primitive

      Тэхён едва может разлепить глаза. Он лежит на животе, и от одного только движения становится понятно почему. Стоит пошевелиться и всю заднюю сторону тела пронзает нестерпимой, острой болью, в глазах мутнеет и темнеет, а между пересохших губ проскальзывает мучительный, болезненный стон. Тэ жмурится, сдерживает слёзы от боли, не позволяя им пролиться — не из-за этого. Койот столько ран уже стерпел за свою жизнь, столько болей и невзгод, чего ему стоит переболеть эту? Он бы обернулся зверем, да сил не хватит — боль высасывает всё, что только может: и эмоции, и энергию, и дыхание. Он бы обернулся зверем и сбежал прочь из этого адового места, да не получится — злой альфа приковал к себе навеки, пока Луна к себе не заберёт, да и там неизвестно, попустит ли его священная метка прочь от окаянной души.        Тэ не сразу замечает, что в тёмной комнатушке, объятой предрассветной синевой, не один. От боли внимание рассеивается, а человек до того сидел совершенно бесшумно и недвижимо, вот омега его и не заметил. Но теперь, издав слабый шорох, выдаёт своё присутствие, и Тэхён осторожно поворачивает голову. Вожак. Он не на шкурах, рядом с ним, а сидит на прохладном сбитом из досок полу, опершись голой спиной о дверь. Смотрит алыми глазами пристально, а точки зрачков ловят редкие, угасающие блики звёзд из приоткрытых ставень.        Волчья регенерация работает: Тэхён всей сутью ощущает, как мышцы исцеляются, как рассечённая кожа срастается и восстанавливается. Сглатывает пустоту в пересохшей глотке, моргает, глядя на вожака, а тот снова не шевелится, раздражает своим присутствием.        — Зачем полез на защиту? Шкура не дорога? — хриплым эхом доносится голос альфы, пока тот поигрывает с ожерельем из костянных шипов-когтей на шее.        — Тебе-то что? — ему терять больше нечего. Убить вожак его не сможет из-за метки и нужды в здоровом половозрелом омеге, а ежели ударит — больней не сделает, тело и так сгорает от этого чувства.        — Он ведь был виноват, — сквозь зубы цедит Юнги, посверкивая глазами.        — Сам знаю, что виноват. Но то ли ты ударишь омегу, который тебе нужен, и так или иначе пощадишь, или накажешь того, кто для тебя никакой ценности не несёт, — распаляется койот, гневно шепчет, но Юнги благодаря волчьему слуху и без того прекрасно всё слышит. — Ты же животное, вожак, которому приплод нужен. Тебе плевать на свободу да на мысли в омежьей голове.        — Мы тысячи лет жили по традициям, — поднимается Юнги на ноги, нахмуривается, становясь грозной тучей, — мы сейчас по ним живём и ещё тысячу лет проживём после. Ты не сумеешь исправить нас, наглый мальчишка.        Тэ вдруг, поднабравшись сил, упирается трясущимися руками в шкуры и заставляет себя подняться. Он рычит от усердия, зелёный вспыхивает в глазах, отражая все бушующие внутри эмоции. Рана на спине чуть ли не открывается и не принимается снова кровить, но омеге всё равно — он упрямо сперва поднимается на четвереньки под пристальным взглядом вожака, а после шатко встаёт на ноги. Абсолютно нагой, — какая разница, ежели его тут всё поселение таковым узрело в первый же день, — койот шагает к вожаку. Вздёргивает горделиво подбородок и смотрит яростно в глаза, не замечает, как нечто вспыхивает во взгляде альфы. Нечто заинтересованное, нетерпеливое, будто бы изучающее.        — Ты со своими традициями кару на себя и навлёк, омег своих погубил, — хрипит койот, покачиваясь. — Твои омеги полегли от болезней, и клянусь своим хвостом, это сама Мать на тебя свой гнев изливает. И я тоже — гнев её…        Тэхён пошатывается, едва ли не заваливается вбок, но крепкая горячая рука хватает под рёбра, не позволяя рухнуть на дощатый пол. Тэ часто дышит, упирается ладонями в голую грудь Юнги и старается отстраниться. Не хочется, чтобы он прикасался, а вот зверь внутри воет — это его половина закономерная, нужная из-за метки прикасается, его прикосновения ценны и важны.        — Гнев Матери? Ты? — хрипит альфа, глядя ему прямо в лице. — И в чём же ты гнев?        — Я твоим наказанием стану, Юнги, — шепчет койот, растягивая губы в ухмылке.        Тот нахмуривается, задумчивое выражение касается его сведённых к переносице бровей. Не понимает, о чём ведает омега, да тот и сам не до конца данное выражение осознаёт. Только смело смотрит на вожака, не собираясь уступать, а тот почему-то не давит своей аурой.        — Коли гнев ты природный и божественный, я буду ждать, пока кара надо мной свершится, омега, — выдаёт холодно он. — А пока, не испытывай моё терпение — его у меня совсем мало. Закон стаи прост: работай, будь кроток и смиренен, будь благодарен за то, что у тебя есть. Раз уже пока рок на мою голову не падает, придётся тебе жить по моим законам.        Тэхён усмехается, а Юнги его подталкивает к шкурам. Омега падает на задницу и пронзительно шипит от боли в спине, а сам альфа выходит из комнатушки, покидая койота. Тот лишь смотрит вслед, думает. Он хочет разбить Юнги душу, распотрошить его, заставить пожалеть о том, что тот творит. Только как именно это сделать? Как заставить грубияна и жестокого альфу сожалеть? Тэхён вспоминает то, что говорил ему в детстве тата, словно сказки рассказывал: если альфа метит омегу — это связь сильная, нерушимая, в могилу порой способная свести, вдруг что случится. Если омега метит альфу — душа того ему больше не принадлежит, и власть над нею переходит в омежьи руки. Оттого волчьи альфы никогда не позволяют омегам вонзать в их кожу зубов. Они этой власти боятся, свою опасаются утерять.        И в голову Тэхёна приходит мысль, идея, план — как угодно может зваться. Он хочет, чтобы Юнги просил ему метку поставить, чтобы нуждался в Тэхёне. Хочет, чтобы альфа от него зависел и сам отдал в руки поводья его судьбы. И потом окажется беспомощным перед его волей, а значит, месть свершится — омега победит. Остаётся только придумать, как альфу в сети свои заманить. Однако боль скашивает, восстановление требует сил, и койот откладывает размышления из-за накатывающей слабости, падает снова животом на шкуры, тут же проваливаясь в беспокойный сон.

