Love actually

Бесконечные документы сводят ее с ума, и к исходу третьего часа Агата просто падает лицом в бумаги, признавая поражение. Помимо тайны своей безвременной кончины и мутных деловых партнёров, тетя оставила ещё и кучу различной документации, которую необходимо было вести, обновлять и дополнять по мере необходимости. Вот только в перерывах между обвинениями в убийстве и покушениями на собственную жизнь Агате было не до бумаг, внимания едва хватало на то, чтобы не упустить из виду очередной пожар, выстрел или яд в послеобеденном чае. Но жизнь, наконец, вернулась в прежнее размеренное русло, и теперь ей приходится платить по счетам: в прямом и переносном смысле. Когда текст очередного договора сливается в одно большое пятнадцатистраничное заклинание по вызову демонов на древнескотском языке, она сдаётся, плетётся в недавно восстановленную библиотеку, где в это время обычно обитает Фредерик, и он встречает ее широкой добродушной улыбкой. - Агата, дорогая, - в последнее время он приветствует ее как родную дочь… или долгожданную невестку. - Что-то случилось? Вместо ответа она молча протягивает ему кипу бумаг, поджав губы в бессилии и разочаровании, и он все понимает сразу, кивает ободряюще: - Не переживай, сейчас разберёмся. Вот только проходит пять минут, проходит пятнадцать, и ничего не меняется - кроме того, что с каждым изученным листом брови мужчины стремятся друг к другу все сильнее и сильнее. Теперь они страдают над этими документами вместе, что немного утешает, но все равно не слишком помогает продвинуться вперёд. Затем они возвращаются в кабинет, чтобы поднять из архивов старые договоры, но все равно что-то не сходится, они будто бы не знают какой-то простой отгадки, не владеют ключом к этому ребусу, и если Агату это скорее печалит, утверждая в сомнениях относительно собственной пригодности в хозяйки бизнеса, то Фредерика откровенно бесит. Он то и дело бормочет себе под нос ругательства на двух языках и, в конце концов, разводит руками: - Чертовщина какая-то… Надо звать Александра, он в этом лучше разбирается. Агата соглашается с ним кивком, благодарит за помощь и, выпроводив его за дверь, зовёт… Рейчел. «Не поднимешься ко мне? Дело жизни и смерти», - пишет ей в смс, слишком расстроенная, чтобы бегать и искать ее по всему особняку. Девушка появляется в дверях в считанные секунды, мастерски накрашенное личико омрачено беспокойством, но Агата говорит примирительно: - Не переживай, никто не умер. И никто не умирает… ну разве что я - от этих документов. Можешь посмотреть? Вдруг сообразишь, что не сходится? - Зараза, - цокает языком Рейчел, но послушно склоняется над предложенными бумагами и… поднимается обратно в считанные секунды. - Детка, это не ко мне. Такими штуками всегда Алекс занимался, он в этом больше понимает. - Точно, - притворно соглашается Агата и кивает головой, как китайский болванчик. - Позвать его? - Нет, спасибо, я сама. Рейчел улыбается ей, наклонив светлую головку набок, оглядывает ее почти с гордостью, добавляет иронично: - Да, так будет лучше. Он обожает, когда ты в нем нуждаешься, хоть и не подаёт вида. Вот только Агата в курсе - оттого и не хочет его ни о чем просить. Черт побери, неужели в этом доме есть только один человек, который способен ей помочь?.. - А Сэм… - начинает Агата, намереваясь уточнить его местонахождение, но Рейчел не даёт ей закончить, фыркает: - А Сэм тебе пригодится, только если тебе нужно, чтобы тебя погладили по головке и поцеловали в лобик… ну или чтобы эти бумаги посадили в тюрьму. Звучит резонно. Каким бы классным, верным и надёжным ни был Сэмюэль Макото, вряд ли он может помочь ей с юридическими аспектами сделок, которые проводила Аннет. Вот только на то, чтобы обратиться к Александру, Агате не хватает сил. В последнее время отношения между ними даже больше, чем просто напряжённые: его издевки граничат с прямыми оскорблениями, а ее реакции далеки от философски-спокойных. У них длинная и сложная история, которую