lovehatesexpain

Ровер Скару по началу — никак. Она для него по первому времени вот такая: вакуумная упаковка с ничем внутри, и подобное по сути вещей привлекать не способно, нет. Скар любит девочек и мальчиков понаполненнее, что ли, хотя, скажем прямо, он в них едва ли разборчив; не запоминает их с какой-то настойчивостью, а вот Ровер — парадокс — не запомнить не вышло, пусть она и ничто с ничем внутри (по его наблюдениям, конечно же). Наверное, это какая-то шутка, как вообще может отложиться в памяти полное отсутствие чего-либо?.. И можно считать, что всему виной то, что она, Ровер, — приоритет номер один, в-чём-то-там-особенная (так говорят все наперебой), но что Скару до этого, если он не нащупал в ней ни тёплое, ни холодное? А он старался, вы поверьте, как-то раз даже решил приобщить её к коллективу (к себе) и вдавил Ровер в угол своим телом. Поспрашивал её ненавязчиво: — Так-так-так. Неужели это наша особенная особенность? Она посмотрела на него. В дырках зрачков дна обнаружено не было, ровно как и каких-либо мыслей вообще. — … Тогда он нарушил её личные границы и тюкнул пальцами под подбородком — чтоб подняла голову выше, не смотрела исподлобья, как бычок. Пустоты в её взгляде стали больше, насыщеннее — в них, как тогда показалось, можно было упасть и провалиться к самому планетарному ядру. — … Тогда Скар пошел на крайние, возмутительные меры — он облапал её (ему понравилось всё обнародованное), и вот тогда уже получил по лбу. В общем-то, так ему и надо: ибо нехуй. Вот так вот абсолютно никакущая Ровер с высокой приоритетностью — по корпоративному мнению — просочилась нейротоксином ему, Скару, в мозг. Возятся с ней долго. С ним самим таких сантиментов Скар не припомнит, и, быть может, он слегка от этого заводится, как машинный движок. Ему хочется опознать те причины, из-за которых Ровер — на необычных условиях, почему их нет и не было ни у кого другого. Каких-то, прямо скажем, феноменальных результатов Ровер совсем не выдаёт — Скар решает проконтролировать процесс её… адаптации самолично. В конце концов, Скар — один из тех, кому поручают нечто подобное, не только же ему шляться по свету, распространяя истины Фракцидуса; подсаживая их меж извилин первому попавшемуся на его пути бедолаге с талантами?.. Скар — учитель и проповедник. Наставник и старший брат. Для каждого неокрепшего неофита; для Ровер в том числе, и опустим тот неприглядный факт, что учителя/проповедники/наставники/старшие братья — по логике вещей и моральным канонам — не позволяют себе домогательств или чего-то подобного. Ровер делает вид, что Скара — рослого, какого-то взъерошенного, алчущего — нет за её спиной. Скар, конечно же, не доверяет своё тело и центр тяжести дверному косяку, не разгуливает взглядом по её пожёванному после… Ровер не знает, что это было такое, но точно что-то вроде комы, так вот, пожёванному после комы телу, не оценивает ту или иную мышцу, принадлежащую Ровер, словно мясо на развес. Абсолютно нет. Ровер, конечно же, и сама не верит в это. Но игнорировать Скара — дело принципа (после недавних-то событий...), и будучи озадаченной исключительно вопросами того, кто она, зачем она и для чего она, Ровер с этим замечательно справляется. Ей более интересен этот мешок с песком, подвешенный, как убиенная туша, нежели вторженец в её личное время и пространство. Ровер воздаёт мешку с песком сполна. Локти дробят бескостную массу, бёдра дубасят бока, а костяшки разбухают из-за слишком активного притока крови. Похер. Ровер будет свершать насилие над этим бесчувственным мешком до тех пор, пока кое-кто в этом помещение не прекратит елозить по её спине взглядом, пропускать сквозь улыбающиеся губы смешки, присутствовать, в конце-то концов, в поле её, Ровер, мироощущения, «прочь, ублюдок, сколько можно». Но Скар мысли не читает. А если бы и читал, не послушался бы, конечно, он — озорник с кровавыми забавами, он не внемлет, когда ему что-то говорят и запрещают. И когда Ровер по итогу вбивает в него свой массивный, как чёрная дыра, взгляд, Скар невиннее ягнёнка на пастбище. Сейчас заблеет, вы гляньте, а руки-то по локоть в крови; кого ты обманываешь, чёрт возьми? — О, прошу тебя, дорогая Ровер, не обращай на меня внимания; продолжай, — волосы у него влажные, встревоженные — он уже омылся от грехов сегодняшнего дня. Значит, находится здесь и сейчас не для тренировок; значит, причина в ней — в Ровер, Скар пришёл проведать её. — Чего ты хочешь? Хорошенький вопрос. Философский. Чего хочет Скар? Во-первых, потакать своей легкомысленности; она вмещает в себя неоправданную жестокость, забавы ниже пояса и что-то о превосходстве. Это — база Скара, на которой зиждется вся его последующая личность, приправленная высокими — по его абсолютно объективному мнению — идеалами. Да он, блять, сам — высоченный идеал, творит кровь и ужас во благо, вы посмотрите только!.. Во-вторых, если сужать круг интересов Скара до одной новоиспечённой Ровер, то это, пожалуй, вполне себе человеческое любопытство (да, удивительно, в нём действительно оно ещё есть — человеческое). Ведь это нелогично: чтобы одно и то же явление — назовём его… ну… «Ровер» — было пустотело и наполнено смыслом одновременно. Хочет разобраться, словом. А после Скар решит, что же делать с этим чудом природы дальше. Вот, в общем-то, и всё. Но не скажет же он что-то типа: «Знаешь, я просто ахерительно хочу влезть в тебя, покопаться в тебе и чтобы мне за это ничего не было". Скар мило улыбается. Скар чудесно притворяется. — Сразу к делу? Мне определённо нравится этот подход, — он размазывает беседу по пространству; Ровер это категорически не одобряет. — Умоляю, не смотри на меня подобным образом — я ведь могу подумать, что ты хочешь меня съесть! Возможно, он ближе к правде, чем думает — не съесть, но разгрызть суставы той руки, которая её, Ровер, трогала накануне. Этого будет достаточно, чтобы утолить голод и излечить гнойник обиды. — Чего. Ты. Хочешь. — Ничего невозможного. Всего лишь узнать свою новую сестру по оружию чуточку ближе. Это ведь не преступление, верно? — Я тебе никакая не сестра по оружию, ясно? — Кто же ты тогда, дорогая Ровер? И это тоже вопрос из разряда «хорошеньких». Ровер и сама жаждет это знать. Её память — франкенштеева плоть, она сшита из разнородных кусков, где-то их отчаянно не хватает, и вот как не кстати: их не хватает ровно на тех территориях, где и кроется ответ на этот вопрос: «Кто же такая Ровер?». Из-за этих… обстоятельств Ровер чувствует себя ампутированной, недосшитой, словно после какой-нибудь операции. Оставленной на холодном столе с расхищенной полостью её же тела. Ровер растеряна, в общем. В прямом и в переносном смысле; Скар видит это, он, гадёныш, пользуется этим. Пробирается сквозь растяжки и мины, расположенные на территориях личного пространства Ровер, преодолевает хитроумную систему безопасности. — Кто же? — шёпот неожиданно ложится на ободок ушной раковины. Ровер вскидывается — Скара в молекулярном море мироздания уже не сыскать. — Если же не моя сестра по оружию, не моя соратница, то у меня нет ни единого повода оставлять тебя в живых. Это прямо-таки какой-то унизительный толчок, и самое обидное? Непонятно, с какой стороны он прилетел: ощущается плечом, но силовое воздействие жужжит и в лопатке, и в рёбрах заодно. Ровер режет своим телом пространство — настолько она стремительно озирается в поисках того, кто пересёк её телесные границы; они, бедные, и до этого уже подвергались нападению. Сам мир издевательски смеётся ей в лицо; мир — оказывается — пахнет мылом, свежескошенным насилием, богатым урожаем из страданий. Мир пахнет, говоря иначе, Скаром — местным психопатом с извилинами, закрученными в такой плотный узел, что не разберёшь