Игорь Гром и стая

      Петя заболел.       Снега на улицах в середине декабря по-прежнему не было. Температура едва ли опускалась ниже нуля — отсюда повсеместный скачок вирусных инфекций. А, возможно, Хазин просто долбаёб, раз так и не научился за два года жизни в северной столице одеваться по погоде.       Игорь чуть ли не каждую смену за шиворот волок Петю с крыльца участка, не позволяя докурить, потому что Хазин выскакивал на улицу без шапки и шарфа, в одном тоненьком кашемировом пальто.       В итоге Петя в очередной раз довыёбывался и слёг с высоченной температурой, да всеми остальными «прелестями» простуды.       Ночью никто из стаи не спал: Петьку обтирали водой комнатной температуры, отпаивали ромашкой, сбивали температуру и сурово отчитывали. И так по кругу. Благо не пришлось мотаться в круглосуточную аптеку — у Серёжи в закромах была своя собственная, в мини-формате. Но там было всё: от батона до гондона, как говорится.       Хазин почувствовал себя плохо ещё вечером, вернувшись с работы вместе с Громом. Отказался ужинать, сославшись на переутомление, притаился в одиночестве на диване в гостиной, свернувшись калачиком, пока все ужинали, и начал ощутимо подрагивать — начался озноб.       Первым заподозрил неладное, — кто бы сомневался! — Разумовский. Петя — всегда громкий, пиздливый, в голос смеющийся — сегодня являл собой совершенно противоположное. Серёжа ощутимо напрягся, когда навязчивая мысль о странном поведении Хазина тревожной иглой засела в разуме, и отложил вилку с ножом в сторону. — Серёж? — Волков бросил настороженный взгляд на Серого; голоса за столом сразу стихли. — Что-то не так? Тебе не нравится?.. Янтарный взгляд мазнул в ответ яростью. — Вам лишь бы пожрать! — Птица резко вскочил из-за стола и метнулся в комнату к Пете. Олег с Игорем растерянно переглянулись, но тут же подорвались следом. — Петенька, Петюня… — Разумовский упал на колени около дивана, проехавшись по ковру, и принялся осматривать бледное лицо Хазина, ощупывать ладошками его лоб и скулы. Волков и Гром гигантскими каланчами замерли рядом.       Петя к этому времени уже совсем занемог — лихорадочно побледнел, дрожал так, что зубы стучали — он блаженно выдохнул и тихонько простонал, почувствовав на коже прохладные ручонки Серого. — Блять… Да он же горит весь! — Птица в бешенстве обернулся, вонзившись золотыми зрачками, прямо в ошалелые глаза Игоря, зашипел. — Ты!.. Гром аж отступил на шаг, сражённый волной птичьей ярости. — А я то что? — растерявшись, вымолвил Игорь, в поисках сострадания и поддержки посмотрел на Волкова. — Олеж, чего это он? Я в чём виноват опять?.. — Птиц, осади чутка, — Олег сейчас, кажется, оставался единственным, кто старался сохранить самообладание. Подошёл к дивану, присел напротив лица Пети и заглянул, в слезящиеся карие глаза. — Ну что, майор, — укоризненно начал он, — Допрыгался, блять… — Это ваш Гром ненаглядный не досмотрел! — вставил свои пять копеек Птица. Игорь аж воздухом захлебнулся, негодуя: — Да у тебя вечно я во всех смертных грехах виноват! Всё это грозило перейти в утомительную, крайне оскорбительную перепалку, поэтому Олег громко рявкнул, велев обоим, немедленно заткнуться и принести градусник. На кухню Игорь с Серёжей понеслись, едва не наперегонки. — Волч, — жалобно всхлипнул Хазин и зажмурился, пряча лицо между декоративных подушечек. — Волч, волч, — тяжело вздохнул Волков. — Ну, что теперь — лечить будем. — Не хочу лечить… — буркнул Петя, сжимаясь в ещё более плотный комочек боли и страданий. — Сейчас большущий укол в задницу вгоним, на завтра, как новенький будешь. Хазин заинтересовано выглянул одним глазком из-под подушек. Зыркнул с хитрецой: — Это ты сейчас так завуалированно мне хер свой предложил? Олег фыркнул с усмешкой и, обернувшись, делано строго прокричал: — Где градусник, вашу мамашу?! Мы его теряем! Серёжа, запинаясь в собственных ногах, вылетел с кухни. Предусмотрительный Игорь торопился следом, держа наготове стакан воды и пачку ибупрофена. — Петечка, я теперь от тебя ни на шаг не отойду! Буду заботиться и присматривать. — Как будто до болезни Петьки как-то иначе было… — Захлопнись, Игор-р-р-ь! — Захлопнитесь оба, пожалуйста, — Волков перехватил у Серого электронный градусник, включил и вставил Хазину подмышку. — Он шутки шутит про мой хер — жить будет. — В квартире стихли разговоры, — загадочно начал Гром, непроницаемым взглядом глядя на мученическое выражение в лице Пети. — Ночник горит едва-едва, темно… опущены все шторы… У мужа тридцать семь и два. Хазин замер. Олег широко распахнул глаза. Птица, казалось, прямо сейчас взорвётся облаком обсидиановых перьев. Мгновение в комнате стояла оглушительная тишина, затем её разрушил лающий ржач Пети, который тут же сменился удушающим кашлем. Волков едва различил тонкий писк градусника. — Не угадал, товарищ майор… — буркнул он, тревожно анализируя цифры на экранчике. — Давай сюда жаропонижающее. — Что там?.. — засуетился тут же Разумовский. — Олег, да не молчи ты! Скорую надо?! В его голосе послышались истеричные нотки. Внезапно проснулась ИИ Марго: — Сергей, мне совершить экстренный вызов в скорую помощь? — Нет! — в один голос закричали Волков и Гром. Петя вымученно вздохнул и закрыл лицо одной из подушечек. — Пойду, Прокопенычу наберу, — Игорь развернулся на пятках, бросив через плечо. — Петь, у тебя дежурство завтра — надо предупредить о больничном. — Н-е-е, не-не-не-не! — занудел Хазин тут же, подрываясь на диване. — Нихера подобного, дядь, у меня завтра облава важная, нельзя вспышку упустить. — Обломится твоя облава, — укладывая Петю обратно на подушки, устало буркнул Волков. — У тебя за тридцать девять набежало, Петь, лежи, отдыхай. — Это приказ, — добавил Гром, как отрезал, скрываясь на кухне. — Бля, нарики-то больничный не берут… — насупился Хазин и снова хрипло закашлял. — Сука, да как так-то?.. — А вот так, — припечатал Олег, скидывая с ног Пети плед. — Нехер в пальтишке своём по Питеру в декабре шароёбиться, — он схватился за резинку спортивных штанов Хазина, потянул с бёдер. — Давай, Петь, приподнимись, надо тебя раздеть полностью. — О, так я только за, — Петя довольно залыбился и помог Волкову стянуть с себя штаны, следом скинул через голову футболку; по горячей от лихорадки кожи скользнул прохладный воздух. — Бля, холодно что-то… Серёжа всё это время безмолвно сидел около дивана и не сводил полного горя взгляда с Хазина. — Тебя морозит, надо температуру сбивать, — со знанием дела пояснил Олег и Серый тут же подскочил, протягивая Пете стакан воды и блистер с таблетками, которые Игорь сунул ему перед уходом. — Хорошо бы ещё Но-Шпу выпить, чтобы озноб прекратился, — добавил Волков, внимательно наблюдая, как Хазин запивает таблетку, жадно осушая стакан с водой полностью. — На завтра вызовем нашего врача, Серёж.       