primitive

      Ноги, тонкие, но сильные, уже раскалываются от боли. Он не ел четыре дня и только пил воду из речушки неподалёку, чтобы хоть чем-то набить свой пустующий и воющий желудок. От боли в животе уже саднит под лопатками и сосёт возле солнечного сплетения, силы заканчиваются, и он не представляет, сколько ещё придётся преодолеть вёрст, чтобы хоть что-то найти съестное.        Привыкший к звериному облику, он даже не думает перевоплощаться. Делает это настолько редко и чаще всего вынуждено, что тошно представлять себя в виде человека. Оборотень. Волк, но не совсем. Его можно отнести к разряду волков, однако сам себя к ним тот не причисляет, вообще не желая иметь дела с категориями.        Останавливается, вздёргивая чёрный мокрый нос, принюхивается по ветру, выискивая хоть какую-то добычу. От усталости он становится слишком шумным и неповоротливым, вот мелкое зверьё и попряталось от него, чуя опасность. Но если не удастся поймать хоть мышь, он умрёт с голода. Что за лес такой, что дичь словить невообразимо трудно?        Ему пришлось перебраться сюда, потому что возле людской деревни стало жить опасно. Человечишки начали замечать его присутствие, и оборотень приметил ловушки и силки, которые те расставили для его поимки, наивно думая, что это он крадёт их кур. Вот ведь дурни, зачем ему куры? Он и близко к деревеньке подходить бы не стал, просто судьба сложилась так, что отличная нора оказалась как раз возле их территорий. Он — одиночка, всегда существует сам по себе с тех пор, как его родителя не стало. Кто был отцом — неизвестно, да и значения в принципе не имеет. Они все одиночки, не нуждающиеся ни в семьях, ни тем более в стаях.        Ноги сводит снова болезненной судорогой, хочется выть от ощущений, а сил остаётся совсем кроха — на дне, где жизненная энергия почти исчерпана. Он, конечно, старается близко к стаям не приближаться — его «сородичи» ещё опаснее людей, потому стоит беречься от их пристального внимания, отличного нюха и недюжинной силы. Ведь те в разы страшнее силков и факелов обычных людей, у них есть когти, животный дух и феромоны. Он значительно уступает «сородичам» в силе. Однако сейчас основной задачей является найти хоть какое-то пропитание, значит, если здесь ничего нет, то придётся двинуться в опасной близости от территории одной стаи.        Знает, что она близко. Всего в паре вёрст отсюда — граница. Это жутко опасно, он знает, пусть никогда не встречался прежде с волками, но наслышан о них от покойного таты. Жуткие, жестокие создания, дикари, каких поискать, но есть хочется сильно, и инстинкты преобладают сейчас над страхом.        Рысцой пересекает кустарник, растущий негусто, пригибается пониже к земле, задевая колючками серую, немного грязную шкуру. Уши жмёт ближе к голове и… вдруг чует. Он чует запах! Мясо… Ощущая аромат свежей крови, понимает — во рту копится слюна, а мозг способен сейчас слушать только противный, назойливый голос голода. И бросается на запах как можно скорее. Несётся изо всех оставшихся скудных запасов сил, загребает небольшими лапами землю и пучки травы, чтобы добраться, дотянуть только. Тогда он сможет подкрепиться и убежать поскорее от опасной границы территории волков.        Запах усиливается: это точно еда. Судя по отголоскам — оленина. Сочная, кровь, вероятно, ещё тёплая, потому он припускает и тормозит только тогда, когда замечает светлую шкурку меж листьев куста. Олениха лежит раненая среди поломанных веточек, она едва умудряется судорожно вздыхать, а тонкие изящные ноги дёргаются в предсмертных судорогах. Большая, тёплая и сочная, — у него голова кружится от близости долгожданного ужина.        Особо не раздумывая, он приближается к добыче. У той из бока торчит бивень — видимо, стычка с кабаном… Жаль её, конечно. Однако больше ощущается эйфория от того, что сейчас его белые острые зубы сомкнутся на тёплом мягком мясе.        Он сегодня великодушен, несмотря на голод: перегрызает бедолаге горло одним движением, вынуждая тёмные глаза застыть в пространстве невидяще, а грудную клетку вздрогнуть, исторгая последний воздух из себя, после опуститься, натягивая светлую шкуру на крепких рёбрах. Игнорирует бивень в боку и впивается зубами в короткую шерсть — его тело дрожит от голода, всё внимание сконцентрировано только на пище, оттого и слух ослаб, и внимание. Зубы беспощадно рвут шкуру, дерут жилы и добираются до красного мяса. Серый мех на морде пачкается в крови, клочки слипаются и свисают с нижней челюсти, пока белые клыки впиваются в мышечную ткань и раздирают её. Слышится поскуливание и ожесточённое чавканье — он радуется, как щенок, что нашёл еду. Она поможет ему выжить, протянуть ещё немного. Жаль только, что он наестся и столько мяса пропадёт.        Разрывая мышцы и жуя, он трясётся, словно припадочный. Ему нужно питаться, чтобы жить, и несколько дней пустоты в желудке доводят до исступления и неверного поведения. Ощущение того, что живот наполняется, греет, внимательность притупляется. Глаза направлены только на тушу оленихи, которая уже стала его ужином.        И потому он не замечает шагов. Острый до того слух ослабел из-за бессилия, до него доходит слишком поздно, тогда, когда неприятели уже подобрались слишком близко.        — Глянь-ка! — слышит он голос и вздрагивает.        Хвост рефлекторно подëргивается и оказывается зажат между задними лапами, зверь ощеривается, отрывается от еды и перескакивает через тушу. Надо линять. Он немного подкрепился, нечего рисковать шкурой. Однако план его разваливается, присыпаемый пеплом, как только позади раздаются ещё шаги. Их несколько — все высокие, сильные альфы, явно отдохнувшие и сытно пообедавшие, так что ему — ослабшему и мелкому по сравнению с ними — не тягаться. Но, не намереваясь сдаваться, он оскаливается и зло рычит на незнакомцев.        Один из них приближается, вынуждая его тявкнуть пронзительно и сделать угрожающий выпад.        — Посмотри на него. Койот! — поражённо выпаливает остолоп, рассматривая серую шерсть во все глаза. — Они одиночки же, верно?        — Да, — кивает тот, кто выглядит постраше. — Живут одни. Чуешь?        