primitive

Воля бессильна, пока она не вдохновится желанием.

      Дыхание срывается, материализуется белым облаком пара перед лицом от каждого выдоха. Ноги — босые, замёрзшие — скользят на подмороженном утоптанном снегу. Он торопливо бежит по тропинке, а смоляные волосы лютый ветер бросает прямо в глаза — дурная привычка никогда не заплетать их. Юнги торопится, бежит, рассекая снежное пространство, а пальцы на ногах уже алые от мороза. Вторгается он в просторный дом с размаху, потому что времени критически мало — вот-вот вернётся отец, а он должен быть к этому подготовлен. Однако, ошибается, только ступив в сенки. Чуткий детский нос улавливает тяжёлый, агрессивный запах орешника в воздухе, и внутри что-то обрывается. Тело молниеносно пытается попятиться и избежать встречи — всю свою недолгую жизнь юный альфа только и делает, что старательно, искусно избегает возможной встречи, однако дома его ничто не уберегает.        Приходится, собрав всю имеющуюся волю в кулак, шагнуть озябшими ступнями по сбитому полу в сторону большой круглой комнаты с очагом посредине. Нет иного выхода. И Юнги шагает. Здесь уже совсем темно, в отличие от серых сумерек за пределами жилища, только лишь алые и оранжевые отсветы пламени в очаге разрушают темноту общей комнаты. Тата с его иссиня-чёрными длинными волосами сидит подле огня на коленях в уважительной позе, пряди совсем скрывают его лик, похожий на саму Матерь — настолько он прекрасен. Первый звук, помимо треска дров в очаге, который встречает юного альфу, это хлёсткий, разрезающий воздух удар и звонкий, тонкий стон. Он тут же застывает на пороге, удерживая в околевших пальцах веточки собранной для таты рябины, а тот даже не поднимает головы.        Отец возвышается над меховой лежанкой, его массивная фигура благодаря теням, растущим из-за света пламени очага, кажется почти чудовищной, то ли альфе так кажется из-за юного возраста. Снова рассекающий пространство звук хлёсткого удара и, когда тот с чудовищной силой обрушивается на тонкую фигурку, раздаётся слабый вскрик. Юное хрупкое создание извивается, стонет и скулит от боли во всём теле, и грудь Юнги пересекает болью, похожей на лесное чудище — она беспощадна, она страшна и остра, пронзающая каждую жилу и каждую вену. Тёмные волосы, как и у него самого, как у таты, закрывают почти всё лицо — видны лишь глубокие шоколадные глаза, раскрасневшиеся от слёз и… гнева.        — Эйджи, — неразличимым шёпотом произносит он, ополоумевши шагая вперёд, когда отец снова замахивается и обрушивает свою недюжинную силу на хрупкие, ломкие плечи юного омеги, а тот терпеливо старается задавить в себе вскрик, хотя так и не получается — боль слишком сильна. — Эйджи! — уже выкрикивает альфа, привлекая внимание умных карих глаз, а тата наконец испуганно вскидывает голову на него.        — Юнги, — хрипло зовёт он, а его лицо пересекает ссадина, та всё ещё кровит, а корка запекается на коже, постепенно позволяя ране регенерировать.        Тата на коленках ползёт к нему, обхватывает руками и призывным, грозным шёпотом велит молчать, не подавать голоса и не привлекать к себе лишнего внимания. Но Юнги не может — боль Эйджи разрастается в нём самом от одного только зрелища избиения. По переносице омеги течёт алая кровь из рассечённого лба, глаза всё ещё горят и кажутся живыми, сопротивляющимися, боевыми и отчаянными.        И всё равно отец обращает на Юнги внимание, как бы ни старался тата — альфа, чьё лицо украшено одним ослепшим глазом и шрамом через всю щёку, оставшимся от боя, с оскалом оборачивается к нему. Один его вид способен навеять осязаемый, ледяной ужас. Не такой холодный, как колкий свежий снег за пределами дома, мертвенно-ледяной и пугающий. Юнги старается храбриться, но выходит плохо и дрожь пересекает его тело, вынуждая хрупкие детские плечи вздрагивать. А отец отвлекается от Эйджи на Юнги, смеривая его взглядом, в коем плещутся омерзение и гнев, похожий на стужу.        Но Эйджи мгновений не теряет — поднимается на ноги, горделиво расправив плечи, встрахивает напитавшимися кровью тёмными волосами, почти достигающими ягодиц — ему всего семнадцать, он так юн и так воинственен, что у Юнги захватывает дух. От восхищения. От ужаса, что отец сделает Эйджи ещё больнее. Тот лишь гордо выпячивает плоскую крудь с тонким ожерельем из клыка медведя на нитке, он часто дышит и совершенно словно не боится гнева чудовища. Отец медленно, почти со скрипом оборачивается на омегу. Взгляд его полыхает диким красным, предвещающим бурю и боль. Эйджи никогда не преклоняет перед вожаком ни коленей, ни головы, и от этого всегда ходит побитым. Побитым, но небесно красивым существом, в котором сплетаются воля и гнев, несгибаемый стан и яркая, звёздная пыльца.        Но Юнги знает, что побои могут переходить границы, он боится за них двоих — за себя и своего старшего брата, боится, что когда-то всё закончится по-настоящему плохо. Потому, как только грудная клетка вожака начинает неистово и яростно подниматься всё чаще, маленький альфа выпутывается из родительской хватки таты, бросается к отцу и вцепляется в руку альфы, буквально всем тщедушным детским телом повисая на нём, чтобы не ударил. Знает — ему после будет не лучше Эйджи, но он-то — альфа, он вытерпит и вынесет всё.        — Брат! — отчаянно и по-детски тонко выкрикивает Юнги, абсолютно круглыми глазами глядя на Эйджи. — Беги!        Второй раз омегу просить не нужно. Хватает мгновения, чтобы он перекинулся и почти вырвал ставни, исчезая в белёсой сумеречной дымке поселения. Отец же, гневно возрычав, кричит диким зверем, от которого сбежала добыча. Он отшвыривает Юнги подальше, и тот больно бьётся позвоночником о деревянную стену дома, теряя возможность видеть и дышать на несколько мгновений. Но слух никуда не девается: он слышит поступь альфы. Тяжёлую, гневную, опасную до смерти.        — Тэйран! — вскрикивает тата совсем близко, а после Юнги укутывает теплом его дрожащих рук. — Не трогай его, молю. Он ведь всё ещё дитя…        — Дитя, которому хватило наглости и ума, чтобы пойти против моей воли и моего решения, — рокочет низкий голос отца, который слышится глухо из-за обхвативших папиных рук. — Дитя, которое позволило этой мелкой дряни сбежать, когда он должен был получить наказание за свои деяния.        — Эйджи ни в чём не виновен! — выкрикивает Юнги, силясь вырваться из рук таты и защитить его самому. — Ты веришь дрянным слухам этих идиотов, а не брату!        Лицо Тэйрана жёсткое, как лёд застывшей реки, и Юнги не понимает, как это существо вообще оказалось в мире живых. Его ипостась не волк, а демон, карающий невинных, он — истинное чудовище, зло, которое стоило бы давно выдернуть из плодородной земли прочь. Вожак, подтверждая все мысли альфы, выдёргивает его от старающегося уберечь таты, а того отшвыривает на пол, вынуждая кубарем прокатиться к очагу. Тёмные волосы, которыми укрыта фигура папы, дрожат от беззвучного, безысходного плача. Тэйран же впивается в волосы Юнги, а тот от боли стиснувших прядки пальцев беспомощно вскрикивает. Его ноги отрываются от деревянного пола, и Юнги ими болтает, не за что зацепиться, корме держащей его руки. Тэйран его осматривает с ненавистью и брезгливостью, словно Юнги не сын вожаку, а блоха в шерсти дворового пса, на которого стыдно смотреть — облезлого, бесполезного. Юнги плевать, он утешает себя тем, что смог помочь избежать боли Эйджи, дал минутку побега от неизбежного. Потому открыто скалится, показывая тонкие крохотные альфьи клыки.        — Хоть что-то есть в тебе от меня, а не от этих разнеженных сучек, — усмехается Тэйран и бросает сына на пол, а тот пытается отдышаться, прежде чем поползти к замершему на полу тате, через которого переступает вожак.        Тата остекленевшими глазами смотрит в пространство. Он жив, он дышит, но взгляд омеги — мёртв, и мёртв уже давно. Наверное, он был таковым ещё до рождения Юнги. От этого в груди становится больно и нечем дышать.

