Вместе в одиночной камере

Мо Вэйюй не понаслышке знает, что такое боль. Думает, что познал все ее проявления. Думает о том, что больше его ничем не взять. Думает, что он готов ко всему. В конце концов именно он пережил саму смерть… Вырвался из ее скользких пут после того, как голову его бывшего тела пронзило несколькими свинцовыми пулями. Остается только догадываться, сколько баллов по шкале интенсивности боли Мо Вэйюй тогда заработал. После пробуждения в чужом организме он не раз испытывает на себе прелести человеческой жизни. После пяти лет существования в виде двоичного кода все чувства усиливаются, будто альфа испытывает их впервые, но каждый раз, когда Мо Вэйюй неудачно встречается с острым углом, обливается кипятком из кружки, подвергается хирургическим вмешательствам без анестезии — повторяет себе: «Это не больно». Терпимо, неприятно, никак не больно. Но потом однажды, протянув руку к ночнику-карусели над детской кроваткой, он слышит от двухлетнего сына на удивление четкое, осознанное: — Ты же не мой отец, да? И понимает, что лучше бы еще раз испытал полное обнуление. *** «Ты же не мой отец, да?» С этой фразы начинается последующее пробуждение. С этой фразы и обязательной вводной, которую диктует Мо Жань из глубин сознания. «Ты же не мой отец, да?» Глупо было бы утверждать, что Мо Вэйюй не думал об этом. Глупо было бы отрицать, что Мо Жань не делал на этом акцент чуть ли не в каждом мысленном споре о воспитании ребенка. «Ты же не мой отец, да?» Мо Вэйюй чужой здесь. Каждую минуту. Каждую секунду нахождения в этом теле он крадет. Даже не одалживает, нет. Наглым образом ворует. Ворует время, которое Мо Жань мог провести с любимым, с сыном, провести со своей настоящей семьей… «Ты же не мой отец, да?» Их отношения с Чу Ваньнином за последние несколько лет можно описать одним конкретным термином — вынужденные сожители. Живут вместе, ведут быт, воспитывают ребенка, но… «Ты же не мой отец, да?» Шумом разбивающихся о причал сильных штормовых волн, когда слышит детский голос, и в зеркало заднего вида автомобиля следит за тем, как Чу Ваньнин усаживает Ся Сыни в детское кресло, аккуратно пристегивая ремешками. Ся Сыни, стискивающего в пальчиках интерактивного робота дракона, цвета пережеванных листьев салата. *** Примерно три года назад Чу Ваньнин долго смотрит на красно-белое ведро куриных стрипсов в острой панировке. Смотрит, смотрит, как Мо Вэйюй, увлеченный просмотром новостной сводки, откусывает с тихим хрустом небольшой кусочек. Смотрит, полностью забывая о собственном нетронутом овощном салате с кубиками тофу. Смотрит, удерживая на весу палочки… — Ладно, давай, — сдается, наполняя голос усталым раздражением, будто его битый час уговаривали попробовать сие «не самое полезное блюдо». Хотя никто и не пытался ему предложить, прекрасно зная, что за этим последует. Мо Вэйюй даже не сразу понимает, о чем идет речь, сводит брови, соотносит в голове все переменные этого непростого уравнения: — В лесу кто-то сдох? — наконец спрашивает он, даже не пытаясь подавить расцветающую на губах широкую ухмылку. — Судя по виду этой курицы, трупу нашли применение, — Чу Ваньнин вкладывает в ответ весь свой сарказм, утрамбовывает в форму, преподносит на блюдечке, как дорогой десерт молекулярной кухни. Омега ненавидит это. Ненавидит, когда нужно признавать свою неправоту. Ненавидит это странное желание оправдаться за собственные слова или действия. Чувства все-таки такая стремная материя, пугающая своей властью. Мо Вэйюй, к его чести, больше ничего не говорит, не огрызается в ответ. Не говорит, не огрызается, потому что прекрасно все понимает. Понимает и нежно улыбается собственным мыслям. И от этого почему-то становится еще хуже: — Ну, — нетерпеливо резко, — я и передумать могу. Слова подкрепляются кивком на предмет обсуждения. Это похоже на просыпающийся вулкан. Все