primitive

      Тэхёну страшно. Он ощущает этот страх всей кожей, но со стороны осознаёт, что вроде бы получается так, что данная эмоция ему не принадлежит. Словно бы этот страх теплится внутри него, жжётся между рёбер, но всё же не принадлежит омеге. По шее стекает капелька пота в момент, когда Тэхён пробуждается, беспокойно и поверхностно дыша, он не подскакивает, а просто распахивает сверкающие зеленцой глаза, тут же начиная шарить взглядом по пространству. Лунный тягучий свет разливается серебром по помещению, на мгновение ослепляет койота, и Тэхён видит только вспышки.        Хлёсткий звук рассечения воздуха.        Алое на абсолютно белом.        Волчий оскал.        Вспышки пропадают, и Тэ может разглядеть чужое лицо, кажущееся налитым сталью, свет серебра очерчивает жёсткую, непримиримую линию челюсти, крупный нос и извечно сведённые к переносице брови. Он кажется серьёзным, даже когда расслаблен. Юнги смотрит на омегу с сомнением и строгостью, словно что-то выискивает в его обеспокоенном забытым сном лице, покрытом бисеринками пота. Альфа раздет по пояс, его тяжёлое костяное ожерелье приподнимается от каждого вдоха и выдоха на груди, и омега старается выровнять собственное дыхание.        Что это были за вспышки? Что за такой беспокойный и страшный сон Тэхёну снился? В воспоминаниях всё стирается, едва удаётся омеге за это уцепиться, глотка пересохла, а глаза жжёт от неприятного пробуждения, пока Тэхён смотрит в ответ на вожака. Тот же, не издавая ни звука, отворачивается к окну, у которого стоит, и вперивает взгляд в серебристый лик Матери. И койот тоже обращает к ней взгляд. Её полное круглое тело, глядящее на них с небосвода, завораживает, омега ощущает нужду встать. Да такую острую, что у него буквально начинают зудеть все конечности, призывая подняться на ноги, оттого Тэ подчиняется этому непреодолимому желанию.        Он поднимается и ощущает, как неприятно липнут отросшие прядки к задней стороне шеи и лбу, но стряхивать не хочется. Луна полная, значит, скоро приблизится праздник, который они все ждут — Серебрист. Юнги так же недвижимо застыл возле окна, не отводит от Луны взгляда, но видно, как прислушивается к каждому движению Тэхёна за своей спиной. Взгляд последнего невольно приковывается к едва ли заметным в темноте татуировкам. И пускай их почти не видно из-за направления яркого лунного света, Тэ помнит — они скрывают нечто страшное и тяжёлое. Омега останавливается за спиной альфы, и тот буквально каменеет от его присутствия. Руки становятся стальными канатами с перекатывающимися мышцами под смуглой кожей, проступает каждый позвонок до самой шеи, скрытой смоляными прядями распущенных волос.        Тэхён сглатывает ставшую вязкой слюну и поднимает взгляд на затылок Юнги. Нечто ныне ночью всё подталкивает его сюда, к тому, с кем койот неразрывно связан, следы чьих зубов навечно запечатлены на шее и под кожей — глубже, чем они могут взглянуть. А страх тихо гаснет на дне его грудной клетки, оставляя чужое присутствие внутри.        — Откуда они, вожак? — хриплым ото сна шёпотом спрашивает омега, подходя так близко, что сам себе удивляется — его дыхание дотрагивается до чужих длинных тёмных прядок, беспокоит их, заставляя волоски вздрагивать и вспархивать.        Юнги вдруг оборачивается, опуская руки вдоль тела, словно внезапно прекращает защищаться от омеги, с которым делит напополам всё, хочет он того или нет. А Тэхён продолжает смотреть на вожака, едва сдерживаясь от того, чтобы опасливо затаить дыхание. Он глядит прямо в глаза, как и условились оба, заключая сделку одну за одной: Юнги уставился на Тэхёна, а тот глядит в ответ. Вожак так близко, что даже на таком расстоянии койот ощущает жар его крови, стелющейся и бурлящей под кожей в синих венах. Красная, обжигающая, словно яд. Они стоят так несколько секунд, просто глядя друг на друга не отрываясь.        — Откуда у тебя шрамы, Юнги? — голос вдруг кажется Тэхёну чужим, пусть слова вырываются из губ, принадлежащих ему. Словно не Тэ произносит их, а кто-то другой, кто-то такой спокойный и любящий, что становится не по себе.        Юнги нахмуривается и делает к омеге ещё шаг. Он спокоен, его запах даже не вздрагивает: застыл в стабильности сладко-свежей мяты, которой пропиталось всё в этом доме — и комнаты, и одежда, и постель, и… Тэхён. Он оказывается близко, и Тэ приходится задрать голову, чтобы смотреть прямо вожаку в лицо. Он не понимает почему, но оторвать взора не в состоянии.        — Зачем тебе знать о моих шрамах, дикий? — спрашивает глубоким, бархатным голосом альфа, и Тэ вздрагивает, словно слышит его речь впервые, словно прежде с ним разговаривал кто-то другой.        Он прикусывает губу и на мгновение опускает глаза, отчего тут же ощущает, как Юнги прикосновением пальцев вынуждает снова поднять голову. Кожа внезапно покрывается мурашками от касания, и койот задерживает дыхание. Это всё магия полнолуния, оно влияет на оборотней на каждого по-своему, вот, Тэхён дуреет, кажется, и теряет рассудок. Но противиться воле Луны не смеет, смело глядит в карие глаза Юнги, удерживая дыхание и тем самым запечатывая в лёгких запах его феромона.        — Потому что, — всё ещё кажется, что говорит не Тэхён, а кто-то другой, кто-то, кто является его неотъемлимой частью, его сутью, — они зажили, но всё ещё болят.        Глаза Юнги опасно вспыхивают красным, он, словно с отчаяньем, принюхивается к лицу омеги, впитывая кисло-сладкий аромат весенних яблок, проводит по коже кончиком носа и беспокоит нечто внутри. Тэхён к альфе не прикасается, и вдруг это кажется таким мучительным. Ощущение это тонет в море непонимания: отчего Юнги вдруг ощущается таким нужным? Это пьянит, и омега моргает, стараясь вернуть себе рассудок. А феромон вожака начинает заполнять всю комнату целиком, словно взывает, воет, зовёт. И Тэ ничерта не понимает, кажется, теряясь в облаке чужого запаха, коконом окутывающего его.        — Юнги.        — Что? — моргает альфа, стоя близко и обнюхивая омегу.        Они быстро остраняются друг от друга, и дыхание вдруг становится сорванным, словно оба далеко бежали. Тэхён сбрасывает наваждения, встряхнув головой, и Лунный свет тут же становится тусклее, аромат — приглушённее, а Юнги — холоднее.        — Откуда твои шрамы? — снова повторяет вопрос омега, потому что уже и сам до одури хочет знать ответы, а Юнги выглядит… уставшим.        