того, что ж там творится. Это пугает Ровер. Скар пугает Ровер. Неприятная правда. Ей предпочтительнее было оставаться на расстоянии пушечного выстрела от него, но вот беда — Скару срать на чьи-либо предпочтения. Ровер слышала о нём многое. Она узнала о нём достаточно, чтобы не хотеть быть с ним рядом. — Только попробуй, — как будто бы ей не страшно, ага. И под рёбрами, конечно же, ничего не сжимается, сердцебиение не ускоряется, а под коленками — не тряска. — Тогда и ты долго не проживёшь. Скар снова где-то смеётся, растворённый в воздухе. Даже кусков его плоти не сыскать — настолько гладко сработано, и херова плоскость Вселенной не выдаёт Скара ничем. Ни одним колебанием атомов. — Что же это? Уверенность в своих незаурядных способностях или же в своём положение здесь?.. В любом случае, ни то ни другое не подтверждено объективными фактами, как жаль… Знаешь ли ты, Ровер, что делают с глупышками-самозванками, выдающими себя за тех, кем они не являются?.. — !.. — Их отдают мне. Просто поразительно: стена нападает на Ровер; она прямо-таки бросается ей в лицо, грозя разбить черепные кости с лёгкостью яичной скорлупы... На самом же деле всё иначе: это Ровер швыряют на стену, а сзади подпирают телом. Горячим плотным телом, переполненным жаровнями и первобытной жестокостью. Любопытством?.. Странная смесь, но Ровер ли сейчас думать об этом?.. Она — отбивная. Она вкусная. Она входит в перечень гастрономических предпочтений одного Скара, и букет косточек её верхних конечностей в его руках. — Пусти меня! — Ровер сейчас — птичка с вывернутыми крыльями: вжих! И крыльев этих не будет в тот же миг. — Немедленно! — Постой, Ровер. Я ведь ещё не закончил, — жаровни в теле Скара жгут Ровер сквозь кожу и пласт мышц: она будто бы над открытым огнём, и не помогут никакие жаростойкие шмотки. — Ты ведь не думала, что можешь просто появится из неоткуда, милая, верно? Что можешь _просто_ стать персоной номер один в этом месте? Не доказывая свою полезность? Так нельзя, Ровер; не здесь. Скар действительно думает: тут что-то не чисто; Скар ебанутый, а не тупой. Просто поразительно: в самый ответственный момент, когда мир был в одном шаге от самоубийства, возникает она — Ровер, и Ровер моментально становится всем нужна, при этом действительно не делая ничего… назовём это «сверхординарным». И теперь в задачи Фракцидуса — их итак дохера — включается это: не позволить кому-либо добраться до неё; не допустить, чтобы те, другие, прополоскали и без того стерильный из-за амнезии мозг Ровер своими ценностями. Скару не нравится это. Хотя бы потому что из-за такого явления — оно всё также зовётся «Ровер» — часть его собратьев и сестёр более не так сильно вовлечена в первоначальные действия и мысли самого Фракцидуса. Скар это объясняет себе так; они гадают о том, кто же такая Ровер, пиздят, пиздят и пиздят о ней, сколько можно, а (брось, ты просто завидуешь, что пиздят не о тебе, да-да). Короче, Скар недолюбливает Ровер. Быть может, всё было бы по-другому, если бы на первую встречу пошёл он, а не Фролова; быть может, тогда бы он понял, что же в Ровер такого. Но этого не произошло, язык Фроловой под замком, Скар знает ровно столько, сколько ему положено, а ещё у него не слишком-то большая загруженность — это плохо. Если Скар не занят чем-либо, он ищет себе занятие сам, и сейчас не иначе: он или раскопает в Ровер что-то ценное, как какой-нибудь археолог, или загонит её под землю, да так, что никто и никогда её не отроет. Как какой-нибудь гробовщик. Но Скар не замечает: он без собственного на то дозволения придаёт ей даже слишком большое значение. Награждает Ровер ненароком этой самой особенностью, которую так жаждет найти. Зато сама Ровер хорошо это улавливает. И вопреки всем ожиданиям она над ним насмехается: — Боишься?.. — Что, прости? И пусть это Ровер втёрта лицом в стену, это её руки в моменте от открытых переломов, это её подкожный жир выпарился из-за высоких температур Скара, но не она, Ровер, оказывается в шатком положение, на самом-то деле. Ровер даже не представляет как близка к разгадке этой катастрофы под кодовым названием «Скар», забавно! Она ведь даже не планировала его, ну… разгадывать. — …меня… боишься?.. Вдруг я… я окажусь лучше тебя… значимее. Угадала? ...