь действовать независимо? А если твой босс узнает, какие махинации вы с друзьями проворачиваете за их спиной?

Ши Мэй: — Победителей не судят. Я радею исключительно за результативность. И за чистоту исполнения. А все остальное… Лишь издержки…

Чу Ваньнин: — Незначительные издержки в виде человеческих жизней, которые ты готов подставить под удар, лишь бы получить собственную выгоду?

Ши Мэй: — Мы не можем спасти всех. Не будьте таким сентиментальным. Вам не идет. Вы всегда были моим примером для подражания. Не разочаровывайте меня. Лучше подумайте… Вы способны вернуть жизнь любимого человека. Вы точно знаете, как можете это сделать. Я дарю вам этот шанс. Протяните руку — и вам больше не придется его оплакивать. Взамен же я прошу лишь информацию. И клянусь, вас никто никогда больше не потревожит. Это уж я могу гарантировать. Что скажете, Юйхэн?

***

Сун Цютун (именно так этот омега с блестящими в неоновом свете уличных вывесок имплантами ног, торчащими из-под полиэстровой ткани длинных черных шорт, представился Чу Ваньнину час назад, когда впервые поприветствовал его в дверях салона), стоя спиной ко входу в кабинет, бросает через плечо: — Я уж думал, ты потерялся. Боялся, что вот-вот придется выдвигаться на поиски. Бросает, что-то старательно разбирая на рабочем столе перед собой. Бросает кокетливо-шутливо. Бросает довольно громко. Бросает… И хрупкий мир одиночества и вихря собственных мыслей разбивается вдребезги. Разбивается вдребезги… И сейчас Чу Ваньнин наконец понимает. Понимает, опуская очередной принесенный заполненный доверху бокс на полимерные плиты пола. Понимает, несдержанно и довольно грубо выплевывая из себя: — Топографическим кретинизмом не страдаю. Понимает, что ему с самой первой секунды так не понравилось в этом омеге. Вызвало отторжение. Даже желание поскорее избавиться от его общества. Понимает, что Сун Цютун слишком уж сильно похож на Ши Мэя. Непростительно сильно похож. Внешне… Типаж один в один. Темные длинные волосы. Милое кукольное личико. Пухлые подкачанные губки, легкая еле различимая горбинка на носу, пушистые ресницы, обрамляющие большие миндалевидные глаза. Типаж да и даже стиль в одежде. Офисно-деловой стиль, но с едва уловимым налетом вольности. Налетом вольности, проявляющимся в мелких деталях образа. Аксессуарах, бодимодификациях… Только манера речи разительно отличается. Ши Мэй, исходя из архивов памяти Чу Ваньнина, редко манерничал. Говорил четко и чисто. Говорил без призвуков или излишней театральности. Этот же омега… Этот же наоборот. Этот слишком уж артистичный. Чрезмерно. Слишком уж артистичный и открытый. О таких еще говорят «зажигалочка», «душа компании» или просто называют «типичными представителями экстравертов». И обычно подобные люди в общении очень приятны, дарят всем вокруг положительные эмоции, поднимают настроение, потому что всегда стараются быть на подъеме вне зависимости от того, что происходит в их собственной жизни… И происходит ли вообще?.. Но Чу Ваньнина, в отличие от остальных, это вымораживает. Вымораживает, потому что он так не может. Не умеет. Да и принимает с трудом. Для него подобное чуждо. Прав был Мо Вэйюй… Прав… Чу Ваньнину проще с бездушными машинами, чем с реальными людьми. Гораздо проще. Гораздо… Гораздо проще, потому что не приходится даже и краем уха слушать пространные рассуждения какого-то левого болтливого представителя слабого статуса о всех тонкостях работы в их салоне, кратких справках по каждому из будущих коллег или просто терпеть нескончаемый поток фраз о том, как же здорово, что наконец-то этот сугубо альфский коллектив будет разбавлен еще одним прекрасным омегой… Гораздо проще, ведь Чу Ваньнину ближе тишина. Ближе тишина и скрупулезная сосредоточенность на собственном важном деле. Ближе тишина, а не вечный фоновый шум чужого голоса, которому постоянно нужно поддакивать или хоть как-то реагировать на его не имеющие никакого смысла в масштабе вселенной слова. Вечный фоновый шум, в кажущемся нескончаемым потоке которого вдруг довольно отчетливо раздается: — …Кстати, пока не забыл, хотел тебя предупредить, ты зря притащил с собой лишний кейс. Это совсем необязательно. У нас их полно. Будет лежать мертвым грузом. Пылиться. Место занимать… Раздается… И… Секунда. Загрузка. Вспышка. Error. Error. Error. Собственный крик заглушает все вокруг. — Не смей! Собственный крик, который Чу Ваньнин слышит будто бы со стороны. — Убери руки! Издалека. Слышит… — Убери руки, кому говорю! Слышит… А когда дымка праведного гнева постепенно перестает застилать глаза… Приходит осознание. Приходит осознание, что теперь он сам стоит у стола. Что теперь он изо всех сил обнимает кейс двумя руками. Что теперь все хорошо. Теперь все так, как и должно быть… За исключением замершего в нескольких шагах и знатно охуевшего от произошедшего Сун Цютуна. Знатно охуевшего, судя по растрепанному виду и округлившимся от ужаса глазам. Сун Цютуна, через некоторое время все же наконец открывающего рот… Куда же без этого… Подобные ему люди походу вообще не умеет молчать. Не в их правилах… Когда Сун Цютун размыкает подрагивающие от напряжения губы… Его слова отрывисты, четки, звенящи. В них больше нет излишней жеманности. Нет наигранности. Или напускной неестественности. Только клокочущее непонимание и некоторая доля испуганного возмущения в вибрирующих нотках на конце фраз: — Эй, спокойно, чувак, — руки с зажатым в наманикюренных пальчиках дезинфектором взлетают на уровень груди в защитном жесте. — Какой киберпсих тебя покусал? Ты что творишь? Я просто хотел его… Но Чу Ваньнина уже не остановить. Он все для себя решил… Он все для себя решил и начинает действовать стремительно. Чу Ваньнина уже не остановить, поэтому он спокойнее, но не менее зло и даже как-то брезгливо обрывает Сун Цютуна на полуслове, самым наглым образом не позволяя закончить мысль: — Так, все, не смей прикасаться к моим вещам, — уже не остановить, хоть он и сам отдает себе отчет в том, что не прав, что сейчас просто так срывается на малознакомом человеке, потому что «ему показалось», что на корню портит еще одни только пустившие хрупкие ростки отношения. — Все равно твоя помощь, как обнуленному припарки. И зудежь твой нескончаемый тоже уже, прямо скажем, подзадолбал. Если тебе заняться нечем, кроме того как языком попусту молоть, мне тебя искренне жаль. Расставлю все нули в двоичном коде раз и навсегда. Я здесь не для того, чтобы со всякими секретутками водиться и сплетни собирать. Я пришел сюда работать. И только. То, что я омега, еще не значит, что мы автоматически становимся «подружками». Усек? Теперь вали. Просто вали уже давай! Чу Ваньнин сам отдает себе отчет в том, что все, что сейчас происходит, — полностью его вина. Полностью его ответственность. Но он не может иначе. Не может, потому что слишком долго был один. Слишком долго жил со своей болью. Мариновался в самобичевании тотальной ненависти к самому себе. Все это… Все эти дружеские отношения с коллегами, тимбилдинг… Все это не для него. Всегда было не для него. А сейчас уж тем более. Все это всегда было чем-то необязательным, блажью, отвлекающей от настоящей работы и саморазвития. Какое его дело, кто женился, у кого, кто родился, а кто на завтрак съел тост с авокадо… И если уж раньше это вызывало раздражение и неприязнь, то сейчас — ужас и нежелание связываться с подобным в принципе. Нежелание… Потому что Чу Ваньнин все испортит. Вопрос времени, когда все полетит ко всем чертям. Так почему бы не выстроить границы с самого начала? Выстроить грубо, бесчеловечно, зато раз и навсегда. Выстроить так, чтобы ни у кого не возникало желания приблизиться к нему ближе, чем по рабочим вопросам. Будут считать больным на голову? Ебанутым? Злым одиноким возрастным омегой, у которого кроме работы ничего нет и не было? Пускай. Чу Ваньнину не привыкать… Так удобнее. Так даже лучше. Лучше, потому что он больше не выдержит… Он больше не выдержит страданий и потерь близких людей… С него довольно. Здесь… Здесь, на новом рабочем месте ему хватит и Цзян Си… Ему хватит, потому что этого и так чрезмерно много, даже если они и не настолько близки… Ему хватит, и раз уж подвернулся удобный случай показать свое «истинное лицо», почему бы им не воспользоваться сполна. Воспользоваться, избавив себя от лишних возможных проблем в будущем. Сун Цютун не слышит его мыслей, не знает о чем он думает и даже не догадывается об истинных мотивах, поэтому в полном недоумении и с оскорбленным видом парирует: — «Со всякими секретутками»? Что, серьезно? А не слишком ли ты высокого о себе мнения? — его красивое лицо искажается гневным изломом губ. Гневным изломом губ, напоминающим жуткую нездоровую улыбку. — Я, между прочим, в СВОЙ законный выходной приехал, чтобы познакомиться, встретить тебя, провести экскурсию, помочь разобраться с твоими вещами, вел себя максимально приветливо и корректно, хоть это было и сложно, учитывая ТВОЕ изначально предвзято-негативное отношение. Думаю, что я заслужил получить за все вышеперечисленное хотя бы «спасибо». Чу Ваньнин презрительно холодно фыркает. Фыркает, всеми силами стараясь не потерять лицо. Всеми силами стараясь не потерять лицо, потому что все, что говорит Сун Цютун, истинная правда. Все до единого слова. Все напоминает Чу Ваньнину о том, что он поступает, как последний кретин. Но пути назад уже нет. Если решил, неси ответственность: — «Спасибо» за то, что это был твой осознанный выбор? Тебя никто не просил. Мне не нужна ничья помощь. Ты сам себе придумал, что мы станем близки только из-за нашей статусной принадлежности. Вот я и спешу тебя разочаровать. Если решил, неси ответственность… И доводи дело до конца. Доводи так, чтобы потом ни у кого не было и малейшего желания что бы то ни было исправить. Доводи так, чтобы лишить оппонента даже мысли попробовать снова наладить контакт: — Уцокивай уже, Сун Цютун! Пробивает… В мишень. В яблочко. Пробивает, как дротик, прилетевший точно в цель, и застревает где-то в тканях трепыхающейся сердечной мышцы. Пробивает, и с и без того бледного лица Сун Цютуна сходят последние цветовые капли жизни: — У-у-у. Ясненько, — тянет он токсично-глумливо, уже было разворачиваясь спиной. — Надеюсь, что впредь будем пересекаться по минимуму. И Чу Ваньнину чудится, что на этом все… Они разойдутся и все встанет на круги своя… Чу Ваньнину чудится, что на этом все… Но он недооценивает противника. Недооценивает и понимает, что просчитался, слишком поздно. Понимает это только тогда, когда звучит: — И последнее. На тему моих ног могут шутить или опускать ироничные комментарии только мои друзья… Звучит, и Чу Ваньнин, словно в замедленной съемке наблюдает за тем, как перед глазами в каких-то жалких миллиметрах от его лица пролетает на удивление чистая подошва чужого кроссовка. Пролетает, пока на экране нейроинтерфейса с минимальной задержкой высвечиваются красные фосфоресцирующие буквы:

Опасность! Опасность! Опасность!

