Вместе в одиночной камере

Don't read the last page Не читай последнюю страницу, But I stay when it's hard, or it's wrong Но я останусь, когда это будет трудно или неправильно. Or we're making mistakes Когда мы будем совершать ошибки. I want your midnights Я хочу провести с тобой еще не одну полночь. Taylor Swift — New Year's Day Он смотрит на свое отражение, за завесой стеклопакета краем глаза замечая сугробы, отдающие грязно-голубым сиянием в темноте ночи под светом тусклых фонарей. Он смотрит и мягко улыбается, расслабленно выдыхая. Теплое дыхание достигает оконного стекла. Достигает, и конденсат расходится лучиками в разные стороны по замершей поверхности. Хочется прикоснуться пальцем к импровизированному холсту. Изобразить что-то, но руки заняты, поэтому приходится довольствоваться видом умирающего незаконченного зимнего шедевра… *** Он смотрит на чужое отражение, склонив голову вбок. «Сегодня синоптики прогнозируют сильнейший снегопад за последние пять лет. Как бы красиво это ни выглядело со стороны, помните — осадки очень токсичны. Будьте осторожны! И не забывайте средства индивидуальной защиты». Слова диктора откладываются на подкорке сознания, как что-то очень важное. Как что-то, без чего мозг не сможет функционировать. Раньше все пробуждения Мо Вэйюя сопровождались давящей тишиной. Смыкающей свои костлявые пальцы над головой темнотой, которая тут же превращалась в зеленое марево ночного видения. Запястья сдавливало наручниками, а под спиной оказывалось жесткое покрывало. Жесткая постилка провинившейся собаки. Собаки, которую заперли в подсобном помещении, чтобы не мешалась попусту. Сейчас ничего этого нет. Сейчас… Неоновые всполохи города, пробивающиеся сквозь мутное стекло в темноту ванной комнаты. Тут и там. На прозрачных панелях. Потолке. Глади воды. Воды, которая теплом омывает его обнаженное тело. Нет, не его. Совсем не его. Чужое тело, где Мо Вэйюй непрошеный гость. Никто не приглашал, никто не ждал. Никто не рад. Душа Мо Вэйюя, пойманным в клетку диким псом, ходит кругами, скалится… Но из проржавевших прутьев тела не выбраться. Не выйти покурить, не взять тайм-аут. Можно только отключиться. Не заснуть — нет. Отключиться от реальности и блуждать по пустым, заснеженным полям сознания. Бесцельно блуждать. Без возможности чувствовать. Без возможности существовать. Перспектива так себе, если честно. Из двух зол всегда выбирают меньшее. Он не исключение. Он не исключение, поэтому приходится быть невольным зрителем жизни другого человека. Смотреть теми же глазами, но не иметь возможности что-либо предпринять. Смотреть, смотреть. Царапаться, кусаться, лаять. Биться о «прутья». Сначала это казалось пыткой. Пыткой похуже, чем бесконечное бесцельное существование среди бескрайней белой пустоты. Потом… Потом Мо Вэйюй понял, что лучше уж он будет ощущать хоть что-то… Хоть что-то, что приносит всепоглощающую боль… Чем не ощущать ничего. Как это было в течение многих лет. В течение многих лет, пока его не пробудили в этой «клетке». Не хочешь окончательно сдохнуть — смирись. Естественно, всегда можно кануть в небытие с еще одной душой на пару. Но… Непозволительная роскошь. Вариант, который больше не рассматривается. Мо Вэйюй в ловушке, в которой очутился не по собственной воле. Ловушке из плоти, крови и кибернетических имплантов. Чужого тела… Он и представить себе не мог, что когда-то станет чьей-то тенью. Когда-то станет вирусной программой, проникшей в чужой организм. В чужой организм человека, являющегося его прямым конкурентом… В организм альфы, по имени Мо Жань. Прямым конкурентом, которому достается все… Все, о чем Мо Вэйюй сейчас может только мечтать. Все, что он только недавно осознал, было ему нужно. Было ему нужно всегда… Но он все испортил. Сам… Собственными руками. Не разобравшись. Не осознавая этого. У правого виска на забрызганном пеной бортике стоит вскрытая банка. Без этикетки. Темное стекло, в котором таятся таблетки в горькой оболочке нелицеприятного цвета. Таблетки, которые Мо Жань принимает чаще, чем пищу. Таблетки, которые задерживают появление Этого достопочтенного. Мо Вэйюй скользит влажными подушечками пальцев по темному гладкому стеклу. Остаются разводы. От скольких таких он уже избавился? Сколько разбил? Сколько пилюль было высыпано на полу пыльной подсобки? Он знает, что сейчас находится один. Знает, так как усовершенствованные обонятельные рецепторы носа и тепловизоры, встроенные в хрусталики глаз, не улавливают ни одного живого организма на расстоянии нескольких сотен квадратных метров квартиры. Это не имеет смысла, он знает. Знает, но как же приятно почувствовать себя живым хоть на секунду. Замах, и звон бьющегося стекла, отражаясь от прозрачных панелей, возвращается, лаская слух. Он слышит. Именно он, не кто-то другой. Этот звук для него. Только для него этот вкус маленькой, незначительной победы. *** — Освещение на шестьдесят процентов, — голос Мо Жаня разрезает тишину, как лезвие катаны шелковое полотно. Полотенце, обернутое вокруг пояса, приятно покалывает кожу. Что Мо Жань обычно делает, когда приходит домой раньше? Главное делать все то, что делает Мо Жань. Ни больше, ни меньше. Мо Вэйюй столько времени провел, наблюдая за каждым его шагом, что сыграть своего «сокамерника» в течение последующих двадцати четырех часов не составит труда. Раз выдался такой шанс… Он его не упустит. Возьмет свое. Сделает себе подарок. — Лю, что посоветуешь приготовить сегодня? — обращается к голосовому помощнику Мо Вэйюй. Типичная фраза. Типичная для домашнего мальчика Мо Жаня. Хозяйственного. Заботливого. — Проведя доскональный анализ доступных Вам продуктов, я составил несколько вариантов меню на сегодня. Можете с ними ознакомиться подробнее, господин Мо, — незамедлительно отвечает система, выводя на сетчатку глаза альфы список. Список, состоящий по странному стечению обстоятельств из «даров» водной стихии. — Мы с тобой на досуге ограбили рыбный отдел или есть другая причина такому странному подбору рецептов? — фыркает, пролистывая на экране проекции одно блюдо за другим. — Господин Чу не так давно простыл. Из-за плохого самочувствия господин Чу, скорее всего, сегодня откажется много есть, поэтому я отдал предпочтение сбалансированным, легким и вкусным блюдам, которые могут доставить господину Чу удовольствие. Я могу еще предложить… Рыба. Значит, рыба. Пес с ней. — Нет, оставь все как есть. Вариант 4 подойдет. Главное — палец себе теперь не оттяпать. Не хотелось бы первый день свободы провести на больничной койке. *** — Добрый вечер, господин Чу. Надеюсь, Вы добрались без происшествий? Сегодня красный уровень опасности из-за снегопада, если бы в мою комплектацию входила функция волнения, сегодня она бы работала на полную мощность. — Не стоит, Лю. Есть что-то важное, что я должен знать? — Мо Вэйюй слышит. Слышит этот до боли знакомый голос. Эти прохладные нотки. Этот спокойный тембр. Одна тональность. Выдержанность. Альфа выставляет настройки слуха на максимум, благо такая модификация в теле Мо Жаня имеется. Вообще в его теле много всего интересного. Не такие навороты, как были у Мо Вэйюя, но для жизни на первое время должно хватить с головой. Для жизни вне стен душной, маленькой, темной подсобки… — Новости к этому часу: … — Мо Вэйюй старается абстрагироваться от рассказа голосового помощника и сконцентрироваться на готовке… Но мысли уже не здесь. Они там… В прихожей… У альфы по спине пробегают мурашки, когда шорохи шагов начинают отдаваться от стен коридора. Трясутся поджилки, когда тихая благодарность Лю за исчерпывающую информативность ежедневной новостной сводки звучит совсем близко. Напряжение струится по коже… Он никогда не волновался. Никогда не терялся перед кем-то, не тушевался. Но сейчас он первый раз увидит Чу Ваньнина сам за столько лет. Чужими глазами, но сам. Сможет сам решать, куда смотреть, как смотреть, что при этом чувствовать. Сейчас это его тело. Это его чувства. Все его… на этот вечер. Чу Ваньнин совсем близко. Но… Его аромат… Ощущается иначе. Будь тому причиной шкварчащая на сковородке рыба… Или… Нет, просто так его аромат ощущается для Мо Жаня. Страшно осознавать, что теперь это навсегда ощущения Мо Вэйюя. Страшно и одновременно волнующе. Ведь больше нет той терпкости в воздухе, одна лишь манящая сладость. А потом раздается: — Пахнет довольно сносно, — Мо Вэйюй не оборачивается, но точно по голосу определяет, что Чу Ваньнин останавливается у дальнего конца обеденного стола. Довольно стандартного, но все же большого для двух человек. Чу Ваньнин останавливается и с тихим скрипом паркетных плит отодвигает стул. — Лю сказал, что тебе должно понравиться, — Мо Вэйюй копирует интонацию