Тэ впервые видит альфу таким. С лучиками морщинок у внешних уголков глаз, с дрожащими ресницами, на которых скопилось утомление, с опущенными косточками плеч, понуро ссутулившихся. И это… пугает. Тэхён пугается такого Юнги: не наполненного пугающе огромной силой, не злого, не яростного, словно фурия. Юнги берёт себя в руки тут же, меняя уставшее выражение лица на обычное непроницаемое, и Тэ упускает момент, когда бы мог залезть ему в шкуру поглубже. Хотел ли он этого? Какой-то глубинной своей частью бесконечно хотел. Его словно зовут, но не пускают, в нём словно нуждаются, но боятся, и это вызывает волны непонимания, беспокойства, настороженности.        — Ты задаёшь слишком много вопросов, на которые не готов получить ответы, — шёпотом — ровным, хлёстким — выдаёт альфа, не глядя на омегу.        — Ты спишь со мной в одной постели, но выстроил каменную стену между нами, — выплёвывает омега, вынуждая плечи вожака едва заметно вздрогнуть.        — А тебе-то что? Вы койоты хотите только размножаться. У вас нет привязанностей и чувств.        — Откуда тебе знать, ежели ты никогда не был койотом? — нахмуривается омега.        Он вдруг, задумавшись, ощущает щелчок неосязаемой подсказки и движется к Юнги, снова преодолевая расстояние между ними. Альфа внимательно за ним, настороженно наблюдает, пока койот, встав вплотную к нему, протягивает ладонь.        — Дай мне руку.        — Для чего? — вздёргивает Юнги бровь.        — Дай мне руку, Юнги.        Альфа секунду просто смотрит на него, а после всё же протягивает большую мозолистую ладонь. Тэхён, ощущая плещущееся на дне желудка волнение, обхватывает горячие пальцы. Он подносит руку Юнги к своей груди. Позволяет пальцам проскользнуть за запахнутый край рубашки и коснуться мягкой светлой кожи, пробежаться по груди и замереть слева. Юнги недоумённо уставляется на Тэхёна, теряя всю свою хмурость и грозность.        — Закрой глаза и прислушайся, — шепчет омега, не отводя от вожака взгляда. Юнги вдруг подчиняется.        Его прямые чёрные ресницы, обрамляющие карие, почти дёгтевые очи, вздрагивают, веки смыкаются. Альфа едва дышит, даже можно ощутить, как сгущается вокруг них воздух, пока Юнги прислушивается и принюхивается. Перестук. Глухой и гулкий, торопливый, горячий, с ума сводящий. Перестук живого, дикого сердца. Альфа медленно открывает глаза и, изогнув бровь, уставляется на Тэ. Тот, не откидывая чужой ладони, прижимает свою подрагивающую руку к груди Юнги. Ощущает пульсацию большого сильного сердца за грудной клеткой в плену белоснежных рёбер и застывает.        — Одинаково бьются, правда? — Юнги приподнимает от реплики омеги бровь повыше. Но неуверенно кивает. — Так почему ты решил, что у меня нет чувств и нет привязанностей, вожак?        Альфа буквально задыхается возмущением. Он одёргивает руку, обжигая кожу Тэхёна теперь холодом, явившимся последствием прикосновения.        — Я умею любить, пусть и не знаю, как. Я умею переживать. Могу плакать, могу злиться и дорожить, — вспыхивает койот. — Но как, скажи мне, я должен любить тебя? Когда ты сам никого не любил и не любишь? Как я могу быть твоим, если ты холоден, как замёрзшая река?        Юнги вспыхивает огнём, взгляд его полыхает красным, радужка кажется почти распаленным угольком в темноте комнаты, где луна скрылась за облаком и перестала освещать их.        — Вопрос в том: умеешь ли ты сам чувствовать и привязываться, Юнги.        Хлёсткие слова явно ошпаривают альфу, и он отшатывается. Уже бросает взгляд на дверь, но останавливается и обхватывает Тэхёна за плечи. Омега, словно растеряв весь страх от призрачного присутствия внутри, глядит на вожака с нерушимым спокойствием и усталостью от их упёртости. А вожак вдруг смыкает руки на талии койота, заставляя задержать дыхание.        — Ты даже не представляешь, как я могу любить.        — Любить — не иметь, вожак, — ухмыляется омега, положив руки на плечи альфы.        — А я тебе не о сексе говорю, — гневно выпаливает Юнги.        — Не вижу даже, — продолжает насмехаться койот. — Так покажи мне, как ты умеешь любить, Юнги. Или же останься лютым зверем.        Альфа зол до одури. Зол и задет чужими словами. Он вдруг, не церемонясь, впечатывается в губы Тэхёна грубым поцелуем, а омега, ошарашивая его, не отталкивает. Пусть мучается и думает, зачем Тэ поступает так или иначе. Губы сталкиваются, омега приоткрывает рот, позволяя Юнги толкнуться в него языком, и вздрагивает, когда вожак шумно вздыхает. С желанием, с нетерпением и морем эмоций. Они сталкиваются зубами и заострёнными клыками, Юнги нетерпеливо жмёт омегу к себе ближе, а сам укладывает руки Тэхёна на свою шею, чтобы схватился за нее. И койот уступает. Он неумело отвечает на поцелуй, уже снова ощущая, как горячий комок стремительно растёт над пупком.        Юнги целует по-звериному, но зверство это потихоньку идёт на спад. Альфа всё замедляется, касания его шершавых губ становятся всё более медленными и тягучими, всё более мокрыми и глубокими, а Тэхён ощущает опасливые мурашки на спине. Они не отлипают друг от друга, Юнги целует глубже, проводя кончиком языка по нёбу омеги, и Тэ зажмуривается, не понимая, как должен себя ощущать. Его пугает напор альфы, его страшат ужасающе горячие руки и тело, к которому Тэ прижат. Его пугает сам Юнги, но нечто внутри гасит этот страх, с удовольствием и облегчением вздыхая. Всё же полнолуние — дурное время.        Языки продолжают сплетаться, руки — обжигать касаниями будто в помешательстве. Что овладело ими обоими в этот миг? Тэхёну словно не принадлежат собственные чувства, им будто владеет кто-то иной сейчас, кто-то более чуткий и юркий, кто-то ещё — горячий, словно растопленный очаг. Прикоснись к нему — и пламя оставит на твоей коже волдырь и жгучую, шипящую боль. Тэхён сам себе не принадлежит, находясь в чужих руках: от прикосновений Юнги ему хочется спрятаться и отдаться одновременно. Хочется, чтобы альфа всё прекратил и не останавливался вовсе, пока пламя не достигнет своего апогея. Пока касания не станут причинять боль чувствительной коже.        Омега выдыхает прямо в поцелуй — судорожно, полу-испуганно, и Юнги останавливается. Облизывает губы, не раскрывая глаз, продолжает тем не менее удерживать койота в объятиях. И в его руках всё кажется таким, словно застыло во времени и пространстве.        — Ты ненавидишь меня.        — И что? — охрипше спрашивает Тэхён, даже не думая отрицать.        — Так зачем знать тебе о моих шрамах и о том, как я могу любить?        Тэхён задумывается и опускает взгляд в тот миг, когда Юнги распахивает веки, прежде скрывающие полыхающие алым звериные глаза. И правда, что на него нашло? А нечто внутри — нечто чужое и одновременно своё, принадлежащее и раньше, и теперь, продолжает шептать верные ответы.        — Потому что мне с тобой душу на двоих всю жизнь делить. Я устал враждовать, — нечто мудрое и древнее внутри подсказывает шаги и ответы, которые приведут туда, куда Тэхёну нужно. Или куда суждено.        