Вместе в одиночной камере

« Я люблю тебя… Я так тебя люблю…» — Все еще хочешь уйти? — задает риторический вопрос Чу Ваньнин, прикусывая стальной гвоздик в ухе альфы. Прикусывая, чувствует на губах привкус солоноватой горечи. Прикусывая, наслаждается мелкими волнами дрожи, которые то и дело прокатываются под собственными человеческими пальцами, мягко-мягко, почти невесомо, поглаживающими кожу над острыми ключицами «Мо Жаня». «Мо Жань», от которого исходит обжигающий носоглотку при каждом глубоком вдохе запах терпкого имбиря, щурится, по всей видимости, не оценив легкий вопросительный укол с долей иронии. Щурится обиженно, но так беззащитно, словно ребенок, собравшийся сбежать из дома, но не ушедший дальше промерзшего металлического сидения лавочки во дворе многоквартирного панельного дома: — Ты сам лишил меня этого, — звучит слишком слабо для обвинения, но достаточно приглушенно, чтобы ощутить неуверенность, так и сочащуюся в каждом произнесенном слове. В каждом слове, которое дается с неимоверным трудом, — Мы совершили непоправимую глупость… Свежие простыни кажутся ледяными после горячей ванны. Тепловой контраст, судя по всему, в ускоренном режиме возвращающий сознанию Мо Вэйюя болезненную ясность происходящего. — А кто их не совершает? — немного погодя. — Рано же ты начал трезветь, — прохлада в голосе Чу Ваньнина, оседающая теплым выдохом на приоткрытых губах альфы, — Неужели мне надо идти за добавкой? — Я же теперь от тебя не отвяжусь… — И не надо… *** Некоторое время назад Ткань футболки поддается не сразу. Липнет к коже, будто цепляется, защищает, требует остановиться. Но под пальцами своего хозяина сдается. Сдается, когда Чу Ваньнин берет на себе инициативу, мягко отталкивая подрагивающие ладони Мо Вэйюя. Подрагивающие, будто при сильном перенапряжении имплантов сухожилий, готовых вот-вот выйти из эксплуатации. Но все системы исправны. Все электронные системы… — Ты правда этого хочешь? Со мной… — даже сквозь притупляющую здравый смысл, забивающую его в самый дальний темный угол сознания, плотную, густую, пахнущую яблочным ядом дымку Мо Вэйюй пытается нажать на тормоз. Но не может. Его кто-то подрезал. Сколько ни старайся предотвратить неизбежное, сколько ни бей по педалям, а пропасть неумолимо приближается. Приближается с каждой горячей каплей, скользящей по обнаженной коже. Приближается с каждым выдохом и последующим дурманящим вдохом, пугающе сладким, дарящим забытые, но такие до боли знакомые ощущения. Приближается, когда Чу Ваньнин сокращает расстояние между ними до критического минимума. Сокращает, на какую-то спасительную долю секунды путаясь ступнями в сброшенной на дно кабины одежде. Долю секунды последней крупицы сил Мо Вэйюя, которая без следа растворяется погасшей искоркой в словах: — Хватить играть в недотрогу, Вэйюй. Это моя роль. А потом становится жарко. И не потому, что тепло от сильного напора воды согревает тело. Становится жарко внутри. Словно кипятильник вшили куда-то в грудь. Вшили давно, а включили только сейчас. Становится жарко и страшно. Страшно от собственной беспомощности и неумения контролировать чужое тело. Чужое тело, которое за несколько лет, казалось, было изучено вдоль и поперек, но… Так только казалось… Казалось, потому что Мо Вэйюй и помыслить не мог, что окажется там, где он сейчас. Не верил, что когда-то сможет снова не только подглядывать за личной жизнью своего сокамерника из темной глубины зрачков, но и сам все прочувствовать на