primitive

      Сокджин, удерживаемый одним из омег поселения, который до этого утащил его прочь от Тэхёна, как только замечает последнего, тут же принимается рваться к нему усиленнее. Тэ же, спотыкаясь от усталости, тянет потерявшего сознание Сыёна дальше. Ноги подгибаются, спина огнём горит, а по лицу струится пот. Он — хрупкий. Что в человеческом обличие, что в шкуре тонконогого оборотня так же. Сокджину всё же удаётся вырваться из чужой хватки, громко переругиваясь с соплеменником, и броситься к Тэхёну на подмогу. Он ловко перехватывает Сыёна и стаскивает с плеч омеги, который только чудом и силой воли удерживается на ногах.        — В дом Намджуна его, — хрипит Джин, и Тэ ему кивает, соглашаясь.        Из-за поворота выскакивает Хосок и, приметив койота, стремится к нему со всей прыти.        — Тэхён! Отоди! — на грани рыка выдыхает он, хватая его за локоть.        — Нет, — выдёргивает руку Тэ, отшатываясь от омеги.        — Ты должен уйти отсюда немедля, Юнги с меня шкуру спустит, ежели с тобой что-то стрясётся! — повышает на явной панике голос Хосок, лицо омеги бледно, выглядит испуганно, особенно это показывает нижняя подрагивающая от напряжения губа.        — Да плевать я хотел, что там Юнги скажет. Сыёну нужна помощь.        — Если это действительно вернулась хворь, то ты можешь погибнуть!        — И что? Я не стану сидеть на месте. Не знаю, каким ты был главным среди омег, но я не стану бегать от опасности, слышишь меня? — рявкает Тэхён, вынуждая лицо Хосока побледнеть ещё пуще.        — Ты думаешь, в прошлый раз я не пытался? — голос его внезапно теряет цвет, Хо выглядит вытесанной из камня статуей. — Или как по-твоему я заразился? Это принесло мне только горе, понимаешь? Ты не должен пострадать!        Тэхён продолжает упираться, отталкивает Хосока и стремглав несётся в сторону дома Джуна, куда Сокджин уже утащил всё ещё находящегося не в себе раненого волка. Они препираются и на ходу, но Тэ не собирается сдавать назад — он всё равно сделает по-своему. А Хосок разъярённой фурией следует за ним.        Сокджин за время их краткой перепалки умудрился смахнуть всё со стола и устроить тонкую бессильную фигурку на деревянной поверхности. Теперь же, когда Тэхён и Хосок приближаются к маленькой кухне, он придирчиво осматривает Сыёна, стараясь не упустить и сантиметра деталей.        — Тэ, он что-то говорил тебе перед тем, как потерял сознание? — глухо спрашивает Сокджин, отчего койот призадумывается.        — Что поцарапался крапивой, — выдыхает омега, пока Сокджин приподнимает синеющие веки и рассматривает мерцающие природным голубым радужки и тёмные бездны расширенных зрачков.        После воззряется на Тэ и многозначительно — но, к сожалению, лишь для него одного, ведь тот ничерта не понимает, — вздыхает. Сокджин переворачивает Сыёна на спину прямо на столе и бросается к дровнику, чтобы приняться растапливать очаг на кухне.        — У вас есть лекарь в поселении? — вскинув голову, спрашивает он у Хосока.        — Помер во время хвори, — отстранённо проговаривает тот, потихоньку пытаясь совладать с ужасом вновь наваливающегося несчастья. — Обучить никого не успел, а ранние ученики ушли вместе с ним.        — А в доме его что-то осталось? — выпрямляется Сокджин, обхватив связку дров и подкидывая поленья в очаг печи. — Снадобья, иссушенные травы?..        — Зачем…        — Мой тата был лекарем в нашей деревне. Я многое знаю, и с уверенностью могу сказать, что это — не хворь никакая. Это — отравление, — с нажимом проговаривает Джин и буравит Хосока взглядом. Брови того взлетают к корням волос, он стискивает зубы и словно собирается спорить с Джином, но нечто его останавливает. Надежда ли то, подпитанная страхом повторения трагедии, Тэхён не знает, ему не пробраться в голову Хо. — Так что иди в дом лекаря и отыщи мне сушеные чистотел и зверобой. Бегом, Хосок! Или ты не хочешь его спасти?        Хо поджимает губы сильнее, так что на худом лице принимаются играть желваки, но Джин уже переводит взгляд на Тэхёна и выдыхает, не оставляя другому омеге выхода — Хосок, развернувшись на пятках, выскакивает из дома.        — А ты ступай как можно скорее в лес, на место, где нашли Сыёна, и поищи там траву с ярко-синими кончиками. Но только не вздумай к ней прикасаться ни в коем случае! — наставительно шепчет Сокджин, округлив глаза.        На деле он тоже испуган, но вот в противовес остальным оборотням, которые боятся возвращения заразы, сгубившей половину их стаи, опасается того, кажется, что может ошибиться и не успеть спасти юную жизнь.        — Поторапливайся, Тэ, ты ведь хочешь его спасти, своего члена стаи, — вкрадчиво шепчет омега, вынуждая Тэхёна стремглав вылететь из жилища.        И только на пороге он осознаёт степень сказанного Сокджином. Койоты — одиночки. У них нет стай, нет отношений, любви и привязанностей. Часто родители бросают повзрослевших щенков на произвол жестокой судьбы, с альфой или омегой койот встречается лишь раз, не собираясь в дальнейшем строить никаких уз, лишь дать жизнь потомству. Но у Тэхёна есть стая. Он пришёл сюда насильно, его приволокли жестокие альфы, готовые красть омег себе в выгоду, однако… ничто не искоренит того ощущения единения, какое испытал Тэ на Водостой. Того приятного, переплетающегося лентами чувства единства с другими омегами, необходимости к ним прикасаться, любить, защищать, спасать от всяких невзгод. Тэхён долго был один, он на протяжении всей своей пока ещё короткой жизни оборотня всегда спасался и решал проблемы лишь своими силами.        И пусть стая, в которой он живёт, не приняла его, пусть здесь обитает зверство и нелюбовь друг к другу и к ближним своим, нечто внутри — нечто древнее, проснувшееся совсем недавно — вынуждает Тэхёна спрыгнуть с крыльца и припустить в сторону леса. Он не может их бросить. Тэхён не умеет любит других оборотней, но всей душой ощущает, как это чувство полнится в нём день ото дня. К Сокджину, что улыбался нелюдимому оборотню-койоту, который лишь только и делал, что скалился ему, защищаясь. К его младшему шебутному брату, очень прилипчивому и тактильному. К тем волкам, с кем танцевал на празднике.        Непонятно, откуда возникает такое обилие чувств, однако Тэхён всем нутром чует — это лишь начало длинного и долгого пути, тяжёлого, возможно, немного мрачного. Однако мрак способно развеять пламя костра, обычно разжигаемого по вечерам летом, но не чтобы обогреться или добыть свет, а чтобы защитить своих от темноты и невзгод.        