Вместе в одиночной камере

«До сезона кислотных дождей осталось двенадцать дней. Ориентировочные даты начала: 8-9 августа. Индекс качества воздуха (AQI) сейчас составляет 300+. Уровень загрязнения атмосферы — опасно. Концентрация PM2.5, SO2, NOx значительно превышает норму рекомендованного ВОЗ среднегодового качества воздуха. Не забывайте о средствах индивидуальной защиты. Без крайней необходимости не находитесь долго на улице. Будьте бдительны и осторожны!» Уведомление на экране нейроинтерфейса выдергивает его из полудремы. Потрясающе. Великолепно. То, что доктор прописал. А главное вовремя… Чу Ваньнину холодно. Его подташнивает. Лихорадит. Он обессилено припадает затылком к подрагивающей стенке работающей стиральной машины. Обессиленно припадает затылком, стараясь хоть чуть-чуть выровнять дыхание. Хоть немного унять боль снова начинающих скручиваться в агонии внутренних органов. Это похоже на пытку. Жестокое наказание за собственную необдуманную поспешную глупость. За первую серьезную ошибку в течение последних нескольких лет. Последствия «укола в счастье» проявляются не сразу. Усыпляют бдительность и даже позволяют на пару часов забыть о себе, дарят Чу Ваньнину шанс направить все свои мысли в русло вскипающей паники и непонимания произошедшего, а потом без сожаления затопляют все на своем пути… Затопляют, оставляя только разъедающую реальность вокруг боль и чувство всепоглощающей беспомощности перед необратимыми побочными эффектами. Побочными эффектами, с которыми, как выясняется уже в процессе на сайтах с не самыми лестными отзывами, сталкиваются все посетители подобных заведений, если, конечно, не получают новую «счастливую дозу». Неизвестный номер: Тебе лучше? — высвечивается перед глазами. Чу Ваньнин сначала не понимает, как какой-то рандомный набор цифр мог попасть к нему в «важные»… А потом открывает диалог и что-то внутри обрывается. Вы: Я тебя ненавижу. Я терпеть тебя ненавижу. Неизвестный номер: Совсем плохо? Скинь адрес. Я приеду. Входящий звонок «Неизвестный номер» Звонок завершён Звонок 4 часа 23 минуты Неизвестный номер: Тебе лучше? Чу Ваньнин даже не помнит, как писал это. Не помнит, как отвечал на звонок. События последних суток в его голове стёрлись в одну клейкую бесформенную жижу, из которой не получается выудить ничего отдаленно напоминающее ответы на то и дело вспыхивающие в сознание вопросы. Что он наделал? Что на него нашло? Ещё и написал первым после всего, что произошло… Написал, хотя дал себе слово, что никогда не выйдет на связь… Дал себе слово и позорно нарушил его через несколько часов… Чу Ваньнин точно был не в себе. Все это… Так несдержанно. Жалко. Неправильно. Чу Ваньнин с самого детства привык в гордом одиночестве переживать любые неприятные сюрпризы своего организма. Плохо — терпи. Уползи в тихий уголок и зализывай раны. Не напрягай никого. Не показывай другим собственную слабость, потому что потом люди используют это против тебя. Даже когда омега жил не один, не изменял себе. Делал все, чтобы до последнего не признаваться, что с ним что-то не так. Скрывал, принимал множество быстродействующих, но довольно вредных в долгосрочной перспективе препаратов, иногда откровенно врал… Даже когда понял, что ждёт… Нет… Нельзя… Когда жил не один… С Мо Вэйюем… — Вэйюй, давай поговорим спокойно, прошу тебя… — Поговорим? Сам Чу Ваньнин просит меня об этом? С чего это вдруг я удостоился такой великой чести? Он часто вспоминает его лицо. Именно вспоминает, а не специально выводит изображение на экран нейроинтерфейса. Вспоминать — собирать по кусочкам, урывкам, лоскуткам какие-то отдельные черты, которые, как разбросанный по черепной коробке пазл, никогда не соберутся воедино. Не соберутся, потому что Чу Ваньнин не позволит этому случиться. Потому что обещал… Обещал самому себе, что только собственный разум станет его проводником в прошлое. — Я понимаю, ты злишься… Я понимаю тебе больно… — Ты ничего не понимаешь. И никогда даже не пытался понять. Стереть информацию из базы сохранённых на мозговой чип данных — просто. Даже ребёнок бы справился, не говоря уже об опытном рипере. А вот человеческое сознание коварно. Чёрная зияющая дыра посреди бескрайнего космоса технологий. Самосознание и прогресс. Симбиоз в головах современных людей, который так и не научились правильно контролировать. — Вэйюй, послушай… Мы оба на эмоциях… — На эмоциях? Оба? Правда, «котёнок»? Ещё скажи, что у тебя в программу заложены чувства. С меня хватит. Хоть твоё тело из плоти и крови, Ваньнин, ты не человек. И как бы ты ни старался убежать, прошлое настигнет. Случайным сном, внезапным триггером, проскользнувшей мыслью в моменты, когда сознание наиболее уязвимо. — Вэйюй… — Не человек. Ты бездушная машина. Прошлое настигнет. Чу Ваньнин слишком хорошо это знает. Знает и понимает, что никогда не будет готов с ним столкнуться. — Ты должен был умереть в тот день. — В какой день? О чем ты? — Хотя… машины же не умирают, да? Выходят из строя и всем плевать, потому что их, в отличие от живых людей, можно заменить. Но кто мог себе вообразить, что и у настоящего для него заготовлено множество сюрпризов. У настоящего, периметр которого он контролировал лучше любой секретной службы. Думал, что контролирует… Построил подземный бункер, замаскировал от чужих любопытных глаз, установил пароли на дверях с биометрическими замками, включил протокол безопасности, активировав смертельно опасные ловушки. Только успокаивается. Только выдыхает с облегчением, что остался в гордом одиночестве и никто не сможет потревожить его покой, не распрощавшись с жизнью. Только оборачивается осмотреть свой собственный «новый мир»… А за спиной уже стоит и улыбается во все тридцать два белоснежных зуба Мо Жань, протягивая кружку ароматного ягодного чая. Кружку с проявляющимися при нагревании бегущими неоновыми иероглифами: Ты просчитался, Ваньнин. Что теперь будешь делать? Просчитался… Слишком мягко… Проебался, вот то слово, которое красочно и четко описывает все произошедшее. И все бы ничего. Ну, встретились. Ну, покурили. Ну, поговорили. Обдолбались наркотой неизвестного происхождения… Переспали. Позавтракали вместе. С кем не бывает? С Чу Ваньнином не бывает. С Чу Ваньнином, которого последние несколько лет все с опаской обходят стороной. С Чу Ваньнином, которого такой расклад дел более чем устраивал. Это было удобно… Удобно, потому что, когда никого нет рядом, ты не можешь им навредить. Удобно, когда люди вокруг перестают иметь хоть какое-то значение, сливаясь в нескончаемый поток незнакомых лиц. Это было удобно… Пока, откуда ни возьмись, не появился этот Мо Жань. Мо Жань, «неизвестный номер» которого сейчас высвечивается у омеги на экране нейроинтерфейса. Мо Жань с приятными хриплыми нотками в голосе, когда он спрашивает: — Поспал хоть немного? Через канал связи голос альфы сопровождается непродолжительным стереоэффектом. По