Вся эта ночь кажется омеге сплошным сном или наваждением. Однако Юнги не торопится расстворяться призрачной дымкой, он всё ещё обжигающе горячими ладонями продолжает прижимать омегу к своей крепкой груди, а руки Тэхёна обхватывают его за плечи.        — Хочешь сказать, что намерен примириться со мной и жить дружно? — звучит с толикой насмешки, за которой пытаются скрыть неуверенность и тревогу. Тэхён чует её так чётко, пока стоит настолько близко к альфе.        Словно бы Юнги боится его решения. Боится его искренности, не имея возможности раскрыться. Нечто внутри усмехается, хрипло фыркая. И Тэхён просто кивает. Взгляд вожака вспыхивает… как ни странно, как ни необъяснимо — надеждой. На что надеется Юнги?        Но альфа, не собираясь обьясняться, отстраняется. Напоследок чувственно, так что пальцы омеги вздрагивают, проводит ладонями по талии, сжимая, будто не желает отходить назад. И больше ничего не говорит, глубоко погружаясь в задумчивость.

☆☆☆

       Первые холодные деньки застают их за ленностью отдыха. Тэхён озябше пытается кутаться в тонкую рубаху: волки настолько горячи, что обычно не одеваются зимой, предпочитая появляться за стенами отопленных домов в звериной шкуре. Для Тэхёна же перекидываться в койота — болезненное занятие. Он с такой лёгкостью, как Чимин или Сокджин перекинуться не в состоянии. Да и терпеть ощущение, словно ему ломают все кости разом, нет никакой охоты. Сокджин сидит на ступеньке, подставляя лицо моросящему дождю. И какое удовольствие сидеть здесь, какой толк наслаждаться прохладной моросью? Но от Джина всё равно не отходит.        — И как ваши с Намджуном дела? — спрашивает омега, поёрзывая на твёрдых ступеньках чужого крыльца. Джин наотрез отказывается заходить внутрь.        — Ну, — тянет гласную он, приоткрывая один карий глаз. — Хорошо.        — Хорошо? — склоняет голову Тэхён.        — Он с меня пылинки сдувает, хотя я это считаю лишним, — омега чешет заднюю сторону шеи, будто ему неловко рассказывать об изменениях в поведении своего альфы. — Мне странно, Тэ. Он такой… — Сокджин взмахивает руками, изображая нечто большое, а брови сводит к переносице, словно показывает кого-то злого. — А со мной…        — Ласков?        — Даже сверх меры, — вздыхает он, подпирая подбородок ладонями. — Мне порой не по себе от его слов. Я некоторые не могу даже воспринять, понять и объяснить.        Тэхён хмыкает и смотрит вдаль — на пустующее пространство поля, куда выходит вид из дома Намджуна и Сокджина. Они несколько мгновений сидят молчаливо, каждый погрузившись в свои мысли. И Тэ даже порывается рассказать Джину о прошлой странной ночи, но почему-то смалчивает, словно некто подталкивает его оставить секрет только в его голове. С той поры странное, тягучее ощущение не оставляет омегу, ведёт вперёд, словно кто-то привязал к запястью ниточку и тянет, медленно, осторожно дёргая, ненавязчиво так.        — Ты бы смог влюбиться в своего мучителя? — шёпотом спрашивает Тэхён, и Сокджин отчаянно вздрагивает, сразу же выпрямляясь. Будто Тэ на чём-то его поймал.        — О чём ты?        — Смог бы ты разглядеть нечто хорошее и человечное в существе, которое ненавидишь? — ещё тише спрашивает омега.        Сокджин нахмуривает брови и качает в непонимании головой. Он откидывается, опершись позади себя рукой, шмыгает носом и кладёт свободную ладонь на едва округляющийся живот. С признания прошло некоторое время, и за эти пролетевшие мгновения живот Сокджина заметно подрос. Как будто ему дали волю с вылетом из груди правды на собрании волков.        — Ты… что-то чувствуешь к Юнги? — тихо-тихо, сохраняя секретную интимность, интересуется он. Слова вынуждают Тэхёна незаметно вздрогнуть.        — Не то что бы, — лжёт, отчего внутри грудной клетки некто скребётся. — Просто порой мне кажется, что не так прост он, как кажется.        Сокджин мучительно долгую минуту молчит.        — На деле так и есть, — уже громче отвечает он, или то так Тэхёну кажется из-за затянувшегося молчания. — Когда я смотрю на него со стороны, мне почему-то на животном уровне кажется, что плечи его прибиты к земле ответственностью и болью. Он скрывает слишком многое, прячется за бравадой и силой, а на деле, если раскопать его нутро… можно найти много боли и ошибок.        Тэ снова вздрагивает едва заметно. Он то же самое ощущал той ночью, когда нечто потусторонне странное вело его к Юнги. Словно нечто изнутри альфы незримо и неслышимо взывало к койоту, прося подойти поближе. Словно кто-то очень маленький и беззащитный просил о помощи. Но, вспоминая о том, как поступил с ним вожак, стоило поймать, Тэхён лишь фыркает и отбрасывает эти размышления. Сокджин понимающе потирает его по плечу.        На горизонте появляется Намджун. Он тянет вязанку дров на своём широком плече, а в свободной руке несёт что-то маленькое и цветастое. Сокджин и Тэ любопытно вытягивают шеи, силясь разглядеть, что же там тянет альфа помимо дров, но не получается увидеть, пока Джун не приближается. Шея его — жилистая, смуглая — тут же от напряжения каменеет, когда альфа, остановившись перед омегами, скидывает дрова в пустоту под ступенями для запаса. Джин весь выпрямляется, когда Намджун протягивает ему кажущийся крохотным букетик уже отходящих осенью полевых цветений. Тэ любопытно принюхивается к подношению, пока Сокджин смущённо принимает подарок.        — Тебе спокойнее от их запаха, — кратко и даже, кажется, смущённо произносит альфа, тут же отводя взгляд. Сокджин смотрит на него с потерянностью в карих глазах, моргает, удерживая ворох цветов длинными пальцами.        Джун же, развернувшись, уходит на задний двор делать свои дела. Сокджин, стараясь скрыть дрожащую неуверенную улыбку, утыкается носом в цветы, из-за чего пачкает самый кончик в яркой пыльце. Осенние цветы пахнут резко и тяжело, они почти отцвели и остались считанные дни, чтобы понаслаждаться ароматом. Тэхён вдруг задумывается — это ли любовь? Помнить и понимать то, чего твоей паре не хватает, что нравится, что не очень? Это ли чувства — забота о ком-то, страх за чью-то жизнь? И когда Юнги говорил, что умеет любить, да ещё и как, что же имел в виду? Он явно не из тех альф, что будут носить своим омегам отцветающие бутоны, он не тот, кто будет сочинять песню для великолепного голоса, что будет подходить каждой нотой. Так как же Юнги умеет любить? И любил ли он Хосока, или, как и омега, никогда не питал никаких чувств?        Множество секретов не дают покоя омеге, и Тэ тяжело вздыхает. Почему-то ему кажется, что большую часть ответов он сумеет узнать, только если Хоби ему позволит и раскроет свою душу. В том числе, и тайну шрамов вожака.