хозяина тела в точности. Копирует, превозмогая дикое желание развернуться и броситься в ноги омеги. В эти прекрасные длинные ноги, с паутинками светящихся светодиодов. Линий, испещряющих бледную кожу. Кожу, к которой Мо Вэйюй так хочет прикоснуться. Интересно, во что он сегодня одет? Ведь его стиль сильно изменился с тех пор, как они были вместе… Это Мо Вэйюй заметил довольно давно, когда в первый раз наблюдал за их с Мо Жанем жизнью. На смену строгим офисным вещам и белым рабочим халатам пришла повседневная свободная, иногда даже слишком, одежда. Одно только оставалось неизменным — цвета. Белый и черный. — Спасибо, Лю. Ты очень любезен, — Чу Ваньнин чуть повышает голос, он всегда это делает. Странная привычка, учитывая, что голосовой помощник услышит даже шепот. Странная, но такая уютная. — Всегда рад служить. Мо Вэйюй не может сдержать нервной усмешки, когда, наконец, решается завести разговор: — Как дела на работе у ведущего рипера в городе? Так часто говорит Мо Жань. Нежно. Заинтересовано. Мо Вэйюй очень старается. После непродолжительной паузы, подобрав нужные слова, Чу Ваньнин отвечает: — Если выражаться цензурно, то отвратительно. Напомни мне больше никогда не соглашаться на проведение операций в праздничные дни. Особенно на операции по укреплению сухожилий. — Я Вам напомню, господин Чу, — Лю сама любезность… Но его механизированный порыв омега не оценивает: — Режим покоя на двенадцать часов. Вот оно… Силиконовая лопаточка чуть не выскальзывает из пальцев Мо Вэйюя. Эта интонация. Интонация, так хорошо знакомая из прошлого. Интонация, которой Чу Ваньнин всегда награждал своего надоедливого любовника. Интонация, от которой Мо Вэйюй отвык за время нахождения в чужом теле. Интонация, которая так контрастирует с тем, как Чу Ваньнин обращается к Мо Жаню. Интонация для того, чтобы отогнать дворовую псину. Какой яркий и страшный контраст. Очень показательный. Но нельзя ни в коем случае подавать виду! Ты — Мо Жань. Сегодня ты — он, веди себя соответствующе: — Не злись на Лю, мы оба тебя очень любим, вот и стараемся привлечь внимание. — В твоем случае слово «мы» употреблять опасно, — звучит Чу Ваньнин обеспокоенно, насколько это возможно в его случае, — Ты сегодня не забыл принять подавители? — А ты? — вырывается быстрее, чем Мо Вэйюй успевает обдумать эти два слова. Но, во имя всех богов, Мо Жань тоже является тем ещё шутником. — Шутка, повторенная в сотый раз, переходит в ранг глупости. Особенно если речь идет о твоей жизни и нашей безопасности. Чу Ваньнин боится Этого достопочтенного… Конечно же он боится… Черт… Как больно… Почему сейчас так больно от его слов. Сам виноват. Сам во всем виноват. Сам согласился на этот блядский вирус почти семь лет назад… Вирус, благодаря которому в нем появился Этот достопочтенный… Он сам стал им… Постепенно стал марионеткой в чужих руках… С прорывающимися остатками сознания собственной души… Получившим все, что так страстно желал, но уже не осознавая этого в полной мере… Осознавая все совсем иначе… От лица Этого достопочтенного… Надо было быть как Мо Жань… Терпеливым, любящим… Да, потребовалось бы больше времени… Больше времени, чтобы сблизиться с неприступным Ваньнином… А может быть и потребовалось бы его отпустить… Ублюдок… Теперь пожинай плоды… Хотел все и сразу… А в итоге потерял даже собственную жизнь… Потерял собственное тело… Надо было признаться себе, что ты его не достоин… Так нет же… Эгоистичный мудак… Теперь Чу Ваньнин ненавидит тебя… Боится Этого достопочтенного… Живи с этим в стенах своего подсобного помещения… Тебе там самое место… Как больно… Черт… Соберись, соберись… Сейчас не время… Сейчас ты — Мо Жань: — Ты же знаешь, я соблюдаю все назначения. Что за недоверие, Ваньнин? — получается жёстче, чем планируется, но хоть что-то… — Ладно, переборщил. Не обращай внимания, у меня мозги плавятся от усталости. Стоп, здесь что-то не так? Чу Ваньнин только что признал, что был не прав? Он только что это сказал? Стоп 2.0, а почему голос был так близко? А потом Мо Вэйюю перехватывает дыхание. Да, блядь, если бы это было фигурально, так нет же, просто перекрывает кислород. Одномоментно. Он успевает увидеть только золотую искру, пронесшуюся перед лицом. Знакомую, но требующую больше миллисекунды на осознание. Роковой миллисекунды. «Опасность. Опасность. Опасность» — высвечиваются красные буквы перед глазами. Мигают. Закрывают весь возможный оставшийся обзор… Заебись, предупреждение. Главное вовремя. Спасибо, нахуй. От души. Честь и хвала разработчикам данной функции. Спина встречается с паркетом быстрее, чем мозг успевает понять, что положение тела изменилось. Кардинально. Дезориентация. Красные предупредительные вспышки… Да как выключить эту сигналку?! Остается надеяться, что этот Мо Жань не эпилептик. Ну, для полного счастья только припадка, собственно, и не хватает. Что-то со звоном падает в опасной близости от виска альфы. Скосить глаза не удается, оценить ситуацию… Как оказывается, через секунду… Соусница. Мо Вэйюй догадывается по теплу темной жижи, растекающейся по коже головы. Волосы в соевом соусе, ммм, какая прелесть. Хотя, наверное, стоит радоваться, что осколки не попали в глаза или не рассекли лоб. Стоит радоваться, что глаза все еще видят, так как сквозь мигающие предупредительные иероглифы Мо Вэйюй различает силуэт омеги, нависающий грозовой тучей, готовой пролиться в любую секунду кровавым дождем. Грозовой тучей с искрящейся молнией, роль которой сейчас выполняет электрический хлыст. Электрический хлыст-лоза, отбрасывающий всполохи на выточенную на лице маску гнева. Маску гнева, как дорогой редкий экспонат, выставленную в лучшем музее мира. Подсвеченную прожектором и обрамлённую рамой темных волос. Мо Вэйюй быстро моргает два раза, фиксируя момент в облачное хранилище. Коллекционировать эмоции Чу Ваньнина всегда было его странной привычкой. Те редкие моменты, когда омега теряет контроль над собственной мимикой… Когда истинная человеческая природа прорывается наружу. — Когда ты проснулся, Мо Вэйюй? — на тонких губах Чу Ваньнина танцуют фосфоресцирующие искры. — Как… Как ты понял? — слова задушенно вырываются из горла. По инерции. Красивый… Какой же Чу Ваньнин красивый, когда злится по-настоящему. Нет, не так. Всегда… Всегда красивый… — Здесь вопросы задаю я. Естественно. Мо Вэйюй не станет спорить. Не в его положении, когда на горло опускается обнаженная ступня. Еще холодная. Чу Ваньнин всегда носил уличную обувь на босу ногу. Видимо и сейчас не изменяет своим привычкам. Не удивительно, что подхватывает постоянно все возможные простудные заболевания. Но Мо Вэйюй знает, что упертого омегу проще отпаивать горячими супами, справляясь с последствиями, чем вынудить надеть теплые носки. Неисправимый упрямец. — Пару часов назад, — как удается связывать слова во что-то приемлемое, Мо Вэйюй не имеет понятия, ведь все мысли сейчас сосредоточенны в месте, где их кожа соприкасается. Сглатывает медленно, с чувством, позволяя пропускать ток соприкосновения через адамово яблоко. Это кажется чем-то интимным. Хочется осклабиться, откинуть голову и наслаждаться этим мгновением тихо посмеиваясь, но он сдерживается. Сдерживается, потому что… Потому что сейчас свои «хочу» отходят на второй план. Отходят на второй план, уступая место расширенным омутам зрачков глаз феникса и яблочному аромату, наполняющему легкие. Яблочному аромату, который все больше и больше с каждой секундой походит на тот, который он сам когда-то слышал от омеги. Его омеги… Потом мозг успевает запоминать только какие-то рваные кадры реальности. Слова, действия — все становится несвязной кашей событий. Тягучей. Вяло текущей. Мозг концентрируется на белом полотне безразмерного худи перед собой. Концентрируется, силясь вспомнить, как выглядит тело под ним. Рисует контуры выступающих лопаток, резьбу ярко выраженных позвонков, точеный силуэт узкой талии. Концентрируется, пытаясь определить через ткань напряженность плечевого пояса. Будь у него свободны руки, он бы, не задумываясь, попытался размять их. Даже если бы этот массаж стоил бы ему ампутации двух конечностей без анестезии. Его спрашивают, он отвечает. Невпопад. Сам не знает что, но отвечает в спину омеги. Руки, вытянутые перед собой, связаны. Связаны путами электрической лозы, как наручниками. Почему как? Запястья ноют колкой болью. На запястьях останутся следы. Яркие. Характерные. Алые браслеты. Браслеты, которые долго не дадут забыть этот момент. Одно утешает — Мо Жаню будет так же больно, когда он вернется и займет место у руля. Интересно, Чу Ваньнин будет его утешать? Будет мягко целовать кроваво-красные ареолы, будет тихо извиняться перед любимым за эту