Вместе в одиночной камере

— Наш Звездный Свет хочет дракона. — Вот почему он не может братика попросить? Попросит, а у нас уже все готово, мы в процессе, оп, и запариваться не надо. — Кому как… Мо Жань… — Ну, я к тому, что хоть какое-то разнообразие… У него же уже не комната, а игрушечный драконий вольер… — Ты не понял. Не просто какого-то дракона. Живого… — Ты знаешь, я люблю Ся Сыни больше жизни, но… Не дохуя ли он хочет? — Солидарен, я бы с удовольствием то же самое у него спросил, но, боюсь, в силу возраста он не ответит. — Может купим, там, собачку, кошечку… — В данном случае уместнее сказать «к сожалению» (хотя к счастью), наш сын в меня мозгами. Он быстро смекнет, что к чему. — И какие предложения? — Можем завтра поехать в молл и посмотреть для начала, каких андроидов там предлагают. От этого уже будем отталкиваться. Индивидуальный заказ мы всегда сделать успеем, если потребуется… — Завтра… Смена Мо Вэйюя… Но он, думаю, не будет против проветриться. — У него не будет выбора. *** — А можно еще одну? Чу Ваньнин переводит фокус взгляда на вскрытую упаковку печенья, а потом уже замечает приближающуюся к ней детскую ручку. Ручку с вопросительно растопыренными пальчиками, которые тянутся все ближе к цели. — Давай завтра, звезда моя, — мягко-мягко останавливает сына от неминуемой встречи с диатезом, — утром проснешься и после завтрака скушаешь, хорошо? Но Ся Сыни не сдается: — Это не мне. Длакончику, — весь в «отцов»: «Это не я, это все другой. Он виноват». И может, первые пару раз такая тактика срабатывает. А потом… пиздюлей начинают получать уже оба, вне зависимости от обстоятельств. — Да? — омега никогда не думал, что его голос способен звучать с нотками ласковой теплоты по отношению хоть к кому-то, еще пару лет назад подобное казалось чьей-то дурной шуткой. — Но ты же сам рассказывал, что он не ест печенье. Только по странному стечению обстоятельств так не любимые тобой листья салата, разве нет? На детском лице настолько живой мыслительный процесс, что Чу Ваньнин буквально может видеть, как в голове ребёнка полное непонимание сменяется разочарованием, а затем снова возвращается к выражению «как же такой замечательный план мог потерпеть неудачу?» Омега чуть приподнимает уголки губ: — Пойдем спать, хитрюга, уже очень… Но он не успевает договорить. Осекается на полуслове, прерванный громкими быстрыми шагами босых ног по полимерным лестничным ступеням. Громкими быстрыми шагами Мо Вэйюя, который через пару секунд показывается в арочном проеме. Показывается и… — Вэйюй, пливет, — обрадованный Ся Сыни уже хочет соскользнуть со стульчика, чтобы пойти поприветствовать вернувшегося из царства Морфея отца, но останавливается… Останавливается, потому что понимает, что что-то не так. Останавливается, потому что точно так же, как и Чу Ваньнин, видит липнущие к лицу альфы мокрые от пота пряди волос, несфокусированные широко раскрытые глаза, сползающую с одного плеча растянутую ткань футболки, надетой задом наперед. Видит лихорадочную дрожь, пробивающую все его тело… — Вэйюй, — снова зовет Ся Сыни, но… Но тот лишь срывается с места… Срывается с места и исчезает в темном коридоре, словно и не было никогда. Словно ничего и не происходило. Словно… Что-то с громким металлическим лязгом падает в глубине квартиры. Падает, а потом наступает звенящая тишина… Тишина, которую поначалу Чу Ваньнин не смеет нарушить. Лишь поначалу… С тихим усталым выдохом омега опускает тяжелеющие веки. Опускает тяжелеющие веки, когда понимает, что молчать больше не имеет права: — Вэйюю, наверное, приснился кошмар. Сейчас умоется, и все будет в порядке, — поворачивается к Ся Сыни с самым невозмутимым выражением лица, на которое сейчас только способен. Малышу ни в коем случае нельзя показывать, что что-то не так. Нельзя, чтобы он видел, что и папа переживает о произошедшем, — на чем я остановился? — Печенька, — незамедлительный четкий ответ. И в первую секунду Чу Ваньнин даже покупается: — Да, печенька, конечно… — и уже подцепляет кибернетическими пальцами из цветастой упаковки розочку в шоколадной глазури, как до него доходит, — ах ты, маленький прохвост… Ладно, держи за находчивость. А теперь спать. Я тебя провожу, а потом пойду проверю Вэйюя, хорошо? Они вернулись в город совсем недавно. Если быть точным, то два дня назад. Даже еще не все боксы с вещами разобрали, так и оставив баррикады в прихожей. Они вернулись недавно. Поэтому сегодня должно было быть первое пробуждение Мо Вэйюя на «новом/старом» месте… И… Видимо, так не вовремя, так неожиданно произошла треклятая перезагрузка чипа. — Вэйюй, — тихо-тихо (через несколько минут, уложив сына в кроватку) в темноту подсобного помещения. Чу Ваньнину не нужно использовать никакие дополнительные способности организма, чтобы знать, что альфа здесь. Он помнит… Вой надрывный, срывающийся, дребезжащий от внутренней боли и собственной слабости в напряженных до предела голосовых связках. Вой «Мо Жаня», но и не Мо Жаня вовсе: — Ваньнин! Ваньнин! Пожалуйста! Нам нужно поговорить! Пожалуйста! Это самый настоящий лай. Лай брошенного, но все еще запрограммировано преданного своему хозяину пса-андроида. Лай до хрипоты, лай до изнеможения, полного «разряда батареи»: — Котенок! Пожалуйста! Умоляю! Открой! Минута! Я большего не прошу! Одна минута! Ваньнин! Ваньнин все это помнит… Бессонные ночи перед мониторами камер «изолятора», крики, впивающиеся мелкими осколками децибелов в модули слуха, помнит алые глубокие следы на запястьях Мо Жаня, когда под утро следующего дня приходил проверить обстановку… Помнит, как сейчас, один-единственный раз, когда он вынужден был вмешаться… Помнит, как плакал. Плакал позорно. Плакал, припадая лбом к прохладному экрану монитора, по ту сторону которого в приглушенно-зеленом свете ночной съемки на тонкой неудобной лежанке свернулся в позе эмбриона от смертельной усталости в борьбе с ветряными мельницами «Мо Жань»… Он помнит, поэтому аккуратно переступает рассыпанные по полу мелкие детали из перевернутой альфой в панике коробки. Переступает и осторожно идет вперед. Вперед, где у дальней стены, закрываясь от струящегося из коридора света как от удара, дрожит Мо Вэйюй. Дрожит, будто холодно. Дрожит, будто каждую секунду по микросхемам имплантов пускают разряды тока. Дрожит. Дрожит. И тяжело надсадно дышит. — Вэйюй, — Чу Ваньнин двигается медленно. Спокойно. Ведь… Ни в коем случае нельзя напугать. Ни в коем случае нельзя заставлять нервничать еще больше. Такое уже случалось. Не часто. Раз в пару месяцев быть может. И всегда по-разному. По силе. Длительности. Симптоматике. Когда-то это паника. Необъяснимая. Резко накатывающая, а потом так же и отступающая. — Вэйюй. Все хорошо, это я. Все хорошо. Я рядом. Все хорошо. — Уходи. Оставь меня. Я чудовище. Уходи. Уходи. Уходи. Не трогай. Нет. Не смей. Когда-то частичная амнезия. В процессе перезагрузки блокирующая