primitive

      Он почти дремлет от тепла растопленной в доме печи, веки сами собой смыкаются, пока рядом не устраивается кто-то ещё. Это не может быть кто-то иной, кроме Намджуна, потому, приоткрыв глаз, Джин прослеживает взглядом за тем, как альфа стягивает с себя рубаху и умощается под его боком. Намджун буравит омегу глазами, словно что-то пытается почувствовать, а у Джина в груди всё почему-то переворачивается. Щенок внутри пинается, вынуждая сморщить нос от толчка по внутренним органам. Омега, конечно, знал, что беременность — дело нелёгкое, но теперь ему приходится терпеть ежечасные избиения изнутри. Тяжело вздохнув, он вдруг ощущает, как на округляющийся живот ложится тяжёлая, горячая ладонь альфы. Тот поглаживает кожу через рубашку, и волчонок под сердцем Сокджина утихает, присмиряется, будто эти двое ментально общаются. Будто Намджун велит быть сыну потише, дабы не беспокоить тату.        И в груди от неясного чувства сдавливает. По первой омега испытал облегчение, когда Намджун принял его беременность и объявил щенка своим, но сейчас… Сокджина беспокоит некая недосказанность между ними, которую альфа отказывается прояснять — твердит лишь: жди. Ждать чего? Омега не может понять, что именно хочет донести Джун, а эти его взгляды… смущают.        Сколько бы он ни твердил себе, что он просто покоряется воле Матери, просто хочет сделать свою и сына жизнь приятными и потому слушается альфу, стараясь стать хорошим супругом, пусть и против воли, зверь внутри так притих, что это Джина беспокоит. Словно затишье перед бурей, да только бурей чего?.. Чувств, откровений — чего? Сокджин ощущает, что сонливость оставляет его тело, концентрируется на лёгких поглаживаниях казалось бы грубых рук, ощущает, как бьётся сердце волчонка внутри него. И Намджун тоже прислушивается, зажмурившись. Он… молчаливый и слегка угрюмый, что же за этим за всем хранится?        — Расскажи о своих родителях, — внезапно просит омега, выдёргивая Джуна из расслабленной дремоты. Ладонь продолжает покоиться на животе, почёсывая его подушечками пальцев.        — А нечего рассказывать, — вдруг пожимает альфа плечом. — Я о них ничего не помню.        — Что? — моргает Джин, приподнимаясь на локте.        — Они погибли, когда я был маленьким, — с печальным спокойствием отвечает Джун, глядя на него снизу. — Отец Юнги их убил.        Джин ощущает, что ему не хватает воздуха. Он почему-то всегда думал, что за огрубевшей шкурой вожака скрывается нечто разбитое, с Намджуном же не повезло чуйке — будто бы что-то не позволяет ему учуять и понять составляющее альфы. Он… сирота. Всегда им был.        — Он был жесток, да? — осторожно спрашивает омега, устроившись удобнее и подперев голову ладонью.        — Непомерно, — кивает Намджун. — Я уже начал забывать о том, как мы жили при Тэйране, но страх… его не истребить, — низким, бархатистым голосом рассказывает Намджун, и Сокджин сам не понимает, как чутко прислушивается к его словам. — Страх сделать и сказать что-то не так.        — Ты поэтому… такой молчаливый? — опасливо интересуется омега, опустив глаза на острые ключицы альфы, Намджун же только усмехается.        — Я просто не люблю трепаться не по делу, — с весельем произносит он, привлекая взгляд Джина снова.        — С кем ты тогда жил? — моргает омега, возвращаясь к теме родителей.        — То там, то сям, — пожимает безразлично плечами Намджун. — Сироты в стае не остаются без семьи. Один год я жил с семьёй Юнги, когда был совсем мал. Потом с родителями Чонгука. И так из семьи в семью.        Сокджин ощущает, как внутри него всё сочувственно сжимается. Оборотень, лишённый настоящей семейной любви, понятное дело, почему так тянется создать свою и обрести наконец покой. Джин какое-то время молчит, глядя в плечо Намджуна, а альфа наблюдает за каждым его выдохом.        — Потом я построил свой дом, — продолжает он рассказ спокойным тоном. — Мне помогли друзья.        — Юнги и Чонгук? — спрашивает омега.        — Да, — кивает тот, почёсывая подбородок. — Да, мы сколотили добротный дом. Но он много лет был пустым.        Сокджин недолго молчит, кусая внутреннюю сторону щеки.        — Мне говорили, что у тебя… ну, ты был с другим омегой, — Намджун буравит макушку Сокджина внимательным взглядом. — Почему ты не привёл его?        — Я ждал, — чётко и без сомнений выдыхает Намджун, и Джин вскидывает на него взгляд, молчаливо буравит им, словно спрашивает. — Я ждал тебя.        Душа вздрагивает, щёки вспыхивают, а сердце заходится в бешеном ритме. Омега не понимает, что с ним такое, что за чувство его охватило: кровь кажется горячее от слов альфы, обжигает кожу, вынуждая залиться алой краской. Намджун ждал… его? Почему именно его? В голове появляется мысль: неужели они те самые, о ком грезит каждый, неужто они истинные? Но омега быстро откидывает эту мысль — он бы ощутил. Судя по сказкам старых омег и его таты, такое пропустить и не ощутить невозможно. Сокджин бы понял, что Намджун тот самый альфа, которого создала лишь для него Матерь.        Джун же всё это время наблюдает с деланным спокойствием за сменой эмоций на лице омеги, пока тот, разрумянившись, не поднимает голову снова. Он падает рядом с альфой, ощущая его ладонь на животе теперь так остро, словно нервные окончания от внезапных слов оголились. Дыхание срывается, и Джин пытается его обуздать, как и ускорившееся сердцебиение. От волнения омеги щенок внутри снова начинает бушевать, и Джун, отвлекшись от Джина, поглаживает живот активнее, что-то нашёптывает волчонку, угомоняя. Сокджин силится не прислушиваться к ласковым словам альфы, моргая в потолок. Он сдерживает просыпающееся внутри.        Они не истинные. Этого не может быть. Джин бы такое не упустил. Но почему Намджун так говорит? Почему с ним так добр и ласков наедине? В разуме просыпается воспоминание их первой встречи: алые глаза альфы, почти горящие в темноте, ярче полыхающих вокруг костров, его белые удлинившиеся клыки, которые спустя секунду вонзились в кожу омеги. Метка. Сокджин принадлежит ему.        Дыхание снова сбивается, Джин часто моргает, когда Намджун отвлекается от разговоров с его животом, которые к тому же ещё и донельзя смущают, и уставляется своими тёмными глазами на омегу. Джин не находит, что ему произнести, да и надо ли? Вспоминаются слова Тэхёна о том, смог ли бы Сокджин полюбить своего мучителя? Считается ли мучителем Намджун? Пометивший против воли, но никогда не причиняющий зла и боли? Носящий ему цветы с поля альфа, разговаривающий с нерождённым ребёнком, всё время пинающим Сокджина? В груди начинает щемить сильнее, Сокджина пугает молчание зверя внутри, но он списывает это на беременность. Быть может, такое бывает, откуда Джину знать, если прежде он никогда не был в таком положении?        Намджун продолжает смотреть, и у омеги снова вспыхивают щёки, что привлекает внимание альфы и, кажется, даже смешит его. Джун улыбается, поглаживая алеющие щёки, и у него вдруг проступает очаровательная ямочка на одной из своих. И Сокджин застывает. Моргает, тёмные длинные ресницы вспархивают, а зрачки расширяются. Нежданно глаза вспыхивают голубым. Джин видит отражение их блеска в чернильных зрачках альфы, который слишком близко.        