нестерпимую боль? Будет ли? Будет… Конечно же будет. Они все это время шли. Понимает это только тогда, когда свободная локация гостиной сменяется на узкий коридор, затем на темноту рабочего кабинета Чу Ваньнина. Знает это только потому, что Мо Жань часто заходит сюда вытирать пыль с рабочего стола. Вытирает рабочий стол, но никогда ничего не трогает из оборудования. Ни плазменные экраны с множеством бегущих разноцветных проводов, ни высокое (как его в шутку называл Мо Жань стоматологическое) кресло с электронным приводом, ни тем более органайзер с инструментами разных форм и калибров. Только стол. Но, надо отдать должное, вытирает всегда очень тщательно. Мо Вэйюю приказывают сесть. Жестко, ударяя хлыстом по арене перед мордой дикого волка. Он слушается. Не без труда опускается на кресло, пару раз чуть не промахиваясь… Со связанными руками очень тяжело ориентироваться в пространстве… Только когда голова касается жёсткой кожаной обивки кресла, альфа начинает более или менее трезво оценивать происходящее. Иероглифы «опасности» больше не закрывают обзор, сознание проясняется… — Тебе очень идёт эта причёска, — первое, что он хочет сказать, невпопад, просто говорит… Чу Ваньнину действительно идёт. Мо Вэйюй раньше и не подумал бы, что удлиненное каре, забранное в хвостик на затылке, и выбритые виски подойдут этому небожителю куда больше, чем длинные волосы из прошлого. Чу Ваньнин, обрабатывающий механическую темную узкую руку-лапу с длинными когтями антисептическим средством, останавливается. (Новый имплант, который весь этот год от лица Мо Жаня Мо Вэйюй имел честь наблюдать. Альфа даже может догадаться, когда имплант мог появиться у Чу Ваньнина впервые… но не станет…) Чу Ваньнин останавливается и, осыпая лицо Мо Вэйюя ледяными искрами, говорит: — А тебе очень идёт молчание. — Как хорошо, что я не из тех, кто гонится за модой. Блядь… В запястья проходит разряд тока, проходит достаточно ощутимо, резко. Ощутимо резко, чтобы понять, что лучше бы ему помолчать от греха подальше, пока не спрашивают. — Анестезии у меня здесь нет, работать будем на живую. Процедура не самая приятная, но и не смертельная, поэтому придётся потерпеть, — ровно таким же тоном с Мо Вэйюем ещё при жизни общались все рипперы, врачи и другие специалисты из сферы здравоохранения. Инструкция перед обследованием. Или любым другим вмешательством в организм. Чу Ваньнин приподнимает голову «пациента», снимая мягкий подголовник кресла и прикрепляя вместо него железный «воротник» с фиксаторами для шеи. Ни двинуться. Только смотреть вперёд. И вслушиваться в шаги и шум приборных панелей за спиной. Проходит минута… Две… Наконец Чу Ваньнин подаёт голос: — Тебя предупредить за секунду до, или не стоит? — За секунду до чего? — Мо Вэйюй напрягается. Чувствует себя как ребёнок, которому родители сказали, что будут брать кровь из пальца, а в кабинете врачи попросили поработать кулачком и показать вены. — Ебанный рот, — вырывается против воли. Его дергает. Дергает под двести двадцать, когда что-то холодное касается кожи на шее у основания черепа и кромки выбритых волос. Хуже разряда тока в запястьях… — Это спиртовая салфетка, — спокойно поясняет Чу Ваньнин, — Я ещё ничего не делаю. Обрабатываю, слышал про такое? И только Мо Вэйюй хочет что-то ответить, только хочет хоть немного сгладить сложившуюся ситуацию, где он повёл себя как пугливый подросток, но не успевает. Не успевает, так как его шею парализует жгучей болью. Расходящейся. Множащейся стократно с каждой секундой. Лишающей каких-либо других чувств. Он открывает и закрывает рот, мелко-мелко дыша. Открывает. Закрывает. Как рыба, пойманная на крючок и брошенная умирать на суше под палящим солнцем. Больно… Это все, что он понимает… Все, что отдаётся в каждой клеточке тела. Больно… Больно… Дыхание сбивается окончательно. Он забывает, как это делать. Будто никогда и не знал раньше… Все обрывается так же резко, как и начинается. Сердце пульсирует в горле. В ушах гудит ультразвук. Перед глазами скачут мелкие звёздочки, но боли нет. Как расходилась лучами режущих скальпелей по шее. Снежинкой из плоти и крови. Так и срослась обратно. Будто время повернули вспять. Что-то тёплое вытекает из уголка губ, и в первую секунду Мо Вэйюй думает, что кровь… Но по спокойному лицу Чу Ваньнина, который теперь буднично осматривает его через налобный рефлектор, понимает, что ошибается. — Что это было? — хрипло спрашивает Мо Вэйюй, не сводя взгляда с чужого бледного лица в собственном отражении зеркального прибора. — Я взял пробы на разного рода кибер-заболевания. Думаю, мне не стоит объяснять, почему? Мо Вэйюй принимает из механических пальцев ватку с аммиаком, невзначай чуть касаясь их. Прохладные. Приятные на ощупь. Не как кожа, но чем-то отдалённо напоминающие твёрдый, слегка шершавый силикон. Занятная текстура. Но по одному быстрому касанию мало что можно сказать четко… — Пока не пришли результаты… — начинает Чу Ваньнин с явным намерением увести Мо Вэйюя на его обычное место. В его клетку. В его личную пыльную преисподнюю. Чу Ваньнин уже натягивает лозу на себя, намекая, что пора покидать его рабочее место, как Мо Вэйюй, сам от себя не ожидая, выдыхает: — Сегодня снег. Загрузка системы у обоих. Долгая. Глаза в глаза. Гляделки, в которых нет победителей или поигравших. Все равно мало кто что-то понимает. Первым сдаётся Чу Ваньнин, видимо посчитав, что лучше быстрее разобраться со сложившейся патовой ситуацией: — Это вопрос или утверждение? — вопросительно иронично, — Если первое, то «да», если второе, то «я знаю». Мо Вэйюй знает, чем все закончится. Знает, поэтому решает последний раз пойти ва-банк: — Можно его увидеть? *** Мо Вэйюй и забыл, что такое носить респиратор. Носить респиратор всегда, когда на улице выпадают осадки. Да и почти всегда, когда ты покидаешь помещение с фильтрацией воздуха. Кожа стягивается, чешется. Жуткое ощущение. Жуткое ощущение, которое с лихвой компенсируется видом. Видом с крыши высотного здания. С крыши высотного дома, припорошенную белым снегом. По щиколотку. Здесь никого нет, кроме них. Кроме него и Ваньнина за его спиной, из запястья которого тянется электрическая лоза. Здесь никого нет, кроме них. Кому нужно смотреть на токсичные осадки, которые, кроме ядовитых испарений, не несут в себе никакой ценности. Снег больше не идёт, чтобы нужно было надевать спецодежду, но и ещё не тает. Мо Вэйюю все равно на последствия. Он должен знать. Должен запомнить… Он опускается на колени. Медленно, балансируя, так как со связанными руками тело слушается не полностью. Как назло оно становится неустойчивым. Сопротивляется. Мелкая дрожь пробивает кожу через ткань домашних штанов, когда ноги касаются припорошенной белым ковром земли. Это так похоже на его личную пустоту. Его личный сон сознания. Сон, в котором он провел почти пять лет. Сон без отдыха. Сон, над которым ты не властен. Пальцами связанных рук Мо Вэйюй трогает снег. Трогает и не верит. И не верит, что в подушечках пальцев отдается покалывание тысячи микроиголочек. — Холодный, — хочется добавить: прямо как ты, Ваньнин. Но Мо Вэйюй сдерживается. Сдерживается от слов, но не от внезапно накатившей тоски. Всепоглощающей, сдавливающей тисками грудь. Внутри воет пронизывающий ветер. Капельки медленно стекают по коже. Стекают и исчезают в неоновой темноте под ногами. На территории города трудно найти хотя бы одну действительно темную подворотню, хотя бы один темный угол. Куда бы ты ни пошёл, огни будут преследовать тебя. Станут твоими постоянными спутниками, хочешь ты этого или нет. — Время вышло, — раздаётся за спиной. — Пожалуйста, можно ещё минутку? — Мо Вэйюй просит тихо, стараясь запомнить все до мельчайших подробностей. На будущее. Будущее, которое у него, судя по всему, будет не самым радужным. — Я засекаю, — и ведь правда засечёт. Засечёт, но сделает несколько десятков секунд форы. Он с виду может быть холодным, черствым, бесчувственным. Даже пугающе безразличным. Каким угодно, но… Но одно всегда остаётся неизменным — он тает. Тает с ним рядом. Тает в руках Мо Вэйюя, как сейчас хлопья снега в ладони. Тает, и ледяными слезинками прошлого скатывается в пустоту ночи. Как странно чувствовать что-то, кроме боли. Как странно видеть что-то, кроме стен подсобного помещения через фильтр ночного видения. Как странно… — Мо Жань так нежен с тобой, — Мо Вэйюй поднимает голову и смотрит на застывший в нескольких метрах силуэт. — Это тебя не касается, — грубо, клацнув зубами, парирует Чу Ваньнин. — Нет, я… — осекается, пытаясь объясниться, все слова почему-то уносятся далеко-далеко, — Я безумно рад, что у тебя все хорошо. Я не понимал. Я ничего не понимал тогда. Я был одержим. Я