невозможно забыть, и она чертовски ему благодарна за помощь и поддержку в самые тёмные времена своей жизни, но сейчас… он просто невыносим. «Я - Харрис, я достойная наследница своей семьи и умная женщина», - бормочет Агата, оставшись в гордом одиночестве, раскладывая перед собой бесконечные бумаги. «Я справлюсь сама!», - повторяет себе раз в полчаса, достаёт из секретера старый виски. «Я смогу, в этом нет ничего сложного, нужно просто разобраться», - ворчит, опустошая третий по счёту бокал. «Задолбаться и разобраться», - хихикает глупо, чувствуя, как все тело наполняется томным тягучим мороком, согревающим изнутри наружу. Солнце за окном, до этого бившее ее прямо в горячий лоб, теперь медленно спускается к земле, облизывает апельсиновыми бликами портреты членов семьи за ее спиной, и ей не нужно даже оборачиваться, чтобы вспомнить каждый из них в деталях: они под кожей, они всегда с ней. Этот бестолково проведённый день заканчивается - один из немногих солнечных в этой части Англии, а она так и не смогла вынырнуть из своих глупых забот, как и не смогла справиться с ними. От этой мысли и горько, и по-детски обидно, как и всегда, когда твои долгие усилия не приносят плодов. И ведь Агата же действительно умная девчонка - выучилась на программиста, до этого блестяще окончила школу, стала гордостью семьи - с блестящим воспитанием и светлым будущим… По крайней мере, так было, когда тётя была жива, всегда готовая прийти ей на помощь и поддержать. Вот только сейчас никого нет рядом и рассчитывать приходится только на себя - и корпеть над этим проклятыми бумагами, пока перед глазами не начинают алеть резкие всполохи, от которых слезятся глаза. Не сдержавшись, она берет со стола гелевую ручку и вычеркивает все выводящие из себя реквизиты, рядом приписывает те, другие, которые они нашли вместе с Фредериком, затем избавляется от других бестолковых абзацев, без которых ее жизнь была бы куда проще, и, обессиленная, опускает голову на локоть, ложится грудью на стол. Закат, если на него смотреть через полупустой бокал виски, играет всеми оттенками жёлтого и оранжевого, и небо будто бы написано талантливым акварелистом, а не депрессивным художником-графистом, как это обычно бывает. - In vino veritas? - раздаётся насмешливое, и Агата вскидывает голову, стараясь сфокусировать рассеянный взгляд на фигуре самодовольного парня, застывшего в дверном проеме. - О, заткнись. Тут без бутылки не разберёшься. Александр заступает глубже в кабинет, закрывает за собой дверь, подходит ближе. - И как, разобралась? - Нет. Удивительно, но он не иронизирует над этим больше, только присаживается в кресло напротив, вытаскивает из-под ее недвижимого тела, распластанного на столе, все бумаги, складывает их в папку, наводит порядок на рабочем месте молча, только смотрит с каким-то немым укором, будто она - нашкодивший ребёнок. - Рейчел тебе сказала? - спрашивает Агата, поджав губы. - Да, Рейчел сказала. И Фредерик сказал. И даже мистер полицейский сказал, что ты подозрительно долго чахнешь над бумагами, видимо, стесняясь попросить помощи. - Я не стесняюсь! - Агата даже садится ровно, чтобы подтвердить свою зрелость и разумность. Алекс хмыкает, одним резким движением придвигается к ней через стол, опасно приближая своё неотразимое лицо к ее, чтобы… забрать полупустую бутыль прямо у неё из-под носа. Сердце Агаты бьется так сильно, будто готовится пробить грудную клетку и убежать в неизвестном направлении. И это ещё одна причина, почему она не хотела просить его помощи. Это притяжение - ее к нему - становится уже фанатичным, приобретает чудовищную силу, обрастает почти физически ощутимым зудом, жаждой до прикосновений, до его кожи. Но, к сожалению, как и все лучшее в этой жизни, оно несбыточно, ровно настолько, насколько и неизживаемо из неё. Лучшим выходом было и остаётся держаться от него подальше. В крайнем случае - на почтительном дружеском расстоянии. Александр наполняет свой бокал едва-едва, очевидно, чтобы просто