внутренности так и пылают под тягучими горячими потоками лавы, которые стекают все ниже и ниже, расплавляя органы. Чу Ваньнин злится. Не понимает почему, ведь ситуация выеденного яйца не стоит. Но точно знает, что беспричинная ярость начинает занимать его мысли. Беспричинная ярость и неестественное для самого себя желание съесть то, что раньше вызывало лишь отвращение. Заносит руку. Кибернетическую, чтобы было удобнее дезинфицировать в случае чего. Жертва находится не сразу. Требуется несколько томительных секунд, выбирая наиболее удобоваримый вариант. Небольшой, тоненький кусочек с минимум специй, как раз усмирить своё ни с того ни с сего взявшееся любопытство и не отдать небожителям фаянсового мира душу. Мо Вэйюй прочищает горло, подавляя рвущийся на волю смешок: — Каков Ваш вердикт? — Ничего необычного… Как же вкусно… Почему это так вкусно?.. *** «Ты же не мой отец, да?» Да, Мо Вэйюй, твой собственный сын давно мертв… Ты убил его… Собственноручно убил все, чем так дорожил… Что-то убил, а что-то потерял навсегда… Теперь ты лишний. Рудимент, который рано или поздно придется отрезать. — Пока-пока, — ему машут, машут маленькой ручкой, машут в ожидании ответа. Машут, широко открытыми глазами маленького феникса, выражая крайнее непонимание, почему с ним не прощаются. Мо Вэйюй хлопает дверью машины, сглатывая горький тягучий ком. Поглубже натягивает капюшон, который так и норовит слететь от сильного ветра, и размашисто шагает к небольшому магазинчику заправки, не в силах заставить себя обернуться. — Что за дерьмо, чувак? — странно озабоченно спрашивает Мо Жань. Его слова отдаются от стен черепной коробки, как внутренний голос, словно второй дополнительный канал связи рации. Только без помех и задержек. — Не жужжи, — отрывочно резко думает Мо Вэйюй, сползая по холодному кафелю туалетной кабинки. Мыски кроссовок упираются в противоположную стену, кажется, даже царапая подушечки пальцев изнутри мелкой галькой, — Не жужжи, — повторяет, надавливая ладонями на глаза, надавливая с силой, пока не начинает видеть разноцветные геометрические фигуры. *** Примерно три года назад Чем дольше Чу Ваньнин сидит на высоком барном стуле, разглядывая с десяток положительных экспресс-тестов на беременность, покоившихся на поверхности полимерного стола, тем сложнее становится удерживать глаза открытыми. Хочется их закрыть. Не видеть. Не знать. Хочется спрятаться за кожей век. Спрятаться и уверять себя, что все это не с ним. Что все это не правда. Касается щеки. Касается и искренне не понимает, почему подушечки пальцев оказываются в чем-то влажном. Не понимает, почему трещинки на губах начинает щепать от соли. Касается щеки и пугается собственного несдержанного всхлипа. Пугается собственной сиюминутной слабости. Пугается и со всей силы бьет наотмашь по лицу. Соберись, тряпка. Бьет еще раз. И еще. Пока кожа не немеет. Пока звон в ушах не заглушает тишину вокруг. Пока Чу Ваньнина не останавливают, обволакивая теплом человеческого тела. Пока не останавливают, сжимая в сильный объятиях. — Этого не должно было случиться, — хрипит в ткань грубой джинсовки, — Не должно… Я не выдержу… Он не может позволять себе раскисать. Он не может быть слабым. Он не может жалеть себя. Он не может… — С вами все будет в порядке, я обещаю, — и Чу Ваньнину мерещится, что в голосе «Мо Жаня» он слышит дрожь, — обещаю… *** — По стране случаев высокого и экстремально высокого загрязнения воздуха увеличилось на 70%. Сегодня в столице показатели впервые превысили норму в девять раз. Это исторический максимум. Будьте внимательны и осторожны. — Нам везёт, как утопленникам, — тихо комментирует Мо Вэйюй слова диктора экстренной связи, джойстиком корректируя траекторию продуктовой тележки, в которой с важным видом восседает Ся Сыни в детской кислородной масочке. Капитан корабля, не иначе. Знал бы как, уже