☆☆☆

       Юнги ковыляет тонкими чёрными лапами по подмёрзшему за ночь снегу, его тощая волчья фигурка отчётливо выделяется среди белизны окружащего пространства леса, а из пасти то и дело вырывается пар в морозный воздух. Он, стискивая покрепче челюсти, несёт небольшой тёмный узелок ткани, постоянно оглядывается, потому что никто не должен заметить его приближения. Лес постепенно меняется, становится хвойным, прежде чем взору волчонка открывается необыкновенная чаща с деревьями, чьи листья алые, словно кровь, и только укрытый этим необычным местом, Юнги с облегчением вздыхает. Ему приятно думать, что есть уголок, где никто не причинит вреда, где можно чувствовать себя в безопасности.        Он, опустив узелок на снег, тихо потявкивает, зовёт, только после третьего зова из-за ствола выглядывает изящная серая морда оборотня. Эйджи, заметив младшего брата, радостно вертит ушками и стремится на длинных лапах поскорее до него добраться. Брат оборачивается, его смуглые ступни кажутся россыпью золота на снегу, а тот тает от соприкосновения кожи и холода, оставляя чётко очерченные следы.        — Юнги, — выдыхает омега, на его лице уже нет следов побоев Тэйрана, только изящный нос и раскосые шоколадные глаза. Длинные волосы прикрывают наготу омеги, и Юнги торопливо перекидывается, чтобы броситься к старшему. — Ты не должен сюда приходить!        — Я не мог не прийти, — выдыхает маленький альфа, обхватывая брата руками, чтобы прижаться щекой к груди. — Не мог оставить тебя совсем одного.        — Глупый, глупый мальчишка! — бриллиантовые слёзы срываются с густых тёмных ресниц, Юнги диву даётся, как от такого холода они тут же не леденеют на мягких щеках омеги.        — Еды принёс. Украл, — шепчет альфа, протягивая Эйджи узелок, и омега вспыхивает предвкушающим румянцем.        Он поспешно разворачивает подношение и впивается в свежий хлеб зубами, голодно жуёт, прежде чем вонзить белоснежные клыки в жареную перепёлку, смакуя каждый откушенный кусочек. Юнги довольно и гордо наблюдает за братом, пока тот оголодавши потребляет пищу. Прошла уже неделя с тех пор, как Эйджи сбежал от гнева отца, а тот всё бушует и не желает успокаиваться.        — Когда ты вернёшься домой? — шёпотом, который схороняют алые деревья, спрашивает он у омеги, а Эйджи утирает мясной сок с полных губ и задумчиво те поджимает. — Тата постоянно плачет и молчит…        Эйджи болезненно искривляет губы, пока младший брат за ним наблюдает.        — Не хочу возвращаться. Не хочу больше ему подчиняться, — выдыхает он, глядя мимо окружающих их деревьев.        — Но стая — твой дом, — почти умоляюще просит Юнги. Без Эйджи ему солнечный зимний свет не мил, всё кажется таким чужим. Для Юнги нет роднее волка в этой общине, но просить омегу вернуться только ради него — не решается.        Эйджи улыбается слабо и треплет Юнги по волосам свободной рукой.        — Негодник ты… больше не кради еду. Заметят — доложат отцу.        — Я не дам тебе голодать, — выпячивает альфа грудь. — Буду тогда охотиться и носить тебе дичь.        — Я справлюсь, Юнги, — гладит Эйджи его по щеке с какой-то вселенской тоской.        Братья ненадолго смолкают, глядя на сверкающий в лучах морозного солнца снег и алые листья, никогда не осыпающиеся со стволов.        — Здесь так тихо, что даже собственных мыслей не слышно, — произносит Эйджи, оглядывая чащу. — Это наш безопасный уголок, правда, непоседа?        Юнги активно кивает, улыбаясь и узнавая прежнего Эйджи. Плавного и лёгкого, но сильного и смелого в своих решениях и действиях. На такого хочется ровняться.        — Быть может, если ты станешь больше молчать и слушать его, как тата…        — Нет, — отрезает омега, и взгляд его становится донельзя жёстким, упрямым и несгибаемым. — Я никогда не прекращу ему перечить, Юнги. Иначе стаю нашу ждёт погибель.        Юнги в силу возраста и некой доли наивности ещё не до конца понимает слова старшего брата, оттого рассеянно моргает, уставляясь на свои ноги, свисающие с пня, на котором они устроились. Брат долго на него смотрит, но молчит, пережёвывая мясо. А заговаривает он только закончив есть. Вдруг хватает альфу за плечи и разворачивает к себе, чтобы схватить за щёки, заставляя смотреть в глаза.        — Тебе уже двенадцать, Юнги, ты уже совсем скоро станешь взрослым, — шёпотом — вкрадчивым, прячущимся среди веток, — произносит он. — Пора взрослеть, понимаешь? Ты — будущий вожак. И твоя миссия изменить нашу стаю до неузнаваемости. Исправить кровавую историю, написанную нашим отцом.        — Ты ведь поможешь мне? — жалобно тянет маленький альфа, даже не представляя, как должен всё исправлять. — Ты ведь будешь рядом?        Эйджи грустно улыбается.        — Конечно, — тепло проговаривает он. — Конечно буду. Сколько смогу. Я бы хотел изменить наших волков, но без тебя не справлюсь. А ты у меня, непоседа, сильный, я на тебя возлагаю все свои надежды. Ты никогда не станешь таким как он.        Юнги оторопело моргает и смотрит на брата внимательно, словно что-то желает отыскать на дне его зрачков. Что-то вроде каната связи между ними. Они ведь связаны, правда? Юнги так сильно любит брата, что ни дня не может представить без Эйджи, без его длинных волос и малинового запаха кожи, без добрых, смелых глаз и звонкого омежьего голоса. Он будет с Юнги до самой смерти, подсказывая верные шаги, ведь Эйджи так мудр.        — Вернись домой, — просит тихо он, вцепляясь в мягкие горячие ладони Эйджи. — Без тебя эта стая мне не нужна.        — Не говори так, — шепчет с почему-то выступившими меж ресниц слезами брат и смаргивает их поскорее. — Эта стая для тебя должна быть всем. Они — твоя семья.        — Вернись, — срывается на нежданный плач Юнги, часто моргая. — Прекрати перечить отцу, живи тихо, со мной, с татой…        Нижняя губа Эйджи принимается отчаянно и печально дрожать, омега смотрит на младшего брата с печалью и весом стали на душе.        — Прекрати с ним бороться, тебе не победить. Ты омега, а он… альфа. Силы неравны.        — Вы, альфы, всегда недооцениваете силы омег, — горько усмехается Эйджи, поглаживая большими пальцами щёки младшего. — Вы крупно ошибаетесь. Есть кое-что сильнее когтей и клыков.        — Что? — шмыгает носом Юнги.        — Воля, — чётко выдаёт Эйджи, с вызовом смотря в глаза Юнги. — В волю влюбляются, воле покоряются, в воле находят покой. В неё верят. За нею идут. Она мощнее волчьих зубов и альфего духа. Найдётся ещё омега, который тебе покажет волю, пред которой ты преклонишь колени.        Юнги насупливается, не осознавая слов брата и их смысла, которые Эйджи пытается до Юнги донести. Но после омега вздыхает и устало смеживает веки. Он крепко обимает маленького альфу, прижимая к груди, а тот утыкается в смоляные прядки, вдыхая малиновый шлейф с них.

