Love actually

Иногда Кэтрин кажется, что ей никогда не привыкнуть к этому - пустым обезличенным беседам, выгуливанию нарядов, пассивному ожиданию момента, когда мужчины наговорятся друг с другом и снова вернут своё внимание спутницам. - Кстати, вы сегодня чудесно выглядите, дорогая, - снисходительно бросает ее собеседница, имя которой Кэтрин безрезультатно силится вспомнить с самого начала их разговора. И это чертовски неловко, ведь их представляли друг другу во время какого-то другого мероприятия. Кажется, она чья-то жена… впрочем, на это недвусмысленно намекает огромный бриллиант на ее левой руке, так что не считается за шаг вперёд в воспоминаниях. Тогда - чья? Не комиссара ли полиции? Как там его?.. Уотсон? Полсон?.. Время уходит, женщина смотрит на неё выжидающе, оттого снова приходится отвечать, избегая упоминания имени: - Благодарю, вы тоже сегодня выглядите великолепно. Ее простая, нехитрая лесть попадает в точку, и женщина смеётся, прикрыв ладонью густо накрашенный алой помадой рот. - Спасибо вам, Кэтрин. Но поверьте, сегодня все женщины завидуют именно вам. И хотя это вновь комплимент внешнему виду, Кэтрин в глубине души чувствует, что эти слова впервые в ее жизни могут значить нечто большее. Ей ведь действительно чертовски повезло - за последний год она получила все то, о чем некоторые люди могут только мечтать, будто сорвала джекпот в небесном казино. Она встретила самых чутких, добрых и верных друзей, получила работу, которая ей по душе и приносит неплохие деньги, вернулась в фигурное катание - ещё и в паре с одним из самых многообещающих молодых фигуристов, избавилась от многолетней зависимости от обезболивающих, высвободилась из цепких лап Оушена и обрела любовь - да, сложную, но необходимую, как воздух. Мужчину, которого она совсем не достойна. Ходж умён, обеспечен и красив, с крепкой деловой хваткой и сардонической линией вечно сжатых манящих губ. Он убьёт за неё, не раздумывая, и бросит весь мир к ее ногам, если она попросит. Он - и мятежный принц, и хищник, и герой с тёмным прошлым, и вместе с тем - уязвимая душа. Его внимание льстит, его забота, со стороны кажущаяся бесстрастной, возвращает в ее жизнь радость принадлежности, мужчины рядом. Даже это пленившее ее собеседницу платье Ходж прислал ей утром вместе с просьбой надеть его на открытие галереи. Тогда она дрожащими от волнения пальцами открыла коробку с золотым оттиском бренда на крышке и ахнула от изумления. Оно показалось ей просто волшебным, словно из другого мира, и сердце зашлось от тягучего предвкушения того, как великолепно она будет в нем выглядеть… Кэтрин находит глазами Ходжа: он стоит вместе с другими мужчинами, видимо, налаживая связи - даже выглядит чуть более доброжелательным и внимательным, чем обычно. Его собеседники на вид как будто близнецы: солидные зрелые ребята в одинаковых чёрных смокингах, синхронно отпивают из своих бокалов, по очереди отпускают несмешные шутки и одновременно вежливо смеются над ними. Ходж выделяется на их фоне, как небоскрёб среди панельных многоэтажек - высокий, привлекательный, молодой, сдержанный. Недосягаемый. Он произносит что-то - наверняка остроумное - и, пока собеседники хлопают его по плечу, осматривает зал. Наконец, он замечает Кэтрин, уголок рта приподнимается в недоулыбке, и он едва заметно салютует бокалом, оглаживая ее фигуру обжигающим собственническим взглядом. Взглядом, который ей хорошо знаком. Это взгляд гордеца и завоевателя, человека, который получил то, что желал. И ей всегда немного не по себе от этого… от того, как он будто смотрит куда-то сквозь неё. Или наоборот - только на лицевую сторону, избегая замечать изнанку. Она возвращается к своей собеседнице и адресует ей несмелую улыбку в ответ на последний комплимент, очень чётко отдавая себе отчёт в том, что единственное, что может сдержать чужую