Пролетает подошва чужого кроссовка и омега даже не успевает сгруппироваться. Не успевает сделать хоть что-то. Закрыться или отпрянуть… Не успевает и в шоке тупо смотрит перед собой. В шоке и осознании, что, если бы его сейчас просто не хотели припугнуть, он мог бы, как минимум, остаться без носа… Если бы его сейчас просто не хотели припугнуть, что Сун Цютун сам же и дает охотно понять следующими сочащимися издевкой словами: — Если я еще раз от тебя услышу что-то подобное, ты прочувствуешь на себе, как удобно и эффективно мои ноги можно использовать в бою. Хорошего дня тебе… Юйхэн. Дает понять… И, не глядя, схватив принесенный с собой прозрачный рюкзачок за металлические ручки-цепочки, удаляется. Удаляется, обиженно-резко перекинув темные волосы через плечо. Удаляется и на прощание сильно-сильно ударяет сжатым кулаком свободной руки по дверному модулю. Ударяет, скрываясь за поворотом в холодном свете коридора салона… Ударяет… И панель с тихим жужжанием раздвижного механизма закрывается за ним. Закрывается плотно. Закрывается, отрезая Чу Ваньнина от всего остального мира. Отрезая и погружая реальность вокруг в такую привычную атмосферу… В такую привычную атмосферу одиночества. Тишины и покоя. В такую привычную атмосферу, где есть только он, его мысли… Нет, не так… Есть только он и его безмолвное оборудование. Есть только он и бездушный хлам в запечатанных переносных боксах. Есть только он и холод вокруг. Холод, пробирающий до вживленных под кожу микросхем. Холод, напоминающий о чем-то… Напоминающий о чем-то забытом… О чем-то, о чем и не хотелось бы вспоминать… О чем-то, от чего нестерпимо больно внутри… Есть только он и холод вокруг… А еще холод, исходящий от кейса с чипом. Холод, как если бы он вдруг решился подушечками пальцев невзначай коснуться могильной плиты… Холод от кейса с чипом, который Чу Ваньнин все еще сжимает в руках. В одной — человеческой, другой — кибернетической. Сжимает в руках, как самое большое сокровище в жизни. Сокровище, которое он будет защищать до последней капли крови. Будет защищать, чего бы ему это не стоило. Будет защищать то единственное, что у него осталось. То единственное, что у него осталось после того как, казалось бы, он потерял все… Чу Ваньнин, плотнее смыкая ладони, притягивает кейс ближе к груди. Притягивает кейс ближе к груди, устало выдыхая через рот. Выдыхая долго. Протяжно. С усилием. Выдыхая почти весь оставшийся воздух из искусственных легких. Выдыхая, и только в момент, когда наконец чувствует легкую подступающую к горлу тошноту, думает: «Спи спокойно, любовь моя. Я не потревожу тебя… Я никогда тебя не потревожу… Никогда… Я не обреку тебя на страдания. Больше нет…»

***

Настоящее

***

Что еще за «Мо Жань»?

Чу Ваньнин сидит перед фосфорицирующими в темноте экранами камер видеонаблюдения. Сидит и смотрит… Смотрит, не отрываясь. Смотрит, почти не моргая. Сидит и смотрит, как по изолятору от стены к стене расхаживает Мо Жань. Нет… Не Мо Жань… Совсем не он. Совсем другой человек в его теле. Совсем другой человек, которого Чу Ваньнин слишком хорошо знает. Знает его привычки, жесты, мимику, манеру говорить. Слишком хорошо знает, чтобы решить, что над ним банально издеваются. Слишком хорошо знает, поэтому на сто процентов уверен, что все происходящее реально. Что все происходящее не чья-то злая шутка. Разве что судьбы, быть может… Разве что судьбы, которая обожает выворачивать Чу Ваньнину внутренности наизнанку. Обожает из раза в раз без сожаления потрошить его. Распарывать и сшивать заново, как тряпичную куклу. Будто бы так и было. Будто бы так и должно быть. Будто бы он все, по ее мнению, способен вынести. Вынести стоически, с гордо поднятой головой… Словно он андроид, которого можно пересобирать множество сотен раз и он, как в первый, продолжит включаться, веселой музычкой или заученной фразой уважительно поприветствовав хозяина. Но Чу Ваньнин не кукла… Не андроид… Он человек, хоть многие с данным утверждением поспорили бы… Он человек, и ему, блядь, нужна передышка. Ему нужен сменщик. Сменщик, который будет вместо него переносить все следующие удары судьбы. Чу Ваньнин даже готов заплатить… Потому что он не вывозит… Не вывозит один…

Что еще за «Мо Жань»?

Чу Ваньнин сидит перед фосфорицирующими в темноте экранами камер видеонаблюдения. Сидит и смотрит… Сидит и не знает даже, сколько времени. Ночь или уже раннее утро… Сидит и смотрит, пока на экране нейроинтерфейса вдруг не загорается иконка входящего звонка. Звонка неожиданного. Звонка, которого Чу Ваньнин совсем не ждал… Но будто бы нуждался… Звонка, который он, моргнув, незамедлительно принимает. Принимает, когда чувство первичного шока отступает на задний план.

Входящий звонок

04.01 am

Цзян Си: — И чего не спим?

Юйхэн: — Если отвечу вопросом на вопрос, премии не лишишь?

Цзян Си: — Лишу себя, но отпишу тебе надбавку. А если серьезно? Ты же знаешь, я в печенки просто так залезать не люблю, но ты же остался там не один… И все такое… То, что ты ответил на звонок, конечно вселяет надежду…

Юйхэн: — Чип действительно активен, я провел первые тесты. Ты был прав… Я говорил с ним…

Цзян Си: — Вот как… Что успел тебе поведать?

