primitive

      — Куда ты меня ведёшь? — спрашивает Чимин, а лес крадёт звук его голоса. Чаща густая, но уже, к сожалению, содержащая в себе следы и отпечатки приближающейся осени. Та подкралась совсем незаметно, и ещё пара жалких недель отделяет поселение от того, чтобы листья украсились рыжими оттенками.        — Ну ты же просил меня сочинить для тебя песню, — спокойно отвечает его нянь, ведя дальше и дальше, словно бы боится, что кто-то может их поймать и нарушить уединение.        Чимин оглядывается, с удовольствием вдыхает запахи леса — слегка влажного валежника, хвои и земли. А ещё нечто всегда ими — волками — уловимое, но никак не охарактеризуемое и необъяснимое. Чимин смотрит в широкую спину альфы.        Прошло ещё по меньшей мере четыре дня, прежде чем вожак успокоился и отпустил всех омег из домов. И то, после того, как несколько раз поговорил с Джином и воочию убедился в том, что Сыён встал на ноги. Омега, прежде едва не погибший, стараниями его старшего брата окреп, да теперь скачет по деревне так, словно его покусали кузнечики. И Чимин вернулся в дом Сокджина и его зверя, однако… не сказал бы, что рад этому. Нет, Намджун его не достаёт, он вообще малость (и это ещё слабо сказано) неразговорчив. Лишь изредка Чимин может услышать тихие неразличимые разговоры старшего брата и его альфы за стенкой. Иногда… не только разговоры.        Они с Джином на эту тему не говорят. Чимин может понять почему Сокджин не желает рассказывать или объясняться. И сколько бы ни полнилась душа омеги недовольством, он старается с братом не огрызаться. Тот и правда выжил в этой стае благодаря своей мягкости, уму и хитрости. Он всегда был таким, отличным от самого Пака, которому проще сказать в лоб или же даже полезть в драку. Просто Сокджин пошёл в тату, а Чимин — в отца.        Из мыслей его вырывает хруст сухих веток под тонкими тапочками из льна и плотной кожи. Омега хмурится, понимая, что они уже довольно далеко отошли от стаи. И не то чтобы он был привязан к данному селению, однако то, что его уводит Чонгук… малость волнует Чимина. Но альфа невозмутимо останавливается на полянке, посреди которой располагается огромный, невероятных размеров пень, срубленный кем-то, по всей видимости, очень давно.        — Здесь раньше стояло большое дерево, — тихо начинает Чонгук, всё ещё стоя спиной к нему и подставляя лицо падающим лучам солнца, что пробиваются сквозь пышные кроны. — Много веков стояло. Но однажды пришёл ураган. Ветер был такой сильный, что даже умудрился скрутить ствол, и тот начал трещать и ломаться. Мой отец и его братья срубили дерево, — вздыхает альфа, приближаясь к невероятному пню. Чимин даже не думал, что бывают такие гиганты среди древесных. — Я любил приходить сюда щенком. Да и сейчас люблю.        — Почему? — без задней мысли спрашивает омега, следуя за Чонгуком.        Когда они приближаются к пню, альфа забирается на его тёплую шершавую плоскость и скрещивает ноги по-турецки. Глядит на Чимина, чтобы в следующее мгновение похлопать большой ладонью по месту рядом с собой. Чимин медлит, но после всё же запрыгивает на гигантский пень, тут же устраиваясь рядом с Чонгуком. Их колени немного соприкасаются, и Чимин вздрагивает. Но силится сделать вид, словно его это никак не касается, словно у него мурашки в месте соприкосновения мимолётно не запрыгали.        — Здесь… тихо. Не в плане, что нет других голосов, или же птицы здесь поют тише. Здесь…        — Меньше мыслей? — вдруг шёпотом спрашивает Чимин, и Чонгук воззряется на него своими круглыми глазами. В человеческом обличие он похож на оленя больше, чем на волка. Его форма глаз, его радужки и их совсем светлый оттенок карего, особенно сильно похожего на янтарный в свете редких солнечных лучей здесь, привлекают внимание.        Однако омега помнит его и с другой стороны: как дикого зверя лунного цвета, преследовавшего омегу по лесу и загоняющего в угол, чтобы поймать. И хочется злиться на Чонгука, хочется ненавидеть его, но… не выходит. Его вкрадчивый низкий голос, постоянно проникающий в уши на уровне животного восприятия, его чувственные губы и смуглая, поцелованная солнцем кожа. Его лёгкий нрав, сперва не виднеющийся за дикостью волка, а после заметный, стоило много дней просидеть наедине в изоляции от остальной стаи. Его действия, его слова, всё это отпечатывается в сознании омеги, хочет он того или нет.        И Чимин старательно всё это вынуждает оказаться задавленным своей злостью и тоской по родному дому. То ли потому, что, вроде, должен Чонгука ненавидеть и оскаливаться в его присутствии, то ли потому, что боится, будто отреагирует в его сторону… положительно. Чимину не хочется глубоко задумываться, особенно, когда его нянька смотрит так: вкрадчиво, словно с особой лёгкостью может протиснуться между ресниц прямо в зрачки призрачным духом, да считать каждую мысль, даже те, что омега хранит в самых потёмках своей души.        — Зачем ты привёл меня сюда? — спрашивает уже громче и строже Чимин, показательно болтая ногой в лёгкой тряпичной тапочке.        — Ты просил написать для тебя песню на свирели. А я свои обещания выполняю, — усмехается Чонгук, изгибая губы, отчего Чимин снова обращает внимание на его родинку под нижней. — Но слова — твоя ноша, пташка.        Чимин едва ли удерживается от того, чтобы щёки не подёрнулись румянцем. То маленький, то пташка, что будет следующим? И для чего вообще Чонгук придумывает ему всякие там прозвища? У него есть имя вообще-то!        Но он любопытно замирает и почти задерживает дыхание, стоит альфе из-за пазухи достать тонкую дудочку-свирель с крохотными дырочками для игры. Чонгук смотрит на Чимина. Из-под густых тёмных ресниц, великолепной каймой обрамляющих круглые глаза, губы его — цвета спелой малины — прикасаются к свистку, и свирель начинает петь. Сперва нестройно, словно бы альфа ищет нечто, за что может зацепиться, создавая новую мелодию, а Чимин смотрит на Чонгука в ответ.        