бы приказы во всю отдавал. А пока что только оценивающе перебирает окружающие его продукты, что-то тихо-тихо рассказывая верному другу-дракончику. Чу Ваньнин, идущий чуть впереди, буднично пожимает плечами: — Мы не станем в городе надолго задерживаться, если ты об этом, — когтистые кибернетические пальцы снимают с полки цветастую упаковку хлопьев со штрих-кодом какой-то очередной «умопомрачительно выгодной» акции, — Пара дней, не больше. — Могли бы и заказать доставку… — Ты сам знаешь, какого качества привозят вещи, особенно медикаменты и электронику. В этом деле, к сожалению или счастью, я могу доверять только себе, — лампа с холодным освещением под потолком в ряду кисломолочных продуктов предупредительно мигает, намекая на скорую замену аккумуляторов. — Именно поэтому мы в продуктовом? — уточняет Мо Вэйюй, боковым зрением ловя на себе цепкий взгляд андроида-охранника. Хорошо еще не ездит попятам… Чу Ваньнин, без тени улыбки, внимательно изучая срок годности упаковки детских творожков: — Если ты хочешь в эти дни питаться одним машинным маслом, то милости прошу, мешать не буду. Мо Вэйюй держится, держится, старается из всех сил, уже готовится зажать себе рот рукой, но: — Машинное масло? — ужасное чувство юмора оказывается сильнее, самосохранение повержено в первом же раунде без шанса на реванш, — Твое новое коронное блюдо? — Разумеется, Мо Жань, будешь его первым и последним дегустатором, — омега говорит спокойно, будто бы рассказывает, что у него сегодня запланировано после обеда, но никак не угрожает своему гражданскому мужу скорой расправой, так и читающейся между строк. Между строк и в глазах феникса, которые Чу Ваньнин все же поднимает на Мо Вэйюя. В глазах феникса, полных вечной всепоглощающей мерзлоты. Пальцы плотнее стискивают пластиковый корпус джойстика. Стискивают до белых костяшек. До онемения. Еще немного и захрустят импланты в предплечьях. Мо Жань… Он сказал Мо Жань? Конечно же, Чу Ваньнин сказал. Он думает о нем. Он ждет его. Ждет, пока Мо Вэйюй наконец-то отойдет на второй план. «Ты же не мой отец, да?» *** Два года и восемь месяцев назад Мо Вэйюй уже шесть месяцев наблюдает за чужой семейной идиллией. Все видит, но не чувствует. Слышит, но не контролирует происходящее. Ему хочется. Хочется обнять, хочется прикоснуться и ощутить под пальцами движения малыша, но он не может себе этого позволить. Не может, даже когда тело переходит в его полноправное пользование. Он боится. Боится навредить. Боится сделать что-то не так. Боится, что Чу Ваньнину будет неприятно. Ведь между ними только недавно начали зарождаться ростки искреннего доверия, только сплелась первая связующая ниточка из их искалеченных душ. Он не посмеет испортить эту хрупкую материю банальным «хочу». Он больше не посмеет сделать что-то против воли любимого человека. Мо Вэйюй изо всех сил старается за отведённое ему время, его двадцать четыре часа, помогать Чу Ваньнину. Заботиться. Окружать теплом и уютом. Осторожно, не явно, чтобы не вызвать неодобрение. Постепенно, мягко, ненавязчиво… Одним ранним утром вместе с голосовым помощником Лю, возвещающем о том, что пора вставать и наслаждаться новым днём, Мо Вэйюя встречает: — Сегодня у нас с Баобэем плановое и очень важное УЗИ. Кто ж знал, что дата выпадет именно на твою смену, — обида в словах Мо Жаня так и сочится, словно сахарный сок перезрелого персика сквозь пальцы, — только попробуй накосячить… Он? На УЗИ? Он? Это же очень личное… Какое он имеет право отбирать их общие воспоминания? И до самой посадочной площадки больницы думает, что Чу Ваньнин перенесёт дату осмотра, сдвинет на несколько дней, чтобы точно быть уверенным, что в столь ответственный момент будет рядом с отцом ребёнка. Но… Мо Вэйюя глючит. Все системы организма выходят из строя, когда их вызывают в кабинет. Нет. Это неправильно. «Неправильно», — стучит в