☆☆☆

       Юнги шипит от любого движения, потому что спину саднит. Его всё же поймали на краже еды, и стоило бы радоваться, что маленький альфа обошёлся только поркой. Да непростой — отец водой с солью и вербеной смочил прутья, которыми выпорол сына, так что раны затягиваются слишком медленно, а после них останутся шрамы. Он морщится, когда закидывает на плечо вязанку хвороста, в глазах белеет от боли в разодранной коже, и Юнги приходится остановиться, чтобы ощущение это продышать да малость прийти в себя.        — Чего шипишь? — останавливается рядом с ним небесное создание с тонкой косичкой у лица, повязанной ниткой с бусинкой. Хосок склоняет голову вбок, любопытно рассматривая измученное и бледное лицо Юнги.        — Не твоё дело, — буркает альфа, огибая омегу и направляясь в сторону поселения.        — Опять выпорол? — вслед доносится разбито-тихо.       Хоби всегда был таким. Жалостливым. Добрым. Слишком мягким. Юнги не понимает, почему это существо таскается за ним следом, почему жалеет. Ему ничьё сожаление и сострадание не нужно. Он, фыркнув, идёт дальше, а Хосок, поскрипывая унтами по снегу, догоняет того, кого считает другом.        — Постой, Юнги! — зовёт он своим тонким голоском, а когда альфа останавливается, то Хо замирает, косичка его покачивается. Шоколадные глаза посверкивают беспокойством.        — Ну чего тебе? — раздражённо произносит он, нахмуриваясь.        — Очень болит? — осторожно спрашивает тот, подходя поближе. Хосок такой тонкий и маленький, что не верится, будто они с Юнги одногодки. Он… красивый и пахнет нежно, как брат.        — Не твоё дело, — повторяет высокомерно альфа, вздёргивая повыше нос.        — Ну не моё так не моё, — хмыкает Хо и хитро улыбается. — Тогда я могу спокойно ходить и рассказывать, как ты ныл сейчас на замёрзшей речке, смывая кровь. Ох, ребята будут хохотать… грозный Юнги хлюпает носом.        Юнги вспыхивает и глаза его начинают мигом алеть — вот-вот будет пробуждаться внутренний зверь, и альфа резко реагирует на любые слова и запахи. Хосок выглядит хитрой лисицей, лишь смотрит на юного волка, сложив руки за спиной и покачиваясь взад-вперёд.        — Чего тебе надо от меня? — рявкает Юнги, бросая вязанку с хворостом и тут же об этом жалея: боль простреливает саднящую спину, снова под рубахой становится влажно из-за проступившей крови.        Хосок бросается вперёд и падает на колени, подхватывая альфу под грудь. А после шепчет ему прямо в ухо:        — У меня есть бадьян, он хорошо залечивает раны. Никто и понять не поймёт. Тата дал, когда я ногу поранил сильно.        — Мне это зачем? — сквозь зубы выдавливает, уже злясь, Юнги.        — Негоже будущему вожаку щеголять хромая и поскуливая, — вздыхает омега, закатывая глаза. — И что плохого в том, что я хочу помочь?        Юнги смеривает Хосока взглядом и медленно моргает. Взвешивает все за и против, взвешивает обжигающую тупую боль в ранах от порки, а после кивает Хосоку, дав своё позволение помочь. Они медленно возвращаются к речке, и Хоби вытягивает из запазухи пучок засохшего тонкого корешка. Он, найдя какую-то полую скорлупку на растаявшем берегу незастывшей реки, набирает туда немного ледяной воды. А после, засунув корешок в рот и поморщившись, пережёвывает. Юнги приподнимает непонимающе верхнюю губу, когда Хоби плюёт в скорлупку пережёванный корень, а после пальцами мнёт с водой, пока не доносится горький запах от всей смеси.        Он отрывает от рубашки лоскуток и велит Юнги:        — Сними рубашку!        Юнги, сомнительно всё это действо оглядев, всё же подчиняется. Он садится, как ему говорит омега, даже почти не морщится, когда раны начинает щипать, но при этом облегчать колючую боль в кровящих следах.        — Шрамы останутся, — расстроенно проговаривает Хосок, оглядывая обработанную им спину юного альфы.        — Знаю, — уже не так недоброжелательно буркает тот и натягивает рубашку на подсохшее тело. Ему и правда становится легче.        Они бредут в сторону поселения в полном молчании, Хосок напевает себе что-то под нос, а на плечах его покоится сплетённая из ниток шаль с яркими белыми и жёлтыми узорами. Своими руками, наверное, сделал. Умелый, мудрый омега из Хосока выйдет. Он вроде бы чем-то похож на Эйджи, а вроде отличается от него так сильно. Но Юнги быстро отбрасывает эти размышления, потому что начинает тосковать по брату всё сильнее. Когда парочка подходит к поселению, Юнги останавливается, Хоби, бредущий за ним следом, тоже притормаживает, отчего снег под его унтами поскрипывает.        — Спасибо, — буркает альфа и торопливо идёт дальше, не видя, как омега ему вслед скромно улыбается.

☆☆☆

       Когда Эйджи вернулся, лучше не стало. Только хуже. Отец всё бил и бил его, оставляя следы, а омега боролся, пока его руки не обмякали от бессознательности. Юнги не мог смотреть на это спокойно, и, подрастая, начинал вступаться за брата, отчего тело его приобретало только новые следы порки. С каждой плетью и каждым новым скандалом, с каждым потоком слёз Эйджи Юнги ненавидел Тэйрана всё сильнее. Тата их словно был куколкой безжизненной: выполнял, что нужно, молчал, подчинялся, и ненависть альфы росла так же, как рос и он сам. Тэйран пытался выдать Эйджи замуж, но все, зная его склочный и упрямый характер, не горели желанием сватать сыновей. И после этого брат получал ещё пуще.        Теперь Юнги уже почти двадцать один, он не тот малец, которым был прежде, однако ситуация не изменилась. Нет никакого чуда, которое бы заставило волков стаи стать другими. Нет в Юнги силы противостоять отцу, когда тот избивает его или старшего брата.        Омегам в стае житья нет: они ходят только в сопровождении альф, не имеют права говорить без разрешения при вожаке. Они не могут прикасаться к альфам при остальных оборотнях. Не могут сидеть рядом с альфами и не могут касаться даже своих детей прилюдно. Юнги на всё это смотрит с ужасом. Он бы хотел, чтобы по вечерам они все собирались у костров, чтобы слышать такую редкую и почти запрещённую музыку. Чтобы волки имели право любить друг друга, чего им стесняться? Чтобы касания и поцелуи были нормальным явлением, чтобы омеги звонко смеялись, нарушая застоявшуюся тишину стаи. Чтобы была хоть капелька счастья в их доме. Но пока им правит Тэйран, не видать ничего из выше перечисленного. А тот не собирается уступать место вожака сыну, да и за альфу его толком не считает.        Юнги, чиня корзины для сбора ягод, поднимает взгляд, когда рядом с ним садится Чонгук. Он зачастую молчалив и мечтателен, взгляд его скользит сквозь предметы и оборотней, застывает только в случае, если к Чонгуку кто-то обращается.        — Чего ты? — хриплым, ставшим значительно ниже голосом спрашивает Юнги.        — У меня в голове всё вертится, вертится, как птичка, — на выдохе мелодично произносит тот, глядя на голубое весеннее небо.        — Что крутится? — моргает непонимающе Юнги.        — Мелодия, — трепетно выдыхает Чонгук, словно доверяет тайну. — Её бы сыграть и ветру подарить, чтобы неслась дальше. Помнишь, как на солнцестояние на сборе всех стай? Они играют музыку, — шепчет вкрадчиво альфа, а глаза его влюблённо горят. — Музыка…        Юнги хмыкает с долей горечи и оглядывает Чонгука. Быть может, Эйджи и прав в том, что настанет время, когда они сумеют переломить власть нынешнего вожака. И тогда у мечтательного кудрявого Чонгука будет возможность играть музыку, быть может, даже петь. Юнги почему-то кажется, что его песни будут самыми красивыми среди всех, такой он… необычный.        Вдалеке вспыхивает искра смеха, привлекая их внимание. Даже Намджун, угрюмо точащий тесак для разделки оленины, поднимает голову. Хосок, теребя косичку у лица, о чём-то весело говорит с Дайеном, и кожу Юнги иссекает мурашками: он слишком громкий. Юнги непонаслышке знает, чем чревата громкость омег, не дай Мать, Тэйран услышит, унюхает — Хосока будет ждать выговор или, того страшнее, плеть. Альфа, бросив бересту корзинки, размашистыми шагами бросается к Хоби, который не замечает Юнги, пока тот не оказывается совсем близко.        — Ты чего хохочешь на пол-поселения? — шипит Юнги, одёргивая его от Дайена. Хосок моргает недоумённо и поглядывает на стиснувшие его предплечье пальцы.        — Больно вообще-то, — фырчит он, и Юнги ослабляет хватку.        Как изменился за годы Юнги, так переменился и Хоби. Он стал ещё тоньше, ещё светлее и добрее. Он стал очень красивым омегой. И Юнги мог бы влюбиться и выбрать его… если бы не ощущение родства. Они дружат с двенадцати лет, и Юнги уже считает Хосока таким же братом, каким считает Эйджи. Он хочет защищать Хоби, хочет оберегать и скрывать от ненастий, но… не любить. Юнги никого не любит, словно к этому попросту ещё не готов.        — Юнги, — вздыхает устало Хосок, заправляя пряди у лица, в том числе и его обыденную яркую косичку, за ухо. — Всё хорошо.        — Будь тише, — шипит альфа. — Я не хочу… — голос становится его ещё ниже, — не хочу, чтобы тебе досталось.        Хосок изумлённо глядит на него, и щёки омеги вдруг вспыхивают. Он, вырвав руку, бросается прочь, а кончики ушей и шея полыхают алым пламенем смущения. Юнги же только чешет затылок и изгибает бровь, обеспокоенно глядя ему вслед.