☆☆☆

       Чимин смотрит за тем, как Чонгук откладывает в сторонку свирель. Ветер разыгрался не на шутку и треплет пшеничные волосы омеги вокруг лица, то и дело швыряя в глаза.        — Мне кажется, все влюбятся в эту песню, — проговаривает альфа так, чтобы Чимин его услышал.        Омега оборачивается и смотрит на него. С той самой прогулки в лесу у реки, с той минуты, когда Чонгук не выпускал его из объятий в танце, Чимин не может перестать обо всём думать. О том, что уже сделал свой выбор в его пользу, и как обо всём альфе рассказать. О том, что течка всё не наступает, и Чимин всё думает и молит Мать, чтобы та явилась как можно скорее. И о том, конечно же, насколько его смущают эти мысли, как только дикая решительность оставляет рассудок. Ветер снова швыряет пряди у лица прямо в глаза, и Чонгук застывает, глядя на него. Протягивает ладонь, чтобы, подцепив пальцами, убрать чёлку с глаз. Его едва ли состоявшееся прикосновение к коже донельзя волнует омегу, так, что тот задерживает дыхание и боится пошевелиться. А когда они не отстраняются друг от друга уже продолжительное время, то падает спиной в уже подсыхающую осеннюю и жёлтую траву, лишь бы не раскраснеться.        Чонгук движение повторяет за ним: опрокидывается следом, тут же поднимая ворох иссохшей травяной пыли, от которой хочется чихнуть.        — Почему ты тогда спрашивал меня об Ирисе? — негромко спрашивает он Чимина, и даже, кажется, ветер стихает, чтобы не мешать их разговору.        Чимин уже понимает почему и зачем об этом интересовался. Чонгук с первой встречи и с первого перепалки-разговора застрял в душе, переворачивая там всё вверх дном. Чимин не желал находиться в этой стае и оставался только потому, что единственный волк, являющийся его кровью и плотью, уже не мог уйти отсюда. Чимин ненавидил эту общину всей душой, он молился Матери Луне о том, чтобы течка как можно дольше не являлась, не подставляла его, вынуждая с кем-то из этих варваров соединиться в нерушимости и близости. А теперь, спустя почти три месяца, всё так перевернулось, что Чимин сам, кажется, не ведает, чего желает. Или же… ведает, вот только боится признаться в этом и себе, и кому-то другому. А особенно Чонгуку.        Теперь Чимин видит, что его брату здесь суждено было появиться. Теперь он ощущает, что Намджун его долго ждал. Он только не понимает, почему же сам Сокджин этого не ощущает. Теперь Чимин нашёл в этой стае дорогого друга, почти брата, с которым связан чем-то настолько нерушимым, что не объяснить ни словами, ни чувствами. Складывается такое ощущение, будто долгой жизненной дорожкой судьба и Матерь вели их с Джином именно в это место. И миссия их, предназначение, возложенное на плечи омег, гораздо важнее, чем то может показаться.        Ныне Чимин ощущает, что нашёл в этой стае нечто настолько важное, о чём прежде не смел даже задуматься. Он бы ещё месяц назад не призадумался о том, что отыщет здесь того, с кем хотел бы соединить души. Но просить или уговаривать его Чимин не хочет. Не его это дело, раз Чонгук ещё не осознал. Просто… Чимин подождёт. Судьба и Луна никогда не обманывают. Просто ещё не время.        Он внимательно смотрит на альфу, лежащего рядом и уставившегося в ответ. Чонгук смотрит не мигая, оленьи глаза кажутся сейчас таинственными безднами. Что происходит в его голове в данный миг? Что тревожит, какие мысли рассекают пространство разума? Какие чувства обуревают им. Чимин вдруг вздыхает и смеживает веки, не желая отвечать на заданный Чонгуком вопрос. Если он ещё не догадался…        Но его предположения обрываются сорванным вздохом. Словно Чонгук просто ходит вокруг да около, не понимая, как к нему подобраться. Словно Чонгук боится его возраста и всё ещё считает ребёнком. Немудрено: Чимин до сих пор не подходит под описание взрослого омеги, он младше Чонгука на добрых четырнадцать лет, и потому альфа осторожничает. Однако это Чимину совсем не нравится.        Зато он сразу же, в то же мгновение осознаёт, что ему нравится, когда Чонгук со своим ежевичным кислым ароматом склоняется над омегой, загораживая сероватый пасмурный свет осеннего полудня. Ему нравится до дрожи в кончиках пальцев ощущать неподдельное волнение и даже толику неуверенного страха. Ему нравится эта тончайшая грань того, как можно почти ощутить тяжёлый вес тела, когда альфа склоняется совсем близко. Дыхание Чонгука дотрагивается до лица Чимина, из-за чего хочется взволнованно задержать собственное.        — Ответь мне, пташка, — шепчет Чонгук, вынуждая омегу распахнуть ореховые глаза. Чимин смотрит уверенно, без дрожи и сомнения, когда как внутри — настоящая песчанная буря.        — Почему я должен отвечать? Ты же на мои вопросы толком не даёшь ответа, — дерзко проговаривает он, глядя без страха в чужие красивые глаза.        Чонгук тихо посмеивается и смеживает веки, всё ещё нависая над Чимином, упершись руками в сухую жухлую траву.        — Хорошо. Я отвечу на твои вопросы, а ты — на мои.        Чимин сглатывает ставшую вязкой и горячей слюну. Он с сожалением смотрит, как Чонгук отстраняется и садится, как эфемерно пропадает тепло его тела. И присаживается тоже, вытряхивая из светлой шевелюры соломинки и сухие листочки.        — Хорошо. Играешь со мной, — фыркает Чимин, силясь скрыть смущение, которое в присутствии Чонгука то и дело его ошпаривает.        — Играю, — улыбается хитро вдруг альфа, взбудораживая вмиг все его внутренние органы.        Чимин яростно прищуривается и швыряет в него пучок сухой травы, на что Чонгук беззвучно посмеивается.        — Почему ты хотел пометить Ириса? — спрашивает Чимин и тут же жалеет о своём вопросе: тот словно бы выдаёт все чувства, которыми обуреваемы внутренности, и плечи незаметно вздрагивают от сожаления раскрытия.        — Потому что он нравится моему тате, — отводит взгляд Чонгук.        — Не думал, что ты из тех альф, которые безусловно подчиняются родителям, — прищуривается снова Чимин. Чонгук недолго молчит и ковыряет пальцем сероватую землю под ногой.        — Я не подчинялся. Просто хотел быть таким же, как и все.        Чимин хмыкает.        — А что хорошего в том, чтобы быть как все? — с вызовом следом проговаривает он, воинственно выпячивая плоскую грудь. — Что хорошего в том, чтобы идти на поводу у других, тем самым переламывая собственный внутренний стержень?        — Знаешь, — Чонгук слегка вздыхает, будто бы от усталости, поселившейся в нём, но глазу с первого взгляда невидной, — мне порой было неловко отличаться. Когда все альфы стаи проживали свой гон в слабости, я же чувствовал только наплыв силы. А мне приходилось лежать в кровати, словно я какой-то больной, лишь бы не отличаться от остальных. Потому что тогда родители бы беспокоились.        Чимин слушает и не перебивает. Он припоминает и рассказы брата, и собственными глазами увиденное. Гон — слабость альфы. Самое уязвимое его состояние. И если омеги в течку только набираются природной энергии, то альфы — ослабевают. В такое время альфа либо находится со своим партнёром, набираясь от него силы, либо находится под охраной других, чтобы никто не посмел навредить. То есть, Чонгук не только разумом, но и телом отличается от других волков.        — Когда папа говорил и вталдычивал мне в голову, что омеге нужно ставить метку, я не смел его ослушиваться, потому что мой отец отказался метить его, — тихо и словно пристыженно проговаривает Чонгук, раскрывая тайну. — Когда отец погиб, папа бы ушёл следом за ним, так что я даже радуюсь, что у него так и не оказалось парной метки.        Чимин всё ещё молчаливо впитывает рассказ Чонгука, боясь вздохнуть и согнать наваждение откровенности.        — Я просто… хотел покоя и хорошей жизни. И… — Чонгук словно не хочет оголения искренности, не хочет раньше времени делиться с Чимином, — только после твоего появления я почувствовал, что веду себя не так, как могу и хочу.        Чонгук выглядит по-настоящему уязвлённым своими словами. Это интимнее, чем обнажать тело — это обнажение души. Он признался перед Чимином в том, что для него является откровенным и постыдным, и омега даже ощущает толику гордости, что Чонгук считает его достойным таких секретов.        — Знаешь, — повторяет начало реплики альфы он, — в моей старой стае не существовало таких предрассудков. Там выбирали любовь и счастье, а не то, чтобы быть похожим на других.        Чонгук усмехается и дёргает всё ещё сидящую в земле вьющуюся траву кончиками пальцев. И сейчас он почему-то кажется Чимину гораздо моложе своего настоящего возраста.        — Теперь мой вопрос, — хрипло произносит альфа. Чимин же весь подбирается, не зная, что же от него ожидать. — Могу я тебя обнять?        Это ошарашивает. Словно всё развернулось на сто восемдесят градусов и это здесь Чонгук стеснительный подросток, спрашивающий разрешения.        — Почему ты… спрашиваешь? — моргает он в непонимании.        — Потому что по всем законам ты — ребёнок, Чимин, — с усталостью вздыхает Чонгук, снова возвращая завесу взрослой стены между ними, отчего омега поджимает недовольно губы. — Ты волчонок, за которым я смотрю. И я не смею нарушать законы Матери.        Чимин то ли смущён, то ли возмущён до глубины души. Спокойный, как лес в знойную жару, но такой сильный альфа, который готов рычать на тех, кто предлагает омеге станцевать, Чонгук вдруг тушуется и спрашивает разрешения его обнять, хотя никто даже не сможет этого увидеть. Хочется нервно рассмеяться. Это ведь он хватал его в реке, он обжигал прикосновениями и ускользал от его пальцев. Чимин вдруг, решившись с колотящимся в груди сердцем, смело подбирается к Чонгуку и быстрым движением забирается на тёплые колени, чтобы никто не смог его остановить. Чонгук ошарашенно застывает, но лишь на мгновение, чтобы поддержать под поясницу омегу ладонями. От этого казалось бы целомудренного прикосновения мурашки рассекают бегом по коже, и Чимин задерживает дыхание.        — А я вот не люблю спрашивать разрешения, — смущённо и решительно выдыхает омега, обхватывая его за плечи. — И тебе не советую, болван. Ты… можешь меня обнимать.        И прижимается к Чонгуку всем худеньким телом. Обхватывает руками, впитывая густой и становящийся тяжелее с каждой секундой запах кисловатых ягод и листьев ежевики. Чимин едва ли не урчит от этого запаха — взрослого, тяжёлого. Он хочет вдыхать его чаще, дольше, глубже. А руки Чонгука смыкаются на его спине, с осторожностью проскальзывают пальцы по линии позвоночника, и зверь внутри издаёт довольный звук. А Чимин впервые так отчётливо его слышит.        Он прижимается к Чонгуку с шоком — его омега пробуждается. И пробуждается в присутствии Чонгука. А это значит, что Чимин сделал верный выбор. Вот только как об этом рассказать Чонгуку: признаться в ближайшее время или же поставить его перед фактом, когда течка настигнет его? Но пока мысли о том, чтобы попросить Чонгука стать его первым и, скорее всего, единственным, испаряются с лёгким кисло-сладким шлейфом ежевики, впитывающимся в пшеничные волосы; омега, закрыв глаза, морщит от удовольствия нос, улегшись на чужом плече. А Чонгук размеренно и с лёгкой улыбкой, коснувшейся губ, поглаживает кончиками пальцев его лопатки.