☆☆☆

       Он идёт позади. Идёт и не отстаёт, Чимин всем нутром его ощущает. Как же всё-таки странно, что в такой зверской стае, непохожей на их родной с Сокджином дом, заботятся о щенках. Чимин, пусть и выглядит как взрослый омега, пахнет таты молоком. Того нет в живых уже, а омега так сильно тоскует, что не может вырасти, пускай уже и пора. Не может он и всё. И альфа, следующий за ним по пятам, раздражает донельзя. Хочется сбежать от них от всех в родимый дом, не видеть лиц этих. Он может смотреть только на Джина, да на Тэхёна, потому что тот такой же несчастный, как и они со страшим братцем. Выкрали практически на территории, умыкнули, Сокджину судьбу разрушили, у альфы забрали любимого. А тот… смирился. Неужто метка эта так волю ломает? В таком случае Чимин метки не желает! Он душу свою монстрам на растерзание отдавать не готов! Всегда он мечтал, что метку ему поставит любимый альфа, волк, который будет о нём заботиться, но в этой стае таких нет.        И лучше Чимин умрёт, чем позволит кому-то из них в первую течку себя взять. Не желает, лучше убьётся, сбежит в лес, спровоцирует, чтобы его наказали и убили. Брата только жаль. Тот ничего сделать не смог против громилы того. И тут в голове всплывает вопрос: а сможет ли сам Чимин сопротивляться и противостоять этим дикарям? Он меньше даже Сокджина, хлипкие руки и ноги, тонкий и ещё выглядящий почти подростком, если не приглядываться. Джин говорит, что омеги после первой течки начинают меняться, но у Чимина она задерживается сильно, и тот за это Луне благодарен.        Он фыркает, слыша чужие шаги за своей спиной, ускоряется, желая от альфы скрыться. Того Чимином наказали — за то, что привёл щенка ещё, должен нянькой за ним и ходить. И если этот альфа окажется тем, кому отдадут эти звери Чимина… жить не хочется. Нижняя пухлая губа вздрагивает, он посильнее их сжимает и ещё быстрее идёт. Идёт, идёт, пока на бег не срывается. Душа мчится прочь, плачет и воет свободным зверем. Но Чимин в клетке без прутьев, и альфа тот — его надзиратель.        Не замечает, как врезается в чужую крепкую грудь, чуть ли на задницу не падает и охает. Но альфа этот — Чонгук — подхватывает его и придерживает под спиной.        — А ну пусти! — вскрикивает Чимин и толкает его со всей силой, да тот горой кажется недвижимой, ни на сантиметр не сдвигается.        — Опять удрать намеревался? — доносится до омеги глубокий баритон.        — Тебе какое дело? — шипит омега и пинает Чонгука в голень. Тот нос сморщивает, но всё ещё не двигается.        — Большое дело, я перед вожаком ответственность за тебя несу.        — Да иди ты со своим вожаком… в лес! Хочу — гуляю, хочу — сбегу! — горделиво выпрямляется омега. — Вы всё равно меня не тронете!        Чонгук зло на него глядит, глаза его на секунду вспыхивают красным, и омега внутри Чимина тихонько прячется ещё глубже от давления. Он страха не показывает, глядит со всей яростью так, что глаза сверкают отбликами голубизны, пусть зверь его ещё дремлет.        — Глупый ты и маленький, — вздыхает Чонгук и достаёт веточку из светлых волос.        — Сам глупый!        — Вот о чём я и говорю. Ты и твой брат — часть нашей стаи теперь. Твой брат не сбежит, а ты его тут в силу характера дикого не бросишь. Так что толку тебе дёру давать, а, мелочь?        — Да сам ты мелочь, — яростно шипит Чимин, а щёки его отчаянно от злости краснеют. Хотя звучит это смехотворно: омега едва ли в ключицу альфе дышит, ему приходится голову задирать, чтобы в глаза Чонгуку смотреть.        — Мелочь, у тебя течки даже не было и глаза не сияют, — хмыкает он, скрещивая руки на груди и вынуждая хлопковую рубаху на плечах натягиваться.        — Тебе какое дело до моей течки? — сощуривается Чимин.        — Никакого, — пожимает Чонгук плечом. — Но в стаю я тебя вернуть обязан и следить за тобой буду, мелочь.        Альфа вдруг подхватывает его под коленями и ловким движением закидывает себе на плечо, словно Чимин ничего не весит. Омега по первой брыкается, вырывается, но Чонгук — как скала, его ничем не проймёшь. Потому он беспомощно повисает, пока альфа тащит его в сторону поселения, где находиться тошно.        — Что за волки вы, — шепчет омега. — Ни погулять, ни мнение своё высказать. Дикари… Так только зверьё и живёт.        — А мы кто по-твоему? — усмехается Чонгук, прекрасно слыша его слова.        — Оборотни, — вспыхивает омега, вцепляясь в одежду альфы на спине. — У нас сердце и волчье, и человечье. Не зря же чувства у нас есть, дурак.        — Не ярись, — тихо проговаривает Чонгук. Чимин задумывается, ведь ему в эту секунду кажется, что Чонгук… немного отличается от остальных. — Мы столетиями жили по таким традициям, не может всё в мгновение ока измениться, понимаешь? Альфы это альфы. Омеги это омеги. У каждого своя роль в жизни, так сама Мать распорядилась.        — Да у Матери все звёзды осыпятся от таких речей, варвар узколобый! — шлёпает Чимин Чонгука между лопаток пока тот, покачивая Чимина от каждого шага, следует дальше к деревне. — Наша же стая смогла избавиться от такого образа жизни.        — «Наша» — теперь здесь, маленький. Ты теперь здесь живёшь. Мой вожак — твой вожак. Мои устои — твои устои.        Чимин изворачивается и умудряется спрыгнуть, пыхтит и, схватив палку, начинает лупить Чонгука. Тот, гад, даже не моргает, лишь устало посматривает на беснующегося омегу. И терпит, пока палка в руках омеги не ломается, а сам он с раскрасневшимися щеками не пытается восстановить дыхание. Чонгук снова руку протягивает и очередной прутик из буйной шевелюры достаёт.        — Не мой это вожак. А зверь лютый и жестокий!        — Сколько бы ты ни боролся, судьба твоя решена, — чуть повышает голос альфа. — Матерь, не повезёт же тому, кто решит тебя пометить, какой же буйный…        — Чего?        — Не повезёт, говорю, альфе, который с тобой ляжет! — громче повторяет Чонгук, прежде чем Чимина снова на плечо закинуть. — Спесивый ты, неуважительный. Бит будешь.        Чимин поджимает губы и сощуривается. В носу от несправедливости щиплет, но омега силится совсем не плакать, не при этих зверях, таких, как Чонгук. Он… устал и хочет домой. Но выхода у него и правда нет, потому омега бессильно повисает в хватке своего няньки.        — Драться буду тогда. Пусть лучше убьёт.        — Глупый ты и маленький, — повторяет Чонгук уже сказанную ранее фразу.        Чимин молчит какое-то время, просто повисая с плеча Чонгука и роняя бриллиантовые слёзы в изумрудную траву, пока альфа не видит.        — А ты? Ты такой же? Тоже омегу своего бить будешь? — глухо, хрипло проговаривает Чимин, жестоко и недовольно утирая струящиеся капли.        — Мой омега будет покорным, — самоуверенно проговаривает он.        — Да чтоб тебе омега достался ещё хуже чем я, — шепчет Чимин зло, зубы стискивая.        — Не достанется. Хуже тебя в стае нет. Ну… или у вожака есть, так что… — Чонгук посмеивается, когда Чимин начинает лупить его по спине. И звук этот — низкий, глубокий, немного хриплый, в грудной клетке омеги отдаётся.        К слову, в отличие от Тэхёна, его ещё не лупили. Эти дикари на многое способны… может, из-за того, что Чимин ещё по сути щенок, его не трогают?.. Он шмыгает носом и на противность альфе берёт и сморкается в его рубашку, вызывая возмущённые вопли.