Юйхэн: — Я особо не слушал. Отвлек, вырубил медикаментозно и затащил в изолятор… Конец истории.

Цзян Си: — С тобой опасно иметь дело. Но так, наверное, лучше. Пока что… Приеду, будем разбираться подробнее. Ты хоть бы мне как-нибудь по секрету шепнул, что не просто так с собой кейс притащил для украшения кабинета. Тем более в базу зачем-то внес…

Юйхэн: — Хочешь что-то спрятать, спрячь на самое видное место.

Цзян Си: — Не сработала тактика, похоже.

Юйхэн: — «Не сработала» мягко сказано.

Цзян Си: — Ничего, из лап Му Яньли мы твоего мальчика уже вытащили, значит со всем остальным тоже разберемся.

Юйхэн: — Утешай…

Цзян Си: — Мы что-нибудь придумаем, Юйхэн. Выкрутимся. В первый раз что ли?

Вдруг Юйхэн слышит на фоне какие-то помехи.

Какие-то помехи, словно бы звуковая дорожка резко начинает идти рябью, как водная гладь.

Идти рябью вибраций еще одного голоса.

Еще одного, практически неразличимого, голоса, старающегося будто бы вклиниться в канал связи с другой стороны.

Голоса, на который Цзян Си по началу отвлекается, то и дело вставляя в чужую речь:

— Чего? Шутишь? Ты решил меня добить? {слышно, что улыбается, когда произносит это} Только не разъеби ничего в процессе, лады? Я серьезно!

Юйхэн: — Ты не один?

Вопрос вырывается быстрее, чем Юйхэн успевает его обмозговать.

Вырывается быстрее, и в моменте становится жутко неудобно за свою бестактность.

Юйхэн: — Прости, глупый вопрос…

Цзян Си: — Да не, все норм, не парься. {снова обращаясь к стороннему лицу} Я попозже подойду. Да. {возвращаясь к диалогу} Мою бездетную, ой, безбедную старость мы обсудим в следующий раз, а пока расскажи-ка мне, Юйхэн…

Юйхэн: — Тебе еще сорока нет, Цзян Си…

Цзян Си: — Любой уважающий себя человек сам может решать, когда ему постареть.

Юйхэн: — Ага, а потом, чтобы не было мимических морщин, попросить ему вживить…

Цзян Си: — Тс-с. Не пали контору. Врачебная этика, Юйхэн, ну в конце-то концов… У вас еда-то там есть, кстати?

Юйхэн: — Пиво есть.

Цзян Си: — Значит, жить можно.

Юйхэн: — Я тоже так думаю. Ну и еще лапша быстрого приготовления имеется…

Цзян Си: — Шикуете, молодые люди.

Юйхэн: — Да уж… Шикуем, как никогда…

***

Несколько дней спустя

***

Юйхэн: — Я не могу.

Мо Жань: — Чего ты не можешь? Юйхэн… Все же было хорошо…

Юйхэн: — Не было! Не было, Мо Жань… Я совершил ошибку. Дал тебе ложную надежду. Я был пьян. Напуган. В полном замешательстве. В данный момент же я отдаю отчет в своих действиях. И я прекрасно понимаю, что наши с тобой отношения (я имею в виду межличностные, потому что о том, о чем ты подумал, говорить в принципе не приходится) сейчас не в приоритете. Пока нам лучше не контактировать вообще. Не контактировать до окончания сезона дождей. Я постелю тебе в изоляторе. Так будет безопаснее для всех. Так будет лучше… Мне нужно подумать.

Мо Жань: — О чем? О чем ты собираешься?..

Юйхэн: — Как спасти тебя, идиот! Как спасти тебя и по возможности себя…

Мо Жань: — Это все из-за сбоев? Все из-за провалов в модуле памяти? Это же вирус? Он прогрессирует? Голос в моей голове, эти сны… тоже его последствие? Ну не может же в моем сознании жить кто-то еще?.. Это же абсурд?.. Абсурд, правда? Почему ты молчишь?

Юйхэн: — Я не могу сказать. Не могу… Не могу, потому что сам до конца ничего не понимаю.

Мо Жань: — Или ты просто делаешь вид, что не понимаешь…

Сказать, что последние несколько дней стали для Мо Жаня адом — ничего не сказать. Он был один. В четырех стенах изолятора. В четырех стенах, сводящих с ума лучше любых мягких стен лечебницы для душевнобольных. Он был один и развлекал себя разве что любезно принесенным Юйхэном голографическим планшетом. Юйхэном, который сам приходил к альфе только за тем, чтобы в специальный лоток, предусмотренный в запертой двери его личной одиночной камеры особого содержания, просунуть упаковку горячей лапши быстрого приготовления и бутылку теплой минеральной воды. Юйхэном, который после их последнего разговора не проронил ни слова. Не проронил ни слова до сегодняшнего утра… До сегодняшнего утра, когда кислотный сезон официально завершился и двери салона снова открылись как для сотрудников, так и для клиентов. Открылись, и Мо Жаня наконец-то выпустили на волю. Выпустили, правда, недалеко. До первого же операционного кабинета. До первого же операционного кабинета, в котором альфе сполна удалось прочувствовать все прелести бытия подопытного животного, волей случая оказавшегося на лабораторном столе.

Цзян Си: — Вставай, парень. Пока закончили…

Мо Жань: — Процедурка, надо сказать, не самая приятная…

Цзян Си: — А ты чего ожидал? Брейнданс с красивыми сексуальными омежками? Нам из-за тебя с правоохранительными органами дело пришлось иметь, так что потерпи уж «неприятные ощущения» несколько минуток, будь так любезен.

Юйхэн: — Я же все решил, Цзян Си.

