lovehatesexpain

В следующий раз они встречаются на нейтральных территориях, просто так выходит. Вопрос о Ровер — на повестке дня, тут уж хочешь не хочешь, а задействованы должны быть оба, хотя бы потому что Скар — не абы кто, и Ровер, конечно же, тоже; была выдвинута гипотеза светлыми умами, она такова: Ровер несомненно нуждается в проводнике в мир резонансов, частиц, фракцидусовой идеологии и прочего-прочего, ведь то, что могло произойти с Ровер до маленького конца света в её разуме, вероятно, заперло весь потенциал в её же тесную кладовку тела. Вот такая вот мысль. Скар категорически её не поддерживает. Ровер ведь слабая. Ровер мягкая. У Ровер черепная кость ломается с лёгкостью воскового слепка, Скар знает, и это просто немыслимо: чтобы в ней крылось нечто настолько невероятное, что бы ради неё понадобилось собирать целый совет. Скар, конечно же, тоже приглашён. На правах Надзирателя; но хочет ли он туда? Вот уж вряд ли, собрания — скучная херня, их можно отнести к разряду самых тяжких преступлений против Скара: два часа чего-то подобного он едва ли переживёт; тем не менее, Скар осознаёт: он всё ещё часть той системы, которая ему мила. Приходится идти на подобные жертвы временами. Это же собрание, несмотря ни на что, Скар планирует саботировать, а последствия он как-нибудь переживёт. Так уж случилось: он умудрялся избегать их и за более серьёзные косяки — недавнее происшествие тому подтверждение. Но Фролова и тут вносит свою лепту: она ввинчивает лампочку здравого смысла в мозговой цоколь Скара; лампочка, вроде бы, даже ещё борется за жизнь — мерцает. — Это будет подозрительно. Если ты не придёшь. Никто ещё не забыл, что Ровер разбила себе голову при достаточно загадочных обстоятельствах. И ты удивительным образом оказался рядом. — Совпадения случаются, что же тут предосудительного? — Красная плесень в тренировочном зале, странно напоминающая кровавый след от удара, тоже, видимо, совпадение. — Милая Фролова, напомнить ли тебе, что у нас здесь в каждом углу по кровавому следу? Всякое случается в нашей обители, — Скар беззаботен что ребёнок, и нервирует ли эту Фролову?.. Ещё бы. — Ты идёшь на собрание. — Ах, какая же ты упрямица! Неужели не понимаешь очевидного: если наша дорогая Ровер увидит меня среди присутствующих, то какова вероятность, что ей не захочется разболтать о нашем маленьком конфликте всем и каждому? — Ей не захочется. Она не сделала этого за целый месяц; не думаю, что что-то изменится. К тому же, если ты не пойдёшь, она точно сочтёт это за трусость. Ещё подумает… что ты боишься её. Ты ведь этого не хочешь? Что?.. Он… что? Позвоночный столб замерзает, как железяка зимой, — он липнет к спинному мясу; отвращение слизнями наползает на свежий сердечный плод; бешенство петардой разрывается меж рёбер — оно не поглощает Фролову, дерзнувшую сказать нечто подобное, лишь по той причине, что Скар просто-напросто забывает о ней. Он выходит за пределы этой Вселенной куда-то вовне без скафандров и космических кораблей. Боится, хах. Кого? Ровер-то? Серьёзно? Скару вспомнить её, смятую его же руками, бьющуюся всеми венами ему в живот, направившую на него же пики сведённых лопаток, не составляет труда. Скару не было тогда страшно, нет, было хорошо, как и всегда, когда он воссоздаёт насилие на чьём-нибудь теле. Скару не было страшно. Не было страшно. Не было ст… А потом её блядские губы сказали — Скар уж не помнит детали — что-то о том, что она лучше, что она значимее и что, видимо, он боится этого: она превзойдёт его. Она. Его. Это же… это же просто смешно, ведь так?.. Посмейтесь. Пожалуйста. Скару кажется: у него сейчас все сосуды полопаются в теле разом — настолько он взбешён и напряжён. Какая трагедия. Он так успешно не думал о том дне, не закапывался в нюансы их с Ровер небольшой… ссоры, чтобы сейчас всё тогдашнее дерьмо вырвалось на свободу — оно превращает и внутренний мир Скара и внешний в одну сплошную канализацию. Гадкая девочка. Непослушная дрянь. Я научу тебя уважению, ты не получишь мой страх. Не одолеешь меня, ведь всё это — пространство, наполненное кровотечением, ужасающими ранениями и внутренностями, гадюками выползающими из тел… всё это — моя территория. Мой дом. Короче, Скар идёт. Скару должно быть стыдно: его взяли на самое банальное «слабо», на самый дешёвый понт, но что уж теперь говорить. Своё присутствие Скар решает сделать невыносимым абсолютно для всех: он дурачится и балуется в несколько раз упорнее, чем обычно; достаёт тех, у кого с нервами не то чтобы полный порядок; делает всё, чтобы это собрание превратилось в кровавую котловину с кипящими в телесных жидкостях телами. Отмечает, тем не менее, чуть ли не подкожной глубиной наличие Ровер в помещение: когда она появляется, Скар обрастает иголками напряжения. «Ну здравствуй, милая». «Ну привет, говнюк». Скар идентифицирует её среди прочего биологического хлама с феноменальной скоростью, она его — тоже, разница между ними очень даже весомая: на Ровер Скар смотрит сверху вниз — так уж получается, по положению в пространстве он оказывается на три метра выше самой Ровер. Ровер же на него не смотрит вообще, видите ли, у неё сейчас несколько иные заботы. Она что ягнёнок в окружение волков; вопрос о том, когда же они решат разделить между собой её плоть, поставлен на таймер. Здесь есть Надзиратели и есть Старшие — структура понятна. Старшие на то и Старшие: они — загадка, возвышающаяся над всеми остальными, их не дано постигнуть, в то время как всех Надзирателей Ровер видит в лицо. Она пересчитывает их по порядку, пока не доходит до того самого, знакомого. Насмешливый, ублюдский, с видом таким, будто ему всё и со всеми можно. Что-то в Ровер скатывается по горке потрохов вниз, когда она обнаруживает: он занят исключительно тем, чтобы созерцать её. Что-то в Скаре подпрыгивает, когда он распознаёт эту её эмоцию: испуг. И кто же теперь кого боится, м? Скажи мне это снова, тварь. Скажи, и я порву твою пасть. Но Ровер принимается считать Надзирателей дальше как ни в чём не бывало. Ровер знает, зачем она здесь: прилепиться к одному из присутствующих обслюнявленной конфетой. А дальше… «Мы поможем раскрыть тебе твой потенциал, Ровер». «Меня больше интересует моё прошлое». «Мы уверены, что это так или иначе взаимосвязано. Помоги нам и мы поможем тебе». «Но… чему я буду учиться?». «Естественному порядку вещей. Тому, как очищать этот мир от скверны. Тому, как пользоваться своими талантами во благо». «Во благо… кого?» «Всего мироздания, Ровер». Что ж. Пусть будет так, в конце концов, это ведь неплохая мысль, верно? Ровер, что ж, сильно смущается тем фактом, что такие как Скар — как там сказала Фролова? —важны для Фракцидуса. Но ей не с чем сравнивать. Быть может, любое другое место может оказаться в несколько раз хуже того, что имеется сейчас; в конце концов, она просто-напросто должна Фракцидусу, ведь… никому другому Ровер более не нужна — так она считает. Собрание разжижает мозг; топит, как масло, извилины; разрушает нервные клетки. Ровер, словом, слабо понимает, о чём же там вещают Старшие, и со временем кое-чей взгляд становится ну уж слишком навязчивым — он полностью перетягивает внимание Ровер на себя. Нет-нет, на ней, конечно, много взглядов, она буквально барахтается в них, как в водной толще глубиной в несколько километров, но вот его. Вы знаете, его взгляд совершенно иной. Складывается мнение: глаза у Скара специально вот такие — чтобы видеть ими трупы, взрывы, природные катаклизмы, в общем, всё самое ужасное в этом мире; раздевать ими, как бы вульгарно это не звучало, освежёвывать, одним лишь взором расфасовывать расчленённое тело по пакетам. Он страшный, этот Скар, и взгляды у него страшные тоже. Скребёт ими что лезвием ржавой бритвы по плечикам Ровер, по хиленьким ручкам, по… перечислять можно долго, конечно, но в итоге Ровер чувствует лишь одно: как будто бы она слишком уж задержалась в собственной коже, и Скар жаждет помочь ей в этом; освободить её от этого. От кожи. Как странно. У Ровер на Скара — обвинения и доказательства, но