Альфы ведут носами, принюхиваются к его запаху, и зверь запоздало понимает — они улавливают его феромоны. Обычно почти незаметные, но после недавней течки всё ещё яркие, выражающие пол.        — Омега! — восторженно шепчет альфа, вынуждая его подобраться сильнее. Нельзя. Омегам нельзя попадать волкам-альфам в руки. Они жестоки, непримиримы, ужасно относятся к таким, как он.        — Вожаку он понравится, строптивый, — усмехается старший незнакомец и кивает остальным на койота. — Быстренько ловим его и домой. Олениху тоже заберём.        Зверь тут же бросается прочь, но его тело всё ещё слабо. Им даже особо стараться не приходится, чтобы его нагнать: трое альф в облике крупных, даже огромных волков быстро окружают его, начиная загонять, словно на охоте. Жутко. Он старается оторваться, петляет, но они не дают улизнуть. Кажется, гонят в угол, всё плотнее сжимая в кольцо. Попадётся — может считаться мёртвым. Хотя, лучше смерть, чем попасть в стаю. Омег там не жалеют совершенно.        Страшно. Чёрт бы побрал проклятый голод, притупивший все его чувства. Он уже устал неимоверно, лапы заплетаются, дыхание очень быстро сбивается. Но койот старается из последних сил оторваться, пока один из альф ловко не лупит его по хребту. Зверь спотыкается и кубарем летит по земле, почти врезаясь в ствол дерева. Шерсть оказывается взлохмачена, глаза дико горят, когда он замечает, как к тем троим прибавляется четвёртый. Он в ловушке. Может, напасть? Пусть лучше убьют его, чем отведут в стаю. Койот дрожит, агрессивно прижимает уши к голове и скалится, тихо рыча. У него едва хватает энергии держаться на слабых ногах, а пушистый зад упирается в дерево.        Старший альфа бьёт его лапой, и зверь валится на примятую траву, тяжело дыша. Буравит гада злым взглядом, а тому хоть бы хны. Ему всё равно на горе попавшегося омеги, лишь и может схватить за шкирку, да больно потащить из леса прочь. Был бы в облике человека — заплакал бы. Лучше бы погиб, лучше бы умер… Всё, что угодно, только не туда.        Трое альф перекидываются на ходу. Он всегда завидовал их такой способности. Койотам не суждено так легко избавляться от звериного облика, наверное, это потому, что они редко его в принципе меняют. За всю свою жизнь он перекидывался только пару раз, а сколько ему лет — точно не знает. Тяжело определить, когда не считаешь годы. Около восемнадцати, может, немного больше. Но он не сильно взрослый. Для койота это значения особо не имеет, а вот для альф — да. Они не любят трогать щенят. Быть может, притвориться ребёнком, тогда удастся прожить подольше? Не выйдет, ведь чутьё у волков острое, они уже поняли, что он половозрелый, что Луна наградила его течками давно.        Он прижимает уши к голове. Покачивается в зубах здорового оборотня, как мешок с шерстью, словно ничего и не весит, а это, между прочим, обидно. Холка болит от чужих клыков, уставшие лапы горят пламенем, изнывают от долгого бега. Альфы шагают рядом — статные, все словно на подбор: красивые рельефные тела, мощные ноги и руки, крупные и высокие. Они переговариваются радостно, словно нашли что-то ценное. Но это всего лишь он — омега-койот, не несущий особого значения. Хотя, сойдёт, видимо, чтобы поразвлечься.        Лес начинает редеть, а он сильнее сжимается в зубах огромного волка. Они приближаются к территории стаи. Зверь знает, что волки живут, подобно людям: в деревянных домах, они сажают растения и едят их корешки, но так же охотятся и питаются мясом. Они любят песни и пляски, жгут костры и заводят семьи. Он как-то с татой был поблизости от стаи и слышал их голоса: родитель сказал, что они празднуют солнцестояние, но койот до сих пор и не знает, что за солнцестояние такое… Ему, в общем-то, плевать. Чувствуя, что они близко к поселению, он сжимается сильнее в зубах, предпринимает последнюю отчаянную попытку сбежать, но не удаётся — альфа держит крепко. Он посильнее вонзает клыки в его холку и встряхивает маленького по сравнению с ним зверя. Омега затихает и безвольной тушкой продолжает покачиваться от каждого шага. Страшно до ужаса.        Деревья исчезают и перед ними появляются большие деревянные ворота. Один из волков воет, высокие ноты режут слух, но патрульные у ворот по ту сторону вторят его голосу, и преграда приходит в движение. Две большие створки медленно и скрипуче раскрываются, а отчаяние всё сильнее заполняет нутро, затапливает внутренности льдом и снегом от страха.        — Ого! — вскрикивает один из патрульных. — Оленя даже поймали?        — Не мы, — качает головой незнакомый волк. — Когда нашли, — кивает на койота быстро, — тот уже жрал его. Вот, как говорится, двух зайчиков сразу.        — Святая Матерь! Омега! — восхищается патрульный, принюхиваясь к зверю, а тот остервенело рычит на чужака, показывает белые зубы. — Бойкий.        — К вожаку вот тащим, ему понравится, — усмехается альфа, лицо его становится таким самодовольным, что койота тошнит, и, кажется, будто всё съеденное тут же выйдет обратно от всего, что ожидает его дальше.        Вожак. Предводитель стаи. Самый сильный волк. На что ему маленький несуразный зверёк вроде него? Может, он такой большой и сильный, что попросту посмеётся над койотом и пнёт под зад в сторону леса? Очень хочется надеяться на это. Но надежды мало… Его всё тащат через территорию деревни, а та, к слову, довольно большая, да только кажется ужасающе пустой. Тихо, кроме шорохов и голосов патрульных, от которых они отошли не так далеко, нет ни звука рядом. Это вынуждает насторожиться.        Когда они проходят деревню насквозь, то волк, тащивший его, останавливается возле большого дома. Резные колонны украшены свежей красной краской, руна над дверью сверкает в свете солнца, всё ближе клонящегося к закату. Волк клацает когтями по деревянным ступеням крыльца, пока поднимается к двери, второй, призраком следующий за ними, тихо воет. Зовут. Они зовут вожака. Створка резко распахивается, и на пороге появляется некто: он высок, пахнет горько и сильно, койот слышит даже на расстоянии по запаху, насколько этот оборотень силён.        