Они не отрываются друг от друга, не прерывают зрительную связь, и ободок вокруг зрачка — тоненький, совсем слабый, будто от глубокой концентрации Чонгука, когда зверь и человек сплетаются сущностями, душами, силами, — краснеет. Чимин ощущает, когда в нём нечто вздрагивает. И дрожь эту скрыть не удаётся, что, конечно же, замечает альфа. И играет ноту ещё раз. Ещё и ещё, пока она не складывается в чистую мелодию. И смотрит только на Чимина, который, словно околдованная сказочная мышка, глядит лишь в лицо змее. Чимин глаза широко распахивает, губы приоткрывает, заслушиваясь мелодией. Это она. Такую он мечтал получить от альфы с тех пор, как тот впервые заиграл на свирели на Водостое. Чимин ощущает, как сердце перепрыгивает удары — какие-то делает совершенно сумасшедшими, отчего голова кругом, какие-то пропускает, вынуждая нутро Чимина ухнуть вниз.        Горло раскрывается, жжёт его красные стенки и раздражает гортань, но есть лишь звук — самой песни не существует. Пока что. Песни рождаются из музыки, как дождь рождается из туч — закономерное и нерушимое правило, потому Чимину нужно ещё несколько раз послушать мелодию. Сперва он просто сдерживается, терпит зуд в глотке от неистового желания петь, на второй раз омега уже мычит что-то сродни мотиву, чуть прикрыв один глаз, а Чонгук в это время неотрывно за ним наблюдает.        Сама мелодия такая нежная, но такая быстрая и яркая, что у омеги начинает кружиться голова. В ней словно звенит капель после зимы, словно солнечные лучи рано утром, когда пробиваются сквозь ставни и весело прыгают по носу и щекам. Словно… поцелуи. Чимин ещё никого не целовал, но почему-то уверен, что в музыке поцелуи звучат именно так. Потому, зажмурившись сильнее, омега отпускает внутреннего зверя — тот знает, что ему нужно сделать.        И песня сама накладывается на музыку, даже Чонгук закрывает глаза, сосредотачиваясь на звуке. Голос омеги чистый, высокий, звонкий, изредка срывающийся на мягкую, словно шерсть, хрипотцу в особенно низких местах. Чонгук улыбается, играя, позволяет Чимину петь ту песню, что отыскала его душа в ворохе мелодий, созданных ими. Сердце колотится словно взбесившись, и омега запевает громче, грудь его раскрывается шире, а связки дрожат. И обрывается резко, ещё за секунду до того, как Чонгук отнимает от губ свирель.        Дыхание обоих сбитое, неровно, словно они бегали по лесу в волчьем обличие и теперь притормозили, высунув розовые языки, у реки освежиться. Пробежки. Как давно омега не перекидывался, но вряд ли его нянь позволит. Чонгук, видя понурившееся лицо и ссутулившиеся плечи, откладывает свирель и воззряется на Чимина.        — Тебе не понравилось?        — Нет, — торопливо мотает головой из стороны в сторону омега. — Очень понравилось. Нужно будет потом ещё потренироваться…        — Тогда почему нос повесил? — склоняет альфа голову и упирается рукой в край пня так, что оказывается снизу перед лицом Чимина. Кудряшки подпрыгивают, и тому хочется дёрнуть за самый кончик, следом отпуская, чтобы посмотреть, как они будут скакать в воздухе.        Но вместо этого омега ладонью упирается в лицо Чонгука и отпихивает его от себя, а альфа валится с пня и недовольно принимается бурчать, пока садится. И стоит ему поднять голову, как сталкивается с прищуром Чимина, улёгшегося на живот прямо на пне и болтающего ногами, уже освобождёнными от плена тапочек.        — Побегать хочу, — одними губами произносит он без особой надежды на позволение. — Я уже как толстая перепёлка, ей богу…        Чонгук нахмуривается — чего и стоило ожидать. Никто не позволит Чимину помчаться среди кустов и деревьев, втягивая чутким носом запахи обитателей чащ. Альфа призван его сторожить, а не соображать досуг. И взгляд омеги меркнет.        — Дай обещание, что не сбежишь от меня, — вдруг заговорщицки тихо произносит Чонгук. — И не сбегай. Тогда… я могу в тайне разрешить тебе немного побесноваться в лесу. И с тобой побегаю.        Чимин задумывается. Это могло бы быть отличной возможностью удрать, слинять от альфы. Он очень и очень быстрый в волчьей шкуре, а если бы умудрился достигнуть территории собственной стаи, то Чонгуку было бы не достать. Альфа же, ожидая от Чимина ответа, глядит снизу этими своими круглыми глазами. С… доверием. Словно он готов довериться омеге, несмотря на то, что догадывается о течении мыслей в этой светлой лохматой головушке.        Чимин сглатывает. Чонгук… откровенен с ним в последние дни. И на деле, он не так мерзок и груб, как казалось вначале. Он позволил Чимину спать в своей постели, а сам ютился у очага на кухне, умостившись на тюфяке с соломой. Он не прикасается к Чимину без надобности, но уже где-то пронюхал, что тому нравятся сладости, и пару дней назад оставил для омеги на столе медовые соты. Чонгук… заслуживает этого доверия. Он не обижает Чимина.        И какая-то маленькая бабочка, словно капустница, порхает внутри. Омега силится схлопнуть ладони, убив белую красавицу, однако не может её словить — уж слишком крошечная. Потому неловко, скованно кивает.        — Нет, пообещай мне, маленький. Как я давал тебе слово. Слово альфы. И ты своё мне дай, — тихо, но строго настаивает Чонгук, вдруг опираясь о пень локтями и оказываясь так близко к Чимину, что их носы едва ли не соприкасаются.        — Хорошо, я не убегу, даю тебе своё слово, — тихо выдыхает омега, а бабочка вдруг касается внутри его органов, заставляя их ощущать щекотку. Неосязаемую почти, но всё равно он знает, что та там есть. Чонгук улыбается, показывая заострённые волчьи клыки. Вот тебе и олень…        — Тогда поторапливайся, копуша, — шепчет альфа и щёлкает по носу Чимина пальцем.        Душа Чимина свободолюбивой птичкой вспархивает внутри, он подскакивает на пне, сверкая глазами, пока Чонгук поднимается на ноги. Альфа вдруг стягивает с себя рубаху, обнажая широкие плечи с выступающей косточкой, массивную грудь и рельефный живот, отчего Чимин застывает в ступоре. Он не может моргнуть, не может вдохнуть и выдохнуть, не может пошевелиться. Лишь глазеет на то, как узловатые пальцы подцепляют поясок, развязывая его на брюках. И тогда омегу ошпаривает румянцем. Кажется, краснеет абсолютно всё тело, и Чимин горит, словно в болезни, потому отворачивается так, словно увидел что-то крайне неприличное. Но разве прилично вот так делать?        