☆☆☆

       Тэхён с бессилием идёт на уже привычную поляну, где они учатся танцам. Время всё идёт, до праздника его остаётся всё меньше и меньше, а прогресс в танце… мизерный. Словно между ним и Юнги стоит незримый барьер, сквозь который ни один из них не желает пробиться, оттого всё и выходит из рук вон плохо. Тэ вздыхает: по утрам светает всё позднее, роса собирается не освежающими брызгами на коже, а промозглой водой на ступнях, воздух всё холодает.        Юнги уже ждёт его на поляне, как обычно не один. Вот только отличие в том, что Чонгук… тоже не один. Рядом с ним стоит сонным растрёпанным воробьём Чимин, чьи светлые волосы распушились от утренней влаги и сна. Тэхён, приближаясь, изгибает в немом вопросе бровь, глядя на вожака.        — Мне показалось, что наш танец стоит на месте из-за того, что ты никогда не видел его целиком вживую. Лишь учился, — ровным тоном произносит альфа, сложив мускулистые руки на груди, отчего натягивается ткань его рубахи. Тэхён кивает, поняв, куда тот клонит: Чимин и Чонгук покажут ему, как же нужно танцевать.        — Хорошо, — отвечает койот, а Чимин вдруг виснет на нём, обнимая и широко зевая.        — Я поднялся в такую рань только ради тебя, — говорит он между зевками, веки юного волка то и дело грозятся слипнуться от сонливости.        — Давай, подъём, — хлопает в ладоши Юнги и принимает от Чонгука свирель, чтобы, по всей видимости, сыграть для показательного урока.        Чимин и Чонгук, встрепенувшись и пробудившись от дремоты, встают в изначальные позиции, а Тэхён внимательно наблюдает за ними со стороны.        — Танец этот похож у всех стай, почти нет различий, — негромко проговаривает вожак, повертев в руке свирель. — Раньше часто праздники стай отмечали вместе на большом сборище. Так что многое у нас смешано меж друг другом.        Чимин кивает альфе, приготовившись, и Юнги прикладывает к губам свисток свирели. Мелодия у него не такая стройная, как у Чонгука, но мотив её знаком и понятен — Тэхён уже запомнил его наизусть, пока беспомощно учился танцевать. Омега и альфа безотрывно глядят друг на друга, совершая всё те же манипуляции, что обычно совершают Юнги и Тэхён, обучаясь: сперва прикасаются крест-накрест предплечьями, обходя друг друга по кругу, при этом не разрывая зрительного контакта, после всё ближе, всё быстрее, по мере того, как нарастает скорость музыки, отыгрываемой вожаком.        Тэхёна словно завораживает: они двигаются так легко, будто рождены для этого, в разум закрадываются сомнения — а сможет ли так сам в конечном итоге Тэ? Сможет ли быть таким же плавным, будто река, каким сейчас кажется Чимин, сумеет ли видеть в Юнги нечто фундаментальное, как омега в Чонгуке? Дыхание спирает от того, как быстро, но как красиво они движутся. Мелодия подходит к концу, а Тэ понимает, что это часть, до которой они с Юнги так и не добрались за такое большое количество уроков — финал танца. Чонгук, покружив омегу вокруг своей оси, вдруг обхватывает Чимина со спины, скрестив его руки на груди. Мощное, сильное движение приводит к тому, что омега взмывает в воздух над его головой, подкинутый выбросом могучих рук, а Чимин лишь хохочет, доверяя альфе. И падает обратно в его хватку, снова сталкиваясь с Чонгуком глазами.        Тот его кружит, плавно опуская на землю, а сам сталкивается со вздёрнутым носом омеги своим, сохраняя такой важный со слов остальных зрительный контакт. Они застывают, прижимаясь друг к другу и глядя прямо в зрачки, тяжело дышат. И кажется это Тэхёну чем-то чудесным и завораживающим. Душу терзает сомнением: Тэ никогда так не сможет. Чтобы настолько сильно рискнуть, нужно доверять. А доверит ли свободное падение оборотню койот? Доверится ли настолько, что слепо позволит себя подбросить в воздух?        Между Чимином и Чонгуком так искрит, что это не остаётся секретом ни для двоих наблюдающих за ними оборотней, ни для молчаливого, хранящего чужие тайны леса. Тэхён пошире раскрывает глаза, когда видит горячую волну, проскальзывающую между ними, когда, едва не столкнувшись опрометчиво губами, оба вовремя отстраняются и смущённо расходятся в стороны, пытаясь по дороге восстановить дыхание. Что-то между этими двумя неладное, что-то взгляды уж больно глубокие, а движения горят зачатками нерастраченной страсти и… чувств. Но об этом Тэхён выспросит чуть позже, так как сейчас не время.        Юнги, всё это время наблюдающий за омегой и его реакцией, почему-то с тяжестью и решимостью вздыхает. Он поднимается с пня и протягивает свирель почёсывающему заднюю сторону шеи Чонгуку, а тот всё косится на стоящего рядом с Тэ Чимина.        — Идите отдыхать, — хлопает по плечу его Юнги, с сомнением осматривает Чимина, натягивающего рукава рубахи пониже — чуть ли не до самых пальцев, — сегодня урок мы проведём вдвоём.        — Что? — непонимающе моргает Тэхён, а Чимин внимательно переводит взгляд с вожака на омегу.        — Идите же, — чуть резче рявкает Юнги, словно не желает, чтобы их за чем-то застали. Только за чем вот, если это — просто танцы?        Чимин и Чонгук торопливо покидают поляну, оставляя их наедине, и мысли снова одолевают койота. Зачем Юнги прогнал их? Как им так же станцевать, если каждое прикосновение то разрядами молний приводит к новой ссоре, то обжигает непонятными для Тэхёна всполохами? Юнги подходит ближе, плечи его напряжены.        — Я знаю, о чём ты думаешь. Ты не сможешь мне довериться настолько же, потому у нас ничего не выходит, — тихо вдруг проговаривает вожак. Тэ на него с сомнением смотрит в ответ и в защите скрещивает руки на груди. — Обратись зверем.        — Зачем?        Это болезненно для Тэхёна, и как ему вот так запросто перекинуться в койота?.. Юнги смеётся?        — Обратись.        — Ты же знаешь, что не могу.        Юнги раздражённо вздыхет и уставляется на омегу алыми вольчими глазами. Давит внутренней сильной и жёсткой аурой, приказывая на мысленном уровне, и койот закрывает уши руками, словно пытается спастись. Кости начинает выламывать, кожа — горит, и Тэ зажмуривается, подчиняясь. Но вдруг ощущает тихий глубокий рык, исходящий словно из центра его груди и из чужого тела одновременно. И боль… исчезает. Не успевает омега опомниться, как стоит уже на четырёх лапах в рябом сероватом меху. Он дёргает острыми ушками, видя Юнги снизу — с высоты небольшого оборотня-койота.        