Every you, Every me

      Элспет провела весь день в своей — хотя можно ли ее назвать своей? — комнате, погруженная в тревожные мысли. Она слышала, как на первом этаже хлопочет Лили. Казалось, женщина не позволяла себе и минуты покоя, отвлекаясь на бытовые заботы, чтобы, может быть, унять собственную боль. Элспет невольно ощущала глухой укол совести за то, как обошлась с ней после своего пробуждения. Всё вдруг показалось таким неправильным: разве не она здесь лишняя? Разве не из-за нее жизнь Лили стала еще тяжелее, чем была до этого момента? Ведь появление Элспет стерло из этого дома ту, что когда-то по-настоящему была дочерью Лили. А куда подевалась та прежняя Элспет, чей облик она теперь носит? Кто она вообще, чтобы так вмешиваться?       Лили, казалось, уже натерпелась в этой жизни. Это было видно по ее взгляду, по терпеливому, но уставшему выражению лица, по каждому ее движению, полному молчаливого смирения. А что Элспет? Она будто вломилась в чужую жизнь, не просто вмешалась, но еще и накричала на Лили, обвиняя ее. Обвиняя во всем, в чем Лили, возможно, и не повинна… Элспет сама не знала, как могла допустить такое.       С другой стороны, а как иначе она могла реагировать? У нее ведь была жизнь — пусть далёкая от идеала, во многом лишенная счастья, но это была её собственная жизнь. Она шла этим путем, делала выборы, ошибалась, исправляла, несла ответственность за последствия своих решений. Это была её история, сотканная из боли, радостей, утрат и редких тёплых мгновений — история, на которую она имела право. И теперь эта жизнь оказалась оборвана, словно чужой рукой сдёрнули полотно с мольберта, чтобы начать писать заново что-то совершенно другое, чуждое, ей непонятное.       Элспет усмехнулась, ощутив странное смешанное чувство горечи и иронии. Единственным, по кому она действительно тосковала, оказался старый сварливый домовик. Да уж, не так уж многого она, выходит, добилась в своей жизни.       «Вот так, значит? Весь итог жизни — тоска по бурчанию старого слуги» — мысли крутились в голове Элспет, переходя от смешка к горечи и возвращаясь к давящей пустоте.       Девушка размышляла и о другом — о том, какой была жизнь прежней Элспет, хозяйки этого тела, её самой, но другой. Без магии, столь естественной и неотъемлемой в её прежнем мире, как она жила? Если двери Хогвартса для неё были закрыты, то где она училась? Существовала ли какая-то особенная школа для таких, как она, для сквибов? Или же её жизнь была ещё более обыденной, связанной с обычной маггловской школой? Элспет невольно улыбнулась при мысли о том, как много вопросов сейчас кружилось в её голове — от неизвестной судьбы той другой Элспет до чисто бытовых деталей.       Если она и правда находилась в Годриковой Лощине, как предполагала, то здесь наверняка должна быть обычная школьная жизнь. Небольшая школа в сердце смешанного поселения… В таких местах жизнь редко останавливается, она течёт своим чередом, смешивая магический и маггловский миры. Но почему вокруг неё так мало следов от того, как жила прежняя Элспет?       Желая хоть что-то прояснить для себя, она принялась обыскивать комнату, стараясь найти что-нибудь, что могло бы рассказать ей о прошлом. О, как же сильно ей сейчас не хватало её волшебной палочки! Одно лёгкое движение руки — и ящик бы сам открывался. Ещё одно — книги или вещи сами бы поднялись на уровень её глаз, ускоряя процесс. Но здесь у неё не было этих привычных инструментов. Всё приходилось делать вручную.       Она перебирала ящик за ящиком, искала, приподнимала предметы и снова возвращала их на место. Но… ничего. Ни писем от друзей, которые объяснили бы её окружение. Ни учебников, которые подсказали бы ей особенности преподавания. Ни школьной формы, если таковая вообще существовала. Никакой зацепки, которая могла бы увести её далеко в размышления о том, в какой же именно школе училась её предшественница.       — Ну и как мне это узнать теперь? — в конце концов пробормотала Элспет. — Подойти и прямо спросить: «Мам, пап, а куда я хожу учиться?» Вот им смеху-то будет… Или даже хуже — упекут меня куда-нибудь, решив, что я окончательно сошла с ума, — саркастически фыркнула она, мысленно воображая себе эту нелепую картину.       