Его швыряют вожаку под ноги, сомневаться, что это именно он, не приходится. Зверь лежит сперва недвижимо, а после пытается подняться на дрожащих лапах, однако босая ступня, чуть прикрытая светлой тканью штанины, быстро прижимает его сильным движением к дереву крыльца, надавив на бок. Койот клацает зубами, а в ответ получает только злой рык и испуганно замирает. Вожак разглядывает его, а омега наоборот зажмуривается от ужаса, не желает смотреть в глаза. Волчий дух силён: альфа давит на него своей сутью, и омега внутри поддаётся, подчиняется, скукожившись. Койот же только раскрывает веки.        У вожака смоляные вьющиеся волосы и тёмные, словно сама безлунная ночь, глаза. Он пристально рассматривает зверя, испытывает своим жёстким вниманием. А после его очи краснеют, и койот вздрагивает, да так крупно, что дёргается и чужая нога, пригвождающая его к полу.        — Обернись, — глубокий грубый голос звучит повелительно, и зверь дрожит, но сопротивляется.        Тогда оборотень давит сильнее: горький запах усиливается, даже его сородичи волнуются и дёргают носами, а койот всё пытается сопротивляться. Но тщетно — альфа раза в три сильнее него. Природа берёт над омегой верх, и тело сотрясает жуткой болью. Он не умеет, как они — быстро и безболезненно, только так, как привык и помнит с последнего раза. Долго, тягуче сотрясается болью, ощущает, как кости ломаются и перестраиваются, обжигая организм и испытывая его на прочность. Делать нечего — приказ альфы работает, и омега перекидывается. Шерсть постепенно пропадает, кожа светлеет и туловище вытягивается. Вместо тонких длинных лап — худые ноги и руки, вместо тела, покрытого серым мехом — обнажённое человеческое туловище. Морда сплющивается, клыки становятся гораздо меньше и менее острыми, а глаза вытягиваются. Он моргает. В этой форме мир воспринимается иначе: менее ярко, словно перевёрнуто, искажённо. Нужно время, чтобы привыкнуть.        Это занимает несколько минут точно, но на деревянном крыльце перед вожаком теперь лежит не зверь, а тонкий и худой омега, который оказывается придавлен сильной ступнёй к полу. Та упирается во впалый живот, делая больно, и омега ёрзает, царапая лопатки о дерево под собой.        Вожак его пристально разглядывает: грязный, ни разу не чесаный, совсем тощий. Омега часто дышит, зло альфу буравит взглядом и клацает челюстями угрожающе.        — Сучка-то с характером, — усмехается своим глубоким голосом он, а после подхватывает омегу под локоть, чтобы грубым рывком затолкать в дом.        Его судьба оканчивается здесь — на проклятом крыльце в крепкой чужой хватке. Дальше нет пути. Нет и особой надежды на то, что с ним будут мягко обращаться. Омега едва не падает, споткнувшись о порог, когда его грубо волочат в сторону какого-то помещения. Стоит вожаку присвистнуть, как из дверного проёма появляется маленькая фигура. Это тоже омега, его плечи ссутулены, голова низко опущена, даже лица не разглядеть, он стоит, скукожившись, перед вожаком, сжимающим грубыми пальцами локоть койота.        — Вымой его, — хрипло отдаёт приказ альфа, толкая его в сторону незнакомого омеги, едва не сшибая с ног обоих.        — Бани остыли уже… — тихо произносит тот, не поднимая головы.        — Плевать, — взмахивает рукой вожак, уже отворачиваясь. Койот смотрит ненавидящим взглядом на него, а омега удерживает за локоть. — Найди ближайшую бочку и отмой, Хосок. Мне не важно, как ты это сделаешь.        Тот, кого назвали Хосоком, крепко хватает койота за локоть и тащит к выходу из дома. Тот принимается вырываться, но лицо омеги вдруг ожесточается, он встряхивает за руку брыкающегося и шипит едва слышно.        — Повинуйся, ежели не хочешь наказания, — выговаривает он, взглянув на грязное лицо. А после продолжает тащить.        Они покидают дом и крыльцо, Хосок не обращает внимания на взволнованных оборотней, разглядывающих нагую фигуру койота, а тот только тихо и низко рычит, пока волокут за дом. Ног касается мягкая трава, а сам омега судорожно соображает, что же ему делать. Жить в неволе — трагичный конец его душе. Что может быть хуже, чем оказаться в плену волчьей стаи, в повиновении вожака, при котором, подобно Хосоку, не имеешь права поднять взгляда от собственных кончиков пальцев? Койот лучше помрёт, честное слово, чем останется здесь.        Он озирается по сторонам, глаза сверкают зелёным, пока Хосок тащит его в сторону тёмной части двора, куда не падает свет ближайших костров. Если попробовать вырваться, то есть шанс удрать. Омега явно слабее него — маленький, щуплый и домашний, он не сможет побороть оборотня, подкованного суровой жизнью в лесу. Пробует вырваться, и вдруг получается: он отшвыривает от себя руки, оказавшись в двух шагах от бочки, вырывается и бросается бежать в первом же замеченном направлении — желательно подальше от костров. Однако оказывается неприятно удивлён — его быстро настигают, толкая в спину.        Запястья сковывает мёртвой хваткой и, кто бы подумал, но тот самый Хосок, который, казалось бы, маленький и хрупкий, сияя голубизной волчьих глаз, больно прижимает его к земле, вынудив упасть и содрать колени.        — Глупый зверь! — вскрикивает он, давит на хребет, вынуждая судорожно выдохнуть. — Я же сказал, накажут! Обоих выдерут розгами!        Койот замирает и буравит тёмными глазами Хосока, сидящего сверху. Тот грубо встряхивает, почти поднимает его самостоятельно, чтобы встал, а после тащит волоком обратно — оборотень только и успевает извиваться, но вырваться не получается. Правильно тата говорил — в волках чудовищная сила, даже их омеги — с виду тонкие, как тросточки — могут тебе перегрызть глотку не вздрогнув.        — Не жалеешь свою жизнь, чужую бы пожалел, щенок, — озлобленно скалится тот, толкая койота ближе к бочке, в которой воды по самые края.        — Не щенок я тебе, — хрипит после долгого молчания он, скалит острые белые клыки. — Имя у меня есть.        — Что мне до твоего имени? — отфыркивается Хосок.        Он хватает ковш, какую-то тряпицу и брусок травяного мыла с земли, тут же зачерпывает воды и плещет на омегу, вынуждая вскрикнуть — холодная. Кожа вмиг покрывается мурашками, он ёжится, а Хосок снова плещет, стремясь намочить каждый сантиметр чумазого тела. Намыливает влажную тряпицу и грубо разворачивает трясущегося в вечерней прохладе койота к себе спиной. Его руки жёстко проходятся шершавой поверхностью бруска по лопаткам, оттирая слой грязи, не виднеющийся особо под звериной шкурой. Омега морщится и шипит, а тот и внимания не обращает на это.        