от страха тошнит лишь её одну. Скар, тем временем, слушает вполуха. У него из-за этого собрания уже на десятой минуте разболелась башка, он, как уже было сказано, аллергик, когда дело касается «серьёзных» обсуждений; так заскучал, бедный, что не имеет понятия, какую б хуйню выкинуть, чтоб стало повеселее. Сначала он закатывал глаза: «Да-да-да, всё предельно ясно, сколько можно, давайте дальше». Потом ёрничал в своих же мозгах: «Ах, Ровер, ах, наша умничка, отсоси мне, Ровер, как закончим, хорошо?» — хорошая идея, кстати. Под конец просто сдался: «Надеюсь, смерть твоя будет долгой, милая Ровер; ты её заслужила — заставила меня слушать о себе почти два часа! И это ведь ещё не конец…» Но, видимо, кто-то свыше слишком уж заебался от внутреннего нытья Скара (так же, как и он сам от этого собрания), раз происходит это: — …поэтому я выдвигаю свою кандидатуру на место… — Уважаемые Старшие, уважаемые Надзиратели, — это первый раз, когда рот Ровер что-то там произносит. — Прежде… прежде чем что-либо будет решено, я хотела бы… кое о чём поговорить. Если позволите, конечно же. «?!» Скар, кажется, получает удар током прямо в сердце из-за этих её слов — теперь в нём, в сердце, комок электричества. Расслабленный занудством стариков, Скар успел, ну знаете, несколько запамятовать о тонкостях их взаимоотношений с Ровер, с этой маленькой милой дрянью, жрущей его мозг уже который месяц. Ещё Скар успел слишком уж сильно довериться слову Фроловой о том, что их общая знакомая не запоёт райской пташкой. «Чт…» У Скара внутри — моментальный обвал, на позвоночнике — слякоть, в ушах — гром и молнии, когда Ровер впервые за всё время по своему собственному желанию (!!!) смотрит на него. Видит его. И теперь уже сама примеряется к тому, какая из частей в теле Скара лишняя. «Не смей, дорогуша». — Дозволяю. — Бла… благодарю. Я… я понимаю, все кандидаты… да, они безусловно хороши по-своему и каждый может дать мне всё необходимое для моего дальнейшего существования здесь. Но… Что. Что «но», мерзавка? Какого чёрта ты так улыбаешься, будто… …будто знаешь, какая бомбёжка у меня сейчас творится под кожей? Из-за тебя. Из-за тебя у меня желудок сворачивается в узел, сердце разбивается в лепешку об рёбра, а в грудной клетке всё вырублено, как топором. Костяной лес сломан. Из-за тебя мне стр… — …я бы хотела обсудить одного… из потенциальных кандидатов. Он. Он и есть этот «один из потенциальных кандидатов». Скар знает наверняка. Скару вдруг очень сильно хочется смеяться, да так, чтобы порваться по всем швам разом. Просто у Скара нет сомнений о том, что же будет дальше, такие уж у него реакции, он не теряет времени зря: его череп — кладезь пиздежа и оправданий; сейчас под лобной и теменной долями кипит работа. Котелок нагревается до температур выше Солнца. «М-м, многоуважаемые господа Старшие, думаю, здесь произошло какое-то недопонимание…» «Вы знаете, я и сам был удивлён не меньше вашего, но наша дорогая Ровер, оказывается, просто обожает, когда её прикладывают головой об стену…» «Наша дорогая Ровер… знаете, пускай она сгниёт заживо, тварь». — Надзиратель Скар… Вы ведь не против, если я поделюсь со всеми нашей историей? — разумеется, Ровер всё видит и Ровер это нравится: то, как крысёныш Скар не может усидеть в собственной коже, мечется под ней всеми мышцами, костями и потрохами, находится в состояние полного — мягко говоря — беспорядка. И всё из-за неё — Ровер; и честно сказать, это вкусно — его паника. Напуганный мальчик. Сейчас Ровер выше него, пусть и разница у них в три метра, восхитительно; поведать всем историю о том, как Надзиратель Скар облапал её, такую особенную и нужную, а несколько позже чуть не сделал мозговое рагу из ингредиентов, выращенных в её теле — то, что она хочет больше всего на свете. — Ну разумеется, Ровер. Разве у нас могут быть секреты от нашего уважаемого начальства? — «закройротзакройротзакройротзакройротзакройротзакройротзакройротзакройротзакройротзакройрот». …но у Ровер другие планы. — В таком случае я расскажу всё без утайки. Вероятно, вы все знаете, что Надзиратель Скар оказал мне помощь и поддержку в ту ночь. Но это далеко не вся история. «Я закончу начатое». — Надзиратель Скар не просто оказался рядом… «Я убью тебя, слышишь?». — Это далеко не весь список его заслуг. Ведь он… «Я. Уничтожу. Тебя». — …он буквально спас мне жизнь. И более того, всё то время, пока я восстанавливалась, справлялся о моём здоровье, а также поддерживал меня. Мироздание как-то подвисает. Они друг другу улыбаются. Все остальное — неважно. У Скара прямо-таки перекошенное ебало. Стоит отдать ему должное, он правда пытался сохранить эту свою природную миловидность, которую не способны отменить даже расползшиеся по его телу рубцы и шрамы. У Ровер же такая холодрыга под мышцами, что впору обледенеть изнутри. «И что же мы теперь будем с этим делать, дорогая?» Нет, Скару действительно любопытно. Секунду назад он чуть не спятил, а сейчас полон азарта; интерес жрёт его заживо. — И знаете… — Ровер продолжает свою сказку. — Думаю, этот случай… он создал между нами некоторую связь, которая могла бы… я хочу сказать, что это может дать хорошие результаты. Наша совместная работа с Надзирателем Скаром. Мироздание отвисает; оно вновь начинает работать как надо. — Ну надо же. Девочка хочет выбрать тебя, Скар. — …вот уж любопытный исход собрания… — …подождите, а не слишком ли это… — И что же ты на это скажешь, Скар? А что Скар может сказать ещё, кроме как: — Я так… бесконечно польщён твоим выбором, Ровер, — «что ты задумала? Чего хочешь добиться, м?». — Разве я могу отказать тебе? Быть твоим проводником в наш мир… о чём же ещё можно мечтать? Скар шут, а не дурак. И ещё никогда Скару так сильно не хотелось порыться в чьих-нибудь мозгах буквально: залезть в них пальцами, расправить каждую извилину во всю длину и отыскать во всём этом все потённые смыслы и мотивации. «Мы непременно ещё потолкуем об этом, лапочка». Парад лицемерия заканчивается. То, что возникает между Ровер и Скаром после него, нельзя описать никакими словами; в этой ситуации они больше бесят не друг друга, но каждый — сам себя. Скар обгладывает себя до костей за то, что чуть не сдох от страха. Это неправильно: он. есть. страх. Он сжимает в руках осколки убиенного им же зеркала, весь идёт ходуном от гнева, чуть ли не перерезает сам себе линии кровоснабжения в мясе ладоней. Ровер же, в свою очередь, хочет устроить себе повторное сотрясение мозга — удариться парочку раз башкой об стену, говоря проще. Она, понимаете ли, уже успела пожалеть о своих конченных решениях — «а может следовало…», «а если бы…» — а ведь даже ещё не минули сутки! Невероятное слабоумие и отвага, но это, быть может, её единственный шанс на выживание, как забавно, правда?.. «Держи друзей близко, а врагов ещё ближе», ну и всё в этом духе. Хотя… — Да ну нахер, — осознание случившегося всё-таки взрывает серое вещество в черепном коробе Ровер; размазывает его толстым слоем по стенкам. — Да ну. Его. Нахер. Она же ведь не серьёзно, правда? Она ведь совершенно точно не бросила своеобразный вызов Скару, так? Тому самому Скару — мастеру по мясу, по флористическим композициям из внутренних органов, по концу свету, в конце-то концов. «Он перережет мне горло», — это уж точно, Ровер, но к твоему сведению, он — при большом желание — сделает это несмотря ни на какие обстоятельства. Никто тебя не спасёт, так что… Ровер нужно спасаться бегством; она понимает это тогда, когда ночь выкалывает ей глаза — другого шанса не будет. Плевать на всё; Скар для Ровер — кошмар, и быть может, Ровер бы полегчало, если бы она узнала: она сама для Скара — нечто подобное в свою очередь. Поэтому Скар и приходит: посмотреть своим страхам в лицо. Ну или в тёмную макушку, тоже вариант, Скар любуется паникой Ровер, поспешно собирающей всё, что попадётся под руку. Он получает несказанное удовольствие, понимая: она, наконец, чувствует его, ведь средь скопления молекул, всевозможных волн и частиц его — особенные. Как запах, отпечатки пальцев или ДНК. Планы