всей видимости не один Чу Ваньнин проводит свой умопомрачительный уикенд в ванной комнате. В ответ. Грубо. Жестоко: — Старался уснуть, но мне, к сожалению, помешали. — Вопросительно саркастично, — Не знаешь, кто это мог бы быть? — Восемь пулевых ранений. Когда прибыла бригада скорой помощи, его мозг был уже мёртв. Нам очень жаль. Мо Жань фыркает на том конце. Фыркает мягко, будто посмеиваясь. Фыркает и этот звук отдаётся в теле омеги странным пугающим теплом где-то в районе грудной клетки: — Язвишь, значит, чувствуешь себя чуть лучше. Я рад, — стоп, это тот человек, который день назад утверждал, что теперь Чу Ваньнин ему интересен так же, как ночная бабочка из не самого лучшего публичного дома на одну ночь. — Тебе точно не нужна помощь? А Чу Ваньнин ведь на какое-то мгновение даже поверил. Поверил, что действительно смог заставить надоедливого альфу (не тем способом, что предполагал изначально) потерять к себе всякий интерес. Успел и обрадоваться, и самым постыдным образом загнаться по совершенно непонятным причинам. Непонятным ли? А тут вот оно как… Все куда проще. Ему просто напиздели. В этом они похожи… Говорят то, что приведёт, по их мнению, к благоприятному финалу всей этой истории. Правда видят они его совсем по-разному. — Меня искренне удивляет, что ты так беспокоишься обо мне. Разве мы не поставили вчера жирную точку в наших «недоотношениях»? Да, Ваньнин, и ты первый же ему написал… Первый же и вскрыл этот ящик Пандоры… — Подтвердите Вашу личность. Идентификационный номер и подпись, пожалуйста. Личные вещи погибшего 000279000 будут доставлены в ближайшее время в постомат по зарегистрированному адресу. Мо Жань не давит, не спрашивает с претензией — любопытствует, как будто ведёт будничный диалог с маленьким ребёнком: — Не помнишь, о чем мы говорили до этого? Такие люди как он отлично ладят с детьми. Дети их обожают. Чувствуют их внутреннее тепло и тянутся ближе. Нет… Нет… Нет… — Когда человеку плохо, он что угодно наговорит лишь бы немного отвлечься. Про слушать и запоминать в таком состоянии даже речи не идёт. Почему слова даются с таким большим трудом? Почему с каждым разом омеге все труднее выцеживать из себя по ядовитой капле всю эту желчь? — Вы не обязаны сюда приходить, господин Сюэ. — Что за излишний официоз? Что ты имеешь в виду? — Вы приходите, потому что испытываете чувство вины. Не нужно. — Ваньнин, дело не… — Мо Вэйюя больше нет. Я не он. И никогда не смогу его Вам заменить. А Мо Жань продолжает… Продолжает говорить так осторожно, спокойно, черт возьми, ласково, словно Чу Ваньнин очень близкий и дорогой для него человек: — Может быть мне все-таки приехать? Юйхэн, я серьезно. Когда-то же Мо Жань должен устать. Когда-то же он отступит. Когда-то все это прекратится и все… Все вернётся на круги своя. Тогда почему Чу Ваньнину так больно думать об этом?.. Почему ему больно из-за этого невесть откуда взявшегося ластящегося к рукам пса? Это душит. Это не даёт мыслить здраво. Это бесит. Как же бесит! Как же… — Как же ты меня уже достал со своим «приехать», «помочь»! — по слогам. Громче, грубее, будто не говорит, а режет воздух острыми зазубренными лезвиями. — Мне не нужна помощь, окей? Нет, не так. Мне не нужна ТВОЯ помощь, Мо Жань. — Потоком ледяной воды из прорвавшейся платины. — Ты последний человек, к которому я обращусь. Направь свои альтруистические замашки в другое русло. — Сердцебиение у плода не визуализируется. Нам нужно провести несколько дополнительных тестов, сдать анализы на определенные показатели, но… Скажу сразу… Прогноз не утешительный. — Ладно, я… Я понял… Ты… — Мо Жань тушуется. Теряется. Не ожидал, как и сам Чу Ваньнин (сам от себя) столь бурной реакции, — Ты прости за беспокойство. Отдыхай. Если что-то все же будет нужно, ты знаешь… Чу Ваньнин быстро моргает, сбрасывая звонок. Не дослушивает. Просто сбрасывает, обрывая альфу на полуслове. Он не может к нему привязаться. Не имеет на это права. Не имеет… Но в глубине души знает… Уже поздно. — Отдыхайте, господин Чу. Завтра все пройдёт наилучшим образом, поверьте. У нас высококлассные специалисты, которые несколько раз на дню сталкиваются с проблемами подобными вашей. К величайшему сожалению, не Вы первый — не Вы последний проходите через это. Чу Ваньнин все понимает. Отрицает, но подрагивающие кибернетические пальцы, крепко сжавшиеся в кулак, с силой ударяют в грудь на уровне заходящегося в клетке рёбер сердца. Ударяют ещё и ещё, сопровождаясь истошным беззвучным криком. Криком, выбивающим из искусственных легких весь воздух. Чу Ваньнин все понимает. И, кажется, больше не может дышать. *** Пару дней спустя Тонкие нити ручек картонного пакета больно выпиваются в ладонь, когда Мо Жань переступает порог подсобного помещения рипер-салона. — Блять, — только завидев альфу, в сердцах выдаёт Цзян Си, выуживая из заднего кармана брюк несколько, по всей видимости заранее подготовленных, помятых красных купюр. — Может, лучше переводом сбросишь, — скептически изламывает бровь омега за стойкой регистрации (Сун Цютун, или как-то так рыжеволосый его в прошлый раз назвал) — Наличкой не принимают почти нигде… — Вот и сбегаешь в банк, ножки свои кибернетические потренируешь. Босс ведь всегда должен заботиться о здоровье своих подчиненных. А тебе, мой бессмертный, — молниеносно переключает внимание Цзян Си, обращаясь к переваривающему происходящее Мо Жаню в дверях, — в подсобку путь держать надо: через боксы до конца коридора и направо. Там хоть кровь от кафеля быстро отскрести можно… Холодно. Здесь идеальная температура для хранения новеньких запчастей киберимплантов, но никак не для людей в летнее время года, когда на улице палящая жара. Мо Жань в первую секунду интуитивно тянется свободной рукой к верхней одежде, чтобы укутаться поплотнее, а потом вспоминает, что одет в одну лишь футболку. А тут, как ни старайся, все равно замёрзнешь… С трудом абстрагируясь от не самых подходящих климатических условий, медленно продвигается вглубь, попутно рассматривая полки стеллажей, заставленных именными прозрачными кейсами, ожидающими своих заказчиков. — Му Яньли, а нам разве не должны были доставить ретракторы? — дежурно колкий голос отдаётся от стен тихим эхом. С неестественно ровной для простых смертных спиной Юйхэн стоит к Мо Жаню в пол-оборота, не поднимая головы от электронного списка недавно доставленных товаров. Стоит в окружении вскрытых крупногабаритных контейнеров для перевозок и, то и дело бросая взгляд на содержимое, что-то быстро-быстро отмечает на голографическом экране. Стоит, отражаясь мутной тенью в стекле изолятора, от одного вида которого альфе становится не по себе. Изолятора, который по технике безопасности обязан быть в любом общественном месте. Изолятора, предназначенного для содержания киберпсихопатов в ожидании приезда соответствующий служб. Однако, как показывает практика, в девяносто девяти