все полученные после пробуждения в новом теле воспоминания. — Ваньнин, я украл ребенка. — Поразительно. Что еще расскажешь? — Все как в тумане, а потом я в прихожей, с детскими меховыми наушниками в руках, а он стоит, смотрит своими большущими глазами, по имени меня называет… И… — Так, успокойся. Присядь. Хочешь водички? Подыши спокойно. Вдох-выдох. Вдох-выдох. — Какой успокойся?! Какой… Его, наверное, ищут. Его… Из коридора раздается осторожный тихий голосок: — Пап, мне жалко. — Минуточку, солнышко. Мы сейчас придем. Лю, открой входную дверь на режим проветривания. — «Пап»? Он твой сын? У тебя есть сын? — Представляешь. — Прости… Я… Прости… — За что, горе ты мое, на этот раз? — За то, что не смог сделать тебя счастливым. Прости… Мне… Мне… Твой муж, наверное… Я видел не свои вещи… Не понял сразу… Он… Мне лучше уйти… — Куда? В лес босиком пойдешь? А когда-то все вместе… Как сейчас. И к этому никогда нельзя подготовиться… Нельзя, но одно Чу Ваньнин знает точно. Одно выработанное методом проб и ошибок средство. Не уговаривать, не уверять, не пытаться объяснить что-то или напомнить — бесполезно. Пустая трата времени и сил их обоих. Поэтому говорит приглушенно спокойно, опускаясь на одно колено: — Вэйюй, можно? Протягивает руку, но от нее шарахаются в сторону, как от электрошокера. Однако Чу Ваньнин не сдается, прекрасно знает, что в первый раз всегда отказ. Когда-то требуются две попытки, когда-то кажущееся бесконечностью множество раз. И лишь терпение. Лишь сдержанность и спокойствие. — Вэйюй, я люблю тебя. Слышишь, милый? Не слышит. Жмется в стену с явным желанием в какой-то момент просочиться в нее. Исчезнуть: — Не ври. Не ври мне, — плачет тихо, горько, это становится понятно только когда он открывает рот, — ты всегда меня ненавидел. Презирал. И как ты можешь говорить, что любишь… Ты пахнешь другим. Ты принадлежишь другому. Ты лжец. Ты… Чу Ваньнин даже боится представить, какими именно событиями их прошлого он грезил. Боится, потому что знает, что вирус сильно повлиял на восприятие альфой многого, расколов произошедшее в их совместной жизни на настоящее и «измененное». Боится, потому что знает, что, судя по реакции, с Мо Вэйюем будет очень сложно достичь необходимого. Ведь омега в данную минуту для любимого — самый настоящий предатель: — Иди ко мне. Вэйюй… — но протянутые в желании коснуться кибернетические пальцы отбивают. Отбивают несильно, предупредительно. — Не трогай. Уходи. Не трогай. Это так жалобно. Так несчастно. Так болезненно. Что у Чу Ваньнина сжимается сердце. — Дай мне руку. Вэйюй, дай мне руку, — ему самому уже хочется кричать, сдирать с себя кожу, биться головой об обшарпанные стены подсобки, но он знает, что не может. Знает, что должен быть сильным. Знает, поэтому не позволяет своему голосу дрожать. Знает, поэтому сглатывает подступающий к горлу ком, когда слышит: — Я не могу. Я… я не могу… Я не верю тебе… — Можно мне… — Чу Ваньнин давит, душит рвущийся из груди всхлип, — можно мне хотя бы посидеть с тобой? Немного? А в ответ слышит лишь тяжелое прерывистое дыхание. Дыхание загнанного, смертельно раненного, брошенного умирать животного. *** Мо Вэйюй слушает вполуха, стараясь сконцентрироваться на дыхании. Стараясь изо всех сил. Изо всех подвластных после тяжелой «перезагрузочной» ночи сил. Но громкий радостно звонкий голос Цзян Си подобно дрели просверливает глубокие дыры в его слуховых каналах: — А вот и та самая причина, по которой МОЙ лучший сотрудник так долго работает дистанционно, — что ж так орать-то, вепрь недобитый, у самого, небось, когда похмелье, все на цыпочках ходят… а как о других подумать, так фигушки, — приятно наконец познакомиться с Вами лично! Я дядя Цзян. Позвольте же узнать Ваше имя, я сгораю от нетерпения. А ведь звук не отключишь, мало ли… Мо Жань: Терпи, боец! Не раскисай. У меня вон из-за тебя кровища хлещет из глаз периодически… Поэтому давай, стойко отрабатывай арендную плату. Сын осторожно выглядывает из-за ноги Чу Ваньнина: — Ся… Ся Сыни, — почти пищит, как испуганный застенчивый мышонок. Пищит и с опаской осматривает опустившегося на корточки незнакомого альфу с копной коралловых (на этот раз уже) волос. Мо Вэйюй помнит все их ипостаси, благодаря наблюдению в прошлом за жизнью Мо Жаня. Помнит и рыжие, и болотные, и цвета индиго, и даже фуксии. Подобные импланты, меняющие длину и цвет волос довольно редкий и дорогостоящий атрибут, так как требуют долгой и кропотливой работы мастера. Не все риперы готовы взяться за их установку. Но Цзян Си счастливый сукин сын, ведь у него есть Чу Ваньнин. Счастливый сукин сын, который сейчас с самой обворожительной улыбкой на свете приглашающе протягивает к Ся Сыни увитую кислотными подкожными гладиолусами руку, мол «подходи, не бойся»: — А чего это мы так стесняемся? Это я должен переживать рядом с Вами, юный господин, — Мо Вэйюй, закатывая глаза и мысленно проклиная всю эту клоунаду, облокачивается о бампер их новой семейной машины, — ведь у меня нет такого изумительного спутника… А он не кусается? Ся Сыни делает несмелый шажок вперед, прижимая одной рукой к груди любимую игрушку, а второй крепко-крепко — папины человеческие пальцы: — Нет, он очень доблый, — говорит все еще тихо, но уже гораздо уверенней, оживленней, — и меня всегда-всегда слушается. Цзян Си прыскает, стреляя смеющимися глазами в лицо Чу Ваньнину, а потом снова возвращается к маленькому собеседнику, который уже подошел совсем близко, не выпуская папину руку из крохотной ладошки: — Тогда, может быть, познакомишь нас? — Его зовут Длакончик. Мо Жань: Уву! Это же мило! Ну, улыбнись ты, туча дождевая. Но Мо Вэйюй лишь повторно закатывает глаза, пока Цзян Си воодушевленно продолжает: — Очень приятно, — странно наблюдать как взрослый альфа на полном серьезе здоровается с маленьким роботом, пожимая его электронную лапку, — а у меня тоже есть… Правда не друг и не дракон… И не послушный… Но тоже травоядный. Сун Цютуном звать. Но ты с ним еще познакомишься… — поднимается на ноги, — Давай, отпускай папу (а то и вторую руку оторвёшь) и проходи вон на те диванчики. Располагайся, чувствуй себя как дома. Сейчас дядя Цзян с родителями твоими вопросики порешают, а потом ты мне все-все будешь рассказывать. Все темные секретики воспитания драконов. Топ-топ. А потом понижает голос почти до минимума, одними губами спрашивая уже у Чу Ваньнина, внимательно следящего за тем, чтобы сын не перекувыркнулся через порог: — Как себя чувствуешь? А потом… А потом делает то, чего Мо Вэйюй никак не ожидал. Обнимает Чу Ваньнина. Обнимает спокойно. За плечи. Не боясь, что его оттолкнут. Обнимает и… Мо Вэйюй давится слюной… Это что еще такое… Его муж… Почти муж… Папа его будущего ребенка… Обнимает чужого альфу в ответ, будто это в ебаном порядке вещей… Обнимает и глухо через респиратор произносит, уткнувшись тому куда-то в плечо: — Так заметно? Мо