Ровер, как можно догадаться, идут по одному известному месту, из пунктов действия в них остаётся лишь один — выжить. — У Надзирателя Скара довольно странные хобби: стоять в темноте и подглядывать за девушкой, — Ровер, впрочем, не спешит радовать его своим ужасом, оборачиваться к нему — тоже. «Перебьётся»; да ладно, не хорохорься, тебе просто нужно время, чтобы запрятать панику глубоко под лицевые мышцы. И изначально Скар ступал на роверские территории не с целью убийства, нет. Но только заслышав её паскудно-чудесный голос, он тут же преисполняется желанием схватить что-нибудь острое; войти в неё, Ровер, этим чем-нибудь острым, выбив из глотки стон. И один. И второй. И так далее. Много чудесных кровавых стонов; Скар с удовольствием выпил бы всю кровь Ровер, которая заполнила бы её слишком непослушный рот. Скар так зол. И ему очень вкусно думать о чём-то подобном. Ровер, что ж, тоже ощущает себя не человеком, но десертиком, который сожрут без каких-либо сомнений. К спине клейкой лентой прилипает жар тела Скара, и если попытаться её отодрать, то можно остаться без кожи вовсе. Это ещё не всё. Скар сплющивает её, Ровер, магнитое поле до абсолютного ничего, Скар ощущается топором, нависшим над её темечком; опять он посягает на целостность её черепной коробки, да что ж такое. — О, Ровер, кажется, ты совсем неправильно меня поняла, — каждое слово Скара падает в Ровер камнем, и скоро их будет так много — почти коллекция! — в мешке с костями имени всё той же Ровер: она попросту не сможет сдвинуться с места. — В моих мыслях не было ничего постыдного: я, как ответственный наставник, всего лишь посчитал своим долгом проведать свою новоиспечённую ученицу. — Как же ты заботлив. Проведал. Можешь идти. — Не прогоняй меня так скоро, Ровер, я ведь весьма обеспокоен — не смогу спать, если ты мне кое-что не разъяснишь. Ну не спи. Уйди. Можешь даже сдохнуть от недосыпа, ей-то что? Но вся ершистость Ровер давится, словно куском еды, попавшей не в то горло, когда Скар без стеснений — в который раз — превышает все лимиты допустимого в их… взаимоотношениях. Это всего лишь пальцы. Простые, человеческие пальцы (у него есть и другие, чудовищные); они кромкой ногтей чертят окружности на трёхгранной косточке Ровер. То ли проверяют её на предмет каких-либо травм, то ли, наоборот, примеряется, в любом случае, Скар трогает Ровер. Скар слушает Ровер. Её дыхание. Её сердечные ритмы. Её артерии, по которым бежит кровь минусовых температур. Ему из услышанного нравится абсолютно всё. Кажется: Скар не просто дотронулся до Ровер, но моментально проник в неё через поры, начал хозяйничать в ней в тот же момент. У Ровер, что ж, есть ещё шанс вытравить из себя эту заразу, давай, соверши полный оборот вокруг собственной оси, выбей ему все зубы, лапушка, заставь его глаза плакать также, как он заставил твои… просто тело Ровер хочет иначе. Оно-то хорошо помнит, как это: противостоять Скару, чем же это противостояние окончилось в прошлый раз. Иными словами, все связи, по которым обычно из мозга поступают в те или иные части тела сигналы, обрываются. Ровер становится заложницей своего же организма. — Убери. Свои. Руки. — Всенепременно, — скарово глумление не пытается прятаться в голосовых связках, а ладони наглеют, они блокируют локтевые суставы Ровер; она вновь птичка с вывернутыми крылышками. Можно подумать, что Скару полюбилась эта поза: в ней Ровер даже… красивая? Неожиданно. Ровер чертовски идёт быть униженной. — Но не сейчас, ведь тогда ты обязательно убежишь от меня, Ровер, я ведь знаю это практически наверняка. Я не могу допустить подобного; у меня многовато вопросов. — Чего ты хочешь? — Всего лишь понять то, насколько хорошо ты осознаёшь последствия своих действий. Насколько… хорошо ты понимаешь то, что я могу с тобой сделать. Ровер понимает, Скар. Именно поэтому она уже внутренне разрыдалась, а сердечная мышца плещется в слезах и соплях. …и именно поэтому она сделала то, что сделала. — Осведоми меня. Пальцы наползают на горло; Скар опрокидывает на себя Ровер одним рывком за локоть, и у Ровер нет шансов, у Ровер нет вариантов — она ударяется о его мышечные ткани, похожие по плотности на асфальт. Ощущения в теле, в общем-то, примерно такие же: как если бы грохнуться плашмя на всё тот же асфальт, прожаренный до самых нижних слоёв солнечными лучами. Из лёгких выпрыгивает кислород. Из-за плотины в виде пальцев Скара — он воздвигнул её на глотке Ровер — восполнить воздушную потерю не представляется возможным: Ровер дышит не в полный объем лёгких. — Должен признать, у меня так много мыслей на этот счёт, Ровер, — Скар мурлычит ей куда-то в висок, он плотоядной лианой опутывает её, ногтями взрыхляя кожу на животе. Что до Ровер? Всё ахерительно плохо, и сейчас не лучшее время для анализа собственных эмоций. — Думаю, мне понадобится твоя помощь, моя дорогая ученица. «О, да пошёл бы ты…». Наверное, если посмотреть на этих двоих, будучи наблюдателем снаружи, то можно подумать следующее: они — парочка, которая вот-вот займётся интересными вещами на этом полу, на кровати или же вовсе прижмутся к оконной раме, бесстыдно удовлетворяя друг друга на виду у тех, кто окажется у них под окнами. Уж больно убедительно Скар нежничает с Ровер, оплавляя её своими прикосновениями; разве так ведут себя с теми, кому хотят свернуть шею, в конце-то концов?.. Ровер то и дело сглатывает перегревшееся сердце. Скар жмурится от полного морального и физического удовлетворения. Ровер пахнет для него изумительнее, чем что-либо, но не стоит обманываться: так же соблазнительно пахнет разорванное чрево травоядного для оголодавшего хищника. Скару бы вонзиться в неё всем, чем это возможно, раскопать пальцами раны на её животе с намёком на рельеф, погрызть, как псина, перегородки ключиц и прочее-прочее. Нет, он просто не может себя сдержать, хочет попробовать испуганную Ровер на язык и зубы… — К делу. — Итак. Как бы ты хотела, чтобы это было? Вау. Право выбора. Пусть и иллюзорное. Ровер ничего не остаётся, кроме как принять правила той игры, в которую её вовлекли против её же воли. — Что бы мне предложил… Надзиратель Скар? — М. Я раздумывал об освежевание заживо, но знаешь, ты у нас особый случай — будет достаточно скучно. И даже неуважительно. К тому же, ты слишком очаровательна в этой коже… Он больной, думает Ровер. Но невидимое солнце, приблизившееся к Ровер, почему-то подпекает ей в щёки. — Нет… не будем обо мне. Будем о вас, уважаемый наставник, — «о, да пошла бы ты…». — Какой способ предпочли бы для себя вы? Пиздец сюр. Они — те, кто с трудом не блюют в обществе друг друга — сейчас стоят, буквально обнимаясь, и миленько обсуждают способы казни. Греются обоюдной злостью, дразнят кожные рецепторы, растирая их друг об друга до разрядов статического электричества. Пальцы же Скара теснее прижимают Ровер к себе так, будто бы она — самое дорогое, что у него есть; теснее прижимаются к её дыхательным путям, и теперь Ровер приходится открыть рот, чтобы заглотить хоть какое-то количество воздуха. Свой очаровательно-грязный рот — Скар видит его в отражение окон напротив; «рыбка, выброшенная на берег, поскорее задохнись в моих руках, ты такая милашка, когда страдаешь». — Едва ли тебе нужна эта информация — ты не сможешь осуществить ничего из того, что услышишь, дорогая, — Скар кокетничает: он греет смешком макушку Ровер, зарываясь в её волосы носом. Слишком непозволительное количество Скара в мире Ровер; она старается хоть как-то снизить его концентрацию вокруг себя, пытается отодрать, как пластыри, его пальцы с собственной шеи, увести ладонь — она желает утонуть во внутренностях её живота — куда-нибудь на более безопасные территории. Не получается. Что ж, приходится идти ва-банк. — Тогда и тебе это… знать… необязательно. Всё равно… не осуществишь ничего… из того, что услышишь. По началу Скар не придаёт значение её блеянию. Глупый ягнёночек. Ну посопротивляйся, конечно, если уж так сильно хочешь, но учти, что я всё равно тебя съем. — Я почти оскорблён, Ровер, ты смеешь недооценивать