Слышится копошение, а после омега поворачивается. Обернувшись волком с серебристой шкурой, Чонгук перетаптывается на лапах и встряхивает головой. Его красные глаза сияют, осматривая раскрасневшегося омегу, а после он отворачивается и садится к Чимину спиной, лишь дважды дёрнув хвостом. Чимин, повернувшись задом к няньке, стягивает одежду и тут же принимается краснеть ещё пуще, даже учитывая, что альфа на него не глядит. И чего это он так вспыхнул?..        Выбросив лишние мысли из головы, омега перекидывается в прыжке, тут же перескакивая голову оборотня и оказываясь перед ним. Прыгуче вышагивает на тонких длинных лапах, его жемчужно-рыжая шерсть отливает шёлком в летнем солнце, и Чонгук ведёт мокрым чёрным носом в воздухе рядом с омегой. Он… огромен. Его серебристая шерсть, словно дымка от затушенного костра, лоснится, его мышцы — несущие силу такую, что становится страшно — перекатываются даже под пушистой шкурой. Он, встряхнув лохматым хвостом, размеренно идёт за Чимином. Тому же не удаётся сдержать эмоций, и он, словно болванчик, подпрыгивает на лапах, размахивая хвостом. Тянет волчьим носом запахи леса, дёргает острыми ушами и жмурит бусины-глаза, намереваясь погулять. Как хорошо иногда отдаться ветру во власть, пусть несёт лесными тропками, пусть обжигает широко раскрывающиеся лёгкие воздухом.        Чимин припускает, перепрыгивает корягу и звонко, пугая мелких куропаток, тявкает на всю опушку, довольный прогулкой. Гибкие тонкие лапы с лёгкостью несут омегу через лес, а нос ощущает столько, сколько человеку никогда не ощутить. Он чует свободу. Чонгук тяжёлой торопливой поступью следует за ним, но не догоняет, просто не выпускает из поля зрения. Чимин ощущает в нём долю сомнения, но… слово своё намерен сдержать. Потому, припустив, лишь играючи петляет между деревьями и тявкает на альфу, словно играя с ним в салочки. Он по сравнению с Чонгуком маленький совсем, едва ли в половину размера, хотя знает, что порой взрослые омеги не уступают в зверином обличие альфам. Но сейчас всё равно — маленький жемчужный волк с рыжими пятнами несётся через чащу и вытаскивает язык, наплевав, что тот скоро пересохнет.        Чонгук урчит, и слышно его издалека, потому Чимин слегка замедляется, сбавляя скорость бега. Омега так счастлив, что приливами его затапливают чувства, и как только альфа приближается, он начинает скакать вокруг него. То в бок толкнёт небольшим телом, то за ухо попытается куснуть, то хвост силится поймать. Чонгук, оставаясь по-прежнему несгибаемо спокойным, скептически глядит на беснующегося омегу, который в очередной раз пытается достать до его серо-белого уха, но альфа уворачивается, лишь дёрнув оным. Чимин коротко воет, радостно и вздёргивает мокрый нос. Ноздри волка раздуваются от частого дыхания, тёмные глаза вспыхивают на краткое мгновение голубым, вынуждая альфу напрячься. Его время близко.        И Чонгук намерен закончить игрища, волнуясь. А что если… да не дай Матерь, чтобы Чимин потёк при нём. Чонгук уворачивается от омеги, вальяжно прогуливается, не желая так скоро обрывать радостное тявканье омеги, который носится вокруг него и вокруг деревьев с таким упоением, что совесть не позволит его прервать. Волк тихо фыркает, виляет слегка серым лохматым хвостом, и Чимин вдруг прикусывает тот, поймав врасплох альфу. Тот ускользает и предупреждающе, но несерьёзно, клацает зубами в сторону оборотня. Чимина же это только подстёгивает, он кусается ещё раз. Разыгравшись, цапает альфу за тонкую часть сильной ноги, вынуждая Чонгука прирыкнуть на него, чуть ли не запрыгивает, зазывая поиграть в догонялки. И альфа начинает сердиться, потому клацает острыми зубами снова, на что омега, повиляв перед ним дерзко хвостом, припускает, удирая.        Чонгук не сразу понимает, когда его ловит в эту игру, но вот он — несётся за юрким волком с форой, виляющим между кустарников и весело тявкающим, словно провоцирующим Чонгука осадить его. Ей богу, как ребёнок. Но покупается на эту интрижку. Он ведь до этого даже не бежал, если быть честным, так, прогуливался, потому, пока Чимин веселится и вытаскивает язык, отвлекшись, Чонгук в два больших прыжка настигает омегу.        Тот успевает разве что пискнуть, как оказывается в зубах альфы, схваченный за холку. Омега повисает в хватке, воет и рычит на Чонгука, пока тот не сдаётся, отпуская. Ощеривается, прижимая уши к светлошёрстной голове, зло оглядывает — видимо, было неприятно, несмотря на то, что волки, бывает, так играют между собой. Оскорбило. Обидело. Чонгук без задней мысли низко урчит в сторону Чимина, выпускает феромон, чтобы показать — вредить не собирается. А после и вовсе склоняет дымчатую голову, чтобы ткнуться влажным носом в морду Чимина. Тот вздрагивает, оглядывает оборотня с сомнением волчьими глазами, да жмёт жемчужные ушки дальше. Но Чонгук прикусывает его бок играючи и тут же мажет шершавым языком по уху, отчего омега, что-то взвизгнув, удирает прочь.        Чонгук его дух ощущает везде. Смущённый, юный, ещё не сформировавшийся до конца. Находит омегу уже на прежнем месте — у пня — одетым и вертящим в пальцах его свирель. Обернувшись человеком, Чонгук садится рядом и прокашливается.        — Прости.        — Ничего, — бурчит на него омега, протягивая свирель и стараясь не смотреть на обнажённое по-прежнему тело. В их стае не принято стесняться.        — Хочешь… — тихо тянет Чонгук, глядя на отвёрнутый от него профиль омеги, — будем иногда приходить гулять?        Чимин какое-то время молчит, косится на Чонгука, тут же одёргивая себя и уставляясь в траву, а после тихо-тихо отвечает:        — Хочу.        Альфа лишь клыкасто улыбается, сощуривая круглые глаза. Маленькая смешная пташка.