Намджун и прежде целовал его, но Джин первым — ещё ни разу. А тут вдруг тянет руки и обхватывает за шею, чтобы привлечь поближе и неуверенно столкнуться с чуть обветренными от работы на улице губами. Джун тихо вздыхает, проводя горячими ладонями по рукам омеги, обвившим его, а после прижимается поближе, чтобы невинный поцелуй преобразовать во что-то более горячее. Прежде это было обязанностью, вынужденной мерой — прикосновения к альфе. Джин их терпел. А теперь? Теперь омега крепко обхватывает Намджуна за шею и приоткрывает рот, позволяя мокрому языку скользнуть в него.        По шее струится горячая волна, и омега ощущает, как его сердце ускоряет свой бег в грудной клетке ещё пуще. Он зажмуривается, ощущая, как Джун переворачивается с ним на бок, лишь бы не давить на живот, как проводит кончиками пальцев по обнажённому бедру, прежде чем крепко сжать светлую кожу и закинуть ногу омеги на свой пояс. Вздох срывается с губ своевольно, Джин приоткрывает глаза, наблюдая за поблёскивающим красным ободком вокруг зрачка альфы, а в самом нём разглядывает собственное полыхающее лицо с яркими звериными глазами. Омега часто дышит, ощущая внезапно накатывающее возбуждение.        Намджун всё меньше за время жизни казался опротивевшим, с объявлением беременности альфа даже не пытался прикоснуться, да и прежде вся инициатива исходила от него, а теперь Джин ощущает, как полыхают его внутренности от острого желания прикоснуться к Джуну. Он, протянув руку, дотрагивается пальцами до места, где от улыбки альфы появилась ранее ямочка, а после прикасается к нему губами. Слышит почти надорванный вздох альфы, зажмурившегося от ощущений, чувствует, как гулко бьётся его сердце.        Низ живота горит. Сокджин до одури смущается от мысли, что возбуждается, будучи в положении, но внутри так зудит, что разумная часть рассудка почему-то уходит в спячку. Есть только сбитое дыхание и бешеное сердцебиение. Сокджин почти сгорает от желания соприкоснуться с альфой губами и отказывать себе ненамерен, не сегодня. Он сталкивается со ртом Намджуна, горячо его целуя, кусает губы альфы, зажмуриваясь, и изворачивается, чтобы оказаться сидящим сверху. Джун на него смотрит открыто, с желанием, ведёт пальцами по оседлавшим его бёдрам, чуть сжимая мягкую кожу.        — Можно? — интересуется он шёпотом, словно беспокоится за здоровье омеги.        — Да, можно, — так же тихо отвечает Сокджин. Он отлично себя чувствует, а желание, горящее в крови, требует утоления, и омега понимает, что не успокоится, пока не получит то, что хочет.        Снова сталкиваются губы, цепляются друг за друга клыки, сплетаются языки. Джун легко стягивает с омеги просторную рубашку, оставляя Сокджина обнажённым, и тот смущённо сжимается. Его бёдра стали пышнее, живот уже заметен, но Намджун с трепетом оглаживает очертания его фигуры, так что Джина затапливает ощущениями. Ощущениями того, что он самый красивый, самый любимый, самый желанный. Всё это так открыто читается в чужом взгляде, нет никаких преград, чтобы учуять это в феромоне альфы. Ель запаха омеги вспыхивает так ярко, что Намджун даже моргает, он чутко принюхивается, ведя носом по шее, а после покрывает чувствительную кожу поцелуями, распаляя Сокджина ещё сильнее.        Тот ёрзает на коленях Джуна, сам тянет его брюки ниже, чтобы поскорее скинуть, соприкоснуться кожа к коже, обжечь каждым касанием и принять это жгучее чувство. Намджун продолжает покусывать его изгиб шеи и зализывать слабые укусы, вынуждая омегу вздрагивать и закатывать глаза. Желание огнём пульсирует, плещется под кожей, и Джин требовательно царапает чужие лопатки, чуть приподнимаясь над Джуном. Того дважды просить не надо: пара судорожный вздохов и Сокджин ощущает, как альфа в него входит, утоляя горячее желание, зудящее внутри. Он кусает губы и язык альфы, пока плавно опускается на его член и часто, сорванно дышит. Не раз случалась между ними близость, но такая — впервые. Когда Сокджин хочет впиваться в чужие плечи ногтями и клыками, когда даже всхлипывает от нетерпения, покачиваясь и беспокоя чужое возбуждение внутри себя.        Джун хрипло выдыхает, стоит омеге приподняться и опуститься с дрожащими от возбуждения бёдрами, влажные стенки впускают плоть альфы, вынуждая их обоих зажмуриться. Джин хочет быстрее, глубже, но боится себе навредить, на задворках возбуждённого сознания помня о собственном состоянии, а Намджун отдаёт поводья целиком в руки омеги, лишь смотрит на него, смотрит, смотрит. Пожирающе, влюблённо, словно душу готов отдать, и это вынуждает щёки вспыхнуть ещё пуще прежнего. Власть. У Сокджина над ним есть власть. Сейчас он ощущает её так чётко, словно прежде та была сокрыта за пеленой собственного зверя, спящего глубоко внутри и даже не дёргающего ухом.        Джун откидывается, падает на шкуры. Его рельефный живот и крепкая грудь дрожат от каждого поспешного вздоха, а Сокджин упивается видом альфы, лежащего под ним. Его руками, где почти незаметно от возбуждения дрожат длинные мозолистые пальцы, его острыми скулами и горящими красным глазами.        В голове, будто произносимо чужим голосом, всё скачет, сверкает в мыслях: «Мой, мой, мой…» и Сокджин неосознанно за бесплотным голосом повторяет одними губами, влажными и припухшими от поцелуев. Двигается слишком резко, едва ли не вскрикивает от того, как тело обращается в чистые иголки от напряжения, чуть ли не падает на грудь Намджуна всем телом, но альфа подставляет ладони, чтобы омега смог в них упереться своими. Пальцы переплетаются, Джин, опираясь на хватку Намджуна, снова двигается, ощущает, как судорожно стискивают его стенки чужой член, как стекает по альфьим бёдрам его смазка.        «Мой, мой, мой…» — бурей звучит внутри него чужой голос, будто подталкивая к действиям.        — Мой, — охрипше шепчет омега, стискивая пальцами чужие руки. Глаза превращаются в голубые омуты, чарующие Джуна, глядящего снизу. — Мой альфа.        Сокджин вздрагивает от того, как чернота зрачков перекрывает красноту радужек Намджуна, как низко и протяжно он стонет, слыша от омеги такое. Смущение тут же затапливает его, хочется закрыть рот ладонью, но Джун удерживает кисти так крепко. Сокджин, трясясь всем телом, продолжает приподниматься на члене и опускаться обратно, а всё внутри кажется натянутой тетивой. Правда ведь, это его альфа. Смотрит так, словно душу всё же уже продал, губы приоткрывает, что-то нашёптывая, но Сокджин за бешеным биением сердца не может расслышать.        Джун толкается нетерпеливо бёдрами навстречу, и Сокджин захлёбывается в задавленном стоне, его сотрясает оргазмом, альфа едва успевает сесть, чтобы поймать и прижать к груди. Джин всхлипывает в плечо Намджуна, цепляется за него руками, когда перед взором маячит смуглая, покрытая испариной кожа. Клыки зудят, отчего так? Хочется впиться ими как можно глубже, забирая уже предложенную душу, и омега метится с укусом, но что-то одёргивает назад, твердя — рано. Клыки всё ещё зудят, щиплет дёсна, и омега срывается на рык, утыкаясь носом в изгиб шеи Намджуна, дышит тяжело, пока тёплые ладони с некоторой досадой от сдержанности поглаживают его по взмокшей спине.        Они падают на шкуры, не расплетая рук и ног, и Намджун смотрит Сокджину в глаза неотрывно. Словно немо о чём-то хочет рассказать, но сдерживается. Лишь утыкается носом в нос омеги и смеживает веки, потираясь кончиком своего.