собственном опыте. Прочувствовать заново… Спустя столько лет… Каждое несмелое прикосновение к разгоряченной бумажной коже Чу Ваньнина — удар током. Сильный. Пробивающий руки до самых предплечий. Кричащий, что нельзя, но лишь подстегивающий к большему. Алкоголь, попавший в кровь, или инстинкт представителя сильного статуса сделали свое дело. Сделали так, что сопротивление разума над желаниями плоти свелось к нулю. Ни аргументов, ни причин, чтобы сбежать. Ничего не осталось. Только сладость в тяжелом воздухе, только угли жемчужной кожи и шепот, неслышимый, но осязаемый поцелуями-прикосновениями к шее, сопровождающими успокаивающие уверенные слова. Мо Вэйюй почти тонет. Дышит с надрывом, цепляясь за плечи Чу Ваньнина, как за спасительный круг. Цепляясь, жадно вжимая пальцы, не собираясь ни с кем делиться своим шансом выжить. Шансом не потерять рассудок окончательно. Держится. Держится, словно от этого зависит будущее всего человечества. Мо Вэйюй держится, пока Чу Ваньнин не отступает на микрошажок назад, чтобы сквозь мутные струи воды заглянуть в его глаза. Распущенные волосы чернильными прядями липнут к лицу омеги, словно еще секунда - и вместе с водой иссиня-черной краской побегут по коже вниз, оставляя темные разводы: — Хочешь, я буду вести? И Мо Вэйюй исcтупленно кивает. Слов, мыслей — их нет. Лишь хаотичные действия, танцующие на острие нормальности. Только они и незнаемый блеск в глазах феникса. Безумный: — Хороший мальчик, — продолжает Чу Ваньнин, словно змей-искуситель, — Послушный, — и подается вперед, слегка приподнимаясь на цыпочки. Он... Он никогда не целовал Мо Вэйюя первым. Никогда. Ни при каких обстоятельствах. Покусывал. Клевал в щеку. Бессознательно обнимал во сне. Но целовать… В губы… Никогда… Раньше все было совсем по-другому. Совсем не так. Сейчас это нежно… Тягуче. Подстроиться под ритм не составляет особого труда. Да, поначалу получается немного рвано, чуть быстрее, чем следует, но мягкое давление кибернетических пальцев на затылок подсказывает, что все в порядке, и постепенно Мо Вэйюй расслабляется. Начинает ровнее дышать. Учится заново. Все хорошо. Приятно. Без напряга. Странно. Неправильно. Пугающе. Ласково. Уютно. ***  — Меня нет в жизни Ся Сыни. — Что ты имеешь в виду? — Я все пропускаю. Все важные моменты… Так ещё и лишаю его возможности быть с настоящим отцом… — Ещё раз ты заикнешься о том, что не отец Ся Сыни, я тебя сдам в металлолом. Понял? — Он сам спросил об этом… — Конечно, он спросил. У него очень много вопросов, он так познаёт мир. Он двухлетний ребенок, Вэйюй. Ребёнок из не самой обычной семьи. Он имеет право знать, почему его отец ведёт себя по-разному каждые двое суток. — Я не хочу быть вечным дополнением… — Не ревнуй. Ся Сыни тебя просто обожает, глупыш. Ты не дополнение. Ты полноценный член нашей семьи. Странной семьи, не скрою, но все же… *** Некоторое время назад Чу Ваньнин вздрагивает. Под кожей, там, где еще остались на его теле островки человечности, пробегает приятный холодок. Он стоит, запрокинув голову назад, закрыв глаза, изучая почему-то медленно покачивающийся перед глазами темноту. Плавающую то в одну, то в другую сторону. Словно смотрит на бьющиеся о борт яхты волны, испытывая чувство легкой качки. Приятной. Стоит, запрокинув голову назад, точкой опоры выбирая для себя влажные короткие волосы на уровне опущенной руки, пропускает их сквозь пальцы. Играясь. Сжимая у самых корней в кулак, или резко отпуская. Настраивая нужный