зависть, - это уверенность в том, что ее объект не осознаёт, чем на самом деле обладает, не проявляет никакого самодовольства на этот счёт. - Прости, дорогая, я должна ещё поболтать с Самантой, так что ещё увидимся, - заключает, наконец, женщина и, звонко чмокнув воздух у ее правой щеки, решительным шагом направляется к новой жертве. - Да, конечно, - отвечает Кэтрин уже почти ей в спину и снова остаётся одна. Жаль, что ни Лиз, ни Брайан не выразили желание составить ей компанию здесь. От скуки захватив себе новый бокал шампанского, Кэтрин делает два шага в сторону, чтобы пропустить официанта с подносом, и ноги снова немного путаются в длинном подоле платья. Ей приходится ухватиться за выступ стены, чтобы удержать равновесие. Бокал в руках опасно качается, и несколько капель попадает на юбку, немым укором пропечатываясь на ткани. Это ужасно. Она глупо улыбается и вместе с тем сгорает от стыда. Наверняка это чертовски неуклюже выглядело со стороны, и это далеко не первый раз за вечер, когда она топчет нижний край своего же платья. Пожалуй, ей лучше вообще не двигаться в нем. Оно идёт ей, бесспорно: Ходж удачно подобрал фасон, да и цвет удачно подчёркивает ее зеленые глаза… Вот только он, пожалуй, упустил, что некоторые вещи нужно учиться носить - или обладать врожденным талантом к этому. В противном случае ты становишься живой иллюстрацией поговорки про девушку и деревню. Интересно, можно ли уговорить его унести ее отсюда на руках?.. Кэтрин снова пытается установить с ним зрительный контакт, хочет подойти к нему и шепнуть на ухо мольбу о помощи, и посмеяться, и услышать в ответ, что все это ерунда, и она прекрасна и желанна даже в своей несуразности, вот только он снова занят беседой, во время которой даже успел обернуться к ней полубоком. Похоже, он не видел ее позора. Снова - не смотрел. Ходж никогда не замечает, когда она с чем-то не справляется. Но если перевести взгляд немного левее - к широкой стойке бара, к высокой фигуре мужчины в голубой рубашке, то можно найти утешение и короткую искорку поддержки… Доминик, явно не отводивший от неё глаз и ставший свидетелем ее грациозности, прячет широкую улыбку в бокале виски, и жар от смущения расходится по ее лицу - от губ к вискам. Доминик почему-то замечает все. Он подходит к ней медленно и неизбежно - впрочем, она действительно хочет его общества, одного из немногих людей здесь, кого она знает и с кем с радостью бы пообщалась на какую-нибудь более личную тему, чем платья, погода и последние новости. - Я смотрю, этому столику можно больше не наливать? - спрашивает ее лукаво, иронично изогнув бровь, чем снова вгоняет ее в краску. - Иди ты, это мой второй бокал, - она отвечает ему сердито, излишне резким движением приподняв подол, чтобы поменять позу, не угрожая порвать ткань. - Я не виновата, что оно со шлейфом. - Зато чертовски тебе подходит. У босса отличный вкус. Его комплименты всегда довольно прямолинейны, но все же сдержанны. Чаще всего будто бы строго дозированы. Она морщится в ответ: - Но это не отменяет того факта, что эту узкую юбку придумал какой-то чертов женоненавистник. В ответ на это Доминик смеётся, и ей с трудом удаётся удержать капризно-недовольный вид и не составить ему компанию. Это стало их общей игрой, фишкой, шуткой, понятной только им двоим, построенной на полной антитезе того, кем они являются: Кэтрин разыгрывает из себя придирчивую стерву, хотя на самом деле как никто умеет довольствоваться малым, а Доминик с учтивостью джентельмена утешает ее, хотя, как им обоим известно, очень далёк от образа галантного кавалера. Даже ее прозвище, которым он пользуется только когда они остаются вдвоём, родилось из этой игры - «принцесса». - Я слышал, что все модные дизайнеры - геи, - доверительно сообщает Доминик вполголоса, наклонившись к ее уху. - Может, они просто мстят женщинам? - Это