Тэхён опасливо озирается, пока торопливо и тихо перемещается по поселению. Волки откровенно напуганы. Омеги хватают детей, альфы утаскивают своих в дом, запираясь на множество замков от неизведанной болячки. И в ярких звериных глазах стоит лишь ужас от снова явившейся угрозы потери и смерти. Тэхён же, прячась от посторонних взглядов, чтобы никто, подобно Хосоку, не перекрыл ему доступ к движениям, стремится к лесу. Он вскакивает в него, сразу же словно куполом оказывается ограждён от звуков поселения — нет переговоров, ругани, испуганного детского плача. И это помогает очистить разум и перевести дух. Лес вообще всегда его успокаивает, всегда помогает нормализовать мысли, вот только сейчас нет времени для передышек.        Он мог бы сбежать. Мог бы умереть в лесу, сопротивляясь зову своего альфы, назло Юнги заставив уйти за собой следом, ведь сейчас есть отличная возможность. Но не станет. Вспоминает кровь на юном лице Сыёна, который только-только вышел из возраста щенка, надеящегося на него Джина, и не может их покинуть даже ради мести альфе, который измывался над ним. Он хочет, чтобы омеги выкарабкались вопреки всему, даже воле Матери забрать их к себе. Потому припускает в сторону чащи, где они на полянке нашли истекающего кровью оборотня.        Зоркий взгляд рыщет по примятой траве, Тэхён сорванно дышит и реагирует острым слухом на любое копошение лесных обитателей, пока не натыкается на смятые и притоптанные крохотные пучки: тёмно-изумрудные стебельки, сочные, будто вот-вот лопнут, увенчаны сломанными кончиками цвета индиго. Помня наставление Сокджина, Тэхён даже не приближается к ним, а торопливо бросается обратно к поселению. Сбивает босые ноги, часто дышит, вбегая на территорию. Ноги уже болят и колят от усталости и перенапряжения, но омега торопится — видит впереди знакомую глиняную мазаную крышу жилья Намджуна. Однако не успевает сделать каких-то несколько шагов, как его рывком, почти в прыжке обхватывают за талию, выбивая из тела воздух, словно при ударе. Тэхён теряется и на секунду повисает в чужой хватке, не понимая, а похититель, улучив возможность, стремительно уносит его прочь.        — Отпусти меня! — вскрикивает Тэхён, и без того по горькому перечному запаху мяты понимая, что это — вожак. — Отпусти, Юнги!        — Ты туда не войдёшь, — странно севшим голосом выдаёт альфа, продолжая держать Тэхёна за пояс над землёй, уносить всё дальше от дома Намджуна.        — Я должен им помочь! — едва ли не кричит во весь голос Тэ, но Юнги остаётся непреклонным — всё тащит койота прочь. — Хосок! Джин! — зовёт он, надеясь, что омеги его услышат.        — Ну-ка замолкни! — рявкает вожак, и Тэ гневно на него оборачивается, но тут же отвлекается, слыша чутким звериным слухом, как выскакивает из дома Джуна омега. Хосок с ужасом переводит взгляд с Юнги на Тэхёна, висящего на плече у альфы, а Тэ может лишь кивнуть, обозначая, что необходимое он отыскал, прежде чем Хо вновь скроется внутри дома.        — Ты… — шипит Тэ, оскаливаясь, собирается начать чуть ли не драться с Юнги, но, обернувшись, замечает его странное, даже жуткое выражение лица.        Сильный альфа, грозный, жестокий, с бронзовой кожей… сейчас выглядит белым, словно известь. Его лицо едва не сереет, тёмные глаза широко распахнуты, а брови сведены к переносице. Если прислушаться, то становится так отчётливо бешеное биение сердца Юнги, которое тот не в состоянии сдержать из-за… страха. Страх заставляет его запах горчить ещё сильнее, с кислым привкусом оседать на корне языка, и омега опешивает. Прежде он не видел ничего такого в облике вожака, но теперь…        Юнги заталкивает его в сени, чтобы тут же запереть их на тяжёлый, тугой засов, подхватывает омегу снова на руки и уволакивает в комнату, где они обычно спят, чтобы тут же наглухо затворить ставни, а Тэхён, подхватив глиняную чашку с пола, швыряет её в альфу. Посуда разбивается о кажущуюся состоящей из горной породы спину, вожак медленно, почти со скрипом оборачивается на омегу.        — Да как ты смеешь… — выдыхает Тэхён. — Как ты смеешь прятаться и бросать их?!        — Кто тебе вообще сказал, что я их бросаю? — зверем ревёт Юнги, надвигаясь на койота, отчего внутренний омега тут же вздрагивает, сжимается и стискивает хвост между задний лап.        — Трус! Трус и негодяй! — вопреки желанию подчиниться, кричит Тэхён, а Юнги опасно над ним нависает, пригвождая взглядом к полу.        — Я — трус? — глухо спрашивает альфа, вынуждая Тэ пятиться, пока не упрётся в стену спиной. — Да кто ты такой, что смеешь судить меня? Кто ты такой и что обо мне знаешь?        Тэхён было открывает рот, чтобы выплюнуть ещё порцию яда в сторону альфы, однако грубым движением тот обхватывает его за подбородок, вынуждая захлопнуть губы и уставиться на вожака.        — Сколько зим ты прожил, а, Тэхён? — хрипит с абсолютно яростными глазами да бледным лицом. — Сколько, я спрашиваю?        — Восемнадцать, — цедит сдавленно омега, не отрывая взгляда. Не может. Омега внутри подавлен чужой волей и горьким феромоном, зверь его оставил, подчиняясь беспрекословно.        — А я прожил почти тридцать, — рявкает альфа, оказываясь почти впритык к вздёрнутому носу. — Это я вожак стаи, несущий за неё ответственность, а не ты. Это я видел, как умирает половина моих волков, а никто даже помешать этому был не в состоянии, а не ты. Это я держал на руках истекающего кровью беременного волка, который был моей парой, молясь, чтобы он пережил сперва одну ночь, а потом другую, но не ты. Не ты, слышишь? И ты не смеешь упрекать меня в нелюбви к своей стае, уясни, — голос Юнги срывается на злобный шёпот, и Тэхён опускает глаза. Он не может противостоять ему. Юнги давит на омегу всем естеством, отчего конечности трясутся и размякают перед мощью альфы.        — И не тебе меня в чём-то упрекать. Не койоту, бесцельно скитающемуся без семьи и ценностей в звериной шкуре.        — Тогда почему ты прячешься, а, смелый вожак? — гневно выдыхает Тэхён, хотя уже точно чувствует, что стоило бы промолчать.        — Да потому что я тебя прячу, — цедит тот, и Тэ вскидывает голову.        Челюсть уже болит от того, как сильно сдавливает её пальцами Юнги, не позволяя вырваться.        — Тебя прячу, не себя. Я не потеряю ещё одного, — последние слова выдыхает практически беззвучно, с отчаяньем, что даже взбешённый койот вздрагивает, видя проблеск плещущейся на дне зрачков боли.        Он не должен сочувствовать этому монстру, не должен откликаться на тщательно сокрытое внутри ощущение горя, которое ещё не иссякло и не прошло. Юнги отпускает, но челюсть всё ещё болит. Тэхён с обиженным взглядом потирает места, где остались белые следы от сжатия пальцев вожака на его подбородке, прижимается лопатками к стене, словно желает с нею слиться, а Юнги переводит дыхание. Его взгляд ощущается злым и разочарованным, словно бы вожак не желал даже на такую яростную кроху раскрываться перед Тэхёном, за что себя сейчас корит.        — Раздевайся, — велит он так, что Тэхён понимает — не подчинится, сделает хуже. Неужто этот изверг…        И всё равно тянет с себя тунику без рукавов и лёгкие хлопковые брюки, позволяя упасть тем в ногах на пол. Юнги, почти не глядя на омегу, хватает его за запястье и тянет куда-то. Из кухни открывает скрытную дверцу на заднюю территорию дома, чтобы толкнуть Тэ к той бочке, у которой его отмывали, когда омега впервые попал к волкам. Поселение объято мёртвой тишиной, это Тэхён слышит даже отсюда — ни шёпота, ни крика. Юнги вырваться не позволяет, тянет к бочке и вдруг скидывает с себя рубаху, оставаясь в одних брюках и костяном ожерелье. Он, подхватив ковшик, брызжет в Тэхёна нагревшейся за день на солнце водой, кожа тут же покрывается мурашками, но койот не сопротивляется, даже не хочет на Юнги смотреть. Брусок мыла немилосердно трёт кожу грубыми руками альфы везде, где только удаётся — будто бы хочет отмыть каждый миллиметр от несуществующей заразы, хмурится, стискивает губы, разглядывая худощавого Тэхёна. Тому от взгляда неуютно, потому отворачивается.        Когда с насильным купанием окончено, Юнги сдёргивает лоскут с верёвки для сушки. Полотном ткани оборачивает омегу и, подхватив на руки, после того, как закинул на плечо свою рубаху, прижимает к себе. Тэхён смотрит лишь перед собой, а в ушах звенит пульс — то ли его собственный, перепуганный и дикий, — то ли пульс волка рядом — горячий, торопливый, отяжелённый. Юнги запирает и эти двери, словно закрывает, скручивает прутья клетки для омеги, будто бы тот и без того в ней не сидел, попав в треклятую стаю.        — Обещай мне, — голос Юнги внезапно кажется бессильным и серым, поблекшим от взрыва чувств, прежде обрушившегося на Тэ. — Обещай мне, что не покажешь носа из дома.        — Да что с тобой… — вскидывает омега глаза, как только Юнги ставит его на ноги в комнатушке. Но замирает, замечая тяжесть в тёмных глазах. И словно видит вожака впервые без спеси и ужаса, который тот своим присутствием нагоняет.        — Пообщай, — давит альфа как и было обговорено, глядя в глаза омеге. И Тэхён понимает, что не может ослушаться, иначе первым договорённость нарушит.        — Почему?        — Потому что я приказал омегам сидеть дома, пока не убежусь в том, что для них безопасно выходить за пределы стен, — повышает Юнги голос, снова громадой нависая над Тэхёном. Но вредить не вредит — лишь выпутывает угловатое тело из полотна, отбрасывая то прочь. — Пообещай, — сверкает алыми радужками альфа, буравит его зрачки своими, давит их связью на глотку, словно проволокой колючей обматывает, похожей на цветные ленты — голубые и красные, связывающей их между собой.        — Я не выйду из дома, — тихим, подхрипловатым шёпотом отвечает Тэхён и опускает смиренно глаза. Он понимает, что именно в этом противостоянии проиграл. Юнги не выпустит из дома в любом случае, но, может, шаг навстречу хоть малость смягчит его спесивый и грубиянский характер?        Альфа вдруг тянется за чем-то, вынуждая Тэ напрячься, стягивает с плеча рубаху и напяливает на нагое тело Тэхёна. Ему выдали одежду, нужды в той нет, и подобный жест доводит до недоумения. Тэхён хлопает глазами, когда рубаха оказывается на нём, прикрывая до середины бедра. А следом встаёт в ступор ещё сильнее — Юнги, стянув с шеи костяное ожерелье, водружает на омегу. Украшение тяжестью повисает на груди, давит немыслимо, а Тэ забывает, как нужно дышать, когда слышит сбивчивые, неразличимые даже волчьим слухом слова, произнеся которые, Юнги оставляет его одного, так как покидает дом, громко топая ногами по сбитому из досок полу.

☆☆☆

       Чонгук опасливо уворачивается от летящей прямо в него плетёной корзинки и снова прячется за косяком, словно за баррикадой, тут же встречаясь с осуждающим взглядом таты. Глаза Ная словно твердят: «Кого ты притащил?», но что ещё должен был сделать Чонгук? Когда услышал тревоги всех вокруг и снова оказался объят ужасом только минувших дней? Вся деревня стоит на ушах о том, что случилось с Сыёном, о том, что страшная болезнь может снова вернуться и скосить тех, кто остался. Что они будут делать, если омеги вновь начнут умирать? Чонгук хорошо помнит те огромные погребальные костры, тот холодный, почти умерший взгляд, поселившийся в каждом альфе их стаи, вне зависимости от того — потеряли своих или нет. Помнит запах смерти и болезни, запах повсюду струящейся крови.        Он понимает панику, пусть и старается изо всех сил ей не поддаваться. Выходит неплохо на самом деле. Он лишь схватил своего подопечного в охапку и утащил к себе в дом, где его ждал тата — высокий сухой омега с проседью в волосах и шрамами на лице, оставшимися после того, как Най чудом выжил в схватке с недугом.        Чимин оказался крайне недоволен тем фактом, что его силком умыкнули и заперли в чужом жилище. Оттого недовольство омежье выливается теперь в осколках битой посуды и бросаемых в сторону выхода из кухни вещей.        — Если ты прекратишь, то есть вероятность, что у нас останутся миски для ужина, — тянет переговорщицки альфа, но в ответ получает метнутый в его сторону деревянный половник. Чимин явно не расположен к беседе.        Най же закатывает глаза, выпрямляется и выскакивает из-за косяка, надвигаясь на юного пленника их родных стен. Но тут же возвращается обратно, увиливая от очередной глиняной миски.        — Матерь тебя сохрани, Чонгук, что это за мальчишка? — шипит тата на альфу, на что Чонгук виновато потупляет глаза. Ну а что он должен был сделать? Ему поручили маленькую пташку под крыло, чтобы ничего не стряслось, и желание альфы — естественная нужда защитить маленькое и несмышлёное — взяла верх над всякой рассудительнстью.        Чимин ненадолго затихает, вынуждая обоих волков напрячься, а после резким движением выскакивает из кухни, стремясь к сеням, словно есть возможность спрятаться от Чонгука. Но не тут-то было: альфа ловко перехватывает хрупкую фигурку, выбивая из омеги судорожный вздох. В ход идут ногти, пинки, укусы и ругательства, на что Най снова закатывает глаза и покидает коридор, направляясь в свою комнату, а Чонгук пытается удержать маленький вихрь в своих руках.        Когда он ловил омег в лесу, не думал, что этот крохотный демон станет его персональным наказанием. Когда удерживал силой на поляне, не предполагал, будто Чимин будет таким яростным. Чонгук малость отличается от остальных альф в стае, что пытается скрыть от окружающих, да только перед Чимином не выходит. Этот омега словно заставляет из его нутра что-то подниматься. Желание оберегать, желание воспитывать, желание смотреть. Он совсем юный, маленький, неопытный, и Чонгук должен его сберегать до момента, когда Луна не одарит его тем, за чем вообще изначально охотились волки.        