Мысль о таком абсурдном разговоре неожиданно вызвала у Элспет лёгкую улыбку. Едва заметное тепло этого мимолётного веселья помогло ей принять решение: пора завершать поиски в комнате. Всё равно ничего дельного от них она так и не добилась, сколько бы раз не пыталась. Комната словно нарочно хранила свои секреты, не оставив ни одной зацепки, ни одного намёка на ту, кто была её прежней хозяйкой.       Необходимо было разрабатывать стратегию, а не терять время на бесплодные попытки разгадать прошлое. Как ей вести себя с родителями? Что говорить в школе, какой бы она ни была, если её спросят о чём-то, что прежняя Элспет должна была знать? И, главное, как найти хоть какую-то ниточку, которая привела бы к объяснению самого странного и пугающего вопроса: как она здесь оказалась?       Да, был соблазн признаться во всём, открыть родителям правду, какой бы невероятной и безумной она им ни показалась. Рассказать, что она — не та Элспет, которую они знали и воспитывали. Но ей не хотелось прибегать к этому варианту. Признание казалось сродни капитуляции: последним ходом, который оставался на случай полного краха. Пока же у неё было время и, что ещё важнее, желание бороться. Она не собиралась просто так сдаваться обстоятельствам. Не сейчас.       Её мир больше не существовал — он остался где-то далеко, словно приснившийся сон. Но и эта новая реальность, какой бы чужой она ни казалась, — тоже могла стать её домом. Нужно было найти своё место здесь, чего бы это ни стоило. Да, ей казалось, что каждый шаг вперед — это шаг по минному полю. Но это не означало, что надо стоять на месте. Элспет сжала губы и подняла голову. Иногда спасение нужно было вырывать из хаоса, хватаясь за мельчайшие крупицы возможностей.       Поборов внутренние сомнения, она упрямо отбросила остаточные мысли о бесполезности своих попыток. Она разберётся. Узнает, кто была «та» Элспет, выстроит новые отношения с этим миром и докопается до причины своей перенесённой сущности. Пока есть силы для борьбы, нельзя позволять себе опускать руки. Даже если нет магии.

***

      С такими мыслями Элспет, наконец, спустилась на первый этаж, где за ужином застала обоих родителей. Они сидели бок о бок за небольшим деревянным столом, чьи края уже слегка потемнели от времени. Джеймс, её отец, тот самый легендарный «папа», о котором в мире магов рассказывали столько историй, оказался удивительно живым, даже немного обычным. Он сидел, вальяжно откинувшись на стуле, и, казалось, ждал её появления. Его проницательный взгляд скользнул по Элспет, но он ничего не сказал. Лишь кивнул, словно давая понять, что ждёт её первых слов. Лили же сидела прямо напротив него; она склонилась над своей тарелкой, держа вилку так, как будто уже давно запамятовала, зачем взяла её в руки. Её плечи казались напряжёнными, взгляд был устремлён вниз. От этой картины Элспет вновь кольнуло чувство вины. Неужели она, одной своей утренней вспышкой, смогла так ранить мать? Сделать её ещё более хрупкой? Ещё более опустошённой?       Элспет вздохнула, чувствуя, как внутренний монолог начинает расщепляться то на оправдания, то на обвинения в собственной жестокости. Она неуклюже подошла к столу и села, скользнув взглядом по еде, которая пахла слишком уж аппетитно, чтобы её игнорировать. Запах пробудил в ней чувство острого голода, слишком явного, чтобы бороться с ним, но одновременно слишком неудобного, чтобы его высказать. Неприятные воспоминания о прошлой жизни, о леденящих душу днях с Дурслями, подкрались к ней из глубины сознания. Их голос, привычный и язвительный, шептал: Не будь наглой. Даже не вздумай. Ты не заслужила.       Её слова вырвались прежде, чем она поняла, что хочет сказать:       — Привет… — произнесла она тихо, почти хрипло, с неуверенностью.       — Привет, малышка, — ответил Джеймс, и в его голосе прозвучала теплая улыбка, которая тут же смягчила углы обстановки, пусть и ненамного. Но Джеймс был не из тех, кто мог долго выдерживать напряжение. — Мама рассказала мне, что утром…       Однако девушка, встрепенувшись, не позволила ему закончить.       — Насчёт этого… — Элспет поспешно подняла взгляд на Лили. — Прости меня, мам. Мне не стоило так реагировать.       