очень несправедливо, если это правда, - парирует Кэтрин, снова сделав глоток шампанского. - Ведь наши с ними сферы интересов не пересекаются, мы же не соперники. Он на мгновение поджимает губы, обдумывая ее слова, затем кивает, соглашаясь. - Да, это верно. Но не переживайте, принцесса. Они будут наказаны, я вам обещаю. Его «принцесса» всегда звучит как-то по-особенному… немного интимно. - Ладно, мне грех жаловаться, - отвечает Кэтрин примирительно. - Раньше такое платье я могла носить только в мечтах. Но замечает, что он снова улыбается - на этот раз каким-то своим мыслям, прячет от неё глаза. - Что? Он качает головой: - Ничего. - Ты лыбишься. - Нет. - Как довольный кот. - Серьёзно? - Да. Он никак не комментирует это, только снова быстро осматривает с ног до головы, и улыбается ещё шире, а гладко выбритые щеки немного розовеют. Кэтрин закатывает глаза. - Я сказала, что это платье мечты, и ты заулыбался, видимо, развивая эту тему в своей голове… Я не захочу знать, о чем ты думаешь, верно? В ответ на это он бросает на неё быстрый виноватый взгляд, кивает коротко, а затем поднимает руки в знак капитуляции и произносит: - Хей, ты не думай… Ничего предосудительного. «Ничего предосудительного». Это ещё один их пароль, заклинание, которое в мгновение проводит черту. Но - не между ними, нет. Черту, которая отделяет их обоих от остального мира. *** Кэтрин отлично помнит вечер, когда он сказал ей это в первый раз: ее вторая или третья смена в клубе, поздний час, усталые полупьяные посетители все реже обращаются в бар, и он стоит перед ней, в красках расписывая безалаберность кого-то из поставщиков, вот только взгляд то и дело опускается на ее декольте. - Эй, - в какой-то момент она не удержалась, хоть его внимание и льстило, особенно по сравнению с вечно холодным и сдержанным старшим Бейкером. - Это уже становится не слишком вежливым. - Что именно? - спросил он, подняв наконец глаза и приняв очень невинный вид. - То, как ты пялишься. Он облизнул губы быстрым, почти незаметным движением, и пояснил невозмутимо: - А что такого? Я изучал твой кулон, очень красивый. Захотелось прочесть, что там написано. Помолчал немного и добавил: - Ничего предосудительного. Прозвучало как обещание - или наглая ложь. Тот кулон ей подарила Лиз: простая монетка на серебряной цепочке с гравировкой цитаты царя Соломона. Кэтрин он очень понравился, а Лиз захотелось сделать ей приятное и поддержать в начале ее новой жизни, хотя она была уверена, что он слишком грубо смотрится. И ведь тот кулон не был приметным, изящным или женственным, ничем таким, что могло бы понравиться мужчине или привлечь его внимание. Даже Ходж, увидев его на ней, поджал губы и пообещал подарить что-то более соответствующее ее красоте. Кэтрин тогда хмыкнула, закрыла кулон ладонью. - И что же на нем написано? Повтори, что прочёл. Воцарилось неловкое молчание, которое прервалось хриплым смехом. Тогда она услышала этот смех в первый раз, и где-то на дне ее сердца что-то срезонировало, отозвалось на этот звук. Доминик захватил свой недопитый бокал с коктейлем и, бросив на прощание насмешливый взгляд, скрылся в толпе. И только наутро, когда она добралась до дома и уронила тяжёлую после ночной смены голову на подушку, ее телефон жизнерадостно пискнул, уведомив об смс с незнакомого номера: «На нем написано «И это пройдёт». Я же говорил - ничего предосудительного». Сон не шёл ещё пару часов, и глупая улыбка долго не сходила с ее лица. Это стало началом их игры - ироничных взглядов, невинного выражения лица, бешено колотящегося сердца, радостного предвкушения новых раундов. На следующий день она сама нашла его в клубе, потащила на танцпол, воспользовавшись тем, что до начала смены оставался час. И тем, что Ходж был в отъезде по делам до конца недели. - Ты же не откажешься немного повеселиться? - спросила