Цзян Си: — Ты же разобрался, а не он. Ты ему в папочки уже успел прописаться в мое отсутствие? Оформил опекунство? Стал официальным представителем?

Юйхэн: — Цзян Си… Кто ему чип втюхал?

Цзян Си: — Змеюшка моя ненаглядная, я мог бы ему вообще не подходящий по характеристикам имплант доставить. На мне ответственности никакой по факту. Сун Цютун бы не тот номер брони черканул случайно (чихнул бы от пудры какой-нибудь своей и пропустил циферку) и привез бы я пацану, например, вибропулю… И что? Эти придурки в больнице ее бы и вживили ему в голову, не проверяя? Не стали бы просить нас произвести обмен или вернуть деньги за неподходящий товар? Сказали бы: «Такого в нашей практике еще не было… Похуй, готовьте операционную, будь что будет, зато поржем»?

Мо Жань: — Вы и вибропули вживляете?

Цзян Си: — Интересует?

Юйхэн: — Что вы как дети малые, честное слово?.. Цзян Си, мы можем поговорить наедине? У меня за это время появились кое-какие мысли. Нам есть что обсудить…

Цзян Си: — А парня куда денем? Сун Цютуну на растерзание отправим? Не боишься своего альфочку наедине с ним оставлять?

Юйхэн: — Очень смешно… Мо Жань, посиди в холле, пожалуйста. Мы позовем, если что-то еще понадобится.

И Мо Жань же почему-то слушается… Слушается и, как хороший послушный мальчик, вовремя сдержавшись, чтобы не пнуть в сердцах проезжающего аккурат под ногами андроида-уборщика, вваливается в холл салона. Мо Жань вваливается в холл… И первое, что бросается ему в глаза… Сун Цютун собственной персоной. Сун Цютун, который сидит на своем обычном месте, вальяжно развалившись в удобном офисном кресле за стойкой регистрации. Даже не сидит, нет. Полулежит, приведя спинку в максимально удобное положение и закинув кибернетические ноги в белоснежных кедах на невысокий мягкий пуфик. Кибернетические ноги, которые совсем и не обязательно обувать… Сун Цютун, который ко всему прочему еще и придирчиво-аккуратно подпиливает ногти на своей правой руке. Придирчиво-аккуратно подпиливает, и Мо Жань даже на какую-то долю секунды думает, что не обращает на него внимания. На какую-то долю секунды, пока слуха не касается заинтересованно-ироничное: — Выгнали тебя за плохое поведение? Не касается, и альфа не видит смысла отнекиваться или придумывать что-то. Не видит смысла, да и никакого желания у него нет. Нет, поэтому он подтверждает шутливо высказанное омегой предположение кивком головы: — Похоже на то, — подтверждает, полубоком рушась на уже знакомый гостевой диван, закинув руку на высокую спинку. — Ну и ко всему прочему решают вопросы государственной важности. Подтверждает, закинув руку на высокую спинку и используя тыльную сторону ладони в качестве подставки для кажущегося сейчас невероятно тяжелым подбородка. Подтверждает, и взгляд вдруг сам собой падает за спину омеги, на уходящие в пол окна витринного остекления салона. На окна, в которых сейчас на встроенных изнутри сенсорах виднеется качественно анимированное с эффектом присутствия голографическое изображение райского пляжа. Райского пляжа, декорации которого специалисты по компьютерной графике часто искусственного воссоздают в фильмах о прошлом. Или корпорации строят для сотрудников и вип-клиентов в закрытых, защищающих от воздействия кислотных дождей, павильонах. Райский пляж… С высокими раскидистыми пальмами. С белым песком, напоминающим припорошенную мягким снегом землю. С волнующимся лазурным под ярким солнечным светом морем. Морем, то и дело набегающим пенящимися барашками волн на берег. Морем, тихо-тихо шумящим. Морем, которого нельзя коснуться, почувствовать кожей легкий приносящий с собой мелкие соленые капельки бриз. Нельзя… Как бы ни хотелось. Нельзя… Ведь все это иллюзорный обман зрения. Заповедный уголок планеты, который теперь может существовать только в голографическом мире. Заповедный уголок, который как ни ищи в реальном мире, больше не отыщешь. Мо Жаню когда-то дизайнеры предлагали сделать что-то подобное и в его квартире. Предлагали настойчиво, обещали большую скидку, но он отказался. Отказался, так как не видел ни одной веской причины, которая бы побудила его безоговорочно согласиться. Отказался, потому что не так уж и много времени планировал проводить дома. Если совсем честно, то вообще не планировал. Только спать разве что… Готовить… И то с натяжкой, ведь это все можно делать где и когда угодно в нерабочее время. Вдруг мысли Мо Жаня прерываются. Резко. Так, что сердце на секунду замирает и дает сбой. Мысли прерываются, потому что на, кажется, никогда не выключающейся в холле плазме вспыхивает: «По статистике, обнародованной корпорацией «Жуфэн», число случаев заболевания киберпсихозом за последний год выросло вдвое. Будьте бдительны и осторожны! Ваша внимательность и своевременное обращение к врачу может спасти множество жизней!» Вспыхивает озвучиваемое тревожно-проникновенным глубоким голосом. Вспыхивает, поражая альфу, только успевшего от неожиданности перевести дух, сильнейшим контрастом между обманчиво безмятежным голографическим пляжем и реальной жизнью. Реальной жизнью, когда твой самый близкий человек, да и ты сам в любой момент можете оказаться потенциальной угрозой для общества. Реальной жизнью, в которой Мо Жань и есть та самая опасность. Та самая бомба замедленного действия, способная в любой момент начать вести обратный отсчет. Та самая бомба, которую теперь избегает даже Юйхэн. Избегает человек, купировавший и собственноручно сумевший помочь альфе преодолеть первый серьезный кризис болезни… Болезни ли?.. Или чего-то и того хуже? Юйхэн избегает, хотя всеми силами и старается делать вид, что это не так… Юйхэн, которому сейчас ой как хочется насолить. Так хочется, что сил нет терпеть. Насолить за все непонимания, за игнор, за одиночество последних дней… За все-все-все и даже больше… Сделать что-то, от чего он бы точно был не в восторге… Юйхэн… Юйхэн, который, как уже успел подметить альфа, не сильно жалует своих коллег… Да и они его, собственно, тоже… Достаточно соотнести некоторые факты в голове, вспомнить слова самого омеги и краем уха подслушанный разговор его сослуживцев, с которыми Мо Жаню как-то посчастливилось стоять рядом в близлежащем к их местам работы фудкорте. Посчастливилось стоять рядом и самым постыдным образом греть уши, стараясь не привлекать к своей персоне особого внимания... Стараясь делать вид, что с большим энтузиазмом изучает ассортимент витрины кафетерия и совсем-совсем не подслушивает разговор двух людей, ожидающих у стойки выдачи заказов прохладительные напитки. Людей, стоящих прямо у него за спиной...