Вэйюю, кажется, что еще немного — и он зарычит. Еще немного — и закипит… Еще немного… А Цзян Си хоть бы что, даже не подозревает, что если бы глазные хрусталики Мо Вэйюя могли бы стрелять лазерами, у него бы уже не было головы: — Дорогой, тебя носить защитную маску «без особой причины» можно было заставить разве что… дай подумать… Никогда? — «а может все-таки отцепитесь уже друг от друга», — А ты че, наш счастливый молодой отец (такими темпами в скором времени многодетный), завис? Кочевая жизнь наложила свой отпечаток? Здороваться разучился? Это он к нему сейчас обращается? Серьезно? Совсем очумел? Мо Вэйюй набирает в легкие побольше воздуха… Но Чу Ваньнин его перебивает, не позволив начать: — Это не Мо Жань, Цзян Си. — Второй? — изумлению нет предела, изумлению и неподдельному интересу, — тот, криповый? Оу, так вы его теперь погулять выпускаете? Социализируете? Какая прелесть. А где поводок? Или он у вас на седативных? — тише, на ухо омеге, чтобы начинающий шипеть Мо Вэйюй не услышал, — шокер с собой не дать, а то мало ли? Но он слышит… *** — Ну, что с лицом? Мо Вэйюй ловит на себе прохладные снежинки взгляда криогенного феникса. Ловит и как-то даже не сразу находится, что ответить. Ловит и нервно продолжает с силой царапать жестким ремнем безопасности запястье. — Можно просьбу? — наконец выдавливает из себя, смотря на дорогу с переднего пассажирского сидения, — я давно уже об этом думаю. Но никак к слову не приходилось… В общем… Как бы… Чу Ваньнин нетерпеливо цокает языком, смотря в зеркало заднего вида: — Ну, рожай уже быстрее… — Я это тебе тоже через несколько месяцев скажу… — беззлобно показывает зубки Мо Вэйюй, парой секунд позже несмело и с усталым выдохом продолжает, — если кратко, то я с трудом отличаю в архивах памяти реальные воспоминания от иллюзий, созданных вирусом. Все так… сумбурно. Так… И я бы очень хотел с тобой вместе разобраться, как все было на самом деле. Потому что… Мы вроде как решили быть вместе… Не просто как вынужденные сожители, а пара… У нас скоро будет ребенок… И… В ответ саркастично под мерный стук поворотника: — Я тебя, может быть, удивлю, но эта ачивка у нас уже три года как получена. Мо Вэйюя никогда не пускают за руль. Это одно из тех негласных табу, которые существуют в их семье уже несколько лет. Водят только двое: Мо Жань и в его отсутствие (по неотложным делам) его любимый муж. Другого не дано. Что бы ни происходило, как бы Чу Ваньнин себя ни чувствовал, Мо Вэйюй всегда сидит рядом. И… Это одна из тех тем, которую лучше даже не обсуждать, так как ненароком можно оказаться сзади на пару с детским креслом и в наморднике, «чтобы громко не возмущался». — Я просто шучу, — по-своему расценив паузу, гораздо мягче с капельками мелкодисперсной искренности произносит Чу Ваньнин, — я очень рад, что ты готов поговорить… о нас с тобой… — Легко сказать «поговорить», — фыркает альфа, — мы почти никогда не делали ничего подобного. С НИМ вы как-то проще находите общий язык, а я… даже с трудом представляю, как начать. — Как любит повторять один наш общий знакомый: если не знаешь, с чего начать — начни с начала. — Глубоко. И когда мы успели окружить себя гениями человеческой мысли. Мо Жань: Спасибо, чувак, я польщен. Мо Вэйюй же, в свою очередь, болезненно кривит губы, уже, наверное, в сотый раз насилуя собственные запястья о протянутый через грудную клетку ремень, признается: — Я такой трус, Ваньнин… И… Тирада обрывается на полуслове. Его бросает вперед от того, насколько резко они тормозят. Визжат тормоза. Визжат так громко, будто режут циркулярными пилами ушные раковины. Их мерзкий звук стоит в модулях слуха до тех пор, пока к нему не присоединяется жесткий ледяной голос: — Что ты опять себе напридумывал? — выдох-вдох, а следом приказ — Руку! — Ваньнин, здесь нельзя останавливаться… — Мо Вэйюй уже слышит, как им сигналят. — Мне плевать… — и Чу Ваньнину действительно плевать, в машине будто ломается климат-контроль, и ставится невыносимо холодно, — руку дал мне! Быстро! Альфа подчиняется. Больше ничего и не остается. Подчиняется… Замечает на собственном же запястье ряды белых линий, следы его недосамобичеваний. Замечает, и конечность перестает ему принадлежать, оказавшись во власти чужих кибернетических пальцев. Кибернетических пальцев, которые сначала больно сжимают руку, почти до хруста, а потом резко дергают на себя… Дергают, прижимая ладонь к округлившемуся животу под тканью белой удобной худи. Еще пока незаметному для окружающих под одеждой оверсайз, но без нее уже стопроцентно выдающему положение омеги. Пятый месяц начался, как-никак… — Еще вопросы? — спустя несколько десятков секунд жестко чеканит Чу Ваньнин. — Никак нет, — хрипло, почти шепотом отвечает альфа. В ответ же: — Славно, — мягко-мягко и даже как-то воодушевленно, будто ничего и не было, будто в сознании омеги кто-то перевел тумблер из положения «гнев» в положение «милость», — тогда, чтобы начать с чего попроще, попробуем воспользоваться моим любимым «молчаливым методом»? *** — Прямо сейчас? — У нас сегодня «родительский» выходной. Помнишь, когда такое было последний раз? — А что я должен делать? — Рассказывать какие-то яркие, волнующие, быть может, болезненные для тебя моменты. Те, в подлинности которых ты сомневаешься или хочешь разобраться, почему это было так. Ты расскажешь их со своей стороны. Можешь даже транслировать что-то мне на нейроинтерфейс, если хочешь. Я же, в свою очередь, не буду тебя перебивать, исправлять, только слушать… А в конце поделюсь, было ли это так, как ты «помнишь» (потому что основная задача вируса — видоизменять воспоминания, но не воссоздавать их с нуля… если, конечно, они не были спроектированы заранее опытным фиксером… но таких «занесенных извне» может быть максимум 1-2% от общего количества), и попробую объяснить, как это выглядело с моей стороны в тот момент. Так… Нет лучшего средства для переживания стресса, чем еда, тем более я умираю от голода. Пойдем найдем какой-нибудь ресторанчик, а ты пока потихоньку расскажешь мне что-нибудь. — На словах звучит просто… Руководи. — Ну, не секрет, что начали мы, мягко говоря, неважно. Да и продолжили тоже… — Неважно — понятие растяжимое. Ты меня просто на дух не переносил. Но не мог же ты мне трепать нервы целый год после этого? Или…? Или мог? Погоди! Не смей уходить от ответа! Мне нужно знать! — Я не стану врать, что вел себя с тобой не как идиот. Я… Я… Помнишь, когда ты… в первый раз не выдержал? Когда сорвался…? Как раз через год, кажется… Думаю, нам стоит начать оттуда… *** Воспоминание — Перерыв уже давно окончен. Проследуй-ка на свое рабочее место. — Я говорил Вам. Он совершенно бесполезен. Безнадежен, понимаете? Столько времени… Столько времени на него убил, и все впустую. Мо Вэйюй оборачивается, когда ему в спину прилетает ледяной дротик. Оборачивается, зажимая в зубах мундштук испарителя. Оборачивается