primitive

      Тэхён отчасти даже жалеет, что упросил, почти вынудил Юнги учить его танцевать. Особенно сейчас, когда холодная роса касается лодыжек, а тряпичные тапочки от неё же моментально вымокают. Солнце едва начинает восходить, пока небо лишь теряет синеву, словно выцветает, превращаясь в серый предрассветный сумрак. Тэ отчаянно зевает, глаза его слезятся, а голова слегка болит, пока он едва плетётся следом за вожаком, чья спина виднеется впереди.        Осень — тяжёлое и трудоёмкое время для стаи. Уборка урожая, вырубка деревьев, чтобы подготовить дровники к суровым морозам, заготовки, соленья, мясо, шерсть и пух — всё это подстёгивает волков, нуждающихся в данности для того, чтобы пережить несколько ужасающе холодных месяцев, напрячься и трудиться денно и нощно. Они рано встают и поздно ложатся, устают до пота и мозолей, лишь бы прожить зиму без трудностей.        И Тэхён, который помогает, ведь у него нет выхода, хочет только спать. Ему тоже жить в стае, тоже питаться припасами, так что серп в пальцах и в поле до самого последнего пота собирать рожь. Юнги выглядит так, словно и не устаёт совсем. Тэ конечно знает, что этот альфа безумно сильный и выносливый — это видно только по внушительной фигуре, — но ещё подозревает, что это последствия того, что Юнги трудится с самого детства. Джин многое рассказывает ему об устоях разных стай, по крайней мере, своей прошлой так уж точно, и Тэхён начинает понимать те или иные вещи, прежде ему бывшие незнакомыми и непонятными. Даже слова Юнги: «хочешь есть, иди работай» уже не звучат жестоко, а скорее правдоподобно.        Вожак останавливается на полянке, где сонной мухой сидит Чонгук, которому приказано было сопровождать пару для обучения танцам. По лицу альфы тоже не скажешь, что он доволен настолько ранним подъёмом — Чонгук то и дело клюёт носом, пока Юнги и Тэ к нему приближаются.        — А ну не спать! — хлопает его звонко по плечу своей лапищей вожак, отчего Чонгук подскакивает и озирается. — Как ты играть будешь, если сидишь слюни на пень пускаешь?        — Так же превосходно, — прерывается речь зевком альфы, прикрывающим рот ладонью, — как и всегда. Почему именно рассвет? Нельзя было вечером учиться?..        — Потому что вечером я хочу отдыхать, — жмёт плечами Юнги, пока Тэхён стоит, будто неприкаянный, рядом с ними и помалкивает, лишь наблюдая. — Сам знаешь: сперва работа, потом отдых. И вечером я хочу расслабляться.        — Расслабляться пялясь в костёр? — подначивает Юнги альфа, бросая беглый взгляд на Тэхёна, который тут же враждебно прищуривается.        — Как могу, так и расслабляюсь, — тоже касается Юнги его взглядом, на что хочется оскалиться. — Итак, зверь мой дикий, — уже чётко обращается вожак к омеге, который от этого прозвища едва ли не ощеривается. Была бы шерсть — дыбом бы встала. — Скоро Серебрист. И было бы прекрасно, научи мы тебя до праздника.        — Серебрист? — изгибает бровь Тэхён, скрещивая руки на груди и стоя между двумя мужчинами.        — Большой праздник для оборотней, — поясняет сонно Чонгук, пока Юнги скидывает обувь и почти зарывается пальцами на ступнях в мокрую от росы траву и сырую землю леса. — Окончание уборки урожая, проводы осени перед тем, как наступит зима. В октябре празднуем.        Тэхён нахмуривается. Он, конечно, знал, что волки любят праздники, где могут пить вино, танцевать и приближаться к Луне, но не думал, что их так много. Водостой, Серебрист… сколько ещё праздничных ночей они любят справлять?        — Серебрист — последний праздник, который мы празднуем на открытом воздухе, — вставляет лепту Юнги, вдруг оказываясь позади Тэхёна, отчего плечи омеги тут же напрягаются и вздрагивают. — Следом за ним идут Покрова и Йоль.        Тэ борется с желанием обернуться, повернуть голову, бросая на Юнги взгляд, но тогда они окажутся друг к другу почти притиснувшись носами, и это пугает Тэхёна. Он не хочет приближаться к альфе, но неизбежно постоянно находится слишком близко, слишком провокационно. И вопреки тому, что хотел привязать к себе вожака, заставляя нуждаться в себе, страх всё же умудряется пока перевешивать, пусть зачастую Тэ его старательно задавливает.        — Эти праздники уже мы не можем отгулять как следует, — голос Юнги слишком близко. Его дыхание касается волос и кончика уха, отчего плечи неконтролируемо покрываются мурашками.        — Танец у нас основной прост, — встревает Чонгук, и словно бы разрывает тонкую плёнку между вожаком и его омегой, постепенно обволакивающую обоих с головы до ног, будто бы силится огородить от внешнего мира, укутывая уединением. — Давай, я наиграю, а ты показывай.        — Играй пока для атмосферы, придётся учить по шагам, — ладони вожака внезапно прикасаются к худым плечам, и дрожь сдержать не удаётся. Тэхён встрепеняется, когда Юнги трогает его, но тот лишь разворачивает омегу к себе лицом и отодвигает на шаг назад. — В этом танце большую роль играет зрительный контакт. Тебе нужно будет запомнить движения и повторять их, не глядя на ноги и руки.        — А…        — Ну ты же хотел, чтобы я смотрел тебе в глаза, — хитро прищурившись, перебивает омегу Юнги, отчего тот задерживает дыхание из-за их зрительного контакта. Становится малость неуютно, а ещё… внутренности в пределах ребёр и грудной клетки обжигает каким-то горячим всполохом.        Юнги взгляда не отводит, голос его становится ниже, глубже. Не привычно наполненный агрессией и ядом, не низкие частоты, пугающие зверей в лесу, не властность. Просто природный баритон альфы — размеренный, слегка схожий с бархатом или водой. Тяжёлой, плотной водой, словно погружаешься под неё с головой и не слышишь ничего, кроме её глухого прикосновения. Тэхён не осознаёт, что прислушивается к тону, а не к словам, пока Юнги не цокает на него:        — Соберись. Нам скоро работать идти, времени мало, — и омега, фыркнув, гордо вздёргивает подбородок.        — Так учи, вожак, а не болтай просто так, — отрезает Тэ, выпрямляясь всем телом.        Он в привычных льняных брюках и рубахе с рукавами, по краям которой — вышивка. Искусная, красно-золотая, вышитая чьими-то бережными пальцами. Юнги, смерив его скептичным взглядом, снова цокает языком.        — Итак, — продолжает он, пока Чонгук лениво почти дремлет на своём пеньке. — Сперва выставляешь правую руку, — Юнги показывает сжатый кулак небу, сомкнув плотно пальцы и согнув локоть. Тэхён неуверенно поднимает свою, повторяя движения вожака. — Прикасаешься предплечьем к моему, чтобы обойти кругом.        Юнги медленно перешагивает, пока Тэ подстраивается, моргая. Они, слегка соприкасаясь предплечьями, обходят друг друга.        — После, — продолжает Юнги, пока Чонгук просыпается и чешет щёку, — так же левую.        Они повторяют те же манипуляции, но уже с другой рукой. От того, что приходится прикасаться к Юнги, под кожей струятся неприятные, кусачие импульсы. Но вместе с ними — нечто обжигающее.        — В третий переход музыки ты скрещиваешь предплечья над головой и повторяешь всё то же самое, — понижает Юнги голос, показывая. Из-за этого движения они оказываются близко, и Тэ опускает вдруг глаза, когда дыхание альфы касается кончика его носа. — Тэхён, ты должен смотреть на меня. В танце звери беснуются, не отрывай глаз.        Омега, гневно выдохнув, вздёргивает голову, а вожак вдруг хватает его кисти и переплетает ненадолго их пальцы, прежде чем развернуть койота к себе спиной и, скрестив его же руки у Тэ на груди, прижать лопатками к своей.        — Следом так, — он всё ещё смотрит, когда Тэхён поворачивает голову и вперивается в вожака глазами. Юнги двигается так легко, так просто, что Тэ кажется себе неимоверно деревянным.        Ощущение соприкосновения с телом вожака обжигает кожу даже через одежду, уже не получается спрятать глаза, зрительный контакт давит всем естеством волка Юнги, и тот не отступает. Чонгук на пне начинает наигрывать мелодию, и вожак отстраняется ненадолго. Внезапно лопаткам становится холодно, и Тэ ёжится, но старается этого не показывать. У оборотней — в особенности у волков — очень высокая температура тела, и Юнги правда ненормально горячий. Его пальцы почти обжигают места, куда прикасаются, его дыхание едва ли не кажется жаром тлеющих углей, и от этого мурашки касаются даже хрупких плеч омеги.        — Давай повторим то, что я сейчас показал. — Тэхёну кажется или голос альфы стал малость мягче и глубже? От этого токовые разряды пронзают поясницу.        — Сначала… правая, — шёпотом подсказывает сам себе койот, когда Чонгук заводит мелодию, и Юнги шагает к нему, согнув руку в локте.        Они соприкасаются предплечьями, обходят друг друга по кругу, но Тэ постоянно спотыкается и путается в собственных ногах. От того разрушает зрительный контакт.        — Стоп, — командует вожак, и Чонгук перестаёт играть. — Сними обувь, — обращается уже к омеге он, снова приобретая стальные нотки в голосе.        — Роса, — насупливается Тэ. Он ведь уже привык к ощущению, что его босых ног не касается влага — прохладная и немного неприятная, нет никакого желания расставаться с обувкой.        Юнги буравит его взглядом, но омега стоит на своём. Тогда вожак просто опускается на одно колено перед омегой и грубоватыми пальцами хватается за щиколотку. Тэ вздрагивает, когда кожу обжигает температурой его касания, но ничего не получается сделать, ведь Юнги наглым движением сдёргивает с Тэхёна тапочки. Пальцы проскальзывают по линии подъёма стопы, волосы на затылке Тэхёна едва ли не встают дыбом, когда он ощущает это и дёргает ногой, чуть не заряжая вожаку в нос. Юнги же только поднимает на омегу взгляд, рассматривая с такого ракурса.        Тёмные волосы спадают на лицо вожака, закрывая часть глаз и острые скулы, чёрные глаза сверкают в дымчато-сером рассветном сумраке, кажутся дикими, необузданными, доселе никем не изученными безднами. И Тэ едва сдерживается, чтобы не отвернуться от этой дикости. Он сглатывает скудную слюну, отходит ещё на шаг и ждёт, пока выпрямится альфа. Чонгук, пристально за ними всё это время наблюдающий, лишь присвистывает.        — Начнём заново? — спрашивает их персональный музыкант, пропуская дрожь по пояснице омеги и словно вытаскивая его из какого-то погранично-астрального состояния.        — Начнём, — с хрипотцой проговаривает вожак, снова приковывая тем самым внимание к себе.        Тэхён валится на траву, когда солнце уже встаёт окончательно и золотит кроны лесной чащи. Юнги деспотично заставлял его повторять движения снова и снова, пока голова не закружилась, а Чонгук с каждым разом играл всё быстрее. Омега зло глядит на обоих, вдыхая сырой запах земли, на которой разлёгся, пока вожак стоит над ним, одаривая насмешливым взглядом.        — Ты сам хотел научиться танцевать, — с усмешкой проговаривает он, склоняясь к Тэхёну. — Этот танец несложен.        Чонгук сидит на пне взъерошенным воробьём и лишь искоса на них поглядывает. Тэхён же упрямо поднимается с места и фырчит на вожака, пока не оказывается слишком близко, так, что их грудь и животы почти соприкасаются.        — Учи дальше, — сипит он в лицо альфе, а у того вдруг вспыхивает взгляд. Едва заметно, мимолётно загорается красным ободком зрачок, Юнги втягивает носом воздух рядом с Тэ, отчего тот сразу же хочет стушеваться и отойти на шаг, но упрямо сдерживается и остаётся на месте.        И Чонгук снова заигрывает мелодию на свирели, наблюдая за обучающимися. А койот начинает так, как учит его вожак: правое предплечье прикасается к чужому, они обходят друг друга кругом, пока не настаёт время поменять руку.        — А ведь это лишь начало танца, — понижает сильнее тембр Юнги, не отрывая взгляда от глаз омеги. — Что же ты будешь делать на самых сложных его частях? Если сейчас уже готов хныкать?        Омега фыркает, чуть приподнимает верхнюю губу, показывая крохотные, но острые клыки, и альфа застывает на них нечитаемым, мутным взглядом. Обводит им полные квадратные губы, отчего сразу же хочется вздрогнуть.        — Не дождёшься. Выучусь тебе назло.        Юнги же лишь усмехается и скрещивает руки, чтобы прикоснуться предплечьями к тэхёновым. Тот даже уже не вздрагивает, когда они оказываются совсем уж близко друг к другу, не прерывая зрительного контакта. Снова лопатки койота прижимаются к мощной твёрдой груди альфы, и зверь внутри весь почти идёт рябью от тактильного голода. Ему прикосновения альфы, в отличие от противящегося этому Тэхёна, нужны и важны. Тот — его пара.        И от того действительно становится страшно. Что станется, как только течка нагрянет? Что будет? Имея пару, Тэхён сомневается, что его внутренний омега будет слушать разум хоть на толику. Он будет просить прикосновений Юнги? Он сам будет тянуться к его рукам, будет желать, чтобы альфа скинул с Тэ одежду и дотронулся? Койота обжигает воспоминаниями самого первого раза в жизни. Первого соития, состоявшего из давления горькими феромонами, боли и отчаянья. Он вздрагивает и заминается, не начиная круг движений вовремя, отчего оба сбиваются с ритма.        — Соберись, — уже раздражается вожак, хватая Тэхёна за предплечья, и чуть тянет на себя. Тэ вздрагивает и силится руку вырвать. — Ты сам хотел учиться!        — Отпусти, — цедит сквозь зубы омега, сопротивляясь.        Юнги снова давит на него одним своим присутствием, своим тяжёлым дыханием и тёмными глазами.        — Запала твоего хватает ненадолго, — выдаёт альфа, когда они снова пытаются ментально бороться, пусть битва эта заведомо проиграна. — Трудности тебе не по плечам.        — Да что ты можешь обо мне судить? — шипит койот и, выдернув запястье из чужих пальцев, выпрямляется, раскрывая шире плечи.        — Столько же, сколько и ты обо мне, — холодно выдаёт Мин, нависая горой над Тэхёном, но тот сегодня в явном нежелании сдаваться. Уставший и оскорблённый поведением альфы, он рычит, сразу же получая предостерегающее клацанье зубами.        Феромон альфы вырывается на свободу, обволакивает пространство мятным духом, слегка горчащим. Тэхёну не нравится горечь от слова совсем — щиплет в носу, раздражает тонкое обоняние, и он потому высвобождает собственные феромоны. Шлейф плотно переплетается с духом вожака, словно пытается задавить его, даже если вероятность того слишком мала. Тэхён позволяет естественному запаху почти агрессивно нападать яблочной свежестью на Юнги, а тот угрюмо смотрит в ответ и тяжело дышит.        — Ты обязан мне подчиняться.        — А я не хочу, — дерзко выдыхает омега. — Хватит меня унижать!        Тэ и Юнги взглядом словно ведут схватку.        — Тэхён, — давит вожак, приближаясь, но омега вдруг сам дерзко шагает навстречу, становясь совсем близко к нему.        — Прекрати меня унижать. Я тебе не неразумный щенок, ясно? Хватит, Юнги. О каком подчинении может идти речь? Ты не уважаешь меня, не считаешь за разумное существо, но хочешь, чтобы я был с тобой кроток и уважителен! — Тэ наступает, делает ещё шаг и совсем не ожидает, что Юнги шагнёт назад.        — Тэхён.        — Юнги, — рявкает омега, не замечая, как Чонгук ретируется, зажав нос рукой, от их противостояния. — Хватит считать меня за мусор под твоими ногами.        Зрачки альфы опасно расширяются и сужаются, клыки проступают из-под верхней губы и он зверем глядит на своего омегу. А Тэхён вдруг, теряя слишком много сил, опускает плечи, но взгляда не отводит.        — Ты что-то просишь, так должен отдавать что-то в ответ, Юнги, — хрипит койот. — И мне не нужно быть мудрым старцем, чтобы это понять, ясно? — голос уже не настолько яростный, как сначала. — Хочешь, чтобы я был вежлив с тобой, ласков… — последнее омега буквально через силу давит из себя, — так будь таковым тоже со мной.        Альфа вздрагивает, округляет на мгновение глаза и замирает посреди поляны напротив Тэ. Тот моргает и обрывает контакт, уже собираясь во всю улепётывать из леса и прятаться в полях от вечной недовольной рожи вожака. Такие противоборства буквально высасывают из омеги силы. Однако Юнги не даёт планам сбыться: он хватает омегу до того, как тот удирает от него, прижимает к себе, скрещивая руки на его груди, хотя Тэ рвётся прочь.        — И что я получу, если научу тебя танцевать? — в самое ухо выдыхает Юнги, стискивая Тэхёна, всем телом вздрогнувшего от тихой интонации. Омега внутри начинает дёргать приветливо хвостом, феромон вздрагивает, а альфа вдруг ведёт носом по изгибу чужой шеи, провожая своими касаниями стайку мурашек.        — Для начала научи, — сипит высоко койот, застывая мышкой в хватке.        Юнги задумчиво мычит.        — Будешь весь моим в праздник, — шепчет горячо вожак в ухо, вынуждая Тэхёна почти скукожиться в крепких руках. — После праздника в ночь тоже будешь моим. Сделка так сделка, Тэхён.        — Тогда не нужны мне твои танцы! — вскрикивает омега, силясь вырваться прочь из лап оборотня, но оказывается только крепче прижат к груди.        Они возятся, борются, пока Тэ не оказывается щекой вжат в твёрдую кору дерева, а сзади — обжигающе горячий оборотень, притискивающийся к нему непозволительно близко.        — Поздно сушить вёсла, Тэхён, — понижает сильнее голос альфа, вынуждая импульсы кусаче обжигать вены омеги под кожей. — Сделка была заключена в момент, когда мы начали. И я выполню свои условия, буду с тобой честен, научу танцевать, а ты…        — Нет… — хрипло вздыхает с судорогой омега.        — Я не собираюсь насиловать тебя больше, — уже громче и строже выдаёт вожак. — Но ты — мой. Так будь моим целиком. Я покажу тебе всё, чего ты лишаешься.        Тэхён трясётся непроизвольно, контролировать не получается.        — И постараюсь над этим, понятно?        — Над чем? — тихим, едва различимым шёпотом зло цедит койот.        — Над тем, чтобы мы… стали парой, — глухо выдаёт вожак.        — Тогда отпусти Хосока! — дёргается Тэ.        — Нет.        — Вот и не проси меня, раз не можешь исполнить просьбу!        Юнги резко разворачивает омегу, оказываясь к нему лицом, утыкается носом в нос его так, что глаза койота едва не скашиваются.        — Что мне за это будет?        Тэ упрямо молчит, поджимая губы, и вздёргивает горделиво подбородок.        — Я отпущу Хосока, если ты предложишь что-то за него.        — То есть, лишь за плату, а не из-за того, что ты его мучаешь? — шипит омега. Юнги вдруг кладёт руку на его щёку и ведёт к затылку, чтобы вынудить Тэ смотреть в глаза.        — У нас с Хоби долгая история. Долгая и тёмная, слышишь? Тебя она не касается, нечего совать туда нос. Я не могу просто взять и отпустить этого омегу, понимаешь? Я за него головой отвечаю, даже если ты у меня есть.        Тэхён замирает, ощущая тепло дыхания, мяту, копящуюся в груди от близости Юнги, его касание, застывшее на шее и затылке.        — Вот тебе новая сделка: хочешь, чтобы я отпустил Хосока, должен выполнить два условия. Первое — если он сам тебе обо всём расскажет, всю правду, все свои чувства доверит тебе.        Юнги замолкает, видя в глазах омеги безысходность. Они оба знают, что Хосок Тэхёну не доверяет и, кажется, койота недолюбливает.        — А второе? — хрипло спрашивает омега.        — Второе — поцелуй. Отдай его мне, и я отпущу, — склоняется вожак ближе, сталкивается носом с омегой, отчего тот вдруг хочет вжаться в дерево и слиться с ним навечно.        — Какой же ты всё-таки гад… — одними губами произносит койот и каменеет, когда альфа вдруг мажет по его губам своими, но не целует. А после резко отстраняется, и Тэхён ощущает холод воздуха, по сранению с тем, каким горячим он был, когда Юнги окружал его собой.        — Два условия, Тэхён.        — И что, если тебе что-то надо, я ведь тогда тоже могу ставить тебе условия? — выпаливает омега, когда вожак отдаляется.        Тот лишь усмехается, кивает, и отворачивается.        — Завтра в то же время здесь же. До Серебриста ты должен отточить свои навыки.        И покидает Тэхёна, оставляя его в облаке собственного феромона и внезапно вспыхнувших огнём местах от соприкосновения. Особенно — в губах, к которым почти не притронулся, но их так печёт, что койот зажимает рот рукой.