случаях из ста он просто занимает квадратные метры. Простаивает за ненадобностью, а «больных» во избежание большего количества жертв просто убирают на месте. Никто особо не разбирается. В подобной экстренной ситуации все достаточно прозаично: либо ты, либо тебя. Мо Жань уж знает. Мо Жань очень хорошо это знает. — Му Яньли, еще не хватает… — и Юйхэн все-таки поворачивается к вошедшему. Поворачивается к Мо Жаню, замершему в проходе. Поворачивается, и… Альфа готов, что его испепелят взглядом, готов, что уничтожат на месте одной ледяной интонацией… Но Юйхэн вместо всего этого протяжно вздыхает и прикрывает веки. Кибернетические пальцы касаются переносицы. А следующие слова звучат как-то немного устало, потерянно раздраженно, на одном единственном выдохе, обращённые скорее к высшим силам, которые ничем не смогут помочь. — Зачем ты пришел? Кто тебя вообще сюда впустил? Это зона для персонала. Его и без того бледная кожа, контрастирующая с темными, забранными в короткий хвостик на затылке волосами, кажется почти прозрачной. Будто он призрак… Подойди, протяни руку, и она пройдет сквозь него. Сквозь полотно жемчужной кожи, не встречая препятствий. Полотно жемчужной кожи с росчерками темных разводов под глазами феникса и на впалых щеках. Изнеможение — своеобразный художник. Не для всех. Мо Жань прекрасно понимает, что выглядит не лучше. Что и его лицо сейчас напоминает безжизненную маску. Что и он безумно устал. Не юлит, не старается строить из себя что-то, честно, с капелькой смущения и волнения произносит: — Я принёс суп, — остается только запнуться на полуслове, прокашляться, и образ влюбленного школьника, преподносящего своему любовному интересу валентинку, будет готов, — Он единственное, что меня спасает последнюю пару дней. Единственное, что организм воспринимает не как угрозу. У меня осталось немного, и я подумал не пропадать же… Подумал, вдруг тебе тоже станет полегче… Подумал, сейчас же все равно обеденный перерыв… Юйхэн отрывисто, не дожидаясь, пока Мо Жань закончит: — Стоп. Не жужжи. Голографический экран списка гаснет, когда омега опускает устройство на пустую полку ближайшего стеллажа. — Ты сейчас сказал, — продолжает так четко, с выверенными паузами между словами, словно его речь искусственно замедлили на постпродакшне, — что пришёл в разгар рабочего дня, непонятно как проникнув на склад, тратишь мое время, отвлекаешь меня от приемки оборудования, чтобы… — пауза, чтобы осознать самому то, что он собирается сказать, — отдать суп? *** — Думаешь, это может что-то исправить? Думаешь, факт того, что ты соизволил встать к плите что-то изменит? Замах. Резкий. Сильный. Решительно точный. Замах… И вот уже своя/чужая рука Мо Жаня/Вэйюя выбивает из подрагивающих (всех человеческих) пальцев Юйхэна/Ваньнина глубокую суповую тарелку из бледно-голубого прозрачного стекла. Прозрачного стекла, которое, встретившись с полимерным покрытием пола, разлетается на мелкие осколки, отдаленно напоминающие необработанные кусочки топазов. Он смотрит, как Юйхэн, опустив голову, лихорадочно заламывает кисти рук, с начинающими проступать красными всполохами ожогов от брызнувшего на кожу кипятка. Он смотрит, но не двигается. Смотрит и, будто бы упиваясь нектаром чужой боли, растягивает губы в сытом удовлетворённом оскале: — Надеюсь, что хоть теперь ты что-то чувствуешь, «котёнок». Последнее слово — издевка. Оно как едкий плевок под ноги презренного предателя. «Котёнок» умирает в густом воздухе… Умирает… И Чу Ваньнин медленно, с явным усилием поднимает взгляд. Потухший. Пустой. Взгляд брошенного в воду феникса, который больше не может сгореть. Не может переродиться. И даже — взлететь, потому что ему подрезали крылья. *** Пластмассовая ложка утопает в постном золотистом бульоне. — Эта синтетическая дрянь вызывает мгновенное привыкание, — продолжает Юйхэн, создавая в гастрономическом море небольшой шторм, — Считай, переживаем облегченную, но все же ломку. Как выяснилось, на «Безграничное удовольствие» каждое первое заявление о причинении тяжкого вреда здоровью, а каждое второе — об изнасиловании под действием наркотических веществ. Не трудно догадаться, что хода делам особо не дают… Они расположились прямо там. На полу между высокими стеллажами подсобного помещения. Антуражно, Мо Жань не спорит, но чертовски неудобно. Ноги затекают тут же, стоит ему упереться коленями в их импровизированный стол, на самом же деле являющийся самым обычным стальным контейнером для перевозки хрупких грузов. Но есть и плюс — больше не холодно, ведь альфе, к его неподдельному удивлению, Юйхэн грубо сунул в руки темный плед крупной вязки, прохладно прокомментировав: «Извиняй, климат-контроль, как в корпоративных офисах, здесь не предусмотрен. Тем более сегодня ты не клиент, а комфортабельные условия предоставляем только за отдельную плату». Запах морской соли, какой обычно бывает у освежителей воздуха, касается обонятельных рецепторов, когда Мо Жань плотнее укутывается в столь «щедрый» подарок Юйхэна: — Исков даже больше, чем ты бы на меня подал? — усмешка в мягкие ворсинки, приятно щекочущие кожу, — Не поверю. И уже через секунду не верит в происходящее. Не верит, потому что Юйхэн, осторожно поднося ложку ко рту, как бы случайно, как бы между прочим быстро дёргает уголком губ: — Сам поражаюсь. Это он сейчас на шутку отреагировал? Серьезно? Мо Жаню же не могло показаться? Это была улыбка? Для обычного прохожего, правда, это скорее выглядело бы больше похожим на нервный тик, но для Мо Жаня… Для Мо Жаня будто бы вокруг расцвели райские сады Эдема. Ему первый раз удалось рассмешить омегу. За все время их странного знакомства он впервые видит на этом выточенном из слоновой кости лице позитивную реакцию на собственные слова. Юйхэн же, судя по нахлынувшему блеску ледяной задумчивости в глазах феникса, энтузиазма альфы особо не разделяет. Щурится, изучая взглядом листики мелко покрошенной кинзы, плавающие на поверхности набранной, но так и не отправленной в рот следующей ложки. Щурится, как если бы свет кварцевых ламп, расставленных тут и там, доставлял ему дискомфорт. Щурится, и только когда Мо Жань уже сам хочет нарушить затянувшуюся паузу, монотонно, будто читает скучную лекцию из устаревшей, но обязательной образовательной программы, произносит: — Что, по-твоему, между нами происходит? Он не поднимает глаз. Произносит, медленно помешивая уже давно остывший суп. Помешивает, чтобы просто занять руки. Чтобы было куда направить все своё внимание. Все делает для того, чтобы не показывать оппоненту оголенные нервные окончания, искрящиеся получше любых проводов. Оголенные нервные окончания, молнии которых, присмотревшись, можно увидеть в его чёрных промерзших зрачках. — А что происходит? — Мо Жань осторожен как никогда. Каждое слово выверено. Каждый слетающий с губ тон проходит жёсткую проверку. Интонация идеально подобрана под