В ночь твоего прибытия

      Саурон и Галадриэль спускались по холму, медленно шагая в направлении людских поселений. Подняв голову и обратив лицо к солнцу, Саурон прокричал:       — Смеëшься надо мной, чистая дева? Вот он я, тень Моргота, всë ещë топчу Средиземье!       — Конечно, смеётся! — сказала Галадриэль, — в твоих волосах рыжина проступает.       Саурон подхватил эльфийку за талию, поднял на вытянутых руках и закружил, позволяя солнцу осветить россыпь еë драгоценных волос.       — Не жалей лучей для моей любимой! — кричал он. — Не ты одна хранишь свет золотого древа!       — Она тебе отвечает?       — Сейчас проверим. Эй, Ариэн, а ну-ка прикройся, бесстыдница! Который день сияешь обнажённым телом?       Вдруг на огненный шар набежали облака и скрыли хранительницу тепла от нахальных глаз давнего приятеля.       — Поразительно! Впервые ответила со времён Альмарена.       — Я видела еë в Валиноре, она уже тогда ни с кем не общалась. Нельзя было встречаться с ней взглядом — я и не дерзала. Но говорят, порой она смотрела на меня.       — Ревновала, наверное. Не хотела делиться с эльфом светом древ.       — Расскажи про неё. Про вас.       

***

      Мы были сильнейшими в своëм роде. На заре времён, когда мы только обрели зримый образ и по-своему трудились над миром, я был занят земной твердью и еë производными. Она же служила валиэр, оживлявшим поверхность земли. Мне по душе пришлось кузнечное дело, создание вещей из мëртвой природы. Она заботилась о природе живой, нуждавшейся в тепле и воде. Наши взоры, обращённые к огню, вели нас к союзу.       Творящее пламя во мне разгоралось, тратилось, угасало и вновь разгоралось. Она же накапливала его и приобщала к своему бессмертному духу, никогда не признаваясь, для чего.       Я любил огонь как стихию для творчества, он был для меня средством, помогающим трудиться. А она любила наблюдать за моей работой, и с каждым днëм еë глаза разгорались всë ярче. В своëм союзе мы могли бы дополнить друг друга. Я думал, что когда-нибудь она поделится своим пламенем и мы вместе сотворим величайшие сокровища. Но она отстранилась. Не только от меня — от всех. Казалось, огонь выжег само еë естество.       Я думаю, она была одарена откровением о том, что ей предстоит стать светилом, но ни за что бы не призналась. Когда Мелькор погасил светочи, я в тайне ликовал, празднуя победу господина. Кто-то устремился за ним в погоню, иные, в том числе и я, — спасали результаты наших трудов.       Когда мы убывали из разрушенного Альмарена в Валинор, Ариэн не проронила ни слова. Я злился на неё за её верность валар. А она не отрывала своего огненного взора от небес, держась неискажëнного света звëзд. Наверное, она даже подозревала, что я уже давно служил Мелькору, но еë волновала лишь задача остаться несовращëнной.       Когда создали древа света, она стала проводить всё время подле них. Я покинул Валинор, чтобы примкнуть к Мелькору. Первый восход солнца невозможно забыть, как и не узнать в нëм света золотого древа и жаркого взора Ариэн.