☆☆☆

       Чимин недовольно озирается на брата, который в поте лица помогает с запасами мяса. Сокджин — сильный омега. Сильный не по-омежьи, пусть и умеет это хорошо скрывать. Вот так запросто оленьи ноги голыми руками переламывать, это ещё нужно иметь дури в руках много. Но… так было до недавнего времени. Сейчас же старший брат Чимину чудится странным и нелепым. Слабым. Уставшим и сонным. С тех пор, как случилось их заключение по домам из-за подозрения возвращения болезни, Джин изменился. И от кого, а от Чимина это скрыть у брата не выйдет. Едва ли разрезав сустав, омега шмыгает носом и словно бледнеет ещё сильнее, отчего младший настораживается: он наблюдает за Джином целое утро, и состояние его совершенно точно подозрительное.        — Джин-ни, — тихо зовёт омега старшего, тут же сталкиваясь с тёплыми карими глазами.        Сокджин и правда бледен, он стоит, зажав тесак в руке, чтобы разрубить очередную косточку и приготовить оленью ляжку к засолке в бочке с остальным мясом.        — Что? — моргает Джин, уже занеся небольшой топорик над тушей.        — Ты долго от меня скрывать своё состояние собрался? — недовольно бубнит Чимин, свежуя зайцев, а сам при этом оглядывается.        Да, они одни на несколько метров, все остальные заняты своей работой, но оборотни никогда не забывают про чуткий слух друг друга, способный много чего уловить. Сокджин поджимает полные губы и тоже перепуганно озирается вслед за младшим, только после вернув к нему внимание.        — Я… должен был давно рассказать, знаю, — вздыхает он, одним чётким движением перерубая кость в нужном месте. — Смелости не достаёт до сих пор.        Чимин делает вид, что полностью погружен в свежевание заячьей тушки ловкими пухлыми пальцами, на брата старшего взгляд не поднимает, но слушает внимательно. А Джин пока ничего не говорит, только ещё раз шмыгает носом и застывает перед почти разделанной тушей с топориком в руке.        — Я ребёнка жду, — одними губами, неслышным шёпотом произносит Сокджин, но и этого достаточно, чтобы чётким слухом омега его расслышал.        Чимин выпрямляется весь, от неожиданности роняет тушку зверька и подскакивает на ноги, до этого сидящий на поваленном дереве. Он часто вздыхает, оглядывая пока незаметно совсем изменившегося омегу, который специально ссутуливается, будто хочет показаться меньше.        — Ты не сказал ему ещё, да? — догадывается младший, подходя ближе и борясь с желанием дотронуться до пока плоского живота Сокджина, проверяя сердцебиение волчонка. Джин отрицательно на его вопрос мотает головой.        — Он не Намджуна, — одними губами произносит он, не поднимая взгляда. — Я пока не знаю даже, как сказать-то должен.        Чимин понимает опасения брата. До того, как их варваским способом выкрали почти с территории стаи, гнали по лесу — двоих беспомощных, перепуганных — чужие альфы, до того, как Намджун силой пометил Сокджина, сделав своим навечно, даже, скорее всего, после смерти, у старшего брата Чимина был альфа. Минхо. Заботливый оборотень, не вспыльчивый, не грубый. Голос никогда Минхо не поднимал даже в требующих того ситуациях, рукастый, работящий, любящий. Сокджин, казалось, рядом со своим будущим мужем цвёл и пах, улыбался. Они ведь и правда любили друг друга. Вот только чужими стараниями от этой любви почти ничего не осталось, лишь… ребёнок внутри омеги.        И теперь неизвестно, как отреагирует на новость Намджун. Выходит, когда их выкрали, Сокджин уже был в положении, просто ещё даже сам не ощущал.        — Я… знаю, что должен с ним поговорить, — вздыхает омега, присаживаясь и опираясь предплечьями о согнутые колени. Чимин тут же приземляется рядом. — Пока просто не могу подыскать подходящих слов…        — Я знаю, что ты справишься, — вкрадчиво шепчет он, поглаживая Джина по плечам. — Ты ведь умный, мудрый даже. Я не видел ещё омег изобретательнее тебя. Умудриться справиться и ужиться с таким… альфой, — сморщивает нос Чимин, имея в виду Намджуна, — это ведь талант нужен. У тебя всё получится. А ежели будут что-то тебе плохое говорить, сам драться полезу! — воинственно выпячивает грудь Чимин, тут же вызывая тихий смех у старшего брата.        Сокджин снова улыбается, растягивая пухлые губы, показывает чуть заострённые клыки младшему, который лишь рад видеть улыбку на его лице. Не хочется знать, что родная душа, его плоть и кровь, чем-то терзаема, чем-то угнетена. Чимин сделает всё, чтобы брат улыбался. А ещё, конечно же, душу греет новость о том, что Чимин скоро станет дядей! Он сможет подержать сына Сокджина на руках и поцеловать маленькое создание, а от этого сердце трепещет ещё сильнее. И к чертям всяких там альф, когда они есть друг у друга.        Альфы… словно назло, в разуме возникает образ Чонгука. Чонгука, который отличается от всех здешних мужчин. Нет, он такой же смуглокожий, высокий, кареглазый, как остальные взрослые оборотни в поселении, однако… отличается. И пока Чимину не удаётся опознать, в чём же именно. В том, что он спокоен так? Чонгука, кажется, и не пробить ничем. Сколько бы Чимин ни ярился, сколько бы козни ни строил, Чонгук даже голос на него ни разу не повысил. Сколько бы склоки не доходили до своего зарождения, Чонгук их умело уводил в сторонку.        Он сочиняет для омеги песню на свирели и сказал, что они исполнят её на Серебрист. От одних только воспоминаний об опрометчиво брошенных словах хватает, чтобы омега зарделся, словно маков цвет. Чонгук… Матерь, как бы ни хотелось испытывать к этому альфе сплошной негатив, ненавидеть его за то, что украл из родимого дома, у Чимина не получается. Ну вот совсем не получается.        Омега вздыхает, крепко обнимая брата. Хотелось бы, конечно, по-другому относиться к Чонгуку, но, кажется, Чимин начинает к нему привязываться.        Мимо проходит Ирис. Длинноногий, красивый, взрослый. Его мускулистые бёдра так и покачиваются, никакой одежде не скрыть грациозной и пугающей силы его тела. Длинные тёмные волосы, словно вырезанные из застывшей смолы, ниспадают по спине, а мокрая чёлка липнет к светлокожему скуластому лицу. Ирис вдруг обращает на Чимина внимание и сощуривается, а омега ощущает, как волны чего-то неприятного прознают всё его тело. Ирису Чимин явно не по душе, пусть тот, кажется, и начинает питать привязанность к Тэхёну. Но что такого мог сделать совсем юный омега такому взрослому? Между ними, кажется, пропасть. Рядом с Ирисом шагает пожилой оборотень.        