ахуеть. Наверное, именно сейчас тот момент, когда Скар узнаёт о себе нечто… новое? Помимо того, что он — самый лучший, самый опасный, самый конченный, в общем, самый-самый. Помимо того, что он непревзойдён в своём ремесле. Помимо того, что таких, как он, более нет. И тут возникает Ровер с её «я лучше тебя, я значимее» (да, мозг Скара пропускает сквозь себя, как сито, все остальные слова). И ему — Скару! — становится… страшно?.. Так ведь это бывает. Когда страшно: внутри образовывается морозилка, блять. Скар давно не ощущал этого, чудовища ведь не боятся, они — те, кто поставляют страх в чужие сердца. А Скар… он самый настоящий производитель страха, его создатель, его… воплощение?.. Но так ли это?.. Теперь?.. Скар решает: х в а т и т. Скар ухерачивает Ровер башкой об стену так, что этого, кажется, достаточно, чтобы отправить на тот свет одну особенную особенность, коей является сама Ровер. Но она выживает, а стена становится красивой — красной. — Аккуратнее со словами, Ровер. Последствия могут быть совсем не приятными, — и лопатками можно почувствовать, как в подрёберной норе у него рычат монстры, пока сам он сладко улыбается, говоря ей это куда-то в макушку. Его губы как будто бы хотят уткнуться в неё поцелуем, но в действительности это ощущается дулом двустволки, упёртой в череп. Сама же Ровер не слышит: она цветёт ликорисом в том месте, где лоб встретился со стеной. Кровавый занавес опускается на левый глаз, но Ровер беззвучна: у неё в горле отключили любую громкость, а динамики сгорели к хуям, нет, она не будет кричать для него. Она не доставит ему такого удовольствия, к тому же, сотрясение мозга — Ровер уверена: оно там есть — провоцирует тошноту. Не хватало ещё обблеваться Скару на потеху, ведь много не надо — только открыть рот. Ровер сначала сглатывает тошноту, определяя её в живот, и лишь потом бормочет: — Угадала… — … И Скар всё также очарователен, пока бьёт Ровер головой об стену и один, и второй, и третий раз в надежде разрушить в её черепушке эту глупую мысль, расщепить её подобным образом на частицы. Попытки вырваться, конечно, предпринимаются — всё напрасно, лицо Ровер так или иначе превращается в целое поле ликорисов; кровь малярной краской наносится на стену, а Ровер не может ничего противопоставить той сокрушительной силе, вложенной в руку Скара. — Хватит… — Ровер, наконец, хрипит, когда от мира перед глазами остаются одни недоеденные ошмётки. — Хва… — Сначала я должен убедиться, что ты усвоила урок. Каким же я буду товарищем, если не преподам тебе его сполна? — Прекра… — Возьми свои слова назад, дорогуша. И тогда я… «…буду к тебе милосерден», но поздно. В руках Скара оказывается субстанция. Органическая, разогретая, почти что текучая. Скар — в молчание, наверное, он слегка запамятовал о том, что урон, словленный головой, может быть как минимум критическим, как максимум — летальным. Не рассчитал. Плевать. Он позволяет этому нечто грохнуться на пол. Он позволяет себе уйти. …ну или почти. Ему бы забить на эту субстанцию, правда. Но хватает двух шагов в сторону, чтобы кое-что вспомнить. Например то, что субстанцию зовут Ровер, что Ровер — приоритет номер один, она — особенная особенность, и ему, Скару, запихнут руки в задницу (да и ноги тоже, да и вообще всё остальное), если она умрёт. Не абы как, но с помощью Скара; он не сомневается — доказательства его причастности будут найдены. Это трезвит сильнее, чем антипохмельные медикаменты. Это заставляет