☆☆☆

       Тэхён просыпается резко, словно выныривает из сна от толчка. Ему требуется несколько секунд, чтобы, проморгавшись, прийти в себя и различить тихие голоса из-за приоткрытой двери. Омега, всё ещё растрёпанный после сна, приподнимается на шкурах и старается расслышать, кому они принадлежат. Юнги басовито и тихо говорит, словно стараясь не разбудить кого-то ещё в доме. Мягкий омежий голос точно принадлежит Хосоку, и это вынуждает Тэхёна мигом проснуться. Он подрывается со спального места и босыми ногами поспешно переступает, чтобы добраться до щелки притворённой створки. Прислушивается, принюхивается, впитывает чужой разговор кожей, ему очень хочется послушать. Да, быть может, не стоит койоту совать свой нос в чужие дела, но разве можно устоять, когда дело касается такой темы?        Вспоминая о прошедшем совсем недавно разговоре с Хосоком, ставшим приоткрытой калиткой в чужое прошлое, вынуждают Тэ сжиматься. Он не ожидал, что история прошлого стаи так пошатнёт его, так вскроет нутро, потому был по-настоящему ошеломлён. То, что происходило с ними раньше, сделало Тэхёну физически больно. И как бы он ни ярился, что не собирается жалеть Юнги, всё равно нутро рвало на части, даже если потеря ему не принадлежит.        — Но он… — в тот раз молвил омега, обращаясь к Хосоку, — это не отменяет его жесткости ко всем! — Тэхён по правде искренне вспыхивал от возмущения. У него не было и нет желания жалеть Юнги. Тот сам совершал последующие выборы.        А сам факт того, что настолько был груб с омегами, даже после пережитого его погибшим братом, делает почти физически больно. И в тот вечер, когда Хосок наконец вскрыл ему карты и стороны вожака, возмущение плескалось фонтаном. Хосок, защитивший его в тот роковой день, заслуживал иной судьбы. Но Хоби лишь усмехнулся криво и глянул на Тэхёна, будто разница между ними была колоссальной в возрасте.        — Иногда не получается так, чтобы по справедливости, — выдыхал омега, сидя напротив Тэхёна и вертя в руках подарок. — Иногда благородные побуждения заставляют заблудиться и потерять нить.        — Ты оправдываешь его, — гневался Тэ.        — Отчасти, возможно, оправдываю, — кивал Хоби, опустив взгляд. — Отчасти — осуждаю. Тэхён, мир не делится исключительно на чёрное и белое. И в моих руках покоилось слишком много ошибок по отношению к Юнги и стае.        Тэ не понимал. И сейчас, наверное, всё ещё не понимает.        — Эйджи морально был сильным волком, — пояснял с титаническим спокойствием омега, повязывая браслет на руку. — Во мне таких сил не нашлось, как бы мне ни хотелось.        — Юнги — вожак.        — А ещё он просто… порой он просто Юнги, — настаивал омега, буравя Тэ взглядом. — Просто тот, кто может совершить ошибки.        — Перестань его обелять, — разорялся Тэхён. — Я видел, как он обращается с тобой.        Хосок молчал, словно понимал, к чему койот клонит.        — Мы правда пытались, — шёпотом произносил он. — Правда пытались быть единым целым. Знаешь, что происходит порой с метками оборотней? — поднимал Хоби глаза на него. — Они гниют.        Тэхён отшатнулся, поражённо округляя глаза.        — Они гниют, Тэхён, если Матерь отвергает такой союз. Наш был изначально обречён, но мы из раза в раз пытались создать его заново. Я не мог бросить Юнги, а он не способен был бросить меня. Мной обуревала жалость, а им — чувство вины. Он метил меня десять раз.        Тэхёна передёргивает.        — Последние два — через силу. Я просил его, — хмыкал Хосок. — Я думал, что у меня хватит сил его исправить, вернуть того, кого я знал в детстве. И каждый раз я мучил нас обоих, умоляя его заново поставить мне метку в надежде, что эта окажется удачной, и я не спровоцирую новую ссору.        Тэхён прикоснулся к своей шее, где под пальцами прослеживался след зубов вожака. Заживший с первого раза.        — Мы просто мучили друг друга. Просто издевались над собственным нутром, и нас за это наказывали, — произносил омега с таким смирением и покоем, что Тэ понял. — И даже если тебе кажется, что Юнги издевался надо мной, это неправда. Мы сами мучили друг друга равносильно. Он… он правда грубиян. И был таким с детства.        — Я всё равно не желаю слышать, как ты его оправдываешь, — шипел койот, разоряясь всё больше.        Хосок долго молчал, после сказанных последних слов, словно обдумывал полуприказ Тэхёна, который полыхал от злости и бушующих внутри эмоций. Его разрывало болью, печалью, злостью. Коктейль смешался бешеный, и Тэ потребовалось немало времени и прогулка по поселению, чтобы прийти в себя хотя бы немного.        Теперь, выглядывая в коридорчик между комнатами, койот опасливо прислушивается, прежде чем понять, что омега и альфа разговаривают в комнате Хосока. Они почти никогда не спали вместе, почти не проводили времени, почти не прикасались. И это так странно. Они оба странные. Тэ крадётся к комнатке и застывает у косяка, навостряя острый слух, чтобы расслышать беседу. В окошке на кухне уже начинает сереть небо, и Тэ вспоминает свои вечерние слова для Юнги о том, чтобы вожак отпустил Хосока с самого утра.        — … не сумеешь оберегать вечно, — доносится почему-то кажущийся таким мягким баритон омеги.        — Я должен.        — Как и всех в стае. Мы ведь оба это понимаем, — Хосок, судя по интонации, усмехается.        Юнги какое-то время молчит, ни шороха не раздаётся из комнаты, и Тэхён весь обращается в слух.        — Ты правда хочешь уйти? — почти шёпотом спрашивает альфа.        — Это не мой дом, Юнги.        И снова повисает молчание, прерываемое новой репликой Хоби.        — Никогда не был моим.        Юнги возмущённо сопит.        — Мой дом — твой дом.        Хосок устало вздыхает, а Тэ даже дыхание задерживает, чтобы его не поймали.        — Я правда хочу уйти. Я хочу учиться у Сокджина лекарскому делу.        Юнги вновь долго молчит.        — Да будет так. Я помогу обустроить тебе пустующий дом, облагородишь его.        Тэхёну не нравится не видеть лиц говорящих, но этот разговор в принципе не предназначен для чужих ушей и для Тэхёновых в том числе, так что довольствуется тем, что имеет.        — Спасибо, Юнги, — слышит койот улыбку в голосе омеги.        — Хосок, — после непродолжительного молчания вновь заговаривает альфа. — Прости меня. За всё, что нам пришлось пережить. За всё, что тебе пришлось вынести.        Ничего в ответ не раздаётся, и Тэхён начинает переживать, а почему — не понимает. Сердце не находит места в грудной клетке, и омега, рискуя быть обнаруженным, выглядывает из-за дверного косяка, сразу же замечая, как Юнги, склонившись к бывшей паре, крепко стискивает Хоби руками. Тот, обхватив вожака за плечи, прижимается в ответ, заключаяя объятия, и слушает то, что едва различимо шепчет ему в ухо Юнги. Становится кисло-горько от невозможности подслушать и эти слова, а после Тэхён ощущает прилив недовольства, когда они остраняются друг от друга, разорвав тесные объятия, и Юнги, склонившись, целует Хосока в лоб.        — Мы ещё позже поговорим, — тихо кивает омега, а Тэ прячется за свою хилую преграду, прежде чем почти неслышно ускользнуть в комнату обратно.        Он замирает, сев на шкурах, а после прислушивается снова. Были бы звериные уши — дёргались бы с интересом, пока Тэ навострял свой слух, слыша, как скрипят петли входной двери дома, как топочут две пары ног, прежде чем всё стихает. Тэхён поднимается со шкур, крадётся к двери, а после та распахивается, являя ему уже довольно бодрого вожака. Юнги с какой-то насмешкой в вечно ледяных тёмных глазах воззряется на омегу, застывшего перед створкой, и уши Тэхёна вдруг вспыхивают краской — его поймали на подслушивании. Но Тэ, не желая как-то объясняться или оправдываться, толкает Юнги плечом и уже хочет пройти было мимо вожака, как застывает вместе с ним в дверном проёме.        — Спасибо. Что выполнил обещание, — произносит омега, а после торопливо исчезает с глаз альфы, чтобы избежать нежеланного сейчас контакта.