Так и трёт, пока кожа не начинает скрипеть, споласкивает тряпицу в ковше и начинает мучительный круг снова. Омега мёрзнет, уже трясётся от вечернего воздуха и холодной воды, у него зуб на зуб не попадает, а жестокие, немилосердные движения, которыми его моют против воли, только травмируют кожу. Хосок резко разворачивает его другим боком, так что волосы — спутанные, слишком длинные — взлетают в воздух и паклями повисшими вокруг лица бьют по плечам и щекам. Омега брезгливо на них смотрит, останавливая мытьё, и приподнимает пальцами, раздумывая.        Кривит рот, убирая ладонь от волос, а после принимается тереть снова. Койот замёрз, но Хосоку всё равно — знай себе, всё плещет водой, смывая пену. Из-под слоя грязи показывается светлая, быстро краснеющая от усилий Хосока кожа. Она саднит и жжётся, койот пытается обхватить себя руками, но его по кистям сильно шлёпают, вынуждая опустить вдоль тела. Последний раз окатывают холодной водой, смывая остатки пены с тёмных волос, после те грубо отжимая, почти сдирая скальп. Он распахивает глаза, едва разлепляя мокрые ресницы, а Хосок его снова за руку хватает и тащит дальше.        Они вновь у крыльца — его немилосердно толкают на ступени, и койот больно ударяется коленом. Хосок, вооружившись ножом, приближается, на что он скалится и рычит. Но выпад игнорируют. Лишь становятся сзади, больно сжимая волосы у корня. Слышится лязг и шорох, кожа на голове натягивается, а потом резко это ощущение пропадает, и койот видит, как сыплются на деревянную ступень его волосы. Плевать, без них тоже будет хорошо. Он стеклянным взором уставляется перед собой, игнорируя рассматривающих его волков. Те перешёптываются, обсуждают нагого омегу, сидящего неловко и замёрзше на крыльце дома вожака. Нож всё щёлкает и шуршит, Хосок отрезает новые и новые прядки, позволяя тем падать себе под ноги и на плечи омеги. Тот не дёргается — боится, что его порежут.        Когда пытка заканчивается, его вновь грубо поднимают, кое-как отряхивают от прилипших к коже волос и толкают в сторону распахнутой двери. Он снова спотыкается о порог. Ноги, уставшие, измученные, не привыкшие к ипостаси человека, заплетаются, а Хосок всё толкает его к комнате.        Здесь растоплен очаг, тихо и тепло. Никого нет. Аккуратная, постель из шкур и полотен, маленький сундук и тёмное в ночи окно. Хосок подталкивает снова, а сам движется к сундуку. Он роется внутри, будто что-то ищет, а омега на дверь поглядывает, пока тот отвернулся.        — Даже не думай, — фыркает, бросая на койота взгляд. — Там снаружи альф столько, что тебя за две секунды поймают, моргнуть не успеешь, и тогда даже вожак не обратит внимания на то, что сделать попытаются.        Сначала омега не понимает, а после на него накатывает: вот оно как. Они действительно дикари. Берут то, что вздумается, так, как им захочется. Стоит койоту неосторожно ступить, как любой альфа в этом проклятом поселении его возьмёт и, не интересуясь мнением, отымеет без особого стеснения. Фыркает, когда Хосок выпрямляется и подходит ближе. Тот впечатывает в грудь ладонь с какой-то тканью и отворачивается. Ждёт. Ладони ощутимо дрожат от усталости и стресса, омега едва способен развернуть ткань, оказывающуюся рубашкой. Длинная.        — Да что за беспомощный зверь! — возмущается Хосок, выхватывает рубаху из дрожащих пальцев и, игнорируя чужой вымученный рык, грубо натягивает одежду через голову. Подол достигает бёдер, и койот выдыхает. Так лучше, словно шерсть снова защищает его, нагота человеческого тела ему противна.        — Я не зверь тебе, — хрипит он. — Меня Тэхёном звать.        Хосок странный взгляд на него кидает и ничего не отвечает, только снова за локоть тащит из комнатки. В другую, в которой уже есть ещё волк.        Вожак сидит на подушках перед низким, сбитым из досок и брусков столом, на котором расставлены глиняные блюда с едой. От той исходит приятный запах, и всё ещё голодный Тэхён принюхивается. Он едва ли успел наесться олениной, прежде чем его поймали, и запахи съестного волнуют нутро. Он вздёргивает нос, как только альфа пальцами подцепляет куриную ляжку и вгрызается зубами в мясо — прожаренное, горячее. Сок и жир пачкают его губы, а сам волк буравит взглядом омегу, скованно стоящего на пороге.        Хосок словно испарился, только притворил дверь и оставил их наедине. Зачем? Тэхён оглядывается и понимает — он действительно с альфой остался тут, что же… Замечает приоткрытую ставню и сглатывает. Это может оказаться путём к побегу, к желанной свободе леса.        — Только двинься, я тебе глотку рассеку, — выдыхает вожак, откладывая мясо и облизывая пальцы. Тэ вздрагивает и зло на него глядит. — Глаза опусти.        Но койот не слушается, продолжает глядеть на волка, словно и не боится вовсе. Хотя, это было бы совершенно глупо — альфа явно раза в три сильнее него, статнее и выше. Где мелкий койот, а где большой, смертоносный волк? Но Тэхён продолжает буравить его глазами, не пропуская даже проблеск страха. Тот встаёт — неторопливо, почти лениво. На его шее бусы из чьих-то клыков и когтей, торс открыт и украшен узорами татуировок, а низ тела прикрыт свободными штанами. Босые ступни мягко ступают по деревянному полу дома, альфа приближается к Тэхёну, а тот продолжает противиться его воле. Нависнув над омегой, вожак смахивает непослушную тёмную прядь с лица. Его радужки загораются красным, вынуждая койота вздрогнуть и задержать дыхание.        Дух вожака — самый сильный в стае, соответственно его положению и силе. Он может подавить волю любого — своего или чужого неважно, поставит на колени, если захочет. И Тэхёна, видимо, желает подчинить. Койот вздрагивает, его сущность отвечает протяжным внутренним воем, даже уши закладывает. Дыхание так сильно учащается, грудь вздрагивает, а зверь вырывается наружу — глаза из тёмных, карих становятся ярко-зелёными. Омега едва может вдохнуть от чужой ауры, и без того уставшие и болящие ноги подгибаются, и лишь силой воли он остаётся в вертикальном положении.        — Глаза, — снова командует вожак, сверкая алой радужкой и оставаясь жестоким и непримиримым.        Тэхён хотел бы побороться, но против природы не попрёшь — альфе достаточно надавить ещё немного, даже не применяя большей части своего влияния, и коленки вздрагивают, ноги всё же подводят Тэ. Он глухо падает на деревянный пол и больно бьётся коленями, кажется, сдирая их. Опускает голову и не смеет больше поднимать взгляда, ощущая, как неосязаемо воля вожака давит на него многотонным весом. Дыхание сбито, сердце выскакивает из груди, и омега весь дрожит, сдаваясь и подчиняясь.        — Так-то лучше, — хмыкает альфа, а Тэ только пальцы его ног видит так близко к себе.        Тот отходит и снова садится на подушки, пока Тэхён старается выровнять дыхание и сердцебиение.        — Сам ведь навлёк на себя беду, разгуливая возле нашей территории, — тихо бросает вожак, принимаясь снова за еду. Желудок койота сводит судорогой.        — Я голоден был.        — Никто не давал тебе права говорить, — грубо обрывают его, и Тэ снова сжимается, не в силах поднять взгляда. — Я обращусь к тебе, если надо будет.        Он так и остаётся сидеть, пока волк молчаливо ест, гадает, что с ним дальше будет, как ещё с ним поступят, а от мыслей прошибает ужасным током и догадками. Понятное дело, для чего его в доме альфы оставили, ясно, что этот грубый варвар наиграется с ним в своё удовольствие и бросит остальным, словно кость псам. Но Тэхён плакать не будет, чёрта с два прольёт слёзы из-за этого чудовища. Он тихо рычит себе под нос, что не укрывается от альфы, и тот снова обращает внимание на койота.        — Боишься меня? — спрашивает холодным тоном, а Тэхён не отвечает, дрожит, сидя у входа на полу. — Правильно делаешь, омега.        — Тэхён, — хрипит он, снова рискуя шкурой из-за буйного характера.        Вожак только усмехается:        — Ты что, равный мне, чтобы я тебя по имени называл? — внутри что-то ухает.        Конечно, он ведь не волк, так — пыль под ногами этих оборотней. Тата, конечно, говорил, что койотов не любят и не уважают. Зачем тогда в стаю потащили? Чего не перегрызли глотку ещё в лесу? Поиздеваться? Изнасиловать? Поиграть? Мерзкие варвары…        Альфа заканчивает с ужином и встаёт. Ему достаточно за рубаху потянуть, и Тэхён оказывается на ногах. Его снова куда-то, словно неваляшку, толкают, а теперь страх пронзает ещё больше, когда впереди показывается последняя в доме тёмная комната, совсем рядом с кухней и печкой. Омега вцепляется в крупную руку вожака и почти скулит, понимая, что с ним сделают. Ему страшно, он до этого альфы не знал, потому что никого из них близко не видел: к волкам не подходил, как и велел ему тата, а койоты всегда прячутся, даже друг от друга.        Вожак бесцеремонно швыряет его в темноту. Тэхён судорожно вздыхает и выставляет перед собой руки, не ожидая, что они упрутся во что-то мягкое. Постель. Это чужая постель. Сердце бьётся ещё сильнее и испуганнее, когда волк, не зажигая лампадку или свечу, опускается рядом. На коленях перешагивает, приближаясь к Тэхёну, а тот старается отползти, да только всё тщетно: крупные, ужасно горячие ладони хватают тонкие щиколотки и тянут койота к нему. Тэхён дышит так, словно всё ещё бежит от ужасного чудовища, пусть и лежит, распластанный в тёмной комнате. Только блеск чужих хищных глаз не исчезает и кажется ярче света Луны, скрытой от них за ставнями. Будто не хочет альфа, чтобы Мать знала, что он делает с ослабшим существом.        Тэхён пытается брыкаться, но попробуй одолей сильного альфу: тот с лёгкостью почти до хруста лодыжки сжимает и снова ближе тянет. Хочется скулить, отпираться, Тэ даже благодарен, что не видно ничего, молится темноте, чтобы помогла, чтобы спасла от ужасного и надвигающегося на его омежью душу. Хуже нелюбимого может быть только нежеланный. Желать тело может всякого, однако душу таким можно переломать и изрезать. Омега пыхтит и старается руки от себя откинуть, когда вожак их к телу тянет, задирает ткань рубашки. Всё внутри холодеет до безумия, острыми уколами режет тёплое сердце. Койот скулит, когда вожак всё же сдирает с него рубаху — грубо, не стараясь быть хоть терпимым, да и зачем? Он для волка — мясо.        Хочется плакать от безысходности, но Тэхён в себе это чувство давит. Не заслуживает альфа его слёз и вскриков. Смиряться с безысходностью не намерен — всё борется, толкается, руками в чужие плечи упирается, да бесполезно. Чудовище запястья одной рукой сжимает, его таз, устроенный между омежьими бёдрами, не позволяет ноги свести. Всё внизу холодеет и сжимается, как только вожак касается ягодиц. Не так, совсем не так Тэхён себе это представлял. Не думал, что первый его в жизни контакт таким образом случится.        Он рычит, но альфа его своим рыком — низким, властным — перебивает и заставляет заткнуться. Пальцы раздвигают ягодицы, а койот всё силится отползти. Не входят — анус сжался, от страха не пускает в горячее нутро. Сухо. Вожак подушечками массирует, выпускает феромон — горький, злой, с нотками мяты. Он обжигает обоняние, и Тэ задерживает дыхание, да только надолго не выходит — приходится вдохнуть, и чужой аромат забивается так глубоко, как только это возможно.        Зверь внутри предательски принюхивается, даже несмотря на страх. Он опасливо морду вздёргивает, втягивает феромон, чувствуя альфу, подчиняется, игнорируя ужас и противность Тэхёна. Сам койот дышит часто, но неглубоко, словно пытается не пустить волю волчью в себя, да не выходит… Не получается сопротивляться. Горький запах давит, пальцы на чувствительном месте всё надавливают, массируют, пока чуть не проникают, а Тэ вскрикивает от боли.        Феромон становится агрессивнее, возбуждённее. Сам оборотень на это реагирует, выпускает мягкий омежий запах со вскриком, а вожак его жадно вдыхает, припадая к жилке у глотки.        — Нет, — шепчет из последних сил Тэхён, сжимается весь, но запах альфы всё глубже, подчиняет, заставляя расслабляться. — Нет!        