☆☆☆

       — Влюбился, — хохочет звонко Эйджи, собирая волосы сидящего в его ногах брата в низкий хвост.        Юнги возмущённо оборачивается и яростно смотрит на него, отчего пряди, вырванные из тонких пальцев, снова рассыпаются вокруг лица.        — Ты чего это мелешь, блаженный? Он мне как брат, я его с мальства знаю.        — Мы все тут друг друга с мальства знаем, — фыркает Эйджи и разворачивает младшего брата снова к себе спиной, чтобы продолжить заплетать его отросшие волосы. — И все всё равно пары создаём.        Юнги насупливается, нахмуривается. В голове не укладывается, не правдивы ведь слова Эйджи про Хосока! Не может же этот омега любить его. Не может же, правда? Юнги опускает взгляд и поджимает губы, а Эйджи мурлычет что-то себе под нос, обвязывая волосы альфы шёлковой лентой красного цвета.        — А если это так? — почти шёпотом спрашивает Юнги.        — Ты его не любишь, — утвердительно произносит Эйджи. — Ты в нём видишь опору и давнего друга, Юнги, но игры закончились. Когда ты станешь вожаком, тебе эта опора понадобится. Он сильный, спокойный и яркий, он подходит тебе.        Юнги моргает, смотря на свои босые ступни. Но как, как представить их вместе, парой, как быть-то с этими дрянными обязательствами, на которые намекает брат? Рано или поздно отец покинет их (и оба ребёнка Тэйрана надеятся, что в ближайшее время, конечно, но это лишь мечты), а Юнги займёт его место. И, конечно, хотелось бы наивно думать, что любовь альфу найдёт сама, однако… тщетно. Юнги должен будет выбрать себе омегу, чтобы тот подарил ему детей. Но… Хосок? Он ведь друг, брат, дурашливый непоседа, который вечно хохочет и улыбается, разве может он быть серьёзным или задумчивым? Юнги снова фыркает, прядки у лица выпадают из хвоста, вызывая недовольный возглас брата позади.        — Подумай над этим просто на досуге, — гладит Эйджи Юнги по плечам, а ожерелье из костей, разросшееся за годы из одного клыка до десятка косточек, щекочет шейные позвонки альфы. — Он надёжный, ты можешь ему доверять, сам говорил же.        — Я подумаю, — бубнит альфа себе под нос, не желая больше продолжать эту тему, а Эйджи, тихо посмеиваясь, целует его в макушку.        Хочется прижаться к омеге, как в детстве. Снова почувствовать себя маленьким мальчиком, которому целого мира не нужно, лишь бы старший брат был рядом. Но Юнги уже мужчина, будущий вожак, он не может жаться к омежьим коленям, прося поддержки. Он должен быть сильным. Потому, поднявшись на ноги, вместо просьбы в плече, готовится сам его подставлять. Он такой ставшей широкой ладонью гладит Эйджи по тёмным волосам. Омега слабо улыбается и позволяет брату прикасаться.        — Ты стал совсем взрослым, непоседа, — в голосе Эйджи лишь рядом с Юнги сквозит беспросветная тоска и усталость. Дерёт Юнги сердце острыми когтями, рождая и заставляя вымахать мечту, что когда-то будет по-другому, им нужно просто дождаться и перетерпеть. Когда-то братья будут счастливы.        — А ты не изменился, бунтарь, — посмеивается Юнги басом, жмурясь. Он, коснувшись лба омеги губами, покидает их тайную поляну, пока алые листья медленно покачиваются из-за весеннего ветерка.