☆☆☆

       Чимин ощущает покалывающее кончики пальцев волнение, глядя за тем, как работает Чонгук. Сегодня он занят и омега должен был оставаться на попечении Сокджина, но тот слишком сильно занят новостью утра: Хосок покинул дом вожака и попросился в ученики к назначенному лекарю стаи, так что брату немного не до него. Потому Чимин, принюхиваясь к каждому собственному шагу, прокрался сюда — на сеновал поселения. Альфы занимаются заготовкой тюков сена для малочисленных рогатых, и Чонгук сегодня здесь. Его спина под рубашкой заметно напрягается от сильных движений рук, когда альфа, подхватывая вилами высохшее сено, запрокидывает остатки того, что не вошло в тюки, чтобы оставить в большой деревянной постройке при амбаре. Чимин наблюдает за каждым движением альфы, за тем, как остальные, покончив с работой, покидают его и возвращаются по домам. Остаются только Чимин, подглядывающий за своим объектом интереса, и сам Чонгук, работающий уже с довольно уставшим видом.        Омега вдруг чует чужой резкий запах и нахмуривается. Из амбара выходит Ирис и останавливается, удерживая в ладонях небольшое ведёрко молока — он только что вышел от коров. Ирис буравит взглядом работающего альфу, и внутри Чимина вспыхивает такая волна негодования, что нечем дышать, особенно в мгновение, когда омега подходит к Чонгуку, что-то неразличимо произнося. Чимин не в состоянии расслышать из-за бешеного стука сердца в барабанных перепонках, он едва дышит и еле сдерживается от того, чтобы не броситься к ним прямо сейчас. Однако, даже пойди он туда, разве есть у него основания для того, что он хотел сделать? Разве…        Но горькое жёсткое чувство затапливает юного волка с головой, отчего дыхание становится неглубоким и слишком быстрым. Чимин сверкающими голубизной глазами наблюдает за тем, как Чонгук что-то с непроницаемым выражением на лице говорит Ирису, после чего нижняя губа последнего вздрагивает. Омега, прижав к себе ведро посильнее, размашистыми шагами покидает Чонгука, даже не прощается. Нечто внутри Чимина ликует, хочется по-звериному оскалиться и гордо выпятить грудь.        Чонгук вдруг, опершись на вилы, упёртые зубьями в землю, разворачивается прямо к месту, где схоронился от его взгляда Чимин, и омега испуганно вздрагивает.        «Долго там будешь стоять?» — по губам читает он, и щёки предательски затапливает алыми укусами румянца от понимания, что его поймали и, вероятнее всего, уже давно.        Выбравшись из укрытия в виде ещё удерживающего свои листочки куста, Чимин с недовольством выпрямляется и топает в сторону Чонгука, всё ещё стоящего, опершись на черенок вил.        — Тата не учил тебя, что подслушивать нехорошо? — хитро прищуривается Чонгук, а лёгкий, уже содержащий прохладу ветер октября тревожит его тугие волны волос у лица.        — Тата учил меня, как задницы надирать, — фыркает Чимин, скрестив руки на груди.        Чонгук выразительно цокает языком, пока омега стоит рядом, и подхватывает остатки сена с земли, чтобы снова закинуть на большую кучу в сенник. Чимин наблюдает за тем, как напрягается его сильная шея, слегка выступают синие вены под бронзовой кожей. И его губы зудят от желания поймать одну венку-змейку поцелуем, отчего омега тут же краснеет ещё сильнее.        — У тебя сегодня нет работы? — мимоходом интересуется альфа, продолжая работать, пока Чимин проходит чуть глубже в сенник.        Запах сухого, напитанного солнцем сена покалывает обоняние желанием чихнуть, кучка чуть не прилетает омеге в нос, отчего тот гневно уставляется на альфу, вызывая у того хохот.        — Так не мешайся, — щурится весело Чонгук, — если не хочешь оказаться присыпанным сеном на сеновале.        — И многих омег ты присыпал тут сеном? — деланно невозмутимо спрашивает омега, хотя его тонкий хвойный запах вздрагивает, выдавая настоящие эмоции.        Чонгук, противясь, не отвечает, лишь искоса на Чимина поглядывает, продолжая убирать остатки сенокоса. Чимин за ним тоже наблюдает, пока альфа это не замечает и ему не подмигивает, вынуждая отвести взгляд. Омега разглядывает большие тюки сена, собираемые стаей осенью, они высятся почти под самый потолок небольшого строения. Куча, которой занят Чонгук, скорее всего, будет использоваться в ближайшее время, потому он и скидывает его сюда поближе. Чонгук молчит, но молчание его не тяготит, скорее даёт почву для размышлений. Чимин уже смирился с тем, что его влюблённость закрепилась в сердце. Чимин наконец дал ей имя и совершил выбор, но как выбор этот озвучить, если стоит встретиться с Чонгуком, особенно перед этим заметив Ириса, как им обуревает ревность; как дать альфе понять о своём интересе? Чимин, несмотря на бойкий характер, всего, что касается любви, дико стесняется.        И как разговаривать об этом? Как?.. Он оглядывается на всё ещё работающего Чонгука, щёки горят прямо изнутри, а дыхание сбивается, стоит только подумать о том, что может быть в течку. Что, если Чонгук не выберет его? Что, если предположения Чимина ошибочны? Омега, тихо фыркнув и не желая тонуть в печальных размышлениях, отворачивается от альфы и с разбегу бросается в кучу воздушного, но слегка колючего сена. То его облаком принимает, едва ли не позволяя провалиться слишком глубоко. Здесь нет звуков, нет мыслей, нет печалей. Только Чимин, тишина, шлейф его судорожного дыхания и скрежет вил по земле. Но когда омега выныривает из сена, словно из огромного сухого моря, то… вилы лежат на земле, а Чонгука рядом нет. Сердце встревоженно ёкает, Чимин принимается оглядываться, пока его не придавливает чужим весом, вынуждая снова увязнуть глубже в сене.        Взгляды карих глаз сталкиваются, дыхание срывается, а сердце омеги пропускает удар. Чонгук почти придавливает его к сену, заставляя их укромно прятаться в его обилие, кудри альфы щекочут лицо Чимина, а тёплое дыхание прикасается к кончику носа.        — Чонгук, — шепчет едва различимо омега, глядя на того неотрывно с заходящимся в конвульсиях первой влюблённости сердцем.        — Пташка, — тихо рокочет альфа в ответ, вдруг протягивая руку, слегка сухую после работы, но тёплую, чтобы провести костяшками по щеке омеги. Тому же, задыхаясь, хочется потянуться за прикосновением, чтобы продлить его. — Что тебя так тревожит? Что на сердце?        — Ты когда-нибудь влюблялся? — шёпотом спрашивает омега, глядя на Гука абсолютно круглыми глазами. Сердце стучит уже где-то в глотке от волнения.        — Моей единственной любовью всегда была лишь музыка, — честно отвечает альфа, глядя на губы омеги. — До поры до времени.        Грудную клетку сдавливает, когда они оказываются ещё ближе, и Чонгук обхватывает омегу руками — тот позволил обнимать его без спроса. Узловатые пальцы стискивают горячее тело через плотную тёплую рубашку, а Чимин зажмуривается, ощущая ежевичный густой запах альфы. Хочется уткнуться в его ключицу и без остановки вдыхать, пока чужой феромон в лёгких полностью не заменит кислород.        — Я всегда для тебя будут просто ребёнком? — с каким-то надрывом спрашивает омега, не раскрывая глаз.        Чонгук долго молчит, а когда Чимин веки всё же распахивает, то замечает, как альфа серьёзно очерчивает его лицо взглядом. Кончики ушей тут же краснеют, ресницы дрожат от каждой попытки моргнуть, оканчивающейся невозможностью разорвать зрительный контакт.        — Или… это из-за того, каков мой характер, да? — тихо спрашивает Чимин, переводя взгляд на губы альфы с небольшой родинкой под нижней, как только тот их приоткрывает, собираясь заговорить.        — Ты самый спесивый и дикий омега, которого я когда-либо встречал, — едва ли слышимо отвечает альфа, вынуждая сердце Чимина сжаться. — Самый… — взволнованно вздыхает Чонгук, путаясь в словах. — С самым красивым голосом. С самыми блестящими глазами. С самым горячим сердцем, — Чимин сжимает от напряжения всё сильнее челюсти. — Самый желанный, — одними губами выдыхает альфа, оказываясь вдруг так близко, что его зрачки кажутся огромными. — Не представляешь, скольких усилий мне стоит сдерживаться рядом с тобой. У реки, на поляне, в моём месте. Здесь.        Чимин задыхается от того, что прямо сейчас говорит Чонгук. Но не хочет нарушать его речь, чтобы потянуться за тем, что для него до боли в губах желанно и горячо. Пусть заберёт первый поцелуй сам. Чимин едва ли дышит, втягивая носом крохи кислорода, глаза его неотрывно уставлены в алеющие радужки Чонгука, а сердца омега совершенно не чувствует. Ему душно, грудная клетка горит, губы колет, а Чонгук так близко, что утыкается носом в кончик омежьего, из-за чего всё тело почти вибрирует.        Они слишком близко, губы опасно то и дело почти соприкасаются, и Чимин думает, что если альфа сейчас будет спрашивать разрешения его поцеловать, то он того попросту придушит. Но вместо вопроса Чонгук лишь произносит:        — Я тебя дождусь, пташка. Но пока жду, хотя бы один украду, — Чимин не успевает осмыслить чужую фразу, так как его губ касаются уста альфы.        И всё даже не так, как он когда-либо смел представлять. Не просто пламя, сосредоточенное в поцелуе, нет, его тело полыхает целиком, объятое вырвавшимся тяжёлым запахом ежевичных листьев. Чонгук сминает его губы, обхватывая руками, прикусывает их, смежив веки. Он то торопится, сцеловывая невысказанные слова и не выпорхнувшие вздохи, то растягивает поцелуй, прикусывая полную нижнюю губу и оттягивая её зубами. Чимин теряется, зажмуривается, прежде чем обхватить его руками за шею и зарыться подрагивающими пальцами в волосы. Притягивает альфу как можно ближе, заставляя всё своё тело пропитаться его запахом, а поцелуй стать чуть глубже. Чонгук проскальзывает по губам языком, раздвигая их, и Чимин всё ему позволяет. Горячие ладони не спускаются ниже талии, но и это обжигает похлеще искр костра, вся кожа покрывается истомными мурашками, а в животе птица растёт и бьётся, растёт, растёт, грозя разорвать Чимина изнутри своими сильными белоснежными крыльями. Не бабочка, а большая, белокрылая, яркая. Чимин хватается за Чонгука, всё прижимающего его к себе и теперь покрывающего мелкими спешными поцелуями щёки, губы, нос и подбородок.        Украл, своровал, схоронил в длинных пальцах. Словил омегу в лесу, притаскивая в чужую стаю, ловко умыкнул его сердце, ныне живо и горячо трепещущее в чужих руках, а теперь и обокрал, собрав первый, желанный всей душой поцелуй. Сено вокруг душисто пахнет полем и солнцем, когда альфа нехотя и тяжело дыша отстраняется, волосы Чимина насквозь пропахли сочной летней ежевикой, а в груди дрожит тянущаяся на свободу птица.        Чимин, глядя на Чонгука, вздрагивает, ощущая исходящую вибрацию изнутри. От неё взмывает грудная клетка, когда омега внутри окончательно распахивает лазурные волчьи глаза. Он нашёл то, что принадлежит ему.

☆☆☆

       Ровно за неделю до Серебриста стая начинает готовиться активнее к празднику. То тут то там Тэ замечает вязанки хвороста и дров для будущих костров, приготовление еды и приподнятое настроение волков. Они с Чимином бредут по территории поселения, когда на глаза попадается Юнги, о чём-то негромко разговаривающий с Сокджином, а после, когда их разговор заканчивается, альфа обращает внимание на койота.        — Мне кажется или он стал малость спокойнее в последние дни, — предполагает Чимин, жующий поздние осенние яблоки размером с его ладонь и красным румяным бочком.        — И пахнет он тоже иначе, — сощуривается омега.        Он стал замечать, что запах вожака не просто растерял свою гневность, а и вовсе стал гуще, насыщеннее, более терпким. Это волнует внутренности Тэхёна, вынуждая осторожничать рядом с Юнги. Альфа, глядя на него, приближается, а Чимин косится на омегу, словно ждёт его реакции. Он помалкивает, только похрустывает яблоком в такт тяжёлой поступи вожака.        — Тэхён, — обращается Юнги к омеге, но Чимин в очередной раз хрустит сочным яблоком, отчего альфа вдруг поморщивается. Его запах тяжелеет, Чимин и Тэхён чешут носы. — Завтра утром ничего не выйдет.        Омега молчит, понимая, что Юнги имеет в виду танцы. Он моргает, почёсывая зудящий от яркого запаха феромонов нос и смотрит на вожака, ожидая озвученной причины. Но Юнги то и дело косится на Чимина, сверкая краснеющими глазами в невозмутимого, жующего яблоко юнца.        — Тогда пойдём сейчас, — жмёт плечом койот, ощущая вдруг пробежавшие мурашки.        Юнги стискивает челюсти, словно хотел сказать что-то ещё, но кивает и шагает в сторону, чтобы отвести Тэхёна в знакомую им обоим чащу.        — Почему не получится-то? — спрашивает койот, когда они уже покидают территорию поселения и оказываются в прилеске.        Юнги молчит, не отвечает, только на ходу раздевается и, удерживая вещи, шагает дальше, прежде чем ловко перекинуться. Признаться честно, с тех пор, как вожак дал ему возможность менять ипостась безболезненно, Тэ почти полюбил их прогулки в звериной шкуре до чащи с красными деревьями. Однако теперь, когда Тэхён знает, что для Юнги значит это место, ему немного… не по себе. Словно вожак пустил его куда глубже, чем в себя. Он пустил его в своё прошлое, и Тэ ощущает тяжесть данного решения Юнги. Словно бы альфа пытается довериться, а омеге всё ещё претит мысль, что он может быть кем-то иным, кроме как чудовищем, похитившим его из леса, грубым альфой и свирепым вожаком.        