голове. Стучит, когда Чу Ваньнин раздраженно, с силой хватает Мо Вэйюя за запястье, смыкая механические пальцы, будто надевая лишающий свободы железный браслет. Стучит, когда нетвердо опускается на краешек стула. Стучит, когда омега переговаривается с врачом, поудобнее устраиваясь на кушетке. Стучит, когда ткань безразмерного белого длинного свитера крупной вязки обнажает округлый живот с тоненькой выступающей синей венкой. Стучит, когда слышит сбивчивый выдох, стоит прибору с холодным липким гелем сделать первый штрих по жемчужной коже. Стучит. Стучит, не переставая. А потом все затихает. Одномоментно. Будто перекрывают звук. Больше нет голосов. Больше нет жужжания приборов. Больше нет ничего, кроме экрана монитора с чётким изображением. — Я скоро стану отцом, — тихо-тихо произносит Мо Жань, словно слегка касается сознания. Мо Вэйюй не отвечает. Смотрит, смотрит на маленькое чудо. Вспоминает, как и сам когда-то фантазировал, что будет сопровождать своего котёнка по всем врачам. Держать за руку, невесомо целовать в щеку, шептать слова благодарности… Но сейчас он не имеет на это права. Это не его момент. Не его жизнь. Единственное, на что Мо Вэйюй способен — наслаждаться, упиваться чужим счастьем, фантазируя, что все это принадлежит ему. Хотя это лишь выдумка… Фантазирует, заламывая пальцы до болезненных щелчков в суставах. Чувствует прохладу на щеке и переводит взгляд, поймав блеск глаз феникса. Чувствует прохладу, а потом лёгкое прикосновение к изломанным пальцам. Даже не прикосновение, мазок. — Он очень счастлив, — одними губами произносит Мо Вэйюй. Произносит, то что Чу Ваньнин наверняка сейчас хочет услышать. *** — Пойдем, пожелаем Ся Сыни спокойной ночи. — Иди один… Проекция звездного неба на потолке детской комнаты озаряет все вокруг. Мириады маленьких светлячков медленно вращаются, в точности воссоздавая эффект присутствия. Чу Ваньнин всегда хотел показать своему сыну ночной небосклон. Чистый. Не затянутый смогом от производств. Настоящий. Хотел показать, что бывает по-другому. Но иногда мечты остаются только мечтами… Для Ся Сыни звезды — лишь красивая иллюзия, что-то нереальное, что-то, что появляется только тогда, когда папа включает мини-проектор. Для Ся Сыни, который всегда с большим интересом слушал о разных созвездиях, стараясь то и дело поймать пролетающие у его личика звезды. Для Ся Сыни, который сейчас только и делает, что смотрит потерянными грустными глазами на танцующие то тут, то там пятнышки света, прижимая к груди крепко-крепко любимую игрушку. Чу Ваньнин убирает со лба сына волосы, мягко касаясь кожи тыльной стороной ладони со встроенным, помимо прочих функций, измерителем температуры. — Ты не заболеваешь? Ся Сыни в ответ мотает головой. — Тебе здесь не нравится? — это первое осознанное длительное путешествие сына и его первая ночь вне стен их загородного дома, поэтому Чу Ваньнин очень беспокоится, как малыш среагирует на столь резкую перемену обстановки, когда рядом практически нет ничего знакомого. Думает, что… Но Ся Сыни своим следующим вопросом развеивает все опасения:  — Я плохой? — детская непосредственность развеивает опасения, но порождает еще больше вопросов. Чу Ваньнин пододвигается чуть ближе, расправляя складки на купленном наспех цветастом одеяле, в зависимости от окружающей среды регулирующем комфортный температурный режим: — Конечно нет, с чего ты взял? — Он грустный… — Ся Сыни не заканчивает предложение, задумывается, формулируя такие сложные для его возраста суждения, трет носик, — И всегда приходит. Немного погодя: — Я плохо себя вел? — Нет, думаю, что Вэйюй просто устал. Так бывает. Ты тут ни при чем, — ласково поясняет Чу Ваньнин, мысленно уже подготавливая гневную тираду, которой с порога наградит альфу через пару минут, — Давай так, — заговорщически понижает тон, — я поговорю с ним и завтра обо всем