***

      — Она осталась чистой, недостижимой и беспристрастной. Иначе бы давно спустилась и испепелила меня, — заключил Саурон.       — А если бы ты не поддался искушению, мог бы стать луной, — мечтательно проговорила Галадриэль. — Любил бы еë во время затмений.       — Ну какая луна из создания, одарённого жаждой деятельности? Совсем меня не слушаешь! Мы же из-за этого не сошлись с Ариэн.       — Зато сошлись с Морготом.       — А потом с тобой, — сказал Саурон и наклонил голову для поцелуя. Галадриэль мягко отстранилась.       — Ты всего лишь увидел в моих волосах отблеск своей давней любви.       — Я сейчас хоть слово сказал о любви? Любовь — это ты. Если бы я задержался в Валиноре и застал твоё рождение, то не искал бы иного совершенства.       — Я здесь, — сказала Галадриэль. — Что в таком случае ты ищешь?       — Мир твоей юности безвозвратно утерян. Нынешний — требует моего участия.       Когда до поселения осталось несколько шагов, Галадриэль спросила:       — Там много девушек?       — Имеются.       — Розовощëкие и откормленные?       — Там нет проблем с питанием, так что да.       — Красивые?       — Есть и хорошенькие.       — Это для них ты наградил себя такой балдой?       Саурон остановился и в изумлении поглядел на Галадриэль.       — Откуда такие фантазии?       — Твоя работа, я безнадëжно развращена. Так что же, ты щиплешь их за упитанные задницы?       — Не имею такой привычки. А что до размеров, то моë тело должно быть величественным, я просто внëс некоторые изменения.       — Чтобы люди разбегались в почтительном страхе?       — А ты не умеешь быть благодарной. Это то, чего хочет твоя маленькая эльфийская дырочка? Или ты просто ревнуешь?       — Я умею быть благодарной, милорд, — ответила Галадриэль и медленно облизнула губы.       — Ты настолько жадная? А ведь мне достаточно одного пальца, чтобы вознести тебя на вершину. Кажется, я слишком много тебя трахаю. Это уже случилось больше раз, чем за всю мою предшествующую жизнь.       — У меня тоже.       — Я в курсе.       Они продолжили путь: она взмокшая, он — отвердевший.       Когда они вошли в деревню, там стояла тишина. Галадриэль озиралась по сторонам в поисках людей и снова подумала, что края эти необитаемы. Саурон шагал не отвлекаясь, его целью оказался большой дом с подковой на столбе. Ну разумеется, это была кузница. Во дворе сидела обычная человеческая старуха, которая вскочила при виде Саурона и бросилась ему на шею.       — Наконец-то пришёл, — запричитала она. — Я уж думала, и тебя потеряли, но когда увидели дым и свет в окнах, обрадовались. Ждали со дня на день, а ты всë не приходил.       — Жена с дороги захворала, — сказал Саурон.       — Какая красавица, даже красивее тебя, — сказала старуха, дружелюбно посмотрев на спутницу своего, как оказалось, хорошего знакомого.       — Разве возможно такое? — искренне заявила Галадриэль и, протянув руку, представилась, — я Артанис.       — А где все? Почему тут так пусто? — спросил Саурон.       — Так все ушли в Большое село. Ты не знаешь разве?       — На вас напали орки? — спросила Галадриэль. Слова «и тебя потеряли» подняли в ней тревогу.       Старуха заплакала, а Саурон принялся еë утешать, с укором глядя на «жену»:       — Всë хорошо, вернётся, вернëтся.       — Праздник у нас, дорогой, — сказала старуха, утерев слëзы, — урожай убрали, скот согнали, зиму ждём. Идите в село, попляшите, выпейте. Молодым радоваться надо.       Распрощавшись с доброй женщиной, молодые отправились на праздник.       — Значит, кузнеца ждëм, — заключила Галадриэль.       — Уже скоро.       — И где же он?       — В Мордоре. Не смотри на меня так. Не я его пленил.       — Несчастная думает, мы молоды. Ты говорил им о долгожительстве нуменорцев?       — Они думают, я шучу. Их больше волнуют мои навыки мастера. Я, между прочим, вторую неделю работу прогуливаю.       Люди собрались на вытоптанном поле. Галадриэль прикинула, когда она в последний раз видела такую толпу. Нет, не при отплытии из Нуменора, когда весь город высыпал на улицы. Это беспечное веселье скорее напоминало базарный день на острове и последующий вечер, наполненный шумом музыки и людских голосов.       