меня?.. — Не… не сможешь… — Не возьму в толк, о чём ты говоришь. Я ведь уже делаю это с тобой! — он действительно возмущается, вы можете себе это представить? — Нет, ты всё-таки очень проблемная ученица, Ровер; мой долг как наставника наказать тебя со всей строгостью. Скар упивается её хрипами и судорожными вздохами, играется с её горлом, нажимая на неравномерно взбухшие венки, как на кнопки. Почти что ласкает её сонную артерию, и мучения Ровер для него — колыбельная, под которую он с удовольствием заснёт хоть сейчас, прижавшись щекой к её макушке. Такая тёпленькая Ровер. Скар убивает её. Быть может, не совсем это осознаёт, слушая что-то очень тёмное внутри себя: «ещё‐ещё, сильнее, дави-дави-дави». Он подчиняется. — …узнают… что это был ты… — М? М. Может быть да, может быть нет; думаю, я спихну это на какого-нибудь обиженного Надзирателя, которого ты не выбрала, глупенькая Ровер. Ровер же занята вопросами собственного выживания настолько, что не сразу замечает: нечто недвусмысленно давит ей на нижние позвонки. Оно нагрето кровью, напитано ею же, это нечто; оно возникло из-за трения тела о тело, появилось из-за неё, Ровер… Скар, впрочем, тоже полностью поглощён происходящим — он не замечает реакцию собственного тела на настолько близкий телесный контакт. Даже не сразу слышит это гадючье шипение: — …будешь, твою мать, худшим… тысячелетия! — Ровер злится и Ровер собрала в своих щеках целое маковое поле. — Прости?.. — ух ты, заклинание, что ли, сработало?.. Это её шанс. Пока у Скара подобрела хватка, Ровер вырывается. Кашляет-кашляет-кашляет. Дышит-дышит-дышит. Скар не отвлекает её от этого занятия, даже не расстраивается: видеть то, как она захлёбывается собственными слюнями и лёгкими, вылезающими наружу, даже приятнее, чем сладко душить её своими руками. — Сказала!.. Я… я сказала!.. Будешь неудачником, ясно? Все поймут, они поймут, какой же ты жалкий… какой ты никчёмный ублюдок, неспособный справиться!.. Быть может… хах, быть может, тебя даже понизят, как думаешь? Или вышвырнут, как ненужную суку! Упустить из рук… упустить меня… убить меня… будешь позорищем и… Не продолжай, Ровер. Скар — на удивление — всё понял. Если и есть на свете волшебные слова, то для него это нихрена не «спасибо» и не «пожалуйста», но «будешь худшим/жалким/неудачником». Скар слышит это, первое его желание: растерзать Ровер стаей пираний. Однако Ровер в очередной раз немыслимо везёт: случается, наверное, что-то типа скачка электроэнергии в кровеносных проводах Скара — уровень его психоза сначала подскакивает до ближайшей звезды, а потом падает обратно. Глазам простого обывателя не видно: он, этот скачок электроэнергии, при падении создаёт целый кратер на месте своего приземления. Скар, словом, немного стёрт с лица земли. — … — … — … Взгляд у Ровер разорван — слишком много всего в него было вмещено. Взгляд у Скара выеденный, как яйцо; в нём — совсем ничего. — Этот день был воистину долгим. Самое время отдохнуть. Сладких снов, Ровер. И… уходит. Действительно? Уходит? Действительно. Уходит. Вот она — его спина. Вот и нет его спины. Ровер тут же ссыпается трухой на пол — всё, что от неё остаётся после прихода Скара. Говорить о том, что в ту ночь она бесперебойно рыдает, вероятно, нет надобности. Истерика то и дело взрывает её нутро, но так и не может проделать выход наружу — остаётся только задыхаться углекислыми парами так, словно её горло до сих пор в объятиях пальцев Скара; раз за разом проваливаться под лёд бредовых снов, в которых Скар возвращается. Доделывает начатое. Или что ещё хуже — не зря же у него на неё встал… Итак. Что мы имеем? То, что Ровер, оказывается, не менее ебанутая, чем Скар; она… сотворила нечто очень опасное. Сделала ставку. …и ставка могла не сыграть. Ход мыслей Ровер в момент выбора Скара в наставники был достаточно прост: Скар должен быть рядом; зачем? О, всё предельно ясно: тогда к нему, к Скару, будет не менее повышенное внимание; тогда, как рассуждала Ровер, он не сможет ей навредить. Его руки будут связаны. Плюсом ко всему? Ответственность за её жизнь, за её результаты и состояние будут целиком и полностью на нём, всё же… Ровер — вроде как — местная достопримечательность, не просто девочка-дурочка, на которую можно забить хер. И тут можно справедливо подумать: «ну и что, что ответственность, ты вообще Скара видела? , он — антоним к этому слову», но не тут-то было. Ровер против воли узнала о Скаре кое-что важное: ему до одури нужно быть самым-самым. В любых, вероятно, обстоятельствах. В роли уважаемого наставника — обязательно, здесь у него просто нет права на проебаться. Именно поэтому Ровер сделала то, что сделала — она понадеялась на придурь Скара, и Скар её не подвёл; да, всё прошло местами не так гладко, как ожидалось, но если брать в общем — сработано как надо. Пусть и ценой кучи нервных клеток — их можно вытрясти из мозга за ненадобностью, ведь точно не восстановятся, но будут трупиками загнивать в сером веществе. Есть… ещё кое-что, правда? Жажда?.. Откуда ты взялась, а?; Ровер размышляет: это всё какое-то переутомление или нервный срыв — не что-то ошеломительное в тех условиях, в которых она пребывает. И эта жажда ей диктует следующее: найди его. найди его найди его найдиегонайдиегонайдиегонайдиегонайдиегонайдиегонайдиегонайдиегонайдиегонайдиегонайдиегонайдиегонайдиегонайдиегонайдиегонайдиегонайдиегонайдиегонайдиегонайдиегонайдиего. Ровер пытается задать ей, этой жажде, логичный вопрос: зачем, твою мать? Что мне, мало того, что уже случилось? Но стоит Ровер вспомнить о виновнике торжества, вернее о том, какая он мразь, нутро стягивает. Неприятно и приятно в одно и тоже время. «Он пожалеет». «Я… нашла на него управу?..» Что же будет дальше? Кто знает… На другой стороне — как и полагается — ненормально. Скар не помнит все последующие события той ночи: в равной степени он мог как кого-то отмудохать, так и кого-то трахнуть, причём не обязательно получив на то активное согласие или взаимозаменяя эти два события друг другом. Представлял ли он на месте несчастного кое-кого другого?.. Это так и останется тайной; есть ещё вариант такого плана: он вернулся на свои законные территории, он вредил себе столько, сколько хватило крови и плоти, а потом дрочил через боль и кровотечение с риском оторвать член. В конечном итоге, Скар просыпается вверх тормашками, свесившись башкой с кровати, в окровавленных простынях и с приспущенными штанами. Утро, словом, встретило его как самого отпетого мерзавца (и почему же «как»?); оно не задалось с самого начала. Дела. Всё складывается не то чтобы приятно для самого Скара, возможно, он в той самой ситуации, которую нельзя описать никак иначе, кроме как: «Или пики точёные, или ху…». Нет, серьёзно, Скар в раздумьях: что бы выбрать? Милашка Ровер… ах, коварная, гнусная девочка, она… обманула его, Скара, своей никчёмностью, усыпив бдительность, а после оставила на перепутье хорошенькой такой моральной дилеммы. Хотя вряд ли такое высокое слово как «мораль» вообще уместно в контексте Скара. Скар правда не знает, что же ему делать. С одной стороны, искалечить и прибить Ровер всё так же хочется со страшной силой. Но! Если его желания всё-таки найдут выход в реальность, то в таком случае он станет самым ущербным наставником и членом организации в глазах Старших (если всё ещё будет в ней состоять). А Скар, как вы уже поняли, привык быть исключительным и невероятным. С другой стороны, Скар — очевидно — может сделать то, что ему положено; в этом случае он, как и наказано всякому хорошему наставнику, должен позволить Ровер превзойти самого себя. А это уже значит наступить себе же на глотку, ах, муки выбора, как же трудно быть им — Скаром. И возможно — только возможно! — Скар слегка восхищён действиями своей нерадивой ученицы; они отзываются в нём странным образом, и его больное либидо выходит из берегов. Есть ли между этими двумя моментами какая-либо связь, Скар разбираться не собирается, хватит ему и одной головомойки на месяц вперёд. Он, в конечном итоге, предпочитает — вновь — вытряхнуть