Он тоже странно смотрит на Чимина, неся корзины с травами в сторону Сокджина, которого вожак назначил целителем стаи, и помимо подготовки к зиме на плечи брата рухнуло ещё и это.        — Сокджин, мы собрали всё, что ты просил, — показывает Най омеге, а тот морщит нос, разглядывая сложенные пучками травы.        — Спасибо большое, вы мне очень помогли, — улыбается абсолютно обезаруживающе омега, откладывая тесак и вытирая руки от мяса прямо об одежду. — Оставьте здесь, мы сейчас закончим и отнесём в лекарский дом.        Най ставит корзинку Чимину в ноги, а младший из омег пристально разглядывает то, как тата Чонгука принюхивается к Сокджину. Этот омега — опытный. Этот сможет запросто раскусить брата, чего не нужно ни ему, ни Чимину.        — Спасибо, — спохватывается Чимин, подхватывая Ная под локоть и вручая ему заячью шкурку, которую успел умело избавить от мясистой тушки. — Ты говорил тебе нужны, — кивает на шкуру Чимин, видя явное неудовольствие от того, что их руки соприкасаются.        Наю Чимин явно не нравится, но омега тут не за тем, чтобы добиваться симпатии старого волка. Тот отходит, искоса поглядывая на юного оборотня, который беззастенчиво скалится и машет пальцами в сторону родителя Чонгука.        — Он меня ненавидит, — сквозь зубы смешливо цедит он, а Сокджин только прыскает.        — Насколько я знаю, ты перебил половину посуды в его доме, — старается сдерживать смешки Сокджин, но губы его всё равно трогает лукавая улыбка.        — Нечего было меня запирать. Ладно Най, Ирису-то что я сделал?.. — вздыхает он и снова возвращается к освежеванию оставшихся тушек зайцев.        — Ты не знаешь, да? — прикусывает губу старший брат, отчего взгляд Чимина снова устремляется к нему.        — Не знаю чего? — изгибает он бровь.        Сокджин мнётся.        — Не думаю, конечно, что тебе это будет интересно, — загадочно тянет Джин, постукивая кончиком тесака по оленьей туше, — тебе же неинтересен Чонгук…        — Не тяни волка за хвост, — недовольно гаркает Чимин. Ему не хочется совсем, чтобы брат понимал, что Чонгук-то как раз ему интересен. Но не более. Не стоит рисовать никому в голове неправильных картин и делать неверных выводов. Чонгук просто привлекает внимание тем, что выбивается из общей картинки стаи.        — Чонгук должен был пометить Ириса ещё на Водостой, — прочищает горло брат.        Чимин сам не понимает, что ему бьёт по темечку в мгновение, когда Сокджин выдаёт такую информацию.        — Но по каким-то загадочным причинам попросил пока повременить, — тише продолжает брат, внимательно наблюдая за Чимином. За тем, как поджимаются его полные губы, как распахиваются лисьи глаза и расширяются зрачки. — А теперь по стае ходит молва, что Чонгук по лесу гуляет с жемчужным волком, — ещё тише добавляет Сокджин, буравит младшего взглядом.        Уж ему-то не знать, какого цвета шкура волчья у Чимина.        — Он мне нянька, сам знаешь, — бубнит под нос омега, свежуя очередного зайца и стараясь скрыть дрожь в пальцах.        Да быть не может. Не может! Они ведь… ничего такого и не делают. Альфа ему играл на свирели да дал побегать по чаще, чтобы лапы размять. Это ведь не повод для ненависти со стороны Ириса? При мысли о том, что Чонгук должен был пометить этого омегу, внутри что-то начинает неистово скрести. Скулить почти, что пугает Чимина, который даже замирает, перестав терзать бедного пойманного зайца. Чужой альфа. Чужой не просто потому что из неродной для Чимина стаи, у Чонгука есть омега, которого он хотел пометить, но отчего передумал?.. Он сглатывает ставшую вязче слюну, моргает, лишь бы привести себя в порядок, в груди же не прекращает печь. Жар всё нарастает, дыхание учащается, а ещё хочется нервно поёрзать на месте. Чимин давит в себе внезапную мысль настолько неистово, что почти дрожит.        Вместо того, чтобы быть рядом с тем, кого должен пометить, Чонгук был в лесу. С ним. С Чимином, которого обязан сторожить. Изнутри что-то рвётся. Проклятая бабочка… она, кажется, растёт, и теперь схлопнуть её ладонями не получится от слова совсем. Омега прикусывает до боли губу и продолжает в себе абсурдность давить, а ещё — сдерживать глупую-глупую улыбку.

☆☆☆

       В очередной вечер, когда они должны собраться у костров, становится окончательно понятно — лето закончилось. Ночь приносит с собой начало прохлады, земля отбирает у воздуха последнее солнечное тепло за день, и только лишь пламя костров согревает их, да танцы и вино, выпиваемое оборотнями. Тэхён почти не ощущает своего тела, сидя на нижней банной полке — работы много, омега устал ещё утром после того, как, тренировавшись танцевать, отправился работать до крайнего солнечного лучика. Но завтра они отдыхают, завтра они могут встать не с первыми лучами солнца… наверное. Остальные-то точно могут, а вот Тэхён, которому предстоит учиться танцевать дальше, будет подорван Юнги, едва ли петухи раскроют глаза и пропоют.        Сейчас, подготавливаясь к очередному вечеру и отогревая мышцы в парилке, омега с наслаждением втягивает пар в нос, исходящийся запахом нагретых древесины и камней. Омеги вокруг весело галдят, кто-то плещет на себя водой из ковша, набирая ту из огромной бочки, а другие просто млеют, лежа друг с другом рядом. Как быстро он привык к этому? Как быстро чужая нагота перестала смущать, как скоро прикипел койот к комфорту, коим насыщен быт стаи? Ему уже не кажется странным сидеть вот так на нагретой полочке, пока вокруг то и дело шныряют оборотни, вполголоса переговариваясь.        Позади него примощается Чимин: садится, расставив ноги пошире и поливает голову Тэхёна водой. И тому сперва хочется напрячься, однако он уже настолько начал прикипать к нему и Джину сердцем, что нет никакого желания омег отталкивать от себя. Чимин, мурлыча себе песенку под нос мелодичным голосом, поливает отрастающие тёмные волосы койота из ковшика, чтобы после, подхватив брусок травяного мыла, начать взбивать пену в волнистых тяжёлых прядях.        — Сокджин уже ушёл? — тихо спрашивает омега у Чимина, на что тот тяжело вздыхает.        — Ему дурно в парилке, — многозначительно произносит младший, поглядывая на Тэхёна. Видимо, младшему брату Джин всё уже рассказал. Благо, остальные пока не придают этому большого значения, вот только скрывать скоро не окажется возможным, а судя по всему, Сокджин всё ещё не поведал секрет своему альфе.        