☆☆☆

       Прохладные ощущения мази на ране, которую мягкими пальцами наносит на его спину Сокджин, заставляют боль трусливо прятаться. От мази приятно пахнет бархатцами и перичной мятой, она щиплет, но, тем не менее, ослабляет неприятные режущие ощущения. Волчья регенерация у Тэхёна работает чуть слабее, чем у волков, но всё же гораздо быстрее он восстанавливается, чем люди. Тэ жмурится, ощущая, как Джин наносит слой за слоем, как он промазывает красную заживающую полосу.        Омега со своим делом заканчивает и отходит в другую комнату, чтобы в тазу вымыть руки. Но тут же возвращается и, прихватив мелкий обрез шкуры, присаживается рядом с постелью Тэ, держа в руках пяльцы. Его руки порхают, мастеря иглой и ниткой красивые узоры на воротнике чужой рубашки. Судя по тому, какая она большая, одежда явно принадлежит альфе, который его пометил.        — Я бы на твоём месте ничего не делал для него, — тихо проговаривает Тэхён, вынуждая Сокджина поднять глаза и тепло на него взглянуть.        — Ну… — тот прочищает горло. — Не взирая на то, как с тобой он поступил, я не могу сказать, что Намджун очень плохой.        — Каждый альфа здесь чудовище. У них вожак такой, иначе быть не может. Тата всегда говорил, что волки — варвары, — шепчет Тэ, чувствуя, как ткани на истерзанной спине восстанавливаются.        Сокджин терпеливо выдыхает, не спорит. Он по характеру такой мягкий и добрый, что Тэхён беспокоится, как бы его доброту здесь не сломали. Хотя… с чего вообще он должен беспокоиться о ком-то постороннем? Но присутствие Сокджина, его уроки, как правильно стирать, его забота и попытки помочь терзают душу. Он и Чимин — единственные, кроме Хосока, кто разговаривает с ним в поселении, не считая за кусок мяса, принадлежащий вожаку.        — Вожак тебя силой брал, да? — тихо спрашивает Джин, продолжая с тихим шуршанием вышивать. Тэхён молчит, но его взгляд красноречив. — Мне жаль.        — А тебя зверь твой нет? — хрипит омега, продолжая лежать на животе.        — Нет, — шёпотом отвечает тот. — Я сам ему отдался.        Глаза Тэ округляются, рот распахивается, а Сокджин едва заметно краснеет, пятна покрывают его красивые скулы, глаза же устремлены только на вышивку.        — Почему?.. — отчаянно выдыхает Тэхён, не понимая. Он боролся, он будет бороться, сопротивляться альфе, не желать его против воли.        — Можешь меня осудить, Тэхён, — продолжает Сокджин, — можешь отвернуться. Но я омега взрослый, я осознавал, что Намджун сделает мне больно, если я стану противиться. Он больше меня, гораздо сильнее, — Тэхён, глядя на высокого ростом Сокджина, хмыкает — тот своей силы не осознаёт. Они все её не осознают. — Я понимал, что напугаю брата криками, если альфа будет заставлять меня. Я понимал, что мне будет больно и я не смогу нормально ходить. Что это — травмирует меня. И отдался сам. Ради своего здоровья и психики младшего.        Тэхён не понимает, почему Сокджин так жертвенен. Он готов лечь с альфой, который насильно его пометил, без сопротивления ради того, чтобы не пораниться и не напугать брата. Он готов ухаживать за диким койотом, неблагодарным отчасти, хотя ничего не должен Тэхёну.        — Почему ты так добр? Почему ты добр ко мне? — выдыхает он, и Сокджин, останавливая порхания иглы, снова воззряется на него. Тэ смотрит с непониманием, с вопросом, словно маленький, которому всё нужно объяснять. Оно и понятно, Тэ никогда не жил в общине, он многого и правда не понимает.        — Омега для омеги всегда должен оставаться пристанищем, — спокойно проговаривает он. — Альфы могут мериться силой, бодаться, бороться, сражаться. Омеги же — это дом и очаг. Не только для своих альф или для детей, но и для таких же, как они сами. Если наших альф вдруг не станет, кто о нас позаботится? — продолжает он. — Посмотри, что случилось с этой стаей. После хвори и гибели омег, те отстранились и стали соперничать, вместо того, чтобы подбадривать друг друга и заботиться о себе подобных. Альфы здесь устроили безрассудство, потому что некому их направить, нет ведущей ласковой руки, которая бы помогла справиться с гневом.        Тэхён слушает, слушает. Он не всё может понять — не понимает, почему омеги должны помогать друг другу. Здесь они — враги и соперники за внимание альф, пресмыкающиеся, позволяющие делать с собой, что душам зверья угодно. Почему Сокджин такое говорит? Разве можно управлять подобной дикостью? Такой, что сверкает в глазах вожака стаи? Такие варварство и злоба ничему не подчинятся, никто не сумеет его направить в здравое русло.        Сокджин останавливается с вышивкой и прикасается вдруг к ладони Тэхёна.        — Запомни, Тэхён, омега омеге — не враг, а дом.        Тэ вздрагивает и… отворачивается. Ему пока невдомёк это выражение. Он всегда жил особняком, никогда ни о ком не заботился, потому и забота Сокджина ему чужда.        — Ляг, поспи, — Джин принимается снова за воротник рубашки Намджуна. — Сегодня большой праздник, дальше лежать тебе не дадут.        И Тэхён смеживает веки, всё ещё глубоко утопая в раздумьях. Слова Сокджина что-то всколыхнули в его душе.

☆☆☆

              Чимин, растрёпанный и запыхавшийся, присоединяется к ним уже на границе заката. Он словно чем-то взволнованный, но не рассказывает чем, да и Тэхён не привык лезть в его дела. Вообще в чьи бы то ни было дела лезть не хочет. Он всё ещё прихрамывает. И недовольную мину на лице несёт от того, что Сокджин его под локоть ведёт. Юнги и правда не позволил больше лежать — приказал собираться на праздник Водостоя. Как объяснил ему Джин, пока они пытались безболезненно одеть Тэхёна, это праздник стоячей воды. В середине августа, когда лето начинает идти на спад и близится уборка урожая на полях, стая собирается на праздник. И как ни странно, главные на этом празднике — омеги. Сегодня их день в году, оттого Сокджин почему-то выглядит взволнованным.        Они шагают по тропке от дома вожака, петляют между деревцами и приближаются к общинной площади — там, где собирается вечерами и праздниками вся стая, чтобы танцевать и кутить. Тэхёну эта идея не нравится, он лоб сморщивает, нос вздёргивает, фыркает недовольно.        — Тэ, — тянет Сокджин. — Расслабься хоть ненадолго. Праздник. Наш — омежий праздник.        — Не знаю я никаких праздников, — бубнит омега, отворачиваясь. — У меня, койота, был только один праздник всю жизнь — день набитого досыта брюха.        Сокджин посмеивается, и звук этот почему-то приятно отдаётся в груди Тэхёна. Чимин тоже над ним смеётся. Яркий, невысокий, со светлыми, как пшеница волосами, он пружинисто шагает рядом и рассматривает редеющие к поляне деревья. Костры виднеются даже отсюда. Они вздымаются к небу, по округе разливается музыка, вызывая смешанные ощущения. Первые дни в стае у Тэхёна даже мысли не было прислушаться к тому, что творят волки своими инструментами, а теперь принюхивается, уши навостряет, ощущая биение мелодии, будто бы настощего живого сердца.        На полняке рыжий свет бросает на них отблики. Альфы смеются и борются, они кажутся… менее агрессивными, между собой болтают, кто друг друга раскрашивает красками из перетёртой красной глины, другие — пьют мёд, настоянный на травах и забродивший. Мимо них, держа за руку Ириса, шмыгает Чонгук, отчего любопытные глаза Чимина обращаются в его сторону. Тэхён и Джин это замечают и переглядываются, но ни словом не обмениваются. Вожак, как и всегда, во главе поляны, у самого большого костра стоит с Намджуном. Им туда и надо — каждый к своему альфе. Как это тревожно отдаётся в груди, что Юнги — его альфа. Джин тоже невесел, сразу взгляд меркнет, пусть омега и пытается удержать на лице улыбку.        — Всё будет хорошо, — шепчет он. — Помни, что я тебе сегодня говорил, ладно? Мы друг для друга — пристанище. Что бы ни случилось.        