темп. И наконец… Приоткрывает рот. По губам бьют горячие капли. Хлестко. Беспощадно. Выдыхает с тихим стонущим призвуком. Сглатывает и растворяется на несколько томительный секунд в непроглядной тьме собственных век. Растворяется и слышит сквозь тихий приятный звон в ушах, как Мо Вэйюй поднимается на ноги. Слышит и чувствует, как расцепляются кибернетические пальцы, отпуская, проскальзывая меж мокрых прядей. Потом медленно открывает глаза, возвращая голове вертикальное положение. Открывает и смотрит. Смотрит. Смотрит на Мо Вэйюя, который ждёт дальнейших указаний. Не прикасается, лишь ждёт инструкций. И тоже смотрит. Первый импульс Чу Ваньнина ударить альфу по голове, чтобы снять с паузы. Повысить голос, чтобы вернул ему настоящего Вэйюя — дикого, своенравного дворового пса — и забрал подставного выдрессированного пекинеса. Ведь есть же отголоски… Есть… Но понимает, что в нынешней ситуации это бесполезно. Не сейчас. Альфе нужно время освоиться. Поэтому как можно более терпеливо, как ребёнку, у которого не получается выполнить домашнее задание: — Можешь делать все что хочешь. Если мне не понравится, я скажу. «Не скажу, потому что, что бы ты ни сделал, мне будет хорошо. Всегда было…» — остаётся в собственных мыслях. — У меня нет… — Мо Вэйюй будто просит прощения. Озирается. Он растрепанный, с легкими росчерками румянца на лице. Приехали… Чу Ваньнин откидывая со лба прилипшие волосы, неодобрительно цокает языком: — Мой косяк, сейчас вернусь, — разворачивается спиной и уже тянется к сенсорной панели, чтобы перекрыть воду… Как его руку на полпути ловят, останавливая. Ловят в теплую ловушку из шершавых от влаги пальцев. Ловят и, по всей видимости, не собираются никуда отпускать. — Нет, Вэйюй. Даже не думай. В ответ Чу Ваньнина по-детски бодают головой в затылок. — Я быстро, обещаю. Ты даже не заметишь. Недовольное фырканье в плечо и несколько коротких поцелуев. — На меня это не работает, ты знаешь… Свободной рукой игриво царапают нежную кожу над тазобедренной косточкой, спускаясь ниже. — Тебе и в правду жить надоело, — как бы между делом замечает Чу Ваньнин и, чуть повернув голову в бок, подталкивает носом нос альфы, — Набери пока ванну, а я пойду, решу нашу небольшую проблему. У меня где-то должны быть экстренные противозачаточные. *** Два с половиной года назад За окном небольшой, но тихий дворик под куполом, защищающим от всех видов осадков, с искусственно созданной комфортной средой для будущих или уже ставших родителями семей. У Мо Вэйюя это сродни наркотической зависимости. Наблюдать и представлять, что все это происходит с ним. Все эти моменты трепетного ожидания, нежных касаний, мягких поцелуев над коляской. Что они принадлежат ему… Тихий оклик из-за спины: — Вэйюй, — резкий разворот на сто восемьдесят градусов. Молниеносный. — Да? — и смотрит. Смотрит в лицо Чу Ваньнину, полусидящему на кушетке. Прицельно. Не ниже. Не в бок. Только в лицо. Тоже привычка. Защитный инстинкт от лишних переживаний… — Хочешь подержать? Мо Вэйюй не сразу понимает. Вернее совсем не понимает. Старается анализировать, но все тщетно. Мозг выдаёт сбой. Ошибка. — Что подержать? — непонимающе. Ошибка. — Кого, дурачок, — в ответ. Ошибка. — Кого? — повторяет испуганно. Ошибка. Ошибка. Ошибка. А потом, поборов приступ волны внутренней боли, опускает глаза на ребёнка в руках Чу Ваньнина. Совсем крохотного. Такого беззащитного. Всего утыканного специальными трубочками с питательными веществами. И с маленькой