Они недолго молчат. Тэхён замирает от приятного ощущения пальцев младшего в своих волосах, зажмуривается, чтобы мыльная вода не попадала в глаза, а сам прислушивается к тихо говорящим волкам. Голос Ириса звучит напряжённо, вынуждая зверя внутри насторожиться. Чуть дальше — Най и Сыён, то и дело вздыхают от приятных ощущений. Миал сидит в объятиях Дэя, позволяя себе отдохнуть. Хосок…        Тэ вспоминает условия Юнги: если омеге удастся разговорить Хосока, чтобы тот ему открылся, тогда вожак отпустит того от себя. Тэ распахивает глаза и тут же об этом жалеет, ведь Чимин начинает смывать мыло с прядок, и вода попадает в лицо. Отфыркиваясь и перетерпливая щиплющее ощущение под веками, омега отжимает волосы, сразу же откидывая те с лица.        — Что такое? — моргает мокрый Чимин, который и себя ополаскивает, сидя теперь уже рядом с койотом. Проводит по его плечу, по раскрасневшейся коже, и оттолкнуть его уже не хочется.        — Пойду с Хосоком поговорю, — жмёт Тэхён плечом, на что получает лёгкую улыбку полных губ, пока младший остаётся сидеть на месте.        Он, спрыгнув с полки, босыми ногами шлёпает по каменному мокрому полу, приближается к Хосоку, который сидит в отдалении от всех. Почему-то такой его вид делает Тэхёну больно. Омеги, разделившиеся на группки или же сидящие расслабленно в одиночестве, выглядят иначе, Хосок же кажется безраздельно одиноким. Именно одиноким, словно неприкаянным, который силится любыми способами отделиться от остальных.        — Привет, — замирает он над омегой, и Хосок поднимает на обнажённого Тэхёна взгляд, даже замирает, не донеся до лица зачерпнутой ковшом воды.        — Что ты хочешь? — глухо выдыхает Хоби, ополаскивая тело. Взгляд койота приманивают тонкие светлые полосы, испещряющие живот Хосока, словно царапины от звериных когтей. Этот отпечаток на нём оставила промелькнувшая хворь?.. Это из-за… потерянного ребёнка?        Тэхён присаживается рядом и, подхватив брусочек мыла, пахнущего тысячелистником, тянет руки к волосам Хосока. Тот отшатывается, словно его обожжёт касание омеги, а Тэ внимательно за этим наблюдает. Он просто хотел создать контакт. Тактильный контакт. Их звери общаются только таким образом, Тэхён смекнул, что когда омеги в прошлый раз его всего облепили, Тэ почти чувствовал каждого из них, но с Хоби дело обстоит иначе: тот отчаянно сопротивляется контакту с кем бы то ни было. Вот только Тэхён до ужаса упрям, и понимает он это в обществе, где есть другие оборотни.        — Я хочу вымыть тебе волосы, — без стеснения говорит койот, но не замечает, как на них уставляются все остальные. Кто-то с настороженностью, другие с любопытством, третьи с сомнением, словно Хосок сейчас ударит Тэхёна.        Словно, по идее, они вообще должны враждовать, не любить друг друга, и вид Хоби это откровенно выражает.        — Зачем? — изгибает он бровь, всё ещё не позволяя Тэ приблизиться.        — Ну… не знаю, это ты всю жизнь прожил в стае, а подобное для тебя должно быть в норме вещей, — хмыкает Тэхён, сразу же сталкиваясь взглядом с недовольными зрачками омеги. — Ладно, без издёвок, Хосок. Я просто хочу поухаживать за тобой. Как все здесь ухаживают друг за другом, — указывает рукой, с зажатым в ней мылом, на остальных волков.        Тот поджимает губы так, что те едва не превращаются в тонкую белую полоску, сощуривается недоверчиво, а Тэхён упрямо подхватывает ковшик и подсаживается поближе. Омега, ссутулившись и вжав голову в плечи, всё же разворачивается к Тэ спиной, позволяя глядеть на остриженные каштановые прядки, чуть прикрывающие шейные позвонки. Тэхён прежде никому голову не мыл, ни за кем не ухаживал и ни о ком, кроме себя, не заботился. И ему словно бы приходится столкнуться с чем-то неизведанным, когда поливает тёплой водой чужие волосы, чтобы, подобно Чимину пару минут назад, начать намыливать пряди.        Тэхён делает это гораздо мягче, нежели поступал с ним в первую встречу этот оборотень, от того, словно бы Хоби тоже вспоминает, и у него принимается дрожать нижняя губа. Да, он был жесток к Тэхёну, рычал на него, драл ему кожу тряпкой, толкал. Но койот был для него диким чужаком, покусившимся на его альфу. Да и Тэ Хосока уже давно за это простил. Всё-таки это именно Хоби приносил ему одежду, прикрывал шкурой, когда Тэхён лежал без сил после того, что с ним сделал Юнги. Это он помогал Сокджину тащить высеченого койота в дом, когда Юнги его наказал руками Намджуна. Эти волки, эти омеги из стаи… они заслуживают гораздо лучшего. И если есть хоть что-то, чем мог бы помочь Тэ, он это сделает.        Его истёртые в мозоли от работы пальцы щиплет из-за мыла, но Тэхён терпит и тщательно промывает каждую прядку, расчёсывая.        — Зачем ты это делаешь? — едва слышно спрашивает омега, сидящий к нему спиной. — Ты же знаешь, как они ко мне относятся.        — И мне должно быть не всё равно, как к тебе относятся? — с усмешкой произносит койот, отчего Хоби сильнее поджимает губы. — Омега омеге должен быть убежищем и пристанищем.        — Это Сокджин тебя научил? — посмеивается Хосок, пока по его шее и плечам стекает пена, а Тэхён зачерпывает воду из бочки.        — Сокджин, — с улыбкой проговаривает койот. — И мне безумно нравится эта мысль и то, как он её показал. Что мы в любом случае должны быть спасением друг для друга, вне зависимости от альф.        Тэхён смывает остатки мыла, и Хосок распахивает глаза, тут же разворачиваясь. Тяжёлые, каштанового цвета волосы липнут к лицу, с них стекают капельки, падают, разбиваясь о коленки омеги, когда Хоби изучает взглядом со слипшимися влажными ресницами Тэхёна. Пристально рассматривает, словно пытается влезть под шкуру, а Тэ вдруг криво, непривычно, показывая один острый клык старается улыбнуться ему. От этого несуразного и дрожащего движения Хоби вдруг прыскает, и из его горла вырывается звонкий смешок, привлекающий внимание остальных. Тэ прикусывает смущённо нижнюю губу и вертит мыло скользкими пальцами.        — Чего ты хочешь, Тэхён? — склоняет голову к плечу Хосок, отжимая волосы и встряхивая ими.        — Научи меня рукоделию, — тихо-тихо просит омега, глядя исподлобья на него. Хосок мычит задумчиво, а после кивает. И Тэхёну вдруг кажется, будто взгляд его становится на сотую долю мягче.        — Хорошо, научу. Завтра в обед ко мне придёшь, попробуем.        Тэхён сразу же выпрямляется, снова криво и благодарно улыбается, прежде чем обеими ладонями осторожно отвести мокрые волосы омеги от лица, заправляя за уши. Хосок внимательно, настороженно за всем наблюдает, однако прикосновений Тэхёна больше не чурается, не отшатывается, лишь провожает каждое взглядом.