и видит его. Чу Ваньнина. Бледная, почти сливающаяся с лабораторным халатом кожа, развевающиеся на ветру длинные иссиня-черные волосы… И кажущиеся при таком освещении грязно-золотыми глаза хищной птицы. Стоп, а разве вампиры способны переносить солнечные лучи? Они на веранде. Одной из многочисленных веранд высотки исследовательского центра Сышэн. Высотки, имеющей множество различных секций. На любой вкус и цвет. Ледяной дротик чужих слов в спине начинает таять, напоминая о себе. Напоминая, что было бы неплохо ответить: — Да я тут на людей засмотрелся, — а ведь действительно засмотрелся, такие милые дети в цветастых костюмчиках играли этажом ниже под прозрачным пузырем защитного купола детского сада для отпрысков сотрудников, — еще погода такая хорошая… — «А что, если…? Мо Вэйюй, нет. Молчи. Рано. Ты же его знаешь. Молчи. Не буди лихо», но зуд уже сформировавшегося в сознании вопроса слишком силен, а любопытство еще сильнее, — кстати, всегда хотел спросить, а как у Вас с личной жизнью? Детей не планируете? Ну так, навскидку, если представить идеальный расклад… А то, там, декретный отпуск… — Ты че, бредишь? — «какие мы ожидаемо злые… какие мы нервные», — Перегрелся? — Небеса, почему вы посылаете мне одних идиотов?! Мо Вэйюй нервно затягивается: — Я спросил исключительно из праздного любопытства, — в затянутое смогом небо поднимается тонкая струйка пара, — быть может, глупость, уж извините, профессор, но постоянно молчать и слушать в очередной раз, какой же я некомпетентный, у меня не получается. Он так устал… Так устал от постоянных ссор… Все их общение пропитано соусом пассивной агрессии. С самого первого дня Мо Вэйюя в Сышэн. С самой первой минуты… С самой первой минуты его каждый день сопровождает колющий слух тысячами льдин голос. Голос точно такой же как и сейчас… — Я никогда и не думал о семье, если тебе уж так интересно мое к этому отношение, — «Интересно, если облить его кипятком, он станет теплее? Хоть на секунду? Или вовсе растает?» — По-твоему, я похож на омегу, который грезит домашним очагом с каким-нибудь вертящимся у камина животным-андроидом, счастливым отцом-альфой, проводящим все дни на работе или в командировках с любовниками, улыбающимся во все тридцать два с экрана нейроинтерфейса и орущими погодками на руках без возможности покинуть помещение с фильтрованным воздухом? — Я тебя и на бластерный выстрел к лаборатории не подпущу. Тебе твоего стола не хватает? Все документы заполнил? Заняться нечем? Подкинуть работы? Отлично! Как раз андроид-уборщик на диагностике. Тряпку в зубы и вперед. Ах, ну, да! Как Мо Вэйюй мог забыть?! Мерзкие заботы не для рук Великого укротителя новомодных изобретений. Как это он мог забыть?! Как посмел? — Сами же знаете, что про невозможность выйти из дома — это бред? — он даже курить из-за него начал. Говорят ведь, что успокаивать должно, верно? Нихрена! Нихрена не успокаивает, если речь идет о Чу Ваньнине… Нихрена! Только привычку себе пагубную приобрел, а толку… Ноль и сбоку электронные чеки с суммами выброшенных на покупки испарителей деньги. — Почему Вы (о чем бы я ни заговорил) все так утрируете, извращаете? Все в таких едких неестественно тусклых монохромных красках. И почему альфа обязательно… Потому что альфы — зло? Так ведь, профессор? Все беды от альф? Представители сильного статуса презренны и недостойны Вашего внимания. Была бы Ваша воля, ни одного бы в радиусе близлежащего города не осталось, верно? Альфы ведь тупые? Неотесанные? Только и умеют, что эксплуатировать омег в качестве инкубаторов? Уж простите, что Вам приходится такого рядом терпеть! Спасибо, что еще не отравили под шумок. А что? Альфы же все тупые. Подбросили бы цианид, и дело с концом. Чу Ваньнин походит ближе и, как только Мо Вэйюй еще раз затягивается, со вкусом так, всасывая как можно больше сладкого пара «баблгам», одним резким движением выхватывает испаритель из его пальцев: — Потому что кто-то (не будем называть его имени) несет несусветную чушь, — угрожающе шипит, — И уже должен заниматься отчетами, а не пустой болтовней. Пока я снова не позвонил его дяде. И отправляет ни в чем не повинный предмет по дуге в полет лучшей авиакомпанией вниз с небоскреба… — Посмотрите… Еще и опаздывает… А довольный-то? Довольный! Ты… В следующий раз вместо того, чтобы хвостом вертеть перед всеми омегами в радиусе километра, лучше бы в кои-то веки не насажал ошибок в отчете. У тебя вчера было всего одно поручение. Одно. На сенсоры нажимать в правильной последовательности, а в конце проверить, что ты там натыкал или, на худой конец, если уж совсем тупой, то прогнать через приложение. Ты и этого не сделал. Что? Гормоны глаза застилали? Нужно было быстрее-быстрее бежать подкреплять свое сильностатусное эго чужим вниманием? Молодец, браво! А мне, значит, после полноценного рабочего дня сиди ночью за тобой перепроверяй, переделывай? Ах, ну ты-то, я должен полагать, хорошо повеселился? Даже веник в благодарность «прекрасному принцу» принес. Какая прелесть. — Моя личная жизнь не Вашего ума дело, — «Этот веник для тебя… Я купил его для тебя, поэтому и задержался… И это не веник… Это букет… И я выбрал его для тебя… Я знаю, как ты любишь живые цветы… Их же почти невозможно достать… А я заказал заранее… Для тебя… Почему ты… Я же всего лишь хотел сделать тебе приятно… Поздравить с прошедшим выступлением на конференции… Почему? Почему ты так жесток ко мне?» — Да ты хоть весь центр обрюхать, мне до лампочки, только в перерывах, будь добр, выполнять свою гребанную работу! Но Мо Вэйюй в долгу не остается. Это же уже посягательство на его собственность, верно? Поэтому можно и пошалить, разве нет? Как ты со мной — так и я. Все честно. И резко выдыхает в лицо Чу Ваньнину мощную струю сладкого пара. Так резко, что тот не успевает закрыть глаза. Выдыхает и презрительно добавляет: — Никогда не думал, что попаду в подчинение к такому заносчивому ублюдку. — Что ты…? — омега в бешенстве, даже слова нужные не находит, что очень странно, учитывая его способность к изощренным оскорблениям, — Что ты себе позволяешь? Я… Я же тебя уволю… Я… — Еще одно слово, и ты вылетишь отсюда быстрее, чем скажешь свое имя. Но Мо Вэйюя уже не остановить. Он заебался. Он так уже заебался. Он не хотел, чтобы все было так. Видят Боги, не хотел. Он год… гребаный год от звонка до звонка терпел… Он не хочет, чтобы все было так… Но все так… — Мне нечего терять. ТЫ все равно сейчас побежишь жаловаться. Звонить моему дяде и с пеной у рта доказывать, какой я безответственный. В очередной раз сетовать, что к тебе приставили «проплаченного сильностатусного малолетнего дибила». Кстати, об этом… мне девятнадцать, а тебе-то сколько? В документах было указано, что двадцать три. Всего-то на четыре года старше, а уже ведешь себя, как мерзкий неудовлетворенный старикан с комплексом неполноценности. Подумай об этом на досуге… Ах