Тэхён ненадолго откидывает эту мысль, сразу же перекидываясь и подхватывая свои вещи, Юнги же издаёт неясный звук и слегка прихрамывает, рысцой передвигаясь чуть впереди Тэхёна. Тот любопытно принюхивается, не понимая, что с альфой такое, прежде он не казался таким… ослабшим. Словно боль в его теле ощущается острее, сил становится меньше. Тэхён бы нахмурился, но лишь дёргает рябым хвостом, прежде чем начать догонять Юнги. Запах альфы ещё острее в форме зверя, он выглядит несобранным, то и дело озирается, омегу заслоняет собой, почти передвигаясь над койотом, который спокойно может поместиться между его огромных лап.        Оказавшись на нужной полянке в окружении краснолистых деревьев, сейчас почти сливающихся с окружающим лесом, Тэ перекидывается, но Юнги медлит. Он пропускает несколько выдохов, прежде чем стать снова человеком, и вызывает в омеге новую порцию подозрений, отчего тот нахмуривается, натягивая рубашку и решая пока не надевать брюки, пусть и холодно. Но вожак всё же выпрямляет спину, становится больше похожим на себя прежнего.        — Что с тобой не так? — тихо спрашивает Тэхён, пока Юнги уже натягивает рубаху, скрывая татуировки и узоры шрамов на спине. Теперь их видеть… страшно, зная историю происхождения. Альфа же на вопрос омеги только сверкает глазами и молвит:        — Приступим к занятию. Серебрист совсем скоро, а ты не готов.        Тэхён обиженно поджимает губы и опасно сощуривается, когда вожак к нему оборачивается, быстро оканчивает с одеванием и делает несколько шагов к альфе. Его запах ещё более концентрирован, нос Тэхёна неистово чешется и хочется чихать от резкости тяжёлой, почти удушающей мяты в воздухе. Танец тянется, растягивается, им словно тяжело прикасаться друг к другу, и Тэхён начинает нервничать. А когда доходит до финального шага — элемента танца, где альфа подкидывает омегу, — они снова стопорятся, как и множество раз до этого.        Ещё ни разу им не удалось довести всё это до конца, ни разу Тэхён не позволил Юнги себя подкинуть и поймать, потому что… страшно. Койот не может довериться вожаку до предела, не хочет этого делать. Даже сейчас. А усилившийся запах Юнги только доводит его до состояния яростного раздражения.        — Ты не можешь, — почти рычит вожак в ухо Тэхёна, из-за чего омега его отталкивает.        — Твои феромоны душат, — не выдерживает и под стать грубости Юнги отвечает он. — Возьми их под контроль.        — Попробуй сделать так, как положено, и я попробую, — уже чуть спокойнее проговаривает альфа, часто дыша.        Тэ молчаливо буравит его взглядом, насупливается. Он знает, что танец они отточили уже до приемлемого уровня и даже не стыдно будет попробовать показаться перед стаей на праздник, однако… как только койот представляет, что окажется совершенно беспомощным в воздухе, то душу его пронзает тысячами холодных иголок.        — Ладно, — фыркает он, скрещивая в защите руки на груди. — Ладно, давай ещё раз.        Юнги протягивает ему ладонь, и Тэхён с секундной задержкой хватается за пальцы. Они повторяют последний элемент танца, и омега оказывается прижат к мощной груди Юнги, где его запах доводит от такой близости до головокружения. Во рту становится невыносимо сухо, сердце заходится в ударах, а Юнги тяжело вздыхает. Он уже почти отрывает ноги омеги от земли, и Тэхён каменеет.        — Нет! — вскрикивает койот, вдруг всеми конечностями вцепляясь в альфу и повисая на нём. — Не кидай! Нет!        Юнги застывает, и чащу оглашает усталый стон вожака. Тэхён, вцепившись в его плечи почти ногтями, ещё и ногами за пояс обхватывает, не желая, чтобы его швырнули.        — Я понимаю, что ты никогда не сможешь мне довериться, — тихо, но кажущийся оглушительным от близости, доносится голос альфы у уха. — Но ты просил меня научить тебя танцу, Тэхён.        Койот, сдерживая судорожные вздохи, пока не может расцепить рук от страха. Он точно не готов к Серебристу, так, может, стоит бросить эту затею?.. Руки Юнги вдруг дотрагиваются до него и это почти обжигает: одной ладонью держит омегу под бёдрами, второй — за талию, и не просто придерживает, а прижимает к себе как можно крепче.        — Твой запах делает меня раздражительным, — недовольно бубнит омега, уже собираясь выскользнуть из чужой хватки, но это оказывается довольно непростой задачей — вожак не отпускает его и пальцы того кажутся стальными, не разжимающимися на его коже.        — У меня вот-вот начнётся гон, — шепчет Юнги, и Тэ прошибает разрядом испуганного тока. Гон. Чёрт. Матерь! Койот силится слезть ещё сильнее, и в этот раз его отпускают почти сразу — вожак просто напоследок крепче притискивает Тэхёна к себе и проводит носом по его шее, порежде чем тот оказывается стоящим на земле.        Тэ тяжело и испуганно дышит, глядя на альфу, а тот лишь буравит в ответ.        — Моё обещание будет сдержано. Я тебе не животное, — тихо и с долей горечи произносит вожак.        Тэхён пятится, но Юнги не следует за ним, лишь глядит, а красный ободок вокруг зрачка становится чуть ярче. Тэ помнит слова Джина о том, что волки становятся слабее в гон, именно поэтому Юнги, скорее всего, не рискнёт покидать территорию стаи для занятий танцами в подобный период.        — Давай вернёмся, — хрипло просит он, отводя от вожака взгляд.        — Ты всегда будешь меня бояться, — усмехается альфа. — Чёрт. Чёрт! — Юнги зарывается пальцами в свои волосы и запрокидывает голову. — Одна ошибка полностью разрушила всё. Я знаю, что виноват…        — Ты прав, я тебя боюсь, — выдавливает Тэхён, опустив голову. Он почти не лжёт. — Но сейчас нам лучше вернуться в стаю не из-за меня.        Юнги уставляется на омегу, стиснув губы.        — А из-за тебя, — давит Тэ, сталкиваясь с ним взглядом. И вожак всё понимает. Он приближается, чтобы направиться к тропе домой, и, поравнявшись с омегой, замирает. Словно что-то хочет произнести, но передумывает, только кончиками пальцев вдруг дотрагивается до бока Тэхёна, будто бы… благодарит? Извиняется? Что? Почему из этого идиота так тяжело выдавить хоть слово?!        Тэхён, яростно фыркая, направляется следом за Юнги, решая сейчас альфу ещё больше не ослаблять и не перекидываться.

☆☆☆