И Чимин явно не понравился тате своим спесивым характером. А Чонгук должен себя подальше держать от мысли, чтобы приблизиться к мальцу. Но… не получается. Он пахнет еловыми ветками так тонко, что изредка альфа хочет вжаться в его пшеничные волосы носом, собирая остатки запаха, но каждый раз сдерживается, не намереваясь показать, что это его интересует.        — Прекрати рваться, — удерживая поперёк туловища омегу, шепчет в самое ухо, скрытое волосами, он. Чимин застывает, каждая мышца в его теле твердеет от низкого голоса, прозвучавшего так близко, а после начинает извиваться ещё пуще, вынуждая взрослого альфу закатить глаза. — Чимин…        — Я хочу к брату! Не держи меня здесь, козлина упрямая! — взрывается омега, выгибаясь в спине, отчего Чонгук покачивается в попытках оттащить волка от выхода и запереть.        — Нельзя, маленький, — пыхтит он, не ожидая, что в тонком теле столько дури. — Юнги приказал закрыть всех омег поскорее, нельзя тебе на улицу!        — Да с чего бы это? — задыхается от усилий омега, изворачиваясь в руках Чонгука.        Они неосторожно покачиваются во время борьбы, альфа спотыкается, неся его, и начинает падать вперёд. Но в последний миг изворачивается так, чтобы Чимин не ударился, а весь вес падения пришёлся на него самого. Поясница горит от удара о порог спальни Чонгука, куда тот изначально направлялся, он морщится, стискивая талию Чимина руками от боли и болезненно мыча. Омега застывает, сжимаясь в комочек в его руках и явно испугавшись того, что сейчас встретится с дощатым полом.        — Дурак! — гневно шепчет он, задыхаясь, и Чон раскрывает глаза, уставляясь в те, что прямо напротив его. — Что ты творишь?        — А ты хотел встретиться с досками носом? — тихо и хрипло выдаёт Чонгук, не отпуская Чимина, пока тот лежит сверху и упирается сжатыми кулаками в мощную грудь.        — Пусти, гад.        — Не пущу, — горячно выдыхает он чуть ли не в нос, отчего глаза омеги слегка округляются, нос вздёргивается в возмущении, а щёки принимаются пунцоветь.        Лишь бы тата не решил выйти посмотреть и не застал их в таком положении. Чимин слишом юн для Чонгука, альфа старается воспринимать его как младшего брата, как подопечного. Тем более, что ещё на Водостой обещал подарить метку Ирису, с которым пытался строить нечто… странное для него самого на протяжении долгого времени. Ирис — его ровесник. Взрослый, умиротворённый омега. Он нравится тате своей хозяйственностью, своей красотой и мягкостью характера. Юнги считает его подходящей парой для Чонгука и давно одобрил этот союз. Но никто не спрашивал о мнении Чонгука. А то…        Сводит его с ума. Он не видит в Ирисе того, за кем бы пошёл куда угодно, за кого бы убил, кого бы… любил. Он красив? Бесспорно. Он умён? Очень. Хозяйственен и трудолюбив? Ещё как. И как омега он многое знает и многое умеет, чтобы удержать внимание взрослого оборотня. Да только… нет ни единой искры перед глазами, когда Чонгук смотрит на Ириса. Нет желания приблизиться, сжимать в руках, просить этого омегу, чтобы одарил его щенками — чтобы много-много сыновей, чтобы до самой старости. И Чонгук не пошёл за Ирисом, чтобы спрятать. Но стая обязывает, а Чонгук — подчиняется. Вожаку, устоям, родителю. Даже в ущерб себе.        — Если это хворь, которая скосила моего младшего брата, — горячим шёпотом выдыхает Чонгук, и Чимин замечает колкую красную боль в тёмных зрачках, — если это дрянь, чуть не забравшая моего тату, я тебя ни за что не выпущу. Хочешь, свяжу бичёвкой, м?        Чимин низко рычит, и зверь внутри альфы рвётся, чтобы надавить на омегу. Но тот такой юный, что в глотке комок. Орехово-карие глаза с гневом смотрят на альфу, пока они продолжают лежать прямо на пороге, упирающемся Чонгуку больно в поясницу. Чимин слезать как-то не собирается, а Чон — не противится, лишь бы не рвался сбежать.        — Не хочу тут оставаться, — звонко разносится, эхом отстреливаясь от стен.        — Я сделаю, что попросишь, если останешься, — вкрадчиво проговаривает он, глядя Чимину в глаза и замечая, как подрагивают при этом ноздри от каждого вдоха.        — С чего ты это ко мне так мил? — опасно сощуривается тот, отчего глаза превращаются в полумесяцы-щёлочки.        — Раз сила на тебя не дейстует, — тянет альфа, сжимая тонкий пояс руками, отчего Чимин внезапно вздрагивает. — Таких надо брать… хитростью и уловками.        Омега горделиво задирает подбородок, словно собирается таким способом сокрыть румянец, затопивший всё лицо. Кулаки разжимаются и он пытается сползти с Чонгука, да не выходит — руки у альфы сильные, двинуться не позволяют.        — Брату передай записку, — грубо и нагло выдаёт он. — И… песню мне сочини. На свирели. Для меня одного.        — Каков собственник, — хмыкает Чонгук, вдруг поднимая ладонь и трепля омегу по светлым волосам, на что Чимин лишь хмыкает и ёрзает, стараясь выбраться. — Обещаешь тогда не пытаться удрать? Это для твоей безопасности нужно. И тату моего не обижать.        Омега сомнительно буравит Чонгука глазами. Сила с ним бесполезна, на агрессию Чимин отвечает тройной, на боль — отбивается до смерти, значит, Чонгук должен быть умнее, чтобы мальца придержать в доме до момента, пока Юнги не сочтёт, что стае ничего не угрожает. Он должен быть хитрее, ласковее, возможно. Чонгук отличается от остальных, ему не доставляет никакого удовольствия задавливать омег авторитетом, ему не нравится слепое и безропотное подчинение. Быть может, по этой причине Ирис его не привлекает — этот волк готов лебезить перед ним, подчиняться, заглядывая в рот, даже не спрашивать, что именно и для чего от него необходимо. Они с Чимином — небо и земля. Один спокойный, словно стоячее озеро, оттого невкусное и непривлекательное для Чонгука, второй — буйный океан, готовый поглотить тебя в любое мгновение.        Однако Чимин — подросток. Чонгук не должен к нему даже приглядываться. Не должен их двоих сравнивать. Он лишь присматривает за омегой, пока тот не станет достаточно взрослым. И пусть после Чимин выберет кого-нибудь из ровесников, такого же молодого альфу, у них ведь так много общего… А в душе волк вдруг взвывает, отчего альфа вздрагивает. Торопливо встаёт, поднимая на ноги и Чимина, а тот, глядя снизу карими глазами, невинными, но тем не менее неистовыми, вызывает ещё больше воя в груди. Чонгуку нельзя на него смотреть. Никак. Никаким образом. Между ними — пропасть. Альфа, проживший почти тридцать зим, и юный, слишком юный омега.        Чонгук, подержав Чимина за плечи, отходит на шаг, чтобы найти бересту и передать её — выбеленную — омеге вместе с угольным стержнем. Тот хмыкает, принимает письменные принадлежности, а на альфу смотрит искоса, словно изучает. А Чонгук уходит, чтобы привести себя в порядок. Не время, не место, не между ними. Однако волк в груди ворочается, извивается, путая Чонгука в ощущениях.