его беззаботно, в глубине души лелея коварный план мести - заставить его волноваться, смутить, сбить с толку. Он пошёл за ней безропотно, не сопротивляясь и не задавая вопросов, только смотрел внимательно, пытаясь ее разгадать. Сказал только: - Я на работе, солнышко, - но она рассмеялась в ответ: - Я тоже. Под жёсткий ритм игравшего трека разыграть соблазнение было невозможно, оттого Кэтрин решила подождать следующего и немного потанцевать в своё удовольствие. Доминик двигался на удивление ладно, хоть его движения и не отличались разнообразием: все в нем выдавало, что он умеет слышать музыку и отлично владеет своим телом, так, что Кэтрин невольно засмотрелась, потерялась в звуках и светомузыке, рваными всполохами освещавшей его спокойное лицо с живыми внимательными глазами. Через один - два? три? - трека музыка стала тише и мелодичнее, и он протянул ей руку, приглашая на медленный танец. Они держались на небольшом расстоянии - не слишком далеко, чтобы не казалось, будто им неловко друг с другом, но и не слишком близко, чтобы не выглядеть парой. Его ладони на талии и спине обжигали, до неё доносился до боли знакомый запах: кожа, цитрус, мускус, ветивер. Это было чем-то родным и привычным, словно запах из детства… Он заметил ее задумчивость, наклонился чуть ближе, стараясь говорить громче, чем музыка: - Что тебя так озадачило? Решила признаться честно: - Твои духи. Что это? - «Фаренгейт». Точно! Кэтрин с мамой дарили такие ее отцу, когда она была маленькой, вот только ему не слишком понравился запах, оттого он ими почти не пользовался. Тогда она очень расстроилась, была практически безутешна, потому что она была в восторге от аромата и была счастлива, что впервые смогла поучаствовать в выборе подарка для папы… Углубляться в воспоминания, особенно болезненные, не хотелось, оттого Кэтрин ответила, улыбнувшись: - Они же очень старые! Он покачал головой: - Нестареющая классика. - Удивительно, что ты ими пользуешься. Неужели не хватило на что-то более премиальное, соответствующее статусу? - Это очень крутой запах, и он очень мне подходит, - возразил Дом и под последние аккорды медляка наклонил ее к полу, поддерживая рукой под спину. - Не будь как босс - он тоже вечно критикует мой выбор ароматов. Упоминание Ходжа хоть и подействовало несколько отрезвляюще, напомнив ей о границах их общения, но вместе с тем неприятно укололо, вдохновив вернуться к исходному плану. Она приняла самый искушающий вид и, все ещё удерживаемая им на весу, потянулась наверх, к нему, мимо губ, к шее, мазнула носом по коже в самом чувствительном месте, выдохнула. Ладонь, державшая ее руку, дрогнула, и Доминик резко вернул Кэтрин в вертикальное положение, посмотрел с недоумением. - Да, хороший аромат, - заключила она, высвобождаясь из его объятий, и пояснила. - Эй, ты только не подумай ничего лишнего - мне просто захотелось услышать его получше. Уходя, она уже не видела его лица, но надеялась, что он был до ужаса смущён… или хотя бы довольно улыбался. По крайней мере, она осталась собой очень довольна. Впрочем, счёт никогда надолго не оставался ничьей. Она потянула ногу на тренировке - он опустился на одно колено перед ней, освободил от сапога, начал растирать скованные судорогой мышцы, опасно-нежно проходясь по тонкой коже, периодически касаясь бедра: «Ничего такого - это же массаж». К нему прицепилась какая-то неприметная блондинка в клубе - и Кэтрин шагнула в его объятия, изобразив его девушку, поцеловала в щеку, переплетая пальцы: «Не обольщайся, тебя же нужно было спасти». Она немного перебрала с выпивкой на дне рождения Брайана - и проснулась в одном нижнем белье в его постели: «Не переживай, принцесса, я не позволил себе ничего лишнего, кроме простой заботы». Он слишком назойливо хвастался тем, что обыграл ее в бильярд, - и бокал Космополитена для какой-то посетительницы