Скара понять следующее: он — ебанат. Такое бывает, когда ты — Скар, когда твой мозг — одна сплошная масса из расправ разной масти, кошмаров — их не смогут вынести извилины простого обывателя, — из необоснованной жестокости, диктующей ему, Скару, как и что делать. Досадно. Приходится исправлять накосяченное: Скар сам доносит Ровер до медицинского отсека, он спихивает ответственность за её дальнейшую жизнедеятельность на докторов и прочих неравнодушных. — Какие неприятные раны… — Клянусь вам, — о, не верьте его клятвам, — эта несчастная была найдена мною в таком состояние на одном из лестничных пролётов. Просто ужасное зрелище!.. — Это действительно ужасно — она ведь только-только начала оправляться после… Бла-бла-бла… Несмотря на этакую легенду, в которой всё сопоставлено как надо, разнос Скару устраивают по полной программе. К счастью, только Фролова, никого более она не вовлекает просто потому что знает: если будет кто-то ещё, менее лояльный к Скару, то от этого самого Скара останутся рожки да ножки, как от какого-нибудь барашка. Собственно, таковым он и является. Фролова ему прямо так и заявляет: — Ты — самый настоящий баран. Ого. Кажется, это впервые, когда она с ним такая. — Как же ты ко мне несправедлива! — все его чувства ранены до единого; Скар — несчастная жертва обстоятельств и только-то!.. — Едва ли я заслужил подобную немилость. — Прекрати ломать комедию. Ты знаешь, что я знаю о том, что ты сделал. Упростим друг другу жизнь и разберёмся с этим сейчас. — Уверяю тебя: я не имею ни малейшего понятия, о чём ты говоришь, моя дорогая подруга. — Замолчи. И мы — не друзья. — Разве? Но как же это называется: когда один пытается прикрыть задницу другого? Не дружбой ли случайно, как думаешь? — Считай, что это вложение в какую-нибудь будущую сделку. Будешь мне должен. — Ты как всегда сама прелесть, Фролова, — Скар жеманничает, он — чудеснейшее из созданий. — Но я не собираюсь покрывать тебя до бесконечности, Скар. Эта девушка нужна и важна. И если ты вновь посягнёшь на неё, я самолично возьмусь за твоё воспитание. Суровая какая. Фролову ждёт большое разочарование: таких, как Скар не берёт ни дрессировка, ни пытка электрошоком — он неисправим, и Фролова, видимо, подсознательно это понимает, а потому: — Если не услышишь меня сейчас, то потом тебе придётся слушать Старших. Ладно, будет тебе… Зачем же так сразу?; Скар стремительно идёт на попятную, он давит на жалость: — О, прошу тебя, незачем заходить настолько далеко! Неужели ты хочешь мне всего плохого?.. Я ведь чудесно слышу тебя, дорогая Фролова. И уверяю, наши взаимоотношения с Ровер на высоте. Мы всего лишь… спарринговали вместе. — У неё трещина в черепе. И сломан нос. Удары многоповторные, сконцентрированные в одном месте. Ты можешь говорить мне что угодно, но факты беспощадны. — Вот уж правда. Что ж, тогда долой маски. Соизволь объяснить мне наконец, кто же она такая, чем же так особенна? И почему все с ней обязаны носиться, как с писаной торбой? — Я говорю тебе это каждый раз, скажу снова: об этом ведают только Старшие. Знаю лишь то, что и они располагают не слишком-то обширным количеством информации. И если ты продолжишь обращаться с ней подобным образом, то информации станет ещё меньше. А если уже это произойдёт, Скар, Старшие абсолютно точно узнают, кто же тому виной. — Ну-ну-ну, дорогая Фролова. Не за чем докучать Старшим такими глупостями. Считай, что мы с милой Ровер отныне лучшие друзья. Фролова не верит ему, конечно, — она правильно делает. …ведь теперь Скар хочет покалечить Ровер лишь сильнее. Однако Фролова права — ему бы не самовольничать, по крайней мере пока. Потому Скар где угодно, но не на смежных территориях с Ровер, медицинский отсек он, например, обходит десятой стороной, да и вообще — вытряхивает из своей головы любое знание о Ровер в принципе. Старается, по крайней