белой биркой на ручке. Шаг вперёд. Несмелый. Ещё один. Вот аккуратно опускается на стерильные простыни больничной кровати. И все смотрит. Смотрит. На малыша, которого до этого момента всеми силами избегал взглядом. Потому что… Это не его… Он не имеет права… Но уже не может оторваться. Не в силах. Тихо-тихо, наблюдая за тем, как кроха морщит носик: — А как? Я… Я не умею… — это слишком неожиданно. Слишком внезапно. Слишком. Слишком. Слишком. Чу Ваньнин задумчиво поджимает губы: — Я сам точно не знаю, но врачи сказали, что ему будет вполне комфортно, если… Больше Мо Вэйюй ничего не слышит. Не слышит, потому что рассматривает маленькое чудо в чужих/своих руках. Чужое маленькое чудо. — Привет, жемчужинка, — здоровается хрипло. Здоровается, ощущая, будто в глаза насыпали мелкодисперсной пыли. Насыпали, и от неё совсем не хочется избавляться. Не хочется смаргивать, — Привет. Он не знает, сколько раз ещё повторяет это. Повторяет, обращаясь к своей несбыточной мечте. *** Мо Вэйюй наблюдает за маленькими, скользящими по потолку звездами, которые, протянув руку к прикроватной тумбочке, включил Чу Ваньнин. Включил и теперь мерно дышит, изучая огоньки, думая о чем-то своем, ведет немой монолог. — Ваньнин? — приятная слабость в мышцах, когда альфа поворачивается на бок. Приятная слабость, мешающаяся с внутренней паникой. Гремучая смесь. Перемешать, но не взбалтывать. — М? — Почему? — Сколько пространных вопросов… — тяжело вздыхает Чу Ваньнин, потянувшись к переносице, — Можно немного конкретики? — Почему ты позволил мне? Через несколько секунд в тишине звучит негромкое: — Заниматься сексом у нас всегда получалось куда лучше, чем разговаривать. Потом на обращенном в потолок лице Чу Ваньнина пробегает легкая тень улыбки. Пробегает быстро, словно искорка звездочки из проектора. А потом они молчат. Молчат, вслушиваясь в дыхание друг друга. Выравнивая его в один спокойный, расслабленный ритм. Пока… Пока Чу Ваньнин не поднимает кибернетическую руку к потолку, всматриваясь в мерцающие созвездия между пальцами: — Помнишь, при каких обстоятельствах ты подарил мне его? — О, нет, — протяжно стонет, пряча лицо в подушку, Мо Вэйюй, сразу понимая к чему ведет омега. — Помнишь, что ты мне сказал? — У меня амнезия, — если бы можно было просочиться сквозь тканевые текстуры простыней, Мо Вэйюй бы это сделал, расщепив себя на множество мельчайших частиц, — Я забыл даже собственное имя. — Очень жаль, — произносит на выдохе омега, и на какое-то мгновение Мо Вэйюю кажется, что он победил, — Тогда придется тебе напомнить… «Если бы поцелуи были звездами, я бы бросил к твоим ногам весь небосклон» Лишь на какое-то мгновение… *** Некоторое время назад Спутанные волосы Чу Ваньнина падают на линию челюсти Мо Вэйюя. Липнут к скулам, вискам. Щекочут. Как шоры закрывают весь остальной мир. Отрезают окончательно и бесповоротно. Пахнут яблоками и совсем немного мятным экстрактом, брошенным наспех в горячую воду джакузи. Альфа вдыхает и понимает, что еще немного, и он задохнется. Они дышат одним густым, заполняющим легкие воздухом. Воздухом, который будто бы имеет вес. Все вокруг внезапно начинает иметь вес. Весь мир. Даже взгляд Чу Ваньнина. Его сильно расширенные зрачки. Все имеет вес. Шелест воды. Легкий плеск. Вспышка сладкого удовольствия. Еще одна. Еще. Мо Вэйюй прикусывает начинающие трескаться от чрезмерной влаги губы, сдерживая рвущийся из грудной клетки стон. Горячая вода обволакивает, сжигает через кожу мышцы, пока