Но два пальца всё равно в него вторгаются, волку плевать, что там омега думает. Тэ кричит, а ему рот закрывают. Тело предаёт его, намокает внутри, позволяя пальцам снова толкнуться. Проклятая сущность поддаётся на волны сути альфы, реагирует на его повеления. Никому не устоять. Ему — тем более. Смазки ужасно мало, ведь койот сопротивляется, пальцы режут нутро, словно колючками, от каждого толчка, но сжаться не получается, вытолкнуть не выходит. Они всё проникают, быстрее и агрессивнее, больно, больно.        Омега мечется, вскрикивает, когда к ним третий добавляется. Как бы ни клялся не плакать, слёзы сами брызжут. Вместе с ними между ног мокрее, особенно когда альфа прикусывает пахучую жилку, и током прошибает всё тело. Оно же себя обезопасить хочет — зверь внутри чувствует надвигающееся, вынуждает омежью сущность работать, смазывать, поддаваться, чтобы не получить ущерба.        Он упирается руками в плечи, ощущая рези между ног, когда вожак вталкивает пальцы, оттолкнуть его хочет, но не получается: тот рот прекращает зажимать и мёртвой хваткой стискивает запястья. Там завтра будут синяки. Тэхён скулит, чувствует, как слёзы снова и снова катятся по лицу. Он на альфу рычит, а тот зверем смотрит, и приходится заткнуться.        Пальцы вдруг пропадают, а анус холодит болезненно: пусто, больно, мокро и противно. Тэ плачет беззвучно, молится Луне, чтобы это поскорее закончилось. А альфа даже не намерен останавливаться: Тэхён ощущает его плоть, прикоснувшуюся к уже саднящему входу. Горячая крупная головка давит на кольцо мышц, вынуждает снова вскрикнуть, когда распирает. Пальцы по сравнению с ней — ничто.        Горло сводит от боли, койоту дышать нечем, он хватает воздух ртом и даже кричать неспособен, так больно. Горько режет грудь, вот бы сознание оставило его, оградило омегу от этого ужаса, но словно назло, оно такое ясное, почти дрожащее, как вода в чистый безоблачный день. Тэхён звёзды сияющие от боли перед глазами сосчитать может, а альфа входит до упора, распирает и рвёт нутро, бесполезно старающееся защититься от этого вязкими скудными каплями.        Тэ вскрикивает, впуская в лёгкие кислород, когда вожак толкается. Нутро саднит, горит и разрывается плоть от медленных толчков. Ему даже привыкнуть не дают: темп понемногу нарастает, даже плакать нечем. Слёзы высохли и стягивают теперь лицо, омега ногтями в плечи вожака впивается и хрипит, когда тот, обхватив бёдра, сильнее в него член вталкивает. Больно.        Сознание предательски всё ещё остаётся чистым, звенит, словно хрусталь, а койот даже двинуться не может от боли. Та немного утихает, когда внутри становится немного влажнее — тело себя бережёт от дикой боли, поддаётся альфе, который его всё сильнее втрахивает в постель из шкур. Больно. Обидно. Зло. Тэхён бы ему когти в глотку воткнул, да руки так дрожат, не слушаются совсем. Вожак часто дышит — ему-то не больно, а Тэ безвольной кучей под ним лежит и только может в плечи впиваться ногтями, пока и это не оказывается слишком трудным. Кисти падают, омега голову отворачивает и просто молится. Из раза в раз повторяет просьбу Луне, чтобы тот кончил поскорее и оставил его истерзанное тело.        Альфа, сжимая бёдра пальцами, всё входит, грубо, с влажными шлепками, вынуждая Тэхёна болезненно морщится. Сперма его, вырвавшаяся с тихим стоном, кажется, обжигает, а потом Тэ охрипше скулит, как только удлинившиеся клыки впиваются в кожу — прямо над пахучей жилкой, под ухом. Метит его, ублюдок. Метит, чтобы не удрал, потому что омега без альфы жить не может после метки. Слёзы — злые, яростные — скатываются снова по лицу, пока вожак всё глубже в его кожу вгоняет зубы.        «Убью», — проносится в голове Тэхёна. — «Убью, уничтожу». Как обещание, нерушимое, жестокое и правдивое. Тэхён из шкуры вылезет, но альфу лишит жизни и света в глазах, даже если собственного существования это будет стоить.

☆☆☆

       Наутро, когда удаётся расцепить опухшие веки, он хочет остаться один. Лежать, пока Матерь не заберёт его душу к себе, даруя вечный покой. Вот только желание это такое наивное, что самому смехотворно. Тэхён ёрзает и беспокоит болезненно ноющее тело: ноги сводит тянущей болью, поясницу пронзает острым уколом так, что омега стонет и падает обратно лицом в шкуры, пережидая приступ боли. Он стонет и часто дышит из-за ощущений, а потом скорчивается, когда из растянутого насилием нутра вытекает густая, вязкая сперма.        Его тут же начинает тошнить от снова появляющихся образов того, что с ним сделал вожак. Взял против воли, подчинил себе и заставил потечь под его болезненными толчками, чтобы было легче ему. И плевать на то, как себя ощущает омега, плевать на его самочувствие. Ещё и зубы свои проклятые вонзил в шею, прямо в место для метки.        Койоты не создают пары. Они — одиночки. Ни к чему семья и связи, койоты просто продолжают свой род, рожают одного-двух щенков и на этом их деятельность заканчивается. Именно поэтому такой вид оборотней считается редким. Но ко всему прочему, койоты плодовиты. Они могут беременеть не только от сородичей того же класса, но и от тех же волков, так что Тэхён не сомневается, что в ближайшее время, если ублюдок продолжит над ним измываться, он понесёт.        Тошнит всё сильнее от мыслей. Тэхён, превозмогая боль, поднимается на локтях и пытается встать на четвереньки. Больно. Всё тело словно соприкасается с огнём от каждого даже малейшего движения, и омега не сдерживается, срывается на вскрик, когда выпрямляется. На звук его голоса в комнату вбегает Хосок. Тот глядит на то, как Тэ, пошатываясь, обнажённый стоит перед лежанкой. Худые, больше похожие на тросточки, ноги дрожат от усилий, на шее зияет укус, а взгляд омеги наполнен ужасающей злостью.        — Сюда иди, — командует Хосок, вытирая руки о передник и отворачиваясь.        Тэхён осознаёт, что союзников здесь ему искать без толку, придётся выживать, как получится. Однако выживать омеге не впервой, он как-нибудь справится и сможет преодолеть. Он не забыл об обещании, данном самому себе в лунную, мучительную ночь, когда вожак остервенело его брал, вталкивая свой член в нутро и разрывая Тэхёна. Придёт время, когда он поплатится за свои деяния, и Тэ станет ему палачом. И сам следом отправится за ним, потому что омеги… не переживают разрыв связи или тем более смерть своего альфы. А вожак его пометил, значит, судьбу уже предсказал им обоим.        