пригубить, но она закатывает глаза: черта с два. Выхватив у него бутылку, она выливает ему весь отдавшийся виски и, развернувшись на крутящемся офисном стуле, достаёт из секретера следующую бутылку. - Тебе не хватит? - щурится он, однако берет стакан в руку. - Ты же пришёл помогать. Так помогай, - парирует она. - Пить в одиночку - алкоголизм. А алкоголичку никто в жены не возьмёт. - Что угодно ради твоего счастья, дорогая, - объявляет он насмешливо и тянется, чтобы коснуться краем своего бокала бокала Агаты. - А закусываем чем? - Вызывать Донну? Донна - их новая горничная вместо уволенной Марты: аккуратная, учтивая, но такая же сплетница, как и ее предшественница. Александр осматривает ее придирчиво и отрицательно качает головой. - Не надо. Негоже прислуге видеть хозяйку в таком состоянии. Дальше они пьют - пока не закачивается вторая бутыль и не начинается новая - теперь островного рома, терпко пахнущего землёй и смолой. Пьют, в основном, в молчании, только время от времени произносят короткие тосты - ради приличия. Вспоминают Аннет, выпивают за то, чтобы рукописи не горели, а хрустальные люстры никогда не разлучались с потолками, чтобы русская мафия всегда была жива и здорова и больше не устраивала разборок на заднем дворе, чтобы Гудман нашёл всех пропавших песиков, а Сэма, наконец, оценили по заслугам. - За мир во всем мире! - возвещает Агата наконец, пряча за глупой улыбкой нестерпимый жар: Алекс сбросил свою вечную рубашку на спинку стула, оставшись в одной белой футболке, и пересел на стол. И пока он щурится на уходящее солнце, отвернувшись к окну, все, о чем она может думать, - это то, как славно было бы провести языком по широкой вене на его предплечье. Наклонив голову в сторону, она размышляет о том, что точно знает местоположение тонкого шрама на его правом плече - резкий росчерк на белой коже, оставшийся ему на память после того, как он накрыл ее собой, когда в окно особняка выстрелили. Она ведь тогда и не поблагодарила толком, ударившись в истерику. А ведь можно было бы приласкать его губами, зализать рану, как это делают животные, спуститься ниже по подтянутому торсу… или наоборот - подняться выше, к этим отравленным губам… - За тебя, - произносит он вдруг и не дожидается ее реакции, делает глоток и продолжает. - За самое несуразное, упрямое, жуткое и милое существо, которое я когда-либо встречал. Она хмурится, пытаясь разобраться, почему эта очередная издёвка звучит, как комплимент. - А ты… ты… зазна… зазнавательное существо! Он смеётся над ее жалкими потугами обидеть его в ответ, оборачивается, смотрит на ее почти ласково, констатирует: - Ты пьяная. Агата поджимает губы. - А ты почему нет? Ты пьёшь или выливаешь? - Выливаю, - признается он и кивком головы указывает на большую античную вазу на полу. - Сливаю, пока ты не видишь. Одна эта мысль кажется ей такой смешной, что она не выдерживает, прыскает со смеху, сгибается почти пополам. - Почему с тобой так сложно? - спрашивает она со слезами на глазах и, хотя последние остатки сознания умоляют ее не говорить этого, добавляет. - Почему с тобой нельзя, как у обычных людей: встретились, познакомились, поговорили и все понятно: твоё или нет? Вечно то туда, то сюда… Он не отвечает, только доливает ей в стакан рома до половины, и она послушно хватает его, делает несколько жадных глотков. - Возможно, сегодня последний день твоей жизни, - выдаёт он задумчиво несколькими мгновениями позже. - Я почти уверен, что завтрашнее похмелье тебя убьёт. - Ну и ладно. На столе появляются первые лужицы - из-за того, как она размашисто жестикулирует рукой с зажатым в ней стаканом, и он педантично достаёт из кармана платок, убирает за ней. - Чистююююля, - тянет она прямо в его лицо, затем замечает, как по этому чертовому идеальному предплечью катится янтарная капля, не сдерживается, слизывает. И он ее не останавливает, только молча смотрит своим ясным взглядом. На вкус его кожа как миндаль и пряный мед, коктейль, от которого невозможно