они двигаются. Двигаются в спокойном размеренном темпе. И от этого мозги глючит куда сильнее, чем от привычной скоростной гонки на выживание, которую Мо Вэйюй так хорошо помнит из прошлого. Когда сердце на грани обширного инфаркта, когда голос начинает хрипеть от громких стонов, когда ни о чем не успеваешь подумать… Сейчас он думает. Двигается и успевает наслаждаться каждой секундой. Медленной. Иногда мучительно приятной, но особенной. Каждой особенной секундой рядом с ним. С его омегой. Его омеге хочется подчиняться. Хочется, чтобы он делал с ним, что пожелает. Как ему хочется. Как он… Кусается… Небо… Фиолетовые искры сыпятся из глаз не по собственной воле. Сыпятся куда-то в воду, как падающие звезды на ночном небе. Как же нравится. Так нравится. Каждое движение губ. Каждый росчерк острых коготков. Каждый глубокий укус. Чу Ваньнин рокочет. Глухо. Но так мягко. Зализывает следы, оставленные на коже альфы. Мо Вэйюй жадно цепляется за его спину. Подталкивая двигаться. Не останавливаться и не замедляться. Ни в коем случае. Не прекращать. Продолжать чувствовать под подушечками пальцев острые позвонки. — Котенок… Мой… — Я люблю тебя… Я так тебя люблю… *** — Не надо, — бубнит Мо Вэйюй в край тонкого одеяла, — Это было ужасно… — Это было ужасно, — соглашается с тихим звуком, отдаленно напоминающим смешок, Чу Ваньнин. — Я думал, что умру от одного твоего взгляда. В фильмах все выглядит куда романтичнее. А я даже до официальной части не дошел… — Погоди, что? — приподнимает вопросительно брови омега, отрывая взгляд от потолочных ниш. И переводя фокус на Мо Вэйюя, — Что ещё за новости? Это же был обычный подарок на день рождения, разве нет? — Лучше тебе не знать. — Раз проговорился, то давай продолжай. — Это уже не имеет значения… — Говори! — Предложение хотел сделать, — сдается быстрее, чем следует. Пауза. Затяжная. — Какое? — Чу Ваньнин не понимающе, настороженно, пододвигаясь чуть ближе. Смотря на Мо Вэйюя как на умалишённого, — Какое еще предложение? — Ну, там… Руки и сердца. В обнулении и здравии. Как там обычно говорят, — озадаченно поясняет альфа, наблюдая, как глаза Чу Ваньнина начинают постепенно расширяться то ли от удивления, то ли от желания кровавой расправы. — Ты уже тогда был не в себе, — ставит диагноз омега, с осознанием дела кивая, добавляя тише, — Фантастический идиот. — Точно, — соглашается Мо Вэйюй. Тяжело сглатывая вязкую слюну, прочищает пересохшее горло, — Даже кольцо по личному эскизу заказал… *** — Как странный пазл из двух отдельных колец? — А ты откуда знаешь? — Когда… Когда твое тело описывали, нашли личные вещи и прислали по адресу проживания. По нашему адресу… — Оу… И где оно сейчас? — С тобой… Там, где твой прах. — Не на такой ответ я рассчитывал. Ну, значит, повторного предложения не получится… Хотя… Ты же любишь хорроры… Вот тебе и могильная романтика… — Как ты можешь над этим шутить? — Да, ладно, там же мой труп… Самоирония, получается… — Вэйюй… — Господин Чу, юный принц проснулся и очень ждет Вас в своих покоях. Ему, кажется, приснился кошмар… — Что за пафос, Лю? — Все вопросы к господину Мо, сэр. *** Месяц спустя — Папа, смотри, что мы сделали. Вэйюй мне помогал, — Ся Сыни гордо демонстрирует большого двигающего головой вверх-вниз робота жирафа. Построенного руками Мо Вэйюя… Построенного кровью, потом, слезами (кто пишет эти инструкции?), но под руководством маленького альфочки, который все время с важным видом подсовывал под руку, по его