И что-то снова отдаёт обухом и ударом внутри, пусть Тэ и отказывается данному чувству подчиняться. Чимин тенью за ними следует, разглядывая уклад стаи из-за природного любопытства, вертит головой и едва ли не приоткрывает рот. Джин же ведёт Тэхёна к вожаку и своему альфе. Музыка нарастает, всюду вторит смех и радость, но вот троим омегам совершенно не хочется веселиться. У койота болит спина зверски, она ещё исцеляется, и это тоже причиняет боль. Он шагает, всё равно гордо выпрямившись, когда перед ними встают Хосок и молодой омега. На макушках у тех венки из полевых цветов, и даже Сокджин растягивает губы в улыбке, когда видит в руках — такие же. Васильки сплетены с пижмой, источая сладкий аромат, лютики свисают кончиками, словно украшение, веточки лаванды торчат к темнеющему и усыпающемуся звёздами небу. Хосок странно как-то на Тэхёна поглядывает, поближе подходит, держа в руках венок из незабудок и лютиков с листьями красивыми — остренькими, небольшими.        Койот на него сощуривается, но в голове звучит фраза Сокджина. Все они друг для друга пристанище. Но что есть то самое, упомянутое им, пристанище?.. Тэхёну неизвестно. Однако по какой-то неведомой для себя же причине Тэ заступился за Хосока, хотя тот совершенно не был к нему добр. Просто всем нутром ощущал измученность, усталость этого оборотня, которого травит собственная стая, хотя он — бывший омега вожака. Был им до момента, пока не появился Тэхён. И что-то древнее, гораздо древнее даже этого леса, подталкивает Тэхёна вдруг склонить слегка голову, опуская глаза. Хосок вздрагивает, поднимает венок, чтобы водрузить его на тёмную голову омеги. Ощущение… пугает. Нет, не венка и путающихся в волосах цветков. Нечто горячее и большое растёт там, словно бы слова Тэхёна, брошенные Юнги, окажутся пророческими.        Остальные омеги украшают головы Джина и Чимина венками, но вот Чимину дальше к альфам прохода нет — и младший застывает в окружении остальных подростков и щенят, грустно провожая взглядом старших. А Сокджин ведёт Тэ дальше. Намджун на Джина смотрит так, что даже Тэ пробирает мурашками. Желанно смотрит, яркими алыми радужками, и тот тут же бледнеет, но уверенно держит себя в руках.        — Ты его бошься, — шепчет койот.        — Боюсь, но мне с ним всю жизнь жить, — отвечает омега.        Юнги же оборачивается позже, натыкается взглядом на хромающего Тэхёна и глядит бесстрастно, почти незаинтересованно. Он, как и прежде, без верха вечером, ожерелье из когтей и клыков покоится на крупной, широкой груди, разрисованной символами. Глаза красные — как только пролившаяся кровь, в такие ночи оборотни ближе к природе, ближе к Луне. С этим ничего не поделаешь, как и с тем, что все альфы — дикари. Музыка всё рвётся из всех сторон, Тэхён замечает нескольких альф, играющих на каких-то трубочках и коробочках. В том числе и Чонгук, прикладывающий к губам подобную.        Они неизбежно приближаются к альфам, и Сокджину приходится отпустить Тэхёна. Тот героически выстаивает сам, не качается от боли и усталости, ведь тело его сейчас тратит все силы на восстановление. Юнги оглядывает его и венок на голове, на цветах застывает взглядом, а после осматривает едва прикрытые рубашкой бёдра да босые ступни, пальцы которых тонут в траве на поляне.        — Ты не танцуешь, — командует альфа, приближаясь.        — Не больно-то и хотелось, — грубо отвечает Тэхён, отчего альфа прирыкивает на него, вынуждая опустить голову.        Грубо хватает за руку, оттаскивая от Сокджина, спокойно, но бледно стоящего рядом с по-медвежьи огромным Намджуном. И без него становится холодно, тревожно. На покрывале, расстеленном специально для Юнги, сегодня нет Хосока. Он — с остальными омегами, носится туда-сюда, словно к чему-то готовится.        — Вожак, — раздаётся смело, и Тэхён обращает внимание на Чимина, стоящего рядом с ними, готовыми присесть — Юнги и его живая кукла. — Разреши мне танцевать сегодня. Я уже почти взрослый!        Юнги со скепсисом оглядывает Чимина, сощуривается. Тот всё ещё в стае имеет статус ребёнка, которому многое запрещено. Чонгук, опасливо оглядывая всю ситуацию со стороны, вдруг приближается и хватает Чимина за запястье.        — Ты что творишь, маленький? — шипит он на омегу, а тот гневно воззряется в ответ. Чимин, судя по всему, очень хочет сегодня станцевать, но отчего такая тяга? Тэхёну неизвестно.        — Чонгук, — усаживается Юнги на подушки и манит к себе Тэ. Тот, уже помня, чем это может закончиться — его сопротивление — садится в ногах вожака, тут же ощущая его тяжёлую ладонь на своём поясе — чёрт, слава Матери, к ране не прикасается, больно не делает. — По твоему мнению, подопечный твой готов к танцу на Водостой?        Чонгук потупляет на мгновение взгляд, а после встречается алыми глазами с карими Чимина. Омега упрямо смотрит, но что-то в его взгляде вспыхивает кратко, внуждающее сильнее Чонгука сжать челюсти.        — Отпусти потанцевать, вожак. Пусть порадуется. Может меньше удрать будет пытаться, — бросает деланно безразлично он, цепляясь большими пальцами за край холщовых светлых брюк, держащихся на подвздошных косточках.        Чимин странно выдыхает, глядя на Чонгука, словно благодарно, и уголками губ улыбается.        — Ступай, готовься, — машет уже безразлично на них Юнги, а сам… пальцы в волосы Тэхёна вплетает.        Чем такое обосновано — для Тэ секрет. Но вожак вдруг утыкается в затылок носом, тянет, ведёт до самой шеи.        — Чем тебя мазали? — порыкивает он.        — Сокджин мазь принёс, — не подумав, отвечает омега.        — Запах твой перебили, — цокает альфа, снова утыкается носом в затылок.        Ему… нравится, как пахнет койот? Это… и раздражает, и вызывает что-то неизведанное. Омега внутри радуется вниманию, млеет от прикосновений, Тэхён же — противится, камнем застывает и не двигается, словно ничего это для него не значит. А Юнги продолжает сидеть, уткнувшись носом в его затылок, но не прикасаясь к заживающей спине.        Музыка вдруг меняется, и Тэ неосознанно вздрагивает. Она становится звонче, словно альфы стали мягче, а омеги — наоборот. Луна выходит из-за облака и кажется, будто её свет — серебристый, почти мистический — затмевает оранжевые языки огня в кострах. Альфы вдруг… тянут две огромных бочки с водой. Они — полные до краёв — остаются возле центрального костра. Юнги с интересом смотрит, но к ним не присоединяется.        — Ты не празднуешь? — вдруг спрашивает Тэхён, в ответ же получает лишь безразличный взгляд.        Омеги же наоборот — сильнее оживляются. Они, придерживая венки на головах, хватают ленты и тонкие воздушные отрезы, вызывая в Тэхёне всполохи любопытства. Как бы он ни ярился, быт волков в любом случае вызывает какой-никакой интерес. Особенно видя, как эти волки, что в бане готовы друг друга обижать, почти драться, вдруг выглядят так странно едино.        Намджун, стоящий неподалёку от сидящего на месте вожака, вдруг прикасается к Сокджину и протягивает ему две красивые зелёные ленты. Тот глядит на альфу, венок на голове поправляет.        — Сходи. Потанцуй, — коротко говорит он, и Джин принимает ленточки, стелющиеся по земле, из его руки.        Музыка нарастает. Бой барабанов почему-то заставляет волноваться, и Джин, схватив Чимина под руку, который всё ещё не отошёл от радости, что ему разрешили танцевать, стремится к остальным. Оба омеги движутся к большому кругу света, и выдыхают, когда к ним присоединяются другие. На мгновения всё смолкает, нет даже шелеста летнего прохладного ветра среди крон высящихся над ними деревьев.        Тэхён издали наблюдает за разрумянившимися омегами. И что такого в этом празднике?.. Но вдруг что-то бряцает, привлекая внимание омеги. Тот выпрямляется, разглядывает играющего на струнном инструменте молодого полуобнажённого альфу, сверкающего в темноте алыми глазами. Но тихого, тихого, как и все альфы сейчас, что заставляет насторожиться. Барабаны снова начинают агрессивную песню, и сердце почему-то пропускает удар. Бой, ещё бой, и такт настраивается. Чонгук со свирелью в руках заводит мелодию, она нитками звуков сплетается с остальными всплесками песни, и свет костра словно бы становится тусклее, прежде чем вспыхнуть, выбрасывая в небо сноп ярких искр.        