расскажу? Придумаем, как поднять ему настроение. Только тебе для этого надо скорее заснуть. Ся Сыни согласно кивает. В его глазах отражаются искусственные огоньки, но даже они меркнут по сравнению с искорками радости, вспыхнувшими в темных глубинах радужек: — И, пап, — копируя интонацию Чу Ваньнина, словно нахохлившийся волнистый попугайчик, — покажи ему звезды. — Обязательно, моя прелесть. И, целуя сына в лобик, думает, какой именно «звезды» он отвесит сейчас Мо Вэйюю. *** Два года и семь месяцев назад Они много разговаривают. Этого не отнять. Мо Вэйюй живет подобными моментами. Моментами тихих посиделок за чашкой душистого зелёного чая. Живет и в глубине души злорадствует, что хоть где-то он может составить конкуренцию своему сокамернику. Хоть где-то… Это их отдельный язык. Это их общие интересы. Если бы Мо Жань мог понимать все, что рассказывает о своей деятельности и хобби Чу Ваньнин, или хотя бы на худой конец мог быстро в процессе беседы отличить RAM от ROM, Мо Вэйюй уже бы вздернулся на железной балке ближайшего неонового билборда. Мо Жань старается, никто не спорит, интересуется, но Мо Вэйюя ему не догнать, слишком долго альфа проработал бок о бок с Чу Ваньнином. Слишком хорошо знает, что именно не оставляет омегу равнодушным. Так, в один из воскресных вечеров, зрачки Чу Ваньнина, не закончившего свою мысль, протянувшего руку к монохромной схеме нового импланта на полу, застывают, что означает только одно. Новое уведомление. И, зная приоритеты омеги, очень важное, так как все остальные не получают доступа к нейроинтерфейсу, а отправляются ждать своего часа в сортировочное хранилище или вовсе теряются в потоке нескончаемого спама, тут как повезёт. Зрачки Чу Ваньнина застывают, а Мо Вэйюй напрягается. Триггер из прошлого: омегу отвлекали чуть ли не каждые пять минут «неотложными», «жизненно необходимыми» поручениями. Зрачки Чу Ваньнина застывают, и, сам того не замечая, Мо Вэйюй бросает быстрый взгляд на задранную в области живота шёлковую ткань. Ни один безразмерный свитер, кардиган, ни одна футболка, ни одно худи теперь не могут скрыть положение омеги. Как бы он ни старался, природа все же берет своё. — Ваньнин, — окликает Мо Вэйюй, когда тишина затягивается. Окликает осторожно, чтобы не напугать, — Котёнок… Чу Ваньнин смаргивает, поводит головой: — Видимо, в алгоритме судьбы у меня заложено… Смотря прямо в глаза Мо Вэйюю, продолжает мягко-мягко, насколько это возможно в его случае: — Быть окружённым одними альфами. *** — Я ненавижу твоё лицо, — должно звучать как шутка, с нотками иронии, а получается лишь завистливый выдох с послевкусием сломленного самообладания. Завистливый выдох, замирающий конденсатом на зеркале в мастерской Ваньнина: Мо Жань, словно успокаивая человека, с занесённой над пропастью ногой: Давай-ка все разложим по местам и немного успокоимся. Дождёмся Баобэя… Вместе мы придумаем что-нибудь. Обязательно, поверь мне… Мо Вэйюй скалится. Естественно для себя в прошлом, но совсем не естественно для мимики Мо Жаня. Скалится, стоя босыми ногами на скользком полу, куда медленно тонкими водопадными струйками из переполненной раковины бежит фильтрованная водопроводная вода: — Я вам помочь пытаюсь, а ты сопротивляешься? Кто из нас заинтересованная сторона? Альфа прекрасно знает, что может просто думать, не обязательно произносить вслух. Может думать, и этого будет более чем достаточно, чтобы вести диалог. Но сейчас так хочется… Так хочется шевелить чужими губами, так хочется чувствовать, как мышцы лица поддаются собственным мозговым импульсам. Мо Жань взволнованно: Ты истекаешь кровью. Он поможет. Иди к нему. Баобэй знает, что делать. Давай. Тебе нужно успокоиться. Тебе нужна помощь. Только сейчас Мо Вэйюй вспоминает об окровавленной шее. Коже за ухом, которую он несколько минут назад собственноручно распорол, словно лоскутную