       Чимин, выбросив огрызок от яблока, вздрагивает, когда перед ним возникает Ирис. Омега жжёт его взглядом сощуренных глаз, ноздри его гневно трепещут, стоит принюхаться к младшему. Тот же в свою очередь тоже сощуривается и даже хочет почти оскалиться. Ирис. Соперник, враг. Омежьи инстинкты плещутся внутри, его раздражает само существование Ириса, и хочется почти ввязаться в драку, но Чимин понимает, что проиграет перед его опытом и размерами.        — Ты же знаешь, что если он тебя тронет, его накажут? — высокомерно произносит он, пока Чимин скрещивает руки на груди.        — Он ко мне не прикасается, — фыркает Чимин, понимая, что Ирис ещё и выше, чем он сам, причём на полголовы.        — Ты пахнешь им, — шипит омега, показывая удлиняющиеся клыки, и Чимин чувствует, как чешутся его пальцы в ожидании проступивших в человеческой форме когтей.        — И что? — рявкает младший омега, тоже показывая зубы.        Стая поблизости волнуется, всё приглядываются, и Чимин напрягается всем телом. Если и Ирис на него нападёт, это тоже будет считаться нарушением? Или… Противник напирает, нависает над более хрупким Чимином, и тот ощущает давление феромона, тогда как его — ещё слишком слабый и полупрозрачный, неготовый к открытому противостоянию.        Сокджин оказывается рядом, но Намджун обхватывает беременного омегу и не позволяет подойти.        — Эй! — кричит лекарь Ирису, но они, столкнувшись взглядами с Чимином, лишь тихо порыкивают друг на друга, кружа один вокруг другого и словно готовясь к бою.        — Какого дьявола, — вырастает между ними Чонгук, но оба омеги на того рычат, тут же отстраняясь. — Ирис! Отойди от него!.. — один альфа хватает Чонгука за плечи, не позволяя влезть в перепалку омег — Чонгук не может ни ударить, ни толкнуть, ни схватить. — Чимин!        Вокруг них, словно на потеху, собираются оборотни. Чимин чувствует, как нечто бурлит внутри, как органы горят от взгляда на Ириса.        — Отвянь, цветочек, — низко проговаривает он, буравя Ириса глазами, — а то притопчу.        — А росту-то хватит? — усмехается клыкасто омега.        — Хватит, — рявкает Чимин. — Перегрызу лодыжки и сам на землю упадёшь.        — Клыки сломаешь, — хрипит противник, пока они не ощущают тяжёлый запах вожака позади, и Чимин чихает, отвлекаясь.        Ирис хватает его за пшеничную копну волос в момент, когда Чонгук вырывается из хватки соплеменника и с ярко-красными глазами почти бросается на омегу, тронувшего то, что трогать не должен был. Альфа воинственно рычит, но тут вмешиваются остальные, удерживая Чонгука от слишком опрометчивого шага, в котором тот натворит ошибок.        — Что происходит? — голос Тэхёна отрезвляет, койот расталкивает волков, продираясь к ним, и Чимин царапает отвлекшегося Ириса по щеке проступившими когтями. — Чимин!        — Ты мал для него, — шипит омега. — Вот и сиди в детском уголке.        — А ты, старая рухлядь, не решай за нас, — рычит Чимин, сверкая голубыми глазами.        Тэхён расталкивает их, закрывая друг от друга, по щеке Ириса стекает кровь, а царапины быстро заживают. Юнги пытается успокоить Чонгука, хотя тот беснуется и что-то яростно ему твердит, скалит острые верхние клыки.        — Вы что устроили? — рявкает Тэхён, переводя взгляд с Ириса на Чимина. — Тебе не стыдно ли поднимать руку на младшего?        Ирис отступает, остужённый слишком ярким запахом Тэхёна, бьющим ему в лицо, от зелёных злых радужек.        — Больно ли тебе будет приятно, если ты поранишь волка в два раза младше тебя? — хрипит разгневанно Тэхён. — А ты? Зачем провоцируешь? — обращается Тэ к Чимину. — Ты же умный, не мог по-иному поступить, не разводя драку? Нашли из-за чего затевать!        — Из-за кого, — фыркает Чимин, слегка обиженный понуканием койота.        — Из-за альфы, — сверкает тот глазами. — Друг друга бить и кусать решили. Позорище. Сам решит, что для него лучше. Не пристало таким омегам как вы, — понижает голос Тэ, сощуриваясь, — друг другу шкуру драть ради альфы. Любви кровью не добиться, только боли. Омега омеге должен быть опорой, понятно?        Ирис фыркает и отворачивается.        — Вы стая и семья, постыдились бы, — тихо пробирается к ним Сокджин, и Ирис, пусть и пытается выглядеть невозмутимо, но кончики ушей его стыдливо вспыхивают.        Чонгук наконец подбирается к ним и прячет было Чимин за свою спину, но Тэхён хватает омегу за руку и возвращает к себе поближе. Альфа разгневан, он уже открывает рот, чтобы продолжить ругань, направляя злость в сторону Ириса:        — Ирис… — но Тэхён обнажает клыки и рычит на альфу предостерегающе, вынуждая Чонгука моргнуть и отстраниться от его реакции.        — Закончите уже это, — проговаривает он, отводя омег за себя, чтобы конфликт не продолжался, но держа Ириса и Чимина подальше друг от друга. Тэ переводит взгляд на Юнги, который всё это время пялился на него, и вожак прирыкивает следом, чтобы оборотни растекались обратно по своим делам. — И вы двое, — оборачивается Тэхён к омегам. — Дружить не дружите, но друг друга хоть каплю уважайте. Удумали драку затеивать прямо посреди поселения, как щенки, ей Богу.        Ирис вспыхивает и, фырча, уходит прочь, вжав голову в плечи. Остальные зеваки разбредаются, Намджун уводит опешившего Чонгука, который всё хочет приблизитья к Чимину, но ему не позволяют. Сокджин же хватает за ладони Чимина и с укором глядит. Лишь Юнги и Тэхён не сдвигаются с мест, прожигая друг друга глазами, и во взгляде вожака Чимин видит нечто… пугающее. Яркое, страстное, горячее. Сперва кажется, словно это злость, но после… Чимин не знает, как это охарактеризовать, потому уходит, увлекаемый братом и Тэхёном прочь от места стычки.        Внутри Чимина всё полыхает от гнева, он злится на Ириса за его выходку, на Тэхёна за то, что их остановил и не дал сцепиться, кровь в венах почти кипит, и Чимин выворачивается из хватки брата, топая дальше. Ему что-то кричат вслед, но омега не слышит, разъярённый до предела, пока его не догоняет Сокджин и не хватает за плечи.        — Минни, — просит брат, и только его тёплый, до боли знакомый запах, вынуждает вынырнуть из яростного состояния. — Чимин… — омега утыкается в плечо Джина и тихо вздыхает, силясь успокоиться.        Феромон брата умиротворяет, Чимин ощущает, как ярость схлыневает с его разума, как клыки не режут нижнюю губу, а сердце восстанавливает ритм. Он чует приблизившегося Тэхёна, который за ним наблюдает, скрестив руки на груди и хмурясь.        — Чимин…        — Прости, — выдыхает омега, глядя на Тэхёна. — Я не знаю, что на меня нашло.        Тэхён молчит какое-то время, а после устало потирает переносицу.        — В этой стае и без того полнейший раздрай. Ещё не хватало драк среди омег за внимание альфы, — бубнит койот, качая головой.        — Но Ирис…        — Ирис то, Ирис сё, — всплёскивает Тэхён руками, уже повышая голос. — Чимин, — подходит он ближе и хватает омегу за плечи, — нам ещё и не нужно того, чтобы мы так себя вели. Сами ведь мне говорили, что нет единства, а как оно будет, если мы всё тут передерёмся?        — Чонгук…        — Выберет тебя, — давит койот, посверкивая зеленцой звериных глаз, отчего щёки Чимина вспыхивают. — Так неси это знание с гордостью и не поддавайся на чужие провокации.        Чимин насупливается, но Тэ больше не перечит, и тот, тяжело вздохнув, притягивает младшего к себе, крепко обнимая. Становится немного спокойнее и лучше от тепла его тела, от крепкой хватки рук, и юный волк понемногу начинает успокаиваться, пусть злость и затаивает в душе на омегу, дёргавшего его за волосы. Он ещё нос утрёт этому Ирису.