Тэ шарит руками и находит рубаху, которую ему вчера дали. Кожу на внутренней стороне бёдер стягивает от высохших выделений, и койот противно морщится, ощущая, как корка трескается от каждого шага. Первые движения после того, как он дрожащими руками натягивает на себя одежду, даются неимоверно тяжело. Колени так и норовят подогнуться, ляжки трясутся без остановки, но Тэхён упрямо выдыхает и заставляет себя двигаться дальше. Он справится.        Хосок уже хозяйничает на кухне, а Тэхён черепашьим шагом приближается. Омега на койота внимания толком не обращает, всё бегает по помещению, готовит еду. К удивлению Тэхёна за окном уже смеркается. Сколько же он провалялся? Подтверждает, что прошло много времени, и его желудок — пронзительный рык голодного организма привлекает внимание Хосока, но Тэ на него зверем смотрит, а омега только отворачивается.        — После бани поешь. От тебя альфой смердит так, что нос закладывает, — кривит губы тот, выглядя уязвлённым и болезненным. Кожа Хосока похожа на бумагу, а взгляд — затравленный. Голова, кажется, никогда особо не поднимается, словно тот всегда в подчинении и повиновении.        Оставив еду в печи — чтобы не остыла — в специальном отделении под основной топкой, Хосок тащит Тэхёна грубо за локоть прочь из дома. Тот шипит от боли, к глотке снова подкатывает тошнота, а голова кружится, да только проводнику его плевать на состояние измученного омеги — знай себе, продолжает волочить его по тёмному, полупустому поселению. Деревянная баня вырастает перед глазами внезапно. В предбаннике тепло и пахнет травами, так что Тэхён зажмуривается от обилия ароматов. Ему всё ещё от собственной кожи бьёт по носу феромон пометившего его альфы. Хосок скидывает одежду, привлекая внимание Тэхёна: худой, словно скелет, болезненный, а мягкий впалый живот покрыт резкими царапинами.        Тэ бесстыдно пялится на омегу, не понимая, почему, живя в стае, остаётся таким маленьким и словно вымученным. А тот, приметив, что койот пялится на его шрамы, прикрывает руками живот. Кивает на дверь парилки, и Тэхён, поняв, что Хосоку лучше подчиняться, иначе несдобровать им обоим, проходит первым.        В помещении пар клубами витает под потолком, натоплено знатно, даже нос с непривычки щиплет. Тэхён чихает и едва не падает на деревянном полу со сливом на улицу, когда Хосок подталкивает его дальше. За паром сперва не видно сидящих на скамье омег: все довольно худые и бледные, они сразу же уставляются на Тэхёна и его метку на шее.        — Хоби! — выдыхает один из них.        Этот омега красивый до умопомрачения: тёмные длинные волосы липнут к лопаткам и груди, подтянутая фигура даже с нездоровой худобой кажется аппетитной. Упругие бёдра вздрагивают, когда омега поднимается на ноги и шагает ближе к тут же ощеривающемуся Тэхёну и безразлично глядящему на собравшихся Хосоку.        — Кто этот малыш? — слащаво тянет незнакомец, игнорируя проступившие клыки койота. — Тот, кого подарили вожаку?        — Смотри, как бы малыш тебе пальцы не оттяпал, — хохочут остальные немногочисленные оборотни, разглядывая высокую фигуру немного сутулящегося Тэ. Тот зверем глядит на сидящих в расслабленных позах омег.        — Он такой страшненький, — хихикает незнакомец, оглядывая косо постриженные тёмные волосы и злое лицо. Тэхёну плевать, как он выглядит, значение имеют немного другие вещи. — Как Юнги его брал-то. Хоби, а ты что делал? За стеночкой сидел и слушал? — лукаво склоняет голову омега, а лицо Хосока остаётся непроницаемым, когда тот проходит мимо и огибает говорившего, лишь бы не соприкасаться с влажной кожей.        Тэхён же, напротив, нагло толкает омегу плечом. Ему плевать на устои этой стаи. Ежели его будут держать тут силой, он ещё покажет волкам, чего стоит. Не позволит дать себя в обиду по крайней мере тем, кому может ответить.        — Поговаривают, что Тэм и Джун отправились за новенькими, — вдруг выдаёт Хосок, бросая в Тэхёна металлический ковш, чтобы начал мыться. Тот прислушивается, как и остальные омеги. — Смотри, Ирис, как бы тебе не сидеть и не слушать за стеночкой, если приведут хорошеньких омег. Мы с тобой почти в одном положении, целители ещё не подтвердили, что ты хорошо перенёс хворь, — омега, названный Ирисом, искривляет губы и обнажает белые заострившиеся клыки, рыча на Хоби.        Тот и глазом не ведёт, отворачивается, как ни в чём не бывало и плещет в Тэхёна тёплой водой.        — Мойся давай, зверёныш, — тихо приговаривает мрачный омега, а Тэхён только порыкивает, начиная мыть тело самостоятельно.        Больше к ним никто не пристаёт: омеги начинают обсуждать тему «новеньких», однако Тэ не совсем понимает их испуга. К чему это всё? Почему все взволновались, почему Ирис вдруг побледнел. Койот просто вымылся и последовал за Хосоком к выходу из парилки, потому что тот явно не был намерен оставаться в компании остальных. Он словно отличался от них, а если быть точнее — они его недолюбливали. Хоби же, вытирая бледную кожу, морщился и недовольно фырчал, пока Тэхён, быстро обтеревшись, напялил выделенную ему рубашку.        — Куда ты меня ведёшь? — хрипло спросил ковыляющий от боли во всём теле койот.        — Раз Юнги тебя пометил, значит, ты должен быть рядом с ним. В качестве щенка, партнёра — неважно. Ты подчиняешься вожаку, он — твоё солнце и звёзды, опусти глаза, согни шею и сядь рядом с ним, — грубо отвечает Хосок, вызывая у Тэхёна ещё больше недоумения. — А веду я тебя на площадь. Там стая отдыхает.        Тэхён фыркает и больше к нему не обращается. Однако становится страшно, когда тот выводит койота на здоровое открытое пространство с множеством костров. Здесь и тут стоят пни с большими блюдами, наполненными едой, повсюду льётся что-то красное — какой-то сладко пахнущий напиток, который вызывает у Тэ желание почесать нос. Что он, естественно, делает, осматриваясь. Интересно всё же, чего тут и как устроено, раз омегу заперли в таком месте. Поникать, страдать и плакать — не в характере Тэхёна.        