☆☆☆

       Тэхён, был бы в шкуре койота, нервно бы водил из стороны в сторону ухом. Потому что чутким слухом улавливает присутствие рядом, хотя это ощущение не относится к двум другим омегам, которые снимают с верёвок одёжки членов стаи, высохшие на пока ещё жарком солнце. Он нервничает. Потому что кто-то явно за ним смотрит, и Тэхёну это не нравится. Он сдёргивает полотно ткани, предназначенное для швей стаи, обеспечивающих остальных одеждой, складывает, стараясь не скомкать слишком сильно, и вновь ощущает между лопаток пристальный взгляд. Раздражает.        Оттого Тэ, подхватив уже полную корзину и прижав её к боку, чтобы было удобнее нести, шагает в сторону общины. Взгляд всё равно не пропадает, преследует омегу, повышая раздражительность в несколько раз. Он фыркает, топает слишком громко, а после выдыхает, стараясь справиться с чувствами. После последнего разговора с Юнги нервы натянуты словно та самая верёвка для сушки белья.        Он вдруг резко останавливается и оборачивается, нахмуривая брови, оглядывает пространство вокруг, замечая тёмную макушку и яркие глаза, тут же с шорохом сокрывшиеся в кустах.        — Выходи, — строго, громко проговаривает омега, поправляя корзину в руках. — Я тебя чую всем нутром, выходи немедля.        В кустах снова шуршит преследующий Тэхёна некто, а после, показывая смоляную шевелюру с застрявшими там веточками и листочками, выбирается молодой омега. Сыён. Ему ещё не позволяют тяжело работать после его недомогания, потому мелкий слоняется по деревне, словно неприкаянный.        — Чего ходишь за мной по пятам?        Юное создание приближается к Тэхёну и смущённо прикусывает пухлую нижнюю губу.        — Не знал, как к тебе подойти, — жмёт Сыён плечом, глядя на Тэхёна снизу и хлопая ресницами. — Ты всегда один, либо с теми двумя, — имеет он в виду Джина и Чимина. — И такой строгий…        Тэ изгибает бровь. Уж он-то явно не строгий и не злой, вряд ли имеет хоть какое-то влияние в этой стае. Наверное. Потому что теперь не уверен в данном факте. Сыён перетаптывается с ноги на ногу, спрятав ладони за спиной, койот же оглядывает его со скепсисом, не понимая всё ещё мотивов.        — Для чего тебе ко мне подходить?        — Ты спас меня, — выдыхает омега, глядя по-щенячьи преданно на него. Лицо Тэ удивлённо вытягивается. Он разворачивается, то ли смутившись, то ли что ещё, и шагает дальше, а Сыён, как банный лист, прилипший до мягкого и притягательного, следует за ним.        — Это не я был. Сокджин, — фыркает в полголоса он, поправляя тяжёлую корзину.        — Но ты был единственным, кто меня не бросил, — вкрадчиво произносит малец, торопливо шагая рядом. — Ты — тот, кто не оставил меня умирать в лесу. Мне всё рассказали. Я теперь… обязан тебе на всю жизнь.        — Я снимаю с тебя обязательства, — жмёт плечом Тэхён, продолжая идти, но уже без явной злости.        — Нет, это так не работает, — Сыён пытается забрать у Тэ корзинку, на что тот не собирается уступать и вцепляется в неё — он и сам может дотащить свою ношу. Хмурится, стискивает полные губы, а Сыён с наивным и открытым взглядом тянет на себя.        — Мне не нужна помощь.        — Но я хочу помочь, — шепчет юный волк, тянет сильнее, а Тэхён упирается всем естеством, отбирая корзину. — Тэхён, пожалуйста. Мне хочется хоть чем-то отплатить тебе…        — Не за что отплачивать. Я спас тебе жизнь, но мне достаточно обыкновенной благодарности за этот поступок. Я делал это не для того, чтобы что-то от вас всех получить, — повышает голос койот, выставляя ладонь вперёд, словно тормозя Сыёна.        Тот вдруг, шокируя Тэ, обхватывает тёплые тонкие пальцы и прижимается щекой ко всей ладони омеги. Тэхён возмущённо и ошарашенно округляет глаза, не двигается. Молодой омега трётся о его руку и жмурится, словно для него это — подарок. Сперва эти омеги его ненавидят, относятся с пренебрежением, не считают за существо разумное, а теперь? Злит. Вот такая перемена злит его донельзя. Но Сыён так открыт и так к нему близок, что Тэхён ощущает это всей звериной сутью внутри. Мальчишка тянется к нему, душой, телом, зверем, просит внимания и признания. И почему-то вдруг не хватает сил оттолкнуть. Койоту всё не даёт покоя тот факт, что они разобщены всей стаей сразу, но должно быть пропорционально наоборот, и в этом уверено внутри омеги то, что подсказывает ему в принципе судьбу и путь. Его зверь. Койот внутри горделиво виляет хвостом, ему приятна чужая ласка и преданность, словно так и должно быть, и ситуация возвращается к истокам.        — Ладно, хорошо, — сдаётся, тяжело вздохнув, омега и осторожно забирает руку, которую Сыён вообще не желает отдавать. — Понесём вдвоём.        Сыён сверкает, словно солнечный зайчик на воде, хватает ручку корзины сбоку и тянет вместе с Тэ, едва ли не подпрыгивая от эмоций. Он сразу же что-то начинает рассказывать, о кошмарах, снившихся ему в бреду, о том, как было больно и как он рад, что Тэ его не бросил умирать. Нечто внутри переворачивается с тревогой, но одиночество на шаг отступает назад.

☆☆☆

       Только сейчас, как понимает Тэ, Юнги разрешил устроить общий вечер у костров после подозрения на возвращение хвори. Сокджин отчего-то совсем невесел и неразговорчив, он лишь сказал Тэ, что Юнги попросил его быть лекарем и обучить других оборотней. Ну, как попросил. Разве это чудище может о чём-то просить? Тэхёну хотелось фыркнуть. Он, чуть ли не таща на себе повисшего на нём Чимина, шагает в сторону поляны, где собираются волки. Каждый раз ступая на эту землю, Тэхён тревожится. Он знает уже нрав этих волков, они могут сношаться на каждом углу, за исключением круга, где сидят дети и старики, а в остальном… И учитывая этот факт, Тэ боится, что Юнги начнёт приставать к нему здесь. Отпираться не выйдет, он вроде бы даже смирился с такой вероятностью, но всё равно страшно. Страшно, что снова возьмёт силой, пусть и обещал не повторять их прошлый опыт, страшно, что сделает это прилюдно, и все станут пялиться.        Он, вздохнув, треплет щебечущего о чём-то с братом Чимина и переводит взгляд на Сокджина. Омега бледен, это видно даже в неровном свете костров, и то беспокоит Тэхёна. Что с ним не так? Он утомился после Сыёна? Что происходит?.. Но времени задать вопросы нет: Сокджин ускользает от них двоих в сторону Намджуна, который пристально, с прищуром смотрит на свою пару.        — Что с твоим братом? — тихо спрашивает Тэ у младшего омеги, и Чимин нахмуривается.        — Я не знаю. С тех пор, как я вернулся, он вот такой. И не желает ни о чём касательно своего состояния разговаривать… — выдыхает Чимин, пока они останавливаются возле места, где ему положено находиться — среди щенков. — Может, ты спросишь у него?        — Они с Намджуном не ссорились?        — Нет, — мотает головой тот. — Они скорее, кхм… усиленно мирятся.        Тэхён весь вытягивается, понимая не сразу, о чём талдычит младший, а после оба покашливают. Чимин, наглым образом чмокнув Тэхёна в щёку, торопится к остальным щенкам и подросткам, так как Юнги не позволяет ему гулять со взрослыми омегами и альфами, а Тэ шагает привычным образом к центральному костру. Лежанка вожака пуста, и поблизости омега его не наблюдает, но блуждать по территории ему совсем не хочется, потому, вздохнув, койот опускается на подушку Юнги и просто прострационно разглядывает окружающих.        Он почти вздрагивает от неожиданности, когда перед ним возникает улыбчивое лицо Сыёна, присевшего наглым образом перед Тэхёном. Тот остаётся невозмутимым, просто оглядывает волка, пока он, осторожно и плавно двигается, оказываясь вдруг лежащим головой на коленях Тэ. Брови удивлённо взлетают до самых корней волос, Тэ только открывает рот, чтобы возмутиться, как на его коленях устраиваются лежать ещё двое омег — Ирис и Дэй с хохотом умещаются, вынуждая рот койота ошарашено округлиться. Он не понимает, что происходит, какого Дьявола они творят, и несколько секунд просто блуждает взглядом по улыбающимся глазам и губам.        — Это что такое? — хрипло и недоумённо спрашивает. Омеги только хохочут, прижимаясь к его ногам, утянутым в штаны, щеками.        — Это они тату своего отыскали, — садится рядом немолодой омега, Най, кажется, смотрит только в чашу, которую наполняет чем-то полупрозрачно-красным и пахнущим травами.        — Чего? — хлопает глазами Тэхён, а омеги весело за ними наблюдают.        — Ты, Тэхён, омега вожака, — спокойно проговаривает Най и протягивает омеге ёмкость с рисунками по пузатым бокам. — Ты — наш глава, второй после Юнги. И недавно ты спас одного из нас, когда больше никому не достало смелости.        Тэхён принимает чашу и старается не пролить неаккуратно питьё на головы устроившихся у него на коленях оборотней.        — Нам очень стыдно, что все бросили Сыёна и сбежали, поддавшись ужасу, и мы хотели бы отблагодарить тебя за твою смелость, — продолжает волк в возрасте, глядя Тэ в глаза. — И исправить ситуацию с нашим отношением к тебе недавним.        Тэ сглатывает, противясь. Они… заслуживают ли его ответного хорошего обращения? Омеги, все четверо, глядят на него испытывающе, словно… преданно?        — Если Юнги — отец всей стаи, — тихо проговаривает, приоткрывая пухлые губы, Ирис, — то ты — тата нашей общины. И мы хотим тебя этому научить, показать, что значит быть нашей частью. Пусть… мы и не кажемся едиными, но думаем, что сумеем помочь друг другу.        Тэхён прищуривается. Оттолкнуть или дать шанс? Остаться одному или позволить приблизиться оборотням? Он в смятении, однако вспоминает слова Сокджина о том, что в стае раздрай. А что, если это его — Тэхёна — шанс привнести нечто хорошее в поселение, дать какой-то толчок, хотя бы омегам, чтобы стать чем-то большим, нежели тем, чем являются сейчас? Най испытывающе глядит на Тэхёна, а тот, решившись, подносит чашу к губам и выпивает красную жидкость. Она пахнет травами и ягодами, кисло-сладкая, оставляет приятное ощущение во рту, но вопреки этой свежести, обжигает горло и спускается теплом в желудок. Тэ морщится, пока омеги хохочут над его выражением лица, оставаясь в том же положении.        Не замечают, как рядом с тусклым видом приземляется Хосок. Он выглядит уставшим и подавленным, а разве видел Тэ на его лице иное?.. Становится больно и грустно от данного факта, пока койот отдаёт чашу Наю, а тот с лёгкой улыбкой наполняет её.        — Не наливайте ему много вина, — бурчит Хосок, искоса поглядывая на Тэхёна, буквально окружённого омегами, у которого уже начинают румяниться щёки.        — Вино? — тихо спрашивает он, не препятствуя тому, что Дэй берёт его за ладонь и переплетает свои и тэхёновы пальцы.        — Брожёные ягоды на травах, — поясняет Най отпивая и сам глоток, когда передаёт Тэ чашу снова. — От него… весело.        — И пьяно! — посмеивается Ирис, перевернувшись на живот и болтая ногами, пока перебирает бахрому на рубашке койота.        Тэ изумлённо хлопает глазами, но сам же выпивает вторую чашку, потому что… приятно и вкусно. Ему нравится та лёгкость, которая появилась от вина, и совсем перестают напрягать оборотни, приклеившиеся к нему так внезапно. То и дело, пока они беседуют, обсуждая всё то, что Тэхёну пока даже не понятно, у омеги вырываются смешки на остроумные высказывания Дэя или же почти детскую наивность Сыёна. Хосок сидит на расстоянии от них, пусть и участвует в беседе. И Тэхёну хотелось бы к нему протянуть руку, однако он не уверен, что не укусят.        Легче дышать с каждым глотком вина, Тэ смеётся всё громче, а после обнаруживает, что позади него сидит уже Сокджин, обхватив за пояс руками и положив голову на плечо. Жарко от прикосновения других, но Тэ терпит почему-то. Ему приятно? Приятно от того, что омеги рядом расслаблены, разнежены, говорят друг с другом тихими нежными голосами, чуть ли не срывающимися на мурлыканье, что они смеются. Пока над ними не нависают две крупных тени.        — Цветник у тебя тут, — низко посмеивается Намджун, а Джин за спиной Тэ напрягается. Стоит его альфе протянуть руку, как тот молча и покорно поднимается, чтобы подойти.        — Ага, — комментирует Юнги, стоя со скрещенными руками.        Омеги, словно жучки, испаряются с покрывала от взгляда вожака, все кроме Хосока, который пялится на свои ладони, умещённые на коленях. Тэхён ощущает, как без тепла чужих тел рядом, к которому он успел привыкнуть, становится холодно. Моргает медленно, пока Юнги вздёргивает бровь и переводит взгляд на второго омегу, оставшегося рядом.        — Они его напоили? — спрашивает альфа, а Хо втягивает голову в плечи.        — Я предупреждал и их, и его про вино.        Юнги цокает языком и присаживается на покрывало, собираясь занять своё привычное место — позади койота, чтобы быть так близко, как это только возможно. Но Тэ, вдруг слишком развеселившись и решив подействовать вожаку на нервы, падает на подушки Юнги спиной, смотря на него снизу. Волнистые уже отросшие волосы рассыпаются по вышивке и ткани, альфа замирает, стоя на коленях и глядя на койота.        — Что за детские выходки? — строго спрашивает он, дотрагиваясь до плеча Тэхёна, словно приказывает подняться.        — Какой серьёзный, — издевательски тянет омега, надув губы. Вино… имеет всякие эффекты. — Строгий такой. Нельзя полежать? У меня голова вдруг закружилась.        — Прекрати, — нахмуривает густые брови Юнги, потряхивает койота за плечо, но Тэ увиливает от его прикосновений и посмеивается.        Взгляд вожака вдруг застывает на его лице, на губах, дрожащих от смешков, на слегка осоловевших глазах.        — Голова кружится, вожак, — шепчет Тэ, сощуриваясь. Она ведь и правда кружится. Лицо Юнги, нависшее над ним, смешивается со звёздным небом и всполохами ярких искр костров, устремлённых туда же.        Юнги, сжав чуть губы, просовывает руку под лопатки омеги и рывком его поднимает. Усаживается, удерживая Тэхёна, а после укладывает его чуть ли не превратившееся в кисель тело спиной на свою грудь. Тэ хочет было отпрянуть, но он так расслаблен и так устал, что невмоготу двигаться. Больше, наверное, пить вино он не будет. Слишком уж неподчинимым становится его тело. Руки Юнги вдруг кажутся горячими, обжигающими, когда обвиваются вокруг его плеч и талии, чуткий слух улавливает биение сердца, кажущееся чуть участившимся, а запах мяты чудится потерявшим всякую горечь. Феромон альфы спокойно витает вокруг него, забивается в нос и рот, вынуждая жмуриться. Мятный дух провоцирует слюноотделение, и койот пытается от себя это отогнать. Но… лежать так удобно. Юнги утыкается в его волосы носом, словно украдкой, но, может, это омеге только чудится из-за вина?        Хосок вдруг резко уходит в сторону свободного для танцев пятачка, и вожак провожает его тяжёлым взглядом.        — Ты должен отпустить его, Юнги, — шёпотом выдаёт Тэ, хотя альфа его прекрасно слышит.        — Я уже предупреждал тебя о твоём носу в моих делах, — тихо, строго, но без прежней злости отвечает он.        — Какой же ты засранец, — вздыхает Тэ. Веки его тяжелы, они склеиваются, конечности от тепла, почти жара чужой груди за ним, расслабляются и размякают. — Если ты всё ещё его любишь…        — Тэхён, — в самое ухо проговаривает вожак, вынуждая мурашки заструиться по шее к груди, — остановись.        Омега приоткрывает глаза и понимает, что Юнги, следуя их уговору, смотрит койоту в глаза, когда просит. И зверь внутри послушно сворачивается, тоже расслабленный, в комочек. И Тэхёну хочется. Его руки и ноги кажутся такими тяжёлыми. Он даже ничего не отвечает Юнги, лишь снова смеживает веки. Просто полежит так совсем немного, чуть-чуть, пока усталость не схлынет.        Из вязкого состояния сна омегу выдёргивает барабанный бой. Тэ вздрагивает, хочет было чуть ли не подпрыгнуть, однако кто-то стискивает его в горячей хватке, не дав вскочить. Койот промаргивается, слепо утыкается носом во что-то мягкое и мятное, трётся лицом в попытке окончательно проснуться. И только потом, когда сознание проясняется, омега понимает, где находится и в каком положении. Он, оказывается, свернулся чуть ли не в клубок меж разведённых ног вожака, обхватил его за пояс и устроил свою голову на чужом животе. Тэхён, каменея внутри, медленно начинает отстраняться, и его не удерживают. В висках тянет лёгким следом боли после вина, выпитого ранее, Тэ морщится, осторожно отлипая от торса Юнги. Тот же внимательно омегу оглядывает, спокойно так, даже взгляд его кажется не яростным вихрем, а тягучей тёмной смолой, того и гляди застрянешь в ней. Неловко вышло. Тэхён от себя совсем подобного не ожидал, что вцепится в этого зверя руками во сне, будет пускать слюни на его одежду. А он ведь ощущал нечто похожее на прикосновение к волосам сквозь сон, а ещё слышал размеренное, гулкое биение под своей щекой.        Юнги рассматривает омегу и оставшийся след на щеке после сна, склоняет голову, сощуривается беззлобно, пока Тэ, сев на коленях, трёт глаза.        — Можешь спать дальше.        — Обойдусь, — осипше после сна отвечает тот.        — Не знаю, по-моему сладко тебе спалось, — хитро сощуривается вожак и оскаливает клыки в чём-то сродни ухмылке, — да, Чонгук?        Омега оборачивается на Чонгука, сидящего рядом и вертящего в руках свирель. В отличие от всех остальных волков, он не танцует и не играет сегодня по каким-то причинам. Чонгук на вопрос вожака только сдерживает улыбку и хмыкает, подтверждая, что спящий в руках Юнги Тэхён был вполне доволен до момента пробуждения. Тэ хочет было отодвинуться подальше, зло морщит нос в сторону вожака, но тому не по нраву это, потому притягивает снова к себе, вынуждая сесть боком, перекидывая ноги через крепкое бедро.        Взгляд падает на танцующих оборотней. Со стороны выглядит… чарующе, когда Тэ наблюдает за тем, как развлекаются альфы и омеги, то обхватывая друг друга руками и кружась, то замедляясь, чтобы томно взглянуть в глаза.        — Почему ты никогда не водишь меня туда? — глухо и тихо спрашивает омега, не глядя на Юнги. Тот буравит его скулу глазами почти не моргая.        — Толку? Ты не умеешь танцевать.        Тэхён вспыхивает всем нутром. Это не помешало ему вплестись в круг омег на Водостой, так что сейчас остановит? Злит, что Юнги считает его диким зверем, хотя стоит поспорить кто из них таковым является. Омега, гневно стиснув зубы, медленно оборачивается к вожаку и опасно сощуривается.        — Ты только и делаешь, что говоришь мне о том, какой я неумеха. Но, — давит Тэхён, пока Юнги спокойно смотрит в ответ и не мигает. — Неужели тебе в голову не приходило не винить меня в том, что я чего-то не умею, а взять и научить?        — Чего ты этим добиваешься?        — Научи меня, вожак, — дерзко шипит койот ему в лицо, почти соприкасаясь с кончиком чужого носа своим. — Давай. Ты же мой альфа, так научи меня, неумёху, танцевать? Или тебе лень даже пальцем в мою сторону двинуть, а?        Юнги нахмуривается, стискивает губы.        — А то горазд только понукать меня, койота невоспитанного, за то, чему я и научиться то не мог и не могу.        Они ментально борются, ладонь Юнги оказывается на талии Тэхёна, и омега весь вытягивается, выпрямляется от горячего прикосновения, пускающего испуганные импульсы.        — Да будет по-твоему, — шипит альфа, вдруг переводя взгляд на наблюдающего за ними с интересом Чонгука. — Послезавтра будешь играть нам на рассвете, будем учить зверя танцевать.        Тэхён едва сдерживается, чтобы не зарычать на альфу за очередную издёвку, но вместо этого получает укус в кончик носа и спрыгивает с его колен, отползая. Моргает, глядя на Юнги, который вальяжно разваливается на подушках, смотрит на омегу так, словно пытается испепелить взглядом.