☆☆☆

       В кухне натоплено так, что нечем дышать, а Сокджин продолжает подкидывать периодически дров, чтобы растопить очаг сильнее. Он уже взмок до нитки от пота, рубашка прилипла к коже, а дыхание сбивается. Немного подташнивает, но то от запаха перетёртых с мёдом трав. Омега разминает очередную порцию в труху, когда в кухню влетает перепуганный Хосок. Не успевает тот открыть рот, как дверь ещё раз с грохотом распахивается, являя разозлённого, явно разгорячённого новостями альфу. Намджун громадиной становится рядом с Хосоком, который вжимает испуганно в плечи голову, а Сокджин старается не поддаваться велению омеги внутри — не подчиняется, не воспринимает влияние Намджуна и его горчащий злостью феромон. Сыён на столе тяжело дышит — обнажённый, местами обмазанный перемолотыми травами — в самых чувствительных к окружающему миру точках, где Сокджин знает, что может вывести отраву.        — Какого Дьявола, Сокджин? — громом гремит голос Намджуна на всю кухню, отчего Хосок пятится к стене. — Ты что жизнью не дорожишь? Он хворной!        — Нет, — спокойно проговаривает омега, продолжая орудовать пестиком в ступке. — Не хворь то.        — Отойди, — рычит альфа, надвигаясь на него и намереваясь при нужде уволочь силой, но Джин остаётся непреклонным.        Он оставляет ступку на краю стола и, не успевает Джун его схватить, подныривает под руку и ловко оказывается по другую сторону стола.        — Будешь за мной по кухне бегать или же выслушаешь? — мягким голосом произносит омега, улыбаясь уголками губ. Намджун большой и неповоротливый, в такой маленькой комнатушке гибкий и быстрый Сокджин имеет ещё и преимущество стола между ними. Альфа хмурится, стискивает кулаки, но Джин применяет запретный ход — выпускает феромоны.        Он пахнет сосновой хвоей в морозном тихом лесу, знает, что запах этот для многих кажется домашним и успокаивающим. Омега ловко играет ароматом, вынуждая алые радужки Намджуна мерцать и гаснуть.        — Давишь на меня? — сощуривается альфа, цедит, явно злясь на Сокджина.        — Нисколько, — голос его мягок, словно снежный покров в лесной чаще, он кажется пуховым одеялом, готовым укрыть и укутать целиком. — Лишь хочу, чтобы мой альфа успокоился и не волновался, а послушал меня.        «Мой альфа» действует безотказно. Сокджин уже понял, что Намджун, если не влюблён в него, то точно питает привязанность и нежные чувства, чем первый и пользуется без зазрения совести. Тата всегда говорил: альфа голова, омега — шея, куда повернёт, туда и посмотрит. А его тата был одним из мудрейших оборотней в поселении, не только отец приходил к нему за советом, но даже вожак слушал его мнение. И Сокджин должен пользоваться самым сильным своим оружием — сильнее когтей и клыков, явно бесполезных против мощи здорового, словно медведь, альфы. Сокджин должен использовать свою суть и то, кем является. Он омега. Он пара этого дикого оборотня, который утихомиривается так же быстро, как и вспыхнул, стоит Джину лишь слегка огладить его внутреннего волка феромонами. Будет ласков и терпелив — многого добьётся.        Намджун расслабляется, и Джин улыбается ему более открыто, тоже выпрямляя спину.        — Это не хворь. Сыён отравился. Белый оканит, — Джун скептически поглядывает на омегу, потихоньку подходя. Если это важно для альфы — пусть приближается и убедится в том, что Джин в безопасности. — Будучи щенком, я застал, как тата мой столкнулся с подобным. Наш оборотень тогда отравился белым оканитом. И истёк кровью. Сперва нос и горло, после — уши и глаза.        Хосок и Намджун вздрагивают, переглядываются, подтверждая догадки Джина — всё так и было. Джун же оказывается совсем близко, едва не задевая стоящую на краю ступку, но омега умудряется её схватить и притянуть к себе.        — Я думаю, что ваши омеги в прошлом отравились им же. Очень схоже. Не знаю, почему и как это подействовало на них и только на них, но теперь, — он вскидывает голову на альфу, доверительно смотря в глаза и ещё смягчая собственный феромон, — я не дам никому погибнуть. Быть может, вы что-то сожгли, выпили, уже мы, увы, не узнаем.        Омегу вдруг пронзает дрожью от запаха орехов Намджуна. К горлу подкатывает желчь, голова начинает кружиться, и Джин пошатывается. Альфа предусмотрительно подхватывает и обеспокоенно оглядывает, а Джин отталкивает его, стремясь на улицу. Его сворачивает у крыльца, вынуждая почти упасть на колени. В ушах звенит так, что Джин не слышит тяжёлой поступи Намджуна за спиной, пока его выворачивает несколько раз. Это наверняка из-за того, что в кухне слишком жарко. Ничего, вот сейчас постоит на воздухе, подышит и всё обязательно придёт в норму.        Намджун помогает ему подняться и выпить чистой воды из ковшика, даже пот со лба утирает, пока омега приходит в себя и часто дышит.        — Мне нужно закончить, — хрипит он, держась за руки альфы. — Нужно вывести яд из тела. Ещё немного.        — Ты выглядишь нездорово, — низко и опасно проговаривает Намджун.        — В доме слишком душно, — нервно дёргает уголком губ, словно пытается улыбнуться, Сокджин. — Всё хорошо. Я оканита не касался.        Намджун всё ещё смотрит неверяще, испуганно, помогает Джину поскорее вернуться в дом и оглядывается, словно боится, что их кто-то заметит. И всё равно ни альфе, ни омеге этот внезапный приступ не даёт покоя. Вот только по разным причинам.        — Юнги приказал, чтобы омеги сидели по домам и никуда не выходили, — уже более ровным тоном произносит Намджун.        И Сокджин может понять волю вожака. Он совсем недавно потерял половину стаи. Джин не одобряет ни его поведения, ни традиций, не нравится вожак ему от слова совсем, однако он — глава общины, в коей собственная иерархия. Они боятся. Боятся сильно повторения прошлого, оттого силятся уберечь оставшихся в живых омег.        — А Чимин? — испуганно спрашивает Сокджин. — Где он?        — Чонгук пока спрятал у себя. С ним всё хорошо, — протягивает альфа скрученную тонкую бумажку из выбеленной берёзы. На ней знакомыми каракулями выведено послание, которое Джин почитает чуть позже. — И пусть сидит там, безопаснее чем здесь.        Сокджин, пусть и может поспорить с альфой, делать этого совсем не хочет. Он волнуется за младшего, но Чонгук пока ни разу не обидел Чимина, потому Джин старается утихомирить внутреннее переживание. Он лишь шагает к кухне, чтобы продолжить то, что начал, и застаёт там Хосока, старательно перемалывающего травы, которые не успел дотереть в ступке Джин. Их ждёт долгая и тяжёлая ночь, потому Сокджин оборачивается к Намджуну и кротко прикасается к его руке, отчего глаза альфы незаметно изменяются, по-иному глядят на омегу.        — Мне нужна вода. Много воды. И ещё дров. Сможешь помочь с этим? — склоняет осторожно Сокджин голову вбок, но мягкий, терпеливый тембр его голоса действует на Намджуна так, как хочет того Сокджин. Омеги должны быть гораздо хитрее прямолобых альф. И Джин это знает, а ещё — хорошо использует, он уже практиковал подобное.        И пусть его любимый оборотень, оставшийся в другой, теперь чужой стае, намного мягче и спокойнее Намджуна, Джин и с ним сталкивался лбами, потому знает, куда и как давить. Намджун только кивает и, вдруг осторожно погладив пальцам омегу по пояснице, отчего Сокджин вздрагивает, покидает кухню исполнять его просьбу. А тот лишь может облегчённо выдохнуть и двинуться к беспомощно стонущему во сне Сыёну, которого должен спасти.