не понимал… Я не понимал, как мне повезло с тобой. Я не пытаюсь оправдаться. То была полностью моя вина. Просто хочу, чтобы сейчас ты чувствовал себя в безопасности… Несвязный поток слов. Прерывающийся только, когда: — Ты моя самая большая ошибка, Мо Вэйюй. Ошибка, за которую я никогда не смогу расплатиться… Хочется кричать от лопнувшей внутри кровавой пружины самообладания. Но вслух только: — Спасибо… Спасибо, что позволил развеяться. Я это ценю. *** Мо Жань… Гребанный счастливец. Знал бы он… Он знает. Знает и ценит. Ценит и трепетно хранит то, что Мо Вэйюй когда-то уничтожил. Собрал разбитые осколки и осторожно склеил между собой. Осторожно склеил, и теперь боится в лишний раз дышать рядом с хрупким хрустальным доверием. Мо Жань так ласков. Раньше Мо Вэйюй думал, что Чу Ваньнину было хорошо с ним. Он так стонал, извивался… А потом Мо Вэйюй из своего изолятора, через маленькие окошечки, куда едва-едва попадает солнечный свет, впервые увидел, как Чу Ваньнин отвечает кому-то. Отвечает Мо Жаню. Не подстраивается, не старается соответствовать — он наслаждается. Наслаждается тем, что его любят. По-настоящему. Так, как всегда должен был делать Мо Вэйюй. Но он не видел. Он был Этим достопочтенным… Он тогда ничего не видел. Отрицал очевидное. Но все было не так. Все было ложью. Все было результатом настроек вирусной программы, которой управляли извне… Он жил одной лишь местью за смерть, как он думал, любимого человека… Ши Мэя… «Любимого человека», который мало того, что не умер, так собственноручно за ненадобностью после внезапного восстания из мира мертвых выпустил обойму пистолета Мо Вэйюю в голову. Все было ложью… Все, кроме Ваньнина. Все всегда было ложью, кроме ярких глаз ледяного феникса. Осознание пришло только в последние минуты жизни. Его настоящей жизни. Собственной жизни, которую Мо Вэйюй проебал. Осознание пришло и растворилось в ядовитом мареве смерти. Растворилось вместе с возможностью что-то изменить. А сейчас он в чужом теле. Снова в тёмной пыльной подсобке. Снова один и с желанием разорвать себя в клочья. Снова один, собственноручно приковавший себе руку наручником и выбросивший ключ подальше под стеллаж, чтобы не было соблазна. Сейчас Мо Вэйюй лишь копия. Резервное копирование, которое было завершено за несколько секунд до полного обнуления сознания настоящего человека. Настоящего человека, оставившего после себя лишь имя на цифровой панели городского склепа. *** Пять лет назад Вой сирен. Красный. Много красного. Весь мир становится красным, когда кто-то особо прыткий успевает нажать спасительную кнопку. Спасительную кнопку сигнала тревоги. Мо Вэйюю плевать на громкие звуки, мигающее освещение. Но это забавно. Как они все боятся. Не знают чего именно, но уже трясутся. Трясутся как лепестки под порывами сильного ветра. Как же сладко чувствовать власть над ними. Над теми, кто раньше смотрел свысока. Над теми, кто в эту самую минуту ползает в ногах, умоляя о пощаде. Мо Вэйюй не собирается марать руки их грязной кровью. Это сделают за него. Сделают за него с превеликим удовольствием. Сделают люди, которым эти извивающиеся по полу угри в лабораторных халатах задолжали куда больше, чем Этому достопочтенному. Пусть хоть кто-то сегодня оторвется по-настоящему. Пусть делают то, что хотят и на что хватит духу. У Мо Вэйюя свои счеты. У него своя миссия. Он так долго этого ждал. Так долго ждал. На все остальное плевать. Все остальное растворяется в кишащем телами жерле вулкана. Извергающемся, несущем возмездие. Задушенный, хриплый кашель. Кашель, как будто кто-то вот-вот выплюнет свои легкие. Ах, да. У них же ни у кого нет системы фильтрации воздуха. Никто же не мог подумать, что произойдет теракт. Мо Вэйюй все знал заранее. Все знал, поэтому и озадачился респиратором. Подаренным респиратором, отдаленно напоминающим горящую пасть адского пса. Подаренным человеком, к которому и лежит его долгий путь по петляющим алым коридорам. Алым коридорам с черными пятнами свежей крови на поверхности раньше вылизанных до блеска белых стен. Это шутка судьбы. Мо Вэйюй знает. Не сбавляя шаг, наблюдает, как не без посторонней помощи лицо одного из сотрудников центра постепенно превращается в темную, вязкую, искрящуюся от выходящих из строя имплантов кашу. Некогда чистое, холеное лицо. Сколько Мо Вэйюй здесь подобных насмотрелся? Теперь все это стерто. Привилегированное положение, деньги, связи. Всего этого нет. И больше не будет. Не здесь. Чем выше забираешься, тем больнее падать. Мо Вэйюю еще предстоит сбросить с Небес на бренную землю одного неприкосновенного небожителя. Стереть с бледного лица выточенную маску высокомерия. Предвкушение горячими волнами накатывает снова и снова. Накрывает с головой. — Мы нашли его, — раздается в динамике наушника, перекрывая все остальные шумы. Респиратор сильнее давит на кожу, когда губы Мо Вэйюя невольно растягиваются в хищном оскале. Мышеловка захлопнулась. Пора бы и хозяину пожаловать. Наверное, такое же недоумение испытывает паук, когда муха не прилипает к умело расставленной для нее паутине. Недоумение, граничащее с возбуждением. Мо Вэйюй ожидал увидеть все, что угодно, но никак не знакомый силуэт с отбрасывающим золотые всполохи электрическим хлыстом в руках. Эффектная вещица. Имплант, созданный настоящим художником, но такой бесполезный, когда на теле отсутствует защита от огнестрельного оружия. Не будь приказа о сохранении жизни «цели», вряд ли бы этот модифицированный небожитель еще держался на ногах. Это забавно. Забавно просчитывать все наперед. — Ваньнин, — через декодер респиратора крик звучит неестественно, механизировано. Но этого более чем достаточно. Более чем достаточно, так как в критической ситуации даже самый здравомыслящий человек может поступить опрометчиво. Может поступить так, как никогда бы не поступил, будь у него на одну секунду больше. — Что ты здесь делаешь? — Ваньнин не задыхается. Ни от быстрого бега, ни от пропитанного едким дымом воздуха. Конечно же, на нем красуется маска-фильтр. Он всегда отличался особым чутьем. Как кошка, видел то, чего никто не видит. — Я искал тебя, — и ведь Мо Вэйюй не врет. Действительно искал. Правда надеялся найти при других обстоятельствах… Но так даже драматичнее. Добавляет керосина этому пылающему костру, — Нам нужно уходить. Срочно! Один Бросает быстрый взгляд за спину Чу Ваньнина. За ними наблюдают. Ждут, как стервятники, когда добыча окончательно испустит дух. Ждут, чтобы поживиться «свежей» падалью. Вьются в небе, предвкушая радостное событие. Два Бледные даже в алом свете изящные кисти рук Ваньнина придерживают на весу уникальное произведение рипперного искусства. Золотая лоза, которая должна служить защитой, но сейчас сыграет свою роковую роль. Три Мо Вэйюй делает вид, что успокаивающе хочет пригладить растрепавшиеся волосы любовника. По-детски. Не вовремя. Неправильно. Но Ваньнин не сопротивляется этому порыву «чувств» альфы… Верит, наверное… А зря… Четыре Застежка щёлкает. Щёлкает, и маска-фильтр беспрепятственно летит на пол. Тяжело сопротивляться, когда ты практически не можешь дышать. Но надо отдать Чу Ваньнину должное… Он старается. Старается вырываться. Вертится, как уж на сковородке, пытаясь высвободиться из цепкой хватки. Старается, пока тело просто не перестаёт его слушать. Тело — преграда непокорной душе. Неимоверное препятствие, которое не пройти. Предел возможностей даже для представителя элиты. Представителя элиты с неимоверно дорогими модификациями. Кто же знал, что из всего набора дорогостоящих, уникальных имплантов, в финале ему для спасения хватило бы простого фильтра лёгких. Мо Вэйюй знал. Знал его слабые стороны. Не зря же почти два года жил с ним под одной крышей. Под одной крышей с человеком, который своим безразличием убил самое дорогое, что было в жизни Мо Вэйюя. Его омегу. Омегу, от одной улыбки которого мир становился лучше. Чу Ваньнина бросают у стойки рабочего стола. Как тряпичную куклу. Они в лаборатории. Секции лаборатории, принадлежавшей Чу Ваньнину. Лаборатории, в которой Мо Вэйюй проводил слишком много времени с ним. Слишком много воспоминаний вызывает это место. Удивительно как бывает. Место, которое однажды соединило их. Станет концом. Достойная метафора, Мо Вэйюю нравится. Альфе передают ещё один респиратор. Ну, надо же как-то получать информацию. Заказчику вряд ли подойдёт хладный молчаливый труп. Первый вдох фильтрованного воздуха. Ещё один. Ещё. Даже самые стойкие не откажутся от… — Кто занес тебе вирус? Серьезно? Это первое, что Чу Ваньнин говорит? Все-то он подмечает. Внимательный до мелочей. Дотошный. Всегда бесила эта особенность. Сейчас особенно. Ты взят в заложники, ты