☆☆☆

       Сокджин сидит у реки, глядя в собственное отражение. Они только недавно пришли с поля, где занимались уборкой урожая, кожа омеги покрыта испариной, а одежда прилипает неприятно к телу, но он медлит перед тем, как стянуть с себя рубаху и подвёрнутые до коленей штаны, чтобы окунуться. Здесь нет никого, кроме него, и это возможность погрузиться в мысли как следует. А эти самые мысли тревожат его донельзя, помимо них есть ещё кое-что, тревожащее Сокджина.        Тошнота в тот день, когда Сыён попал в беду была лишь предвестником. Предвестником проблем, неприятностей, возможно, горя. Причина тошноты должна была стать ему ясна ещё тогда, но замечать Сокджин в действительности стал неполадки слишком поздно. Тошнило его не от жары, не от запаха трав, а от феромонов альфы, с которым он недобровольно создал пару. И это было одним из первых звоночков. Омега усиленно отрицал всё, не желал в это верить, ведь что ему останется делать, если всё действительно так?        Слёзы сами собой наворачиваются на глаза, напряжение последней недели желает выбраться наружу. И отрицание уже не поможет. Джин сгибается пополам над рекой, его длинноватые волосы свешиваются, закрывая лицо и скрывая от реки и леса стекающие по щекам солёные капли. Омега тихо всхлипывает, чтобы ни звука не донеслось никуда, чтобы никто не узнал о его переживаниях и страхах. Обхватывает себя руками в районе живота и немо спрашивает у Матери Луны: что же ему со всем этим делать?        А всё оказалось до предельного просто: щенок внутри него. Волчонок, скорее всего, альфа, раз Джина воротит от запаха его сородичей по полу, сильный альфа, который растёт под сердцем. Но проблема состоит больше в том, что, учитывая сроки, которые Сокджин посчитал, щенок не от Намджуна. И это значит…        Джин вскидывает голову, отчаянно дыша через рот, потому что нос забился от плача. Он не понимает, что должен со всем этим делать, как поступить. Эта стая жестока. И если они живут по дикарским традициям прошлого, его сына сразу же после рождения могут убить. Он знает от таты о том, что давным-давно, в совсем далёкие времена так поступали. И если здесь опускаются до того, чтобы красть омег, как в стародавние, то что помешает Юнги избавиться от нежелательного, не относящегося к стае приплода? Вот такая ирония: альфам стаи «повезло» не только поймать совсем молоденького Чимина, ещё считающегося щенком, но и Сокджина с «подарком». Слёзы снова подкатывают к горлу, сдавливают его горем, и Джин продолжает плакать, обнимая живот. Тот ещё не начал округляться, хотя по подсчётам можно судить, что ещё месяц — и скрыть ничего не удастся.        Волки носят щенят всего шесть месяцев, ребёнок появится на свет после Йоля в зимнюю стужу. В голове — пустота, в сердце — ураган, с которым даже мудрому Сокджину справиться не под силу. Сбежать? Но связь с Намджуном погубит и его, и малыша внутри, не дав разлучиться и разорвать её. Молить вожака оставить щенка? Сокджин не знает его реакции. Тем более не может предсказать поведение Намджуна.        Как отреагирует его альфа на такую новость? Он очевидно влюблён и начинает привязываться к Джину всё крепче, но неизвестно, что он решит делать с волчонком внутри его омеги, волчонком не его крови и не его плоти. Это сын Минхо — альфы, который не успел пометить Сокджина. Всё тянули, всё думали и ждали подходящего момента, когда будут готовы к серьёзному шагу. Вот, дождались того, что теперь навеки в разлуке.        И не то чтобы Джин может обвинить Намджуна в тирании. Он спокоен, молчалив, рукаст. Не обижает ни омегу, ни его младшего брата. Но… любовь — возможна ли она между ними, учитывая то, что Джун пометил его против воли? Сокджин подчиняется, учится быть гибким с мужем, учится искать рычажки для управления им, как делал это тата, но между его родителями была искренняя и непередаваемая любовь, а у них с Намджуном что? Обязательства? Безвыходность? Альфа выбрал его, но омега — нет. А теперь…        Сокджин ощущает проскользнувшую гадкую мысль: лучше бы волчонок был от Намджуна. Так было бы гораздо проще. Так не пришлось бы скрывать, не пришлось бы опасаться за ещё нерождённую жизнь. А теперь что?.. От ужаса омега закрывает рот рукой. Он не имеет права так думать. Сын от любимого мужчины, который остался словно в каком-то чужом недосягаемом для Джина мире. Сын, подвергаемый опасности.        Отчаянье снова захлёстывает волной и давит крупным, нагретым солнцем камнем на грудь, рыдания так и норовят разрастись, но Джин сдерживается. Он должен быть сильным, своими переживаниями не должен вредить плоду внутри.        Заслышав шаги, вздрагивает и торопливо вытирает солёные дорожки с лица. Умывается в реке, пока подходящий особо не скрывается, топает, приближаясь. Тэхён угрюмо садится рядом с Джином, и следы слёз скрыть не удаётся. Взгляд койота на мгновение вспыхивает тревогой и болью, когда он замечает припухшие веки и нос.        — Ты не хочешь рассказать, что случилось? — тихо спрашивает Тэхён. Он стал всё больше и больше открываться Сокджину, перестал рядом с ним выпускать иголки, да и к стае потихоньку относится хоть малость мягче, хотя Сокджин не смеет его осуждать за нелюдимость и нелюбовь к членам общины, куда его затащили силой.        — Всё хорошо.        — Можно не обманывать меня? — ворчит омега, устраиваясь удобнее на всё ещё светло-зелёной траве, растущей вдоль берега. — Ты своими слезами весь лес вблизи провонял.        Джин мнёт влажные от воды пальцы и печально, надрывно улыбается, глядя в воду.        — Мы переживаем. Я и Чимин. Ты мрачный, ничего не говоришь, плачешь теперь… — вздыхает омега, подсаживаясь ближе. Он всё ещё напряжённый ёжик, и Джину приятно, что всё же сумел приблизиться к койоту настолько, что тот о нём переживает. — Это Намджун? Он что-то с тобой сделал?        — Нет, — отрицательно вертит головой тот, обхватив согнутые колени руками. — Нет-нет. Он… неплохой, правда. И никак меня не обидел.        — Тогда что? — склоняет Тэхён голову, разглядывая Сокджина глубокими карими глазами.        По сравнению с первой их встречей, омега поправился, перестал быть похожим на скелета из-за скудного пропитания. Его волосы, пусть и острижены криво, немного отросли и обрамляют кудряшками лицо. Само же лицо стало немного мягче: брови не заломлены, челюсти и губы не стиснуты, а взгляд спокойнее. Он уже не чудится диким одиноким зверем.        — Я… — ком в глотке снова встаёт поперёк и не даёт дышать, влага копится в глазах, а нижняя губа дрожит.        Тэхён нахмуривается, видно, как ему тяжело это даётся: не умеет омега поддерживать и реагировать на чужую боль как следует и как принято в их мире, но всё равно протягивает руку и касается бедра Сокджина. Дышать малость становится легче.        — Я ношу под сердцем волчонка, — выдыхает таким неразличимым шёпотом он, что даже боится, расслышал ли его Тэ.        — Ты уверен? — бледнеет омега.        — Уверен, — отворачивается Джин к реке. — Я уже чувствую его сердцебиение, если прислушиваюсь. Меня тошнит и выворачивает от запаха альф деревни, я очень быстро устаю.        — Но не наличие ребёнка тебя пугает, верно? — склоняется к нему Тэхён, словно кто-то может услышать их слова.        — Это не ребёнок Намджуна. Судя по лунам, это… — голос срывается, сил говорить нет, — они поймали меня уже в положении.        Тэхён прикрывает рот ладонью, и Сокджин видит, что те же опасения примерно теплятся теперь в кудрявой голове койота. Он понимает масштаб «трагедии» Джина. Легче, правда, от этого не становится, но сердце немного отпускает из болезненных когтей. Тэхён молчит, а что он может предложить ему? Какие варианты выхода? Никаких. Единственный для него вариант — признаться Намджуну, пока тот сам не учуял беременность. Иначе его гнев будет оправданным и ужасным. Признаться альфе, а после — вожаку. И ждать вердикта обоих, а те омега предсказать не в состоянии.        — Я не… не понимаю, чем мог бы тебе помочь, — сиплым шёпотом выдыхает Тэхён, стискивая бедро омеги и приваливаясь лбом к плечу. — Но если я могу — только скажи.        — Просто будь рядом со мной, — дрожащими губами улыбается Сокджин, а с ресниц срываются новые солёные бриллианты.        Тэхён кивает, зажмуриваясь, а Джин протягивает ему руку, позволяя переплести пальцы в замок. Оба смотрят на реку в полном молчании.