Юнги перестаёт иметь значение за его спиной, всё ещё сидящий непомерно близко. Гаснет даже раздражение и ненависть альфы, как только Ирис заводит песню. Его голос чистый и звонкий, к нему со временем присоединяются остальные омеги, каждый обладая непередаваемым тембром. Мистическая волна ошпаривает сознание Тэхёна, когда в круг голосов вступает Сокджин. Откуда они все знают слова? Откуда их знает Джин, если он жил прежде в другой стае? Она — песня — одна на весь мир такая? Почему, как, откуда — миллион вопросов вертится в голове, когда он, отползая от вожака, уставляется на омег, начинающих вышагивать друг рядом с другом. За руки хватаются.        Барабаны набирают обороты, песня громогласно растёт, закрывая собой и звуки вокруг, и свет костра, и даже свет Луны. Она словно смешивается с языками пламени, делая их не ярко-оранжевыми, а сине-серебристыми. Тэ даже задерживает дыхание, когда омеги, танцующие у костра и вокруг него, наращивают темп. Держат за руки друг друга, придерживают один другому венки. Они взмахивают ленточками и отрезами, и те едва ли не вспыхивают в потустороннем, доселе незнакомом Тэхёну огне.        Даже Чимин — маленький, в свете костра кажущийся неземным созданием, приоткрывает губы, чтобы спеть. Их голоса смешиваются в единое целое, нерушимое, неизведанное и неподчиняемое. Это — то, что принадлежит только им, доходит до койота, только омегам, потому что ни один альфа не вступает в круг, не имеют на то права, и это воля чего-то более сильного, чем каждый волк в поселении, даже Юнги.        Песня становится то агрессивнее, то мягче, глаза омег, даже совсем юных, вспыхивают лазуритом — ярким, похожим на свет луны, смешавшийся с небесно-голубым небом летнего полудня. Тэ чувствует, что сидеть на одном месте становится невыносимо, они словно смотрят на него, зовут к себе, дыхания не хватает, отчего то кажется поверхностным и сорванным.        Ведомый звонкими голосами, он поднимается. Забывает о боли, не чувствует её, пропала. Юнги вдруг поднимается следом и хватает Тэхёна за руку.        — Ты не танцуешь, я велел, — хрипит строго вожак, но столкнувшись с налитыми зелёным радужками омеги, вдруг застывает. Тэхён переходит на тихий рык, и тот… отступает?        Но сейчас не имеет значение ничего, кроме песни, заставляющей сердце койота пропускать удар. Он должен быть там. С ними. Они должны быть целостной цепочкой, но сейчас там не хватает крупного звена. Тэ, босыми ногами приминая траву, смело движется к кругу света. Альфы не останавливают — даже не пытаются, лишь провожают глазами. Вожак же шагает следом с недовольным, злым лицом, однако остановить больше не пытается. Волшебная, праздничная ночь, свет серебристого костра пленяет, и Тэхён не может оторваться.        А волки всё кружатся, бешеный темп песни, кажется, готов снести Тэхёна с ног, но тот и не запротивится. Ленты вспархивают, волнами огибают тела, хватающиеся за руки, за талии, обнимающие плечи. Койот задерживает дыхание, когда видит их, и ноги буквально зудят от желания войти в круг света, оканчивающийся границей жгущей глаза темноты, где остаются альфы. Юнги подходит ближе, желая схватить Тэхёна за руку снова, но тот смело делает шаг, потому что видит протянутые руки, и ему кажется, что те обращены к нему.        Его действительно сносит. Здесь даже воздух совершенно другой — горячий, насыщенный запахом цветов и кожи волков, обоняние — острое и восприимчивое — путается из-за обилия, но быстро оказывается притупленным из-за вмиг вспыхнувшего нутра. Кажется, словно Тэхён со своим зверем внутри соединяется и сливается, не разделить, не разрезать. Его хватают за руки, и песня насыщается звонким смехом, от которого становится так тепло, что улыбка сама охватывает пламенем его губы. Клыки удлиняются, карябают дёсна, а Тэ стискивает влекущие его ладони, совершенно теряя рассудок. Есть только бой барабанов, отдающий каждым ударом в груди.        Его кружат, обхватывают со спины, но та не болит. Перед взором — темнота беззвёздного неба, единственные звёзды все сошли ниц, сверкают голубыми глазами, вокруг него. Тэхён разумом путается в волчьем вое и тёплых руках, обнимающих его. Он не сразу понимает, что тоже кружится, ведомый кем-то. Хосок сливается с Дэй, Джин с Чимином, они все смешиваются друг с другом, как полевые цветы. Серебристый свет костра вызывает учащённое сердцебиение.        Ему дают ленту, и Тэхён знает зачем. Она — его проводник обратно, в мир живых и дышащих, потому что здесь — совершенно другое место. Здесь не действуют законы волков или людей, только голоса, голоса, голоса, их так много, что сердце вмиг застывает, не бьётся, чтобы вдруг начать стучать в обратном направлении. Тэхён не дышит. Он позволяет дышать за себя другим, обхватывает их пальцы, разрешает себя обнимать и с переди, и сзади. Зарываться изящными пальцами в волосы и целовать. В губы, в щёки, в плечи, куда угодно, целует сам, прижимает к груди, сплетает ленты с чужими. Кто-то держит его венок, позволяя танцевать, и ноги колит от желания не прекращать.        Джин кружит его за руки, откинув голову и заливисто хохоча, Чимин поёт так, что душа дрожит — чистым, светлым голосом, таких у оборотней не бывает, только у самой Матери. Тэ улыбается так, что болят щёки, не понимает, что с ним такое, но вынырнуть из этого состояния нет ни сил, ни желания. Он смеётся, когда его щекотят, подхватывает Чимин на руки, чтобы покружить, и все, что осталось за пределами круга, теряет значение. Пока их не обливают водой. И Тэхён вздрагивает, когда на него попадают капли.        — Не останавливайся! — в один голос твердят омеги то ли вокруг него, то ли в его же голове. И Тэхён подчиняется.        Он не останавливается, даже если ощущает усталость в ногах, он не тормозит, когда в него прилетает струя ледяной воды, и тонкая рубашка прилипает к телу, очерчивая его. Он едва дышит, ощущая кашу смешавшихся и охвативших его чувств. Грудная клетка разрывается от неописуемых эмоций, глаза горят, Луна — полная, как спелое белое яблоко — возвышается над ними. А воды всё больше. Альфы, это они хлещут в них из ковшей и ведёр, смеются, любуются. Впервые в этой проклятой стае Тэхён видит, чтобы волки друг другом любовались.        И в его сознании загорается мысль, что как бы ни твердил Юнги и другие, будто они близки к традициям оборотней, стая от них так далека, что плакать хочется. От настоящих, вот таких, как праздник Водостоя, когда ощущают себя единым целым.        Он вдруг замечает, что вожак стоит со скрещенными на груди руками. Его взгляд напряжён, насторожен, и всем телом Тэхён хочет заставить его почувствовать то же, что ощущает сам. Пусть на него свалится валуном осознание, где он совершил ошибку, где оступился. Он всей природой взывает, и плечи Юнги вдруг вздрагивают, но никто не замечает, никто, кроме койота. Намджун вдруг протягивает вожаку ковш, наполненный холодной водой и кивает на омег. Тэхён всё видит размыто, нечётко, он всё ещё душой и разумом в танце, не замирает, даже если рубашка уже вся вымокла насквозь.        А Юнги вдруг плещет тоже. И алые глаза его вспыхивают, когда он попадает в омег, чьи волосы тут же липнут к коже. Ленты — тяжёлые, напитавшиеся влагой, с подолов рубашек капает, когда музыка начинает идти на спад, сердце, кажется, заводится с рёвом по новой — ну, или такое впечатление складывается у Тэхёна. Его спина перестаёт болеть от слова совсем, даже когда магия ночи и лунного света рассеивается, даже когда музыка смолкает окончательно. Ноги омегу не держат и он с удовольствием падает прямо на траву, роняя венок и ленты. Земля мокрая, пахнет сыростью и зеленью, это так приятно, что Тэ хочет зарыться в неё пальцами и не вставать.        Но его огорошивают: подхватывают с силой на руки. Собственные впечатываются в ожерелье, покоящееся на груди, зелёные радужки койота сталкиваются с красными вожака. Тэхён молчит, лишь смотрит на Юнги, который… уносит его прочь. Зачем?        Джин не успевает от усталости рухнуть наземь, как его подхватывают крепкие ладони. Намджун поднимает его над землёй, утыкается в мокрую от воды кожу на шее и выдыхает. Ток проходит по каждой клетке тела, магия танца ещё плещется осадком в крови, и омега обхватывает Намджуна за шею. Ленты, данные им, сразу же прилипают к горячей коже на спине альфы, когда он уносит Джина прочь от костра, в котором после плясок остаются лишь тлеющие серебристые угли. Наутро они станут обычными, закончится праздник. А пока Сокджин устало кладёт голову на плечо Намджуна, ощущая, что вот-вот уснёт.        