задыхаешься, прекращай анализировать, твою-то мать. Неправильный. По всем параметрам. Омега без чувства сострадания. Омега без чувств вообще. Расчёт и хладнокровие. Омега, которому микросхемы ближе живых людей. Мо Вэйюй фыркает, продолжая удерживать респиратор у лица омеги: — О, поверь мне, я прекрасно себя чувствую. Куда лучше, чем раньше. — Это временно, — звучит в ответ. Ему плевать, что его могут убить в любой момент? Вопрос, приобретающий статус риторического. — О здоровье моем справиться вздумал? Я должен быть счастлив. Сам Чу Ваньнин соблаговолил обратить на Этого достопочтенного внимание. Первый раз за столько лет. Первый раз видишь меня не раздражающим элементом интерьера, правда? — Что? — голос Чу Ваньнина не дрожит. Глаза феникса сейчас отливают бордовым. В них отражается блеск огней собственного респиратора. Собственной оскаленной металлической пасти. — Будь паинькой, ответь на вопрос. Все остальное решим потом. — Я не стану говорить, — сказал бы, вот тут был бы шок. А так очередная порция его упрямства. Ненужной стойкости, которая только усложняет всем вокруг, и омеге самому в том числе, жизнь. — Вы точно все осмотрели? — жестко бросает через плечо Мо Вэйюй. — Все перерыли, чипа нигде нет. Один только защитный кейс. И тот… Вскрытый… — рапортуют в ответ. — Отслеживайте все входы и выходы, — Мо Вэйюй и не думал, что все будет просто, поэтому нисколько не удивлен, — Чип без кейса или носителя долго не сможет функционировать. Они не могли уйти далеко. Уговоры, просьбы, угрозы… Мо Вэйюй все делает сам. Сидит напротив Чу Ваньнина, прижимая к его лицу респиратор и говорит-говорит. Как мантру повторяет все доводы сдаться и возможные последствия неверного решения. Один раз даже за волосы тянет для полноты эффекта… Но все это — бесполезное сотрясение воздуха. Терпение лопается… Но не у него или Чу Ваньнина. — Что ты цацкаешься с этой корпоративной дыркой? — законный вопрос, тут и не поспоришь, — Он лицо исполосовал одному из наших, двое еще в себя не пришли, а ты тут увещевать его вздумал? Лицо исполосовал? Одним из опаснейших наемников Города отпор дал? Какая боевая кошечка… Сколько еще таится в этом жилистом высоком, но таком ломком под умелыми пальцами Мо Вэйюя омеге? Оказывается, за столько лет альфа знал о нем лишь малую часть. О своем враге, о котором, казалось бы, должен был выяснить все. Но сейчас уже ничего не поделаешь. Сегодня все закончится… Последний раз Мо Вэйюй бросает взгляд в глаза феникса. Бросает, как камень в раскаленную лаву. И поднимается на ноги, забирая с собой респиратор. Слишком много чести. Слишком много чести даже для собственной подстилки. Подстилки, которая даже на сотую долю не могла заполнить зияющую рану в душе. Они правы… Раз методы Мо Вэйюя оказываются недейственны (естественно), пусть другие попробуют. Мо Вэйюй знает, что сейчас будет происходить, поэтому предостерегает: — Ни в коем случае не трогайте голову. Повредите что-нибудь — потом проблем не оберемся. Вдруг еще понадобится. Мо Вэйюю хочется, хочется смотреть, как Чу Ваньнин мучается от боли. Так, как когда-то мучился Ши Мэй, умирая у альфы на руках. Все эти годы хотелось видеть, как Чу Ваньнин сломается. Хотелось, когда они в этой самой лаборатории начали вместе работать. Хотелось, когда они съехались. Хотелось, когда они каждый день вместе ужинали. Хотелось, когда Мо Вэйюй был внутри него, ловя губами рваное дыхание омеги. Но когда первый тяжёлый удар с ноги приходится Чу Ваньнину в живот — становится не по себе. Альфа отворачивается. Слышит все. Но не видит. Слышит, но старается абстрагироваться. Затем Мо Вэйюй ставит себе условие. Как только он услышит хоть намек на то, что омега сдался, все прекратит. Вслушивается. Ждет… Чу Ваньнин молчит. Не просит остановиться, не умоляет пощадить. Ничего. Молчание, прерывающееся на короткие грудные хрипы. Мо Вэйюй уже сглатывает вязкую слюну, чтобы прервать… — Так все, довольно, — останавливает не Мо Вэйюй, но он благодарен тому, кто это произносит. Оборачивается и застывает… Однажды в детстве собака при альфе разорвала игрушку. Вонзила свои острые, покрытые кусочками корма зубы. Долго трясла головой, смыкала и размыкала челюсти, снова и снова тираня мягкую «плоть». А потом… Бросила, когда ее отвлекли звуки пролетающего дрона с открытого балкона. Мо Вэйюй помнит белые поролоновые внутренности, разбросанные по полу. Помнит надорванные швы конечностей. Помнит неестественную позу откинутой назад головы. Детское яркое впечатление калькой ложится на настоящее. Только мягкая игрушка в прошлом, в настоящем приобретает вид вполне реального человека. Соберись… Ты этого хотел. Хотел и получил. Ты хотел его сломать. Каждую ночь грезил об этом, вбиваясь в его натянутое упругой тетивой тело. Так наслаждайся победой. Не позволяй проблескам детской наивности и сострадания затуманить разум. Чу Ваньнин ненавидит тебя. Всю жизнь ненавидел с самой первой встречи. Он не умеет любить. Не умеет банально чувствовать. Он бы и тебя бросил умирать при первой же возможности. Мо Вэйюй срывается с места, в несколько быстрых шагов пересекает комнату и, опускаясь на корточки, выплевывает в окончательно потерявшее (даже в красном освещении) цвет ненавистное лицо с приоткрытыми губами, из которых то и дело вырывается хриплое дыхание: — Ты же любишь пожёстче, правда? Я знаю. Как никто знаю. Но тут не надо уже усердствовать. Ты все всем доказал. Где это блядское устройство? Чу Ваньнин сглатывает. С трудом, с усилием. Адамово яблоко подрагивает от напряжения и судорожного дыхания через приоткрытые губы, покрытые тонкими трещинками. — Р… Ребёнок, — шепчет. Ему будто подрезали голосовые связки. Перекусили щипцами ниточки, отвечающие за интонацию и громкость. «Ребёнок», как запись заводной куклы. С пугающе безэмоциональным голосом. — Это в прошлом. Хватит смотреть на меня свысока только потому, что ты старше. Смирись, старик, я уже давно не «ребёнок», — Мо Вэйюй старается спародировать это слово с издевкой. Буквально выплевывает его, как обглоданную кость. Удовлетворенно, насытившись. Чу Ваньнин мотает головой из стороны в сторону. Он почти не моргает. Смотрит — смотрит прямо в лицо Мо Вэйюю. Рассеянно. Мотает головой и широко распахнутыми глазами феникса ищет взгляд. Распахнутыми, но поддёрнутыми дымкой лихорадки глазами. Слезящимися от едкого дыма. Или… Из уголка глаза Чу Ваньнина вытекает тоненькая перламутровая капля. Капля медленно скользит по лицу омеги и вдруг что-то внутри Мо Вэйюя отдается колкой болью. Словно в солнечное сплетение сделали укол. Несколько уколов. Сделали уколы и ввели самый едкий препарат. Препарат, заполняющий токсином каждую клеточку. — Прости меня… *** Настоящее время Помехи. Гладь воспоминания идет рябью реальности. Прерывается. Высыхает, пенясь, как волна, набежавшая на песчаный пляж. Сначала трудно отличить одно от другого. Так как и там, и там он смотрит прямо в глаза Чу Ваньнину. В широко открытые, но с такими разными взглядами. Потом становится легче. Воспоминание заканчивается, и остается только реальный мир. Реальный мир маленькой каморки, которая сейчас почему-то полностью освещена. — Поешь, — Чу Ваньнин кивает на тарелку в руках. «Миску для псины» — проносится в голове. Миску, на которой аккуратно лежит кусочек рыбы в панировке и немного салата. Мо Вэйюй принимает ее одной рукой, опуская себе на колени. Почему он не уходит? Почему он смотрит? Почему он вообще пришел сюда? От одного дня голодовки это тело бы не пострадало… — Все ещё хочешь знать, как я понял, что это ты? — Чу Ваньнин смотрит прямым немигающим взглядом. — Вань… Взмах руки, намекающий, что пора бы альфе заткнуться: — Именно! Мо Жань никогда не называет меня по имени. Никогда. У нас на него негласное табу. Мало того, что Чу Ваньнин после этого не уходит, так он ещё и опускается на пол перед Мо Вэйюем в позу лотоса с явным намерением остаться подольше: — Сейчас говорю я. А ты молча ешь и слушаешь. По возможности еще и анализируешь. Понял? Мо Вэйюй послушно молчит, не глядя подцепляя палочками что-то в тарелке. Непонимающий взгляд побитой собаки на хозяина. Чу Ваньнин раздраженно поднимает бровь: — Кивни, если понял, Вэйюй. Кивает. И ждет, отправляя в рот первый кусок. Довольно вкусно. Сказали есть, он будет есть. — Как же сложно… Черт… — Чу Ваньнин встряхивает головой, будто так можно отогнать ненужные мысли. Будто мысли — это насекомые, которые от внезапно вызванной качки тут же покинут насиженное место, — У меня было время подумать. Много времени… И… Я понял, что мне проще иметь дело с механизмами… Что словами никогда не смогу донести все, что хочу. Поэтому несколько лет назад записал свои воспоминания. Записал, как