Эти слова, вышедшие из уст девушки, зависли в воздухе между ними. Прозвучали они тихо, сдержанно, словно опасное заклинание, которое чрезмерной эмоцией могло обрушиться на всех троих. Элспет чувствовала, что её извинения звучат недостаточно весомо, слишком сухо, будто согнуты под тяжестью невидимого давления. Она осознавала, что Лили, возможно, ждала большего: эмоций, объяснений. Но больше она дать не могла. Теперь же ей оставалось лишь надеяться, что Лили уловит хоть часть того, что Элспет отчаянно хотела сказать, но не могла. Прости меня за крик… за эту боль… за то, что я заняла место твоей настоящей дочери. Последнее, конечно, Лили никогда бы не поняла.       Тишина повисла на мгновение, прежде чем мать вздохнула, и этот звук был одновременно облегчением и вопросом. Лили повернулась к дочери, и впервые за весь вечер её лицо ожило. Нет, она не винила её. Какое может быть обвинение? Проявления эмоций, пусть и не всегда правильные, хрупкие и неуклюжие, свойственны детям, особенно подросткам. Это часть их взросления. Они исследуют мир через протесты, претензии, выстраивание своих границ. Даже когда за этим стоит обычная усталость или недовольство собой. Как мать, Лили это понимала. Она вспомнила собственное юношество, то время, когда, несмотря на любовь родителей, она порой чувствовала себя отстранённой. Слишком часто ей казалось, что только она знает, что правильно, а старшие не понимают её.       И всё же извинения дочери не остались незамеченными, Лили видела результат её рефлексии, принятия собственных ошибок и даже признание их. Лили положила вилку, медленно выдохнула и позволила себе чуть заметную улыбку:       — Всё хорошо, — сказала она, слишком просто для такого сложного момента. Но этого было достаточно.       Джеймс, за которым в семейной обстановке было трудно разглядеть серьёзность дольше минуты, вдруг рассмеялся, разрывая напряжение в комнате:       — О, это тот момент, когда отец просто сидит молча, потому что знает — мама с дочкой договорятся сами, верно? Лили, ты видишь, какая у нас умная дочь? Могла бы и меня научить, как так быстро справляться с конфликтами! Это талант!       Неловкость спала, хотя лёгкая тяжесть всё ещё оставалась в воздухе. Элспет, почувствовав это, расслабилась совсем чуть-чуть. «По крайней мере, теперь я попыталась,» — подумала она, чувствуя, как Лили краем глаза смотрит на неё.       Не задавая лишних вопросов, Лили поднялась из-за стола и молча направилась к плите. Она не спрашивала, голодна ли Элспет, ведь это было очевидно. Девушка весь день провела взаперти в своей комнате. Лили просто знала это. Подойдя к кастрюлям, она привычным, бесшумным движением взяла тарелку, ловко положила несколько ложек еды. На её лице не было ни улыбки, ни укора — лишь лёгкая сосредоточенность, в которой странным образом проскальзывали тени тёплого участия.       Элспет невольно смотрела на мать. Каждый её жест оказался пропитан мягким спокойствием. Легко, просто, обыденно, как будто это был не очередной сложный день, а обычный семейный ужин, на который собрались все трое, как всегда. Но в каждом этом движении Элспет виделась иная глубина: не вслух произнесённое прощение, тихая, почти неуловимая забота и сила, которой девушка вдруг ужасно позавидовала. Что-то в её сердце защемило, когда осознание этого хлынуло на неё волной.       Элспет странно смутилась. Молчаливая забота Лили была словно пощёчиной её собственным мыслям и сомнениям. Никаких слов, никаких сентенций — лишь простое действие. Её поддержка не нуждалась в словах, она выражалась в поступках, в этой тишине, в решении отложить собственные чувства ради заботы о дочери.       В то мгновение Элспет почувствовала, будто наблюдает не просто за матерью, но и за чем-то большим. За женщиной, которая, пройдя через боль и утрату, никогда не позволяла этой боли сломить её до конца. Возможно, в этой силе, в этом спокойствии и кроется истинная магия, которую она теперь начала замечать в вещах, не имеющих никакого отношения к заклинаниям.       Когда тарелка с дымящимся ужином была поставлена перед ней, Элспет подняла медленный взгляд на Лили. Слова вновь застряли где-то глубоко внутри. Хотелось сказать что-то благодарное, тёплое, что-то, что выразило бы всё, что она чувствует сейчас. Но язык, привыкший к рубленым извинениям и сухим ответам, не знал, как выбрать нужные слова. Всё, что Элспет смогла выдавить, прозвучало слишком просто:       — Спасибо, мам.       Лили лишь кивнула, с лёгкой тенью улыбки, не проронив ни слова. Иногда самые важные вещи не требуется проговаривать.