Ночь прошла тяжело. Петя остался спать на диване в импровизированном гнезде, которое с любовью соорудил для него Птица из подушек и одеял. Укрываться, правда, Олег запретил строго-настрого, пока температура не спадёт. Температура не спадала ниже тридцати восьми градусов всю ночь.       Не выспался сегодня в доме никто. Хазин отпаивали, обтирали, а под утро дали ещё ибупрофена.       Вырубились обессиленными только на рассвете. Прокопенко, услышав о болезни майора Хазина, дал отгул и Грому. Отоспавшись, Олег с Игорем уехали до гипермаркета — закупиться на внеплановые выходные. Семейного врача ожидали после обеда.       На утро в ногах обнаружился Серёжа. Скрутился в беспокойный комок, на лбу морщинка пролегла — вымотался за ночь, волнуясь о своём ненаглядном. Петя приподнялся на локтях, посмотрел ласково, голову к плечу наклонив, а потом попытался осторожно присесть.       Серый тут же глазища заспанные распахнул, с беспокойством на Хазина поглядел. Глазища жёлтые — Птица. — Петь?.. Болит что-то? Снова температура?       Петя фыркнул небрежно, скомкал все одеяла, сбросив на пол, и оперативно переполз Серёже на колени. — Жить буду, — буркнул, притираясь пахом, выводя носом круги на шее Разумовского. Птица затаил дыхание от такого порыва. Обхватил Петю за талию, притягивая ближе. — Горячий какой… — большими пальцами погладил по бокам. — Мм, спасибо, — мурлыкнул Хазин в ответ. Разумовский игриво фыркнул: — И это тоже, кис, но я сейчас о температуре — она у тебя явно высокая. — В жопу, — Петя обхватил Серёжу за шею, глубоко вздохнул, втягивая носом аромат рыжих локонов. — Лучшее лекарство — это любовь. Серёжа-Птица мягко рассмеялся, вытянув ноги, и обхватив ягодицы Пети ладонями. — Тогда у тебя случится передоз, Петь: слишком много любви на одного маленького майора. Хазин в ответ прикусил кожу за ухом Разумовского, заставив его подавиться воздухом и плотно сжать губы. — Заразиться не боишься? — игриво спросил Петя, выдыхая в губы Серёжи, но не касаясь их поцелуем. Разумовский широко улыбнулся, ладонями поглаживая поясницу Хазина, вжимая его в себя плотнее. — Зараза к заразе не прилипает. Петя чувствовал, как кружится голова, и как лихорадочный жар расползается по коже, угрожая очередным превышением допустимых температурных значений. — Горло болит, — пожаловался он, заглядывая Серёже в глаза. — Во рту будто собаки насрали, а так хочется тебя сейчас поцеловать… Серый фыркнул, раскатисто, хрипло посмеиваясь: — Романтик хуев…       Пальцы Серёжи гладили уже запястья Хазина, предплечья и плечи, путались в русых локонах, сжимая на макушке чуть сильнее, так, как очень любил сам Петя. Разумовский выцеловывал созвездия на его шее, вылизывал разлёт ключиц и ласково дул на светло-русые кудряшки на груди.       Хазин тлел и плавился во всеобъемлющем мареве. Залюбить его такого — беспомощного, сонного, разомлевшего — страсть, как хотелось. Довести до исступления, до предела, с дрожащими коленями и сорванным голосом, чтобы сил даже стонать не осталось…       Но Петя болел, а значит разрешено его только холить, лелеять, баловать, нежить, беречь и окутывать заботой. Этим Серёжа и планировал заниматься все последующие дни. Тем более, что Хазину нежностей всегда будто бы мало было — потому, наверное, примкнул к их стае и в итоге остался, пригревшись.       Разумовский понимал — откуда такая одичавшая тактильность и недолюлбенность — сам такой же. Не понимал он только — как можно было стать таким при живых родителях.       Травмированный суровым отцом — главой МВД, беззащитный перед отцовской агрессией и жестокостью, терпевший вечные побои, унижения, не нашедший спасения даже в лице матери — Петя теперь усиленно закрывал гештальты. Пытался всеми правдами и неправдами восполнять пробелы. Раньше временно затыкали дыру в душе наркота и непонятные связи. Теперь у него была своя семья, которая в нём души не чаяла, окружала заботой и показывала ежедневно, что значить любить.       Человек, которому долгое время было чудовищно больно, никогда не избавится от боли навсегда. Будет однажды откат, кризис, будет что-то, что напомнит о мрачном прошлом, что заставит застарелые шрамы мучительно свербеть и гулко ныть, как подвывает в непогоду давний перелом. Порой ты сам, волей-неволей, украдкой нырнёшь в свою боль, а иногда и она навязчиво поскоблит где-то между рёбер острыми коготками и зафонит белым шумом.       Разумовский понимал Хазина, как никто: их обоих с детства не принимали, осуждали, избивали, издевались и травили. Пришлось наращивать броню. В итоге с возрастом Петя ушёл в разрушительную агрессию и тревожно-избегающий тип личности, а Серёжа… У Серёжи появился Птица.       Серый когда-то увидел в Хазине себя, Птица почуял своего — такого же побитого жизнью, поломанного, но жадного до справедливости. Майор ФСКН не брезговал серой моралью, работал не по уставу и с отчаянным рвением наказывал подонков мордобоем, не боясь никого и ничего.       Петя увидел в Серёже возможность — стать, наконец, счастливым с тем, кто не пытается его переделать и слепить несуществующий идеал, а принимает таким, какой он есть. Пусть моментами Хазин и представлял из себя ту ещё мразь. Но тут, как говорится: у кого какая жизнь была.       Сейчас никто из них уже не пачкал тишину чередой бесполезных слов. Петя задремал в спасительных объятиях, Разумовский гладил его прохладной ладонью по горячему лбу, раздувал мягко русые вихры, покачивая Хазина на коленях. Сам Серёжа, безумно уставший за бессонную ночь, клевал носом, ощущая, как смертельная усталость наваливается на плечи неудержимой силой, утягивая его в густую, как кленовый сироп дремоту…