да, великому профессору и юному гению корпорации Сышэн Чу Ваньнину некогда. Нужно побыстрее закрыться ото всех в темной лаборатории и заниматься сверхсекретными проектами. Ах! Смотри, пылью покроешься, даже самые плохенькие альфы не подберут. Сам потом бегать будешь, ноги раздвигать, чтобы хоть кто-нибудь внимание обратил. Хотя… с таким характером шансов у тебя нет. Ни один адекватный представитель сильного статуса в твою сторону даже не посмотрит… Поэтому и злишься, да, змеюка? Поэтому альфы враги номер один? Часто отказывали? Или соглашались только за деньги? У омег обычно покупают девственности, а ты первый слабостатусный, которому нужно было отвалить кругленькую сумму, чтобы лишиться ее? Можешь дяде прямо сейчас файл скинуть, я знаю, что ты меня записывал… Передых. Дает себе возможность продышаться… Ну и Чу Ваньнин может хочет что-то добавить… Но омега просто стоит в каком-то жалком шаге с широко распахнутыми глазами… Стоит с полуоткрытым ртом… В шоке… В самом настоящем… Культурном… Не только аспиды умеют кусаться… А кусаешься — будь готов, что тебя укусят в ответ. И Мо Вэйюй это делает, не с удовольствием, совсем нет, просто делает: — И, если… думаешь, что я буду цепляться за работу вместе с тобой — ошибаешься. Раньше меня привлекала эта перспектива, пока я не узнал, кто ты на самом деле. Я ведь довел дядю до исступления тем, что хочу быть твоим ассистентом… А сейчас меня и не надо уговаривать или вынуждать уходить. Я все сделаю сам. Думаешь я такой безмозглый и бесполезный? Уверен? Меня уже в несколько отделов пытались переманить. Выбирай не хочу. Думаю, пойду в шестнадцатый к Ши Мэю, они давно приглашали к ним стажироваться. Там хотя бы работают люди, а не фригидный металлолом… А потом становится больно. Так больно, что из глазных яблок начинают сыпаться искры. Так больно, что лицо в месте сильного (странно) отточенного удара немеет. Так больно, что сводит челюсти, до скрежета зубов… До бегущей строки на экране нейроинтерфейса «Если к вам была применена физическая сила, сообщите в четвертый отдел. Там Вам окажут незамедлительную медицинскую помощь и юридическую консультацию». А это уже, профессор, называется рукоприкладство… Самое настоящее. И такое просто нельзя спускать с «рук»… Но с этим Мо Вэйюй разберется чуточку попозже… *** Настоящее — Я, правда, все это сказал? — Не все… но… «фригидный металлолом» даже спустя десяток лет не забывается. Не нужно себя винить, тебе было больно. Это нормально, что ты хотел выплеснуть весь накопившийся яд. Странно, что ещё так долго держался. — Я не… я не должен был… Я ведь… Я сам выбрал тебя… Я был влюблен в тебя… — Это я не должен был. Это я виноват, что вирусу было за что зацепиться и пустить свои корни в нашем общем прошлом. Ему нужна была отправная точка. Точка кипения. Тот момент, когда в воспоминаниях ты особенно уязвим… Что-то, что позволило бы оцифровать твою ненависть и множить ее. И во время этой ссоры… по всей видимости, он получил все необходимые компоненты… *** Воспоминание — Доброго вечера. На него смотрят. Уничижительно. Надменно. Смотрят как на засохший след раздавленной виноградной жвачки на плавящемся под активными солнечными лучами асфальте. Смотрят, рукой придерживая ворот-стоечку норовящей вот-вот расстегнуться белоснежной рубашки. Смотрят, а потом бесцеремонно отодвигают плечом, делая размашистый шаг за порог. Ни кивка головой, ни, на худой конец, сухого приветствия одним движением губ. Ничего. Будто его и не существует. Будто он пустое место. Мо Вэйюй ненавидит это. Ненавидит, но и одновременно где-то глубоко-глубоко в душе упивается чужой завистью. Ведь все эти альфы приходят и уходят. Мечтают работать там, где работает он. Грезят днями и ночами попасть в подчинение к Чу Ваньнину… Но пропуск сюда есть только у одного представителя сильного статуса. Пока еще есть… Биометрический замок, запрограммированный на сетчатку глаза, утвердительно пищит, и дверная панель лабораторного отсека с тихим шелестом отъезжает в сторону… И только сейчас тяжесть планшетного компьютера ощущается в пальцах особенно остро. И только сейчас он вспоминает, зачем именно сюда пришел в такой поздний час. В час, когда он обычно уже возвращаться в свою пустую съемную квартиру в соседней высотке. В высотке, которую даже видно из затонированного панорамного окна. Панорамного окна, отражающего в свете режущих глаза холодных ламп мутный силуэт омеги в распахнутом кипенно-белом халате и со, скорее всего, на скорую руку неаккуратно забранными в конский хвост длинными волосами. Омеги, стоящему к Мо Вэйюю спиной, удерживающему в одной руке дозатор с антисептическим средством, в другой — мерно жужжащий очищающий скребок, переливающийся красными неоновыми огоньками, возвещающими о скорой разрядке. Стоп… На экране нейроинтерфейса одно за одним проносятся придерживаемый изломанными пальцами ворот рубашки незнакомого альфы, распахнутые створки рабочего халата, некогда зализанные почти до скрипа, а сейчас еле сдерживаемые резинкой волосы… Столь поздняя дезинфекция лабораторного стола… — Замену уже мне подыскиваете? — прочищает горло после долгого молчания, — Быстро Вы… А потом осекается. Осекается, щелкая зубами так резко даже для самого себя, что вместе с обрывками слов чуть не откусывает острый кончик языка. Осекается, потому что на него с тумбочки по левую руку от Чу Ваньнин смотрит букет свежих дымчато-розовых лилий. Огромный. Яркий. Бесподобный. Поставленный на самое видное место. Поставленный и так не вписывающийся в ледяную атмосферу неживого рабочего помещения, подобно рожденному в гениальном мозгу фантаста созданию из параллельного мира. Кто посмел подарить тебе его? Как ты мог принять его от кого-то? Я же… Почему не у меня? На него смотрит букет и словно смеется… Смеется громко, заливисто. Смеется, эхом отражаясь ядовитыми нотками от сводов мозгового центра. Смеётся, заглушая нарушающий тишину прохладный голос Чу Ваньнина: — Даже если и так, это тебя не касается. Не касается… Конечно… А ведь и не оборачивается. Говорит вроде бы Мо Вэйюю, а сконцентрирован исключительно на алюминиевой поверхности перед собой. А чему, собственно, тут удивляться? Год все было именно так. Целый гребаный год, что альфа здесь проработал. Как бы он ни старался. Как бы ни пытался добиться расположения и хоть капельки искреннего внимания. Что бы для этого ни делал… Всегда было, есть и будет лишь два возможных исхода их коммуникации. Другого не дано. Либо тотальное игнорирование, либо животная ненависть ко всему, к чему Мо Вэйюй имеет хотя бы косвенное отношение. Когда-то на уроке обществознания молодой, собирающийся вот-вот отбывать в декрет, учитель вещал о пресловутых адресатах и адресантах, условиях процесса… Все так красочно и четко описывал… Но ни разу не упомянул, что если одного из вас зовут Чу Ваньнин, привычные правила не работают. А с этого, блин, надо