☆☆☆

       Юнги сегодня не хочет сидеть у костров. Слишком много запахов, слишком много голосов и света. Его зверь и без того реагирует слишком ярко на каждый всплеск чужого присутствия. Решает просто закончить то, что начал, потому что должен успеть сделать это до реальных холодов. А судя по ощущениям, зима в этом году придёт раньше обычного. Подрагивание пламени свечи успокаивает, и Юнги, орудуя иглой, погружается в мысли.        Гон. Слабость. Зависимость. Он бы ушёл куда-нибудь, чтобы не нарушить данное койоту обещание, да ослабнет без стаи ещё сильнее, а ослабший вожак… может принести вред остальным. Потому Юнги и не рыпается, а раздумывает над тем, как перенести эти несколько дней как можно более безболезненно. Даже если рядом будет Тэхён.        Тэхён. От воспоминания, как омега рванул разнимать сцепившихся оборотней, Юнги вздрагивает и ведёт плечами, будто разминает затёкшие мышцы. Тэхён действительно становится похожим на члена стаи. Он больше зверем на всех не смотрит, он омег к себе словно магнитом приманивает, он вызывает в них уважение. Они… возможно пройдёт немного времени и омеги стаи Юнги будут слушать Тэхёна. Пусть койоту этому мудрости и не достаёт, у него очень хорошо развита интуиция и природная чуйка, порой Юнги кажется, что есть нечто, похожее на ведущую его длань.        Что же говорить о том, какие чувства ещё тот вызывает внутри вожака, то Юнги лишь может нервно поёрзать. Страсть. Желание подавить, подмять под себя, искусать шею, руки, бёдра, лишь бы оставить побольше меток. Один запах кожи доводит Юнги почти до сумасшествия, а сейчас, когда нюх и без того обострён, всё ещё хуже: альфа ощущает даже самый тонкий, похожий на ниточку шлейф его феромона в комнате.        Словно назло хлопает сенная дверь, и альфа останавливает своё занятие. Слышит торопливые шаги, прежде чем Тэхён окажется в проёме, снова дико на него смотря. Койот будто каждый раз рядом с Юнги оценивает обстановку, опасается. Ударяет ли это по душе и самолюбию вожака? Бесспорно. Юнги ошибся в самом начале их взаимоотношений, ощутив вкус крови на зубах, крови койота-омеги, а теперь ему, скорее всего, всю жизнь придётся искуплять свою вину. Юнги по горло в чёртовой вине, словно в болоте, и выхода пока не находит.        — Что ты делаешь? — этот омега постоянно задаёт Юнги какие-то вопросы, но у альфы порой нет ответа или он не хочет тот озвучивать.        — Шью, — всё равно пытается идти альфа навстречу, не оканчивая чужой вопрос молчанием, искоса на Тэхёна поглядывает.        — Крестиком вышивать любишь? — вдруг ухмыляется Тэхён и падает на шкуры, слегка пошатнувшись, чтобы тут же усесться, складывая ноги по-турецки.        — Они снова дали тебе вылакать вина? — изгибает бровь альфа, пряча своё творение. Соболиные шкуры тяжёлые, с гулким шелестом опускаются в сундук, который Юнги тут же босой стопой закрывает. — Обычно после вина ты так и остришь, язык без костей.        — Он всегда у меня без костей, — пожимает плечом омега, буравит Юнги взглядом.        — Чего смотришь так? — сводит к переносице брови альфа, а Тэхён ничего не отвечает.        — Расскажи мне что-нибудь.        Юнги непонимающе хлопает глазами, всё ещё сидя на сколоченном им же табурете. Он моргает снова, словно ждёт продолжения вопроса.        — Хоть что-нибудь о себе.        — Нет, — мотает головой альфа. — Обо мне ты уже слышал достаточно, — а после закусывает губу, думая, что мог прозвучать слишком грубо. — Расскажи лучше ты.        — О себе? — изгибает бровь омега.        — О тебе, именно.        Тэхён покачивается взад-вперёд, вцепившись в собственные колени, возводит глаза к потолку. Его совершенно точно снова напоили на вечере.        — Сам ведь понимаешь, что жизнь моя была непритязательна и скудна, — усмехается иронично койот. Да, Юнги предполагает, что Тэхён провёл большую часть жизни в звериной шкуре. — У меня был тата. Отца своего никогда не видел и не знал. Да и тата никогда не вспоминал его.        — Койоты не создают пар, — кивает Юнги.        — Так безопаснее, мы одиночки, — пожимает плечами Тэ, снова поднимая взгляд на вожака. — Я знавал только тату. Единственное, чем мы иногда занимались… подходили близко к деревням да воровали что-то у людей, чтобы делать норы.        — Норы? — изгибает бровь Юнги.        — Норы, — кивает омега. — Нам ведь нужно было где-то жить. — Он продолжает, немного помолчав: — Тата ушёл давненько уже, несколько зим прошло. Просто ушёл, поняв, что я могу достать пропитание сам.        Юнги слушает внимательно, он опирается локтем о подоконник, чувствуя из щели в закрытых ставнях запах костра и холодающей осени, подпирает костяшками собственную скулу.        — И я был один. Иногда, — кажется, вино хорошо развязывает Тэхёну язык, а ещё делает более спокойным. Нужно бутыль принести в дом, — вот, что крутится в голове альфы. — Иногда я подходил близко к деревням. Наблюдал за детьми, за рабочими, за простой жизнью людей. Мне всё это было непонятно. Часто крал у них для норы, но… всегда я был один.        — Было что-то, что тебе нравилось? В деревнях, у людей? — вдруг низким голосом спрашивает Юнги.        Тэхён на него исподлобья глядит, густые брови нахмурены, Юнги лишь ждёт его ответа.        — Ты будешь издеваться, — фыркает койот, отворачиваясь и отказываясь рассказывать.        — Не буду, — мотает отрицательно головой альфа.        Тэ на него с сомнением осоловевшим взглядом посматривает, щурит глаза, словно взвешивает за и против. Нет, Юнги определённо нравится эффект вина на Тэхёне. И сам Тэхён. Альфа вздрагивает, едва ли не погрузившись в себя слишком глубоко, а после моргает, концентрируясь на омеге. Тот, уткнувшись взглядом в свои пальцы на ногах, неуверенно ими двигает.        — Куклы.        — Куклы? — поднимает брови в удивлении Юнги, чуть шире раскрывая глаза. — Детские?..        — Да, — бурчит койот, дёргая мех их спального места. — Куклы. С соломенными головами и нарисованными губами и глазами. И с волосами из ниток. В красочных ярких нарядах.        Юнги правда старается не смеяться, но его басовитый смех разносится по всей комнате, заставляя Тэхёна гневно подскочить. Альфа примирительно выставляет руки перед собой, сдерживая рвущийся наружу хохот.        — Прости. Но… куклы.        — Да, — шипит омега, а при этом нервно натягивает рукава почти до самых пальцев. — Да, мне нравятся куклы, вожак. У меня никогда ничего своего не было, только краденое. Даже куклу украл.        Лицо Юнги вытягивается, а Тэхён несколько раз вздыхает, чтобы успокоиться. Он снова присаживается на постель, подобрав ноги под себя.        — И где та кукла — украденная — сейчас?        — Когда меня поймали на охоте, она осталась в последней норе, — с какой-то наивной печалью произносит Тэхён, ковыряя пальцем половицу возле шкуры. — Теперь я не знаю, где она и что с ней.        Юнги чешет подбородок, задумываясь. Он не мастак в том, чтобы делать омег счастливыми — Хосок не даст соврать, но… что, если ещё раз попробовать? Особенно теперь, когда хмельной Тэхён выдал ему такую… откровенность. Без рычаний, без скандалов, просто во время такого редкого мирного разговора рассказал о том, что ему действительно дорого.        — Она далеко — нора твоя — от стаи?        Тэхён сомнительно вскидывает голову и изгибает бровь.        — Чего глядишь? — насупливается вожак. — Если не далеко, то вставай и пойдём.        — Куда… — осипше спрашивает койот, не двигаясь, пока Юнги встаёт с табурета.        — За куклой, Тэхён, — словно маленькому, повторяет альфа, усмехаясь.        Тэ неверяще подскакивает, мнёт рубашку так неуверенно и хмурится на вожака, словно хочет снова начать ругаться. А Юнги только интересуется:        — Так идёшь ты в свою нору или нет?        Тэхён кивает и шагает прочь со шкур, чтобы проследовать за альфой в сенки и покинуть дом. Воздух по-осеннему холодный и сырой, октябрь уже разгорается, предвещая конец месяца и приближение конца осени, а они вдвоём выходят за пределы тёплого дома. Ночное небо темно — луна убыла перед Серебристом, однако волчье зрение помогает Юнги видеть всё чётко, будто днём. Он испытывающе глядит на Тэхёна, кивая, словно приказывает перекидываться, и омега торопливо раздевается.        Альфа не может не очертить его фигуру взглядом. Он бы хотел очерчивать изгибы не только лишь глазами, а прикоснуться всей шириной ладони, ощущая приятное бархатное тепло, но сдерживается, отворачиваясь. Готовится к тому, чтобы койот перекинулся безболезеннено, а вся мука перешла ему — Юнги. Кости обжигает болью, мышцы сводит невыносимо, но Юнги держится, ни звука не издаёт, пока Тэ переступает лапами по сыроватой земле.        Перекинувшись, огромными чёрными лапами шагает ближе к кажущемуся крошечным по сравнению с ним омеге и толкает его носом в пушистый бок, приказывая вести. Тэхён пружинит на лапах, торопится и даже срывается на бег, а после, обернувшись, тявкает на Юнги. Радостно, звонко, сверкнув зелёными койотовыми глазами. Альфа внутри не просто скребёт уже, а воет. Прогулка будет интересной.