☆☆☆

       Сегодня Тэйран позволил развести костры, но повода не обозначил: Юнги просто подчинился, как и остальные. Алые языки пламени щекочут теплом смуглую кожу, и альфа жмурится, слегка приподнимая уголки губ в улыбке, омеги выглядят весёлыми и живыми, и взгляд Юнги касается Хосока, чей профиль он замечает у дальнего костра. Тот стоит рядом с Дайеном, и альфа горячо держит его за руки. Взгляд у омеги влюблённый, словно пожар яркий, и Юнги утверждается в том, что предположение Эйджи было ошибочным. Они не любят друг друга, они лишь друзья.        Музыки нет, лишь гомон живущей развеселившейся стаи, в такой редкий миг веселья они стараются взять от жизни всё. Юнги не исключение. Он подумывает позвать кого-то из омег, если вожак разрешит потанцевать, потому что замечает подготавливающиеся барабаны на краю поляны. Издалека видит отца и бредущего безучастного рядом с ним тату. Сердце альфы кровью обливается, когда он узревает мёртвый рыбий взгляд Алема, подарившего ему жизнь, и нет сил смотреть, потому отворачивается. Замечает рядом с другими омегами брата, а тот почему-то чудится испуганным, настороженным.        Тэйран останавливается и озирается, вынуждая волков смолкнуть. Юнги замирает среди оборотней, надеясь не привлечь отцовское внимание: от одного вида вожака застарелые шрамы болят и колют, и Юнги не очень хочется их обновлять. Они усеивают всё тело — спину, руки, грудную клетку и живот, даже бёдра до коленей. Всё это — полосы, ставшие венцом противостояния — краткого, зарубленного на корню. Эти полоски, краснеющие на смуглой коже — знак того, что Юнги тоже отказывается сдаваться и отдавать брата на растерзание. Они навечно останутся глубоко под кожей историей альфы.        Тэйран же начинает говорить, выдёргивая Юнги из мыслей. Он обращает взгляд на отца и поморщивается — как обычно холоден, будто замёрзшая река, вызывает лишь всполохи раздражения и злости каждый раз, как мысль Юнги касается его. Чудовище.        — Сегодня знаменательный для стаи день, — скалится Тэйран. — Сегодня я объявлю, кто станет альфой моего сына.        Повисает молчание. Дошло до того уже, что вожак сам решил объявить избранника для Эйджи, и внутри Юнги вспыхивает злоба. За что он так с братом, за что?        — А сына ты спросить не хотел? — звонко доносится из толпы, и волки вокруг начинают роптать, заслышав Эйджи. Юнги обеспокоенно озирается, надеясь, что остановит бурю, заставит брата смолчать, потому что им решение отца не оспорить, а если тихо промолчать — станет легче, не будет трагедии и очередной драки.        — Мой сын не в состоянии выбрать пару, так я сделал это за него, — почти рычит от злости Тэйран, когда оборотни расступаются и показывают темноволосого омегу.        Эйджи гневно буравит взглядом вожака, скрестив руки на груди. Костяное ожерелье покачивается от каждого вздоха, а серьги-перья в ушах омеги почти ходуном ходят от дрожи сжатой челюсти.        — А я не хочу за твоего избранника, — на шаг приближается Эйджи к отцу, стоящему у костра. — Я вообще ни за кого не хочу.        — Твоего мнения не спрашивали, — рявкает отец, а Юнги, едва дыша от ужаса, что Эйджи начал перечить ему прилюдно, пробирается через толпу, чтобы брата усмирить. Хватит с него уже избиений!        Эйджи снова открывает рот, чтобы продолжить перепалку, но Юнги успевает брата ухватить за локоть и вымученно на него посмотреть. Морщинки вокруг глаз омеги расслабляются и разравниваются, заметив обеспокоенный, молящий взор младшего брата, Эйджи захлопывает рот и опускает голову. Они оба смертельно устали, а такое неуважение будет стоить многого. И Эйджи подчиняется. А данное подчинение незримо для остальных и Юнги в том числе с хрустом ломает внутренности омеги.

☆☆☆

       Не смог смириться, не сумел ужиться с выбранным отцом альфой. Эйджи на глазах младшего брата в течение шести лун попросту увядал. Он так и не подпустил к себе альфу, с которым наказал жить Тэйран, отчего склоки снова возникали между ним и вожаком. Эйджи всё ещё был под его крылом, пока бы не оказалось на его шее заветной метки, оттого и получал удар за ударом, которые с трудом останавливал Юнги. Омега попросту теряет запал — это Юнги понимает так отчётливо, что скребёт под лопатками и в желудке, ещё немного и от его брата останется тень, а этого не хочется никак достигнуть.        Юнги бредёт по тропке, уже обильно присыпанной снегом. Работы в стае зимой нет, за исключением колки дров, вот альфа и тащит вязанку к отчему дому, чтобы топить горячий очаг для обогрева и готовки еды. Он погружен глубоко в собственные мысли о том, что тирании Тэйрана должен прийти конец, но только каким образом? Убить вожака — большой грех, потому что убиваешь собственную кровь, оттого становишься презренным предателем. Ранить так, чтобы у Тэйрана ни прав, ни возможностей управлять стаей не осталось? От размышлений Юнги отрывает вопль ругани, доносящийся с общей площади собрания. Снова. Тэйран и Эйджи ругаются снова, по-другому и быть не может.        Альфа, бросив там же, где стоял, вязанку с дровами, прытко устремляется на звуки голосов. Он, запыхавшись, достигает площади, и глазам предстаёт картина — Эйджи, воинственно расправив плечи, стоит напротив вожака, который почти полыхает от ярости. Юнги всем нутром ощущает — нечисто дело, до добра не доведёт, потому размашистым шагом бросается вперёд, продираясь через скопившихся вокруг ругающихся зевак.        — Я тебе сказал всё, Эйджи, — рокочет голос отца, и внутри всё обрывается — нечто холодное обжигает опасным прикосновением предупреждения. Это не просто скандал. — Ты не вернёшься домой. Либо ты идёшь в дом к своему альфе и позволяешь себе быть нормальным омегой, либо ты покидаешь стаю и становишься одиночкой.        — Это мой дом, ты не имеешь права меня выгнать, супостат, — выкрикивает омега, за что зарабатывает хлёсткую пощёчину. Настолько сильную, что голова его откидывается вбок.        — Закрой свою пасть! — ревёт Тэйран, словно дикий зверь, и сердце Юнги сжимается в комочек.        Он выпрыгивает из толпы как можно скорее, преодолевает расстояние до ссорящихся членов семьи и закрывает Эйджи собой, оскаливая белые удлинившиеся клыки — угрожает отцу напрямую, не желая сдерживаться.        — Щенок, — шипит тот сквозь сжатые зубы.        — Не трогай его. Ты больше никогда к нему не прикоснёшься, — хрипло и низко выдыхает альфа, возвышаясь и становясь внушительнее, чтобы спрятать брата за спиной. Он не хочет отступать.        