оторваться даже тогда, когда под губы попадает хлопковая футболка. - Черт, почему так пахнет… - сетует Агата и не может закончить. Пахнет каким-то грехом. Чем-то запретным. Чем-то волнующим. Забытым, но до боли необходимым. Она стягивает с него футболку - и он снова поддаётся без возражений, - зарывается в неё лицом, пытаясь выпить этот запах до конца - запах кожи, парфюма, мускуса, рома. Хочется проверить, отличается ли этот запах от запаха на его теле, и она не в силах отказать себе в этом. Шрам находится сам собой, и она касается его губами, языком, это самый сладкий леденец. - Твоё, - выдыхает он, наконец, и жмурится так, будто бы ему больно. Не выдерживаешь нежности, значит?.. - Я только… чуть-чуть, - просит она вполголоса и не замечает, как кабинет медленно окутывает мрак. Он оглаживает руками ее бёдра под платьем, прижимает к себе крепко, и бёдрами она чувствует: у него встал. Он пытается встать со стола, но опасно качается, будто едва держится на ногах. - А вот теперь ты пьяный! - объявляет она, окончательно примиряясь с действительностью, в которой можно найти губами его губы и не сражаться с гордостью и страхом быть отвергнутой. Темнота вокруг баюкает и умиротворяет. Хорошо, что она скрадывает то, как порывисто она расстёгивает на нем брюки. Хорошо, что тьма настолько плотная, что даже звуки в ней оказываются приглушенными: его глухие вздохи, треск ее почти порванного платья, пьяный смех, то, какими влажными и волнующими звуками наполняется кабинет, то, с каким опасным звоном качается древняя ваза на полу, когда Александр задевает ее ногой. Хорошо, что во тьме не видно, какой одержимостью горят ее глаза, как она сияет и светится в его руках, как много в ней неудержимого счастья. Зверь внутри сыт. Жаль, что наутро почти ничего не помнится. Только какой-то сбивчивый шёпот - ему не удаётся связать и двух слов из-за ударной дозы алкоголя. Но все равно слишком опасный, чтобы оказаться правдой. *** Они оба просыпаются на полу - слава всем богам, что до того, как приходит Донна. Агата - чуть раньше, чтобы полностью одеться, позорно сбежать с поля боя, чтобы принять душ и привести себя в порядок. Когда она возвращается в кабинет, чтобы разбудить его, по пути с трудом подбирая слова, чтобы объясниться, Александр уже сидит и сердито хмурится на рассвет, трёт красные глаза, прикрывая пах руками. - Прошу прощения, миледи, но куда подевались мои трусы? Судя по тому, сколько недоумения в его лице и как мало - сожаления или стыда… Что ты помнишь?.. - Я кого-то?.. - осторожно начинает он, не договаривая, выглядит растерянным и даже немного испуганным. «Кого-то»… Агата отрицательно качает головой. - Нет, но, кажется, стянул с себя белье и махал им как белым флагом. - Черт, лилла каттен, я впервые надрался так сильно, чтобы остаться без трусов, но в футболке… - Я опасный собутыльник, - произносит она, проглотив боль. - Это точно. А теперь, мисс опасный собутыльник, помоги мне найти трусы. Боюсь, мы не настолько близки, чтобы мне было уютно оставаться в таком виде… Агата, конечно же, помогает ему. И затем избегает его целую неделю. *** В обед Донна приходит в кабинет с уборкой, и Агата встаёт из-за стола, чтобы не мешать ей. Когда она уже подходит к двери, горничная присвистывает, наклоняется к вазе на полу, принюхиваясь. - Что сделать с этой вазой, мисс? - Что?.. По коже свозит мерзкий холодок. - Там внутри… очень много алкоголя, мисс. Его вылить или оставить? «Ты пьёшь или выливаешь?» «Выливаю. Сливаю, пока ты не видишь». Агата сжимает кулаки. - О, оставь. Я сама вылью. Кое-кому на голову. От этой мысли холодно и страшно, и вечером, сидя за своим столом в одиночестве, она роняет горячее лицо в ладони: почему они не могут, как нормальные люди?.. Раздаётся короткий стук в дверь, и ей не нужно поднимать голову, чтобы угадать, кого она там увидит. - Я проверил твои бумаги, дорогая. Ты все верно исправила. На стол перед ее носом опускается бутылка дорогого виски. - Как насчёт отпраздновать?..