Лоб альфы покрывает испарина, он тяжело дышит, опустив руки, словно ему больно, и Тэхён непонимающе порыкивает на волка. Он выпутывается из упавшей наземь одежды и встряхивает всем тщедушным телом. А Юнги торопливо стягивает свои вещи, бросая рядом. Вид нагого тела не пугает, но вынуждает опустить зелёные звериные глаза, и Тэхён осматривает поляну с нового ракурса, пока Юнги перекидывается. А когда возвращает взгляд к альфе… столбенеет.        Над Тэхёном высится непомерно и чудовищно огромное создание. Его мощные чёрные лапы каждая размером с половину тела омеги, отчего уши поджимаются непроизвольно, его огромная голова, которой Юнги встряхивает, сверкает алыми кругляшками глаз. Он весь — как десять Тэхёнов, настолько волчья форма вожака чудовищна. И Тэхён кажется себе крохотным жучком в сравнении с ним, на деле же — недалеко от правды.        Волк, перешагнув пару раз с лапы на лапу, устремляется прочь, сверкает алыми глазами, словно приглашает койота за собой. И Тэхён идёт. Потому что такому зверю не получается сопротивляться, ощущая его реальную волю. Юнги неторопливо перешагивает, а Тэ почти семенит за ним, всё ещё прижимая уши к голове. Они переходят сперва на быстрый шаг, а после — на рысцу, и койот уже готов высунуть язык от скорости, которую набирают.        Как же давно он не бегал по лесу. От забытого приятного ощущения у него колет мышцы и внутренние органы, хочется радостно повилять небольшим пушистым хвостом, но Тэ сдерживается, не желая показывать собственной радости. А Юнги, едва ли устав, всё ведёт омегу дальше, пока трава и привычные деревья с осенним жёлто-рыжим расскрасом не сменяются чем-то другим. Юнги ведёт его так далеко от стаи, что кажется, вот-вот они заблудятся, но не судьба — у оборотней прекрасная память и отличный нюх. Останавливаются они лишь тогда, когда оказываются в чаще. И глаза Тэ сразу же восхищённо вспыхивают, стоит ему завидеть белёсые стволы, словно бы покрытые слоем белил для стен, ветви их увенчаны кроваво-красной листвой, а пожухлая трава теряется на фоне бело-красного великолепия необычной чащи. Один остроконечный лист срывается с веточки и, порхая в воздухе, опускается на землю прямо перед Тэхёном, и тот его с интересом обнюхивает, как вдруг в разуме раздаётся чёткий, рычащий приказ альфы.        «Обернись!»        И Тэхён почти на автомате подчиняется. Уже ждёт неминуемой боли, но открывает глаза в облике человека, даже не содрогнувшись. Зато огромный зверь часто и поверхностно дышит рядом с ним, переступая лапами по сухому валежнику. Юнги перекидывается быстро, и Тэхён силится не отвести взгляда от его обнажённых спины и бёдер, от смуглой, усеянной татуировками кожи. Те испещряют… даже ноги до колена.        — Ты… — сипнет голос омеги, и тому приходится прочистить горло. — Как ты…        — Как я сделал так, чтобы тебе не было больно обращаться? — с лёгкой тенью раздражения спрашивает Юнги. — Забрал её себе, — имеет в виду альфа явно боль, содрогающую омегу от каждой попытки перекидываться.        — Так можно? — с сомнением шепчет Тэхён.        — Когда связан с кем-то, много чего можно, — бросает альфа деланно безразличным тоном, словно это не имеет большого значения. — Если есть сильные чувства, говорят, даже мысленно общаться тоже можно.        Тэхён замирает. Они снова беспрепятственно говорят. Не ссорятся, а именно говорят друг с другом. И это ощущается, как нечто новое и неизведанно странное. Альфа же встряхивает уже отросшими до плеч волосами и откидывает их назад. А койот с восхищением человеческими глазами оглядывает необыкновенную кровавую чащу, приоткрыв рот. Красота и чудотворство природы никогда не перестанут его восхищать.        — Говорят, тут была большая битва, — тихо проговаривает Юнги, и Тэ его прекрасно слышит. — И земля здесь впитала столько крови, что листья деревьев окрасились алым.        Тэхён оборачивается, а Юнги стоит спиной к нему, глядя на большое и явно многовековое дерево, обхватом толще, чем они оба. Омега медленной поступью приближается, но не прикасается, остановившись в шаге от вожака.        — Для чего ты привёл меня сюда? — шёпотом, словно боясь, что всё это исчезнет, спрашивает он.        — Это… моё место, — будто бы смущаясь или нехотя произносит Юнги, слегка обернувшись. — Я раньше часто сюда приходил.        Юнги на какое-то время замолкает, а Тэхён ощущает в воздухе недосказанность. Потому ждёт.        — Приходил, когда было больно и… страшно, — выдыхает почти одним предложением Юнги, глядя на алые кроны деревьев. — Прятался от всех на свете и от собственных мыслей тоже скрывался.        И этот момент словно бы ранит душу. Юнги… вдруг привёл его куда-то, где раньше спокойно было ему находиться. В своё секретное, таинственное место. В место, где он находил когда-то покой. Но для чего же? Зачем альфа это делает?        — А почему перестал? — тихо спрашивает омега, ровняясь и становясь с ним рядом.        — Потому что здесь стало так же небезопасно. И потом я не стал больше прятаться, бояться тоже стало нечего, — глухо отвечает Юнги, всё ещё не сводя взгляда с крон. Увиливает — ощущает Тэхён всей кожей.        Но это становится каким-то тонким мостиком между ними, который первым перекинул для Тэхёна Юнги. Хрупкий канат чего-то, похожего на доверие, перекинутый через обрыв с бурной рекой. Юнги понял, в чём состоит их проблема — они друг другу совсем не доверяют, они друг друга совсем не видят по-настоящему. И привёл койота в своё секретное, давно забытое место успокоения и тишины, чтобы попробовать… довериться? Чтобы между ними хоть малость появилось что-то такое, что было бы похоже на всполохи искр между Чимином и Чонгуком во время танца.        Юнги разворачивается к омеге и встаёт в позу для танца.        — Ты собираешься танцевать, — утверждает Тэ. — Без музыки. Голый, — почти сглатывает от смущения койот последнее слово.        — Тебя смущает моя нагота? — ухмыляется альфа, скрещивая руки на груди. — Я собираюсь попробовать изменить наши уроки. Музыка только мешает, чужое присутствие тоже. Так попробуем подобным образом. Здесь… тишина особенная.        Койот старается не смотреть на обнажённое тело с бронзовой кожей. И понимает понемногу, к чему клонит вожак. Потому со вздохом приготавливается попробовать станцевать здесь: в тишине и необыкновенной, сказочной чаще с кровавыми деревьями, без музыки, где есть только он и Юнги. И почему-то не страшно рядом с ним.        И танцевать в этот раз получается не так плохо, как раньше.