контекст. — Так себя ведёшь, будто мои жесты доброй воли тебя к чему-то обязывают. Будто тебя никто никогда безвозмездно обедом не кормил. Юйхэн сам заговорил об этом. Сам вывел разговор на новый уровень, которого раньше всеми силами избегал, пресекая все крохотные шажки Мо Жаня в данном направлении. Делая вид, что их ничего не может связывать. Отрицая любые намеки, больно жалил ядовитым словом. Не подпускал ближе… А теперь сам поднял эту некогда запретную тему: — Что за игру ты ведёшь? — по траектории взгляда Юйхэна сложно понять, к кому именно он обращается: к одноразовому столовому прибору или все же Мо Жаню, — Сначала говоришь одно, и мне кажется, что я начинаю понимать ход твоих мыслей, потом ты делаешь диаметрально противоположное, что ставит меня в тупик. Это какой-то тонкий психологический трюк, чтобы заставить меня думать о тебе? Стоп. Вот в данную минуту Мо Жань искренне жалеет, что не установил в систему нейроинтерфейса функцию мгновенной перемотки только что зафиксированных органами чувств событий. Как же хочется услышать это еще раз. Как же хочется поподробнее рассмотреть каждое движение губ, которым эти слова сопровождались: — Я не ослышался, — старается изо всех сил говорить серьезно, хотя на лице начинает предательски расцветать довольная клыкастая улыбка пса-андроида, закинувшего грязные лапы на обеденный стол, имитируя желание получить угощение, — ты сейчас сказал, что думаешь обо мне? В ответ сухо, безэмоцианально… на удивление правдиво прилетает: — Чаще, чем хотелось бы, — и вдогонку по традиции струйка жгучего яда, к которому у Мо Жаня, видимо, уже выработался иммунитет, — Не обольщайся, контекст мыслей довольно негативный. Альфа понимает, что не должен улыбаться во все тридцать два. Понимает, но ничего не может поделать с мимикой собственного лица. Она не слушается. Начинает жить своей жизнью. Наслаждается свободой, которую очень трудно отнять. Но Мо Жань пытается. Правда, пытается приручить ее хоть на время. Вернуть над ней власть, пока не стало слишком поздно… Пока его глупая, неуместная, слишком счастливая улыбка не попадёт в поле зрения ржавых глаз механического феникса. Не успевает… На него поднимают взгляд. Поднимают так не вовремя. Так внезапно. Миг, и уже поздно что-либо исправить. Миг, и ему уже ничего не сможет помочь. Миг… И уголок аккуратно выщипанной темной брови Юйхэна взлетает вверх: — Что с лицом? — Ничего, — Мо Жань, изумленно пожимает плечами, мол: «Что-то с лицом? С моим? Да не может быть», — Тебе не показалось ли? Но тактика «я у папы дурачок» терпит неминуемый крах, мгновенно разбиваясь об айсберг ошеломлённого: — Почему ты …– ещё немного. Ещё совсем чуть-чуть, и голос Юйхэна треснет, подобно тонкому весеннему льду под ногами. Льду с радужными разводами от загрязняющих водоёмы производств, — улыбаешься? — Я…? — удивление Мо Жаня так и плещет через край, — Да ни в жизнь. Сама серьезность. Отрицать, стараться перевести в глупую шутку… Хотя счастливое выражение лица говорит куда громче слов, выдаёт с головой и всеми потрохами. А что ещё на это ответишь? Я улыбаюсь, потому что совсем капельку псих? Я улыбаюсь, потому что не могу устоять перед твоим голосом, произносящем то, что я так жажду услышать? Я улыбаюсь, потому что на сегодняшний день ты — единственный островок счастья в моей дерьмовой жизни? Мо Жаню нечего терять. Он уже балансирует над пропастью обломков собственного существования, удерживаемый разве что тоненькой ниточкой судьбы, издевательски тянущейся от кибернетического коготка Юйхэна. Одно неверное движение, и… Мо Жаню нечего терять, поэтому он самым беспринципным, бестактным образом загоняет омегу в ловушку: — Дай мне еще один шанс. Без прелюдий. Без мягких подводящих намеков. Только просьба. Прямо в лоб. На что в ответ тут же получает протяжное, надсадное: — О Боже, за что мне это… Получает, и во все глаза следит за тем, как Юйхэн выуживает из заднего кармана брюк цвета мокрого асфальта электронный испаритель. Судя по всему, хоть омега и отдаёт предпочтение раритетным сигаретам, дань моде ему не чужда. По золотистому корпусу пробегают кислотные огоньки, стоит ему затянуться. Стоит затянуться, пока пальцы человеческой руки, сжимающие устройство мелко-мелко потряхивает. Стоит затянуться долго. Немного нервно. А затем хрипло, откуда-то со дна грудной клетки вместе с горьким табачным дымом произнести: — Лучше бы ты оставался в образе незаинтересованного, но очень обходительного ловеласа. Звучит обречённо. Звучит раздраженно. Звучит, как рассуждение о мечте, которой не суждено сбыться. — Носить одну маску скучно, люблю быть разным, — Мо Жань выжидает театральную паузу, в недрах пледа в поясной сумке выискивая пачку сигарет, — Ты, кстати, тоже сейчас «другой», — окей, нашёл, осталась зажигалка. — Я снова узнаю моего коллегу по курительному цеху, — да где же она? — Неужели только сигареты и еда волшебным образом усмиряют твой строптивый нрав? Бинго. Но стоит найденному сокровищу увидеть свет… — Не-не-не. Убрать, — кибернетический палец предостерегающе стучит по закрытой крышке контейнера-стола, — Курить в помещении запрещено. — Но… — Мо Жань хочет возразить, но осекается, потому что понимает: спорить тут бесполезно. Юйхэн, выпуская струйку пара из дымчато-розовых губ: — Что-то не так? — и получив отрицательный ответ, прохладно продолжает, — Лучше скажи мне, чего ты конкретно хочешь? О, много чего. Так много… Только дай волю… — Для начала сводить тебя на нормальное свидание. — «Побыть с тобой, просто рядом, как можно дольше, только с тобой я не чувствую, что схожу с ума», — Свидание, которое мы хотя бы запомним. В обратку коротко, отрывисто, подобно подаче на теннисном корте: — Смысл? — нечетко спрашивает Юйхэн, зажимая мундштук передними зубами. Это что, блиц-опрос? Или все же гейм, который может закончиться в пользу только одного из них? Ладно, что бы это ни было, Мо Жань снова принимает правила. Принимает правила, набирая в легкие побольше воздуха. Чеканит, наклоняясь ближе: — Хорошо провести время. Ну и, если честно, все произошедшее бьет по моему самолюбию. Не привык я к тому, что произвожу нехорошее впечатление, и кто-то остается недоволен моим обществом. Юйхэн в долгу не остаётся и в том же темпе, если не быстрее делает следующий ход: — Ты все еще на что-то надеешься? — Это запрещено? — вопросом на вопрос. — Не боишься обжечься о собственные ожидания? — А у меня совсем-совсем нет даже крохотного шанса на успех? — Смотря что в твоем иллюзорном понимании успех. — Доставить тебе удовольствие. Как я изначально и планировал, но в прошлый раз что-то пошло не так… Не суть. — Как благородно, — интересно, а капля слюны Юйхэна скольких людей способна отравить? — И никакой выгоды для себя любимого? — Почему же никакой? Если тебе понравится, то, быть может, мы продолжим общаться. Скидки мне делать будешь как хорошему знакомому. Друг-рипер