Он не покажет слабости противникам, если те вдруг пожелают этого, Тэхёну всё равно. Тело — не душа. Вожак не сломил его силу воли и звериный дух, пусть метка и болит, чешется, душа его по-прежнему своевольная. У Тэхёна есть цель, которую тот уже начинает вынашивать в сердце.        Хосок подводит его к особенно большому костру, рядом с которым сидит группа оборотней. Омега вынуждает его опустить глаза, шлёпнув по бедру, однако койот всё равно умудряется рассматривать то, что творится вокруг.        Напротив костра в подушках сидит вожак. Он узнаёт альфу по одному только жёсткому взгляду и горькому запаху мяты, и Тэхёна сразу же передёргивает. Торс его оголён, крупные мышцы усеяны рисунками рун и слов на чужом наречии, бусы, которые заприметил случайно вчера Тэ, приподнимаются от каждого вдоха. Вожак подносит к губам пиалу и отпивает сладко пахнущего напитка. От одного тонкого запаха вишни у Тэхёна набирается полный рот слюней и кружится голова, потому что он всё ещё голоден — омеге так и не дали даже куска хлеба.        Рядом с вожаком разворачивается куда более пикантная картинка, за которой тот самый Юнги и наблюдает. Один из омег, которого Тэ не видел в бане, сидит сверху на альфе, чьего лица не видно. Сначала койот думал, что тот просто сидит, но его тело пронзает горячей волной стыда, когда омега приоткрывает рот и стонет. Он приподнимается, закатив глаза и опускается обратно альфе на колени, и только из-за низкого, грубого рычания и красных глаз позади омеги, Тэхён понимает, что именно они делают. Неужто волки настолько дикие, что даже сношаются прилюдно? Им абсолютно плевать на уединение? Тэ сглатывает комок отвращения и хочет было отвести взгляд, но они с Хосоком приближаются, и ему уже некуда деться ни от звуков стонов, ни от зрелища.        Теперь получается разглядеть усеянный потом лоб омеги, его растрёпанные волосы и то с каким удовольствием он приподнимается, чтобы следом опуститься снова, а альфа откидывает голову назад от наслаждения и порыкивает, когда партнёр на нём ёрзает. Омега высоко стонет, но всю картину прикрывает его рубашка: за нею не видно того, как альфа берёт его нутро, вторгаясь плотью в податливое тело, зато дрожащие, мокрые от смазки бёдра и оттопыренную ткань на уровне паха омеги заметно превосходно.        Тут уж Тэхён сам послушно опускает взгляд на землю, потому что смотреть на то, как сношаются волки, нет никакого желания. Хосок, кажется, даже внимания не обращает на развернувшуюся картину, подходит ближе к вожаку, тут же лениво отводящему взгляд от развлекающихся соплеменников и оглядывая омегу.        — Я его привёл, — тихо говорит Хоби, опустившись на колени рядом с сидящим в подушках мужчиной. Тот расслабленно отпивает ещё глоток, прежде чем молчаливо перевести взгляд на замершего напротив койота.        Альфа кивает Хосоку, и тот мгновенно оказывается сидящим по левую руку. Молчит, не двигается, а Тэхён не хочет поднимать голову, потому что наслаждающаяся друг другом парочка становится всё агрессивнее. Обхватив омегу за ноги, его партнёр приподнимает те, открывая обзор на их слияние. Поглощённый похотью, оборотень входит резче и сильнее, а омега только и может, что скулить и обмякать в его руках.        Вожак пронзительно разглядывает Тэхёна, стоящего на месте с застывшим на лице отвращением.        — Сядь рядом, — грубо проговаривает Юнги, но Тэ не двигается.        Тогда Хосок подскакивает к Тэхёну, грубо хватая его за локоть. Волочит ближе к подушкам и силком сажает по правую руку от вожака. И койот оказывается лицом к сношающимся оборотням. Сила стонов омеги растёт, он буквально вскрикивает, когда альфа стискивает его изнывающую плоть через ткань рубахи. Юнги, поняв, что вызывает брезгливость на его лице, вдруг хватает койота за подбородок и поднимает его голову, вынуждая взглянуть.        — Смотри, какие красивые, — низко урчит он, а голос его теряет долю грубых нот. Альфа сильно сжимает челюсть койота, не позволяя закрыть глаза. — Какие яркие эмоции, правда?        Тэхён не хочет смотреть, но у него нет выбора: Юнги заставляет его наблюдать за тем, как, особенно глубоко толкнувшись, альфа вынуждает омегу вскрикнуть и кончить. Того оргазм выгибает в пояснице, он скулит. Пятки его сучат по покрывалу, на котором и расположился вожак, сияющие голубым глаза закатываются, а Тэхён на их соитие только брезгливо кривит губы, но отвести взгляд не получается из-за хватки альфы.        Тот наблюдает за реакцией внимательно, понимает, что койоту такое не по нраву. Омега в руках альфы обмякает, и оба ненадолго затихают, переводя дыхание, а вожак отпускает лицо Тэ, потому тот сразу же отводит взгляд и часто выдыхает через нос. Омега не желает смотреть на то, как волки низменно сливаются телами на потеху вожаку.        — И ты будешь на их месте, — усмехается тот, глядя на брезгливо скорченное лицо Тэхёна, а сам вгрызается в зелёный бок яблока, позволяя соку смочить яркие мягкие губы. — Сам такого захочешь.        — Да никогда в жизни! — вспыхивает омега, вздёргивая голову на Юнги, потешающегося с его реакции. — Я под тебя по своей воле-то не лягу, так и придётся брать силой. Что ты за альфа такой?        Взгляд Юнги мрачнеет и тот зло смотрит на Тэхёна. А ещё глядит испуганный Хосок. И судя по всему, гнев вожака намерен пасть именно на того, кому поручили за койотом приглядывать, так что альфа оборачивается разгневанно к нему, но ничего сделать не успевает: ворвавшиеся патрульные в вязкую атмосферу веселья сопровождают двоих крупных альф, гонящих ближе к огню две тонкие фигурки со связанными за спиной руками. Оба омеги выглядят уставшими, измотанными, они приковывают внимание вожака, и тот откладывает кару над зарвавшимся омегой, чтобы подняться, перешагнуть буквально через Тэ и направиться в сторону новоприбывших. По всей видимости, это те самые «новенькие», о которых говорили омеги в бане.        Только вот Тэхён пока не понимает кое-чего. В его голове возникает несколько вопросов: почему эти волки крадут и ловят омег, почему собственных на такое количество альф, как успевает заметить, гораздо меньшее, так мало их? Это почему-то не даёт покоя ему, вынуждая подозрительно присмотреться к явно взволнованному вожаку, о чём-то говорящему с только перекинувшимися оборотнями. И Тэ выяснит, что здесь происходит.