☆☆☆

       Чимин понуро сидит в компании Ная, Авея и нескольких малышей, безустанно носящихся вокруг. Най назидательно смотрит за тем, как Авей гоняется за щенками, не прекращающими бесноваться, а Чимин взглядом блуждает по отдалённой части стаи, куда ему ещё попросту запрещают приближаться. Потому что там может твориться что угодно, там взрослые члены общины отдыхают и развлекаются, там вино и пляски, там… Щёки обжигает смущением. Делал ли Чонгук когда-то что-то подобное с Ирисом при всей стае? Касался ли омеги прилюдно, прижимал к себе? Нечто внутри зло порыкивает и ворочается от недовольства, что Чимин даже подумать посмел о подобном. Ему тоже придётся так делать? И вообще, что будет в мгновения, когда к нему явится первая в жизни течка? Как он проведёт её? Позволят ли ему хотя бы выбрать, кому отдать её? При мыслях о выборе перед глазами появляется образ Чонгука. Чимин всё чаще начинает о нём думать, оттого пунцовеет пуще прежнего, вспоминая широкие плечи, спину и живот.        Конечно, Чонгук взрослый альфа, он уже знал омег, а что Чимин? Несмышлёныш, которому даже страшно подумать о том, как пройдёт первая в жизни течка и что с ним будут делать в это время. У Сокджина он спрашивать не стал, а у кого ещё? Тэхён, кажется, рычать на него начнёт — уж слишком болезненны воспоминания о том, что происходит между ним и вожаком. Вот и мучается в неизвестности.        Стараясь отвлечься от мыслей, Чимин подпирает подбородок руками, локти которых упёрты в колени, посматривает на малышей, пока не ощущает, как его буравят взглядом. Снова. Взгляд у Ная тяжёлый, тревожный, словно он Чимина опасается, но к чему тате Чонгука бояться юного оборотня? Чимин тут же буравит глазами в ответ, не стесняясь и не собираясь уступать. Хочет смотреть — пусть смотрит сколько влезет.        — Ты скоро потечёшь, — без обиняков выдаёт Най, словив одного из малышей и усадив на коленки. Чимин весь встрепеняется и выпрямляется, выныривая из расслабленного состояния. — Тебе бы альфу себе присмотреть, который по душе, да договориться с ним обо всём.        Вот так просто, так без сомнений? Кого-то выбрать для настолько сокровенного? Чимин себе глупо представляет течку чем-то страшным, где будет необходима поддержка кого-то гораздо сильнее него. А взгляд, как и предательски трепещущая внутри бабочка, растущая с каждым днём и, кажется, грозящаяся разорвать вскоре омегу, ищут только одного волка. Это происходит неконтролируемо, непредсказуемо, и Най, проследив за взглядом Чимина, ищущим в толпе кого-то, становится ещё холоднее.        — Не ищи его взглядом и не думай, будто он согласится, — жёстко выдаёт пожилой омега, поглаживая малыша с тёмными густыми волосами по пухлому животику.        — Сами сказали, чтобы я присматривал себе альфу на течку, — ему хочется отчаянно покраснеть и начать заикаться от подобных речей, но в силу склочного и спесивого характера Чимин не собирается уступать Наю и сбегать от темы, трусливо поджав хвост.        — Не его, — сверкает голубизной взгляд таты Чонгука. — Ты не можешь выбрать занятого альфу. У него омега есть.        Чимин медленно поднимается с бревна, на котором до этого сидел, его зрачок вспышкой освещает голубой ободок, но тут же гаснет, когда внутри поднимается гневная горячая волна. Он её осознать ещё не может, но сердце от нарастающей злости начинает биться чаще, дёсна чешутся, словно вот-вот прорвутся острые волчьи клыки.        — Омега не стенка, может и подвинуться, — низко выдаёт Чимин, возвышаясь над спокойно сидящим Наем. — Тем более, насколько я слышал, метки омега от него так и не добился.        Его щёки полыхают, словно сумасшедшие, дыхание срывается, становится так тяжело в груди, что больно. Он не желает думать о том, что Чонгук хотел поставить Ирису метку. Это просто из-за того, что противно слышать о варварах в этой стае, потому что метка должна быть по любви. Чимин злится, злость эта внутри скапливается, а взгляд Ная не обещает ничего хорошего. Сил нет с ним ругаться, не хватает мощи даже нормально вдохнуть, потому Чимин, отвернувшись, срывается с места в сторону темнеющего осеннего леса. Почему так невмоготу думать о Чонгуке и том, что тот чужой? Почему от этого так саднит между рёбер?..        Чимин убегает прочь от костров, наплевав на всякое мнение и правила, быстрыми шагами петляет между деревьями и кустарниками, цепляясь за сучки одеждой. Не желает ни единой мысли, ни единого взмаха белого крыла внутри.        «Занятый альфа», «чужой», «не смотри даже», — болезненно бьют по сердцу горькие фразы. Опершись рукой о шершавую кору дерева, омега застывает и покрепче стискивает челюсти, словно те хочет раскрошить. Ему же вообще всё равно должно быть на Чонгука! На мужлана неотёсанного, укравшего его! Чимин… должен его ненавидеть, а не препираться с его татой и словно бы намекать, что выберет его как первого альфу в течку. И никого он не выберет! Уж точно не его!        А сам сгибается пополам, стискивая живот руками, потому что боль из-за ребёр перетекает туда. Из горла вырывается всхлип, когда Чимин невольно позволяет дурным образам прокрасться в разум. Чонгук, наверное, танцует там или играет на свирели для других омег. А что если прикасается к Ирису? Что, если он всё же поставит на этом омеге свой след зубов, навсегда их запечатляя друг в друге? Становится ещё больнее, пусть Чимин и силится отогнать дурацие боли, прогнать их из своего нутра, а там скулит и воет нечто маленькое, свернувшееся клубком. Жемчужный волк внутри Чимина сквозь сон недовольно плачет и лает, противится, словно своё решение вынес ещё до того, как пробудился. От этого становится ужасающе страшно, что волк его и правда проснётся очень скоро.        Чимин оседает, рука скользит по коре, царапается кожа на внутренней стороне, а после рядом трещит веточка. И первой мыслью вспыхивает в голове, что нянь его, словно всё ощутив, пошёл следом, но из-за дерева обеспокоенно выскакивает старший брат. В свете луны видит мокрое, заплаканное лицо младшего, потому немедля загребает в свои тёплые руки.        — Что стряслось? — шёпотом спрашивает Сокджин, а Чимин, окунувшись в его родной, но чуть отличный от обычного хвойный запах, только всхлипывает сильнее.        — Мне страшно, — шепчет омега, зажмуриваясь. — Мне страшно…        — Страшно, что течка скоро? — догадывается Джин, поглаживая пшеничные волосы Чимина.        — Страшно за выбор, который я могу сделать… — выдыхает одним предложением он, глядя в обеспокоенные карие радужки брата.        И Сокджин поджимает губы, с жалостью глядя на Чимина, словно обо всём догадался. О том, о чём ещё он сам не ведает, не знает, но ощущает всем естеством. О том, кого хочет выбрать, проснувшись, омега Чимина.