из своих мозгов Ровер, и в этот раз у него получается ещё хуже, чем в прошлый. Есть ощущение: Ровер сама ищет с ним встречи. Прямо-таки охотится на него. Ровер поджидает его в местах общего кормления, пару раз — в медицинском отсеке и просто напарывается на него в проулках базы с какой-то ужасающей частотой. Непонятно, чего хочет Ровер, но Скар — когда такое случается — приветлив с ней каждый раз так, будто они добрые друзья; с ней и с тем ожерельем из синяков на её глотке, которое Ровер пытается всячески спрятать. Как красиво. Скару хочется одарить Ровер ещё большим количеством подобных украшений. Скар, однако, старается её избегать. Да, представьте себе (и теперь не Ровер, но Скар предпочитает быть от неё подальше). Что такое, а? Все ещё страшненько? «Пф!» — он может убить её в любой момент времени, Скар просто не хочет последствий. Кого же тут бояться-то, ну? И всё же. И всё же… И всё же черви тревожности то и дело мигрируют из сердца в живот и обратно. Скар ободряет себя: «Она не сможет ничего сделать». «Она не превзойдёт меня». «Она никому ничего не расскажет». Хотя бы сейчас, а до момента Х у Скара много времени, чтобы составить себе железное алиби. Он же — профессиональный балабол как-никак. Ровер, в свою очередь, свершает подвиг: не сбегает к херам. Ровер устраивает в себе геноцид собственных страхов. Ровер изучает врага своего. Оказывается, она очень даже принципиальна, эта Ровер; её принципиальность выражается в желание надрать Скару задницу любой ценой. Так просто это решение ей не даётся, в свою очередь желание спастись бегством возникает чаще, чем потребность дышать; Скар снится ей по ночам; Скара в ней больше, чем в Ровер — самой себя. Иными словами, Скар перекрывает ей кислород даже тогда, когда его нет рядом. И он будет делать это до тех пор, пока уже Ровер не преподаст ему урок. «Пошёл ты». «Не тебе решать, когда мне жить, а когда умирать». «Не тебе меня убивать, тварь». Этакие аффирмации помогают — Скарафобия эволюционирует в плотную злость, застрявшую где-то в горле, она вызывает денно и нощно изжогу. В Ровер всё это печёт солнечными ожогами, они покрывают нутро, и лекарство от этого — Скар, как бы иронично это не звучало, точнее его выражение лица в тот момент, когда он поймёт, что его припёрли к стенке. Ровер ждёт этого с нетерпением… …кажется, у Вселенной есть уши — она, правда, надевает их только тогда, когда это ей нужно, — иначе как объяснить всё то, что будет происходить дальше?.. Для справки: Скар давненько не нервировал Ровер своей скромной персоной; обязанности наставника он также не выполняет, избегает? Это заметно расслабляет: ненавязчиво снимает броню с каждой клеточки тела Ровер, а значит — делает уязвимой. И фактически Ровер сама виновата в том, что решила пойти той ночью в душевые комнаты, но кто же мог знать, что всё может обернуться подобным образом?.. Не то чтобы Ровер располагала иными вариантами: в любое другое время здесь присутствует бесконечное количество её названных сестёр и братьев (да, так уж вышло, что верхушка Фракцидуса, видимо, не слышала о гендерном разделение столь интимного пространства, но работаем с тем, что дали). А Ровер хотела бы обойтись без вмешательства в её личные границы — они итак уже ни к чёрту, спасибо известной всем личности, — которое непременно случится. То, что Ровер — несколько иной случай, нежели любой другой фракцидусовый неофит, даёт ей бонус только в одном: в виде индивидуального места для сна, отдельную же ванную для неё никто выстраивать не собирается. И не ровен час, когда к ней заскочит какой-нибудь парень или девчонка, буркнет что-то типа: «подвинься», и начнёт намываться её мылом — повезёт, если их будет не в количестве двух или более штук. Такое уже случалось. После подобных водных процедур снова хотелось помыться, и ладно, хрен бы с ними, с совместными омовениями, случаи есть куда более вопиющие. Например… Как-то раз Ровер впервые стала свидетельницей самоудовлетворения — это вообще последнее, что ей хотелось наблюдать, находясь в этом месте. Да и в любом другом, конечно же! Реакция Ровер была вполне… закономерной. Мужчина же, занятый собой в общественном, вообще-то, месте, совершенно не смутился; он посмотрел на Ровер, как на дурочку, потом что-то подумал, а в последующем выдал: — А…Ты… это… хочешь под этот душ встать, что ли? В нём вода теплее, но в последнем лучше смеситель работает… Тогда-то Ровер поняла: для здешней фауны всё, что происходит, — в порядке вещей; по-другому здесь не будет даже при сильном желании. Так что компаньоны по мытью, мастурбирующие одиночки и совокупляющиеся парочки в душевой со временем и для неё самой вошли в пределы своеобразной норм. О персональных похождениях в душ и о личном пространстве Ровер, однако, так и не смогла забыть. Всё же… это куда безопаснее — встать среди ночи, точно зная, что все сладко спят; избежать тем самым потенциальной возможности напороться на какого-нибудь озабоченного (а их тут хватает), способного возжелать её плоть. К тому же в это время суток здесь в разы… чище. Местная ржавчина уже как родная. Переменчивое настроение водных потоков — они становятся то тёплыми, то холодными — более не доставляет неудобств. Ровер отстирывает себя от пота и грязи сегодняшнего дня — он был наполнен ударными физическими нагрузками, — заодно думает о том, что же будет дальше: следующие двадцать четыре часа обещают быть научно-прорывными. Ровер, всё же, подопытный кролик; её какой-то там скрытый потенциал — предмет для обсуждения номер один: доктора вновь будут в ней копаться, напитывать её венозные корешки всякими жидкими препаратами, тыкать условными палками в её энергетическое поле. Хлопот — много. И Ровер вновь будет невыносимо одна средь толпы людей в белых халатах; она принимает их как должное, их и своё звание «особенной». Свыклась. Смирилась. Адаптировалась к местным условиям. На примитивном уровне начала считать: «Фракцидус. Убежище. Дом». И нет, не то чтобы Ровер обзавелась здесь друзьями, просто теперь она всех знает поимённо, почти что познакомилась с тараканами каждого из них. Кроме одного члена Фракцидуса. Вы знаете, о ком идёт речь. «Куда же ты исчез, милый Скар?» — кислотность этих мыслей превышает все допустимые нормы. То, что творится на его мозговой ферме, — это одна из загадок Вселенной; Скар — паранормальное явление, аномалия, исключение. Говоря иначе, таких, как Скар, больше нет, Ровер надеется, по крайней мере, ведь ещё одного такого мир не переживё… Смех. Ровер абсолютно этого не ожидает: она чуть не поскальзывается на этаком кафельном катке под ногами — её спасает длинная шея душевой насадки. Ровер думает: «Проклятье! Кого же там принесло в такой ча.?» Вопросы отпадают… …ведь Ровер уже знает. Её кожа знает, её мышцы знают и кости — тоже, в общем, всё то, на что Скар так или иначе влиял, а драгоценные камни синяков на шее — они успели приобрести гепатитный оттенок, — тяжелеют. Первая мысль: «бежать!» Схватить саму себя, запрятать в огнеупорный и пуленепробиваемый сейф, не выходить из него никогда-никогда. Вторая мысль: «стоп, твою мать», — мы ведь это уже проходили, правда? Что ты там говорила себе, Ровер, а? «Не буду больше бояться»? Так отчего же теперь твои кости мёрзнут в охлаждённой от страха плоти (не поможет и кипяток, чтобы сварить Ровер)? Хватит. Хватит. Х в а т и т. Ты. Не. Владеешь. Мной. Ясно? Да, на мне нет ни брони, ни даже примитивной одежды, только кожа — это не имеет значения; всё, что мне, оказывается, нужно, это — зубы. Я выгрызу хребет из твоей самодовольной спины. Я вырву кадык из твоей высокомерной глотки. Я съем твоё гадкое сердце если ты тронешь меня вновь. Льдистая корка страха — она проникла в межмышечные волока Ровер, обняла её кости — подтаивает; Ровер вновь начинает чувствовать всё вокруг: ползущие по плечам ручьи, скопившиеся в проражевшей башке душевой насадки, гладкую плитку под пятками, и Скара — он всегда выделяется своими вибрациями и колебаниями. И ещё кое-кого вдобавок. … …ещё? кое-кого? вдобавок?.. И правда. Ровер