никому не помешает. Они дышат. Часто-часто. Дышат, смотря друг другу в глаза. Смотрят, не моргая. Прожигая сетчатки друг друга подобно химикатам, разрушающим стратосферный озон. Смотрят… И… Выбившаяся из неплотно завязанного короткого хвостика тёмная прядь спадает Юйхэну на лицо. — С таким чувством юмора… — Омега наконец моргает. Проигрывает в свою же игру, но говорит так, словно давным-давно уложил Мо Жаня на лопатки. — Шансы, что мне понравится «проводить с тобой время» движутся к нулю. Глаза немного щиплет, но это лишь малая плата за маленькую, но такую приятную победу. Альфа благодарен высшим силам, которые как нельзя кстати подтолкнули к падению несколько чернильных волосков. Чувствует благодарность и одновременно неимоверное желание прикоснуться… Уточняет, утверждая: — Но они все же есть!? Юйхэн на полпути к цели останавливает руку с испарителем: — В любых расчётах о погрешности никогда нельзя забывать. — Из него вышел бы «отличный» преподаватель. Тот самый преподаватель, предмет которого волей-неволей учишь, потому что уж очень не хочешь получить пизды в процессе занятия. — Поэтому на 1–3% из 100 можешь рассчитывать. — О большем и не смею мечтать, — «если ты не заправишь эту чёртову прядь, я за себя не отвечаю». Юйхэн холодно, будто не на свидание дату выбирает, а на приём неучтивого клиента записывает: — На следующей неделе у меня единственное окно 7 августа. — Потусим аккурат перед Кислотным сезоном? — «Нет, серьезно, она тебе не мешает?» — Символично. — Что именно, — пауза перед тем, как в точности спародировать интонацию альфы, — «символично»? «Не делай вид, что уже забыл о ней». В районе мозгового центра скребется грязными когтями неприятный зуд. Мо Жаню это нужно. Нужно, и все тут. Жизненно необходимо. Вопрос крайней срочности. Вопрос жизни и смерти. Ощущает себя быком-андроидом, запрограммированным на атаку красной тряпки в руках тореадора, но не способным выполнить команду. — Если удача мне улыбнётся и ставка 1–3% сыграет, то, возможно, ты даже задержишься у меня (или я у тебя) чуть дольше планируемого. Дней так на десять… — «Или я скончаюсь прямо здесь, если эти блядские волосы не пропадут из поля зрения», — Хотя предполагаю, что моя шея новых ран не переживет. Юйхэн ничего не подозревает. Для него это обыденность. Бытовая ситуация. Он даже и помыслить не может, что внутри Мо Жаня происходит несколько микровзрывов в минуту. В минуту промедления. В минуту, пока… Не подозревает, поэтому продолжает разговор в уже привычной токсично-спокойной манере: — Или, говоря твоим языком, «ставка не сыграет» — мы выполним условия нашего последнего договора «об одной встрече» (не называй это при мне больше свиданием) и наконец-то расстанемся навсегда. Хотя… Забудь. Не буду пока разбивать твои розовые очки. Не подозревает, поэтому и не успевает среагировать, когда Мо Жань приподнимает руку. Не успевает среагировать, когда подушечки пальцев уже касаются шелковых нитей волос. Не успевает среагировать… Или просто замирает от шока… — Как любезно. — Альфа старается говорить уверенно. Старается, но это как отдавать приказы будучи в запертой клетке с только что пойманным диким львом. Приказывать — ты прикажешь, а вот выйдешь ли ты после этого живым — другой вопрос. — Ты само очарование. Мо Жань аккуратно заправляя волосы за ухо омеге, наблюдает как глаза феникса постепенно наливаются кровью. Наблюдает за острыми клыками в просвете приоткрытых губ. — Это… — Юйхэн зол, очень зол, — было, — лёд его голоса способен кажется погрузить все человечество в вечную мерзлоту, — лишнее. Его голос резонирует в ушах, когда альфа тепло рокочет: — Руку бы мне, — если Мо Жаню суждено умереть сейчас, то все не так плохо, он согласен, — за такое ампутировать. И мягко перехватывает, дразня, смыкая пальцы на занесённом, но почему-то резко замершем в опасной близости перед собственным лицом кибернетическом запястье… — Блядство-ебатство, — раздаётся откуда-то из прохода между стеллажей, — Прошу прощения. Кажется, я увидел то, что не должен был. Раздаётся, и неприятный пряный запах корицы от кожи незнакомого альфы апперкотом ударяет в нос. ОН принадлежит мне. ОН мой. Раздаётся, а из груди Мо Жаня вместе с внезапно нахлынувшим неизвестно откуда взявшимся гневом вырывается утробный угрожающий рык. ОН принадлежит мне. ОН мой. Он… - Му Яньли, — Юйхэн с совершенно невозмутимым выражением лица, словно ничего не происходит, словно не его руку сейчас сжимают, словно рядом больше никого нет, — что там с ретракторами? Мо Жань не смотрит на вошедшего. Чувствует, слышит, но не смотрит. Только на Чу Ваньнина перед собой. Только на него. Стоп… Он не Ваньнин… Юйхэн… Ваньнин — это имя порождённое больным сознанием Мо Жаня… Он Юйхэн. И только так… Мо Жань не смотрит на вошедшего. Но слышит торопливое: — Вот как раз принёс. Только доставили. — Краем глаза альфа замечает движение и угол серебряного контейнера. — Вы развлекайтесь. Развлекайтесь. Я тихонько как мышонка положу коробочку и пойду по своим делам. Вот… я уже ухожу. Уже почти… И правда уходит. Исчезает так же быстро, как и появился. Будто и не было. Будто мираж в засушливой пустыне, растворился после первого глотка воды. Юйхэн первым нарушает молчание в воцарившейся звенящей от шума включенных кварцевых ламп тишине: — В одном ты точно преуспел, — Мо Жань вопросительно морщит лоб, ожидая конкретики, — Подарил моим коллегам миллион поводов для сплетен. Можешь собой гордиться. Сомнительный повод для гордости. Настолько сомнительный, что внутри альфы тут же вспыхивает огонек новой странной навязчивой идеи. И теперь уже он не станет медлить с ее реализацией. Не станет, так как все необходимое у него буквально под рукой. Одно точное четкое сильное движение. Одно движение собственной кистью, во власти которой чужая искусственная конечность и… — Ты что творишь? — ледяные нотки непонимания в дрогнувшем от шока голосе, — Мозговая жидкость протекает? Непониманием пропитано даже дыхание Юйхэна. А Мо Жань… А Мо Жань лишь чувствует боль на щеке. Не сильную. Щиплющею. Подобную ожогу, который по какой-то «невиданной» причине начинает кровить. Чувствует боль, упивается ей. Чувствует боль точно такую же, как была от царапин на спине после их первой совместной ночи. Тихо, ласково произносит: — Когда буду уходить, — наклоняется ближе, ближе настолько, что может увидеть собственное отражение в промёрзших до самого дна тёмных омутах, — в холле обязательно упомяну, что, если бы не предстоящая операция, ноги бы моей здесь больше не было. И скажу, чтобы в следующий раз ядовитых змей держали в террариуме. Ну или изоляторе… Нотки непонимания омеги так и вибрируют в воздухе, когда к ним присоединяется выдох с читающейся между молекулами диоксида углерода благодарностью: — Безрассудный… «Безрассудный?», — повторяет про себя Мо Жань с легким недоумением, — «Как в таком простом слове как «спасибо», Юйхэн смог допустить сразу семь ошибок…?» Повторяет, все ещё крепко сжимая пальцами кибернетическое запястье, которое из плена так и не спешат вызволять. *** Вы ранены. Вы ранены. Вы ранены. Мерцающие алые вспышки, отражаются в глазах Чу Ваньнина/Юйхэна мириадами огненных фейерверков. В глазах феникса, поддёрнутых болезненной дымкой. Мо Жань/Вэйюй не уверен, понимает ли омега хоть что-то, но шепчет: — Я с тобой, слышишь. Все будет хорошо. Потерпи ещё немного. Его котёнок… Его… Выстрел. Внезапный. Подлый. В спину. Уже не первый… Вы ранены. Вы ранены. Вы ранены. Новая вспышка боли. Слепящая. Обездвиживающая. Боль… И тепло, предательски растекающееся где-то в поясничном отделе. — Как трогательно, — чья-то рука ложится Мо Жаню на плечо, и он понимает, что даже не может ее сбросить. Не хватает сил. — Посмотри на свою «любовь», Вэйюй. Посмотри, что ты наделал. — Я не… Я не мог… — Свой/чужой хрип. Хрип сквозь застилающие сознание волны боли. — Ши Мэй, ты… За что? Его, как безвольную ростовую куклу, подталкивая носком жестких берцев, переворачивают на спину. Не заботясь о ранах. Не думая о последствиях. Не обращая никакого внимания на вырвавшийся из глотки задушенный протяжный вой смертельно раненого хищника. Разворачивают так, чтобы посмотреть сквозь узкие прорези змеиной маски прямо в глаза. — За что? — через декодер сложно улавливать интонацию, но Мо Жань готов поклясться, что слышит насмешливо снисходительные нотки, — Ты всего лишь средство, Вэйюй. Не сама цель. Лучше ты мне скажи, каково это — вернуться к реальности? К такой реальности. — Ублюдок… — губы слушаются с трудом. Мо Жань хочет сделать хоть что-то. Хоть что-то… Он должен… Но тело будто не подчиняется мозговым импульсам. Будто разрядилось. Вышло из строя. Будто больше и не его вовсе. Будто не принадлежит ему. Будто осталось только угасающее сознание. Только оно одно… — Что ты сделал со мной? — Я всего лишь подарил тебе то, что ты заслуживал, мой послушный пёсик, — драматическая пауза. — Поводок и жёсткую руку. А уж ошейник ты нацепил на себя сам. Договаривает, приставляя к кадыку Мо Жаня прохладный пистолетный ствол. Договаривает, играючи медленно проводя дулом по шее сверху-вниз, не встречая никакого явного сопротивления. Договаривает, упиваясь собственной властью. Договаривает, и фокус змеиных глаз смещается на Юйхэна. — Не смей к нему прикасаться. Не… Но Мо Жаня, естественно, никто не слушает. Его слова — жалкая трата времени. Его слова — просто звук, растворяющийся в алом пространстве вокруг. Ши Мэй движется плавно. Картинно медленно. Движется к цели и не видит препятствий. Совсем тихо произносит: — Такой потенциал… Совсем тихо. Шелестом помех декодера. Совсем тихо, наклоняясь все ближе и ближе к новой безвольной жертве. Совсем тихо, отсоединяя свободной от пистолета рукой нижнюю челюсть змеиной пасти. — Такой потенциал, — повторяет уже собственным голосом. Повторяет с нескрываемым сожалением, изламывая линию пухлых, так резонирующих с грубой маской, губ. Пухлых губ, которыми он, полностью игнорируя угрожающе животный рык Мо Жаня, оставляет тягучий долгий поцелуй на виске Юйхэна. — Я убью тебя. Я клянусь. — Собственный голос уже не кажется таковым. Срывается. Сипит. Слюни режут гортань циркулярными пилами. — Я… Ши Мэй наконец реагирует. Раздраженно довольно громко выдыхает, буквально на несколько миллиметров отстраняясь от влажной кожи омеги. На какое-то мгновение подвисает, словно осознаёт что-то… Прогружает полученную информацию… А потом одним отточенным движением взводит курок. Уверенно. Хладнокровно. Больше не задумываясь ни на секунду. Дуло пистолета смотрит Мо Жаню прямо в лицо. В переносицу. Дуло пистолета с самонаведением. Пистолета, который всегда бьет точно в цель. — Он не должен был выбрать тебя. Выстрел… Резервное копирование версии 1.0 завершено. Хотите извлечь устройство? *** — Все нормально? Вопрос, который Мо Жань после аварии слышит чаще, чем следует. С каждым днём все чаще и чаще слышит вопрос, в зависимости от ситуации наполняющийся уточняющим контекстом: «ты какой-то бледный»; «может быть, возьмёшь отгул» «у меня есть стимулирующий инжектор, нужен?». Но одно остаётся неизменным. Люди вокруг постепенно начинают замечать, что что-то не так. Простые люди замечают, а врачи, как в фильме ужасов, с одержимо широкими улыбками повторяют «вы в полном порядке». Вы в полном порядке Когда Мо Жань в очередной раз посреди рабочего дня склоняется над фаянсовым ободом. Вы в полном порядке Когда каждую ночь он просыпается в холодном поту и с дикой, раздирающей череп болью… Просыпается, потому что каждую ночь альфа буквально снова и снова, раз за гребаным разом, проживает собственную смерть. Вы в полном порядке Когда в голову то и дело просачиваются странные, будто чужие суждения или комментарии. «ОН принадлежит мне», — становится неизменным спутником всех размышлений Мо Жаня о предстоящей встрече с Юйхэном. Любых мыслей о нем. «ОН принадлежит мне», звучащее громко и отчетливо. Звучащее вторым внутренним голосом. Что это? Одержимость? Безумие? Он все-таки постепенно теряет рассудок? Вы в полном порядке Когда в течение дня, занимаясь самыми обычными повседневными делами, теряет ориентацию в пространстве. На несколько секунд или даже иногда минут. Это похоже на глюк, словно кто-то перещёлкивает кадры реальности, мгновенно стирающиеся из сознания. Глюк, повторяющийся с завидной регулярностью. Глюк, который по первости альфа списывает на недосып и усталость. Списывает, ищет возможные причины, пока не доходит до того, что в один из дней Мо Жань не помнит, почему после непродолжительной «сонной» перезагрузки в ванной комнате, оказывается в коридоре в одном махровом халате, пеной на волосах и биометрическим чипом от машины в руках. Вы в полном порядке В полном порядке А потом наступает день операции. И это первый раз, когда Вы в полном порядке звучит не как издевка. В салоне тоже не обходится без сомнительных сюрпризов… Но… — Наркоз или обезболивающее? Как ты привык? — Обезболивающее. Я же все-таки хочу в полном объеме оценить проделанную работу. — Желание клиента — закон. Захотел произвести впечатление. Распушить пёрышки. Показать, что все может. Мало того, что красивый, при деньгах, готовит прекрасно, так ещё и сильный, мужественный, выдержанный. Все трудности бросает через прогиб и плюет в лицо опасностям. Да и вообще он альфа хоть куда. Завидный жених. Что называется, «бери скорее, а то за окном уже собралась очередь». Однако… Бравада продлилась недолго. Истощенный организм решил все за Мо Жаня (отнюдь не в его пользу) и просто отключился. Но… Но только там, после первой пробной инъекции, введённой внутривенно через новенький имплант, выписанного с легкой руки врача препарата и вкуса вяжущей рот молочной шоколадки, которую альфа получает из кибернетических пальцев, Мо Жаню становится лучше. В первый раз