мере. (…получается ли у него это?..) Делает ту работу, которую делал до Р*вер: вербует, пытает, уничтожает. Сопутствует в создание новых чудовищ, ликвидирует тех, старых, которые более неподконтрольны или же непригодны, но вот проблема: более Скар не так эффективен, как до этого пренеприятного… инцидента. На небе только и разговоров что о: — Твою мать, Скар! «Взять в плен», а не размазать по стене, что непонятного?! — упс, кажется, он слегка перенервничал, вспомнив о Ровер. А вот ещё: — Какого… чёрта? Эти ребята нам бы пригодились! — упс, кажется, он слегка разозлился, увидев в лице одной из завербованных девчонок схожие с ней — Ровер — черты. Ну и напоследок: — Да что за херня, Скар?! — упс, кажется, он как-то слишком дохуя думает о такой никчёмной, никакующей Ровер. Трагикомедия вселенского масштаба. Да-да, Скар может стараться жить свою привычную жизнь сколько угодно, но теперь с пришествием в неё Ровер ничего не будет как раньше, пора бы это признать. «Я буду лучше. Я буду значимее. Тебя». Да пошла б ты нахуй. У самой Ровер, в общем-то, схожая с его беда, только в диаметрально противоположном диапазоне. Помимо насущной проблемы в виде одного психопата, невзлюбившего её из-за своего же гниющего заживо эго, у неё черепно-мозговая травма; жирные новообразования на лице — они с избытком напитаны сбежавшейся в места ударов кровью; фобия встречи со Скаром где-то на тёмных тропах базы Фракцидуса. Ровер кажется: очередную такую встречу она просто не переживёт. Да пошёл бы ты нахуй. Ровер медленно, но верно идёт на поправку, а кажется, что на дно: всё это время она прячется в пещере больничных одеял, простыней и прочей постельной утвари. И возможно — только возможно! — всхлипывающее по ночам нечто, звуки которого доносятся из всё той же пещеры, — это она сама. Ровер просто не может сдержать то слёзоизвержение, которое берёт своё начало в спазмирующей грудной клетке и несоразмерным потоком пытается вырваться наружу. Глаза у неё по итогу разъедены солью, а веки превратились в самые настоящие подушки безопасности, сдавившие глазные яблоки. У Ровер нет здесь союзников — она достаточно быстро это поняла. Ровер здесь одна. И не только здесь! Во всём проклятом мире: у неё нет даже самой себя, что же говорить о других?.. Суррогатные собеседники, коими являются доктора и учёные, не в счёт — им глубоко насрать, что же там у Ровер в плане внутриличностных проблем; как же ей обидно и больно, аж до судорожного скулежа. В общем, Ровер ничего не остаётся, кроме как жалеть и баюкать себя в собственных объятиях. Они этому потакают. Не говорят прямыми словами. Не называют вещи своими именами. И этого оказывается достаточно, чтобы одна небезызвестная девушка с полной дезориентацией в личности и сознание не сбежала с больничной койки в первую ночь пребывания. И на вторую. И на третью. И на десятую; бежать-то и некуда, Фракцидус — единственное место, где для Ровер есть хоть какое-то пространство; где ей могут помочь разобраться с тем, кто же она — они обещают. Странная девушка — она была первой, кого Ровер встретила — приходит к ней в одну из ночей. Это — Фролова, конечно же, и она выглядит так, будто по её венам бежит отбеливатель, а не кровь. Ровер, в свою очередь, выглядит не слишком-то презентабельно для подобных встреч — она, пусть и чуть менее, но всё ещё опухшая кровяная котлета с сжатым, как битый файл, миром перед глазами. Ровер не здоровается первой, потому что чувствует себя оскорблённой даже этими стенами, не то что той, кто является коллегой её обидчика. — Старшие прислали справиться о твоём здоровье. Как ты себя чувствуешь? — Как та, кому разбили голову из-за пары слов, — в процессе терапии и пересмотра своего не слишком-то полноценного мировоззрения в Ровер осадком накопился сарказм; он осел на стенках её организма. — Насколько хорошо ты помнишь события того