клуба улетел прицельно на его светлые брюки, и его щеки были пунцовыми, когда она бросилась вытирать пятно, опасно граничащее с его ширинкой: «Не волнуйся так, я просто хочу все исправить». Удар - ответный удар. Шутка - шутка в ответ. Укол - укол чуть больнее, ощутимее. Но это не обижает ее и не наводит на мысль о перемирии: их противостояние на кончике ножа украшает ее довольно серые дни, наполняет их воспоминаниями. Она тренирует своё остроумие с ним, каждый раз пытается выдумать что-то новое, рискованное, яркое. Волнующее. Иногда ей кажется, что после всего того ада, который она уже прошла, в ней что-то надломилось. Она резистентна к дорогим подаркам и широким жестам, она не боится испытаний и трудностей, даже иногда скучает по ним. Кэтрин уже органически нуждается в вызовах и победах, ей пусто и глухо в ощущении безопасности и подчинения. В ней оказалась скрыта какая-то неведомая сила, которая ищет выхода, ищет применения. И отзывается она только на Доминика, и только он для неё - синоним свободы. И это больно. Глупо. Неправильно. И, скорее всего, безответно. *** Они ещё немного дурачатся, обсуждая собравшихся, и Кэтрин постепенно снова становится легко и светло на душе. Доминик умеет привносить в любую ситуацию немного юмора и комфорта. Алкоголь и его компания расслабляет ее, приятно туманит усталую голову. - Я тебе честно говорю! - Да не может такого быть! - Ты намекаешь на то, что я лжец? - Я прямым текстом тебе говорю, что ты болтун! И она смеётся, говорит, спорит, возмущается, снова смеётся, смущается. Она живет. - Я смотрю, ты отлично проводишь время, - вдруг раздаётся за ее спиной, и Кэтрин вздрагивает. Неслышно подошедший к ним Ходж, судя по его славой улыбке, не осуждает и не ревнует, его вопрос звучит спокойно и почти равнодушно. Это даже больше констатация факта, чем вопрос, и судя по всему, это такой факт более чем устраивает. Но ей все равно едва удаётся сохранить лицо - к горлу подкатывает горький страх: «Ты даже представить себе не можешь, насколько», - мстительно вспыхивает где-то в сердце, и от этого становится стыдно. - Ходж, - призвав всю силу воли, произносит она мягко, развернувшись к нему. - Босс, - приветствует его Доминик за ее спиной. Ходж выглядит уставшим, сжимает в руках бокал с почти допитым виски, оглядывает их обоих почти без интереса. Кажется, за весь вечер он ни разу не присел, то и дело знакомясь и общаясь с гостями выставки - чтобы укрепиться в новом для себя бизнесе. Когда он прикрывает глаза на мгновение, трёт пальцами переносицу, чтобы прийти в себя, Кэтрин хочется обнять его, поддержать: как-то он говорил ей, что никакие трудности или вызовы в бизнесе не утомляют его больше, чем монотонная политическая болтовня - с потенциальными партнёрами, крупными клиентами, старыми товарищами, агрессивными конкурентами. И хоть он не приемлет жалости к себе, с которым часто путает простое человеческое сочувствие, она все же касается его руки, старается заглянуть в глаза: - С тобой все хорошо? Но он предсказуемо не отвечает, снова смотрит будто сквозь: - Я сегодня задержусь здесь, нам нужно решить ещё пару вопросов. Доминик, отвези, пожалуйста, Кэтрин к ней домой и убедись, что все в порядке. Блондин кивает в ответ: - Не вопрос. Секундное прикосновение губами к её виску, и Ходж исчезает в толпе, оставив после себя горьковатый привкус того, что ты снова остался за бортом. Что ты снова оказался менее важен, чем должен был бы быть. Она знает, что потом, когда они увидятся наедине, он будет романтичным, страстным, нежным, извинится за то, что не уделяет ей должного внимания, вот только сейчас от этих мыслей ей уже не становится хоть сколько-нибудь легче. Между ними все очень сложно. Кэтрин любит Ходжа. Наверное… Как любит звезды, книги Ремарка, магнолии, работы Микеланджело, Северное сияние - красоту и