было начинать… С исключений… С исключения… Ведь с ним любые правила разбиваются в пух и прах о высокую стену с колючей проволокой. Альфе даже временами приходит в голову, что, если привести «профессора Чу» к готовым лопнуть от своей собственной компетентности составителям учебных пособий, они перекрестятся и скажут, что бессильны и что лучше сразу вызвать экзорциста во избежание непредсказуемых последствий. А пока они только успеют это произнести, омега за них уже перепишет учебник… Перепишет и со стопроцентной вероятностью никто даже в подробности вдаваться не будет, издадут без промедления… К нему же приложил руку «тот напыщенный слабостатусный мудак из Сышэн». Да и хуй с ним! Небось новый любовничек-ассистент не угодил. Деньги зря потратил, вот и бесится. Хотя бедного парня можно понять, желания это болезненно тощее тело может вызывать разве что у извращенцев. Или бешеных псов, у которых в генетике заложено обгладывать брошенные кости. Мо Вэйюй делает несколько решительных шагов вперед: — Вот… Заявление на увольнение, — протягивает планшетный компьютер. Как можно ближе к «этому сгустку негативной энергии». Так близко, что голограмма еще немного — и коснется острого, почти прозрачного под рассеянным светом неоновых вывесок города подбородка, — По собственному. В ответ Чу Ваньнин, будто думая о чем-то своем, между делом бросает небрежно: — Неси сразу в отдел кадров, моя электронная подпись у тебя есть. Серьезно, блять? Вот прям так? Вот прям так просто? Хоть бы голову ради приличия повернул… Ах, да, приличия не для великого и ужасного гения корпорации Сышэн. Зачем совершать лишние телодвижения, если ты считаешь себя выше других? Мелкие ничтожные людишки сами все сделают, а тебе лишь останется вынести вердикт. — Вы точно хотите, чтобы я его отправил в таком виде, профессор… даже не взглянете? Мо Вэйюй специально писал. Писал долго. Старательно. Не шаблонно. Не избито. Уникально. Писал, стирал, писал снова. И вместо одного стандартного электронного бланка потребовалось все четыре. Он ждал. Он так надеялся, что его шедевр будет увиден. Чтобы наблюдать, как обтянутая человеческой кожей металлическая маска этой бездушной машины начнёт замыкать. Как на этом обманчиво красивом лице будут быстро-быстро сменяться искусственные эмоции, пока не останется лишь одна… Лишь одна… Такая желанная… Такая… Но все мечты… Все старания разбиваются о прохладу следующих слов. Слов, от которых по спине альфы подобно кубику льда прокатывается разочарование: — Дорабатываешь до конца месяца и отправляйся на все четыре стороны. Удерживать тебя никто не станет. Разочарование, не поддающееся никаким законам здравого смысла. Разочарование, пробуждающее темную, рвущуюся из грудины, подобно вылетевшим под действием взрывной волны осколкам стекла, ненависть. Голограмма гаснет, стоит планшетному компьютеру со всей силы встретиться с лабораторным столом. Громко так встретиться. С металлическим скрежетом. — Вы мне больше не имеете права указывать, — до этого момента Мо Вэйюй хоть как-то старался себя контролировать, сейчас же, кроме бескрайнего неприязненного шипения, в голосе больше ничего не осталось, — я ухожу прямо сейчас. Не горю желанием еще несколько недель терпеть общество мерзкой бесчувственной ядовитой змеи. Будь он проклят! Пусть хоть сдохнет в одиночестве со своими беспочвенными амбициями. Пусть… Пусть… Альфа разворачивается. Разворачивается, чтобы уйти. И уже начинает уходить. Размашисто. Порывисто. Последними матерными словами поливая остающееся в своем «теплом» серпентарии хладнокровное пресмыкающееся. Проклинает… Его… Себя… Проклинает ебаный букет… Уже протягивает руку… — Чуть не забыл! — за его спиной Чу Ваньнин властно повышает голос, но потом… — Твое рекомендательное письмо уже направлено в шестнадцатый отдел… В нем что-то ломается. Переламывается пополам аккурат в процессе речи, подобно тому, как при простуде садится голосовой модуль. Только вот незадача… он-то не болен… «Твое рекомендательное письмо уже направлено в шестнадцатый отдел…» И… Мо Вэйюй замирает. С протянутой к дверной панели рукой… Замирает… Словно все мышцы в организме парализовывает, а все импланты выходят из строя. Что это сейчас было? Он же… Он же явно пытается удержать его? Удержать хоть на секунду… Старается продолжить таким образом диалог. Криво. Смазанно. Но пытается. Как умеет. Победоносный оскал расцветает медленно. Мо Вэйюю так и хочется растянуть этот момент сладкого дурманящего мига подольше. Он наслаждается. Наслаждается как распотрошивший добычу сытый хищник. Наслаждается, так как точно знает, что заслужил матч-реванш на своей территории. Упивается сочащейся из прокушенной собственными клыками ледяной брони кровью. Упивается, чувствуя металлический вкус алых капель первой за долгое время победы. Казалось бы… Какой, черт возьми, подходящий момент, чтобы выйти и навсегда закрыть эту чертову дверь… Мстительно хлопнуть ею (подождать пока медленно сработает панель… минус подобных нововведений… с одной стороны, место экономит, с другой… больше эффектно и экспрессивно как в старом кино не уйдешь) перед его безобразно безэмоциональным лицом. Но это слишком просто. Око за око. Где смысл потерять глаз, а потом в качестве мести болезненно щелкнуть обидчика по носу? Обмен должен быть равноценным, не правда ли? Только так. И никак иначе. Месть подают холодной… И почему бы Мо Вэйюю не поработать официантом именно сейчас. Сейчас, в минуту жалкой слабости этого заносчивого строптивого омеги. Слабости, которая была для Чу Ваньнина непозволительной. Слабости, которую простой прохожий и не заметил бы за напускной ледяной надменностью. Но Мо Вэйюй видит. Он все видит. И одним отточенным движением кисти блокирует личным кодированием дверную панель изнутри. *** Настоящее — По событиям пока все сходится. Говорит Чу Ваньнин, грея руку о горячую чашку какого-то наугад выбранного ими травяного чая, который им любезно принес официант-альфа со словами, что для беременных лучшего выбора не найти. И который чуть не остался без своих любимых пальчиков… Ну или языка… И точно без чаевых… — Да? — уточняет Мо Вэйюй, чувствуя подступающую к горлу от долгого голода или чувства вины (тут хрен уже разберешь) тошноту. — Да. Но видишь, как тебя уже штормит. Мысли то одни, то другие. Слишком резкая смена восприятия. Воспоминание будто делится надвое. Словно у тебя в голове опустили рубильник. — Вирус повлиял на мое отношение к ситуации? — Именно так, теперь тебе кажется, будто бы в тот период ты испытывал только концентрацию животной ненависти. Устал? — Немного, если честно. — Сменить тебя на время? — Серьезно? Ты хочешь рассказывать дальше? — Почему бы и нет… Тебя что-то смущает? Или не интересно узнать мое видение произошедшего? Не беспокойся, самое сладкое я оставлю для тебя, если захочешь. Но до «этого» нам ещё нужно кое-что обсудить… *** Воспоминание — Это все, на что ты способен, да? — Мо Вэйюй не говорит, почти не размыкает зубов грозно цедит, каждое слово просачивается в микроскопические щелочки меж челюстями с большим трудом, — решил втихаря меня подставить? И что, позволь узнать, ты там понаписал? И приходит в движение. Сначала просто гипнотически медленно разворачивается, а затем уже делает шаг. Неторопливо. Неспешно переносит вес тела с пятки на носок. Скрипит грубый кожзаменитель высоких пыльных уличных челси, которые альфа, по всей видимости, уже успел специально переодеть перед тем, как заявиться в лабораторный кабинет. Невежа. Знает ведь, что это запрещено. Знает. Но делает все назло. — А ты как думаешь? — с издевкой произносит Чу Ваньнин, отставляя в сторону предметы дезинфекции (это уже больше особо не поможет, как обнуленному припарки). Отставляет и, создавая «нерушимый» образ мнимой уверенности, облокачивается спиной о бортик стола, — Я не могу себе позволить врать коллегам о твоей компетентности, тем самым подставляя их. Я расписал всю правду. Ложь наглая. Читающаяся в каждом вылетевшем изо рта звуке. Сшивающая черными нитками полотно их трещащего по швам диалога. Ложь, которую оппонент не в силах распознать. Не в силах распознать за застилающей модули видимости вуалью ослепляющей ярости. Ослепляющей ярости, звучащей во внезапно охрипшем и без того глубоком голосе: — Чью правду? — шаг. Шаг. Шаг. — Чью, я тебя спрашиваю? Начни поднимать руку — и она со сто процентной вероятностью подцепит ткань его черной с имитацией брызг крови футболке. Так он близко. Близко непозволительно. Непривычно. Так, что можно рассмотреть тонкую лесочку слюны между верхней и нижней челюстью, когда он в порыве праведного гнева выдыхает, приоткрывая рот. А ведь Чу Ваньнин сам хотел, чтобы он остался. Поддался сиюминутному порыву… Теперь пожинает плоды. Сочные, сочащиеся соком плоды, стекающие по пальцам необозримого будущего. Будущего, которое такими темпами для омеги может и не наступить. Ведь как бы он ни был уверен в собственном превосходстве… В данной ситуации физическое преимущество явно не на его стороне. Далеко не на его стороне. Собственноручно пустил в клетку машину для убийства и позволил отрезать себе пути к отступлению. Как глупо. Все так глупо. С ним рядом всегда так. По-другому не бывает. Словно какие-то части мозга Чу Ваньнина начинают концентрироваться на производстве саркастичных ответов и неусыпном контроле мимических мышц лица, а на здравый смысл им банально не хватает мощности. Вот и сейчас… — Оу? — каждое слово — укус, ядовитая капля в плоть и кровь. — Наш бесстрашный альфа прижал ушки? — даже дыхание пропитано едким токсином. — А что именно тебя так напугало? Ведь тебя долгое время переманивали? — токсином собственной внутренней боли и сжирающей внутренние органы обиды. — Приглашали стажироваться? — огненный коктейль, дающий долгосрочный, а главное действенный эффект. — Почему же тогда ты уверен, что мое мнение о тебе что-то изменит в глазах других? Мо Вэйюй слушает. Слушает внимательно. Зрачки со встроенной фокусировкой следят за губами Чу Ваньнина настолько тщательно, что в какой-то момент альфе приходится немного повернуть голову, открывая вид на смуглую, испещренную светодиодами кожу длинной шеи. Светодиодами подкожного импланта, который должен в зависимости от желания владельца изменять рисунок татуировки… Но сейчас представляющий собой хаотичную рассыпь огоньков. Сбой, скорее всего. Кто-то тоже концентрируется, направляя все свое внимание в иное русло. Не смотреть. Не смотреть. Не думать, что где-то под яркими неоновыми звездами бьется венка. Не думать о том, как было бы приятно… Не думать… Не воображать… Уже довоображался… Вот к чему все это привело. Ты жалок, Ваньнин. Ничтожный. Ревнивый. Трусливый. Не умеющий контролировать постыдные желания и обвиняющий всех вокруг в своей беспомощности. Беспомощности и зависти. Зависти ко всем, кто может спокойно принимать и осознавать собственные чувства. Для него все слишком сложно. Всего слишком много. Он не успевает. Он не может подстроиться. Это так ново. Так странно. Испытывать сильнейшее раздражение, до дрожи, до зубного скрежета, а потом… Думать о том, что у Мо Вэйюя темная штанга с инкрустиранным стразами черепом в языке. Думать, становясь наглядным примером для объяснения фразеологизма «смотреть в рот». — А ты, я так понимаю, уже вовсю празднуешь победу… — думать, а затем видеть, как альфа скалится, и будто специально дразня, играючи в процессе разговора (просто между предложениями) поддевает то и дело украшение зубами, — новых кандидатов прямо здесь «опрашиваешь» с особым пристрастием? Проводишь «жесткий» отбор, пользуясь служебным положением? Еще один шаг. Внезапный. Неожиданный. И последние слова сопровождаются мягким обволакивающим обонятельные рецепторы ароматом мятной жевательной резинки, которую Мо Вэйюй все же додумался выплюнуть за порогом. Жвачку выплюнуть додумался, а рот с жидким мылом в служебной комнате вымыть не догадался. Хотя почему же не догадался… Специально шел. Готовился. Терпел, копил в себе. Чу Ваньнин знает, что на любое действие найдется противодействие… И он так же знает, что это та самая «пощечина», которая уже давно должна была настигнуть… Но… Почему так больно… Сколько бы Чу Ваньнин о себе раньше ни слышал, омегу это не трогало. Почему же тогда от каждого слова невоспитанного «ребенка» его лихорадит? Почему каждое оскорбление Мо Вэйюя так ранит? Ранит, записываясь не на карту памяти, не в базу данных или хранилище, а в сбивающем ритм мышечном мешочке, оставляя глубокий порез раскалённым лезвием. Ранит так, что хочется кричать, сжимать рукой грудную клетку и просить остановиться. Но Чу Ваньнин не может. Не в его правилах. — Разве это не лишнее подтверждение твоих слов? — лучшая защита — нападение, — Сам же говорил, что я без дополнительных преференций никому не нужен… — «Вот видишь, я могу повторить это за тобой слово в слово, мне не сложно признать, что я никому не интересен. Выкуси! НЕ работают твои выпады в мою сторону. Не работают…» — Так почему бы мне не жить по принципу «на войне все средства хороши»? Выпад мгновенный. Молниеносный. Чу Ваньнин даже не успевает осознать происходящее, как оказывается прижат к столу… В ловушке. В захлопнувшемся капкане. Мышеловке… так и не получив заветный сыр. Оказывается прижат к столу, ощущая стойкий контраст между разгоряченным даже сквозь ткань одежды телом альфы и холодом острой расползающейся боли в позвоночнике. — Что т…? — только и успевает задушено выплюнуть в самодовольное лицо перед собой, как… Последние остатки углекислого газа покидают его дыхательную систему, раня стенки гортани, когда чужие сильные руки оказываются на ткани лабораторного халата. Мо Вэйюй сглатывает, сглатывает шумно, адамово яблоко приходит в движение: — Удивлюсь, если у такой гадюки как ты внутри