☆☆☆

       За то время, пока обучается рукоделию, он почти закончил своё первое творение под покровительством Хосока. Тот даже в какой-то степени разговорился, разбавляя обучающие наставления для Тэхёна какими-то рассказами о стае или интересных случаях. Тэ даже показалось, что они… немного стали ближе. Он часто рассматривает Хосока, когда тот молчит: красивая линия челюсти, довольно мягкие черты лица, несмотря на то, что характер не отличается мягкостью и плавностью. Хосок рассказывает омеге обо всём, зачастую избегая темы Юнги, словно чувствует, что у койота есть на этот счёт вопросы.        — Как ваше обучение танцам? — спрашивает Хоби, следя за тем, как Тэхён делает недавно выученные последние завершающие плетения узелки на голубом браслете с простеньким узором.        — Лучше, чем раньше, — спокойно отвечает тот, хмыкая. — С тех пор, как он отказался от музыки и привёл меня в другое место, мне кажется, что я стал учиться быстрее.        — В другое место? — моргает изумлённо Хосок.        Тэхён задумывается, стоит ли рассказывать Хосоку о тайной чаще Юнги, куда альфа стал его приводить, или оставить это в секрете. Потому что это кажется чем-то, что вожак доверил только ему. Именно этот шаг сподвигнул их на изменение и продвижение с мёртвой точки во взаимоотношениях. Они всё так же молчаливы друг с другом, но словно канат, перекинутый через их пропасть, становится крепче с каждым таким утром, проведённым там.        — Он отвёл меня в красивую чащу с деревьями, чьи листья как кровь, — неуверенно проговаривает Тэ и завершает браслет.        Хватается за нож, чтобы обрезать ниточки, оканчивающиеся бусинками, а лицо Хосока удивлённо вытягивается, когда он, кажется, понимает, о какой чаще идёт речь.        — Он отвёл тебя туда, — с какой-то толикой грусти проговаривает омега, но при этом слабо улыбается. — Я так и знал, что отведёт.        — Почему? — недоумённо спрашивает койот у того, переминая своё первое творение в пальцах. Хосок тяжело вздыхает и обдаёт его серьёзным взглядом. — Почему ты думал?..        — Потому что он хочет тебе доверять, Тэхён, — глухо проговаривает омега с встревоженным выражением лица. — И хочет, чтобы ты доверял ему. Он никогда не показывал мне это место, хотя я знаю о его существовании много лет. А тебя туда отвёл.        Между омегами повисает молчание, и Тэхён не знает, куда оно их обоих приведёт. Атмосфера с каждой секундой, отсчитывающей до чего-то поворотного, накаляется и тяжелеет, Хосок молчит, а Тэхён боится разрушить всё это даже неосторожным выдохом. Словно вот-вот произойдёт нечто, способное всё перевернуть с ног на голову. Хосок же, потирая пальцами переносицу, вздыхает, будто готовится.        — Я был бы рад, если бы ты перестал говорить загадками и объяснил мне, — шёпотом просит койот, уже начиная медленно злиться на себя и заодно на Хосока. С каких пор ему так жжёт внутри от факта, что Юнги привёл его в особенное для альфы место, куда даже своего бывшего омегу не допустил?        А Хоби только буравит его нечитаемым взглядом.        — Эта чаща для него многое значит, — чуть ли не замогильным голосом произносит Хосок. — Он находил там безопасность и покой всякий раз, как в них нуждался в прошлом, но после некоторых событий больше не мог приходить. Я…        Хосок снова замолкает, подготавливая слова, а Тэхён, вдруг решившись и почувствовав нужду, протягивает ему браслет. Словно так и должно быть. Омега напротив удивлённо выпрямляется.        — Хочу подарить первое изделие тебе, — прочищает горло койот, словно даёт при этом время Хоби собраться с мыслями. — В качестве благодарности за то, сколько ты потратил на меня времени и сил.        Тот принимает украшение из рук омеги и вертит голубой плетёный браслет на пальцах, рассматривая и хмурясь. Глаза Хосока на мгновение подозрительно начинают блестеть, словно от слёз.        — Знаешь, я не могу тебя ненавидеть. Возможно, в какой-то период я хотел быть таким, как ты. Чтобы… Юнги ко мне приблизился и позволил стать ближе тоже. Но никогда не изменит тот факт, что мы, как были лишь друзьями с детства, так ими и остались, — Тэхён едва ли не весь обращается в слух. — И ситуация с тем, что я так и не смог подарить ему сына, подтверждает — всё делалось для определённой цели. Всё вело в определённое русло.        Тэхён пока ни слова не понимает, моргает, глядя за тем, как Хосок надевает подаренный им слегка кривоватый первый браслет, созданный стёртыми едва ли не до мозолей пальцами от ниток. Он напряжён всем телом, ждёт мига, почти ощущает его вкус на кончике языка. Вкус ответов на множество вопросов.        — Я не лгал, говоря, что никогда не любил Юнги как альфу, — так же тихо и устало продолжает Хосок. — Но в тот миг мы не могли иначе, Тэхён. Тот миг разрушил нашу дружбу и создал семью, которая стала спасением для нас обоих. Даже если продолжал рушить изнутри.        Тэхён молчит, и Хосок тоже не издаёт ни звука, словно готовится излить всю боль, скопившуюся внутри.        — Что случилось с вами, Хосок? — тихонько, но уверенно, потому что нужный миг настал, спрашивает койот. — Что случилось с ним? Ответь мне, прошу.        Хоби слабо и с болью улыбается, прежде чем произнести:        — Это долгая и тёмная история. Состоящая из боли и страха, Тэхён. История о том, как Юнги убил предыдущего вожака. Своего отца.