☆☆☆

       Тэхён зябко передёргивает плечами, сидя рядом с Юнги. Тот искоса на койота поглядывает, но не двигается. То ли Тэхён так сильно отличается от волков, то ли не знает, с чем это связано, но чувствует, как замерзает, несмотря на то, что рядом костёр. Юнги поднимается на ноги и куда-то отходит, а его место тут же занимает Сыён, словно маленький щенок, подбирается к Тэхёну, и тот, стараясь сдержать улыбку, позволяет ему обнять себя. Тонкие, но сильные руки омеги обвиваются вокруг плеч, и становится сразу же чуть теплее.        — Ты какой-то холодный, — тихо произносит Сыён, глядя на Тэ чуть снизу.        — Озяб что-то, — шмыгает носом он, поглаживая тёмные волосы.        — Хочешь танцевать? Сразу согреешься! — предлагает юное создание, хлопая длиннющими ресницами.        — Не умею я, — посмеивается койот, со смешками вспоминая свои утренние попытки. — И вожак не обрадуется, если уйду без позволения.        — Да когда тебя его позволение волновало? — сдерживает смех Сыён, хотя его полные губы подрагивают от рвущихся наружу смешинок.        — Всегда волновало, — звучит грозно над головой, и оба омеги вскидывают взгляд.        Над ними возвышается Юнги. Его тёмные волосы ниспадают, слегка закрывая взор, в руках — миска с чем-то дымящимся и явно горячим, через локоть перекинуто разноцветное полотно с бахромой по краям. Сыён напрягается, но с места не сдвигается, продолжая обнимать Тэхёна. Койот внимательно наблюдает за альфой, который присаживается на место рядом с ними, не глядя на омег.        — Сыён, ступай танцевать, — тихо, но строго проговаривает вожак, и молодой волк тут же испаряется из рук Тэхёна вместе с теплом.        Юнги же, выглядя невозмутимо, накидывает большое лоскутное покрывало на плечи омеги. Бахрома щекочет его тело, а тяжесть ткани придавливает плечи, словно это руки Юнги, прикасающиеся к нему, надавливают и пригвождают к земле. Альфа всовывает миску с похлёбкой в руки Тэ, и тот буравит еду взглядом. Думает, что омега голоден, оттого и мёрзнет? Заботится?.. На Юнги нисколько не похоже, однако альфа безразлично отворачивается к стае, беснующейся с румяными щеками неподалёку от них. Тэхён невольно застывает взглядом на профиле вожака. Он обводит жёсткую линию челюсти глазами, стиснутые губы и нос с чуть круглым кончиком. Глаза у Юнги узкие, прищурится — не видно будет, брови густые, тёмные, почти всегда скрытые обрамляющими лицо прядками по бокам. Тэ вздрагивает, когда в его мыслях, дурных, словно ему не принадлежащих, проскользывает образ, как он может пальцами смахнуть волосы. Подцепить прядки и отвести чуть подальше, заправить за ухо, чтобы черты оказались более открытыми и менее мрачными. Может, и вовсе убрать волосы на затылок, открывая сильную шею.        Тэ, силясь отогнать подобные видения в разуме, отхлёбывает суп прямо из миски и шипит — горячий, язык и нёбо оказываются обожжёнными. На звук альфа поворачивается, следит искоса за койотом, который, морщась, продолжает есть. Взгляд его всегда заставляет насторожиться, но сейчас Тэ старается делать вид, словно его это совсем не волнует.        — Отчего тебе неймётся узнать о Хосоке и сделать так, чтобы я его от себя отпустил? — Юнги довольно редко вот так спокойно с ним разговаривает, а его голос для слуха — не наполненный властью или злобой — оказывается приятным. Низкий, бархатный, обволакивающий со всех сторон.       И сколько бы Тэхён ни упирался, невозможно не признать, что его персональный монстр — красивый мужчина. С жестковатыми, безразличными чертами лица, сильными пальцами и недюженным ростом, с тёмными, как смола, волосами и яркими алыми глазами, которые, словно остывающие угли, гаснув, становятся непроглядными, будто беззвёздная ночь. Наверное, потому Хосок в него и влюбился. Для Тэхёна же — любовь понятие неизведанное. Он — койот. Одиночка, оборотень, скорее всего, который не запомнил бы образ другого койота, с которым бы встретился единственный раз за всю жизнь, как и с другими, чтобы пережить течку. В первую — партнёра найти не удалось, как и в последующие. Койоты любят прятаться и быть одинокими. Потому Тэхёну тяжело понять, что такое любовь и с чем её едят. Как она ощущается? Но разве теперь удастся Тэ её испытать? В мире, где он принадлежит Юнги, сумеет ли Тэ хоть раз даже приблизиться на шаг к ней? Об этом смысла думать нет. Юнги — его пара на всю проклятую жизнь, пока их дни не окончатся, пока Луна не заберёт сперва одного, а следом второго.        Юнги всё ещё смотрит, ожидает ответа. Волосы снова закрывают его лицо, и идея убрать их за ухо становится навязчивой, но Тэ пока держится. Он, опустив миску, нагревшуюся и обжигающую пальцы, на колени, буравит плавающие там кусочки морковки взглядом. Что он должен ответить? Что хочет пробраться Юнги под шкуру, что хочет выяснить его слабые места? Или что ему настолько жаль Хосока, что он желает, чтобы Юнги отпустил бедного омегу из дома вожака, не заставляя страдать от наличия в жилище, когда-то принадлежавшем ему, другого омеги? Тэхён поднимает карие глаза на вожака, а тот нервно дёргает носом, уже раздражаясь от его молчания.        — Тебе самому как кажется, что мною движет? — вполголоса спрашивает койот.        — Желание действовать мне на нервы.        — И это тоже, — усмехается Тэ, прежде чем отпить ещё супа. Он молчит, проглатывая бульон, а после вздыхает. — Ты и сам должен видеть, что ему больно. Что невыносимо. Или тебе настолько плевать на чувства окружающих тебя волков?        Взгляд Юнги становится снова холоднее. Карие, почти чёрного цвета радужки вспыхивают кратким незаметным возмущением, когда вожак цедит в ответ:        — Я тебе не бесчувственное чудовище.        — Мне порой кажется, что так и есть, вожак, — усмехается койот, не отводя взгляда. — Иначе зачем бы ты держал Хосока подле себя, если знаешь, как ему тяжело?        Юнги поджимает губы, под кожей на лице играют желваки, выдавая его недоброе настроение. Тэхён вдруг, ведомый чем-то для него неясным, отставляет миску с остывающим супом на землю недалеко от себя, придерживает лоскутное покрывало на своих плечах и подаётся вперёд — к Юнги. Тонкие, покрасневшие от мозолей и работы пальцы, тянутся к чужому лицу. Юнги омегу не отталкивает, лишь внимательными зрачками наблюдает за его движениями. Тэхён же, исполняя навязчивую мысль, отводит прядки от лица. Раскрывает сильнее черты, обнажает острую скулу и заводит волосы за ухо, ощущая их гладкость. Юнги не отталкивает, но напрягается.        Тэхён помнит — не любит, когда его касаются без спросу, но когда он, в действительности, как и сказал Сыён, опирался на чужое мнение? Койот в глаза вожаку смотрит пристально, пальцев от лица не убирает, а заправляет волосы Юнги за ухо с другой стороны. Губы альфы слегка приоткрываются, словно он хочет что-то сказать, а подушечки Тэхёна проскальзывают по острой скуле, такой, будто можно о неё, как о всего Юнги целиком, порезаться.        — Если уж ты не бесчувственное чудище, Юнги, — одними губами проговаривает омега, — так докажи это.        Вожак вдруг хватает цепкими пальцами запястье койота, и тот вздрагивает, но взгляда не отводит. Алые радужки вспыхивают мгновенно, словно Тэ сделал нечто запретное для них, приблизился первым, спровоцировал чуткое внимание альфы.        — Не собираюсь доказывать, сам убедишься, — шёпотом — низким, немного хриплым — выговаривает он. А Тэхён сам не понимает, почему его так прошивает мурашками, хочет избавиться от этого ощущения.        А после вспыхивает не просто щеками, а кажется, всем телом, когда шершавые сухие губы вдруг дотрагиваются до его запястья, нескрытого рукавом одежды. Юнги смотрит прямо в глаза, исполняя всё обещанное омеге в первой самой сделке, целует кожу, вызывая судорожное желание вырвать руку. Но вопреки ему, ломая свой характер, Тэхён вдруг поглаживает щёку альфы, хитрит. Что будет, если Тэ начнёт вести себя с ним вот так? Изменится ли сам Юнги?        Но тут вопрос в другом: лишь бы Тэхён сам не изменился.