Му Яньли: — …Нет, я конечно знал, что Аспид у нас с приветом, но чтобы Цзян Си вместе с ним на пару операционной системой полетел, — это что-то новенькое. Я раньше-то понять не мог, а недавно грешным делом размышлял, может, наш босс того… {слуховые модули не улавливают следующего слова, когда Му Яньли, судя по всему, сильно понижает голос} в Аспида? Поэтому и потакает во всем?

Сун Цютун: — В кого? В Аспида? Заглючил что ли?

Му Яньли: — Ну не в тебя же, в конце-то концов… Хоть он и ебанутый на всю голову, но запретный плод, как известно, манит. Мы с Аспидом даже не курили и не бухали ни разу все вместе. А ты… Ты же наш бро. С другими, может, и ведешь себя иначе, но для нас с пацанами ты прям как открытый нейроинтерфейс, не защищенный личной биометрией или на худой конец паролем. На какую вкладку ни зайди…

Сун Цютун: — Давай оставим твои гениальные метафоры для лучших времен, договорились? Колись уже, чего ты хочешь?

Му Яньли: — Может быть, ты снова поговоришь с боссом, а? Я уже устал намекать. Ты все равно ему постоянно какие-то вкусняшки в кабинет таскаешь… Вот, коктейль сейчас принесешь и как-нибудь аккуратненько, слово за слово…

Сун Цютун: — Вы сговорились все что ли? Массовое помутнение? Ты ко мне уже четвертый подходишь за последнюю неделю… И что я Цзян Си скажу: «Твой лучший сотрудник снова весь коллектив успел выбесить своим пресным ебалом и нежеланием спуститься с небес эгоистичного Олимпа на Землю? Прими меры?»

Му Яньли: — Идеально. Только без «лучшего сотрудника» бы хорошо обойтись…

Сун Цютун: — Правда завистливые глазки колет?

Му Яньли: — Ты на чьей стороне вообще?