дня? — и не то чтобы Ровер ожидала какого-то там сочувствия в свою сторону, нет, Фролова и не выражает его. Заброшенные селения не такие бездушные, как она — так кажется Ровер. — Достаточно. …чтобы помнить ублюдка, который это сделал. И думать о нём дни и ночи напролёт. Желать возмездия; желать — в то же время — никогда не видится с ним вновь. — В таком случае, я бы хотела провести с тобой инструктаж. Ровер… не ослышалась?.. Инструктаж?.. Никаких «приносим свои извинения за случившееся»? Инструктаж?!. — Ближайшие семь дней я свободна. Думаю, у меня есть время, чтобы выслушать тебя. — Замечательно. Тогда я настоятельно тебе рекомендую не привлекать к случившемуся никакого внимания. К моему большому сожалению, это может не сыграть в твою пользу. — … Посмейся, Фролова. Скажи, что это шутка, а она, Ровер, так уж и быть, посмеётся вместе с тобой, ведь мало ли у кого какое чувство юмора, верно?.. Но Фролова не смеётся, тут несколько причин: а) у неё что-то с лицевыми мышцами и б) нихрена это не шутка. Приходится склониться к последнему — Фролова не опровергает свои же высказывания. Тем не менее, Ровер считает своим долгом напомнить кое о чём: — Он почти размазал мои мозги по стене, — ну так, на минуточку. — Он уже получил за это выговор. Ха-ха? Вы же не хотите сказать, что после этих слов Ровер должна почувствовать себя… спокойнее? В безопасности? Произнести, в конце концов, что-то типа: «в таком случае, всё в полном порядке! Мир, дружба, жвачка!». — Выговор? И… всё? Ты издеваешься?.. Стоит Ровер повысить голос, как мозг в черепной колбе недовольно взбрыкивает; он напоминает ей о пережитом потрясение, а все шишки на лбу и рубцы тут же начинают вопить, как пожарная сигнализация. Ровер морщится, Ровер берётся за голову и пытается сделать так, чтобы мир не утонул во тьме обморока. Так плохо. — Смотри на ситуацию шире, Ровер. Скар важен для Фракцидуса — его не так-то просто урезонить или сбросить со счетов. Он мстителен и опасен, — да, спасибо за предупреждение, но Ровер уже узнала об этом: она прочувствовала ядрёную смесь личностных качеств Скара на себе. — Для твоего же благополучия будет лучше или избегать с ним конфликтных ситуаций, или проявить себя. Возможно, тогда он окончательно уймётся; не будет видеть в тебе девочку для битья. Скар важен. Со Скаром нельзя ссориться. Скар видит в ней девочку для битья. Скару, как вывод, насрать на то, что Ровер — особенная против своей воли; он наказывает её за то, что она не выбирала. Круто, да? А Ровер, получается, не важна? С Ровер, получается, можно по-всякому? Это бесит до взрывов в теле на молекулярном уровне. Тем не менее, Ровер отпускает Фролову без излишних скандалов на все четыре стороны, а после жуёт уголки подушки, пропитывая их слюной, чтобы не разораться от боли, злости и несправедливости. Ровер думает о сказанном 24/7. Эти думы почти что материальны, почти что возлегают на больничной койке рядом, как любовники. Отстраниться от них сложно, особенно когда из собеседников у тебя только безмолвный медбрат с отрезанным языком. Ровер — несмотря ни на что — говорит ему спасибо каждый раз, когда он есть в её пространстве. Ей кажется: медбрат — единственный человек, которому не всё равно на то, выживет ли она или нет, пусть в его мотивациях нет ничего, кроме рабочих обязанностей. Ровер, видимо, так изголодалась по обычному человеческому отношению, что начала ценить и это. — Всё очень хорошо заживает, — это уже доктор, он появляется в её больничном логове раз в тысячелетие, и это к лучшему, поверьте — слишком уж плотоядно он смотрит на Ровер. Даже как-то раз предложил ей в шутку вскрыть её же черепную коробку из научных побуждений. Или не в шутку. Бр. — Прямо-таки чудо, что Надзиратель Скар оказался вовремя рядом с вами, иначе… кто знает, какие последствия вас бы ожидали, не обратись вы вовремя к нам. Ну да. Ровер