***

— Почему я не удивлён?.. — Игорь, переступив порог жилой секции башни, поставил многочисленные пакеты на мраморный пол и проследил за задорным взглядом Олега.       Они только что вернулись из магазина и с порога застали библейскую картину — Петя коалой облепил Серёжу, сидя на Разумовском сверху. Оба мирно посапывали, прижавшись друг к другу. — Бестолковые… — заёбано фыркнул Гром и вынес неутешительный вердикт. — Как пить дать — нализались котята, а, значит, через пару дней будем второго антибиотиками отпаивать. — Сплюнь, — рыкнул в ответ Волков и на цыпочках поволок часть покупок сразу на кухню. Разбирая пакеты из гипермаркета, продолжали переговариваться в пол голоса: — Врач скоро придёт к Петьке, надо бы сразу его позвать на повторный приём через несколько дней — для Серого. — Не дай Бог, Игорь… Они и здоровые невыносимые, представь, как начнут в говно исходить, если сразу оба с температурой свалятся.

***

      Серёжа планировал все последующие дни быть самым заботливым, понимающим и обходительным. В итоге прав, как всегда, оказался Игорь.       Спустя двое суток стая вновь столкнулась с бессонной ночью: на этот раз из-за Разумовского, который благополучно слёг следом за Хазиным.       Теперь они — оба отвратительно сопливые и кашляющие — ютились на одном диване, часами смотрели свои сериалы на Нетфликс и требовали в разы больше внимания, нежности и любви.       Им, конечно, никто ни в чём не отказывал — иначе, зачем нужна семья.