Достаточно соотнести факты, и вуаля. Готово. Если раньше Мо Жань исключительно из уважения к СВОЕМУ БУДУЩЕМУ ОМЕГЕ (СУПРУГУ) мысленно вставал на его сторону во всех вопросах, то теперь у него нет подобного стимула. Юйхэн же уже в который раз ясно дал понять, что между ними ничего нет. Ничего нет даже после всего… Ничего нет… Так почему же Мо Жань должен себе отказывать в удовольствии общаться с другими? План маленькой, но довольно приятной мести Юйхэну составлен. План под кодовым названием: «Твои враги — мои будущие (если останусь жив) друзья». Остается только завести непринужденную беседу и… — Сун Цютун? Негромко окликает омегу Мо Жань. Окликает нечетко. Гнусаво даже. Окликает, как бы невзначай, коснувшись пальцами носа, чуть прижав ноздрю к перегородке. Прижав будто бы с желанием снять зуд легким надавливанием на кожу или же стряхнуть упавшую ресничку. Окликает, стараясь максимально естественно зажевать некоторые звуки так, чтобы возможные ошибки в произношении были бы максимально незаметны в речи. Окликает, надеясь, что он все же правильно запомнил имя администратора салона и ему за свою оплошность сейчас не придется краснеть. И, кажется, Мо Жаню улыбается удача… Улыбается вместе с Сун Цютуном, отрывающим глаза от собственных идеально (на субъективный вкус представителя сильного статуса, сидящего чуть на расстоянии) подпиленных ногтей и легко-легко дергающим уголками пухлых губ: — Аушки. — Знаю, что это не мое дело, но… — Ты не производил впечатления болтливого парня… — честно признается Сун Цютун с крайне заинтересованным видом, всматриваясь во внезапного собеседника. — Обычно забьешься в угол и скролишь новостную сводку с важным видом. Я уж думал, ты меня боишься. Или стесняешься… Мо Жань говорит бесхитростно, одним махом как бы выкладывая все лучшие карты на стол: — Я не особо люблю трепаться попусту, но сейчас что-то так и тянет языком почесать. После «того дня» как-то пересмотрел приоритеты. Захотелось побыть в социуме. Как бы выкладывая все лучшие карты на стол, усыпляя бдительность противника. Усыпляя бдительность, но имея греющий сердце козырь в рукаве. Однако, по всей видимости, в этот раз альфа просчитался. Просчитался и просто напросто недооценил интеллектуальные способности оппонента. Недооценил и был пойман с поличным: — Или же тебя наш Юйхэн прокатил по полной программе, и ты теперь не знаешь, куда себя деть. Парирование такое умелое и неожиданное, что у Мо Жаня от недоумения чуть челюсть позорно не падает на стеклянный кофейный столик: — Как ты?.. Как?.. Сун Цютун картинно разводит руками, мол, «дорогой мой, альфочка, будь так добр, не тупи, все же очевидно»: — Тут и экстрасенсом не нужно быть. Тебя взгляд выдает. Скажу так… Они все одинаковые, — размахивая в воздухе пилочкой на манер дирижерской палочки пародирует безэмоциональным роботизированным голосом. — «Я кибернетический волк-одиночка, если я признаюсь, что имею чувства, то у меня засбоят почки». И все в таком духе. Сними на что-то надеяться себе дороже. Уж я-то знаю. Опыт имеется. Дальше должен быть дисклеймер: «Любые совпадения прошу считать недействительными. Все действующие лица выдуманные» — или как там говорят. Ну короче… Слегка поводит плечами, выдерживая драматическую паузу, и только затем продолжает с интонацией умелого рассказчика: — В кои-то веки в мириаде извращенцев и придурков, которые только и годятся для того, чтобы хорошенько их проучить и оставить ни с чем, ты вдруг встречаешь, как тебе кажется, серьезного, ответственного, интересного человека. Человека, который становится тебе близок и приятен, в первую очередь, как личность. Но есть одно «но»… Ты ему нахрен не сдался. И начинается цирк с конями-андроидами. Сначала обхаживаешь его миллион лет. Изгаляешься как только можешь, потому что… Сун Цютун для полноты эффекта повествования стучит костяшкой указательного пальца по стойке регистрации: — Тип-то вдруг из адекватного человека на твоих глазах за считанные дни буквально превращается в непрошибаемую груду металлолома без капли критического мышления. Ты его любимый кофе приносишь, он говорит: «И зачем это? Я тебя не просил, унеси». На что так и подмывает крикнуть: «Да возьми ты этот блядский стаканчик, поблагодари и, если не хочешь пить, вылей в раковину». Или приходишь пораньше на работу, думаешь, приберусь-ка немного в его кабинете, а то скоро от количества хлама дверь открываться перестанет. Думаешь, он оценит труды? Нет. Спросит, почему одна единственная ебанная коробка стоит не на нижней полке стеллажа, а на одну выше. То есть это он замечает сразу же, а то, что многовековой слой пыли исчез, который вы с андроидом на пару оттирали, — нет. И так всегда. И так по кругу. Во всем. Меняются обстоятельства, локации, но суть остается та же. А в один прекрасный момент тебе все же улыбается удача. Чисто случайно. Не потому что ты такой обходительный, ласковый, нежный или терпеливый. А потому что так складываются обстоятельства. И сначала ты сидишь полвечера выполняешь роль бесплатного психоаналитика. Потом несколько дней все идет просто замечательно. И ты даже на какой-то момент теряешь бдительность… А одним прекрасным (в кавычках) утром ты стоишь перед ним в одном полотенце и слушаешь лекцию, о том, что это все была роковая ошибка. И вообще шел бы ты нахуй, потому что «и сам все прекрасно понимаешь, поэтому не стоит заниматься самообманом, да и вообще усложнять друг другу существование». Стоишь, слушаешь и борешься с непреодолимым желанием въебать с ноги прямо в это красивое хлебало. Знакомое услышал что-то? Мо Жань, даже не стараясь отрицать очевидное, кивает. — То-то же, — со знанием дела говорит Сун Цютун. —Они все одинаковые. Думают, что уникальные, а на самом деле — нет, нихуя. Ты, по-моему, хотел о чем-то спросить, нет? Ах, точно… Мо