Тэйран буквально на глазах увеличивается в размерах, оборачиваясь и делая для сына последнее предупреждение, но Юнги не подчиняется воле вожака. Он внутренне борется, чтобы не опустить перед ним голову, а радужки опасно вспыхивают красным. Он не склонится больше перед этим альфой, тот сам должен стать перед Юнги на колени. Эйджи испуганно всхлипывает от разлившегося феромона отца и терпкого горького запаха мяты брата, а альфы рычат и скалятся друг на друга. Юнги не оборачивается — проиграет Тэйрану в размерах и опыте, он лишь выпускает когти, готовясь обороняться.        Но его попытки тщетны даже после того, как альфа перекидывается. Тэйран укладывает его в два удара и вынуждает прочесать лицом снег. А после тащит к столбу, тут же привязывая тугой бичёвкой толщиной в два пальца, чтобы сын даже не рыпнулся.        — Видишь? — рявкает вожак, ища старшего сына глазами. — Он снова за тебя заступается. И снова получит наказание. Это ли твой будущий вожак? Мальчишка, вечно оказывающийся под ударами кнута.        Тэйран протягивает руку и ему в пальцы кладут плеть. Это не прутки, это не шутки, Тэйран убить Юнги может плетью, а учитывая бушующий внутри вожака гнев, то наверняка так и сделает. Но Юнги не сгибается, он не опускает голову и крепко стискивает челюсти, отказываясь покоряться.        Первый удар оглушает его. Он щелчком проходится по щеке и груди, вынуждая перед глазами плясать световые мушки. Сам альфа даже не понимает, как так точно и резко оказывается рассечена кожа, а снег усеивается красными брызгами крови. Юнги стискивает зубы и не позволяет из горла вырваться ни звуку. Второй удар ощущается ещё больнее, и альфа часто дышит через рот, не вскрикивая.        — Юнги! — раздаётся позади отчаянно, и, глянув расплывающимся боковым зрением, альфа видит бегущего к нему Хосока, которого тут же перехватывает смурной, напрягшийся Намджун. — Юнги! Пожалуйста, не нужно!        Намджун уволакивает омегу подальше в толпу оборотней, которые безысходно наблюдают за его наказанием, чтобы не заметил, не услышал Тэйран.        — Омеги так и рвутся тебя защищать, — шипит так, чтобы слышал только Юнги, вожак. — Слабак.        Альфа же скалится и на Тэйрана рычит во весь голос, алые радужки полыхают, словно горят реальным, гневным огнём. Третий удар почти выбивает из Юнги дух, и ноги подкашиваются. Не стоял бы на коленях — уже бы рухнул. Юнги же всё ещё сдерживается и не вскрикивает, не стонет от рушащей барьеры разума боли, лишь смотрит перед собой распахнутыми глазами.        Как вдруг, когда вожак замахивается для четвёртого удара, его сносит серым комком меха. Отец кубарем катится по снегу и резко подпрыгивает на ноги, готовый обороняться, глаза его сияют зверино-красным, а напротив, яростно рыча и скаля волчью пасть, сверкает голубизной радужек Эйджи.        — Нет… — хрипит Юнги, начиная рватья из оков. Тэйран его прикончит за открытое нападение. — Нет…        Но перепалка уже началась, а удары ослабили Юнги — из пут верёвки никак не выбраться. Тэйран рычит на омегу, а тот, несмотря на дёргающиеся испуганно волчьи уши, не склоняет головы. Он готов бороться за Юнги насмерть. И бросается опрометчиво в атаку, соверешенно не думая, что его отец — мощное, чудовищно сильное существо. Тэйрану ничего не стоит схватить оборотня одной рукой за морду и сдавить так, что омега скулит во весь голос. Никто из толпы не дёргается, все слишком испуганы, никто не понимает, как на всё это реагировать и что предпринять. Тата выбегает из толпы и видно, как, заткнув себе рот ладонями, беззвучно рыдает от увиденного. Каждый оборотень понимат — за нападение на вожака Эйджи ждёт только одно — смерть.        — Папа! — выкрикивает Юнги, беспомощно дёргая руками. — Развяжи меня!        Он готов защищать брата до последнего вздоха, но Алем от шока даже не движется, не может оторвать от неизбежной судьбы взгляда.        — Папа! — отчаянно выкрикивает Юнги, но Алем не слышит.        Словно замедленно, Юнги видит, как Тэйран ломает Эйджи лапу, вынуждая от боли и шока перекинуться в человека. Омега откатывается по тающему от тепла их тел снегу и скулит, оскаливая клыки. Но вожак беспощаден.        — Не трогай его! Убей меня, не его! — просит, сам того не осознавая, Юнги, уже кричит, вымаливая для брата пощады. — Он будет послушным, отец! Он станет подчиняться!        Тэйран через плечо глядит на него зверским беспощадным взором, алые альфьи глаза словно очи демона, и Тэйран отворачивается. Поднимает Эйджи за волосы над землёй, усеянной всё срывающимся с неба снегом, а омега уже так же бледен, как и снежный покров. Он с сожалением и виной смотрит на Юнги в последний раз, предже чем когти собственного отца мгновенно вспарывают его глотку.        Юнги сперва не понимает, что за крик стоит в ушах, и только через мгновения до него доходит, что кричит — надрывно, горестно и отчаянно, разрывая мёртвую тишину общины — он сам. Алем просто падает на колени прямо на снег и закрывает глаза, из-под век его струятся бесконечно солёные дорожки. Юнги рвётся, верёвка натужно скрипит от натуги, а Тэйран, больше ни на кого не взглянув, уходит прочь, и толпа перед ним испуганно расступается.        Алем наконец приходит в себя. Он, рыдая, подползает к повисшему в верёвках Юнги, чтобы разорвать путы когтями.        — Ещё ничего не закончилось, — шепчет омега мёртвым голосом, не может смотреть в сторону Эйджи. И Юнги всё понимает, всё то, что хочет донести до него тата своими словами. — Не смей сдаваться. Делай, что нужно.        Юнги с остекленевшим взором бросается на ватных ногах к огромному, чудовищному красному пятну. Взгляд Эйджи уже померк, кровь струится из рваных ран на горле, и Юнги падает на колени прямо в лужу, образовавшуюся из-за алой жидкости и растаявшего снега. Он, сдерживая слёзы, которые не хочет кому-то показывать, обхватывает омегу и прижимает к себе, оставляя алые следы на своей коже.        — Глупый, глупый, — одними губами произносит Юнги, зажмурившись так, что начинают болеть глаза. Но Эйджи больше не ответит, не сможет. От него осталась пустота и рваная нитка ожерелья, лежащего в луже крови.        Юнги поднимает гневный взгляд вслед вожаку, и осознаёт то, что давно должен был сделать. На его губах играет жестокий, прежде незнакомый этому лицу оскал.