мнению, очень нужные светящиеся детальки. — Как красиво, — Чу Ваньнин говорит спокойно, даже ласково, но что-то в его движениях Мо Вэйюю не нравится. Какая-то излишняя скованность. Хочется расшевелить. А он прекрасно знает, как это сделать: — И пиздец, как сложно, — работает всегда и безотказно. Две пары глаз тут же устремляются в его сторону. Одни — заинтересованные, горящие. Другие — тоже горящие, но адским пламенем. — Папа, а что такое…? — Дуй наверх, прелесть моя. Уже поздно. Выбери книжку, которую мы будем читать сегодня, — Ся Сыни принимает из рук Чу Ваньнина голографический планшет, — Мы скоро придем к тебе. Только с Вэйюем приберем игрушки, ладно? — Котенок, что… Взмах кибернетической руки. И читающееся в жесте «заткнись». Лишь когда топот маленьких ножек замирает на втором этаже шале, Чу Ваньнин опускает конечность, мол «можно». — Что происходит? — договаривает Мо Вэйюй, будто несколько секунд стоял на паузе. Даже интонацию не меняет. — Назови мне хоть одну причину, почему я не должен убить тебя на этом самом месте? Мо Жань: Че ты там учудить опять успел в мое отсутствие? — Да ладно тебе, наш сын все забудет через секунду. Не нервничай попусту. — Я совершенно спокоен, — само спокойствие. Как отходящие от берега воды океана перед цунами. — Я вижу, — Мо Вэйюй приподнимается с дивана, уже готовый делать ноги, — значит, дело не в моем сквернословии? — Не в этом, — кивает Чу Ваньнин, делая шаг вперед. — А в чем? — альфа делает два шага назад. Мо Жань: Лучше беги прямо сейчас и не оглядывайся. — Попробуешь догадаться? — вопросом на вопрос, шаг вперед. — Даже пытаться не буду, — Мо Вэйюй с каждым словом все ближе к стеклянным дверям, ведущим во двор. — М-м-м, — тянет омега, огибая диван, — ты так и не назвал мне причину. — Я люблю тебя, — нащупывая за спиной сенсорную панель замка. — Не причина. Еще. — Ты же не можешь оставить Ся Сыни без отца. — Могу. Еще. Хлопает дверь. За спиной. И только тогда Мо Вэйюй выдыхает. Ненадолго, но он в безопасности: — Так что не так? — повышает голос, чтобы было хоть немного, но слышно на другой стороне. Чу Ваньнин вплотную подходит к стеклу. И Мо Вэйюй читает по губам: «Блок дверей, Лю. Никого не впускать». А потом отвечает на вопрос альфы, только уже различить ничего из сказанного не получается. Ни услышать, ни прочитать… — Не понимаю, котенок, — для ясности демонстрирует слова жестами. А потом виснет. Виснет, потому что видит перед глазами присланный документ. Сначала не понимает. Не понимает он, зато Мо Жань оказывается быстрее. Мо Жань: Оказывается не только заморозка была просрочена, но и контрацептивы. Неожиданное прибавление — новая негласная традиция нашей семьи. Поздравляю, чувак, но не от всего сердца. — Серьезно? — Мо Вэйюй поднимает не верящий взгляд на Чу Ваньнина, — Ваньнин… — Не «ваньнинкай» мне тут, — четко проговаривая каждое слово, произносит омега, — Вы же спелись за последнее время, да? Вот и начинайте вместе обживать беседку. Ваш новый дом. И уходит. — Ваньнин, любимый, уже поздно нас выгонять. Надо было раньше. Чу Ваньнин уходит, напоследок, видимо, расслышав крик Мо Вэйюя, складывая кибернетические пальцы в неприличный жест. Мо Жань: Мда, чувствую, бомжевать в этот раз нам придется долго. Мо Вэйюй, припадая лбом к прохладному стеклу, думает: «Да хоть всю жизнь». Припадая лбом к стеклу, за которым в полумраке гостиной робот-жираф с фосфоресцирующими глазами продолжает кивать. Продолжает кивать, будто подтверждая мысли альфы.