☆☆☆

       Тэхён не знает, сколько уже прошло времени. Из-за закрытых наглухо ставень не видно, когда солнце встаёт, а когда садится. Омега может только лежать на шкурах и злиться, либо ходить из одного угла дома в другой. Лишь несколько раз в день Юнги является к нему, чтобы принести еды, но не отвечает на вопросы и толком с ним не разговаривает, отчего градус напряжения в омеге только возрастает.        И сегодня, пока они сидят друг напротив друга — один на шкурах с тарелкой поджаренного мяса и ломтем свежего хлеба, а второй — опершись спиной о стену, злость возрастает.        — Долго ты собираешься меня тут держать? — тихо, но явно недовольно спрашивает койот.        — Пока не сочту безопасным тебе выходить, — странно глухим голосом выдаёт вожак.        — Мне надоело сидеть в темноте и тишине.        — Ежели бы умел что делать руками, не скучал бы, — жмёт безразлично плечом Юнги, на что Тэхён гневно на него воззряется. — Могу скрасить твои будни, — сверкает глазами альфа так серьёзно, что Тэхёна передёргивает.        — Нет уж, — рычит койот и сам себя не узнаёт. Он ведь пообещал себе и Юнги быть послушным, чтобы втесаться в доверие к вожаку и отомстить за всю боль, что тот причинил ему.        — От судьбы не убежишь, — хмыкает тот, опираясь предплечьями на согнутые в коленях ноги, пока упирается пятками в дощатый пол.        Тэхён ничего не отвечает, продолжает уминать ножку куропатки с сочным мясом и хрустящей корочкой. Сок копится на губах.        — Почему не отпустишь Хосока? — вдруг внезапно спрашивает омега.        — Не суй свой нос в то, что тебя не касается, — ответ груб, как и ожидал Тэхён.        — Ты, вожак, считаешь, омег мясом. И тебе действительно плевать, что чувствует твой бывший омега, когда спит через стенку с тобой и нынешним.        Юнги искривляет губы и сверкает алым взглядом, оскаливаясь.        — Не трожь Хосока и меня. Ты не имеешь на то права.        — А на что я имею вообще право? — тихо, но гневно спрашивает омега и утирает рот от мясного сока. — Рожать тебе детей?        — Это уж привелегия.        — Какая-то сомнительная, — плещет ядом между пухлых губ койот, вызывая ещё больше злости в альфе, отчего тот напрягается всем телом. На койоте по-прежнему его рубашка и его ожерелье, которые не хватило сил снять. И вопрос, зачем Юнги так поступил, продолжает беспокоить.        Юнги же молчит и отворачивается от Тэхёна, сильно сжимая челюсти, настолько, что на скулах начинают играть желваки. Тэхён же за ним наблюдает. Медленно, считывая каждую эмоцию. Была бы его воля — не смотрел бы, однако бревенчатые тёмные стены ему уже осточертели.        — Где он сейчас?        — Я велел тебе не трогать Хосока, — срывается на агрессивный рык Юнги. — Иначе я найду твоему рту более приятное применение, если ты не желаешь молча есть.        — А что мне делать? — вспыхивает омега, отставляя еду. — Я тут уже невесть сколько, только и делаю, что стухаю, как чёртов козий сыр!        Юнги устало вздыхает и игнорирует его, отвернувшись к плотно затворённому окну.        — Зачем ты надел на меня свои костяные бусы? — снова принимается доставать его койот, и Юнги закатывает глаза. — Не бесись, вожак, — тянет Тэхён, вытянув худые ноги и видя, как Юнги искоса на те поглядывает.        Тэхён рад, что вожак пока не трогает его, да только долго ли такая удача продлится? Потому омега быстро прячет бёдра, натягивая чужую рубашку чуть ли не до кончиков пальцев на ступнях. Юнги по-прежнему не отвечает. Он молчаливо подхватывает миску с костями и покидает комнатку, не закрыв за собой дверь. Тэхён, желая размяться, встаёт и прыгуче выходит следом, намереваясь и там Юнги достать. А альфа покидает кухню через заднюю маленькую дверь, через которую ранее выволакивал Тэхёна к бочке. Тот обещал не покидать дом, но тихонько следует за альфой. Хочется вдохнуть хоть немного свежего воздуха позднего лета, аромат травянного сока и почти приблизившейся осени с её тяжёлым запахом жухнущей листвы. Он выходит в ночной простор, сразу же впивается в звёздоное небо карими глазами и вдыхает полной грудью. Как же дико хочется в лес, как хочется перекинуться и наконец побегать, да кто его выпустит? Такое чувство, что клетка становится всё меньше и скоро раздавит Тэхёна.        От размышлений его отвлекает плеск воды. Омега оборачивается и видит в чистом лунном свете массивную фигуру альфы, посеребрённую Матерью Луной. Тот абсолютно нагой, черпает тёплую воду из бочки и омывается, жмурясь. Широкие плечи, чёрно-красные узоры татуировок по всему торсу и даже по ногам. Как они их делают? Это больно? Рисунки же не смываются водой… Тэхён не осознаёт, что начинает смотреть за Юнги. За тем, как на груди перекатываются мышцы от каждого движения, как непривычно вожак смотрится без своего костяного ожерелья. Как капли воды струйками стекают по тугому сильному животу и спускаются ниже.        Тэхён встряхивает головой и силится отвести взглдя, но не выходит. Кожа кажется светлее в свете Луны, и взгляд скользит по ней, усеянной мелкими каплями. Юнги же лохматит длинноватые волосы пальцами, отряхивая от воды, пока не видит застывшего у задней двери Тэхёна. Тут же, не стесняясь наготы, стремится к нему и застывает перед омегой, вынуждая его сжаться.        — Ты обещал мне не покидать дом.        — Мне надоело дышать там спёртым воздухом, — рявкает койот, опуская взгляд, чтобы не смотреть Юнги в глаза, о чём тут же жалеет и вздёргивает голову обратно, отчаянно краснея.        До Юнги Тэхён не знал альфы. Слишком был молод, слишком одинок. Тата, конечно, мельком ему обо всём рассказывал, но не говорил, что будет так больно, или это Тэ такой партнёр достался. Силой взял, отчего только из-за мысли о соитии к горлу подкатывает тошнота. Куда смотреть — не знает. Не хочется в глаза вожаку, но если опустит взгляд, встретится с чем-то похуже, с тем, что его искренне пугает. Юнги же выглядит заинтересованно, впервые почти без злости смотрит на омегу, изучает своими чернильными безднами с мокрыми, слипшимися, но густыми ресницами.        — То что между нами произошло, — рокочет он грудным голосом, вынуждая Тэхёна сжаться, — было неправильным.        Это мало похоже на извинения, но явно несёт его намёк, а Тэхён от подобного лишь только злится. Глядит сверкнувшими зелёным радужками и опасно щурится.        — Неправильным? Ты изнасиловал меня, вожак.        — Я знаю, — понижает голос альфа, сощуриваясь тоже. — И мне… жаль.        — Жаль? — горько усмехается омега, отшатываясь от обнажённого Юнги. — Просто «жаль»?        Вожак исподлобья глядит. Он не привык извиняться.        — Хочешь, чтобы я под тебя лёг? — склоняет дрожаще голову омега. — А если откажусь, силой возьмёшь снова?        — Рано или поздно ты меня сам попросишь, — вздыхает устало Юнги, а в Тэ вспыхивает ещё больше гнева.        — А если не попрошу? — шипит тот.        — Просто прекрати язвить и дай мне исправить ситуацию, — хрипит гневно в ответ Юнги.        — Да как ты собираешься её исправлять? Я тебя боюсь, Юнги, я с тобой по своей воле не лягу. Так что, — Тэхён панически сглатывает, — продолжай делать так, как ты умеешь. Продолжай быть зверем и чудовищем.        Взгляд альфы внезапно вспыхивает красным. Возмущением. Обидой?.. Это он, Юнги, должен тут обижаться?! Тэхён, злопыхая, топает и возвращается в дом. Подальше от обнажённого, мокрого альфы, подальше от его возмущения и тупости. Даже он — койот безо всякой привязки к другим существам, всё понимает. Ничего Юнги между ними не исправит. Ничегошеньки. Но вожак не будет собой, если не оставит последнее слово своим.        — А что ты в течку будешь делать? — ядовито шипит альфа. — И ты — мой. А я — здоровый альфа.        Тэ со злостью оборачивается и старается не разглядывать фигуру Юнги при свете давно зажжённых свечей.        — Обойдусь!        Альфа вместо ответа вдруг обхватывает койота за пояс и притягивает к себе. Горячая спина сталкивается с не менее обжигающей грудью, и Тэхён от ужаса задерживает дыхание.        — Куда не прячься, а мы связаны, — выдыхает Юнги. Он впервые с момента появления в стае настолько разговорчив с ним. Но Тэ старается вывернуться ужом из чужих рук.        — Отпусти меня! — взвизгивает омега. Какой к чёрту план, если койот не может пересилить себя и свой ужас от насилия?.. Его тут же охватывает страхом, что Юнги снова возьмёт своё силой. В воздухе разливается приятный свежий запах, Тэхён словно слышал его уже, но не помнит, его собственные феромоны кислят от испуга. — Отпусти, — тише, совсем тихо проговаривает омега, безвольно повисая в руках альфы, — пожалуйста.        Юнги напрягается за его спиной, это Тэ ощущает. Запах свежести вздрагивает.        — Я не буду делать это больше силой. Никогда, — доносится до омеги голос альфы, и Тэ сжимается. — Но и просто смотреть на тебя не стану.        Злые слёзы копятся в глазах койота, тот дрожит, но застывает, стоит вожаку вдруг прикоснуться губами к позвонку на шее, прежде чем отпустить. Юнги проходит мимо едва стоящего на ногах Тэ, движется нагой к комнате и больше не оборачивается. А омега гневно стирает с кожи его прикосновение, пунцовея от, кажется, злости до самых кончиков пальцев.

☆☆☆

       Чонгук возвращается почти заполночь. Идёт усиленная подготовка к зиме, ведь та не остановится, не замрёт, если нужно уберечь омег в домах от заразы, а кушать в холод захочется скоро. Потому альфы взвалили на себя всю работу, занимаясь и засолкой мяса, и охотой, и заготовлением дров и сена, а так же уборкой урожая с полей. Им некогда отдыхать. Если честно, от двойного труда Чонгук не чувствует спину. Радует хотя бы то, что Чимин после их договора сидит себе спокойно. Им не удаётся пересечься, ведь Чонгук приходит поздно, а тата на упоминание юного создания лишь недовольно фыркает, вызывая у Чона смех. Не нравится ему Чимин, оно и понятно — они очень схожи по характеру. Его родителю палец в рот не клади — по локоть откусит. По крайней мере в отношении сына, которого он воспитывал в строгости.        Дом тих, но на кухне горит свеча, отчего Чонгук уставшим мотыльком тяжело туда шагает. За столом сидит омега и, сонно моргая, что-то мастерит. Корзинка из лубка, крестом переплетённого меж собой, взамен той, что сломал, швыряя. Чонгук застывает, глядя на то, как небольшие пухлые пальцы умело управляются с плоскими тонкими полосками, вдевая и протягивая их между собой, как складывается узор лукошка, и на губы лезет непрошенная улыбка, которую альфа тут же сгоняет, покашливая.        Чимин вздрагивает, поднимая на него глаза, тут же нахмуривается.        — Красиво выходит.        Чимин тут же фыркает и опускает голову, ещё больше веселя альфу. Строптивый. Никогда бы такого в мужья не взял. Одни проблемы и ругань от таких. И не возмёт. Не возмёт же?.. Но глядя на светловолосого юного волка, его собственный в груди внимательно принюхивается, прислушивается к ощущениям Чонгука, да своими одаривает, и кажется то ему тёплой волной, которую не получается остановить. Чонгук, несмотря на то, что ужасно устал, садится рядом с омегой и принимается крупные, плотные кусочки коры рвать на равные полоски, подавая омеге.        Он лишь краем глаза замечает, как полные губы скромно и сдержанно растягиваются в улыбке, такой скорой, словно вспышке — раз и пропала. И всё равно зверь внутри издаёт странные тихие звуки, наблюдая за омегой с любопытством, вынуждая Чонгука принюхиваться и прислушиваться к чужому дыханию.        Не примечают они лишь то, что за ними наблюдают со стороны — из коридорчика — с укоризной и опасением, прежде чем скрыться в темноте дома.