ткань, в надежде добраться до разъема с нужным чипом. Только сейчас вспоминает об использованном, брошенном на раковине одноразовом шприце с заморозкой. С истёкшим сроком годности, но все же облегчающем и притупляющем физические ощущения. Притупляющем лишь физические… Мо Жань почти крича: Хочешь это услышать? Хочешь от меня? Ладно, твоя взяла… Они…л… тебя… придурок… Мы… Поговори с… Его слова сбоят. Прерываются, будто запись зажёванной в винтажном проигрывателе видеокассете. Прерываются в тот момент, когда Мо Вэйюй разворачивается на странный хлюпающий звук за спиной. И, конечно же, он не закрыл дверь… Чу Ваньнин бьет беспощадно сильно. Со всего размаху. Мо Вэйюй нисколько этому не удивляется. Чу Ваньнин бьет специально механической рукой, чтобы брызги из глаз, чтобы челюстные импланты заныли. Бьет и злится. Дышит часто-часто. Глаза феникса так мечут ледяные молнии, готовые в любую минуту уничтожить все на своём пути. Оставив лишь в качестве напоминания заиндевелый пепел. Чу Ваньнин бьет, но альфа ничего не чувствует. Совсем. Хорошая анестезия все-таки попалась, хоть и просроченная на несколько лет, ну, с кем не бывает. В подпольных клиниках и не такую дрянь колют. Ничего ведь… Клиенты вон, живее всех живых. Чу Ваньнин бьет, а потом сам же прикладывает к сочащемуся кровью разрезу продезинфицированную марлевую повязку. Стоит близко-близко, прижимная ткань к шее альфы. Стоит и говорит. Цедит, сквозь сомкнутые зубы, чтобы заглушать звук. Чтобы быть уверенным, что не разбудит сына. Говорит. Говорит. Мо Вэйюй слышит урывками, клочками, но улавливает суть: — Я бы не поступил так с тобой. Я не собирался изымать чип. Просто понять принцип работы, — поднимает в защитном жесте руки. Он хотел как лучше. Этот треклятый чип — личный проект Чу Ваньнина. Мо Вэйюй знал лишь о его наличии. Поэтому сейчас перерыв все записи во взломанной личной картотеке корпорации «Сышэн», но так ничего не найдя, пошёл ва-банк. Необдуманно. Импульсивно. Но это все ради них. Однако Чу Ваньнин не оценивает его порывов. Он в ужасе — это читается в темноте расширенных зрачков. Темноте, которая вот-вот перекроет радужку: — Зачем? — голос вибрирует, как натянутая до предела, готовая в любой момент лопнуть ледяная тетива. — Найти способ уйти. Чтобы у вас с Ся Сыни была настоящая семья… *** Два с половиной года назад Мо Вэйюй просыпается. Просыпается, сидя на собственных затёкших ногах, с головой, покоящейся на мягкой перине кушетки. Просыпается с гулом в ушах. В палате роддома. Просыпается, и первое, что видит — затуманенные дымкой усталости и введёнными в кровь медикаментами глаза феникса. Просыпается и понимает, что их пальцы переплетены. Некрепко, но достаточно, чтобы ощущать кожей поддержку друг друга. Мо Вэйюй должен отпустить. Должен расцепить пальцы. Должен. Но не может. Ждёт, пока это сделает Чу Ваньнин. Ждёт, прокручивая в голове, что омега все понимает, прекрасно знает, кто перед ним. Прекрасно знает и через какое-то время сам оттолкнёт. Мо Вэйюй уверен в этом. Боится испытать это впервые, так как самостоятельно избегать физического контакта входит в привычку. Он с трудом может вспомнить, когда последний раз сам касался этой бумажной кожи. Боится, но ждёт своей участи с достоинством. Но ничего не происходит. Ни через секунду. Ни через десять. Чу Ваньнин не двигается, лишь изредка медленно подолгу моргает. Моргает, а потом скользит взглядом по лицу «Мо Жаня». Осторожно так. Немного заторможенно. Так, будто, чуть перебрав грушевого вина, смотрит на самого важного человека в своей жизни: — Я так тебя люблю, — звучит на выдохе, сонно, немного хрипло, под действием препаратов, но искренне. Звучит то, что Мо Вэйюй никогда бы не услышал от Чу Ваньнина. Звучат слова, не предназначенные для него. Они для Мо Жаня. Значит, Чу Ваньнин его все-таки не узнает… — Поэтому и не отпускает, — проносится