В этой стае — норма быть близкими при других, и у Джина был ужасный страх того, что альфа с ним подобное сделает, но сейчас он отдал земле слишком много сил, чтобы противится. Костёр греет зябнущую под влажной тканью кожу, обжигающие руки Намджуна — тоже. Тот садится на покрывало и устраивает омегу на своих коленях, не произнеся ни слова.        — Намджун… — хрипит омега, испуганно глядя в алые глаза, пожираемые чёрным зрачком.        — Хочу, чтобы они видели, что ты мой, — отвечает тот, стискивая бока его руками, и тело омеги вздрагивает несчастно.        И глаза почему-то кажутся более ласковыми, чем в первую встречу, или то разум с омегой играет в глупые игры бесовские? Алые, яркие, как маковые головки, буравят Сокджина, манят заглянуть за пелену зверства. Джин ощущает, как неприятно прилипает и отлипает от тела ткань, как альфа под ним кажется каменным. Что для них это значит в стае? Единение? Власть? Любовь? Умеют ли тут вообще любить? Джин раздираем мыслями, но в его душе всё ещё танцуют серебристые всполохи. Он близок к природе сейчас, слишком открыт, потому, поддавшись воле Намджуна, склоняется и целует его сам. Губы сталкиваются с губами, Джин даже не видит, как Юнги утаскивает Тэхёна прочь — в гущину леса, — слишком уж увлечён. Рот Джуна горячий, и даже на мгновение Джин забывает, сколько оборотней их окружает.        Языки сплетаются, бёдра дрожат, альфий дух давит на внутренности, заставляя доверчиво расслабиться. От судьбы не убежишь — так раньше тата говорил. Неужто Джин свою отыскал вот таким способом? Раз уж ему до самой смерти с этим альфой быть, так Джин постарается хоть толику радости в новом мире отыскать. Потому вцепляется пальцами в смуглые плечи, прижимаясь ближе.        Чимин глядит оторопело и с непониманием. Ему, как щенку, здесь быть не положено. Младшие в другом конце поляны, и Чимин должен был уйти, но опрометчиво остался.        — Матерь благословит, — хмыкают рядом разные голоса, но омега может смотреть только на брата, который с горящими голубым глазами вгрызается в своего пленителя так, будто хочет прямо здесь…        — Первые будут, вот засранцы. Всегда Джуну везёт. И омега достался ласковый, и первыми землю орошат, — хмыкает знакомый баритон, и Чимин, повернув голову, видит альфу — одного из тех, что их с братом крали. Повезло… Намджуну, быть может, и повезло…        Он не может прекратить смотреть. Надо уйти, надо отвернуться, Джин бы хотел, чтобы Чимин отвёл глаза, но почему-то омега не может. Он стоит и смотрит на то, как старшего его стискивают руками, как грубыми поцелуями усыпают шею, придавая ласки метке на самом изгибе, а Сокджин… голову откидывает, словно ему приятно. Руки Намджуна забираются под напрочь вымокшую рубашку, обнажают бёдра и ягодицы, прежде чем чувственно сжать. В груди Чимина что-то взбеленяется и трепещет, но он всё ещё не может уйти.        На глаза ложится тёплая широкая ладонь в миг, когда Сокджин впервые тихо стонет на потеху остальным. Кто-то закрывает Чимину глаза, не позволяя смотреть. От волка пахнет можжевельником, ещё с первого дня здесь он запомнил этот запах. Запах своей няньки.        — Не стоит тебе тут быть, маленький, — раздаётся над головой смешок, и Чонгук подхватывает омегу за пояс с такой лёгкостью, что спирает дыхание.        — Что они делают? Почему? — отчаянно спрашивает он, позволяя альфе скрывать от его взора это безобразие.        — Нам нечего стесняться. Если мы хотим — мы хотим до воя из горла. Если любим, так чтобы все видели. Тем более, ночь сегодня священная, омегам принадлежит. Первый омега из стаи, которого альфа возьмёт сегодня, принесёт удачу в наш дом, — выдыхает Чонгук почти на самое ухо.        Он останавливается, опускает Чимина на ноги и убирает с глаз руку. По голове вдруг… гладит, вынуждая омегу ощериться и хмуро посмотреть. Здесь, на окраине поляны, откуда не видно и не слышно того, что происходит у центральных костров, щенки с немногочисленными стариками сидят. Мало щенков, с десяток едва ли. И правда, как говорили остальные омеги, многих потеряли и выбрались только самые сильные. Они сидят, играются или едят прямо руками под присмотром подростков, таких же, как Чимин.        — Сиди здесь, пташка, — ровно произносит Чонгук.        — Ты тоже так будешь делать? — вдруг выпаливает омега, хватаясь за рукав Чонгука.        — Как?        — Там, — сглатывает Чимин. — Как Джин и его альфа.        Чонгук посмеивается и вдруг снова поглаживает его по пшеничным волосам.        — Отдыхай, маленький, — усмехается он, дёргая Чимина за кончики волос. — Рано щенкам о таком думать.        Чимин насупливается, руку от себя чужую отбрасывает, смотря недобро, но взгляд его расслабляется, когда Чонгук отходит, отвернувшись.        — Ты красиво играл сегодня, — выкрикивает вслед он, вынуждая альфу обернуться через плечо.        — А ты красиво пел и танцевал. Удачный год будет, — бросает Чонгук, покидая его и остальных щенят.        Тем временем Джина пронзает такой волной, что нечем дышать. Не существует ни волков вокруг, ни света костров, ничего. Только лучи полной луны над головой, да дикость в крови. Он никогда не думал, что его так снесёт ощущениями, что будет настолько обжигающе и сумасбродно. Ему однозначно будет стыдно утром, но то придёт с рассветом, а сейчас, откидывая голову, он позволяет альфе всё, что угодно. Намджун упивается его податливостью, что-то на ухо шепчет, но Джин слышит лишь бешеное биение собственного сердца, кровью отдающееся в ушах. Его приподнимают сильные руки и сажают обратно, и вроде должно быть стыдно, ужасно до слёз, но ничего и правда не существует. Только Намджун.        Он входит сильно, раскрывая омегу до предела, вталкивает возбуждённую плоть во влажное нутро, вынуждая Сокджина на выдохе приоткрывать рот. В их прежней стае до такого никогда не доходило. Всё в пределах разумного — личная жизнь за пределами дома, а здесь… Намджун сказал, что хочет, чтобы все видели. Как омега ему принадлежит, насколько принадлежит, почему. Он не выдерживает и стонет, когда альфа входит особенно резко, буквально протаранив его. Не дай бог сцепятся узлом, не разорвёшь их же надолго, но Джун почему-то осторожен. Он прикусывает лишь изгиб шеи и что-то снова говорит, но так тихо, что не разобрать.        — Матерь… — выдыхает омега, закатывая глаза. Обжигающая волна ошпаривает вены, протекая вместе с кровью по ним.        Омега начинает сам двигаться, держась за чужие плечи, зажмуривается, забывая напрочь обо всём, чтобы не сгореть со стыда. Его сердце такого просто не выдержит, потому проще думать, будто они с Намджуном совсем одни. Приподнимается, чтобы снова опуститься на бёдра, всхлипывает, а следом потирается об альфу всем телом. Внутри всё почему-то меняется, беспокоится, злость просыпается, и омега принимается двигаться агрессивнее, словно хочет главенствовать над Намджуном, да только как? Здесь нет никакого уважение и почитания друг друга, нет такой заботы как дома, но Намджун отчего-то кажется… правильным? Это раздражает. Потому Сокджин царапает его смуглые лопатки, когда альфа притискивает его к себе всем телом, вжимает в себя, будто хочет слиться.        Джин снова всхлипывает. Его взбудораженное тело не выдерживает долго, и омега, беспорядочно двигаясь на чужих коленях, закусывает губу. Возбуждение накрывает волной, достигающей всех рецепторов, и на мгновение оглушающей оргазмом. Джин дрожит в сильных руках, губа, прикушенная им, начинает кровоточить, а Намджун горячо выдыхает на ухо и напрягается, походя на каменную глыбу. Он Сокджина не отпускает, так и держит в тисках своих объятий.        И тут накрывает. Стоит отойти от оргазма, как Сокджин слышит и улюлюканье других оборотней рядом, которые, оказывается, всё время за ними наблюдали, и перешёптывания восхищённых омег, глядящих на него. Щёки вспыхивают, тело костенеет от ужаса и смущения, хочется выпутаться из рук альфы и сбежать, но Намджун не отпускает.        — Тихо, — командует он в ухо, позволяя лишь слезть с коленей и сесть рядом. Джин же думает, что вот-вот испепелится от стыда.             