изящество, выверенность линий, слов, цвета и света. И расстояние, дистанция - это неизбежная часть этой любви - к ним невозможно дотянуться, дотронуться. Да, можно скользнуть пальцами по страницам, картинкам, лепесткам - или его телу. Можно случайно порвать, испачкать - или задеть его, обидеть, ранить. Но совершенно невозможно - назвать кого-либо из них своими, невозможно почувствовать, физически ощутить тепло принятия и понимания. Только посвятить себя ему, раствориться в нем… И Кэтрин слишком долго собирала себя по кускам, чтобы согласиться на это. Она ставит свой пустой бокал на свободный столик и направляется к выходу, кожей чувствуя, как Доминик обеспокоенно смотрит ей вслед, прежде чем отправиться за ней. Доминик… Доминик совсем другой. Он самобытен и честен, умеет говорить и слушать, утешать и воодушевлять. Но вместе с тем, он - вечная головоломка, матрешка, и его слои сползают друг за другом постепенно, обнажая все новые и новые грани: нахальный бабник, весёлый приятель, неумелый соблазнитель, бездушный исполнитель чужой воли, талантливый работник, который зачем-то прячет свои способности за напускным безразличием, верный друг, который всегда рядом… И это самое главное в нем - он всегда рядом. Даже чаще, чем Брайан или Лиз, и гораздо чаще, чем Ходж: забирает ее с тренировок, подвозит домой после работы, приезжает помочь по дому, помогает принести сумки с продуктами из магазина, зависает у стойки бара в клубе, развлекая ее байками или просто выслушивая ее тревоги и проблемы. Они просто близкие друзья. Наверное… Да, от его присутствия рядом мурашки по коже, от его комплиментов ее броня понемногу трескается, как скорлупка, обнажая нежное нутро, которому хочется внимания и принятия… но он никогда не переходит черту, не претендует на что-то большее. Кэтрин снова путается в подоле и слышит смешок за спиной. И стоит ей подумать о том, что он наверняка теперь точно насмехается над ней, Доминик произносит задумчиво: - На руках тебя понести, что ли… Сердце уходит в пятки, и она испуганно оборачивается, чтобы заглянуть в его лицо и найти там мягкий внимательный взгляд и широкую улыбку. Он словно читает ее отчаянную мысль: «Все ведь увидят это!», - и, потянувшись к ручке и опустив ее вниз, толкает массивную деревянную дверь вперёд, пропуская Кэтрин перед собой. Впрочем, когда они выходят на пустую парковку, он все-таки выполняет своё обещание и подхватывает ее на руки. Сердце бьется часто-часто, выстукивая его имя по слогам. В машине они едут молча, каждый - задумавшись о чем-то своём. *** В ее квартире очень жарко, и она бросает ключи в вазочку на тумбе около двери и отправляется в комнату, чтобы распахнуть все окна. Свежий воздух немного отрезвляет, с улицы тянет влажностью и весной. Доминик мнётся на пороге, в полутьме прихожей его силуэт едва заметен, но, какое бы смятение на овладевало бы Кэтрин в эту минуту, она не хочет заставлять его чувствовать себя лишним или ненужным. Не может позволить ему чувствовать с ней то же, что она сама чувствует с Ходжем. А ещё… все ее тело до сих пор ощущает его руки - с тех пор, как он отнёс ее в машину. - Не хочешь выпить чаю? - произносит, чтобы хоть что-то сказать, хотя они оба знают, что Доминик не любит чай. - Не откажусь, - произносит он тихо, выходя на свет. Он здесь уже давно освоился, будто бы это не ее квартира, а их общая, и, вопреки тому, что это была ее идея, Доминик сам достаёт чашки - ее и вторую, которую окрестил своей ещё на первой неделе ее новоселья, - ставит чайник. Кэтрин хочется нарушить тишину, придумать какую-то новую, безопасную тему для разговора, но на ум не идёт ничего, кроме простых - и одновременно чертовски сложных - вопросов. «Почему ты всегда рядом?» «Как ты понимаешь, что нужен мне?» «Что из того, что мы делаешь, - игра, а что - правда?» «Как тебе удаётся врастать в