***

      Два года пролетели незаметно, словно их подхватил неумолимый ветер времени, оставив после себя лишь туман воспоминаний и ощущение медленного, мучительного перерождения.       Элспет часто терялась в своих мыслях о том, как спокойно она приняла новую реальность, как предала свою старую жизнь. Чувство вины становилось едким спутником, назойливо напоминая, что она почти ничего не делает, чтобы вернуть всё на свои места. Было время, когда её голова кипела от планов, когда внутри неё горела решимость все выяснить, прорваться к истине, узнать, как и почему она оказалась здесь. Но этот огонь угасал. Кажется, она уступила, смирилась, позволила новой жизни взять своё.       Новая жизнь принесла новые грани обыденности. Оказалось, что прежняя Элспет действительно посещала обычную маггловскую школу в Годриковой Лощине.       Эта деталь всплыла неожиданно для девушки, когда в конце августа Лили завела разговор о начале учебного года. Та буднично спросила, готова ли она к школе, напомнив, что нужно обновить учебники. Это сообщение застало Элспет врасплох. В свои прежние 14 лет она уже жила под влиянием магического мира, и школьная маггловская программа осталась для неё чем-то невнятным из детства. Чтобы не вызывать лишних подозрений, Элспет бросилась наверстывать знания. Она часами сидела над книгами, уткнувшись в скучные параграфы и уравнения, по большей части ей доселе неизвестные. Это было странно, непривычно — учиться что-то понимать без магии, исключительно на упорстве и терпении. Но выбора у неё не было.       Жизнь, не обременённая магией и опасностями, первое время казалась Элспет невыносимо скучной. Она остро чувствовала пустоту адреналина, заменённого чем-то гораздо более пресным. Её прежняя жизнь была наполнена борьбой: за себя, за тех, кто ей дорог, за справедливость. Она помнила те долгие дни и ночи, когда приходилось лезть на рожон, обыскивая подвалы, преследуя преступников или собирая доказательства против них по крупицам. Тогда каждый час её существования был переполнен напряжением, страхом, но и острым чувством цели. Теперь же всё стало иначе. Её тело словно продолжало ожидать внезапной опасности, мышцы оставались напряжёнными, взгляд непроизвольно искал угрозу в каждом уголке. Постоянная бдительность.       Но постепенно этот внутренний надрыв ослабел. Тихая жизнь, со всеми её рутинными заботами, начала смягчать её. Элспет поняла, что больше не оглядывается столь часто, что её плечи не так напряжены, а ночи проходят спокойнее. Обыденность затягивала её в свои сети — мягкие, укачивающие, почти уютные. Она начала привыкать к размеренному течению дней, словно вода, которой некуда стремиться.       Конечно, было тяжело. Отсутствие магии поначалу разрывало её изнутри, лишая не только привычных удобств, но и части её самоопределения. В волшебном мире магия была её сутью, чем-то неотделимым и естественным. Теперь же всё пришлось делать медленно, порой неуклюже, утомительно. Элспет нашла прибежище в слезах, укрываясь ночью в своей комнате и уткнувшись в подушку. Она плакала из-за злости, плакала от беспомощности, пока однажды не надоела сама себе. «Что же, я без магии совсем никто?» — спрашивала она себя. Эти мысли были болезненным ударом по её самолюбию, но в то же время толчком к движению вперёд.       Лили и Джеймс, казалось, чувствовали её внутреннюю борьбу, но почти никогда не поднимали эту тему. Их отношение к странностям дочери было… снисходительным. Они словно решили закрыть глаза на её забывчивость относительно семейных историй или деталей их общей жизни. На её смену предпочтений в одежде, в которой теперь преобладали тёмные, практичные тона. Даже на вызывающую красную помаду, которая неожиданно стала её визитной карточкой.       Эту помаду Элспет подарил Сириус. Это случилось на её 15-летие — её Сириус, живой. Он смеялся, шутил, словно хотел прогнать любую тень с её лица, чувствуя, что крестницу что-то гложет. Он и здесь был её крёстным, и, что грело её сердце, не отказался от крестницы, даже если она была не той, кем он ожидал.       — Думаю, тебе пора добавить немного огня в свой образ, маленькая бунтарка, — сказал он, подавая ей небольшую коробочку. — Эта помада станет твоей союзницей. Ты ведь наверняка сможешь её «носить», верно?       С тех пор Элспет не расставалась с ней. Красная помада стала её небольшим актом сопротивления этой новой жизни, её личной плоскостью бунта. Она наносила её на прогулки, на редкие выходы в гости. Школа оставалась исключением, там её вид хотелось сохранить нейтральным, «правильным» — хотя бы по внешности. Но в остальное время она гордо подчеркивала губы ярким алым цветом, словно тихо заявляла миру и себе: я всё ещё здесь, я всё ещё борюсь — пусть даже никто этого не видит.