Галадриэль окончательно расслабилась, увидев молодых матерей с младенцами на руках: сама жизнь, которой недоставало в деревне, была здесь.       Мужчины разгружали телеги, женщины накрывали столы, посреди поля втыкали колья. Шла подготовка, и Галадриэль захотелось узнать к чему. Саурон ушел помогать мужчинам, а Галадриэль присоединилась к женщинам.       — Что вы празднуете? — спросила она одну из селянок.       — Возносим хвалу Солнцу, отцу нашему. Он слаб сейчас, и мы уходим во тьму до равноденствия. В твоих краях нет таких забав?       — Нет. И у нас это дева, несущая огненный плод.       — Там, где всегда тепло, может и дева. А у нас отец. А жена его — земля родящая. А луна — любовница.       — Разумно, — сказала Галадриэль, подумав, что эта жизнь совершенно не нуждается в обустройстве. И если Саурон прав, и эти места забыты Единым, то и люди, забыв о нëм, нашли утешение, придумав себе богов.       Саурон подошёл к любимой с двумя деревянными кружками в руках.       — Это ячменная брага на меду. Она крепче нуменорского эля. Выпей, пока не замерзла.       — Давай напьëмся? — предложила Галадриэль, сделав несколько глотков терпкого напитка, отдававшего жжëным ячменем.       — Обязательно! Солнце сядет и зажгутся огни, в их свете люди встретят зиму, пьяные, распалëнные от танцев и песен. Когда ты в последний раз танцевала, Артанис?       — Когда солнца ещё не было на небе.       Галадриэль подняла кружку донышком вверх, продемонстрировав, что настроена продолжать. Саурон допил свою и завертел головой в поисках добавки. К ним подбежал мужчина с кувшином:       — Искусник Атандиль, набей брюхо и напейся вдоволь! Разгоним тьму песней и брагой!       Чуть захмелевшую Галадриэль стало охватывать озорство.       — Какие мы с тобой подлецы! — хихикала она в ладошку. — Эти несчастные природе молятся, а мы их обманываем.       — Не думай ни о чëм, любимая. Если уж люди в своей краткой жизни находят место для отдыха, то ты его точно заслужила.       Музыка затихла, а следом и глухое рокотание толпы. В тишине зажёгся праздничный костёр, а следом раздались радостные крики. Толпа стала расходиться с факелами в руках: молодые матери покидали поле в сопровождении детей и старух.       — Они уносят с собой новорождённый огонь. Хотят успеть домой, пока окончательно не стемнело, — пояснил Саурон. — А для нас всë только начинается.       — Ты вообще можешь опьянеть?       — Если захочу. Тебе ли не знать, как я умею использовать своë человеческое тело?       Галадриэль поспешила к костру, чтобы примкнуть к хороводу. Держась за руки незнакомых женщин, она переступала лëгкими ногами и позволяла незамысловатой музыке войти в своë сердце. Отдавшись ритму, она освободила руки и вышла вперед. Теперь она двигалась внутри сомкнутого круга, и её примеру последовали другие девушки. Вдруг мелодия надломилась, сменила ритм и раздалось пение.       Красавиц много я встречал,       Но не бывала ни одна       Прекрасней той, что целовал       В медовые уста!       В медовые уста!       Когда певец подошёл ближе, хоровод расступился, чтобы Артанис могла увидеть мужа.       Вестей я много получал,       Но не бывала ни одна       Отрадней той, что целовал       В медовые уста!       В медовые уста!       Люди хлопали в ладоши и подпевали. Народу нравилось. Исполняя глупую людскую песню, он играючи покорял сердца и снова стал похож на Халбранда. Воспоминание об обмане больше не причиняло боли: тот, у которого много имён и обличий, принадлежал ей.       Побед я много одержал,       Но не бывала ни одна       Желанней той, что целовал       В медовые уста!       В медовые уста!       Своим пением он предлагал ей прожить этот вечер, подобно людям, как если бы двум древним существам было дано благо забвения и неизбежность смерти. Как будто они никому не должны и ни в чем не виновны. А теперь им позволено замереть и укрыться под зимним покровом.