не утруждает себя анализом частиц неизвестного — хватает и того знания, что он — парень, — её моментально озадачивает следующее: то, что голая она делит одно и то же пространство с двумя мужчинами, один из которых — Скар, и это вообще худшее стечение обстоятельств, которое можно себе вообразить. Одно лишь небо знает, во что же выльется эта ситуация, самое время бежать, правда? Как ты и планировала, Ровер, схватить саму себя, унести подальше и запрятать так далеко, где никто и никогда не найдёт… да? И засветить своей трусливой задницей перед Скаром? А ещё, быть может, поскользнуться и раскорячиться прямо ему на потеху? Сколько ещё «особенной» Ровер веселить его? Будь она обычной девушкой, подобных мыслей не возникло бы — у обычных девушек, как-никак, присутствует что-то типа инстинкта самосохранения, он диктует им следующее: если внепланово оказываешься глухой ночью абсолютно обнажённая с двумя мужиками, уноси ноги нахер. Ровер же так отчаянно травит в себе весь страх, что, видимо, ненароком задевает и тот, который вполне нормален. Она выжигает в себе всё напалмом, чтобы ничего-ничего не осталось. А потому спина у Ровер сырая и прямая, сантехнические водопады не затихают. Она не изменит своих положений, пока не смоет с волос мыльную пену, не разотрёт натруженные мышцы — это принципиально; осколок раздолбанной плитки моется вместе с ней. Второй визитёр её не слишком-то беспокоит: по сравнению со Скаром любой из них — полная херня. «Что ты такое думаешь, твою мать…». Скар же… он не слишком-то быстро замечает Ровер в душевых комнатах; Скар, как бы это вам так помягче сказать, очень занят для того, чтобы сканировать обстановку в поисках дорогой ученицы, — втрахивается своим языком в чужой рот. Буквально; ему всё очень нравится. Неофитик, желающий вдавиться в него мясом и костьми — один из тех, кого Скар недавно завербовал, так привязался к нему, Скару, бедный, что не смог совладать со своими чувствами. А Скар и не против, он как раз искал способ залечить ужасно тяжёлые психологические травмы, которые нанесла ему Ровер: он много ебётся, он много убивает, он снюхивает синтетические порошки в гигантских масштабах — из этого количества, кажется, можно скатать луну. Эта девочка просто ужасна. Раньше Скар думал о Ровер исключительно тогда, когда все вокруг галдели о ней; теперь же? Всё время. Думы эти крайне оскорблённые: «Только посмотри, до чего ты меня довела, дурочка, своими глупенькими словами!» Всё так: Скар, на самом-то деле, чуть ли не развалился после их маленькой конфронтации; после её «неудачник», «жалкий», «ничтожный» и так далее. «Ты несправедлива ко мне, Ровер», — и к своим прямым обязанностям наставника Скар не приступает по той же причине: он… обиделся. Поэтому Скар радует себя всем, чем только может (проходит своеобразную реабилитацию), и этим мальчишкой — тоже. Имя мальчишки Скар, конечно же, не помнит. — С вами так хорошо, мастер. — Мы только начали, милый. У неофитика крепкие, тяжёлые кости, его вес хорошо ощутим, давит на Скара, а ему всё недостаточно-недостаточно-недостаточно. Никогда, твою мать, недостаточно. Скар понятия не имеет, что же такое выдумать, чтобы удовлетворить себя; потягивает губы своего компаньона, обдирает их зубами, создавая смесь из слюны и крови, а его компаньон и не против — стонет в ответ на его жестокость, наслаждается тем, как Скар до красных ссадин трётся об него рельефным прессом, бёдрами, членом, вызывая мокроту на всё том же члене. Неофитику с ним неплохо. Скару, в общем-то, всё равно, пока ему самому хорошо. — Так стараешься ради меня… Нравлюсь? — кровавой слюны много, она проливается через край, скользит меж двумя животами; Скар облизывается, посасывая свежие тёплые ранки на губах неофитика. — Да… да, очень… нравитесь, — и неофитик, в свою очередь, такой возбуждённый, что не чувствует боль; чувствует только то, как его херу необходимо во что-то мягкое, тёплое и тесное. Или же ему самому необходим чей-нибудь хер в себе. — Как думаешь, я хорош? — Конечно… конечно, хорош, кто… кто вообще подумает по-другому, хах… Да есть тут одна особа, и её слова дрочат его, Скара, мозг. В самом что ни на есть худшем смысле этого слова, и даже восполняя свои низменные потребности, Скар не может не думать о ней, а перед глазами только одно: мордашка Ровер с звёздами триумфа в каждом зрачке — они ей идут до омерзения. Скар даже не знает, что хуже: тот момент, где он думал, что пустышка-Ровер незаслуженно собирает все лавры, или тот, в котором — оказывается! — она не такая уж и пустышка; зубки у неё что надо, а укусы жгут, как пчелиный яд. В общем, они обоюдно думают друг о друге. Скар был бы в восторге, узнай он об этом прямо сейчас. Но вернёмся к делу. — Действительно?.. Или, может, ты — предположим — считаешь меня неудачником? Ну же, не стесняйся, нет нужды думать одно, в лицо же говорить другое, — долбежка в дёсны разбавляется каверзными вопросами; Скар перехватывает парнишу за щёки, выискивая в дурном взгляде ложь. Во взгляде же — лишь воспалённая похоть; недоумение заодно. — Мастер… вы… вы говорите странные вещи… вы — самый лучший… Этот ответ несколько удовлетворяет Скара, он поощряет мальчишку пролизом по нижней губе. Искушает: — Умница. Значит ты непременно захочешь порадовать своего мастера этим ртом. Просить дважды нет надобности. Скара вылизывают чуть ли не с головы до ног и обратно, без вопросов предоставляют рот для двух пальцев всё того же Скара — они забираются глубоковато, — а потом определяют его же задницу на один из кафельных выступов. Как будто бы этот самый выступ предназначен исключительно для этих целей, комфортабельно, словом, и пацан покорный, он — меж скаровых бёдер. Красота; Скар — затылком о стену. Он готовит себя к наслаждению, и вот как интересно — пацан готов предоставить ему свою глотку для траха неважно какой жёсткости или напора, но где-то в самом мозговом ядре пухнет раздражение; ну и какого чёрта?.. Скару, как и всегда, никогда недостаточно, мало, о, да ты просто зажрался, говнюк. Что. Тебе. Надо? Тобой восхищаются. Тебя превозносят. Каждый из тобой завербованных имеет устойчивую в тебя влюблённость. Ты знаешь об этом. Ты пользуешься этим. Но что же изменилось? О, только не говори, что… Скару кажется: сегодня он явно переборщил с химозной пыльцой. Скару думается: это не может быть правдой. Скару видится невероятное: _её_ спина. Её задница. И нефть волос, льющаяся по лопаткам. Хах. И что-то сразу становится плевать на парнишу, ободряющего его член губами. Скару хочется пялиться. Вгрызаться глазами в узкую впадину позвоночника протяжённостью от шеи, которую — Скар знает — так приятно тихонько мять пальцами, до — внезапно — очаровательной задницы. Вау. С этой задницей Скар не слишком-то близко знаком, так, слегка вжался в неё стояком, но даже сам не придал этому значения. Не до того как-то было: слишком сильно злился на владелицу всё той же задницы, стоящей перед ним сейчас. Она хвастается гребнями позвоночного столба, шевелясь, открывает взору рёбра с тонкой обивкой косых мышц живота; блистает тазовыми косточками, они — точно ручной работы. Идти дальше взглядом ещё приятнее, слишком захватывающе, чтобы не застонать. И Скар действительно стонет; он нервирует Ровер, провоцирует онемение — оно сбегает от плеч до макушки. — Дорогуша, как думаешь: это моя ученица так бесстыдно смеет мешать нашему делу или мне это видится? Мальчишка не успевает с ответом: Ровер сама справляется с этим на «ура»: — Наставник Скар, кажется, вы не заметили — я была первой. Это вы мешаете моему делу. Честно? Ровер чуть не блеванула, пока слушала тот порнографический диалог между этими двумя. А ещё Ровер осознала следующее: всё те же «эти двое» увлечены друг другом, а не ею — бояться нечего. По крайней мере до тех пор, пока они не изъявят желание вплести её тело в эту эротическую композицию (фу!). А так… Что ей, привыкать, что ли, к ебущимся напропалую парочкам в душевых комнатах? И то, что в этот раз одним из действующих лиц стал Скар едва ли… удивляет… Ладно-ладно, будет