меня, обосновываться в моих голове и сердце, хотя я изо всех сил пытаюсь тебя туда не пускать?» - Что с тобой происходит? - он не выдерживает первым, задаёт вопрос, пока она мучается своими, и на него у неё нет честного ответа. - Просто устала. Усталость - это хорошо. На усталость можно списать все, что угодно. - От чего? - В целом. Это наглая ложь, конечно же, и он сразу же это понимает, оглядывает ее разочарованно и встаёт с барного стула, захватывая пиджак, который бросил на него до этого. - Тогда я, пожалуй, пойду. Это не манипуляция, которая должна заставить ее сыграть с ним в догонялки, а чистая и острая обида - на неискренность. Обида, которую она не может ему позволить унести с собой, лечь с ней спать, проснуться утром и хранить ее дальше - до их следующей встречи. Поэтому Кэтрин нагоняет его в коридоре, заставляет развернуться и посмотреть на неё: - Дурацкий день. Прости. Обсудим это в другой раз. Его светло-серые глаза все ещё недоверчиво-тусклые, между бровей залегла тревожная морщина недоверия, поэтому она не может сдержаться, прикасается губами к гладко выбритой щеке: - Ты хороший друг, Доминик. Его лицо на мгновение светлеет, но затем снова оказывается омрачено какой-то мыслью или чувством. Впрочем, через несколько секунд он недовольно произносит: - А ты плохой друг, Кэтрин. И отвечает ей почти таким же поцелуем в щеку. «Почти» - оттого, что он на долю секунды дольше и на пару сантиметров ниже, почти у самого уголка губ. Это было бы смешно… и немного обидно… если бы не волновало так сильно, не зажгло что-то в глубине ее души. Случайность, нелепица. Просто промазал, просто не рассчитал. Ничего предосудительного. Но это мгновение, это горящий отпечаток его губ на коже - как удар под дых, как взрыв, таран. Инстинкт самосохранения становится пустым звуком, хочется продолжить, ответить тем же. Сыграть новый раунд. Она говорит: - Прости, я исправлюсь. И снова целует его, на этот раз прицельно в уголок губ - посмотрим, что ты на это скажешь? каким будет твой ход? Кэтрин никогда ему не уступала, хотя в этот раз впервые пришлось поставить на кон свою гордость. Но Доминик никогда ее не разочаровывал, не подводит и в этот раз. Он целует ее, теперь по-честному, по-взрослому, оказывается сразу везде, окружает ее со всех сторон - его высокое крепкое тело прижимает ее к стене, волосы щекочут лоб, руки обнимают за талию, оглаживают бок, спину, шею, губы ласкают ее нетерпеливо, но нежно, умело. Он ничего ей не ответил, ничего не сказал, просто - поддался. Осознанно проиграл. Ее затылок бьется об стену с каждым новым раундом, с каждым новым глубоким поцелуем, и боль немного отрезвляет, возвращает осознание шевелящегося внутри чувства вины. Хотя, если так подумать, боль всегда была ее верной спутницей. - Плохо, - качает головой Доминик, через несколько мгновений с трудом оторвавшись от ее губ, и голос его звучит обречённо и глухо, будто происходящее неизбежно. - Очень, очень плохо. Возможно. Утром она позвонит Ходжу и все объяснит. Попытается. Через пару минут Доминик уйдёт, и она будет всю ночь подбирать слова, чтобы быть честной и аккуратной с человеком, который очень много для неё сделал. Для них обоих. Похоже, Доминик терзается теми же мыслями. Но вместе с тем он спускается к ее шее, зарывается носом в ее волосы, и его запах окутывает ее плотным коконом, убаюкивает, становится якорем для нежности и тепла, - кожа, цитрус, ветивер. Он снова целует ее, все так же напористо и отчаянно, словно сдавшись после долгой осады, - и подкладывает свою ладонь между ее затылком и стеной, оберегая. Боли больше нет. Подол платья снова мешается под ногами, и она скидывает туфли, пока Доминик разрывает ткань - не ради соблазнения, а чтобы дать ей свободу. «Плохо, очень плохо», - висят в воздухе его слова, но Кэтрин с этим не согласна. Ей, наконец, очень, очень хорошо.