становится лучше не просто потому, что рядом Юйхэн и организм альфы в лошадиных дозах вырабатывает окситоцин, на какое-то время отвлекающий, позволяющий забыть о преследующих Мо Жаня проблемах, а действительно лучше физически. Легче как-то. Свободнее от болевых оков. Словно его голову до этого сдавливали гидравлическим прессом. Словно она уже была готова лопнуть под давлением многотонного веса … А потом одна доза, и все постепенно прекращается. Одна доза в салоне… Вторая перед тем, как отправиться в постель… И этой ночью Мо Жань впервые за, казалось бы, целую вечность не видит снов. *** 7 августа — Погоди, — тонкие пальцы бесцеремонно смыкаются на ножке бокала, заказанного Мо Жанем пару минут назад, и только-только доставленного андроидом-официантом, — Это что, реально свежевыжатый сок? Это был не шифр? Ты реально заказал сок? Что ты сделал с моим «фуршетным» собутыльником, чудовище? На последних словах Жун Цзю, презрительно сморщив курносый носик, все же передаёт альфе прозрачный сосуд с плещущейся внутри гранатовой жидкостью. Мо Жань, перехватывая прохладный хрусталь: — У меня сегодня вечером планы, — «если бы не начальство, носа бы и на секунду на это мероприятие не показал», — поэтому, как бы я ни хотел составить тебе компанию, не получится. — Предлагаешь мне в одного накидываться? — Жун Цзю обиженно цокает, устремляя внимательный взгляд куда-то за спину Мо Жаня. — Прям с обеда? Попахивает алкоголизмом, нет? — Ты можешь не пить вместе со мной… Но Жун Цзю уже особо не слушает, опрокидывая в себя остатки розового игристого вина «Perrier-Jouёt» из бокала. — Нашёл дурачка, от халявного алкоголя Жун Цзю ещё никогда не отказывался, — притворный вздох, — Зажрался ты, мой друг. Ой как зажрался. Вот побегал бы, как я в своё время… Научился бы ценить истинную прелесть богатой жизни. Так, стой на месте я вижу брускетты с лососем. «Побегал», переводя на человеческий, — переспал с доброй половиной гомостатусных альф состава директоров разных корпораций, пока одному из них не взбрело в голову устроить своего любовника в отдел кадров. Прям заведующим, а чего мелочиться-то. Поближе, так сказать, к себе любимому. Мо Жань не осуждает. Не его собачье дело, как кто-то выбивает себе место под корпоративным солнцем. Тем более из всех его коллег Жун Цзю один из немногих, с кем хотя бы не в тягость находится рядом. А побухать-то вообще за милую душу. Мо Жань не осуждает и поверх бокала сонно наблюдает за тем, как довольный собой Жун Цзю возвращается, пробираясь сквозь толпу с тарелочкой желанных брускетт и новым полным бокалом. — Все такие любезные, аж воротит. Будто последний раз видятся, а не в «кислотный отпуск» на две недели уходят. Или надеются, что кто-то его не переживёт… Зато теперь у меня есть хоть что-то хорошее, — комментирует происходящее и с хрустом откусывает небольшой кусочек добычи, — А твои «планы», я так предполагаю, обитают в соседнем здании? Наш романтичный мальчик попал под действие гормональных чар? Мо Жань легко улыбается, улыбается одними губами: — Скорее, встретил очень хорошего человека. — Хорошим быть мало, — крошки сыпятся в ладонь Жун Цзю, когда тонко порезанный кусочек лосося исчезает в его рту, — И кем же работает этот «хороший» омега? Достойная партия? — Риппер, — коротко и ясно, не вдаваясь ни в какую конкретику. «Риппер», а за ним звук удушающего кашля Жун Цзю, которому еда пошла не в то горло: — Ты шутишь? — хрипит, стараясь утопить в алкоголе новый приступ, раздирающий грудную клетку, — Слабостатусный риппер? Охуеть, чего в жизни только не встретишь. Ты у него что ли имплант устанавливал? Не страшно было? Он же, ну… Омега… Мо Жань с благодарным кивком принимает от примчавшегося по первому зову андроида салфетки: — Удивлю тебя ещё больше, к нему на приём не попасть. Все так хотят «пощекотать себе нервы», что записываются на месяцы вперёд. — Так хорошо оказывает услуги? — Жун Цзю, даже будучи при смерти от удушья, все равно скажет своё последнее слово, — Установка импланта и глубокий горловой в подарок. И снова кашляет, только уже в салфетку. Кашляет, потому что тратит весь необходимый запас воздуха для полноценного вдоха. Мо Жань знает, что может постучать по спине… Может ещё оказать какую-нибудь помощь. Но как-то не хочется. Да и бокал в руках мешает… — В отличие от тебя, не все такие щедрые акции проводят, Жун Цзю. Да и без его помощи коллега быстренько приходит в себя. Прокашливается. И вот уже во всеоружии снова готов покорять брускеттные вершины и игристые моря. Как там в народе говорят, «проститута не задушишь, не убьешь»? После нескольких глотков спасительного розового алкоголя Жун Цзю открывает рот, но не для того, чтобы что-то пожевать, пока не рискует, гастрономическая передышка: — Тоже верно. Я уникальный предприниматель. Но сейчас не об этом. Будь осторожен. Лады? Знаю я эту кухню… Ты мальчик видный. — Чуть тише и серьезнее. — Если что, у меня есть хорошие знакомые… Там… Тест ДНК сделаем. Ну, вдруг в подоле принесёт, скажет: это твой ребёнок… Тыры-пыры… — Мне ведь нужны твои данные, чтобы подавать иск в соответствующие инстанции, если ты меня чем-то заразил… Ну или на алименты, тут уж как повезёт. — Хочешь сказать, мне придётся скрываться? Опять лишняя морока. Так-то, если подумать, десять процентов от зарплаты на дороге не валяются… Воспоминания от их с Юйхэном разговоре касаются сознания, и Мо Жань думает, что никогда бы так не поступил. Никогда в жизни. — Не падай в обморок и не давись, — предупреждает заранее, чтобы не стать невольным соучастником убийства на пару с алкогольным напитком, — но даже если бы омега, который мне нравится, оказался беременным в момент нашей встречи, и ребёнок сто процентов был бы не мой, я бы все равно принял их обоих… Но Жун Цзю перебивает альфу на полуслове, не позволяя закончить: — Мо Жань… До, ещё ладно. Всякое бывает. А если уже в момент, когда вы какое-то время вместе? Не хочу, чтобы ты был как мой куколд зам. Трое детей (четвёртый на подходе) и все как на подбор тёмненькие (как не сложно догадаться, его молодой муж уж очень любит тусить с афроамериканцами). А он и рад. Поощряет. Семейные фото у них огонь, конечно… Семейные фото… Семья… Мо Жань хочет семью. Очень хочет. Всегда хотел… Смаргивает сиюминутное наваждение и, вкладывая в голос все свою раздражённую усталость, тянет: — Ой, не грузи меня теориями заговора и сплетнями, я и так еле держусь на ногах. Вчера на дежурстве с придурком из отдела продаж был. Думал повешусь. Одному обычно спокойнее и поспать можно, если совсем невмоготу. А этот трындел без умолку… Жун Цзю понимающе качает головой: — Тебе адреналинчик дать? Крутая штука, вштыривает как надо. У меня дозы убойные. Ощущения, будто заново рождаешься. Использую редко, но какой результат. Как раз стики тебе должны подойти. — Со старшей школы ничем таким не баловался. — Мо Жань ставит пустой бокал из-под