лукавством сказать, что Ровер совсем невозмутима; настоящие же эмоции необъяснимы, Ровер просто нужно время, чтобы морально подготовиться и гордо уйти… …ещё. Ещё немного времени. И ещё чуть-чуть. Ведь зеркальные объедки у смесителя показывают слишком много того, от чего открепить свой взгляд столь же тяжело, что и руку или ногу от своего тела. Крупные плечевые суставы. Мышечные накладки на плечах. Резкие границы мышц на предплечьях и на раздвинутых бёдрах. Приятный рельеф пресса, переходящий в венозные молнии; они стремятся ниже, упорные, до самого… Цензура в виде башки пацана, старающегося всячески порадовать своего идола, препятствует необратимому. «Не велика потеря». Ровер может так утверждать: она осведомлена в мужской анатомии, сколько, в конце концов, ей приходилось наблюдать её в этом месте? Даже если бы Ровер увидела то, что с упоением лижет очередной придурок Скара, она бы не удивилась, нет. В конце концов, у всех всё плюс-минус одинаково (не хватало ещё разглядывать член Скара!), а Ровер не озабоченная, чтобы… Чтобы что? Ты, твою мать, демонстрируешь свой зад тому, кто недавно душил тебя и имел на это стояк. Вполне себе крепкий, причём. А сейчас он самым натуральным образом даёт в рот другому обладателю пениса, и ты, вместо того, чтобы уйти отсюда, стоишь и строишь из себя слишком гордую. Блять?.. Ровер правда не знает, что мешает ей уйти. Возможно, это упёртость — отступить сейчас значит уступить Скару территорию, которая ему не принадлежит. Ровер же имеет точно такое же право мыть здесь голову, как и он — приподнимать бёдра навстречу удобненькой пасти неофитика. Или Ровер хочет тем самым сказать: «делай, что хочешь: ты не напугаешь меня, не смутишь, не промнёшь под себя. Тебя для меня нет». Хотя, может, она действительно озабоченная. Но этот вариант Ровер отметает со всей яростью. — Ах, милая Ровер, — Ровер ненавидит его и то, как он сейчас произносит её имя: как-то срываясь, как-то сглатывая его, что ли. Ведь ему приятно, как же тут скрыть очевидное? — Нет… нет нужды спорить: ты до сих пор здесь, потому что… хах, потому что соскучилась по своему… — Скар не договаривает — вздрагивает; плечи его выдвигаются вперёд; кадык хорошо виден взору, когда Скар задирает подбородок. Ровер не знает, на что ей злиться в первую очередь. На слова ли этого засранца? На то, что он вталкивает свой хер в чужую глотку прямо перед ней? Или на вот это выражение лица? Оно сейчас без выебонов, какое-то даже… трогательное, что ли. Особенно когда Скар размыкает окровавленные после хищных поцелуев губы, ломает брови, и смотрит прямо на неё. На… неё? Сердце падает в пропасть. Лёгкие, впрочем, тоже. Ну да, Ровер, что же тут удивительного? Вы оба друг перед другом впервые голые, вот так опыт: ты разглядываешь его, он разглядывает тебя, примиряется, наверное, чтобы такое поднять в тебе насмех в следующую вашу встречу. Ну или прямо сейчас. Буквально лапает тебя взглядом, увлечённый не парнишей меж его бёдер (он явно заводится: всё внимание его мастера — для Ровер), но просветом меж твоих собственных бёдер. И тебе ли возмущаться… Ровер, пожалуй, позлиться ещё и на себя — за то, что вообще смотрит на Скара. — Ты льстишь себе, — она вновь непочтительная со своим… мастером. — Моя ученица… моя милая… хах, милая ученица, — а Скара всего ломает от удовольствия и причиной тому не агрессивно сосущий его член неофитик, но Ровер, которая — он знает — видит это. Слышит его. Он устроит ей настоящий шоу. — Не нежничай с ним, будь понастойчивее, — конечно же, это не ей, но у Ровер под кожей всё равно бегущие пески от его слов. — Я ведь совершенно забыл о твоём обучение… «Ну разумеется», — ей хочется пренебрежительно фыркнуть, вместо этого Ровер давится раздражением. Забыл он, тварь, как же. А если действительно забыл, то тварь в квадрате. — Я это переживу, — разъединяет пальцами пряди. — Не хочешь ли узнать, чем я был… не забудь и про них, лапушка, поцелуй их… поиграй язычком, — «ублюдок, ну какой же ты ублюдок». И Ровер уверена: вместо того, чтобы откусить член Скара к чёртовой матери, тупорылый неофит обязательно поцелует. Обязательно… «поиграет»; хуже всего? Ровер может это представить. Какая, сука, гадость. Толчки — разумеется — омерзения утяжеляют низ живота. — Не хочешь узнать… чем я… кем я был занят? «Да с какой вообще стати?!» — но она всё равно проглатывает взглядом то, как Скар выдвигает вперёд бёдра, как он сильнее разводит их в стороны, с какой жаждой неофитик вбирает его в свою глотку. Скар неотрывно смотрит на неё, подонок, хочет унизить её таким образом, мол, только глянь, ты смотришь, как мне сосут и видишь, как я пялюсь на твой зад, а ты… ох, милая Ровер. Чтобы ты сейчас не сделала, ты проиграешь стопроцентно. И потом, разве это не твоё желание? Не ты ли так сильно хотела увидеть моё лицо, когда меня припрут к стенке, м? Вот, пожалуйста, как заказывала: Скар у стенки и его беспомощное — по мнению Ровер — выражение лица. Ровер испытывает из-за этого что-то слишком большое и жадное, чтобы это описать словами. — Очевидно, что не хочу. — Кажется, ты… так зла на меня… У тебя есть все основания, ведь вместо твоего обучения я вербовал его… правда он милашка? Это никак не должно поколебать Ровер: что ей до дел Скара? Того, кто всячески гадит ей в жизни и делает это прямо сейчас? Того, кто домогался, бил и душил её? Занимал её мысли всё это время, сидел в голове, как раковая опухоль, а потом просто забил на неё почти на целый месяц? Короче, того, кто вместо того, чтобы обучать её, выбрал придурка из новеньких… Выбрал… не Ровер. При том, что сама Ровер как раз-таки выбрала его. Пусть и из холодного расчёта, но… В таком случае: — Ничего. Я тоже была занята. Училась у другого учителя. Возможно, не будь Скар под кайфом, он выкинул бы что-то из ряда вон выходящее. Сейчас же Ровер может говорить что угодно, факт остаётся фактом: она смотрит на то, как ему, Скару, самозабвенно отсасывают, лижут его яйца и задницу — язык неофитика, по ощущениям, везде и сразу, настолько он старается; на то, как у него дрожит низ живота, как он задыхается и чуть ли не скулит от удовольствия. И если Ровер всё ещё здесь, значит ей нравится; она хочет увидеть, как такой жалкий, ущербный и ничтожный Скар кончает в рот этого пацана. «Какая же ты занимательная, дорогая Ровер. Кто бы мог подумать». Плывущий в густом синтетическом мареве мозг Скара шалит — он генерирует кое-что занимательное, пока сам Скар любуется воинственно настроенными плечами, стекает взглядом вслед за мыльной пеной по бокам его ученицы. То, от чего он едва ли не захлёбывается следующим стоном, обжигающим само нутро: Ровер. Это Ровер должна быть сейчас на коленях перед ним, а не неофитик без имени; раскрывать свои наглые, грязные губы навстречу его члену; баловать его острым, гадким языком. Смотреть глазами, полными обожания, и благодарить его, Скара, за то, что он так щедр: он непременно выразит своё удовлетворение — кончит на наглые, грязные губы. На упрямую мордашку заодно. Скар едва ли удерживает себя от оргазма — он заставляет неофитика притормозить. Ладонь его так милосердна, что неофитик не спорит, он смотрит так, как должна смотреть на Скара Ровер. Теперь это его мечта. У самой же Ровер взрыв в позвоночных дисках из-за скарового скулежа — с ней происходит что-то очень странное. — Мне так жаль… Ах, как же мне жаль, я такой безответственный наставник, — ради всего на свете, не смей стонать и всхлипывать одновременно! — Обернись, милая Ровер, посмотри на меня… я хочу, чтобы ты… видела как мне жаль… — … — Или, быть может, ты… итак видишь, м? Зачем спрашивать, если ты уже знаешь ответ, Скар?.. — … — Какая… какая же ты грязная девочка, Ровер… Слушаешь и смотришь, как твой наставник трахает другого… И как же твоему наставнику хорошо… ах, Ровер… обернись, милая. Ровер знает: если она сделает так, как хочет Скар, произойдёт что-то очень неправильное, куда более неправильное, чем то, что происходит сейчас. Поэтому Ровер перекрывает воду, пока на фоне — звучные вздохи, яростный