***

      Они возвращались домой на одолженной селянами лошади. Захмелевшая Галадриэль ëрзала в седле.       — Ты сейчас напросишься и я разверну тебя и насажу на член, — предупредил Саурон. Галадриэль повернула корпус, вцепилась в его плечи, перекинула ноги и уселась лицом к всаднику.       — После вина ты не была такой озорной.       — После вина я не была такой пьяной.       — Жаль, мы вместе не пили в Нуменоре.       — Жаль. Песенка оттуда?       — Оттуда.       — То-то ты мне Халбранда напомнил.       — На Халбранда она навевала тоску от недостижимости людской жизни с её радостью от простых удовольствий.       Галадриэль запустила пальчики под одежду Саурона, пошарила по груди и устремилась ниже по животу.       — Потерпи пять минут, я намерен воспользоваться твоим шаловливым настроением.       — Ты здесь никого не трахал?       — Нет же. Ну что ты в самом деле?       — А вот Халбранд точно себе ни в чем не отказывал…       — Ещë как отказывал, но порой было сложно отказать дамам.       — И каково было трахать женщин?       — Я так осваивался в теле, не более того.       — А эльфиек трахал, чтобы освоиться в теле эльфа, ясно.       — Нет, я так исследовал эльфийские тела, мечтая о твоём.       Саурон взял Галадриэль за подбородок и слегка тронул еë губы своими. Это признание должно быть отвратительным, но прозвучало оно как свидетельство любви и действовало возбуждающе.       — Я так люблю тебя, — произнесла Галадриэль, касаясь губами его подбородка, и принялась целовать его шею. Так она обычно делала, когда хотела сообщить о своих чувствах.       — Наконец-то призналась, — сказал Саурон.       — Разве я тебе не говорила?       — Ни разу. Только сказала, что меня легко любить, но это не признание.       — Ой, прости пожалуйста, любовь моя.