☆☆☆

       Они пришли, значит, понимают, что именно собирается сделать Юнги. Они пришли, значит, уже нечего терять. Юнги смотрит на молчаливого здоровяка Намджуна, который, решительно скрестив руки на груди, ждёт чего-то от него. Смотрит на озирающегося, но смелого Чонгука, который последовал за ним без лишних вопросов, всё без того понимая. Их почти половина — половина всех альф стаи. Не только молодняк, но и довольно взрослые мужчины, которым тоже это осточертело. И почему для сдвижения тектонической плиты должно было случиться что-то настолько разрывающее душу?        Юнги только открывает рот, чтобы заговорить, как замечает мелькнувшую дрогнувшую цветастую косчику. Уж его-то быть не должно. Только не здесь, потому что эти оборотни идут на гибель и прекрасно это знают.        — Что ты здесь делаешь? — шипит Юнги и хватает Хосока за локоть, уволакивая в сторонку за ближашее дерево. — Ты не должен здесь быть!        — Куда ты — туда и я, — яростно выдыхает омега, и Юнги почему-то вспоминает слова Эйджи о том, что Хосок ему будет необходим. — Хоть гони, вернусь. Я пойду с тобой.        — Глупец!.. — выкрикивает было альфа, но видит гневную решимость в глазах Хоби, от которой нет сил откреститься. — Держись подальше, когда всё начнётся.        — Я буду рядом, если кого-то ранят.        — Ты не лекарь, — измученно выдыхает альфа, закрывая отёкшие и щиплющие глаза. Но почему-то сил прогнать всё же омегу не хватает. — Будь в безопасности, понял меня?        Хосок насупливается и выдёргивает руку из хватки Юнги. гневно топая в сторону собравшихся. Юнги же выходит из-за дерева, оглядывая альф.        — Вы знаете, для чего я вас звал. Я иду за головой Тэйрана.        Альфы молчат, напряжённо на него глядя. Они все за этим пришли. Пришли совершить преступление, которое закончит мучение многих. И если Юнги вдруг скажет, что ему нестрашно, то солжёт. Он ведь не дурак, чтобы не бояться того, кто наводит ужас не только на свою стаю, но и на другие?.. Он расправляет плечи и вздыхает как можно глубже — тянуть с этим нет смысла. Потому направляется в сторону поселения из чащи, где они скрытно собрались, чтобы всё обсудить, а оборотни, не сговариваясь, следуют за ним. Юнги всё время хочет обернуться и взглянуть — не плетётся ли старый друг за ним хвостиком, не подвергает ли себя опасности, но не имеет права спасовать перед таким количеством оборотней.        Они достигают деревни, не перебросившись ни словом, и внутри Юнги стынут орагны, когда волки и он с ними проходят мимо площади — места гибели Эйджи. Юнги вполне осознаёт, куда идёт, знает, что может проиграть, но он больше не позволит отцу уничтожать стаю. Не станет пред ним на колени. Юнги больше ни перед кем головы не склонит. Он чёртов вожак, и это его место. Лицо альфы приобрело каменное выражение, потому что эмоций настолько много в душе, что они буквально замораживают и заставляют костенеть мышцы в теле. Юнги слабостей своих никогда не покажет: ни боли, ни горечи, ни слёз. Особенно Тэйрану.        Их быстро замечают. Омеги испуганно прячутся по домам, подхватив детей, молодняк сбивается в кучки и выглядывают из-за домов, когда Юнги со своими сопровождающими останавливается, завидев приближение отца.        — И что ты это надумал? — изгибает здоровую бровь Тэйран, а на лице Юнги не дёргается ни одна жилка. Он молчит. — Думаешь, что появишься тут со своей сворой и что-то изменишь? Будешь мне угрожать?        — Я пришёл не для того, чтобы тебе угрожать, — тихо и ровно выдыхает Юнги, но это не обманчивое спокойствие. Это — высшая степень его ярости. — Я пришёл убить тебя.        Тэйран разражается дьявольским смехом, и Юнги сдерживает гневную дрожь, так и рвущуюся изнутри. Эмоции — плохие помощники. Плохие советчики. Потому альфа держится из последних сил. Он вдруг с рыком перекидывается и становится перед Тэйраном на чёрные волчьи лапы, голову держит горделиво и высоко, а некоторые оборотни за его спиной тоже обращаются в зверей. Тэйран прекращает смеяться, лицо его становится жёстким и непримиримым. Он осознаёт, что Юнги совсем не шутит.        Разгоняясь, вожак в прыжке оборачивается волком и почти сносит Юнги с ног. За его спиной тоже начали собираться альфы, в том числе и Дайен, отчего Хосок мелко вздрагивает, глядя на любимого альфу. Но взгляд его меркнет, а решимость только разгорается.        Юнги же и его отец сплетаются в клубок из шерсти, лап и клыков. Юнги хлёстко бьёт вожака по морде и лапам — уязвимым частям волчьего тела, он пронзительно и угрожающе рычит, пытаясь разодрать ему глотку, когда на фоне замечает тату. Алем стоит совершенно спокойно, даже кажется, что взгляд его стал более живым. Юнги знает, что стоит ему оборвать жизнь Тэйрана, как следом за ним умрёт и тата. Но омега только кивает сыну — он тоже сознаёт, что для них это значит. И Юнги становится только яростнее от будущей боли потери.        Они раздирают друг другу когтями шкуру, Юнги явно уступает альфе в силе и опыте, так как моложе, но ему идёт на руку юркость и скорость, в отличие от огромного в статусе вожака оборотня. Он пытается впиться в глотку клыками, беспомощно рычит, когда Тэйран отшвыривает его прочь. Краем глаза замечает, как в схватку вступают другие волки, как шкура смешивается в одно море меха и вспархивающего в воздух снега, а после бросается снова. Тэйран бьёт больно лапами по морде и хребту, но Юнги удаётся впиться в его заднюю лапу и прокусить до соблазнительного, просто восхитительного хруста кости.        Но он отвлекается на заскулившего рядом Чонгука, и Тэйран метит в глотку чёрного, как и он сам, волка. Однако впиться в слабое место не успевает: маленький рыжий волк возникает из ниоткуда и подныривает под горло Юнги, закрывая. Глаза его сияют лазурным оттенком — омега, защищающий глотку альфы, неприкосновенен. Даже жестокий и беспринципный Тэйран не пойдёт против собственной природы. Хосок ныряет и путается в их лапах, прикрывая горло Юнги, а тот напирает агрессивнее. Тэйран даже с надеждой бросает взгляд на тату Юнги, но тот лишь наблюдает, а с места не сдвигается. Хоби верно принимает тычки в драке, пока закрывает уязвимую зону альфы, он пристально глядит на вожака, вот-вот готового лишиться этого статуса. А после бросается одновеременно с Юнги. Оба оборотня впиваются в шкуру Тэйрана и тот взвывает благим голосом, тявкает, старается их сбросить. Хоби отшвыривает на снег, он, поскулив, снова бросается в бой, вцепляясь когтями в брюхо альфы.        Юнги же вгрызается в глотку сбоку, а сам сверкает глазами — алыми, как и кровь, стелющаяся по снегу, — в сторону омеги. Хосока просить не нужно: он, вспрыгнув на огромную волчью спину, толкает Тэйрана, придав силы рывку Юнги.        Хрустят кости, рвётся шкура и трескается мясо, изливаясь алой кровью, какой заляпывает их обоих. Юнги даже не мог представить, что в нём достаточно силы, чтобы оторвать голову. Но вот он, стоит, зажав в зубах, с которых капает красное, застывшую навеки голову волка. Пасть отчаянно распахнута, глаза осекленели, а язык вывалился, но Юнги шагает с нею, словно с трофеем, а оборотни прекращают драку и расступаются, пятятся. Омеги испуганно выглядывают из домов, а тата стоит, впервые за много лет улыбаясь. Но вместо радости Юнги испытывает лишь боль: Алем плачет и смеётся, а лицо его всё бледнее.        — Мой мальчик, — шепчет омега, прежде чем упасть навзничь.        Добыча выпадает из клыков, глаза Алема тускнеют, а Хосок хромает под боком, поскуливая. Он останавливается возле охладевшего тела белого волка — того, кого считал близким, но готового поддержать тирана. Он перекидывается и вытирает слёзы. Кривит губы, но выпрямляется и хромает к Юнги, обнюхивающему уже бездыханное белое тело таты. Юнги, обернувшись человеком, не плачет и не кричит. Он уже успел смириться с тем, что убив Тэйрана, лишится и Алема. Но тата просил его сам, тата знал, что так будет правильно. Так будет лучше для всех. Его было уже не спасти. Тэйран и без того слишком долго отравлял стаю. И, быть может, если бы Юнги хватило смелости раньше, Эйджи бы не погиб.        Если бы только Эйджи был покорен, если не влезал бы в драку, то не попадал бы под горячую руку. А ещё не был бы собой. Юнги убирает с лица Алема тёмные прядки и глядит почти без эмоций. Те вдруг покинули тело, то ли оказались заперты так глубоко, чтобы нового вожака не скосило ударной волной. Хоби, прихрамывая, становится рядом с ним ёжится от мороза, кусающего обнажённое тело.        Эйджи был прав — опора этого оборотня ещё понадобится Юнги. Он стал вожаком, а Хоби лишился альфы, которого по-настоящему хотел, но в котором ошибся. Альфа обхватывает Хосока за плечи и прижимает к себе, отчего омега щекой утыкается в ожерелье, теперь венчающее когтями и белыми клыками грудь Юнги.        — Я не позволю тебя никому обидеть больше, — выдыхает Юнги, имея в виду не только Хосока. — Я буду твоим покровителем. А ты будешь моим.        И всё равно ощущает всепоглощающую пустоту внутри от этих слов, но произносит, потому что должен. Хосок молчит, словно потеряв запал, бывший раньше огоньком внутри. Прядка у лица оторвалась и остался лишь короткий локон без всяких цветных ниток.        Юнги ловит себя на мысли, что ему нужно изменить эту стаю. Дать ей больше свободы, но оставить иерархию, чтобы всё было правильно. Быть может, если бы Эйджи был мудрее… спокойнее… покорнее…