течет хоть капля теплой человеческой крови. Чу Ваньнин слышит треск ни в чем не повинных волокон спецодежды. Спецодежды, с легкостью одним движением сорванной Мо Вэйюем с его острых плеч. Это проверка, Ваньнин. Он хочет увидеть твой страх. Он чувствует его. Ждёт, когда ты дашь слабину. И этот тайфун будет не остановить. Все альфы одинаковые… Все до единого… Никому… Никому нельзя позволять видеть страх… Знать о слабостях… Чу Ваньнин собирает волю в кулак и руками упирается изо всех подвластных сил в грудную клетку Мо Вэйюя: — Странно, — бросает с пренебрежением, отворачиваясь, насколько это позволяют возможности человеческой шеи, — что после всего ты еще способен чему-то, — нервно презрительный выдох, когда пляшущие внутри фиолетовых омутов демоны осыпают обращенную к ним сторону лица омеги мириадами брызг, — удивляться. Мириадами брызг, которые даже можно почувствовать. Брызг, которые будто мгновенно впитываются в кожу, вызывая неприятный теплый усиливающийся зуд. Усиливающийся, потому что альфа, наклоняющийся все ближе и ближе, несмотря на все тщетные попытки Чу Ваньнина это предотвратить, шепчет: — Раз уж мы все равно здесь. Не хотите ли Вы и меня протестировать, профессор? Вы ведь даже и не предполагаете, что теряете. Как Вы можете собеседовать других не зная, что именно Вам нужно. Кисти рук затекают, горят жгучей бесполезной болью. Бесполезной перед силой надвигающегося цунами. Неотмщенного. Замершего в каких-то жалких миллиметрах от кожи скулы омеги. Замершего для того, чтобы просто подарить мнимую надежду, что все может закончиться вот так. Вот так просто… легким испугом. На самом же деле это четко выверенная последовательность действий перед неизбежным. Инстинктивная. Как в дикой природе. Чу Ваньнин дергается в сторону, шипя грубо, шипя по слову: — Какая беспочвенная самоуверенность, — дергается, дергается всем телом, чтобы хоть как-то показать, что не намерен сдаваться так просто. Что у него есть силы бороться. И он будет. Будет бороться… А против чего собственно? Да, Чу Ваньнин понимал, что Мо Вэйюй захочет его припугнуть. Захочет оскорбить и, возможно, в крайнем случае сбежит с рабочего места. Но… Но что дальше? Не станет же он… Нет… нет… нет… Не станет… «Ты же этого хотел, больной извращенец? С первого дня хотел, с первой минуты…» — воет подсознание. Хотел… Как увидел в дверях кабинета это некогда растрепанное недоразумение. Некогда растрепанного подростка, который однажды схватил Чу Ваньнина за руку на конференции и со щенячьим восторженным писком клялся, что обязательно придёт к нему работать. — Как я мог бы к Вам обращаться? — Чу… Чу Ваньнин… — У Вас безумно красивое имя… прямо как и Вы. — Чт… — Меня зовут Мо Вэйюй. И я скоро приду к Вам работать. Только… Только школу закончу и сразу приду. Вот увидите… Я Вас не подведу, профессор. Некогда подростка, а в дверях кабинета год назад уже взрослого совершеннолетнего высоченного альфу с аристократически острыми чертами лица, но все ещё восхитительными живыми лавандовыми глазами. Тогда ещё живыми… Сейчас же из них будто вырвали душу… Лишь с одним… с одним человеком Мо Вэйюй до сих пор способен расцветать. И далеко не с Чу Ваньнином. Так далеко, что в системе координат это обозначалось бы бесконечностью. Ведь… Он… Именно он виноват во всем. Он один, и никто больше. И он знает это. В глубине души знает, боясь возненавидеть себя ещё больше, иногда перекладывая ответственность на других. Но знает… Что все из-за собственной ущербности, закомплексованности… Которую… Он не в силах побороть. Которой… не в силах противостоять. Да, он «гениальный» ученый. Признание, деньги, полномочия, несмотря на юный (для деятеля науки) возраст и слабый статус. Но он… Но внутри он все ещё тот зашуганный обиженный ребенок с комплексом неполноценности и горой раритетных бумажных книг из папиной библиотеки. Несоциальный, неинтересный, неспособный… Но мысли прерывает касание кончика чужого носа к собственному виску. Простое, спокойное, застывшее вместе с пространством и временем. Касание, а затем долгий вдох: — Боги, Вы что… — когда голос Мо Вэйюя успел стать настолько глубоким, почти утробным, рокот даже — не голос, будто омега внезапно начал понимать звериный рык, — специально делаете все, чтобы я не сдержался? Провоцируете меня? Хотите взять на слабо? С огнем играете? Еще в школе говорят… — омега не успевает среагировать, — не стоит дразнить костью голодную псину… Чу Ваньнин не успевает среагировать… Не успевает, как его словно что-то неимоверно легкое, почти воздушное, невесомое поднимают, подсаживая на холодный алюминий лабораторного стола. Подсаживают и даже не пытаются убрать пальцы с бедер. Как подсаживают, так в той же позе и остаются. И ждут. Ждут реакции. Чу Ваньнин не видит этого самодовольного лица, но точно знает, визуализирует растянутый в победоносном оскале рот. Стразик на верхнем правом клыке… Нет. Нет. Нет. Нет… — Что ты… — понимает, что пауза подзатянулась и нужно хоть как-то среагировать, хоть как-то… — Вэйюй, перестань… Вэйюй… — Так Вы знаете мое имя? Неожиданно, — у него теплое дыхание. Такое теплое, обволакивающее, успокаивающее подобно мягкому седативному средству. — Даже слух режет немного, должен признать. Я уже привык к «эй, ты»; «как тебя там»; «где отчет?». Может, не стоит нарушать традицию? Это похоже на гипноз. Каждое слово альфы вроде и отпечатывается в сознании, а вроде и не задерживается в нем дольше отмеренной пары секунд. Веки начинают тяжелеть. Губы немеют. Чу Ваньнин не способен больше сопротивляться. Да и почему-то резко перестает хотеть… — И ни одного больше язвительного слова? — изумленно продолжает, максимально растягивая каждое слово Мо Вэйюй. — Какие мы, оказывается, тихие и послушные бываем. Как он омегу раньше назвал? Гадюка? Получается, что…? Он сам — заклинатель змей? Только не на волшебной флейте (как в кино) играет, а просто говорит. Достаточно слов… Ничего больше… Действительно, а зачем тратиться на инструменты, если эффект от его мягкого тембра точно такой же? Если… Черт, это все даже приятно. Чу Ваньнин не может этого отрицать. Просто не способен. Так… долго… сопротивляться… Так долго… И сдаться практически без боя… Сдаться… ему… Сдаться… Небеса, почему он так приятно пахнет? Почему вдруг так сладко… Почему? Стоп… сладко? Стоп… — Вы как обычно с кандидатами вопросы оплаты обговариваете, профессор? — врывается без предупреждения в мыслительный процесс насмешливо ласковый голос. — До или после? Не люблю набивать себе цену, но думаю, что оклада на ближайшие полгода мне за УСЛУГУ должно будет хватить. Что? Что Мо Вэйюй только что сказал? Что? Что? Что? Как холодной водой в лицо из брандспойта. Внезапно. Беспощадно. Отрезвляюще. И… Сердце словно перестает стучать. Прекращает ритмично сокращаться внутри реберной клетки. Механизм вышел из строя и замене не подлежит.

(продолжение следует...)