напоминание. Напоминание самому себе, что я умею чувствовать. Что я не бездушная машина. Не был ей… Записал, чтобы, когда практически все мое тело заменят на импланты, я мог чувствовать себя живым. Хоть на несколько минут возвращаться обратно. Но знаешь, в чем проблема? Я никогда их не пересматривал. Никогда… Потому что не было необходимости. Ты можешь полностью модифицировать свое тело, но боль никуда не уходит. Не физическая боль, нет. Она забывается. Стирается, будто и не было. Я о той боли, которую ты носишь в себе годами. Боли, которая не отпускает. Следует по пятам, напоминая о себе. Ты ведь тоже ее чувствуешь? Мо Вэйюю кажется, что он сходит с ума. Иначе как можно объяснить себе то, что Чу Ваньнин сам говорит больше трех предложений за раз. Говорит неуверенно холодно, скомкано, хаотично… Но альфа внимает каждому звуку, каждой паузе. Так ново, необычно. Не приходится тянуть клешнями лишнее слово из этого прекрасного рта. Чу Ваньнин сам говорит, сам хочет этого. Он даже с Мо Жанем никогда так долго не солирует. Что это, если не подкравшееся сумасшествие? — Я покажу тебе. Покажу воспоминания. Он не ослышался? Мо Вэйюй не ослышался: — Почему? — Хочу, чтобы мы были в равных условиях. Я жил с твоей болью, думаю, было бы честно поделиться моей. Мо Вэйюй не совсем понимает, что это значит, но: — Мо Жань тоже увидит все это, — Мо Вэйюй смотрит недоверчиво, стыдливо, с опаской, не веря до сих пор, что это происходит на самом деле. Чу Ваньнин пожимает плечами: — Тем лучше. Одним выстрелом двух зайцев. Он давно хотел узнать о нас больше, — делает акцент на последующих словах, — Особенно о человеке, который поселился в его голове. Мо Вэйюй, отправляя в рот очередной кусочек рыбы, нарушает дикцию: ⁃ Мог бы и сам обо всем спросить, — с набитым ртом он звучит как обиженный несерьёзный подросток. Иронично… Чу Ваньнин наверняка сам это замечает, но никак не комментирует, за что Мо Вэйюй ему безмерно благодарен: — Ты блокируешь его, — говорит терпеливо, буднично, как сообщают о смене времени года. — Пожаловался, значит, — на сомкнутых пальцах вокруг палочек белеют костяшки, — Сам посуди, с чего бы мне говорить с человеком, который всеми силами старается от меня избавиться. — Ты о таблетках? — Нет, о курении, оно же тоже как-никак убивает, — саркастично выплевывает Мо Вэйюй. Говорить о своём счастливчике-конкуренте сейчас совсем не хочется… А уж об этих злосчастных пилюлях тем более. — Таблетки убивают вирусные программы, не конструкт личности. Зачем Мо Жаню убивать то, что спасает ему жизнь. Вы вдвоём поддерживаете сознание в целости. Не будет одного — исчезнет второй. В ваших интересах прийти к соглашению. Но с этим вы разберетесь позже между собой, — произносит Чу Ваньнин, поднимаясь на ноги, — Для начала проясним наши с тобой отношения. И он действительно приносит. Приносит, когда перед Мо Вэйюем уже стоит пустая тарелка. Приносит аппарат для вывода воспоминаний. Дорогая штука, очень дорогая. В основном использующаяся для любителей пощекотать себе нервы или для извращенцев. Покупаешь на чёрном рынке записи чей-то нелепой смерти или жёсткого порно и смотришь, смотришь. Чувствуешь все на своей шкуре. Убегаешь от скучной реальности. Но сейчас, опуская на голову Мо Вэйюю электронную «диадему», (как этот аппарат называли в быту из-за внешнего сходства с украшением) вряд ли Чу Ваньнин хочет продемонстрировать ему порно с горячими азиатами. Хотя… Если это их прошлое… Есть шанс, что… Чужие воспоминания никогда не линейны. Даже самый опытный режиссёр не сможет выудить из сознания человека четкую хронологию событий. Образы, вспышки, эпизоды, мимолетно брошенные слова, наложившие отпечаток. Оставившие важный след в памяти. Поэтому Мо Вэйюй готов к американским горкам, которые сейчас будут происходить с ним. Готов и надеется, что сердце придурка Мо Жаня не остановится в самый неподходящий момент. — Если будет нехорошо, говори, — Чу Ваньнин опускает светодиодные очки на уровень глаз Мо Вэйюя. Секунда… *** Вспышка. Чу Ваньнин вслушивается в мерное постукивание дождевых капель в оконное стекло. Вслушивается, с каждым мерным ударом воды выравнивая дыхание. А вместе с ним и все остальные системы организма. Возвращая себе контроль над ситуацией. Возвращая себе контроль, приоткрывает глаза… Приоткрывает глаза, и сквозь тоненькую плёночку нежелающей отступать истомы видит Мо Вэйюя. Мо Вэйюя, опирающего голову на импровизированную подставку собственной руки, с мерцающими в утреннем сумраке комнаты фиолетовыми искрами глаз, влажными густыми ресницами, отбрасывающими тоненькие тени на кожу, создавая эффект вечернего дорогого макияжа, и легким лихорадочным румянцем, как после быстрого непродолжительного бега. Красивый… Нет, Ваньнин, держи себя в руках. Не позволяй себе больше терять контроль. Ты и так был в его власти почти трое суток. Трое суток жара и сладкого дурмана оргазмов… Теперь, когда сознание вернулось на место, нельзя позволять альфе брать верх даже в собственных мыслях. Мо Вэйюй поднимает свободную незадействованную руку и тихо щёлкает пальцами у лица омеги. Щёлкает, высматривая реакцию: — С возвращением, — удовлетворенно скалится, как пёс, получивший от хозяина вкусное лакомство за хорошее поведение. — Как себя чувствуешь? Чу Ваньнин фыркает от тихого, но нарушившего его личную тишину голоса. Тишину, нарушаемую лишь собственным дыханием и стуком дождевых капель. Тишину, к которой он привык за непродолжительное время нахождения между забытьем эйфории и явью. Фыркает, подтягивая на лицо так кстати попавшее под пальцы одеяло. Подтягивает до переносицы, чтобы взглядом, в случае чего, выказать свое крайнее неудовольствие. На слова сейчас сил особо нет… — Я должен быть безумно рад, что мы не пауки, например. А то ты точно без зазрения совести откусил бы мне голову… — Мо Вэйюй подозрительно изламывает брови, словно внезапно что-то осознав, — Ты же не откусишь ее мне, правда, Ваньнин? — Размечтался, — хрипло огрызается в мягкую ткань Чу Ваньнин, — Для тебя это слишком простая смерть. Мо Вэйюй осторожно, будто и правда боясь, что острые зубы вопьются в кожу, откидывает с мокрого лба омеги спутанные волосы: — От тебя я приму любую смерть, — придвигается ближе, рискует, — Потому что услышать как ты, мой котёнок, мурлычешь во время оргазма дорогого стоит. Мо Вэйюй рискует, и Чу Ваньнин это безнаказанным не оставит. Не оставит, поэтому привычно выдергивает руку из темно-синего тёплого плена и звонко бьет по щеке любовника расслабленной как плеть кистью, пресекая на корню подобные сальненькие подробности. — Ай, — наигранно обиженно морщится альфа сквозь улыбку, — Какой ты однако жестокий, Ваньнин… Взял все самое лучшее, а теперь ещё и недоволен. — Любви к себе тебе не занимать, — Мо Вэйюй пододвигается так близко, что эти слова Чу Ваньнин произносит ему в плечо. Не будь разделяющего их одеяла, губы омеги бы уже во всю скользили по разгоряченной коже. — Просто констатация факта, — Мо Вэйюй, совсем потеряв страх, слизывает солоноватую капельку пота с виска, но не успевает Чу Ваньнин возмутиться такой неслыханной наглости, как, — Не трать силы, поспи немного. После тяжёлых «трудовых» будней мы заслужили отдых. Все обсудим, когда выспимся. С этим уже совсем не хочется спорить, и Чу Ваньнин расслабляется. Расслабляется, откинув с лица покрывало. Расслабляется, пристраивается поудобнее, уткнувшись носом в основание шеи своего альфы, но напоследок… Но напоследок, чтобы Мо Вэйюй не думал, что победил, прикусывает ему кожицу на нижней челюсти, сопровождая холодным: — Позже ты не отвертишься. Вспышка. — Почему ты такой упёртый? — Мо Вэйюй почти рычит. — У меня есть обязательства, — Чу Ваньнин непреклонен. — Перед толстосумами, которые хотят за счёт твоих трудов продлить свои богатенькие жизни, продолжая вечно доить население? Восхитительные обязательства, браво, Ваньнин, — повышает голос Мо Вэйюй, ударяя рукой по разделяющему их столу лаборатории. — Если хочешь, ты можешь ехать хоть сейчас, не буду задерживать. Я не брошу дело всей моей жизни только потому, что тебе вдруг захотелось поиграть в защитника! — Неужели твоя работа важнее нашей семьи? Раньше все было на уровне слов, сейчас это смертельная опасность, — в голосе Мо Вэйюя звучат предупредительные нотки, — Мы же хотели подумать о ребёнке… Чу Ваньнина, старающегося держать себя в руках, хотя все его внутренности с самого начала разговора были готовы вот-вот вырваться из организма, срывает: — Не смеши, — вкладывает в голос как можно больше ледяной желчи, — Зачем мне ребёнок от глупого эгоистичного ребёнка, который не понимает, что не все в жизни бывает так, как он хочет? Пауза. — Я просто хочу обезопасить