***

      — Что ж, проказница, пора приступить к забаве, — сказал Саурон, внося любимую в спальню. Сейчас было самое время затолкать член ей в рот. Он давно знал, что она этого хотела и безумно стыдилась, но ждал, когда она достаточно раскрепостится и сама это сделает. Днём она подала ему знак, пусть теперь получит желаемое.       Он уложил её на край кровати и стал исступленно целовать, елозя языком внутри еë рта. Галадриэль запыхтела в нетерпении, борясь со шнурками на своих одеждах.       — Сильно завелась?       — Безумно.       — Тода поспешим.       Чтобы насытить любимую поскорее, он без лишних движений присосался к еë клитору. Услышав глубокий громкий стон, он поднял голову, чтобы поймать её взгляд, но получил удар бёдрами по ушам. Она требовала продолжения, и он немного подразнил еë, проводя щетинистым подбородком по тонкой розовой кожице. Желание гнало её вперёд, она двигала тазом, как в скачке, а он безжалостно, с плотоядным пылом всасывал еë маленькое сокровище. Она кончила быстро, бурно и громко.       Саурон поднялся с постели, разделся и, уперев колено в кровать, приблизил член к её лицу.       — Только не говори, что не хотела этого.       В ответ она лизнула головку, а потом обхватила еë мягкими губами. Она делала это так, как надо: нежно и даже заботливо.       — Хочешь его глубже? — спросил Саурон.       — Да, мой король.       — Тогда придвинься и свесь голову с края... Вот так, умница. Замри, позволь мне двигаться. Бей меня по бедру, чтобы остановить.       Он осторожно погрузил член ей в гортань, не отводя взгляда от её лица. Двинулся назад и снова внутрь, вытащил и замер. Она хотела этого, да только справится ли? Соблазн был велик, но ради неë он остановится, даже если… Даже если что? Он уже однажды представил себе разлуку с ней и успел назначить себе наказание, если она не выживет. Глядя в эти наливающиеся слезами глаза, испытывая блаженство и жалость, он клял себя за то, что посмел причинить ей боль. О чëм он только думал, втыкая в неё шипы? Ни капли сочувствия в нем тогда не было, только злоба, обида и желание подчинить.       Сейчас в нём не было и тени того захватывающего чувства, что овладевало им, когда он трахал в глотки эрегионских эльфийских дур, которым он засаживал на всю длину смехотворно большого орудия эмиссара валар.       Галадриэль справлялась. Еë челюсть была расслаблена, и член легко проскальзывал в раскрытую глотку. Она не была на пределе своих возможностей, и это успокаивало.       Он позволял себе по паре толчков на каждом заходе, чтобы она не давилась и могла сделать глубокий вдох перед заглотом. Саурон вынул член из еë рта, опустился на пол и взял в руки еë лицо, мокрое от слëз и слюны.       — Как ты?       — Хорошо. Тебе нравится?       Он наградил еë глубоким, жадным и благодарным поцелуем.       — Моя маленькая королева, это чудесно. Я ещë немножко потрахаю тебя в горло, а потом ты пососëшь, чтобы я кончил, хорошо?       Она покорно кивнула.       — Ты примешь моë семя?       — Да, мой король.       Она раскрыла рот, приглашая его продолжить. На этот раз он решил подольше не вынимать, и она выдержала. Когда он снова вышел из неё, она порывисто вдохнула, и он понял, что она может надолго задержать дыхание, и ничего не стоит кончить ей прямо в глотку. Но это он оставит на другой раз. Как и обещал, он удовольствуется еë языком и губами.       Саурон надавил ей на плечи, чтобы она отодвинулась от края кровати, взял в руку свой член и, подав бедра вперёд, уложил мошонку на ее губы. Она с нежностью начала целовать бархатистую кожу и кружить по ней языком. Когда он убрал руку, она стала облизывать ствол от основания до головки, потом обхватила его рукой и принялась посасывать.       Ее влажная промежность была открыта его взору, но он уже не находил в себе воли, чтобы протянуть руку между простодушно распахнутых бёдер. Его волю она вытягивала своим ртом, весь его могущественный дух был сосредоточен в одной части тела, заключённой между её языком и нëбом.       Как сладко быть любимым. Воистину, Галадриэль была посланницей судьбы. То, что творилось с ними, было за пределами его понимания, и можно было лишь принимать этот благословенный дар. И как смешно сейчас вспоминать дар Мелькора. А ведь Саурон не вступал в иные связи после еë гибели вплоть до своего нового рождения и даже скучал в пещере по бывшей подруге. То существо, что вылепил для него Мелькор, по его собственному утверждению — специально для любимого принца, — было воплощением всех мыслимых плотских потребностей. Саурон думал, что учитель дал ему слугу, соратницу и любовницу. На самом деле эта искажённая майа была инструментом, чтобы держать извращëнной обманчиво прекрасную плоть ученика. Она была петлёй на его шее, воплощëнным ядом Мелькора.       Какое наслаждение — спускать семя в рот единственной, кто может принять его силу и дать ему то, чего не найти ни в одном существе. Той, кто может уместить в одном сердце ненависть и любовь. Нет, он не хотел еë прощения и покорности. Она нужна была ему такая — готовая подчиниться и способная повелевать.       Необходимо было щедро вознаградить еë за труды. Саурон лëг рядом и внезапно осознал, что она успела остыть, пока лежала обнажённой. Он накрыл их обоих одеялом, окутал еë теплом своего распалëнного тела и закинул еë ногу себе на бедро, чтобы подготовить еë пальцами к соитию.       — Любовь моя, — шептала Галадриэль.       — Саурон, — сказал он.       Она накрыла его губы пальцами.       — Нет, — возразил он, — не забывай, кого ты полюбила. Не забывай, чтобы не покинуть. Не покидай меня.