☆☆☆

       — Что ты творишь? — рычит, понизив голос, на него Юнги, грубо хватая за запястье. Омега, всё ещё опьянённый танцем, который определённо что-то с ним сотворил, дерзко смотрит в глаза. — Когда ты поймёшь, что ты…        — Никогда, — почти выкрикивает Тэхён, выдёргивая руку. — Никогда я тебе не подчинюсь, слышишь? Пусть ты и привязал меня к себе, хочешь — бей, хочешь — наказывай, не покорюсь.        Юнги уже совсем вспыхивает, поддаваясь ярости. Но у Тэхёна другая задумка. Он вынашивал её зачатки, как только оказался помечен этим волком, и теперь, после танца, надломившего нечто внутри койота, понял, что должен делать.        — Но… — выдыхает омега, делая шаг к вожаку, — если хочешь что-то от меня получить, вожак…        — Не тебе мне условия ставить, — рокочет низко альфа.        — Значит, мучайся до самой смерти со мной, — выплёвывает Тэ. — Или выслушай.        Юнги беснуется, клыки обнажает и сверкает в сторону Тэхёна алыми радужками. А после замирает, дышит гневно, так что ноздри его трепещут.        — Говори.        Тэхён сглатывает скупой запас слюны, буравит Юнги взглядом и снова шагает поближе.        — Если хочешь, чтобы я тебе подчинился, стал покорным и послушным, чтобы не позорил тебя, а был твоей гордостью… смотри мне в глаза.        Юнги изгибает тёмную бровь, смоляные пряди падают на лоб, закрывая его и делая взгляд почти угрожающим. Фыркает, отчего душа внутри омеги вздрагивает, но он не собирается отступать. Ощущает внутри себя силу, которую даже варварам этой стаи не сломить.        — Каждый раз, когда что-то хочешь от меня получить — смотри мне в глаза. Каждую ночь, в которую будешь делить со мной постель, брать меня, смотри мне в глаза. Не отрываясь, Юнги, — впервые спокойно называет Тэхён его по имени, отчего альфа приподнимает в противности верхнюю губу, снова показывая клыки.        Они несколько мгновений молчат, а Тэхён не собирается отступать.        — Разве трудно? Ты хочешь получить желаемое — спокойного омегу, который не станет с тобой пререкаться и перечить твоим словам. Я прошу лишь того, чтобы ты смотрел мне в глаза, когда чего-то нужно, — выдыхает ещё тише омега, оказываясь совсем близко.        Тэ протягивает ладонь, словно хочет прикоснуться к альфе, а тот хватает его за запястье, будто бы ограждаясь от влияния койота. Но Тэхён умудряется руку вывернуть и всё-таки дотронуться до скулы вожака. Кожа горячая, грубая, взгляд — немилосердный. Почему Юнги таков? Вопросов с каждым днём пребывания всё больше, а ответов катастрофически мало.        — Ну же, — давит омега, но с осторожностью, и вожак всё же перестаёт смотреть ему в район переносицы, а сталкивается с зелёными радужками и тёмными зрачками. — Нетрудно ведь.        Юнги фыркает злобно, сощуривается, только взгляда не отводит.        — Будь по-твоему, — цедит вожак, глядя на него, нависает всем своим крупным телом, прежде чем надавить, вынуждая Тэхёна попятиться.        Они словно ментально борются, противостоят друг другу, и Тэ внезапно уступает. Смотрит широко распахнутыми глазами, обещание своё исполняет — Юнги смотрит в глаза, а койот подчиняется. И взгляд альфы вдруг расслабляется. Внезапно разрез глаз не кажется таким холодным и жёстким, а линия губ становится мягче. Тэхён от себя дурные мысли об альфе отгоняет, не моргает, глядит в ответ. Дыхание вожака становится спокойнее, а омега внутри подчиняется, это в воздухе становится понятно по запаху — запаху феромонов омеги, становящимся сочнее и мягче. Яблоки. Спелые, жёлтые, которые зреют раньше всех — крохотные, несуразные, но очень вкусные. Плечи вожака кажутся не такими массивными, радужки мерцают красным, но уже без вселенской злобы, потому что его зверь доволен.        — Твоя дикость моей не ровня. Хочешь — не хочешь, подчинишься, — тише, значительно тише проговаривает Юнги. Уже без агрессивного рыка.        — Как скажешь, — так же ровно выдыхает омега. Его мокрая рубашка липнет к телу, и Тэхён пугается.        Зажила ли рана на спине? Он ведь совсем не ощущает боли, только не понимает, как так вышло. Юнги же, развернув Тэхёна, подталкивает к поляне, откуда утащил, собираясь поругаться. Но что-то явно пошло не по плану вожака, это видно по едва заметной растерянности, которую Тэ уловил прежде, чем отвернулся.