отсос и многое другое; Ровер образует в черепе абсолютную пустоту; Ровер абстрагируется от того, что происходит. Сладкая тварь. Скар пичкает ею свои зрачки — не может насмотреться, когда она оборачивается. Но не на сто восемьдесят — строгие девяносто, да так, чтобы Скар и почти рычащий неофитик не попали в её поле зрения. Она… такая прелестная, когда униженная; да, конечно, Ровер может играть в недотрогу, но все они знают, кто же победил в этом раунде. «Вот так, Ровер. Ты — в моей власти. Всегда будешь, дорогая». — Но куда же ты! — да, представь себе, Ровер уходит; Скар смеётся сквозь стоны, а ещё становится злее в тысячу раз. — Не хочешь ли, как и этот замечательный неофит, осчастливить наставника своей компанией?.. Он… Он, что, только что предложил Ровер… отсосать ему?.. Остановить себя от того, чтобы открутить двоим мудакам (без обид, неофит, ты просто попал под горячую руку) бошки сложно, но у Ровер выходит. Всё итак слишком плохо, и сейчас остаётся лишь одно — не сделать хуже. — Думаю, вам и без меня есть чем заняться. Вам и вашей уникальной находке, — это она про неофита. Злится. — Ревнуешь, милая? — Поцелуйте меня в зад, наставник. Ох. Ровер даже не представляет, какие мозговые механизмы тем самым активирует в Скаре. — С удовольствием… «Что?» Да-да, Ровер, и в зад и во многое другое, если это подарит мне возможность видеть тебя такой униженной, побеждённой. Но даже если нет, Ровер, даже если ты будешь в восторге от меня (а ты по итогу будешь), это ещё не конец — я заставлю смотреть тебя на меня, как на бога. Я стану твоим богом, я… Из Ровер выдёргивают все кровеносные нитки разом, когда она слышит: Скар кончает. Это нельзя ни с чем перепутать при всём желание, это влезает ей под кожу, это застревает в её черепной коробке и дразнит внутренности. В конечном итоге, это просто-напросто объедает остатки её достоинства, ведь Ровер помнит, какое у него лицо — ранимое, беззащитное, просящее, — знает, как его тело выражает своё желание получить больше, а теперь ко всему прочему прибавляется его стон при оргазме. Это просто омерзительно! Ровер — омерзительна! Хотела показать, какая гордая и непоколебимая? Что ж, теперь живи с осознанием того, что Скар не постеснялся ебаться перед тобой — настолько ты пустое место для него; не побоялся пригласить тебя на отсос и не постыдился кончить тогда, когда ты ещё здесь. Но есть кое-что ещё, правда? То, что позорная мразь Скар по итогу занимался чем угодно, но не ей, Ровер, такой особенной Ровер, о, она _однозначно_ привыкла к этой должности. Это знатно кипятит её кровь, и Ровер вряд ли способна объяснить почему; не сейчас. Не тогда, когда сама Ровер — взломанное ледоколом северное море, иллюзорное спокойствие может пойти в жопу, даёшь место панической атаке, невообразимому стыду и «его лицо. Его конченное лицо, когда…». Ровер ненормальная. Ровер чувствует себя испачканной, правильно Скар сказал: она действительно очень грязная девочка, здесь не помогут никакие санитарные меры. Скару же — прекрасно, хоть кто-то счастлив в этой ситуации. И Скар получил то, что так жаждал, ему (на время) достаточно. Он задумчиво растирает сперму — она предназначалась для Ровер — по губам совершенно очарованного им неофитика и переосмысливает, кажется, всю свою жизнь. — Она не ценит вас, мастер. — Вот уж точно! Невоспитанная, заносчивая девочка; ох и намучаюсь же я с ней. — Тогда… может, я… я могу занять её место? Я ценю вас, мастер, я люблю вас мастер. И не подведу вас. Скар изумлён. Он смотрит на широкоплечего парня меж его ног так, будто впервые видит и слышит. — Разве? Глупыш. Мне поручили это создание, этот особый экземпляр, думаешь, я так просто откажусь от неё в угоду посредственности?.. Вот так и разбивается сердце. Впрочем, Скар не испытывает ровным счётом никакого стыда, ему совершенно некогда заниматься чем-то подобным, ну знаете, стыдиться. Его голова до последнего нейрона оккупирована Ровер, а он — вы только подумайте! — более не собирается с этим ничего делать; как быстро меняется жизнь… вечером ранее Скар всё бы отдал, чтобы выселить из своей черепной жилплощади такую грубиянку, но сейчас? Скар прямо-таки счастлив, что Ровер есть — никогда в жизни он так замечательно не кончал от отсоса, а всего лишь нужен был секретный ингредиент — собственно, сама Ровер. Скар обдумывает всё произошедшее. Размышляет о том, как ранее представлял своё место в одном мире с Ровер, как сокрушался о новой задаче в качестве наставника, и вот сейчас, кажется, приходит к каким-то новым выводам. Во-первых: Ровер — не вакуумная упаковка с ничем внутри. Во-вторых: она — и тёплое, и холодное. В-третьих: она однозначно привлекает внимание Скара. Окончательное заключение: Ровер убивать нельзя — она забавная. А Скар любит смеяться. Ровер же не может порадоваться тому же: она, блять, в ужасе. Оказывается, худшее из случившегося не то, что она видела в реальности, а то, что она в последующем созерцает во сне; видимо, абсолютно уязвимое состояние Скара во время ебли и дух соперничества Ровер сделали своё подлое дело: ей снится, конечно же, его трогательное выражение лица и то как… да, как она сама объезжает его. Занимается с ним сексом. Скачет на его члене. Греет его, такого беззащитного, слабого, проигравшего ей, в себе; чувствует, как он, такой высокий, такое чудовище, ничтожно пульсирует внутри неё самой в желание поскорее кончить. — В тебя… в тебя, моя милая Ровер, — просит Скар из сна; его грудная клетка каждый раз прыгает вверх, когда Ровер накатывается на его бёдра своими. Скар просит добавки в виде жестокого роверского языка. Моя милая Ровер. «Ах ты ж мразь», — но мысли Ровер что во сне, что наяву — схожи. Злиться толком она, впрочем, не может — получает удовольствие. Внизу что горячая смола — кажется, тот Скар, из сна, уже успел кончить в Ровер пару раз, она же — позволила. Она — ядовитая змея, которая душит его, бьёт по щекам, очень больно грызёт, а не целует, а Скар то и дело просит больше. И она даёт ему больше: поощряет его тем, что позволяет ему наполнять себя вновь и вновь, ласкает Скара собой. И трахаются они так до тех пор, пока веки Ровер не разъезжаются по утру, а сама она чуть не выдавливает свой мозг из башки — так сильно впивается пальцами в голову. — Ты чокнулась, — Ровер пытается донести эту простую истину до Ровер из зеркального мира; та говорит вместе с ней слово в слово, и не разберёшь, кто же из них тут чокнулась на самом деле. Вдох-выдох. Надо мыслить последовательно. Во-первых: случилась херня, и с ней надо жить дальше. Во-вторых: если бы не Скар, то этой херни и вовсе не было бы, вывод — виноват Скар. В-третьих: когда в игру вступает Скар, никакие законы физики и здравого смысла не работают, значит? Ровер не ответственна ни за что произошедшее и происходящее сейчас. Р о в е р н е в и н о в а т а, ясно? Она пытается убедить себя в подобном, но легче отчего-то не становится. Не становится. Не становится. Скар усугубляет: он вновь проявляет недюжий интерес к личности Ровер. В местах общего кормления. В медицинском отсеке. На тёмных тропах базы Фракцидуса. — Прекрати! — Ровер более не боится Скара — это окончательно. Он целиком и полностью её раздражает. — Что же мне прекратить? — невинно спрашивает Скар, и удивительно — Скар не дразнит Ровер тем, что произошло в душевых. Не сейчас. Он выжидает. — Преследовать меня! — Но Ровер! Как же я смогу выполнять свои обязанности, если меня не будет рядом?.. — тут не приебаться: Скар действительно полноценно вступил в свою должность и делает в большинстве своём то, что положено. Другое дело, что уже Ровер начала вредничать. Это всё Скар виноват: он абсурден и доводит до абсурда всё, что его окружает; Ровер — благодаря ему — теперь тоже страшно абсурдная. Иначе ведь и не объяснишь то, что с недавних пор она нервничает при любых обстоятельствах: есть ли Скар, нет ли его — неважно; плохо каждый раз: когда его слишком много в пространстве Ровер или же когда его нет вообще, и последнее… знаете, последнее даётся ей тяжелее. С ума сойти, да?..