☆☆☆

       Тэхён резко выныривает из сна, словно его что-то выдёргивает. Он промаргивается, шевелится, просыпаясь окончательно и беззвучно на этот факт ворча — и чего взбрендило пробудиться посреди ночи… Однако взгляд его натыкается на широкую спину альфы, спящего рядом. Почему не уходит в другую, сейчас пустующую комнату? Почему лежит так близко, что они едва не соприкасаются? Это раздражает. Тэхён ненавидит Юнги, и свой план по его «приручению» тоже ненавидит, ведь придётся делать то, что омеге совсем не хочется. Он должен сблизиться с вожаком, но как? Как заставить Юнги привязаться к себе настолько, чтобы тот попросил поставить метку? Тэ не знает. Он не искушён в подобном, но Джин советовал ему открыться тоже, хотя бы попытаться, чтобы получить ответ от альфы. Да только Тэ не верит, что в этом монстре есть хоть что-то, кроме злости и животных позывов. И кто ещё тут дикий зверь…        Омега задумывается так глубоко, что впечатывается взглядом в спину вожака. В чернильные и красные узоры, иссеивающие кожу, проходящиеся у лопаток завитками и спускающимися до самых ягодиц, скрытых льняными штанами. Вздрагивает, понимая, как хорошо их видит из-за впервые за несколько дней распахнутого окна. Не боится ли альфа, что Тэ улизнёт? Или так самонадеян? Может, сжалился над тем, что Тэхён распалялся по поводу спёртого воздуха? Слабо верится в его душевные качества, а вот в самонадеянность — ещё как.        Тэ сонный, он разлепляет едва ли веки и надеется вскоре уснуть. Взгляд рассеяно скользит по чужой спине, и Тэхён почти снова проваливается в дремоту, как снова резко всплывает из этого состояния, что-то заметив на коже Юнги. Это что-то серебром вспыхивает в свете Луны, льющемся из распахнутых ставень, задевает сознание койота. И тот придвигается поближе, силясь осоловевшим взглядом рассмотреть. Юнги спит на животе, подложив под голову согнутую руку, и на его бронзовой коже, покрытой краской рисунка, Тэхён может разглядеть то, что его настораживает.        Кожа на некоторых линиях словно бугрится, а где-то и вовсе виднеются неровные тонкие полоски. Шрамы. Так выглядят застарелые, некрасивые шрамы. Но откуда они у Юнги? Волчья регенерация должна с лёгкостью исцелять любое ранение… Омега вдруг, задумавшись слишком глубоко, протягивает ладонь и проводит по одному завитку кончиками пальцев, проверяя. Кожа и правда неровная, бугристая, шершавая из-за краски. И та скрывает какую-то жуткую историю. Но, быть может, койоту просто чудится? Однако, когда Тэхён проводит по следующей линии, а потом ещё и ещё, то замечает, что каждый участок татуировки закрывает неровность кожи. Все они скрывают шрамы.        Юнги, ощущая прикосновения сквозь сон, вздрагивает и переворачивается на спину, прячась от касаний Тэхёна. Но омега, заприметив рисунки на груди и животе, приподнимается на локте и хочет проверить свою теорию. Он протягивает тонкие длинные пальцы и прикасается к рунам на животе. Если склониться, то можно высмотреть то, что скрыть не получается — лишь отвести внимание. Тэхён так пристально альфу прежде не рассматривал, но теперь точно уверен — Юнги весь исполосован. Полностью. Всё тело, где касались альфы краски рисунков, кажется, изуродовано тонкими полосами, толстыми, с рваными краями. Когда койот доходит до размеренно вздымающейся груди, Юнги вдруг распахивает глаза и с силой хватает за запястье, вынуждая Тэ вздрогнуть и охнуть от неожиданности. Альфа жёстко смотрит на омегу таким взглядом, словно и не спал, а Тэ замирает, ощущая, как почти трещат его кости в запястье от хватки вожака.        — Что ты делаешь? — сомнительно и с низким хрипением спрашивает он, оглядывая узкую омежью ладонь.        — Ничего, — шёпотом отвечает тот, силясь вырвать руку из цепких пальцев.        — Не трогай меня без позволения, — понижает опасно голос Юнги, садясь на шкурах и уставляясь на Тэхёна.        — Почему? Сам сказал, что я твой омега, — язвит он, не сдержавшись. — Перечить тебе нельзя, спрашивать ни о чём нельзя, трогать тоже. Я тебе чужой.        Юнги нервно выдыхает через нос, ослабляя хватку на руке койота, а тот не теряет времени и вырывает её из захвата.        — Просто мне не нравится. Не трогай, — раздражённо выговаривает Юнги, показывая острые клыки. А Тэхён, исходя из желания пойти ему наперекор, берёт и нагло прижимает всю ладонь целиком к груди вожака.        Если бы можно было убивать взглядом — Тэхён был бы уже мёртв, вот как глядит на него с холодом альфа, порыкивает, а после теряется и замолкает, лишь буравит взглядом, когда омега придвигается ближе. Завоевать внимание. Сблизиться, а как? Тэхён не понимает. Он не мудрый и мягкий Сокджин, а тот, кто с альфой-то не общался до этой дурацкой стаи. Юнги смотрит испытывающе, пристально, дышит через нос шумно, вынуждая ноздри дрожать. А Тэхён вдруг ведёт ладонью до плеча, хитро и едко глядя на вожака.        — Нервы мне компостируешь, — выдаёт он тихо, не дёргаясь.        — А как же, — язвит койот, выдыхая. Он, положив ладонь, ощущает следы ещё сильнее. — Это…        — Ляг спать, — рявкает Юнги, отрывая руку омеги от себя. Стискивает пальцы, но на этот раз боли не причиняет. — Иначе нарвёшься.        — Угрожаешь тем, чего я боюсь.        — Стребую с тебя то, что мне принадлежит, — хрипит вожак, сощуриваясь, и Тэхён повторяет за ним, чаще начиная дышать.        — Ты сказал силой не возмёшь, — шепчет растерянно Тэхён. Он всё ещё порой слишком, слишком наивен. Разве можно этому зверю верить?        — Взять не возьму, доведу, что сам попросишь, — самоуверенно выдаёт Юнги, усмехаясь. Тэ скептично вздёргивает бровь, однако омега внутри приподнимает голову.        Тэхён нагло фыркает, а Юнги вдруг нависает над ним, вынуждая упасть на шкуру. Альфа сверху, его смоляные волосы ниспадают, и он так близко, что кончики почти касаются лица Тэхёна, замершего, словно перепуганный заяц перед огромным волком. От правды недалеко. Чёрные омуты глаз Юнги почти гипонитизируют его, вынуждая сглатывать слюну. Альфа смотрит не отрываясь, почти не дышит, только склоняется ещё ниже, почти прикасаясь кончиком носа к щеке омеги. Тот не понимает, в какой момент его сердце почти останавливается от страха, перемешавшегося с чем-то свежим, почти этим обжигающим. Запах бьёт прямо по рецепторам, вынуждая пульс нарастать. Так пахнет Юнги — доходит до Тэхён. Пахнет чистой сладкой мятой, если не злится. И это обескураживает, вынуждает внутреннего волка чутко принюхаться.        Однако испуганный омега всё равно упирается в грудь вожака дрожащими ладонями. И Юнги… отступает. Просто отстраняется, падает обратно на своё место и отворачивается, оставляя койота лежать на спине с заходящимся в биении от страха сердцем. От страха? Только ли? Или от того, как все его внутренности среагировали на альфу в момент, когда в нём не было ярости и ненависти к койоту?