в голове… *** — Лю, шумоизоляцию в детской. Если Ся Сыни проснётся, тут же дай мне знать. И высуши пол в моем кабинете… — Слушаюсь, господин Чу. Мо Вэйюй все это слышит из ванной комнаты с приглушенным светом неоновых ламп. Довольно просторной, с душевой кабиной, джакузи и так любимыми Мо Жанем окнами в пол. Смысла в них, правда, не очень много, так как в городской черте смог — частый гость. Вот и сегодня, кроме стены туманного бастиона с редкими яркими всполохами, различить получается разве что парапет балкона. Мо Вэйюй ждет. Руки, ноги, все тело кажутся лишними. Аморфным. Он сидит, прислонившись спиной к неровному фаянсовому бортику ванны, подобно забытому впопыхах на столе для пикника игрушечному роботу. Даже голова поднимается с трудом, будто механизмы, отвечающие за движение, вышли из строя. И Мо Вэйюй по тяжести в висках понимает, что задремал на несколько минут. — Пей, — приказ. Приказ, и бутылка крепкого бренди каким-то немыслимым образом оказывается у альфы в руках. Бутылка бренди в руках, а на полу рядом — кейс дорожной аптечки с биометрическим замком. Чу Ваньнин успел спуститься вниз на парковку? — Пить? — со сломанной усмешкой переспрашивает Мо Вэйюй, — Мне же не… Но под острием взгляда повинуется. Делает несколько глотков. Становится чуть теплее, но не более. Ощущение как от остывшего кофе. Что-то все же чувствуется внутри, а происхождение понять трудно. — Сейчас тебе уже все можно, — отсекает омега, выдирая из подрагивающих пальцев несостоявшегося самоубийцы алкоголь. Опускается на пол, пододвигаясь почти вплотную. И, резко дергая альфу за подбородок, рассматривает под нужным углом разрез, — Ты и так подарил себе множество причин для остановки сердца. Мо Вэйюй устало фыркает: — Обнадеживающе. Спасибо, доктор… *** Чу Ваньнин долго думает, с чего начать разговор. Думает все время, пока в тишине колдует над раной. Долго и тщательно обеззараживает, наносит тонким слоем заживляющий гель, купирующий подобного толка повреждения, способствующий быстрой регенерации кожного покрова. И только когда заканчивает с финальной частью, включающей в себя фиксирующую повязку, царапая ногтем пластичную массу, медленно застывающую на коже, спрашивает: — Давно у тебя это? — алкоголь должен был уже подействовать. Немного расслабить и усыпить бдительность альфы, чтобы можно было спокойно и без лишних условностей начать говорить, — Эти мысли? В их совместном прошлом «алкогольную терапию» однажды использовал сам Мо Вэйюй. Принес Чу Ваньнину несколько бутылок любимого вина и только после пары бокалов приступил к обсуждению насущных проблем. Или не пары… Больше Чу Ваньнин, естественно, на подобные уловки не покупался, но, надо признать, метод оказался действительно рабочим… Продолжает говорить, привлекает внимание, касаясь сжатой в кулак холодной ладони. Сжатой с такой силой, что кровь отливает, забрав с собой человеческое тепло — видимо, заморозки хватило лишь на какой-то жалкий час, а теперь возвращаются не самые приятные ощущения: — Почему ничего не сказал, как только они появились? Чего ждал? — Если бы ты только знал, о чем я думаю, уже бы убил меня на месте, чтобы не мучился, — абстрактно отвечает Мо Вэйюй. Отвечает негромко, следя за тем, как подушечки пальцев Чу Ваньнина медленно поглаживают тыльную сторону его ладони. Омега тихим прохладным шелестом: — Поделишься? В этом случае на душу грех возьму я. Мо Вэйюй рвано втягивает носом воздух. Плотнее стискивает руку, хотя казалось, что это невозможно, ногти сто процентов оставят алые глубокие полумесяцы: — Я вам только мешаю… В одной единственной фразе все. Страх самого себя, нежелание причинить дорогим сердцу людям боль. Чувство ненужности, холод утраты. А потом его и вовсе уносит. Уносит все дальше и дальше. Уносит в потоке собственной боли. Боли, которую он в одиночестве смаковал все эти