☆☆☆

       — Даже шрама не осталось, — поражённо выдыхает Сокджин, рассматривая спину Тэ, пока тот держит рубашку поднятой. Омега осторожно прикасается к месту, где ещё недавно зияла красная полоса, но койот быстро это пресекает.        Сокджин определённо приблизился к Тэхёну, и не сказать, что это как-то противно. Нет, просто вызывает смятение в душе. Тэ подхватывает корзинку и продолжает идти, а Джин спешит за ним, быстро нагоняя.        — А Чимин где? — моргает он, понимая, что среди омег, отправившихся в лес по ягоды, младшего брата нет.        — Они всё ещё боятся, что он сбежит, так что за пределы территории не выпускают, — выдыхает он, перешагивая корягу.        Солнечные лучи едва ли проникают за плотные кроны деревьев, высящиеся над головой. И тут и там слышны шорохи обитателей чащи, а ещё голоса и смех других омег. Из разума до сих пор не выходят слова Сокджина о том, что омега омеге — пристанище, а не враг. Но если так и есть, то почему в этой стае иначе? Тэхёну почему-то становится тоскливо из-за враждебного отношения в, грубо говоря, семье. Стая ведь для них семья, так отчего настолько всё плохо? Альфы грубы и неуважительны, совсем своих волков не любят. Омеги соревнуются и вредят друг другу, вопреки тому, насколько должны быть едины.        — Как думаешь, почему тут так? — тихо спрашивает Тэхён. Ему кажется, что Сокджин мудр. Что у него гораздо больше знаний, чем он показывает, так что… мнение омеги для Тэ становится весомым.        — Почему стая в раздрае? — склоняет он голову, поглядывая на койота. — У стаи нет направляющей руки. У них есть вожак, который не готов вести своих волков в будущее.        Тэхён шикает на Джина, мало ли, кто-то услышит и донесёт Юнги. И Тэ не знает, какой будет реакция вожака на слова Сокджина.        — А что? — посмеивается омега. — Ты ведь сам это чувствуешь. Вожак — тот, кто объединяет стаю не только в тяжёлое время, но и в мирное. Вожак равно отец для всех. Разве Юнги похож на отца? Он вроде бы заботится, а вроде бы нет. Он эгоистичен и жесток даже к своим. Он не хочет меняться.        Тэхён прикусывает изнутри щёку. Джин прав.        — Что есть эта самая ведущая рука? — выдыхает он.        Омега призадумывается и останавливается, завидев кусты дикого крыжовника, чтобы начать срывать зелёно-розовые ягодки и ссыпать их в корзинку.        — Мои родители, к примеру, — начинает тихо он, не отвлекаясь от работы, и Тэхён следует его примеру, — у них всегда считалось и виделось со стороны, словно отец главнее таты. Что он принимает каждое важное решение, что полностью несёт ответственность за семью. И только мы с Чимином знали, что отец всегда ходил к тате, чтобы посоветоваться. Альфы они… импульсивны. Они дикие, ведомые своим волком сильнее омег, так что быстро подвергаются гневу и феромонам, чаще дерутся и чаще погибают в стычках между стаями. Омеги же — в первую очередь родители. Они думают не о чести и соперничестве, а о том, как обезопасить детей. В прошлой стае не было разницы: мой щенок или чужой. Все общие, все одинаково заслуживают заботы и защиты. И вот в отношении щенков омеги, кстати, становились настоящими зверями, готовыми защищать приплод.        Сокджин вздыхает с некой грустью и приподнимает в горьком выражении уголок губ, а после, встряхнув головой, продолжает.        — Отклонился от темы… так вот. Отец всегда советовался с татой. Ни одно решение не проходило мимо, ведь тата — благоразумнее и спокойнее был. Он помогал отцу не потонуть в ярости или страхе, а думать холодно, расчётливо. Направлял его, — Джин выпрямляется и смотрит Тэхёну в глаза. — Вот, что есть ведущая рука. Во всём необходим баланс. И эта стая страдает, так как его нет.        — То есть, — сглатывает Тэ. — Ты хочешь сказать, что я — та самая рука для вожака? Да нет, Джин, — мотает омега головой. — Я никогда не смогу так. Он меня по имени-то не называет, о каких советах речь!        Сокджин печально поджимает губы.        — А если ты попробуешь сблизиться с ним? — тихо шепчет Джин, заставляя Тэхёна нахмуриться. — Попробуй узнать его и причины его жестокости… Ну не рождаются такими ведь.        — Нет, — пятится койот. — Он зверь лютый, не желаю даже говорить с ним без надобности.        — В семье важно доверие, а вы — уже семья, — снова склоняется к кустикам крыжовника Сокджин. Тэхён же непримиримо поджимает губы.        И эти слова его поселяются в голове койота. Нет. Он не приблизится к альфе, который насиловал его и позволил ударить розгой. Тэхён его ненавидит, всей душой! Внезапно мысли его прерывает вскрик. Оба омеги напрягаются, прислушиваются чутким слухом, а после, бросив корзинки, бросаются, потому что крик не прекращается. На опушке замечают Сыёна, который лежит в волчьем облике, а из чёрного мокрого носа стекает кровь. Тёмная шкура цела, ран нет, но Сыёну явно плохо, а рядом с ним кричит и почти воет волчьим голосом Мэй, пытается хоть как-то помочь, но не знает как. Сыён — один из самых младших омег, не щенок уже, хотя совсем недавно вышел из этого возраста.        — Что стряслось? — падает Тэхён на колени перед Сыёном. Волк тяжело-тяжело дышит, его карие глаза тускнеют и закатываются.        — Он обернулся вдруг и упал… — всхлипывает Мэй, закрывая рукой рот. На крик, судя по всему, стеклись все омеги, ушедшие сегодня в лес, в том числе Хосок.        — Тэхён, отойди! — вскрикивает омега, каменея, его глаза от ужаса округляются.        — Что? Ему плохо! Нужна помощь! — рявкает койот.        — Хворь… — закрывает Мэй рот и пятится, тут же схватив за руку Сокджина и оттаскивая от Сыёна прочь. — Хворь вернулась… Так было в прошлый раз!        Омеги в ужасе бросаются врассыпную, а Тэ не понимает, что с ними не так. Их младшенький едва ли не умирает, а они… просто бросают его! От несправедливости тянет в грудной клетке, Тэхён часто дышит, но даже не думает отходить от Сыёна.        — Матерь… что же мне делать… — шепчет сам себе Тэ, впившись пальцами в густую чёрную шерсть волка. — Сыён, — обращается к омеге, — ты слышишь меня?        Оборотень поскуливает, дёргает передней лапой, словно подтверждает.        — Обернуться сможешь? — но омега скулит дважды, отрицая.        Тэхён не понимает, как ему поступить. В облике волка — здорового, гораздо больше Тэ — он Сыёна до селения не дотащит, сил попросту не хватит. Омега в панике. Он вдруг вздрагивает и обращается внутрь себя, словно ощущает зовущий его из сердца голосок. Тонкий, слабый и неуверенный. Зверь — его собственный — подсказывает, как стоит поступить. Не словами, чувствами, и Тэ понимает, что необходимо сделать, желательно очень быстро.        Глаза койота вспыхивают зеленью. Он — койот. Не просто оборотень, он омега вожака, значит, старший и главный среди всех остальных. Он имеет право приказать, и волки подчинятся. Зелёные радужки почти светятся, мысленно Тэхён давит на Сыёна, стискивает шкуру пальцами, и оборотень взвизгивает, но… меха становится меньше, перед Тэ вдруг оказывается молоденький нагой омега, лицо которого изгваздано в крови. Теперь уж можно и на спину закинуть.        Его ноги — тонкие, слабые — трясутся, когда омега затаскивает Сыёна на спину. Но Тэ терпит тяжесть. Омега омеге — дом и очаг, такому учит Сокджин. И пусть эти омеги словно враждующие звери, Тэхён просто так им умирать не позволит. Он помнит, как ощущался правильно танец, когда мысли их были едины, когда не было нужды соперничать и недолюбливать друг друга, ему это понравилось. Так ощущают себя дома?.. Сейчас не время и не место думать о подобном, Тэхён, на едва не подгибающихся ногах тащит Сыёна в сторону деревни.        — Что ты делал до того, как стало плохо? — тихо обращается к волку он.        — Крапивой поцарапался, — едва ли разборчиво выдыхает оборотень и теряет сознание. Из его ноздрей продолжает стекать струйками тёмная кровь.        — Матерь, — выдыхает Тэ и ускоряется. Он должен помочь Сыёну, должен. Омеги в этой стае должны прекратить страдать. Потому, обливаясь потом, пыхтя, но койот продолжает идти.