никому ничего не рассказывает и никуда не направляет жалобы. Ровер всецело поддерживает легенду о том, как несчастная она свалилась поздно ночью с лестницы, не справившись с управлением, а благородный Скар спас ей жизнь. Просто невероятно: этот говнюк ещё и героем вышел из ситуации! С её же помощью! Фантастика. И даже если её лечащий врач, а заодно и медбрат заметили какие-то расхождения в словах Скара и Ровер (бр! х2, Ровер супер мерзко быть с ним в одном и том же контексте) и в реальном положение дел, то, ожидаемо, эти выводы осталось за кулисами. Всё же… связываться со Скаром, — одним из Надзирателей — оно, знаете, себе же дороже — никто не будет рисковать ради Ровер в попытках восстановить справедливость. «Фролова права, — как-то раз заключает Ровер, она, наконец, выпутывается из осьминожьих объятий саможалости; хватит. Ровер в этих объятиях порядком запрела и засиделась. — От меня чего-то ждут — я должна это показать. Я должна доказать: от меня так просто не избавиться, со мной так нельзя». На такое решение влияют два фактора. Первый: если она хочет понять, кто же она такая, она должна выполнять условия Фракцидуса — быть полезной, и даже более того: быть незаменимой. Как Скар, например; да, у ублюдка есть чему поучиться в этом плане. Второе: она хочет вернуть всё тому же ублюдку должок, и Скар даже не представляет, какое влияние оказывает на новую личность Ровер своей выходкой: она вот-вот станет ему под стать — мстительной дрянью, и Ровер не испытывает от этого никакого стыда. Последние куски сомнений уползают дождевыми червями в землю после того, что происходит дальше. Дела обстоят так: Ровер почти отсидела свой срок в цельнометаллической коробке медицинского отсека, будучи вот таким вот котом Шрёдингера для внешнего мира — жива ли, мертва ли?; она полностью состоит из препаратов, вливаемых в неё долгое время через вены и горло, она учится твёрдо стоять на ногах заново. Получается! Пусть и не так шустро, как раньше; сонной мухой ползёт от стенки до стенки, напоминает вестибулярному аппарату, как вести себя в вертикальных состояниях в условиях планеты Соларис-III. Позвоночным дискам очень это не нравится, ровно как и всей мышечной и костной системе Ровер. Она, должно сказать, знатно растеряла в весе за дни своего возлежания на больничной койке — теперь ей тяжело держать себя. И можно подумать: это было сделано для того, чтобы Ровер напитала свой организм лишними калориями. Ещё можно подумать: Скар в кой-то веке подействовал из доброты — ха-ха — душевной, случаются же чудеса иногда, верно? (Шутка! Скар как был редкостным засранцем, так им и остаётся). Ровер, что ж, забегая немного наперёд, не оценит его стараний от слова совсем. Кексик. Долбанный, мать его, кексик с розовой завитушкой и жемчужной присыпкой на ней. Кексик пахнет сладостью, ванилью и кремовой начинкой; вызывает обильное слюноотделение при одном лишь взгляде на него, и Ровер сначала удивляется, получив такой приятный подарок — у неё нет поклонников в этом месте. Но потом… потом же у Ровер волосы встают дыбом так, словно с минуту на минуту в неё должна врезаться молния — каким-то таким образом ощущается нарастающая злость. Просто к кексику прилагается кое-что ещё: «Выздоравливай, милая Ровер <3 Твой несомненно обеспокоенный брат по оружию, С.» Он… он издевается?.. С. С.! С. — значит Сука. И убить эту Суку, честное слово, мало. Можете себе представить, как сам Скар доволен этой пакостью — ненавязчивое психологическое давление на оппонента ещё никогда не бывало лишним; стоит ли говорить что кексик с розовой завитушкой встречает свой конец вполне бесславно: расшибается в лепешку, брошенный в дверь беспощадной рукой Ровер. Ого. И силы откуда-то взялись, ну надо же. Вот тогда-то Ровер окончательно для себя решает: чтобы победить дракона, нужно заиметь собственного. Ну. Или стать им.