тебя… — после этих слов альфы Чу Ваньнину хочется содрать с себя кожу. Вывернуть себя наизнанку от омерзения к самому себе и своим прошлым словам. Вспышка. — У нас будет ребёнок… Нет, не так. Мо Вэйюй… Слишком официально… Вэйюй, я наговорил тебе глупостей, потому что только тогда узнал, что ты скоро станешь отцом… Господи, Ваньнин, ты безнадёжен, — ударяет рукой по столешнице под большим зеркалом ванной комнаты. Под большим зеркалом, перед которым он обычно репетирует особо важные предстоящие разговоры… Но сейчас это что-то другое… Что-то, на что никак не хватает сил. Уже вторую неделю по вечерам проводит здесь, а все без толку. Снова и снова, проговаривая одни и те же фразы. Так… Сейчас или никогда… Ступни тихо-тихо ступают по полимерному покрытию. Ступают в густую, буквально ощущаемую кожей темноту. Чу Ваньнин не включает никакие дополнительные функции, даже не вытягивает руки перед собой, слишком хорошо знает пространство. До мелочей. Привычка изучать все слишком тщательно. Привычка, которая в детстве помогла научиться абстрагироваться. Сколько шагов потребуется, чтобы преодолеть расстояние от условной точки А в условную точку В? Как нужно пройти по черно-белому плиточному полу так, чтобы ни разу не наступить на чёрную клетку? Какие книги и в каком порядке стоят на полках в кабинете истории? Сколько секунд закипает чайник? И много-много ненужных данных, которые заменяли и заменяют (вытесняют) до сих пор пугающие «человеческие» мысли. Если сделать шаг, ноги упрутся в обивку высокого бортика дивана. Дивана, на котором сейчас спит Мо Вэйюй. На котором они обычно спят вместе. Под пледом цвета индиго. Спят почти каждую ночь на протяжении нескольких лет. В воздухе густой запах смешения феромонов. Плотный занавес похоти. Отойдёшь на шаг и снова ощутишь спасительный кислород. Что Чу по-началу и делает, но потом, задержав дыхание, бросается в омут с головой. Аромат секса проникает в организм подобно анестетику. Сначала холодит изнутри, неприятно покалывает, а потом расслабляет. Лишает остроты чувств, оставляя приятную истому. Медленно опускается на простынь и аккуратно на четвереньках подходит к укутавшемуся в уголок пушистого пледа и уткнувшемуся носом в бортик дивана альфе. Рассматривает профиль. Рассматривает, неторопливо опуская лицо все ниже и ниже. Рассматривает, пока будто в бреду не касается губами мягкой кожи скулы. Касается и сам пугается, что сделал это. Только хочет отпрянуть, дать заднюю, как слух наполняют хриплые сонные нотки голоса Мо Вэйюя: — Да, котёнок? Альфа поворачивает голову, и их носы соприкасаются. Соприкасаются… Близко… Они всегда так близко… Скажи. Скажи ему. Ты же репетировал… Открой свой чертов рот, Ваньнин. Он имеет право знать. Но вместо того, чтобы произнести, что должен: — Дай мне буквально два месяца. Я закончу с проектом, и мы первым же рейсом покинем город. Чу Ваньнин будет только на третьем месяце. Будет ещё не слишком заметно. Живот будет совсем не большой. Общее состояние можно будет списать на сбой цикла и гормональную перестройку. Через три месяца они уедут, и все будет хорошо. А пока, чем Мо Вэйюй меньше знает, тем лучше. Не будет волноваться зазря. Вспышка. Это входит в какую-то странную привычку. Приподнимать ткань одежды и рассматривать кожу живота, касаться ее. Поглаживать. Проверять, не увеличился ли живот… Конечно же он увеличивается. Медленно, но верно. В начале десятой недели Чу Ваньнин понимает, что до момента, как у Мо Вэйюя возникнут вопросы, остались считанные дни, так как самые свободные брюки перестают на омеге полностью застегиваться… Уже две последние недели ему удавалось избегать близости с Мо Вэйюем под эгидой приема таблеток, но то, что внешне он все больше и больше округляется, очков не прибавляет. Хорошо, что запах ещё не выдаёт его положения. По информации, которую он получил на дистанционной консультации, запах начинает меняться только после четырнадцатой-шестнадцатой недели. До этого момента ещё есть время. «Ещё есть время, потерпи немного, ладно?», — думает Чу Ваньнин, поглаживая под выпущенной из расстегнутых брюк блузкой живот. Вспышка. — Мы оставляем только выставочный демо-образец, — Сюэ Чжэнъюн (названный дядя Мо Вэйюя, по совместительства владелец исследовательского центра «Сышэн») взволнованно смотрит на содержимое двух вскрытых крупногабаритных кейсов, — Я не стану продавать этим уродам «ключ» к вечному бессмертию души. Пусть поиграются с прототипом без последствий. Полную версию можешь уничтожить или оставить себе на память в рамочке, но чтобы ни одна живая душа не прознала, что чипа было два. Вспышка. Мо Вэйюй, прислонившись к дверному косяку: — Почему ты меня избегаешь? Чу Ваньнин, не ожидавший ничего подобного, буквально подскакивает, чуть не выронив планшет со списком открытых данных для будущей презентации: — Вэйюй, с чего такие выводы？- не успевает договорить. — Я тебе надоел? — Вэйюй, — выдыхает Чу Ваньнин, мягко улыбаясь первый раз за очень долгое время. Улыбаясь, потому что хочет показать Мо Вэйюю, что все хорошо. Все в порядке. Показать, что ему просто нужно немного времени. Улыбается с трудом, но очень старательно. Улыбается, подходя ближе, протянув руку, чтобы примирительно коснуться… Но ее отбивают. Резко. Решительно. — Не трогай меня, — презрительно фыркает альфа, — Думаешь, я готов вечно терпеть такое отношение? Мы живем вместе, а такое чувство, что я здесь только для мебели. — Я говорил, я на таблетках… — Чу Ваньнин физически чувствует, как улыбка слетела с губ. И чувствует, что она больше не вернётся. Слишком больших усилий стоила. Ее больше не повторить, не спародировать. Слишком долго он ее репетировал… Слишком много в неё вложил… — Ни разу не слышал про таблетки, которые бы табуировали простые разговоры между людьми. — Мы разговариваем… — «Мо Вэйюй, принеси мне чай и выйди, пожалуйста, я работаю» — это не разговоры. Чу Ваньнин подвисает. Подвисает и тупо пялится в схемы на экране планшетного компьютера. Пытается, гася новый позыв внезапно накалившей токсикозной волны. Обычно это никогда не происходит в это время. Только утром… Сильно, много… Так, что потом невозможно есть. Но никогда вечером… Видимо на нервной почве… По-своему восприняв молчание, Мо Вэйюй отступает от дверного косяка назад в темноту коридора: — Пойду, проветрюсь. Надеюсь, мое отсутствие доставит тебе удовольствие… Увидимся на работе… Через несколько десятков секунд хлопает входная дверь, что Чу Ваньнин слышит, склонившись над унитазом в скручивающем тело рвотном позыве. Вспышка. — Прости меня, — шепчут губы, когда мир вокруг напоминает ад. Когда все вокруг расплывается в одну бурлящую мерзкую жижу… И только лицо любимого человека, наполовину скрытое респиратором, остаётся чётким. До боли чётким, даже несмотря на то, что собственное тело практически перестаёт функционировать… Крупицы сознания удерживают в поле зрения любимое лицо… Любимое лицо человека, который уже не является собой. Больше нет… Из последних сил отрывает от пульсирующего болью живота, который омега безуспешно пытался закрыть от ударов, наименее избитую слушающуюся руку и невесомо касается пальцами слота на шее чуть ниже уха альфы. Слота, в который он несколько дней назад опустил чип. Спрятал ото всех у любимого человека. Даже втайне от него самого. — Я… — «люблю тебя», уносит в потоке мокрого кашля в темноту. Вспышка. Чу Ваньнин открывает глаза за секунду до того, как раздаётся выстрел. Потом ещё один. Ещё. Ещё. А потом голоса: — Что делать с телом, господин Хуа? — Оставьте как есть, все-таки свою часть сделки он выполнил. Пусть близким будет, что оплакивать, если они захотят… Жалко, конечно, что вышел из-под контроля, был лучшей моей игрушкой, надо признаться… — этот голос. Именно этим голосом остановили избиение Чу Ваньнина. Почему-то он это очень хорошо помнит. — А со вторым? Он вроде ещё не обнулился… — НЕ ТРОГАТЬ… С НИМ я сам разберусь. Несколько десятков трупов, по-моему вполне достойное заявление. Тем более мы получили, что хотели… Теперь с нами будут считаться на равных… Вспышка. — Я не имею ни малейшего понятия, хотел бы ты меня видеть… В руке тяжесть от кислородного баллона, замаскированного под дорожную сумку. Замаскированного, но выдающего себя с головой потянутой ко рту трубкой с прозрачной маской на конце. Легкие без всего этого больше не функционируют должным образом. Легкие, которые в скором времени подвергнутся срочной замене, пока, по словам его лечащего врача, «не стало слишком поздно». И не только легкие… — Почему ты? Я должен был уйти в тот день, не ты. В новой механической руке, больше напоминающей когтистую лапу с полным спектром симуляций прикосновений, тяжесть баллона