Жань как-то и позабыл уже. Получил слишком много новой информации и не успел должным образом переварить, утрамбовать в архивах памяти. Мо Жань как-то и позабыл уже, но быстро исправляется: — Во-первых, замечу, что мы с тобой, оказывается, определенно точно находимся в одной лодке, — выдавливает из себя уставшую полуулыбку. — А во-вторых, про ноги и хотел узнать, если честно. Выглядит круто, но почему именно они? Так сильно выбиваются из твоего образа. Не пойми неправильно, я просто редко по воле службы встречал подобные радикальные усовершенствования у гражданских… Обычно просто украшают плоть светодиодами, как у Юйхэна, например, или что-то вроде того… Сун Цютун с секунду задерживает на нем тяжелый взгляд, словно обдумывает что-то. Задерживает на нем тяжелый взгляд, а потом как ни в чем не бывало, словно вышел из состояния длительной загрузки обновления нейроинтерфейса, произносит: — Если бы мне платили по сотне каждый раз, когда бы я освещал этот вопрос, я был бы уже миллиардером, — тише, прикрыв одну сторону лица ладонью, будто бы собирается рассказать секрет. — У меня были очень некрасивые икры. — Оу, — не такого ответа Мо Жань ожидал. И близко не такого, но сразу смекает, что развивать тему дальше не стоит. По крайней мере, не в данном русле… Сразу смекает, поэтому из себя удается выжать только нечленораздельный звук удивления. Удается выжать, а позже мысленно и вовсе дать самому себе пощечину за столь несвоевременный и неудобный вопрос. Дать самому себе пощечину и начать быстро-быстро думать, как завуалированно выйти из сложившейся ситуации так, чтобы окончательно не закрепить за собой статус «полного идиота». Благо следующей шуточной фразой Сун Цютун дает ему достаточно времени, чтобы привести мысли в порядок: — А видел бы ты стопы… Сам бы отпилил, не задумываясь. Дает ему достаточно времени и, когда заканчивает говорить, у Мо Жаня уже открывается рот, выпуская в мир поток слепленных на скорую руку оправданий: — Я почему спрашиваю… Ищу единомышленников. Ты просто так не похож на того, кто следит за кибермодой или гоняется за новинками имплантов, да и на работника рипер-салона тоже. Слишком сильный контраст. Вот сколько бы раз тебя ни встречал, всегда задаюсь вопросом, не выходец ли ты из корпоративной системы, решивший в один прекрасный день кардинально сменить род деятельности, но по привычке продолжающий соблюдать некий дресс-код. — Шестьдесят процентов — офисная крыска, сорок — соло? — посмеивается Сун Цютун. — Не угадал. Все куда прозаичнее. После спрашивает с нескрываемыми нотками иронии и неприкрытого сарказма: — Ты, правда, хочешь услышать эту душещипательную историю? Я тебя не достаточно загрузил? А ты крепкий орешек, оказывается. Возьми салфеточку, будешь слезки вытирать. Мо Жань послушно выдирает из упаковки, все это время стоявшей на кофейном столике, белый бумажный квадратик. Послушно выдирает, всем своим видом показывая крайнюю заинтересованность. Такие люди, как Сун Цютун, ему в принципе импонируют. Легкие. Прямолинейные. Артистичные. С хорошо подвешенным языком. И присутствием чувства юмора, что немаловажно. Один Жун Цзю из его круга общения, например, чего стоит. Но тот-то все-таки альфа, а тут ко всему прочему омега. Так еще и довольно хорошенький внешне… Редкое сочетание. По крайней мере, Мо Жань на своем жизненном пути не часто встречал подобное… Потому ли, что ему не везло, или по ряду множества других причин, не имеет значения… Мо Жань не часто встречал подобное и уже даже жалеет, что раньше всеми силами избегал общения с администратором рипер-салона, ведь они могли бы и подружиться… Могли бы подружить даже не назло Юйхэну… Сун Цютун же, в отличие от старательно оценивающего его альфы, зря времени не теряет. Зря времени не теряет и заводит свой обещанный рассказ: — Не стану кривить душой, я никогда не планировал выходить на работу. Вообще. Хотел заниматься исключительно творчеством и саморазвитием. У моих родителей заоблачные активы, они могли бы целый город на сто лет вперед со всеми капризами и беспечными тратами жителей проспонсировать, если бы того пожелали. Но им очень уж не хотелось, чтобы я просто так путался под ногами. И, так как я, к сожалению, единственный омега из их многочисленных отпрысков, недвусмысленно намекнули, что либо они находят мне подходящую партию и я начинаю исправно исполнять роль инкубатора для продолжения их рода, за что они будут меня полностью содержать и мне не надо будет ни в чем себя ограничивать, либо же я отказываюсь от их щедрого предложения и начинаю самостоятельно себя обеспечивать. Позволь мне умолчать о подробностях того, как я поначалу поперся работать в эскорт. Не самые приятные воспоминания бурной молодости. А потом волей судьбы и сервиса по поиску работы я оказался здесь. Теперь я официально тот самый карикатурно-эмансипированный омега из мемов на форумах «только для альф», живущий на одну (высокую, не жалуюсь) зарплату, без рода и племени, держащий дома несколько домашних животных-андроидов (не кошек, правда) и с трудом мирящийся с тем фактом, что его положение в обществе, ориентация и темперамент не позволяют полностью вычеркнуть сильностатусных представителей из собственной жизни. Твое любопытство удовлетворено, мой припадочный друг? Мо Жань сначала даже и не знает, что ответить. Однако все же находит в себе силы вымолвить слегка подохреневшее: — Более чем. — Вот и славно. Сун Цютун, явно довольный собой и произведенным эффектом, возвращается к приведению в порядок ногтей (только уже на этот раз второй руки), перехватывая пилочку поудобнее. Но не успевает он расправиться и с одним пальцем, как раздается ненавязчивая музыка из динамика, установленного над входной дверью. Раздается ненавязчивая музыка, возвещающая о прибытии нового клиента…