годы. Боли, которая не была внезапной. Боли, которая существовала с ним все это время. Шла рука об руку. Его мнительность, потерянность, непонимание. Копившаяся, множащаяся внутри горечь, которая находила выход только в мыслях. Он не эмоционирует, говорит глухо, потерянно, а заканчивает монолог: — Я просто хочу, чтобы вы были счастливы. Мо Вэйюя потрясывает то ли от переизбытка чувств, сокрытых внутри, то ли от начинающейся лихорадки. Промерзшая насквозь под ледяным радиационным дождем, убежавшая из дома породистая собака. Большая, но такая недалекая. Не догадывающаяся, что можно спрятаться под навес. Чу Ваньнин, когда эта аналогия приходит к нему в голову, подается вперед, припадая лбом к виску. Мо Вэйюй дергается, словно его головой приложили о стену. Дергается, хочет отпрянуть. Но Чу Ваньнин успокаивающе шепчет, прижимаясь совсем близко, несмотря на отчаянное сопротивление: — Иди ко мне. И альфа сдается. *** — Ся Сыни очень переживает, что ты сам не свой. Мы оба переживаем, — произносит через какое-то время Чу Ваньнин. Произносит, настроив голосом воду в душевой кабине до должной температуры. Произносит, чувствуя от ткани своей футболки запах железа и горчащее послевкусие спирта, — И наш сын попросил меня узнать, что может поднять тебе настроение. — Наш? — повторяет эхом Мо Вэйюй, откуда-то сзади. — А чей еще? — бросает быстрый взгляд через плечо омега, — Конечно, наш. Откуда бы у меня появился шрам от кесарева? Чу Ваньнин шестым чувством, животным инстинктом, ощущает, что Мо Вэйюй двигается к нему. Осторожно, тихой поступью, несмело, но это уже что-то. Чу Ваньнин специально не мешает, не смотрит назад, терпеливо ждет, пока альфа сам переступит эту выдуманную им же самим черту. Требуется чуть больше времени, чем омега предполагает изначально, но все же руки Мо Вэйюя обнимают его со спины. Руки обнимают со спины, а шею опаляет теплое дыхание с нетрезвыми дубовыми нотками: — Прости меня, котенок. — За что, придурок? — Чу Ваньнин отклоняет голову и мягко-мягко, играючи стукает по растрепанным наэлектризованным волосам. Поворачивается в руках Мо Вэйюя, прижимается к его обнаженной груди… И альфа, словно маленький ребенок ростовой кукле, подталкивает ногу любовника назад, заставляя переступить босой ступней через высокий бортик. А потом и вовсе толкает спиной вперед. Сильно. Толкает, как что-то очень легкое. Толкает под обжигающие струи к задней стенке душевой кабины. — Ты… — только и успевает выплюнуть вместе с каплями проточной воды Чу Ваньнин, когда весь воздух из искусственных легких выбивает встречей с железными прутьями полочки. Под ноги летит гель для душа с экстрактом кокоса. Мо Вэйюй толкает и проходит следом, хорошо еще дверь закрывает. Полномасштабного потопа им еще не хватало. Мо Вэйюй делает последний шаг вперед, сокращая оставшееся расстояние. Хотя его и так не было. Отсюда не убежать. Не выбраться. Чу Ваньнин и не особо хочет. Совсем не хочет. — У тебя есть шанс меня остановить, — произносят губы альфы, приходится ориентироваться на них, так как из-за сильного шелеста воды многие слова умирают, так и не достигнув слуха. — Сам-то не спасуешь? — удивляясь самому себе, интересуется как бы между прочим Чу Ваньнин. Ему нравится. Нравится этот поводок в собственных пальцах. Эта власть. Прошло столько лет, и вот они поменялись местами. Теперь золотая цепь не холодит кожу его шеи. Она в его руках. Лицо «Мо Жаня» бесценно, сила, желание, но такая хрупкость во взгляде, молчаливая мольба: — Не смей давать мне ложную надежду, — не приказ, просьба. Чу Ваньнин вместо ответа заносит кибернетическую руку, легко-легко проводит коготками по обнаженной коже живота альфы, спускаясь все ниже и ниже. Следит за незамедлительно последовавшей реакцией и дергает за эглет, распуская шнурки домашних штанов, насквозь пропитавшихся водой: — Это тебе больше не понадобится…