гранатового сока на столик, прекрасно понимая, к чему все идёт. — Ты в ангелы-спасители заделался? — Можно и так сказать, — Жун Цзю в точности копирует его движение, — От сердца отрываю, — «да-да», — Здесь слишком душно, — «ну, естественно», — Пойдём покурим, — «естественно 2.0», — Пойдём-пойдём, — «если Жун Цзю выпивает хоть глоток хмельного напитка, то без пары десятков тяг точно не обойдётся. Это лишь вопрос времени. Глоток — и запускается таймер», — «Свежим» воздухом подышим и тебя заодно реанимируем. *** Мо Жань редко ходил с коллегами на перекуры. Даже до встречи с Юйхэном он предпочитал более укромные места. Поэтому сейчас даже в полупустой курительной зоне он чувствует дискомфорт. Чувствует себя неправильно. Чувствует себя не в своей тарелке. Даже тоненький стик инжектора, вручённый ему Жун Цзю, стоило им переступить порог здания, радости особо не приносит. Лежит в руке и лежит. Ждёт, пока Мо Жань расправится с сигаретой и настанет его черёд. Но Мо Жань медлит. Сам не знает, почему. Медлит, краем уха слушая тихий общий шум разговоров вокруг. Изредка фокусируясь на каких-то отдельных фразах. Жун Цзю тоже что-то говорит. Но альфа не слышит. Дрейфует в мареве сигаретного дыма и накатывающей мерными волнами дрёме. Кивает или мотает головой невпопад. Надо же как-то поддерживать диалог (монолог) своего коллеги. — Ну что ты как сонная муха еле-еле глаза открытыми держишь, — сетует Жун Цзю, когда альфа, в очередной раз чередуя жестами «да-нет», отвечает неверно, — Со своими «планами» тоже будешь спать на ходу? Вставляй давай. Или я сам тебе вставлю… И поверь, тебе не понравится. — Ладно-ладно, только не ворчи. Стик действительно идеально ложится в открывшийся по команде через экран нейроинтерфейса слот на предплечье. Ложится, и механизм сам проводит все необходимые манипуляции. Тонкой иглой протыкая защитную пленку. Тонкой иглой, другим концом ведущей аккурат в вену. Сначала ничего не происходит. И Мо Жань уж думает, что что-то неправильно сделал… Все-таки имплант новый, он ещё не привык пользоваться им. Сначала ничего не происходит. А потом сердце пропускает удар. А потом… Ему кажется, что он задыхается, так сильно начинает биться сердечная мышца. Ему кажется, что виски в голове сейчас лопнут от перенапряжения и артериального давления. Ему кажется, что ещё немного, и мир вокруг превратится в одну цветную массу, которую можно будет потрогать руками, перемешать. Он ничего не слышит, кроме быстрого стука крови в ушах. И собственных надрывных вдохов, которые хоть немного помогают удерживать связь с реальностью. Мо Жань знал, как действует адреналин. Знал, но эта дрянь гораздо сильнее. «Убойная доза», ничего не скажешь. Убойная настолько, что человек банально может просто не пережить такого прихода. Пробный период версии 1.0 завершён Мо Жаню и самому уже начинает казаться, что он не переживёт… Он медленно опускается на землю. Ему нужно. Ему нужно немного посидеть. Загрузка полной версии 1.0 завершена и готова к активации Хотите продолжить? Ему все равно, какое там очередное программное обеспечение обновилось. Он хочет просто дышать. Без перебоев. Не слышать собственное заходящееся сердце. Ему все равно, поэтому он исступленно моргает, подтверждая что бы там ни было. Полная версия 1.0 активирована И его отпускает. Резко. Будто до этого сжимали в объятиях, а потом разжали костлявые руки. Его отпускает… И только Мо Жань хочет спокойно вдохнуть… Как сознание отключается… Отключается, погружая окружающую действительность в зыбкую тьму. *** Когда он приходит в себя… Ему больно. Больно так, что сводит все тело. Когда он приходит в себя, его тошнит. Голову пронзает сотнями тонких грязных игл. Каждая клеточка противится тому, чтобы он существовал. Чтобы он хотя бы сделал вздох. Он на боку. На ледяном полу. Не встать. Не пошевелится. Зрение не фокусируется. Перед глазами мерцают алые, предупреждающие об опасности вспышки. Он чувствует что-то тёплое на лице. Тёплое и влажное, струящееся от нижних век и по щекам. Он слышит крики. Сначала отдаленно. Потом все чётче и чётче. Не может разобрать, кто, но точно знает, что многие из голосов ему смутно знакомы. Сначала их только два… — Какого хуя ты привёл его сюда? — Я не… Он сам пошёл! Я пытался его остановить! Пытался поговорить. Но он, как сломанный андроид, по кругу произносил одно и тоже. Нёс какой-то несвязный бред. Какие-то имена. И шёл сюда. Я ничего не мог сделать. А потом у него кровь из глаз хлестать начала. — Это Ваш сотрудник! Сам не можешь справиться, звони своим, чтобы забирали. У вас блять изолятора в офисе нет, или что? Каким хером, мы теперь должны с этим разбираться? — Я не понимаю… Зачем изолятор? Какой… — Зачем изолятор спрашиваешь? Ты нам ебаного киберпсиха приволок! — О чем Вы… Нет… Нет… Нет… Мо Жань… Он… — А, ну, конечно. Он в порядке. Совсем не буйный. Нам же просто так пришлось его шокером шибануть?! — Но… Затем добавляется третий голос… — Давайте позвоним в полицию. А за ним прям над головой Мо Жаня звучит ещё один самый спокойный из всех предыдущих (а голос может пахнуть корицей?): — Мало ли что случится за время, пока они сподобятся выслать наряд. Лучше решить все сразу. Здесь и сейчас. А они потом просто опишут труп. Нам ещё «спасибо» скажут. — Вы с ума сошли? Вы так спокойно говорите об убийстве человека? — Закрой свою корпоративную варежку! Он больше не человек! Забудь! Сун Цютун, вызывай полицию! Мо Жань хочет подать голос. Мо Жань хочет пошевелиться. Мо Жань хочет сделать хоть что-то… Но стоит ему с превеликим трудом, превозмогая себя, приподнять разрывающуюся изнутри голову… Его лицо припечатывают к полимерным плитам жесткой подошвой. Со всей силы. Будто ради забавы пытаются раздавить жесткий сухой фрукт: — Эта мразь уже приходит в себя. Нам нужно что-то решать. Сроч… — Что здесь происходит? Что, мать твою, здесь происходит? Этот голос… Эти ледяные нотки… Юйхэн… Мо Жань, чувствуя привкус металла, приоткрывает рот. Шепчет одними губами такое знакомое. Такое важное имя. Шепчет, потому что больше ни на что не способен. Шепчет, то ли зовёт, то ли просит прощения. Шепчет и шепчет, когда вокруг крики становятся все громче. Шепчет, когда слышит совсем рядом шаги. Шепчет, когда чувствует знакомое тепло, и обонятельных рецепторов касается запах яблочного сидра… Шепчет, когда его голову аккуратно приподнимают с ледяного пола. Приподнимают, опуская себе на колени. Опускают на колени и мягко-мягко пальцами человеческой руки вытирают тёплые разводы на коже щёк. — Все хорошо. Все хорошо. А затем к приоткрытым губам альфы приставляют шприц. — Все хорошо. Горько. Во рту вяжет. Жидкость неизвестного происхождения шипит. Пенится. — Я здесь. Все будет хорошо. Мо Жань в это искренне верит. Искренне верит и, собирая последние крупицы сознания, которые вот-вот собираются его покинуть, хрипит: — Прости меня. Прости меня, Ваньнин.