P. S.

Вой сирен.

Красный.

Много красного.

Весь мир сейчас окрашивается в алые и темно-бордовые оттенки. Даже вода в стоящем в холле многоэтажном аквариуме теперь напоминает огромный резервуар, полный человеческой крови. Огромный резервуар, кишащий множеством искусственных рыб. Искусственных рыб, с поблескающей в свете сигнальных огней чешуей. Чешуей, идеально-воссозданной на заводе кибернетическими конечностями андроидов.

Искусственных рыб, которым все равно, в чем и как плавать.

Мо Вэйюй/Мо Жань же…

Мо Вэйюй/Мо Жань же стоит и смотрит на свое отражение в мутном плотном аквариумном стекле.

Смотрит и сыто улыбается.

Улыбается, как будто бы именно сейчас испытывает величайшее наслаждение за всю свою жизнь.

Именно в этот момент…

В эту самую чертову секунду, когда все вокруг больше напоминает выдуманную умелым сценаристом сцену из фильма ужасов, чем реальность.

Только Мо Вэйюю/Мо Жаню нечего опасаться.

Нечего и некого.

Ведь он здесь победитель.

Он здесь на заведомо выигрышной стороне.

Он здесь вершит чужие судьбы, и никак иначе.

Он здесь для того, чтобы наконец отомстить.

Отомстить за Ши Мэя…

За его смерть…

Отомстить и сделать то, что давно должен был…

Нагнуть всю эту лицемерную систему «Сышэн».

Нагнуть, доказав, что время корпораций вышло. Что есть те, кто их не боится. Что их мнимая власть над народом — лишь пшик. Да, разрушить их влияние, опутавшее липкими щупальцами общественное сознание, за один день не выйдет, но с чего-то же нужно начинать…

Кто-то же должен заявить о себе?

Кто-то же должен нести знамя возмездия?

Вдруг в динамике наушника звучит нарушаемый помехами голос:

— Сэр? Так что нам с ними делать-то? Будут указания? Или…

Звучит, и Мо Вэйюй/Мо Жань, словно бы очнувшись ото сна, резко разворачивается на каблуках…

{Продолжение следует...}