привычная за несколько недель перемещений по больничным помещениям. Но навалившаяся с новой силой, когда двери такси открылись перед воротами Городского склепа. Навалившаяся с новой силой от повышенного внимания окружающих. Как и сейчас… — У тебя есть семья, друзья. Они тебя безумно любят несмотря ни на что. Не могут смириться, что тебя нет рядом. Я не могу… Потому что… Все для меня было по-настоящему. Все эти годы. Все, Мо Вэйюй. Все годы, когда мы друг друга знали. Чу Ваньнин спиной ощущает взгляд и оборачивается. Оборачивается на стоящую поодаль пару с ребёнком, маленьким малышом в пуховичке, обнимающего ногу отца и огромными глазами рассматривающего Чу Ваньнина. Огромными глазами, осознанными, даже почти не моргающими. Дети ещё мало представляют, в каком мире они живут. Их нельзя за это винить. Они не понимают, и хорошо, если не поймут как можно дольше. Чу Ваньнину жаль, если именно благодаря ему и его уродству у ребёнка возникнут первые вопросы. Чу Ваньнину ужасно жаль. — Я видел твои воспоминания… Видел воспоминания до заражения и после… Ты пытался бороться, когда понял, что что-то не так, но я… Прости, что был так холоден к тебе… Я безумно виноват перед тобой. Я должен был раньше понять, что ты болен… Я делал только хуже своим поведением, доказывая, что все, что диктует тебе эта программа — правда. Ты пошёл на это из-за меня… Ты сдался из-за меня… И все из-за моего страха чувств к тебе… Я трус, Вэйюй, — сглатывает, снова возвращаясь к иероглифам, которые отпечатывались клеймом на глазных белках, — Здесь должно быть мое имя. Касается подушечками пальцев свободной человеческой руки, покрытой незажившими грязно-жёлтыми гематомами, прохладной могильной плиты. — Думаю, ты должен знать, я ухожу из «Сышэн». По собственному желанию. То, что должен был сделать уже давно. Как ты меня просил. Как я должен был сделать, как только… «Как только узнал, что жду ребёнка, » — бьется в горле, но не звучит. Открытая рана вины, которая не затянется никогда. Будет мокнуть, кровоточить. Сдерживает судорожное дыхание. Сдерживает через силу. А потом… с неимоверным трудом выдавливает полуулыбку. Полуулыбку, которую через прозрачные стенки маски можно спутать с гримасой нестерпимой боли, скрывающуюся за изломом губ. — Я буду ждать тебя… *** Вспышка. Последняя. Самая яркая. Возвращающая сознание на своё законное место. Мо Вэйюя трясёт. Трясёт, как под порывами сильного ветра. Трясёт, а на глазах выступают слёзы. Почему выступают… Уже льются вовсю. Льются безостановочным потоком. Слёзы, которыми ничего не исправишь… Слёзы, которые столько лет не могли найти выхода… Слёзы, которые он принёс в бескрайней пустоте на протяжении пяти бесцельных лет, слёзы, которые до этого будто держались под замком. Замком, который чужие воспоминания снесли тараном. Снесли и прорвали старую шаткую платину. — Ты любил меня. Ты… Любил… Даже после всего… Он может только догадываться, что не один, что все ещё находится в той самой маленькой комнатке, в своей собственной камере подсобного помещения. Все также прикован наручником, который защёлкнул на этот раз сам. По собственной воле. Слёзы продолжают течь даже когда Чу Ваньнин мягко обнимает ладонями его лицо. Одной ладонью и второй кибернетической лапой с длинными коготками, если быть точным. Ощущения разные, но такие нужные. Ощущения, которые подкрепляются: — Глупыш, — прохладная нежность, как лёгкий осенний бриз на пляже. Как приятный холодок в жаркий полдень. Как глоток молочного коктейля со взбитыми сливками, — Ну все-все. Приходи в себя. — Я все испортил… Я все… Я обещаю, что больше не выйду отсюда… Я не буду мешать вам… — Тсс… Ты не должен здесь сидеть. Мы должны были раньше провести диагностику твоего сознания. Но я боялся. Хорошо? Боялся, что на чип записался вирусный конструкт личности. Думал, что подожду, пока сам не буду готов… Готов снова столкнуться с последствиями собственного страха… Так и не смог. Больше года не мог взять себя в руки, чтобы встретиться с тобой. Ты моя самая большая ошибка, Мо Вэйюй, во всех отношениях… Но сейчас все будет по-другому… — Бояться меня нормально… Ты не должен себя винить… — Не тебя… За тебя, — добавляет тише Чу Ваньнин, нагибаясь почти вплотную к лицу альфы, — Мы когда-то сделали неправильный выбор. Теперь остаётся только жить дальше. Мо Вэйюй исступленно касается мокрыми от слез губами уголка приоткрытых губ Чу Ваньнина. Своего/чужого Чу Ваньнина… Своего/чужого омеги. Пара секунд. Всего пара секунд. Как низковольтный удар тока от прикосновения к мягким губам. Нужно ещё. Но он не станет. И так позволил себе лишнего. Как первый укус шоколадной конфеты с терпким алкогольным напитком внутри. Легко сжать зубы. Почувствовать сладость и горечь послевкусия, сбегающую по пищеводу. Вкусно. Вкусно, и хочется ещё. Снова и снова. До онемения рецепторов, отвечающих за вкусовые ощущения. Но он не станет. Чу Ваньнин похлопывает его по щеке, привлекая внимание: — Вам нужно наладить отношения с Мо Жанем. Попытайся с ним поговорить, пожалуйста. Думаю, вам многое стоит обсудить… — Ладно, — «но позже», не озвучено. Чу Ваньнин больше не принадлежит Мо Вэйюю. Омега никогда его не выберет. У него есть Мо Жань, и альфа уважает это. Уважает и не станет мешать. Единственное, на что Мо Вэйюй может рассчитывать — когда бы то ни было увидеть сдержанную улыбку Чу Ваньнина, обращённую лично к нему. Он на все готов. На все готов, лишь бы она расцвела для него… Улыбка, которую Мо Вэйюй увидел лишь однажды, но тут же собственными руками стёр. Стёр без следа. Не ценил. Не понимал, что упускает своё величайшее счастье, которое бесследно ускользнёт из его цепких пальцев на долгие годы. Возможно, даже навсегда. Он видел все. Холодность, отчужденность, безразличие, гнев, Но улыбку искреннюю, доверительную, но немного дёрганную, так как мышцы лица омеги, не привыкшие к такого рода манипуляциям, сопротивлялись — лишь раз. Во время разговора, их последнего совместного вечера. А потом Чу Ваньнин произносит то, что зажигают в душе альфы искру искренней детской надежды. Надежды, за которую Мо Вэйюй будет цепляться из последних сил: — Я не знаю, смогу ли когда-то простить себе и тебе этот выбор. Но я попытаюсь, обещаю… *** Три года спустя Мо Вэйюй смотрит на свое отражение, за завесой стеклопакета краем глаза замечая сугробы, отдающие грязно-голубым сиянием в темноте ночи под светом тусклых фонарей. Он смотрит и мягко улыбается, расслабленно выдыхая. Теплое дыхание достигает оконного стекла. Достигает, и конденсат расходится лучиками в разные стороны по замершей поверхности. Хочется прикоснуться пальцем к импровизированному холсту. Изобразить что-то, но руки заняты, поэтому приходится довольствоваться видом умирающего незаконченного зимнего шедевра… Как вдруг маленькая детская ладошка оставляет след за него. Протягивает ручку и касается холодного стекла хрупкими пальчиками. Мо Вэйюй поворачивает голову и видит сосредоточенный профиль сына, восседающего у него на руках. Заинтересованно смотрящего вперед, сморщившего носик, водящего ладошкой по подобному ледяной скульптуре стеклу. Маленького, одетого в смешную мягкую пижамку с хаски. Такого теплого и пахнущего имбирным печеньем. Маленького альфы. Точной мини-копии Чу Ваньнина. От Мо Жаня там только участие в зачатии (утешительный приз генетической лотереи), из-за чего он ужасно бесится, а Мо Вэйюй кайфует. Кайфует, и всегда при любом удобном случае подъебывает сокамерника. — Гулять хочешь? — тихо спрашивает Мо Вэйюй у сына. — Хочу, — кивает малыш. Нити темных густых волосков на его голове покачиваются от дыхания Мо Вэйюя, когда он игриво дует на них: — Может быть, мы лучше пойдем и найдем что-нибудь вкусненькое на кухне? Мыслительный процесс. Взвешивает все за и против в детской, но уже такой сообразительной голове. — На кухню… Потом гулять, — резюмирует, и попробуй тут не повиноваться. Настоящий сын своего папы. «Хватит во всем потакать ребенку. Ты его избалуешь. Он должен знать, что есть хоть какие-то ограничения…» — Мо Жань, если бы мог, слюнями изошел. Капал бы на мозги в прямом смысле этого слова. Мо Вэйюй мысленно опускает на сознание защитный экран, набрасывает, как вуаль на клетку своего внутреннего демона, а вслух лишь говорит: — Будет исполнено, моя жемчужинка. И только Мо Вэйюй собирается отправиться с сыном по намеченному плану, как застывает, замечая в стекле перед собой силуэт прислонившегося к дверному косяку Чу Ваньнина. Застывает, и готов дать голову на отсечение, что по губам омеги пробежала еле заметная в мерцании праздничных новогодних гирлянд, украшающих гостиную их небольшого загородного шале, улыбка. Или Мо Вэйюю это просто показалось.

Конец