☆☆☆

       Но лучше, кажется, не стало. Юнги обводит взглядом то, чем заняты его руки: светлый соболиный мех, тонкую костяную иголку. А после делает ещё один стежок. За окном уже смеркается, так что альфа зажёг сальную свечу и горбится, желая закончить творение как можно скорее. Лучше, к сожалению, не стало. Юнги ничего, кажется, не изменил. Особенно остро это ощущается с приходом — насильственным, за который по-прежнему сжигает стыдом — омег в его дом. Юнги мнил себя мудрым, а теперь считает глупцом, Юнги думал, что переломит проклятое колесо, но ничего не вышло. Юнги думал, что не таков, как его отец, а на деле?..        Он встряхивает головой и с силой сжимает губы, стараясь переключиться на что-то другое, но выходит плохо. Стоит лишь потерять контроль, как мысли сами возвращаются к событиям давнего прошлого, с которого уже прошло почти десять лет. Десять лет с тех пор, как Юнги потерял всю свою семью, но стал вожаком и мнимым освободителем. Да, он дал волкам долю свободы, он смог, как считает, сделать их гораздо счастливее и более открытыми. Но всё ли сделал так, как хотел? Как хотели они вдвоём?        Юнги делает новый стежок и сшивает две шкурки, подготовленные к отделке, между собой. Дверь в комнату вдруг поскрипывает, и на пороге возникает худенькая тень. Альфа отнимает от своего дела взгляд, удерживая тяжёлый сшитый меж собой соболиный мех в руках, разглядывает тень, уже чувствуя запах ранних весенних яблок. Он пахнет по-бунтарски, он пахнет желанием свободы и упрямостью, потому отчасти пугает Юнги. Зелёные глаза омеги вспыхивают в темноте помещения лишь на мгновение, Юнги же продолжает сидеть недвижимо. А Тэхён делает шаг к нему, сидящему возле окна со шкурами и мехом.        Смотря на это создание, Юнги чуть ли не вздрагивает внутренне, но удерживает себя от такой вольности. Но мысль свободолюбиво скользит в разум: Матерь, как же Тэхён на него похож. Не внешностью, нет, брат был выше, сильнее, черты его казались острее, а глаза больше. Но как же всей аурой койот напоминает Эйджи в своём желании борьбы и гордости — он не склонялся до последнего, он бился, даже если не мог использовать когти. Он волевой и несгибаемый — не сложишь пополам, не гибкий, только если переломать в щепки.        Омега же, не видя, как альфа погружается в воспоминания, приближается и мимолётно разглядывает то, чем Юнги занят. Но он быстро прячет изделие в стоящий в ногах сундук, не встаёт, а лишь продолжает глядеть исподлобья.        — Я всё знаю, — тихо, почти на грани шёпота произносит койот. Голос его чуть подхрипловат, но имеет собственную особенную мягкость и привлекательность, что присуще всем омегам. Юнги же неосознанно хочется сильнее к его феромону принюхаться. — Он всё мне рассказал.        Приходится подняться на ноги, ибо изнутри веет замогильным холодком. Юнги бы, наверное, попросту не хватило сил обличать все тогдашние эмоции в слова. Он бы не смог, ибо все их запер так глубоко, что теперь не достать и не вернуть.        — Хосок рассказал мне про твоего отца. И про Эйджи. И про то, что случилось. Из-за чего вы вместе, — Тэхён голову держит горделиво, на Юнги хоть и смотрит снизу, но выглядит требовательно.        Юнги молчаливо продолжает буравить омегу взглядом. Рассматривает его нос и полные губы, карие глубокие глаза и вечно растрёпанные волнистые волосы. Буйный, как северный ветер, непокорный. Чарующий.        — Но я не собираюсь тебе сожалеть или спускать твои грехи, — осипше проговаривает Тэхён, вызывая у альфы усмешку.        — А я не просил.        Тэхён возмущённо задерживает дыхание, взгляд его яростно вспыхивает.        — Я за свои грехи сполна отвечу. Ты сам сказал, что являешься моим наказанием.        Юнги не отходит, а Тэ ненадолго опускает взгляд, словно задумавшись. Он постоянно так делает, когда начинает сомневаться. Альфа отходит к столу, чтобы затушить свечку и погрузить комнату в темноту, а сам ощущает, как зверь внутри скребётся, рвётся в ту сторону, где стоит койот. Когда Юнги только его увидел — непокорного, дикого — зверь внутри взвыл, требуя подчинить, забрать себе, принять своим. Юнги этого не осознал, но всё же поддался сгибающей его дикости, взял… силой, чего никогда не хотел, но в чём до конца их дней будет виновен.        — Ты обещал мне, вожак, — смело проговаривает маленький хрупкий омега, ещё больше напоминая Юнги призраков прошлого и становясь более очаровательным. — Ты обещал его отпустить.        — Я думал, ты поймёшь, почему я не могу, — усмехается Юнги.        Из-за чувства вины. Из-за чувства долга перед Хосоком, бросившим того, кого любил ради справедливости, прикрывшего будущему вожаку глотку от смертельного врага. Из желания уберечь Хосока от большей горести, но не принеся ему никакого счастья, оттого заставляя вину возрасти.        — Он сможет без твоей опеки. Ты только мучаешь его, — тихо проговаривает Тэхён. — Ты обещал мне, Юнги, что если я выполню твои условия, отпустишь его. Он заслужил счастья. Но с тобой его не будет.        Юнги резко оборачивается. Он и сам знает, а лишнее напоминание колет душу и вызывает злость.        — Будь по-твоему, — рявкает грубо альфа, чем вынуждает плечи койота вздрогнуть. Он уж было направляется к шкурам, чтобы рухнуть в них, утопая в собственных мыслях, как Тэхён хватает его за запястье и останавливает.        — Что?        — Я исполню сделку. Забери свой поцелуй и утром отпусти его, — с опущенной головой проговаривает омега.        — Оставь его себе, — дурно проговаривает Юнги, хотя все вены внутри вспыхивают от упоминания поцелуя. Его тянет к Тэ неистово, каждый контакт — сноп искр в желудке, горящее пламенем желание в груди, каждое касание — с ума сводит снова и снова. Юнги желает его наравне с собственным зверем. Желает не покорить, приручить и приластить, вот только уже натворил дел, оттого вина растёт и жиреет в груди.        — Я приучился платить по счетам, — шепчет омега, глядя на него снизу и сводя с ума ещё пуще. — Сделка есть сделка.        И что-то чудится в его словах привлекательно лживым, отчего Юнги разворачивается и застывает. Изо всех сил сдерживается, чтобы не сгрести в охапку и не сдавить в руках от жгучих чувств в крови. Он бы осыпал его поцелуями целиком, но обещал больше не делать этого против воли, значит, подход нужен иной. Он ощущает, как полыхает между ними, но сдерживается, стиснув зубы.        Опустив глаза, Тэхён делает шаг к Юнги ближе, и у альфы начинают зудеть ладони. Он хочет прикоснуться почти до сумасшествия, дыхание утяжеляется в мгновение ока, и едва удаётся сдерживаться. Омега приподнимается на носочки, вцепившись в воротник его рубашки дрожащими пальцами, и у Юнги начинает кружиться голова. Особенно тогда, когда Тэхён оказывается так близко к его губам. Уста соприкасаются почти невинно, и Юнги не выдерживает: обхватывает койота за талию, приподнимая над полом, сминает его чуть обветренные губы и крепко зажмуривается. Тэ хватается за плечи альфы и вцепляется накрепко, позволяя себя целовать. Он начинает неуверенно отвечать, приоткрывая рот, и это пьянит сильнее.        Юнги прижимает омегу к себе крепко, вынуждая его едва дышать, целует глубоко, едва сдерживая всё то, что бурлит внутри. Сердце то и дело отчаянно проваливается в груди, неистово тарабанит. Вот оно — всё то, о чём когда-то давно говорил его старший брат. Омега дороже всех, воля, пред которой хочется преклонить колени, вот только Юнги уже поклялся не склоняться и стоять насмерть. Вот он — тот, кто был для него создан и приведён. Его рок. Его пара.        Он осыпает влажными прикосновениями губ подбородок и шею, сорвавшись, ресницы Тэхёна дрожат, а тело становится мягче, отзывчивее.        — Я не стану тебя жалеть из-за твоей судьбы, — шепчет сорванно койот, но вопреки словам зарывается пальцами в распущенные волосы.        — А я и не хочу твоей жалости. Ненавидь меня, коль я заслужил.        Они сталкиваются губами снова, стискивают друг друга ладонями, прежде чем резко отстраниться. Тэхён часто дышит, щёки его полыхают румянцем, а губы распухли и покраснели от поцелуя. Юнги наверняка выглядит не лучше.        — Ложись спать, — велит охрипше альфа, стягивая с себя рубаху и отворачиваясь, — ежели не хочешь довести до большего.        Тэ поджимает губы и шагает к шкурам.        — Когда-нибудь они заживут и затянутся. Когда ты отпустишь и дашь им исцелиться, — тихо произносит омега, прежде чем забраться на шкуры и отвернуться от него. Юнги лишь, прищурившись, смотрит на его спину, укрытую мехом.        Когда-нибудь, возможно, Тэхён.