☆☆☆

       Намджун — спокойный, непробиваемый, словно скала. Да и по размерам такой же. Неразговорчивый, по крайней мере при свете дня. Изредка альфа беседует с ним тихим низким голосом перед сном, так как днём они слишком для этого заняты. Расспрашивает о прошлом, о том, что было в детстве, какими были родители Джина, что с ними случилось. От омеги он узнал, что те погибли прошлой зимой из-за стычки с соседствующей стаей, ведь сколь мирными бы они ни были, передряги всё равно случаются. Джин расскзал ему и о семье, и о стае, избегая лишь темы альфы, что был до него — подумал, что Намджуну явно не понравится, не одобрит он сведений о том, кто любим омегой. Наверное, ему проще тешить себя иллюзиями, что он — и есть предмет чувств Сокджина. Последний не против позволять ему обманываться, раз это поможет им сосуществовать в мире и согласии.        Сколько бы Сокджин не любил Тэхёна, проникнувшись к этому оборотню с первого взгляда, которым они пересеклись, а Джин уже почти прировнял Тэ к брату, ставя наравне с Чимином, но он не готов жить в постоянном состоянии войны. С тем, кто должен тебя оберегать и обеспечивать семьёй так уж точно. Он уже меченый омега, он уже отдал своё тело чужому альфе, только лишь чувства держит за семью замками, не собираясь в таком вот плане окончательно сдаваться.        Вечера с Намджуном проходят мирно. После костров они идут в дом, уставшие от работы и отдыха в стае, от шума и визга волков, ведь им хватает очень активного Чимина рядом, вечно о чём-то щебечущего. Они прощаются с младшим и уходят в свой угол, словно давно состоят в паре. Мирно, недвижимо, как болото, да и по ощущениям тоже. Джин думал, что его тактика поможет.        Вопреки неразговорчивости Намджуна, тот оказался очень тактильным. Не проходит ни минуты наедине, чтобы альфа к нему не прикасался. Будь то совместное проведение досуга у костров, танцы или глубокая ночь в постели из плотных мягких шкур. Намджун не упускает мгновения дотронуться до ладони, слегка провести по предплечью, положить руку на талию, когда они стоят рядом. И, что парадоксально и вызывает недоумение у омеги, руки у Джуна мягкие. Нет, они шершавые от работы, а вот прикасаются мягко. Бережно. Трепетно. И от этого то ли хочется расстраиваться, то ли злиться. Чимин уже отправился давно спать, луна за пределами жилища высоко, а Джин всё никак не пойдёт отдыхать. Ему нужно что-то делать со всей этой заваренной не его руками кашей, мысли роятся в черепе, не позволяя ни минуты продохнуть. Он сидит у окна на кухоньке, держа в ладонях уже остывшую чашу с отваром, который сделал в надежде успокоиться. Конечно, лекарское дело с недавнего времени порученное ему вожаком помогает отвлечься, но и забываться в нём тоже не стоит.        Намджун выходит из проёма нежданно, его массивная фигура темнеет на пороге кухни в свете падающего из окна серебристого света. Глаза альфы, отражая его, пронзительно блестят.        — Твою душу что-то тревожит, — не вопрос, утверждение, отчего омега вздрагивает и опускает чашу на стол из досок.        — Просто устал, — старается улыбнуться он, когда Намджун приближается и становится до ужаса близко.        И снова это странное проявление чувств: никаких слов, но альфа протягивает руку и смуглыми пальцами дотрагивается до волос, обрамляющих лицо. Отводит прядки в сторону, чтобы заправить за ухо, а после костяшками огладить скулу и подбородок. Мурашки пронзают кожу, выбираясь из-под неё. Прикосновение снова мягкое, что так сильно разнится со всей статной фигурой Джуна, взгляд — глубокий и почти нечитаемый в темноте ночи.        — Пойдём, — рокочет баритон над головой, и Джин покорно поднимается. Альфа же вопреки собственным словами не сдвигается с места. — Джин.        — Да? — боязливо выдавливает из себя омега.        — Взгляни на меня.        Приходится поднять голову. Он откровенно боится, что альфа прочтёт всё в карих глазах, что узнает секрет, который пока выдать ему Джин не в силах. Он слишком взволнован и испуган. И Намджун правда заглядывает в зрачки так, словно силится там что-то для себя отыскать. Обхватывает за щёку, чтобы притянуть омегу к себе. Губы их сталкиваются, обмениваясь температурой — похолодевшие от переживаний Сокджина и ненормально горячие Намджуна. Альфа не напирает, но словно чего-то старается добиться, нечто отыскать в Джине, что беспокоит уже его. Но, видимо, не находит, раз со вздохом отстраняется.        — Тебя тоже что-то тревожит, — шёпотом выдыхает Джин, не размыкая век.        — Да, — честно отвечает альфа. — То, что ты ничего не чувствуешь.        Искренне полагая, что Намджун имеет в виду ответные чувства, омега поджимает губы. Что же он с собой поделать должен? Он благодарен альфе лишь за одно — за отсутствие грубости и издевательств, но факт метки на шее всё ещё больно скручивает внутренности. Это было сделано против его воли, против его устоев. Намджун просто выбрал Джина и спрашивать ни о чём не собирался: ни о желаниях, ни о любви, есть ли она у Сокджина вообще.        Нечто внутри дёргается, словно потянули за нитку, и Джин сморщивается, что не остаётся без внимания альфы. Тот следит за реакцией внимательно, так пристально, что становится неуютно.        — Неужели совсем ничего? — едва слышно доносится до слуха омеги, отчего тот почти скукоживается.        — Разве недостаточно того, что я даю тебе, Намджун? — отчаянным шёпотом спрашивает он. — Недостаточно, что я покорен и смирён? Не хватает того, что я отдаю тебе всё тело? Я твой до самых кончиков пальцев… — голос срывается и омега замолкает, смотря себе под ноги. Сегодня сил сказать о беременности точно не хватит.        — Нет. Мне не нужно только тело. Есть кое-что важное, что ты от меня прячешь, — отвечает Намджун, вдруг утыкаясь лбом в чужой.        Сильные пальцы при этом утыкаются в солнечное сплетение. Он имеет в виду то ли сердце, то ли душу, то ли… что-то ещё, но Сокджин в этом не хочет разбираться. Ему вдруг становится так тоскливо и больно, когда Намджун зарывается пальцами в его тёмные волосы. Сможет ли он когда-то смириться со всем этим не только внешне, но и внутренне? У него прекрасно получается играть роль, внутренне кардинально отличающуюся от душевного состояния. Он привстаёт на цыпочки, невесомо мажет губами по скуле альфы, а после ускользает.        — Пойдём спать, пожалуйста, я очень устал, — и тянет Намджуна прочь из кухни.        Тайна камнем на душе давит всё сильнее и сильнее, не позволяя полноценно вздохнуть.